Повесть об уголовном розыске

      – Иди, - подтолкнул его Хвылин. - Чего встал?
      – Ждет, что войдут его люди, - насмешливо сказал Борецкий. - Прикрыл замок на собачку и рад. Не радуйся. Нинка захлопнула дверь.
      Коля вышел в коридор и двинулся к ванной. "Раз… - начал он считать про себя шаги. - Два, три, четыре… Сейчас Хвылин ускорит шаг - захочет подойти поближе и выстрелить наверняка, в затылок… Пять, шесть, семь… Порог ванной. Теперь Хвылин давит на спусковой крючок. Хвост курка пополз вверх… Восьмой шаг - и я в ванной. Все. Пора".
      Коля резко опустил правую руку вниз, браунинг привычно лег в ладонь. Коля уже падал, переворачиваясь на лету. Дважды ударил наган, и Коля с удовлетворением услышал, как в ванной зазвенела разбитая плитка. "Промазал, Хвылин, - подумал Коля. - Третий раз ты не промажешь, конечно, но не будет у тебя третьего раза". Коля упал на спину и в то же мгновение выстрелил. Хвылин икнул и начал оседать. Пуля ударила ему точно в открытый рот. На пол хлынула тугая черная струя.
      Коля откатился к стене. Краем глаза он увидел в коридоре Борецкого. Тот выцеливал его - в доли секунды Коля успел определить, что в руке бандита малый маузер, и обращаться с ним Борецкий не умеет - держит его чересчур плотно, намертво зажав в побелевшей от напряжения руке. "А старика бросил, гад. Я все рассчитал верно", - с удовлетворением подумал Коля, нажимая спусковой крючок.
      Первая пуля прошла сквозь шею Борецкого. Но он успел выстрелить и, к счастью, неприцельно. Вторая пуля ударила его в лоб. Борецкий отшатнулся к стене, выронил маузер и тяжело рухнул.
      Коля поднялся, сделал несколько шагов. В комнате послышался шум отодвигаемого шкафа, голоса, потом в коридор выскочил Виктор с пистолетом в руке. В то же мгновение отлетела сорванная с петель входная дверь - в квартиру ворвались Воронцов, Рудаков и милиционеры.
      – Поздно, братцы, - укоризненно сказал Коля и улыбнулся: - Где же вы были раньше?
      Виктор молча показал на часы. Было ровно "15.00".
      Коля вошел в комнату. Нина склонилась возле Магницкого и поила его водой. Заметив Колю, она встала и подошла к нему.
      – Вы живы? - она с трудом сдерживала слезы.
      – Спасибо вам, - Коля протянул ей руку. - Если бы вы не привели наших через этот ход… - Коля показал на отодвинутый шкаф.
      Она осторожно дотронулась до Колиной руки:
      – Отец… Хвылин, что с ним? Что ему будет?
      – Он убит.
      Она посмотрела на Колю долгим, сразу успокоившимся взглядом:
      – Вы удивитесь, наверное, тому, что я сейчас скажу. Это хорошо, что… что он убит. И Борецкий тоже убит?
      – И Борецкий тоже, - подошел Виктор. - Вам не нужно здесь оставаться, Нина. Пойдемте, я отвезу вас к родным или друзьям. У вас есть родственники?
      Она отрицательно покачала головой:
      – Нет. У меня никого нет… Отец… Хвылин никогда не говорил, что служил в полиции. Это правда?
      – Приходите к нам на Петровку через пару дней, - сказал Виктор. - Мы найдем послужной список Хвылина, и вы убедитесь, Нина. Вас не должна мучить совесть. Вы поступили правильно.
      – Возможно. Позвольте мне уйти.
      Виктор переглянулся с Колей.
      – Идите, - кивнул Коля. - Только непременно приходите. Я буду вас ждать.
      – И я, - сказал Виктор и, перехватив Колин удивленный взгляд, покраснел.
      Нина ушла.
      – Начинайте обыск, - приказал Коля.
      Два часа милиционеры и сотрудники опергруппы выстукивали полы и стены, перебирали вещи, осматривали ход, который вел из квартиры Хвылина в подвал. Драгоценностей не было нигде.
      Пока в квартире шел обыск, Нина стояла на другой стороне Столешникова переулка и смотрела на окна своей бывшей квартиры. На смену нервному возбуждению и отчаянию пришло тупое равнодушие. Она вдруг подумала, что через три дня, когда она придет на Петровку, ее задержат и отправят в камеру. А послужной список отца - это наверняка уловка. "А, собственно, зачем? - снова подумала она. - Если бы они хотели меня арестовать - они могли бы сделать это сразу. Но они могут подумать, что я знаю, где украденные вещи. Тогда они поступили верно и будут следить три дня, а потом - посадят, - Нина горько усмехнулась. - А что ты заслужила иного, милая? Крути, не крути - обо всем догадывалась, подозрительные поручения отца и Борецкого выполняла, мелкие подарки принимала. Вот оно и возмездие!"
      Вдруг Нина увидела Виктора. Он распрощался с Колей и зашагал в сторону Пушкинской улицы. Сама не понимая зачем, Нина пошла за ним. "Получается, что я за ними слежу, а не они за мной", - подумала Нина.
      – Товарищ! Гражданин начальник! - крикнула она.
      Виктор остановился, удивленно посмотрел:
      – Вы? Почему вы не ушли? И почему "гражданин"?
      – Не знаю, - девушка отвела глаза в сторону. - Меня посадят?
      – За что? - спокойно спросил Виктор. - Вы в чем-нибудь виноваты? Украли? Прятали краденое? Делали что-нибудь незаконное?
      – Нет. Я подумала - из-за отца. В конце концов - я носила его записки. В общем, помогала. Вы скажите мне правду.
      – Куда вы пойдете? - поинтересовался Виктор. - Я провожу вас.
      – Не нужно. - Она покачала головой. - О вас могут плохо подумать. Да и некуда мне идти. Родственников у нас… у меня нет, друзей, - она с отчаянием посмотрела на Виктора, - друзей у меня тоже нет. Я одна. А в квартиру я не вернусь. Да и нельзя, наверное?
      – Нельзя, - согласился Виктор. - Она теперь опечатана. Что же будем делать?
      – Будем? - удивилась она. - При чем здесь вы? Вы извините, что я так вот. Пристала к вам. Я пойду, вы извините.
      Виктор удержал ее за руку.
      – Давайте так, Нина. Вот вам ключи от моей комнаты. А вот - адрес, - Виктор написал несколько строк на обрывке бумаги. - Если соседи дома - покажите им мою записку. Они хорошие люди, приставать с вопросами не станут.
      – А вы? - растерянно спросила она.
      – Обо мне не беспокойтесь. У меня много товарищей, да я и у бати могу пока пожить. У него квартира на улице Горького!
      – У вас есть отец? - удивилась Нина. - Как странно. А кто он?
      – Кондратьев. Вы его знаете.
      – Он ваш отец? - Нина даже остановилась. - Боже мой.
      – Что, не похожи?
      – Какой вы счастливый. У вас такой… такой отец. А у меня. А у меня - такой… - Она заплакала…
      – Да что вы, - растерялся Виктор. - Не плачьте, неудобно. - Он достал платок и начал торопливо и неумело вытирать ей глаза. - Пойдемте, я провожу вас.
      – Нет! - Она протянула ему ключи. - Я не пойду. Я не должна. Вы очень добрый человек, но я не могу. Вы не беспокойтесь: я приду через три дня, я не убегу. - Она горько усмехнулась. - Зачем? И куда?
      – А жить? Жить где будете? - заволновался Виктор. - Нет, я вас не отпущу. Глупости все это. Хороший человек ни про вас, ни про меня ничего худого не подумает и не скажет. А на плохих - плевать! Верно я говорю?
      – Верно, - улыбнулась она сквозь слезы. - Скажите, у вас все умеют так убеждать?
      – Все, - Виктор взял ее под руку.
      Рано утром оперативники собрались в кабинете Кондратьева.
      – Все так сложилось, - сказал Коля, - что Хвылин и Борецкий уже ничего нам об украденных вещах сообщить не могут, а у нас нет даже приблизительных данных, где их искать, эти кольца и браслеты. Заключение экспертизы - чья кровь на ботинке, чей ботинок и чьи отпечатки пальцев на ружье, из которого был убит Агеев, - это, честно говоря, последнее, на что я рассчитываю. Где товарищ Кондаков?
      – Еще не приходил, - доложил Воронцов. - А почему вы так ждете этой экспертизы, товарищ начальник? Заранее можно сказать: кровь на ботинке - либо Агеева, либо сторожа. Ботинок либо Борецкого, либо Смирнова. А следы пальцев на ружье - это же ясно - Борецкого! Он же сам признался!
      – Бывает, что даже перед смертью человек петляет. Отводит беду от кого-то.
      – От кого? И зачем? - спросил Рудаков.
      – Не знаю. Поэтому мне и нужны материалы экспертизы.
      Вошел Виктор. Он был возбужден.
      – Извините, что опоздал, - Виктор зажег спичку, прикурил и жадно затянулся.
      – Как девушка? - спросил Коля.
      – Вы разве знаете? - покраснел Виктор.
      – Я знаю тебя, - спокойно сказал Коля. - Как она?
      – Нормально. - Виктор смущенно улыбнулся. - Она ночевала в моей квартире, а я здесь, в комитете комсомола. Как вы догадались? Мне интересно с профессиональной точки зрения.
      – Январь девятнадцатого помнишь? - тихо спросил Коля. - Как отец на фронт уходил, как мать умерла. Как Маруся Кондакова тебя, голодного и холодного, приветила. Ты через такое, браток, прошел, что никогда никакого человека без помощи не оставишь. Ты не смущайся, не красней. Ты такой. И за это мы все тебя крепко уважаем. И любим. Как, ребята?
      – Само собой, - сказал Воронцов. - Я иначе и не понимаю.
      – Ну, я-то, положим, не очень согласен, - протянул Рудаков. - Альтруизм это все. Нам жесткими надо быть, не расклеиваться. А начальство наше? Скажите честно, Николай Федорович, разве поступок товарища капитана наше начальство одобрит? Я, мягко говоря, не уверен. На нашем языке это называется "неразборчивые связи". Вы, товарищ капитан, не сердитесь. Я честно, глядя в глаза. Не за спиной.
      – Что не за спиной, - хвалю, - сказал Коля. - Но если ты хочешь быть нам всем товарищем и вообще - если хочешь, чтобы тебя люди уважали, ты всегда поступай по совести, парень. А что скажет начальство, - это дело второе, ты мне поверь.
      – Разрешите по существу? - продолжил Виктор. - У меня с Ниной Хвылиной был вполне откровенный разговор. Никакими грязными делами она себя не запятнала, раскаивается, что в чем-то была невольной пособницей отца. Я считаю, ей надо помочь: устроить на работу, не терять контакта. Если согласны - возьму это на себя.
      – Согласен, - сказал Коля. - Уверен, что и начальство меня поддержит. А не поддержит, так ведь мы ничего противозаконного делать не собираемся. Что-нибудь интересное Нина рассказала?
      – Кроме того, что нам известно, - ничего. Назвала одну фамилию.
      – Какую? В связи с чем? - напрягся Коля. - Это крайне важно!
      – Балмашов. Иван Алексеич Балмашов. Хвылин и Борецкий как-то упомянули это имя. Разговор у них шел о том, что этого Балмашова нужно как можно скорее устроить на работу. Борецкий уверял, что из этого ничего не выйдет. Балмашову-де не всякая работа будет по нутру, не сявка Балмашов. А Хвылин сказал: "Ради дела потерпит".
      – Ты… - начал было Коля, но Виктор перебил:
      – Я проверил эти данные по "ЦАБУ" по всем учетам и даже по трем старым адресным книжкам "Вся Москва". Числится такой человек только за девятьсот шестнадцатый год. Потомственный почетный гражданин. По архивам полиции значится с тысяча восемьсот девяностого года рождения, уроженец Самары. Купец второй гильдии, торговал универсально, в том числе ювелирными изделиями. Запрос в Куйбышев я уже направил. И даже просьбу Балмашова собственноручную о выдаче заграничного паспорта прихватил. На всякий случай.
      – Спасибо, - Коля развел руками. - Говорят, часто хвалить вредно. Я не согласен с этим. Молодец, капитан! Вот сейчас и подтвердится мое предположение. И захлопнем мы этот капкан. Захлопнем, это точно!
      Виктор улыбнулся:
      – Я знаю, что вы предположили. Знаю!
      – Держу пари - нет! - загорелся Коля. - Ребята! Служба - не предмет для игры, но мы для интереса посмотрим, кто был прав. Пиши на бумажке, и я напишу. Рудаков! Спрячь в карман, потом вернешь.
      Хлопнула дверь: влетел эксперт. Он был заметно растерян:
      – Борецкий носил тридцать девятый номер, а вы представили сорок второй.
      Коля и Виктор переглянулись.
      – Пальцы, - сказал Виктор, - пальцы на ружье кто оставил?
      Эксперт развел руками:
      – В том-то и дело, что не Борецкий. Неизвестно кто! А кровь - сторожа. Вторая группа. У Агеева - первая. У Смирнова - третья. Так что это сторожа кровь. Задал я вам загадку?
      – А нам уже известна отгадка, - спокойно сказал Коля и снял трубку телефона: - Машину к подъезду.
      …Через несколько минут "эмка" остановилась у входа в ювелирный магазин.
      – Подождите меня здесь. - Коля скрылся в дверях.
      В кабинете директора никого не было, и Коля зашел в бухгалтерию.
      – Где директор?
      – У него тяжело заболела мать, - объяснила секретарша. - Он срочно ушел:
      – Письмо получил?
      – Да, - удивилась секретарша. - Откуда вы знаете?
      Коля вернулся к машине.
      – Он получил письмо, - уверешю сказал Виктор.
      – Да. Теперь я начинаю верить, что у нас с тобой действительно одинаковая идея.
      – Показать? - Олег схватился за карман.
      – Ни в коем случае! - крикнул Виктор. - Подождем. Я думаю, ребятам нужно остаться здесь.
      – Верно, - улыбнулся Коля. - Блокируйте двери магазина и двор. Задача: Смирнова и дворника Хасанова не выпускать из виду ни на секунду! Мы вернемся через пятнадцать минут.
      …Подъехали к дому Смирнова. Коля и Виктор вышли из машины, начали подниматься по лестнице.
      – По-моему, он уже на пути в Винницу, - заметил Виктор. - К "больной маме".
      – Не думаю, - Коля прислушался. Наверху хлопнула дверь. - Мы пришли вовремя. В самое что ни на есть время пришли.
      По лестнице гулко прозвучали торопливые шаги, и на повороте появился Смирнов с чемоданом в руках. Увидев оперативников, он охнул и медленно опустился на ступеньки.
      Коля и Виктор подошли к нему вплотную.
      – Какой же вы ничтожный, - презрительно сказал Коля. - Дайте письмо. И побыстрее, у нас мало времени.
      Смирнов послушно полез в карман и протянул Коле мятый конверт.
      – Ну, ясно, - Коля протянул конверт Виктору. - По почерку все ясно, смотри сам.
      "Вы скрыли судимость, - начал читать Виктор. - На вашем белом ботинке - кровь убитого сторожа. Вспомните, что Кондратьев видел на вас белый костюм и черные ботинки сразу же после убийства. У вас растрата, вы бабник и кутила, и Кондратьеву все это хорошо известно. Он пока играет с вами, как кот с мышью, но если вы промедлите, он вас определит на червонец!"
      – Большая растрата? - Виктор сложил листок и спрятал его в конверт.
      – Три… Три тысячи всего! - зачастил Смирнов. - Я завтра же! Я сегодня же! Я немедленно внесу все до копейки! Только вы не арестуете меня?
      – За что? - Коля начал спускаться с лестницы. - За то, что вы трусливый и мелкий негодяй? Вами займется ОБХСС. Это их дело.
      – Кто вам испачкал ботинки? - спросил Виктор.
      – Не знаю. За два дня до кражи захожу в кабинет - у порога лужа черная налита. Я не заметил, вляпался, перепачкал ботинки. На другое утро надел черные, а эти взял с собой на работу - хотел отдать в чистку. А они исчезли. Прямо из моего кабинета и пропали.
      – И вы и слова мне не сказали? - презрительно заметил Коля.
      – Я сразу понял, о чем вы думаете! - крикнул Смирнов. - Я все понял и сказал себе: "Молчи! Если не хочешь сесть - молчи! Он… то есть вы. То есть Кондратьев считает тебя убийцей!" - сказал я себе.
      – Идем, - Коля потянул Виктора за рукав. - Меня тошнит от этого барахла.
      Рудаков и Воронцов ждали около магазина.
      – Хасаиов к нам подходил, - доложил Воронцов. - Спрашивал, что нового.
      – А вы?
      – Я сказал, что преступник практически найден, - ответил Олег. - Хасанов был очень доволен, обещал, что напишет про нас всех в "Правду". Страна, говорит, должна знать своих героев.
      – Где он теперь?
      – Метёт, - улыбнулся Олег. - Понятых я подготовил.
      – Хорошо. Зовите их.
      Хасанов и в самом деле подметал во дворе, около конторы домоуправления.
      – У вас служебная площадь? - подошел Коля. - Здравствуйте. Можно к вам на минутку зайти?
      – Пожалуйста, - широким жестом Хасанов распахнул дверь. - Гости - это к счастью.
      Вошли в дворницкую. Она была чисто выметена и выглядела уютно. На стене Коля увидел старинные часы золоченой бронзы.
      – Ваши?
      – Что вы, - заулыбался Хасанов. - Откуда? Часы богатые. Их бабушка из соседнего дома выкинула, а я подобрал.
      – Как фамилия бабушки-то?
      – Вам зачем? - Хасанов продолжал улыбаться, но в глазах мелькнула тревога.
      – Да я себе такие же подобрал бы, - рассмеялся Коля. - Хорошо, выходит, дворником работать? Выгодно?
      – Ничего, - согласился Хасанов. - Слыхал, нашли вы того человека?
      – Тех людей, - уточнил Коля. - Двоих - вчера. А третьего - сегодня.
      – Кто же он будет такой? - подался вперед Хасанов.
      – Знакомый вам человек, как ни странно. Вы куда второй ботинок Смирнова дели?
      – Ох, шутник начальник! - Хасанов погрозил Коле пальцем. - Ох, шутить любишь.
      – Люблю. А, вы? Украли из кабинета Смирнова ботинки, один перепачкали в крови сторожа и подкинули нам? Чем плохая шутка?
      Хасанов перестал улыбаться:
      – Плохо говоришь, начальник. Порочишь меня. Я жаловаться стану!
      – Агеева вы за что убили? - не обращая внимания на слова Хасанова, спросил Коля. - Вы лично за что убили Агеева? Он помешать вам хотел?
      – Доказать надо, - спокойно сказал Хасанов. - И на этом все. Вызывай прокурора, начальник. Тебе больше ни слова не скажу!
      – А что, собственно, доказывать? - вмешался Виктор. - На ружье остались отпечатки пальцев. Ваши, между прочим. Экспертиза это подтвердит.
      Хасанов молчал.
      – Ладно, - Коля положил на стол письмо, которое получил Смирнов, вынул из папки и положил рядом с письмом записку, которую прислали Магницкому.
      Глаза Хасанова округлились.
      – Это не все, - заметил Коля и небрежно бросил на стол заявление самого Хасанова по поводу найденного им ботинка.
      – Но и это не все, - Олег развернул архивное заявление почетного гражданина Балмашова. Все документы были написаны одним и тем же почерком.
      – Вот вам и бедный Хасанов, - встал Коля. - По-русски говорит с акцентом, а пишет - не хуже приват-доцента филологического факультета. Вещи где, Балмашов? Сами покажете или искать будем?
      Балмашов равнодушно посмотрел на Колю:
      – Ждете проклятий, ругани, криков? А ничего этого не будет. Я ошибся. А за ошибки надо платить. Скажу так: я бы вас, не доберись вы до меня теперь, не пожалел. А уж вы поступайте, как знаете.
      Коля кивнул Воронцову. Тот вышел вместе с понятыми в коридор, заглянул на маленькую кухонку, потом - в кладовку. Там стояли три чемодана. Воронцов принес один, его открыли. Он был доверху набит золотыми украшениями.
      Перед тем, как сесть в машину, Олег остановил Колю и Виктора и вынул из кармана листочки, на которых были записаны "идеи". Развернул. На обоих листках значилась одна и та же фамилия: Хасанов.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В ТРУДНЫЙ ЧАС

 

Часть первая

 

ВОЗМЕЗДИЕ

 

      Из Архангельска я вернулся 2 августа 1941 года, вечером. Москва была темна, по улицам двигались вооруженные патрули. Дома на столе я нашел записку: "Уехала к Гене…" Я включил радио, передавали сводку Совинформбюро. Город, в котором находились Маша и Генка, только что сдали немцам…
/Из записок генерала Кондратьева/

 
      В июне 1941 года Маша получила отпуск и решила съездить к Генке. В одном из последних писем Генка писал, что у него возникли "серьезные жизненные затруднения" и ему "нужен совет людей", которых он "любит и уважает больше всех на свете". Виктора и Коли в Москве в это время не было: они уехали в командировку в Архангельск. МУР арестовал группу воров-гастролеров, следы вели на Север.
      Все вопросы, связанные с отъездом, Маше пришлось решать самой. Это было очень нелегко. За билетом Маша простояла в очереди два дня и смогла получить только боковое место, да и то - верхнюю полку. Тяжелый чемодан тоже тащила сама, правда, выручило метро - до Курского вокзала была всего одна остановка. Конечно, Маша могла бы позвонить в МУР, и ей охотно предоставили бы и машину и сотрудника, который помог бы ей и с билетом, и с отъездом, но Маша не позвонила. Она знала, что Коле это наверняка не понравится, а за последние двадцать лет она приучила себя в таких вопросах все мерить Колиным аршином и на все смотреть его глазами.
      Путешествие прошло незаметно и спокойно. Маша давно никуда не выезжала, соскучилась по новым впечатлениям и часами не отрывала глаз от окна. На остановках бабы в плюшевых жакетах и цветных платках предлагали первые огурцы и вареных кур, а продавцы в форменных фуражках торговали мороженым в круглых вафлях. Маша купила себе самый большой кружок и, стесняясь попутчиков, с удовольствием слизала его, отвернувшись к окну. Вспомнился Ленинград, дом на улице Чайковского, в котором жили Бушмакин и Маруся. Там, у арки ворот, всегда стоял крикливый продавец мороженого и зазывал прохожих, смачно хлюпая в бидоне подтаявшим месивом. Маша тихо рассмеялась: Генка всегда норовил сэкономить мелочь, которую давали ему каждое утро на завтрак, и после школы приходил счастливый, с заляпанной рубашкой и простуженным горлом. Маша ругала его, а Коля говорил, добродушно посмеиваясь: "Оставь его. У каждого человека должны быть маленькие радости. Иначе жить скучно".
      …Поезд пришел рано утром. Маша вытащила на перрон свой тяжелый чемодан и увидела Генку. Рядом с ним стояла девушка лет девятнадцати в старомодно сшитом платье, с тревожным, совсем некрасивым лицом.
      "Так вот они, "серьезные жизненные затруднения", - с внезапно вспыхнувшим раздражением подумала Маша. - Что за несносный, странный парень. А она наверняка уже беременна".
      – Мама! - крикнул Генка и бросился навстречу. Он обнял Машу и порывисто, совсем по-детски начал целовать ее в глаза, в щеки, гладить по волосам.
      – Мама, - повторял он без конца. - Как хорошо, что ты, наконец, приехала. Если бы ты только знала, как вы с отцом нужны мне сейчас.
      – Натворил что-нибудь? - шутливо спросила она и невольно покосилась в сторону девушки. Это было мимолетно и совсем незаметно, но Генка увидел:
      – Эх, мама, - сказал он грустно. - А ты ведь даже и не познакомилась еще.
      – А почему мы стоим? - покраснела Маша. - Представь же меня.
      Это "представь" тоже вырвалось невольно. Маша совсем не хотела подчеркнуть разницу между собой и этой простушкой со сложенными на животе руками, но получилось именно так, и Генка густо покраснел.
      – Таня, - сказал он. - Иди сюда.
      Девушка подошла, не сводя с Маши настороженного взгляда.
      – Здравствуйте, - улыбнулась Маша и протянула ей руку. - Меня зовут Мария Ивановна. А вас?
      – Таня, - она осторожно дотронулась до руки Маши и сразу же ее отдернула, словно обожглась. - Я пойду, Гена.
      Она произнесла "я пойду" не в форме вопроса, а в форме утверждения, и Маша подумала про себя: "А ты, милочка, с характером". И недавнее безотчетно появившееся раздражение вспыхнуло с новой силой.
      – Но, Таня, - Генка беспомощно оглянулся на мать, - мы же приготовили стол. Ты же так старалась. Поедем ко мне. К нам. Посидим, поговорим. Обсудим.
      – А чего нам обсуждать? - резким, насмешливым голосом спросила Таня. - Мы, чай, не городские, нам лукавить ни к чему. Не поглянулась я твоей матери. И нечего мне с вами ходить. - Она сверкнула на Машу глазами и, вырвав свою руку из Генкиной, зашагала к выходу.
      Генка в растерянности бросился за ней, но натолкнулся на изучающий взгляд Маши и понуро, как побитая собака, вернулся обратно.
      – Что ж, Гена, - неопределенно сказала Маша, - начало многообещающее.
      – Ты ее совсем не знаешь! - крикнул Генка. - Ну почему вы с отцом всегда такие цельные, такие бескомпромиссные? Все-то вы знаете, все-то вам ясно, никаких сомнений. А я вот ищущий человек! Мне совсем ничего не ясно!
      – Тогда осмотрись, подумай… И никогда не прикрывай растерянность слабостью, пустыми словами. Куда мы едем?
      – Ко мне. Я тут у одной старушки комнату снимаю. С отдельным входом. - Генка взял чемодан, и они зашагали к вокзальной площади. Подошел старенький автобус голубого цвета. Маша и Генка сели у кабины водителя.
      Проехали центр города, застроенный по-купечески крепкими, добротными домами из потемневшего от времени кирпича.
      – Вот наш райотдел, - показал Генка.
      – Как тебе работается? - спросила Маша. - Отец очепь беспокоится о тебе, и я вижу, что не напрасно.
      – Да, не напрасно, - с вызовом сказал Генка. - Начальство считает меня хлюпиком и интеллигентом в шляпе. Я шляпу не ношу, но дело не в этом. Конечно, нашей потомственной чекистской семье пережить такое с моей стороны отступничество будет трудно.
      – Решил уйти? - коротко бросила Маша и напряглась в ожидании ответа. И в самом деле было очень обидно. Вроде бы все сделали, чтобы Генка вырос убежденным человеком, борцом, а вот - на тебе.
      – Решил, - кивнул Генка. - Я не могу сажать людей только потому, что товарищу начальнику нужен процент раскрываемости! Я по каждому делу считаю себя обязанным до сути докопаться, а мне говорят: времени нет! Меня чуть ли не вредителем считают.
      – Учись у отца, - пожала плечами Маша. - За двадцать лет совместной жизни я, слава богу, никогда не слыхала от него подобных рассуждений!
      – Время было другое, - сказал Генка. - Приехали мы. Пойдем.
      Он жил в отдельной половине маленького домика, притаившегося на самой окраине города. Комната была уютная, с низким крашеным потолком, никелированной кроватью, комодом, уставленным фотографиями.
      – Как же ты до работы добираешься? - ужаснулась Маша. - Это же страшно далеко!
      – Не дальше, чем от Петербургского университета до Песков.
      – При чем здесь это? - не поняла Маша.
      – Очень просто, - улыбнулся Генка. - Когда Александр Ульянов учился на первом курсе, он каждый день ходил туда и обратно пешком. Крепкий был парень.
      Маша молча кивнула. Что ж. Подражать Ульянову не так уж и плохо. Только плохо пока это согласуется у Генки и с работой, и с Таней. Маша обратила внимание, что стол в комнате тщательно накрыт: блестели тарелки, приборы и даже бутылка портвейна. Посредине стола Маша увидела баночку с анчоусами и растроганно взглянула на Генку:
      – Спасибо, сынок. Не забыл?
      – Ты любишь анчоусы и голубой цвет, - сказал Генка и грустно добавил: - Нехорошо получилось с Таней.
      – А ты знаешь, почему я люблю голубой цвет? - перебила Маша. Ей не хотелось сейчас говорить о "проблемах". - Я его оттого люблю, что весной шестнадцатого года к нам в Смольный приехала императрица Александра. На ней была Андреевская голубая лента. Изумительный переливчатый муар.
      – Вот этот Смольный и не дает тебе понять Таню, - угрюмо сказал Генка. - Конечно, ты - благородная девица! А она? Простая девушка!
      – Не смей так говорить! - рассердилась Маша. - Это неправда!
      Увы! Это была чистая правда. И именно потому, что Маша сразу же и честно себе в этом призналась, - ей стало совсем обидно. В самом деле, какая-то провинциальная девчонка не просто претендует на ее сына, а нахально претендует! Смеет не замечать разницы!
      "А какой, собственно, разницы? - вдруг подумала Маша. - Кто такой Генка? Сын крестьянина. А кто такой Коля? Тоже крестьянин и сын крестьянина. И зачем она спустя столько лет снова начинает ворошить безвозвратно погребенное прошлое с его портиками, колоннадами, гербами и муаровыми лентами? Глупо. Ах, как все это глупо".
      – Ты любишь ее? - спросила Маша.
      – Да, - сказал Генка. - Очень люблю.
      – Ну и люби, - Маша разворошила ему шевелюру. - Я постараюсь ее понять. И полюбить. И хватит об этом.
      – Нет, - Генка покачал головой. - К сожалению, это еще не все. Ее отец тоже против.
      – Почему? Чем ты ему не понравился?
      – Должностью, - хмуро сообщил Генка. - Он говорит: "Нам в семью легашей не надоть".
      – Этого еще не хватало, - ахнула Маша. - Да кто он такой?
      – Железнодорожный обходчик. А в прошлом - приказчик.
      – Господи… приказчик. - Маша даже всплеснула руками. - Если ты женишься, тебя выгонят со службы. Он же контрик явный, ее отец!
      – Не явный, но нашу власть он не обожает, - усмехнулся Генка. - Мама, я решил подать рапорт об увольнении.
      – А отец? - растерянно спросила она. - Ты подумал о нем? А где же ты будешь работать? На что жить? И где?
      Генка долго молчал. Про себя он все давно и бесповоротно решил, но теперь было необходимо убедить в правильности этого решения мать. Он любил и уважал ее и поэтому считал своим долгом доказать ей свою правоту.
      – Мама, - сказал он наконец. - Когда у тебя были неприятности из-за твоего происхождения, отец бросил тебя?
      – Нет, - растерялась она. - Но… это же совсем другое дело!
      – Подожди, - поморщился он. - Ответь мне прямо: отец бросил бы тебя, если бы что-нибудь случилось?
      – Никогда! - вырвалось у Маши, но она тут же пожалела о своей неосторожности. Глаза Генки вспыхнули надеждой.
      – Вот видишь! - крикнул он. - Почему же ты мне предлагаешь бросить Таню? Поверь, мама: настоящий человек на любой работе остается нужным и полезным. Это, я считаю, главное. Извини за высокий стиль.
      – Что ж, - она медленно открыла бутылку. - Разлей вино. И выпьем за твою удачу, сын. Когда подашь рапорт?
      – Завтра. Я уже и работу подыскал - пойду шофером.
      – Значит, ты настоящий? - Она улыбнулась. - Давай выпьем.
      …Утром Маша пошла на рынок - решила приготовить домашний обед. "В конце концов он, наверное, прав, - думала она, прохаживаясь среди рядов. - Нельзя приносить любовь в жертву покою или личному благополучию. Ни я, ни Коля так никогда не делали. Но тогда было и в самом деле другое время! - возражала она самой себе. - Другое. А может быть, дело совсем не в этом? Ведь наши трудности были иными. Мы выстрадали свое счастье, мы заплатили за него очень дорогой ценой и поэтому, обретя его навсегда, уже не понимаем, когда наши дети борются за свое место в жизни, за свое понимание счастья. А в чем оно? Разве только в благополучии, хорошо оплачиваемой работе, в квартире с мебелью? Наверное, и в этом тоже, - вдруг подумала Маша. - Но ведь не только в этом. Не в одном этом. Если у человека нет любви - не будет он счастлив. Генке нужна любовь. Он сам ее выбрал - трудную, может быть. Но свою, на роду написанную, и не надо ему другой, и не стану я ему мешать".