Хронико либеральной революции

“Оппозиция красно-коричневых тонов, – сказал он, – пытается дать бой президентской линии на демократическое обновление России, на ее равноправное вхождение в сообщество цивилизованных государств”. Цель оппозиции, по словам министра, – “оторвать реформу и реформаторов от их зарубежных союзников, вернуть страну к состоянию осажденной крепости, конфронтирующей уже не только с США и НАТО, но и с ближайшими соседями”. Альтернатива этому, повторил министр, – в единодушной поддержке президентской внешней политики.
      Андрей Козырев был одним из самых ненавидимых оппозицией министров кабинета Гайдара. Животную ненависть ее вызывал прежде всего “прозападный” внешнеполитический курс, который Козырев унаследовал от Горбачева. По части вызываемой ненависти конкуренцию Козыреву мог составить разве что сам Гайдар, да еще Чубайс и министр юстиции Николай Федоров…
      Примечательно, что именно о Козырева и Федорова посчитал нужным “вытереть ноги” Хасбулатов, выступая 3 июля на заседании Верховного Совета. Обоих он упомянул в связи с их выступлениями в прессе: дескать, министр юстиции в своих газетных интервью “дает разъяснение, как разогнать Съезд народных депутатов”, а министр иностранных дел “решил стать оракулом – вторым Шеварднадзе”.
      Гораздо более огорчительным стало то, что примерно в таком же духе отозвался о заявлении Козырева и Ельцин на уже упоминавшейся пресс-конференции 4 июля. По его словам, это заявление было обсуждено на Совете безопасности и признано вредным. И снова аналогия с Шеварднадзе: “Если вы хотите быть пророком, как Шеварднадзе, тогда поступите, как он: предупредил о путче и подал в отставку…”.
      Ельцин как будто забыл, что предупреждение Шеварднадзе в конце концов сбылось: путч действительно произошел, хотя и не сразу после предупреждения министра иностранных дел СССР.
      Впрочем, как сказал президент, на заседании СБ Козырев уверял, что журналисты его неправильно поняли. То есть глава МИДа и здесь дал задний ход. У дипломатов подобные привычки доведены почти до автоматизма.
      Сам Ельцин уверен, что оснований бить тревогу нет. Конечно, национал-коммунисты в последнее время, в преддверии заседаний Конституционного Суда, собирающегося рассмотреть правомерность запрета КПСС, активизировались. Но это только в Москве, в целом же по России все “достаточно спокойно”.
      “Я исключаю возможность путча”, – сказал президент. Он уверен: все силовики – министры обороны, безопасности, внутренних дел – демократы. Так что ни армия, ни другие силовые структуры путч не поддержат.
      Эта уверенность Ельцина, в том, что силовые министры преданы идее демократии и лично ему, сыграла с ним злую шутку. Из-за этой уверенности он долго недооценивал опасность, исходящую от большинства депутатского корпуса, от Руцкого. Когда же эта опасность стала очевидной, выяснилось, что ни министр обороны, ни министр внутренних дел совсем не так надежны. А министр безопасности Баранников и вовсе оказался предателем, что обнаружилось еще раньше.
      Ельцин подтвердил: он как поддерживал, так и будет поддерживать Гайдара (с 15 июня ставшего исполняющим обязанности премьера), как бы тяжело это ни было.
      – Конечно, принимаются непопулярные меры, – сказал Ельцин, – и на этом, на настроении народа играют определенные силы. Народу тяжело, и, конечно, он иногда высказывает недовольство. Но играть сегодня на этом недовольстве – это называется предательством России. Но предатели не имеют социальной базы среди народа. Вот это главное, а потому они не решатся ни на какой путч. Да и нет человека, который взял бы на себя роль Крючкова в организации такого путча.
      Тут Ельцин опять ошибся. Когда настал “час Х”, “крючковы” у “этих сил” нашлись в достаточном количестве – те же Хасбулатов, Руцкой, Макашов, Ачалов, тот же переметнувшийся на их сторону Баранников…
      Переворот вероятен, но невозможен?
      Успокоительные слова Ельцина большого действия не возымели. Атмосфера напряженного ожидания сохранялась, хотя вероятность грозовых событий оценивалась по-разному. Газетные заголовки той поры: “Призрак путча над Россией”, “Российское единство” тоскует по путчу”, “Новый путч невозможен”, “Армия не допустит нового путча”, “Переворот вероятен, но невозможен”, “Нет, возможен, но без танков”…
      “Оптимизм” и “пессимизм” заголовков тут, понятно, не главное. Главное, что и “оптимисты”, и “пессимисты” вынуждены писать об угрозе путча.
      Данные опроса, проведенного в те дни Институтом социологии парламентаризма: 30 процентов опрошенных считают, что государственный переворот невозможен, однако 46 процентов придерживаются противоположного мнения.
      Слова, события складываются в одну, не очень-то вдохновляющую картину. Ярый оппозиционер полковник Виктор Алкснис, выступая по радио “Эхо Москвы”, пророчит большую кровь. Сам он вроде бы не причастен к заговорщической деятельности, но уверен, что военный переворот неизбежен, “по объективным причинам”… Известный демократ академик Александр Николаевич Яковлев возле дверей своей квартиры обнаруживает похоронный венок. С печалью он говорит, что “демократия вообще не соответствует состоянию нашего общества, для него более свойствен автократический режим, хотя и более просвещенный, нежели при Сталине”…
      7 июля в интервью Московскому телеканалу генерал КГБ в отставке Олег Калугин (потом объявленный предателем), говоря об угрозе, исходящей от Министерства безопасности, публично “озвучил” то, что подозревали, о чем тогда говорили между собой многие: в МБ много людей “нелояльных по отношению к президенту и к демократическим преобразованиям в стране”, от которых руководству страны следовало бы как можно скорее избавиться.
      – Да и вообще, – добавил Калугин, – зачем в демократии (а мы заявляем, что мы идем по пути демократических преобразований) Министерство безопасности? Назовите хоть одну страну, за исключением, наверное, Северной Кореи, где существует министерство безопасности. Зачем нужно сохранять такой колоссальный костяк представителей репрессивных органов, которые сегодня, к сожалению, в силу сложившейся ситуации чувствуют себя униженными, ненужными и в значительной мере психологически не перестроившимися? Я боюсь, что такие люди сегодня более склонны к реваншу, чем кто-либо другой.
      Что касается Министерства обороны, Калугин обратил внимание на то, что здесь к руководству пришел “ряд лиц с афганским прошлым”.
      – Это люди с невыполненной миссией, с чувством неудовлетворенности и чувством фрустрации, – сказал Калугин, – ибо как военные они не добились победы и проиграли войну. Более того, стали объектом критики, иногда совершенно не заслуженной… И вот когда такие люди приходят в Министерство обороны, и их становится все больше, – это у меня вызывает тревогу…
      Разумеется, оба силовых ведомства – и МО, и МБ, – отвергли обвинения, что от них исходит какая-то угроза. Сделали они это на совместном брифинге 8 июля. Мы опровергаем заявление Козырева, будто представляем руководству России искаженную информацию, сказал, в частности, начальник аналитического управления Министерства безопасности Ксенофонт Ипполитов. Он утверждал также, что ни одна из известных ему силовых структур, будь то армия или правоохранительные органы, не ведет подготовку военного переворота. При этом, однако, Ипполитов признал, что локальные выступления, причем с кровопролитием, этим летом вполне возможны.
      В эти же дни в Доме политпросвещения состоялись два полярных по отношению друг к другу мероприятия: пресс-конференция оппозиционеров и Форум сторонников реформ. На пресс-конференции (Ричард Косолапов, Виктор Алкснис, Александр Проханов и др.) речь шла об опасности “демократической диктатуры”. Собравшиеся требовали поскорее устранить “Ельцина и компанию”.
      На Форуме сторонников реформ выступили Геннадий Бурбулис, Егор Гайдар, Гавриил Попов, Сергей Филатов… Гайдар говорил об угрозе фашизма и тоталитаризма, о том, что политика экономических компромиссов, лавирования приведет к гиперинфляции, нестабильности, а затем, как уже не раз бывало в истории, к националистической, фашистской диктатуре.
      Бурбулис, вслед за Ельциным, счел такую угрозу сильно преувеличенной и призвал к консенсусу.
      Как видим, в стане реформаторов в этот момент сосуществовали две тенденции: настороженность и призыв к бдительности соседствовали с, пожалуй, чрезмерной самоуспокоенностью, по крайней мере внешней.
      Тревожные разговоры о путче продолжались весь июль. При этом оптимистические – я бы сказал, натужно-оптимистические – заявления о том, что он невозможен, перемежались с угрюмыми утверждениями противоположного свойства. Так, 26 июля секретарь Совбеза Юрий Скоков уверенно заявил: переворота в России быть не может, поскольку армия на стороне президента. А уже на следующий день представитель этой самой армии – первый зам начальника авиации сухопутных войск генерал-майор авиации Валерий Очиров возразил Скокову: “Переворот возможен, хотя и не в той форме, в какой мы его себе обычно представляем. Не обязательно выводить на улицу войска и технику, и президент может остаться на месте, начаться все может со смены его окружения”.
      С чего все начнется и как будет происходить – с техникой или без техники, – это уже, как говорится, детали. Главное – тревога, повторяю, висела в воздухе и так или иначе ощущалась всеми.
      Путч-1 и Путч-2
      С новой силой заявления и контрзаявления по поводу возможности переворота зазвучали в годовщину августовского путча – 19 августа. В этот день уже сам министр обороны Павел Грачев твердо пообещал: “Руководство и личный состав Вооруженных Сил России не допустят событий, направленных на свержение законно избранного народом Президента”.
      Куда денется эта твердость через год, в октябре 1993-го?
      Годовщину путча отметила и оппозиция, собравшая конференцию под вроде бы нейтральным названием “Двухлетие суверенизации России, итоги и перспективы”. На деле она стала сборищем сторонников ГКЧП. Как отмечала “Независимая газета”, таковых оказалось совсем немало: союзные депутаты Виктор Алкснис и Сажи Умалатова, российские нардепы Владимир Исаков, Илья Константинов, Михаил Астафьев, Сергей Бабурин, писатель Александр Проханов, театральный режиссер Сергей Кургинян и великое множество рядовых коммунистов, патриотов, военных. “Приди ГКЧП к власти сейчас, – свалить его оказалось бы не так-то просто”, – констатировала газета.
      Выходя на трибуну, “неогэкачеписты” излагали свои взгляды на то, как устранить “антинародный режим”. Конкретнее и радикальней других, как всегда, высказался несгибаемый борец за права трудового народа Виктор Анпилов. Согласно его плану, 26 августа будет устроен очередной антиельцинский митинг, в сентябре – опять-таки очередной поход на “Останкино” (к этому времени “Останкино” уже стало для “трудороссов” своего рода Зимним дворцом, который следует захватить во что бы то ни стало, в первую очередь) и, наконец, в октябре, – “главное событие года”: миллионный митинг перед Кремлем, который примет новую, коммунистическую, конституцию и новый, опять-таки коммунистический, закон о выборах…
      При этом, естественно, подразумевалось, что при такой неслыханной активности масс не останутся в стороне и силовые структуры…
      И вновь на пресс-конференции 21 августа, посвященной опять-таки прошлогодним трагическим событиям, Ельцин заявляет непререкаемым тоном:
      – Путча-2 не будет. Это я вам твердо заявляю. У нас нет базы такой с точки зрения высшего руководства, силовых структур. Ведь тогда все Горбачева предали, от личного телохранителя до премьер-министра. У нас нет сейчас такой ситуации. Есть доверие президенту со стороны всех этих руководителей и полное взаимное понимание. Другое дело, я могу разделить ваши опасения в отношении недовольства людей. Вот здесь надо очень внимательно следить, что мы и делаем. Нам, вы помните, говорили, что в апреле будет общий бунт всей России. В марте, в апреле, в мае, – а его нет, нет и нет…
      На ельцинский тезис о том, что в его окружении, в силовых структурах, “среди наших соратников и друзей”, нет предателей, один из журналистов пробует робко возражать: но ведь таковые могут оказаться “за пределами Кремля”… “Какие силы сегодня способны, по вашему мнению, решиться на организацию переворота?”. И опять тот же категоричный ответ Ельцина:
      – Нет такой силы! Как говорил Ленин когда-то: есть такая партия! А я говорю: нет такой силы! Нет базы у этой силы. А главная база – народ…
      Зловещая тень “болдинского” аппарата
      Начало сентября 1992-го. Предчувствие драматических событий сохраняется. Ощущение, что поздней осенью или зимой что-то все-таки произойдет, какой-то катаклизм. Самое страшное, что может случиться, – реванш, реставрация коммунистической власти.
      Геннадий Бурбулис считает, – такое мнение он высказал на упомянутой уже встрече с группой журналистов, – что подобного рода опасения сильно преувеличены: реваншистские силы спекулируют на слабостях нынешнего этапа реформ, точнее на подступах к реформам – они ведь по-настоящему еще и не начинались, – однако активность реваншистов абсолютно не соответствует настроениям большинства российского населения, так что социальной базы у них нет. Так-то оно так, но история показывает, что для успешного переворота вовсе не требуется поддержка большинства. Все зависит от правильно выбранного момента, от ловкости организаторов и участников переворота, от поддержки со стороны силовых структур. В октябре 1993-го никто не станет спрашивать у большинства, каково его мнение, однако попытка переворота едва не закончится успехом. Не хватит малого.
      Все более бесцеремонно ведет себя Хасбулатов. Естественно, это вызывает протесты демократического меньшинства ВС, которые, впрочем, спикер пропускает мимо ушей. Так, 8 сентября координатор демократических фракций Вячеслав Волков заявил, что Хасбулатов пытается осуществить государственный переворот. “Председатель парламента постепенно концентрирует в своих руках диктаторскую власть, – сказал Волков. – Этой цели служит ряд недавних распоряжений Хасбулатова, практика его авторитарного руководства ВС и третирование членов правительства”.
      О каких хасбулатовских распоряжениях шла речь? Одним из них спикер наделял себя правом единолично направлять на места от имени ВС полномочных эмиссаров и таким образом, как считает Волков, плести сеть заговора по всей стране. Особую роль в готовящемся перевороте должен был сыграть, по словам Волкова, личный секретариат Хасбулатова, состоявший почти целиком из бывших сотрудников горбачевского помощника Валерия Болдина, как известно, предавшего своего шефа в августе 1991-го. Спикер наделил работников своего личного аппарата правом представлять Верховный Совет. В то же время он подготовил документ, по которому прекращалась практика, когда комитеты ВС и даже отдельные депутаты могли обращаться непосредственно к президенту…
      “Пока не поздно, мы должны воспрепятствовать формированию на наших глазах нового диктатора”, – сказал Волков.
      О том же самом говорили лидер фракции “ДемРоссия” Лев Пономарев, координатор фракции “Радикальные демократы” Сергей Юшенков. Их общее мнение: Хасбулатов стремится ограничить права депутатов и предоставить чрезмерные полномочия чиновничьему аппарату, который беспрекословно выполняет его, Хасбулатова, личную волю.
      Председатель парламентского Комитета по СМИ Вячеслав Брагин сообщил, что возглавляемый им комитет принял решение потребовать отставки спикера (ранее такое же решение приняла парламентская коалиция “Реформа”). Брагину поручили довести это решение-требование до членов президиума ВС. Забавно, как по-детски бесхитростно Хасбулатов “отбрыкивался”, стараясь не допустить обсуждения вопроса о собственной отставке. Долгое время он просто не давал Брагину слова, перебрасываясь с ним записками, в которых советовал председателю Комитета по СМИ “научиться себя вести”. В конце концов прервал заседание и удалился с членами Президиума в свой кабинет, где Брагин получил наконец возможность изложить в узком начальственном кругу решение своего комитета…
      Естественно, никакой отставки не последовало.
      Почему они не пошли на это в 1992-м
      Как видим, опасения демократов были двоякого рода: с одной стороны, они опасались амбициозных прокоммунистических генералов, ненадежных армейских, гэбэшных и милицейских начальников, коммуно-патриотических бузотеров, собирающих толпы на улицах, с другой – Хасбулатова, Руцкого, депутатов и чиновников, засевших в Белом доме и в местных Советах. Была, конечно, и еще одна тревога – что все эти силы объединятся и выступят в качестве единой Черной силы. Собственно говоря, так оно и случилось в сентябре – октябре 1993-го. Примерно так. Полного объединения, слава Богу, не произошло…
      Что было бы, если бы вся эта разношерстная публика или хотя бы часть ее выступила не осенью 1993-го, а годом раньше? Было бы у нее больше шансов на успех? И почему она не выступила?
      Сначала посмотрим, кто мог бы уже осенью 1992-го возглавить антиельцинский силовой – “генеральский” – заговор. Снова в памяти всплывают уже упоминавшиеся фамилии тех людей в лампасах, которые оказались в первых рядах мятежников год спустя, – Руцкой, Ачалов, Баранников, Дунаев, Макашов…
      Первый из перечисленных военачальников – генерал Руцкой – вряд ли стал бы принимать активное участие в заговоре. Во-первых, ему это было не нужно: он и без того уверенными шагами продвигался к власти, был убежден, что через не слишком долгий срок она достанется ему вполне “законным” образом. Во-вторых, чтобы организовать и возглавить заговор – “чистый” заговор, не замаскированный под “народное восстание” – все-таки нужна известная храбрость, коей вице-президент явно не обладал.
      Гайдар:
      “То, что вице-президент – человек весьма ограниченный и малообразованный, новостью для меня, разумеется, не было. Но в процессе работы, особенно сталкиваясь с экстремальными ситуациями, требующими принятия быстрого решения… вдруг с недоумением убеждаюсь, что героический летчик, мягко говоря, еще и не слишком храбр… Поначалу это настолько противоречило его устоявшейся репутации, что я даже не поверил, подумал, что, наверное, ошибаюсь. Потом, когда подобного рода ситуация повторялась неоднократно, убедился – да, за бравой внешностью усатого рубахи-парня скрывается… не уверенная в себе натура. Так что потом, в октябре 1993 года, отнюдь не геройское поведение Руцкого меня нисколько не удивило”.
      Министр безопасности Виктор Баранников в ту пору, видимо, уже вполне созрел для выступления против президента, хотя напоказ при каждом удобном случае демонстрировал абсолютную преданность ему. Как вспоминает Гайдар, среди проблем, касающихся силовых структур, “неуверенность в надежности” Министерства безопасности была наиболее серьезной. Никакой существенной оперативной информации ни правительство, ни президент от МБ не получали, “зато любые закрытые или открытые правительственные и президентские бумаги немедленно попадали в коммунистические и нацистские газеты”. “В общем, – заключает Гайдар, – если МБ и работало, то явно не на нас. К сожалению, в это время президент еще вполне доверял Виктору Баранникову…”.
      Примерно то же самое можно сказать и про Андрея Дунаева, который в то время занимал пост замминистра внутренних дел. Не исключено, что и он уже в 1992-м мог переметнуться в антипрезидентский лагерь, как переметнулся в 1993-м, хотя в отношении него это, пожалуй, можно утверждать с меньшей уверенностью, чем в отношении тогдашнего главы МБ. К тому же, став в сентябре 1993 года белодомовским “министром внутренних дел”, Дунаев никак себя не проявил, оказался пустым местом и вскоре был заменен другим деятелем. Так что и в скороспелом заговоре 1992 года – если бы таковой случился, – толку от него, я думаю, тоже было бы мало.
      В общем из списка мятежных генералов 1993 года, гипотетически примеряясь к 1992-му, – кто из них уже тогда был бы способен поднять бунт против президента, – смело можно вычесть двоих – Руцкого и Дунаева. Что касается оставшихся… Думаю, такие люди, как Ачалов, Баранников, Макашов, вполне могли уже осенью 1992-го организовать и возглавить антипрезидентский заговор, причем с известными шансами на успех (так что нельзя сказать, будто опасения демократов были совсем уж безосновательны). У Ачалова имелись обширные связи в армии. Участие в нем Баранникова, – главы того ведомства, которое, собственно говоря, и призвано отслеживать подобные поползновения и ликвидировать их в зародыше, – обеспечило бы заговору достаточную конспиративность, необходимую на начальной стадии. Антидемократический фанатизм Макашова мог придать путчу необходимую в таких делах агрессивную энергию…
      Вместе с тем, и соображения против выбора такого пути были достаточно основательные. Ведь подобный путч уже произошел совсем незадолго перед тем, всего лишь год назад. Он тогда был у всех на памяти, причем эта память не вызывала ничего, кроме отвращения. Так что на положительную реакцию широкого общественного мнения новые заговорщики вряд ли могли бы рассчитывать. Главное же, строить какие-то заговоры оппозиционерам в ту пору не было особой необходимости. Просматривался совсем иной сценарий захвата власти – как им казалось, несравненно более эффективный. Он заключался в том, чтобы всеми способами, всеми силами мешать реформам и ждать, ждать, ждать… Ждать, пока плод созреет и сам упадет в руки (в 1992-м это яблочко было еще явно зеленым). Спотыкающиеся и вихляющие из стороны в сторону реформы, реформы, которым ставят палки в колеса, будут делать жизнь людей все хуже. А это как раз то, что и требуется: “Чем хуже – тем лучше!”. Ухудшающаяся жизнь станет все больше настраивать население против реформ и реформаторов, создавать благоприятную атмосферу для вполне “демократичного”, вполне “конституционного” перехода власти к оппозиции. Не исключено даже, что в конце концов народ сам поднимется против “антинародного режима”, сметет его, призовет на правление непримиримых оппозиционеров.
      Именно этот сценарий и был реализован в 1993 году. Реализован достаточно успешно. Народ, правда, не поднялся, но имитация “народного восстания” была разыграна не то что бы совсем неубедительно. Триумфа тоже не получилось, но помешали ему достаточно случайные обстоятельства. Хотя реально тогда победил президент, но вполне могли бы победить и его противники. В принципе, и то, и другое, было, пожалуй, одинаково вероятно…
      И еще одно. Многие до сих пор считают разгромленных мятежников этакими “священномучениками”: они, дескать, защищали Конституцию, а злодей-президент расстрелял их из танков (как уже говорилось, “расстрел парламента” – любимое клише коммуно-патриотической пропаганды). Если бы случилось не то, что случилось, а произошел бы, допустим “генеральский” заговор, вылепить этот мученический образ из очередной компании путчистов было бы, согласитесь, несравненно сложнее. Кто-то, возможно, учитывает и это, затевая ту или иную опасную игру…
 

ГЕРАЩЕНКО ТОРПЕДИРУЕТ РЕФОРМУ

 
      Самая большая ошибка Гайдара
      Атмосфера неуверенности, ожидания возможного трагического катаклизма, конечно, не могла не сказываться на действиях реформаторов. Одно дело, когда ты действуешь в достаточно спокойной обстановке (я уж не говорю – в обстановке всеобщей поддержки: на такую вряд ли можно было рассчитывать), когда чувствуешь себя со всех сторон защищенным, и другое – когда на тебя всякий день обрушивается поток тревожной информации, когда тебя насквозь продувают прострельные ветры противоречивых или просто враждебных общественных настроений. В такой обстановке трудно не проявить излишнюю уступчивость и податливость, избежать каких-то неточных шагов.
      Одной из главных задач, которую с самого начала ставило перед собой правительство реформаторов, была финансовая стабилизация. Достичь ее можно было лишь в том случае, если бы удалось последовательно проводить достаточно жесткую кредитно-денежную политику, – не допускать чрезмерного кредитования госпредприятий, слишком больших социальных выплат, безудержного повышения зарплаты и т.д. Ибо за этим неизбежно следовал всплеск инфляции, что в конечном счете приводило к ухудшению положения людей, то есть к результатам прямо противоположным, нежели те, к которым будто бы стремились сторонники политики мягкой. Однако правительство то и дело заставляли отступать от его жесткой линии. На первое такое отступление оно вынуждено было пойти уже зимой 1992 года. Пагубные результаты этого, естественно, не замедлили сказаться.
      Но особенно мощная деформация денежной политики началась после того, как исполняющим обязанности председателя Центробанка Президиум ВС назначил Виктора Геращенко. Случилось это 17 июля. Дату стоит запомнить: многие отмечали, что в этот момент завершился более или менее последовательный ход реформ, осуществлявшийся правительством Гайдара, и началось зигзагообразное, со спотыканием и скольжением, движение, то и дело грозившее вообще все повернуть вспять. При этом Гайдар не отрицает: в том, что так произошло, есть и его доля вины.
      Назначение руководителя ЦБ в ту пору было прерогативой Верховного Совета. Однако, чтобы тот или иной деятель занял этот пост, требовалось, разумеется, согласие главы правительства (а Гайдар к тому времени был уже и.о. премьера) и тем более президента. Когда стало ясно, что прежний руководитель ЦБ Георгий Матюхин должен будет покинуть свой пост, Гайдар не сразу решил, кого бы он мог поддержать как кандидата ему на замену. Было ясно: кандидаты, которые полностью устраивали бы реформаторов, – такие, как Борис Федоров или Сергей Игнатьев, – абсолютно неприемлемы для депутатов. Тогда и возникла фигура бывшего председателя Госбанка СССР Геращенко. Демократы относились к нему настороженно, если не сказать больше: бывший главный советский банкир активно участвовал в “павловских авантюрах”, припрятывал, по слухам, за границей “деньги КПСС”, фактически поддержал ГКЧП… Однако квалификация его вроде бы не вызывала сомнений. Это-то в конце концов и решило дело. После беседы с Геращенко Гайдар согласился на его назначение.
      “Видимо, это самая серьезная из ошибок, которые я допустил в 1992 году, – вспоминал позднее Егор Тимурович. – Утвержденный Верховным Советом, Геращенко действительно довольно быстро показал себя квалифицированным управленцем, сильным организатором. Банк при нем стал работать намного более четко, слаженно, снизились сроки прохождения платежных документов. Но все это перекрывалось одним фундаментальным негативным фактом: Виктор Владимирович категорически не был готов понять аксиомы банковского управления экономикой в условиях инфляционного кризиса. Он был искренне уверен в том, что, увеличивая темпы роста денежной массы с помощью эмиссии, можно поправить положение в экономике. Много раз впоследствии слышал от него примерно следующее рассуждение: ну, смотрите – цены выросли в четыре раза, а денежная масса только в два, значит, денег в экономике не хватает, производство падает именно из-за нехватки денег, давайте увеличим темпы роста денежной массы, предоставим кредиты республикам, предприятиям. Спорил с ним, приводил контраргументы, доказывал порочность подобной политики, доказывал общеизвестное – падение спроса на деньги как раз и является естественной реакцией на инфляционный кризис, масштабную денежную эмиссию. Но переубедить человека, у которого сложились твердые, укоренившиеся представления о взаимосвязях в рыночной экономике, очень непросто. Внутренне он не мог принять иную точку зрения”.
      Телеграмма Геращенко
      Уже через неделю после своего назначения новый и.о. председателя Центробанка заявил в интервью “Независимой газете”, что, по его мнению, правительство совершает ошибку, “пытаясь кинуть все силы на снижение уровня инфляции” и “забывая о поддержке промышленности России”. То есть не предоставляя госпредприятиям кредитов, которые они требуют. Стало ясно, что вскоре они получат эти кредиты от самого Геращенко.
      И в самом деле, 28 июля Центробанк разослал на места телеграмму, в которой излагались меры, призванные ликвидировать так называемый кризис неплатежей, достигший к тому времени исключительной остроты: по ряду причин – эти причины трактовались разными людьми по-разному, – огромное число предприятий оказались в ситуации, когда они не в состоянии были выплатить друг другу долги по поставкам, в результате чего их функционирование оказалось в значительной степени парализовано. Согласно телеграмме Геращенко, государство брало на себя обязательство погасить все долги госпредприятий при помощи специального государственного кредита.
      Все, для кого был ясен истинный смысл затеи Геращенко, реагировали на его телеграмму резко отрицательно. Пожалуй, самой эмоциональной была реакция председателя подкомитета ВС по приватизации, сопредседателя Республиканской партии Петра Филиппова. 1 августа он выступил по петербургскому телевидению с обращением “к гражданам России, к народным депутатам, к президенту”, в котором в предельно острой форме представил неизбежные последствия первого практического шага нового главного банкира.
      “Молодая российская демократия в смертельной опасности! – говорилось в обращении. – Под угрозой экономическая реформа в нашей стране. Надежда россиян на то, что они когда-нибудь будут жить так, как живут граждане в странах Запада, могут никогда не сбыться. То, что год назад не удалось сделать с помощью танков, сегодня может быть сделано с помощью банков. Что заставляет меня говорить эти тревожные слова? 28 июля исполняющий обязанности председателя ЦБР Геращенко разослал телеграмму по местным расчетным центрам банка, в соответствии с которой государство собирается оплатить все долги государственных предприятий. Это означает не только нарушение указа президента о нормализации расчетных отношений в народном хозяйстве, но и нарушение обязательств перед Парижским клубом, – объединением кредиторов России, – заявившим, что он согласен на отсрочку выплаты российских долгов, если Россия будет выполнять свои обязательства по проведению экономической реформы, по стабилизации финансового обращения в нашей стране”.
      Откуда взялась гигантская задолженность предприятий друг другу? Филиппов подробно разъяснил механизм ее образования. В первую очередь, она, конечно, сложилась из-за объективных обстоятельств: в связи с ростом цен предприятиям стало просто не хватать оборотных средств. Но были и субъективные причины, – действия администраторов, директоров госпредприятий.