Хронико либеральной революции

      На вопрос о том, готово ли его правительство признать факт банкротства многих российских предприятий, Черномырдин ответил утвердительно.
      В действительности закон о банкротстве – один из основных рыночных законов, – принятый с большим опозданием, достаточно ощутимо заработал в России лишь в 1996 – 1997 годах, и такая задержка также обернулась немалым уроном для еще только формировавшейся рыночной экономики.
      Как бы то ни было, газетные заголовки тех дней бодро констатировали: “Виктор Черномырдин вернулся из Швейцарии приверженцем гайдаровского курса”, “Черномырдин покинул Швейцарию достойным преемником Гайдара”. В действительности, конечно, российский премьер покидал Давос не большим “гайдаровцем”, чем приехал туда, но почувствовать, чего ждет от него цивилизованный мир, – это он наверняка почувствовал. И мгновенно откликнулся на это ожидание. Такого рода “поведенческие программы” вообще составляли его суть.
      Шаг вперед, пять шагов назад
      Сказать, что Черномырдин последовательно, шаг за шагом преследовал цель финансовой стабилизации, было бы большим преувеличением. Этот путь изобиловал зигзагами, остановками, движением вспять. Так, нередко, говоря о бюджетном кредитовании, он несколько видоизменял формулировку, поясняя, что “теперь кредиты, особенно льготные, будут выдаваться избирательно и только приоритетным отраслям, направлениям и предприятиям”. Не эффективным, а именно “приоритетным”. Под приоритетными он, естественно, опять-таки имел в виду родной ТЭК, тяжелую промышленность, оборонку, финансово ненасытное сельское хозяйство. Советский хозяйственный руководитель постоянно в нем проклевывался. Пересилить собственную природу было невозможно.
      В начале февраля уже самым серьезным образом было подтверждено, что из жесткой финансово-кредитной политики будут делаться большие исключения. Верховный Совет с подачи правительства повторно принял решение о выделении топливно-энергетическому комплексу льготного кредита в 200 миллиардов рублей. Кроме того, Центробанку и Минфину было дано распоряжение переоформить на льготных условиях кредиты на сумму 148,1 миллиарда, предоставленные ТЭКу в 1992 году. Напомню, что решение об этом уже принималось в декабре, однако “по техническим причинам” Центробанк замешкался с его выполнением. И вот под аккомпанемент разговоров об ужесточении финансово-кредитной политики правительство Черномырдина настояло на его повторном принятии парламентом. Со стороны депутатов этот демарш кабинета, естественно, не встретил особого сопротивления: как мы знаем, большинство депутатов сами всегда выступали инициаторами щедрой раздачи бюджетных денег всем просящим.
      Как в былые времена, Черномырдин то и дело порывался рулить, командовать, администрировать. Например, он неустанно призывал промышленников помогать сельскому хозяйству, упрекал их, что они “ничего не делают для селянина”. “Мы имеем мощнейшие танковые заводы, а трактора покупаем в Белоруссии!” – восклицал премьер, словно бы забывая, что в условиях рынка все эти воскресные проповеди уже перестают действовать, что единственный способ повернуть производственников лицом к аграриям – это заинтересовать их, организовать дело так, чтобы они почувствовали выгоду в сотрудничестве с сельским хозяйством.
      Половинчатость и непоследовательность в проведении финансово-экономической политики, его постоянное “инстинктивное” обращение к административным методам ушедшей советской эпохи оказались характерны для Черномырдина не только в этот, начальный период его деятельности, но и в течение всего времени его пребывания на премьерском посту.
      Ельцин проснулся и устроил разнос
      правительству
      Ситуация в экономике между тем не улучшалась. Она и не могла улучшиться, учитывая непоследовательность и противоречивость многих управленческих решений. 4 февраля на заседании президиума правительства Ельцин устроил разнос кабинету: как допустили – цены в январе поднялись на 25 процентов, зарплата – на 50… За это, сказал президент, надо привлекать к ответственности. Правда, не вполне ясно было, кого именно привлекать. Больше всего досталось министру экономики Андрею Нечаеву, хотя он-то тут был виноват лишь в малой степени. Любому мало-мальски сведущему человеку понятно было: главный виновник – Центробанк, осуществивший летом и осенью гигантскую кредитную эмиссию (Ельцин назвал цифру – три с половиной триллиона рублей). Когда осуществлялась эта эмиссия, президент почему-то бездействовал, не поддержал правительство Гайдара, пытавшееся противостоять этому безумию. И вот теперь спохватился, начал раздавать тумаки, да и то не тем, кому нужно.
      – Видит Бог, я всегда был ярым противником этой эмиссии, – говорил в тот же день, после заседания, Андрей Нечаев, выступая на “Эхе Москвы”. – Если вести речь о министерстве экономики, то из тех трех с половиной триллионов кредитов по нашей линии прошло где-то лишь миллиардов двести… Я имею в виду инвестиционные и конверсионные кредиты, которыми занимается министерство. Конечно, я, как и все члены правительства, несу ответственность за эту кредитную политику, за то, что мы были недостаточно жестки по отношению к ЦБ, не смогли его убедить… Но в общем-то это не прямая вина министерства экономики. Можно сказать, что упрек президента справедлив в целом, но он не очень справедлив по отношению именно к нашему министерству.
      Впрочем, на самом заседании президиума правительства Нечаев, разумеется, не стал оправдываться, кивать на истинного виновника. Такое было не принято. “С президентом нужно всегда соглашаться, как же иначе”, – сказал он позже журналистам.
      Досталось и Министерству внешнеэкономических связей, чью работу Ельцин оценил как бездеятельность. В общем, по словам президента, план 1992 года фактически провален. Сделано столько ошибок, что за них придется долго расплачиваться.
      В знак крайнего возмущения Ельцин покинул заседание, не дожидаясь его конца.
      Между молотом и наковальней
      Правительство Черномырдина ощущало мощный нажим не только со стороны президента. Другие силы толкали его в прямо противоположную сторону. 11 февраля состоялось расширенное заседание кабинета, на котором обсуждался план проведения реформ в 1993 году, разработанный под руководством Бориса Федорова. Помимо членов правительства, в заседании приняли участие руководители парламента, Центробанка, главы местных администраций, представители промышленности. В основу плана были положены жесткие антиинфляционные меры, однако как раз они и встретили наиболее решительные и дружные возражения со стороны гостей. Геращенко по-прежнему отказывался идти на какие-либо уступки в части сокращения кредитной эмиссии и повышения процентных ставок. Отраслевые лоббисты требовали от кабинета поискать какие-либо другие методы борьбы с инфляцией помимо жесткой финансовой политики, предполагающей сокращение дотаций, субсидий, льготных кредитов.
      Иными словами, правительство оказалось между молотом и наковальней – между категорическим требованием президента навести наконец жесткий порядок в финансовой сфере и настоятельными призывами не жалеть денег “ради спасения производства и облегчения жизни населения”. Хотя Черномырдин в своем заключительном слове высказался за намеченные его замом финансовые ограничения, многие сомневались, что ему удастся последовательно проводить антиинфляционную политику на деле.
      С колебаниями покончено,
      колебания продолжаются
      В конце февраля кабинет Черномырдина вроде бы окончательно определился в том, какую экономическую политику он собирается проводить. 24-го числа было обнародовано постановление, которым утверждался “План действий правительства РФ по реализации экономической реформы в 1993 году”. В этом плане приоритетным направлением деятельности кабинета провозглашалась жесткая финансовая политика. Главной макроэкономической целью было названо удержание бюджетного дефицита в пределах пяти процентов ВВП.
      Утверждая этот план, Черномырдин подтвердил, что самое основное для правительства – величина бюджетного дефицита, а каков будет спад производства – дело второстепенное.
      В действительности дефицит федерального бюджета составил в 1993 году 9,8 процента ВВП. Годовая инфляция сохранилась примерно такой же, как и в 1992-м (если не учитывать ее “шоковый” скачок сразу после либерализации цен в январе 1992 года) – 840 процентов. (При этом в августе, то есть накануне известных драматических событий, инфляция приблизилась к опасному уровню в 30 процентов в месяц, что явно грозило срывом в гиперинфляцию.) Курс доллара в 1993 году вырос с 442 рублей за доллар в январе до 1247 рублей в декабре. Главная причина столь неутешительных итогов была все та же – непоследовательность и нетвердость в проведении жесткой финансовой политики.
      Вообще, на первом этапе реформ – в 1992-1995 годах – правительство не раз пыталось последовательно проводить стабилизационную программу, но всякий раз отступало. За очередным отступлением и, соответственно, очередной вспышкой инфляции вновь следовал благородный порыв, направленный на борьбу с ней. Затем весь этот цикл повторялся…
      В первые месяцы премьерства Черномырдина в полной мере дала о себе знать и та самая “братская помощь”, которую Геращенко с большим энтузиазмом оказывал странам СНГ, – бесконтрольная выдача так называемых технических кредитов: только в 1992 году наши бывшие “братья” получили ее от нас в размере одного триллиона рублей, причем без указания сроков возврата. Свою лепту в эту “помощь” внес и сам Черномырдин. Тут опять сказалось его ученичество, дорого обошедшееся стране.
      Гайдар:
      “Проблема технических кредитов… особенно обострилась в связи с тем, что на первой встрече с казахским руководством (в январе 1993 года. – О.М.) В. Черномырдин, еще не разобравшись в сути дела, дал согласие на отмену режима межреспубликанских корреспондентских расчетов. В построенном с таким трудом балансе, ограждавшем пока еще зыбкую прочность российского рубля, вновь образовалась крупная брешь. В нее немедленно устремился поток пустых денег. К весне Казахстан, оттеснив Украину, прочно занял роль лидера экспорта инфляции в Россию. Попытки Минфина взять под контроль технические кредиты, направлявшиеся Центральным банком из России в другие республики СНГ, стали малопродуктивными”.
      И только в конце апреля оказалось возможным изменить ситуацию – ликвидировать “казахскую” дыру в рублевой зоне, перекрыть краны щедрых технических кредитов.
      В целом же сбить инфляцию удалось лишь к осени 1995-го – довести ее, как пишет Гайдар, “до умеренных значений, характерных для Польши 1991 года”.
      Незаменимые люди есть
      Несколько слов в заключение разговора о новом премьере. Замена Гайдара на Черномырдина была не просто неэквивалентной заменой. Это было, как уже говорилось, самое тяжелое поражение Ельцина в борьбе с оппозицией на начальном этапе реформ. Хотя сам он, по-видимому, – по крайней мере, если судить по его мемуарам, – так и не осознал этого. Впрочем, он был тут не одинок. Даже такой сторонник реформ, как Андрей Козырев, не видел ничего страшного в смене главы правительства.
      – Я не думаю, что сейчас, с заменой Гайдара на Черномырдина, произошел какой-то качественный скачок, – говорил тогдашний министр иностранных дел в интервью на “Эхе Москвы” в апреле 1993 года. – У меня такого ощущения нет. Реформаторы продолжают работать, реформа идет, приватизация идет, финансовая стабилизация по-прежнему провозглашена в качестве высшего приоритета… У меня нет сегодня такого ощущения, что происходит какой-то полный откат.
      Козырев напомнил, что и самого Гайдара с конца весны 1992 года “заставили во многом пойти на уступки”, Центральный банк полностью вышел из-под контроля, ВС начал проводить “параллельную” экономическую политику. Одним словом, “финансовая стабилизация, по существу, была сорвана уже при Гайдаре”. Вместе с тем, по словам Козырева, “есть ощущение, что Черномырдин в окружении реформаторов все-таки старается проводить реформаторскую политику”.
      Собеседник-ведущий напомнил министру, что “окружение реформаторов” мало-помалу прореживается – на место изгоняемых гайдаровцев приходят люди, которых к реформаторам никак не отнесешь. Так, Андрея Нечаева на посту министра экономики сменил Олег Лобов, удалили министра финансов Василия Барчука, “на последней ниточке” висит Анатолий Чубайс… На пост вице-премьера, курирующего сельское хозяйство, назначен Александр Заверюха, креатура “Аграрного союза” и Руцкого, отнюдь не пламенный реформатор. Его главная задача – выбивание все новых и новых субсидий для сельского хозяйства. Козырев ответил, что все эти кадровые перемены не так уж страшны. На место Барчука, например, пришел Борис Федоров, и он, Козырев не думает, что это ослабление реформы.
      На это можно было бы возразить, что Борис Федоров занимался финансами и раньше, как вице-премьер. Новые реформаторские имена в правительстве Черномырдина что-то не появлялись, а вот прежние потихоньку действительно исчезали…
      Главное несчастье, связанное с уходом Гайдара и приходом Черномырдина, заключается в том, что Черномырдин, не будучи по своей природе рыночным реформатором, действуя под давлением обстоятельств и других людей – Анатолия Чубайса, Бориса Федорова, но прежде всего, конечно, под давлением самого Бориса Ельцина, – явно затянул реформы, продлил для миллионов людей связанные с этими реформами тяготы, заставил ненавидеть их. В этих условиях сформировалось негативное отношение огромной части населения к самим понятиям “реформа”, “демократия”, “либерализм”. Вот в чем главная беда.
      “Реформы в России были слишком
      медленными”
      Спустя несколько лет, оглядываясь на то, что произошло на первом этапе реформ, причем не только в России, но и в других странах, освободившихся от социализма, Гайдар написал академически-отстраненно:
      “В подавляющем большинстве стран, сформировавшихся из республик бывшего СССР, а также в Румынии и Болгарии… вопрос о выборе курса был предметом острой политической борьбы, а проводимая финансовая и денежная политика подвергалась резким колебаниям. В некоторых из этих стран (Румыния, Украина и др.) правительства с самого начала пытались проводить “мягкие”, “щадящие”, постепенные реформы. В других (Россия, Болгария) начатые радикальные преобразования оказались политически не обеспеченными, быстро сменились попытками реализации мягкой денежной и бюджетной политики. Результатом стало сохранение в течение длительного времени высоких темпов инфляции и отложенная финансовая стабилизация…
      Падение производства вместе с резким сокращением реальной денежной массы и взрывным ростом взаимных неплатежей предприятий порождает представление о том, что это есть следствие избыточно жесткой денежной политики, проводимой из доктринерских (монетаристских) соображений. Отсюда и стандартный рецепт “лечения”: наращивать денежное предложение (“насыщать деньгами экономику”), решить проблему неплатежей за счет денежной эмиссии и взаимозачетов, обеспечить тем самым базу для начала экономического роста… Последствия такого “лечения” оказываются стандартными, прослеживаются на десятках примеров в постсоциалистических странах. Быстрый рост денежного предложения действительно позволяет на короткое время (от двух до шести месяцев) нарастить объемы реальной денежной массы. Увеличивается спрос населения и предприятий на продукцию, падение производства приостанавливается, более того, появляются признаки экономического оживления. Однако по истечении некоторого периода… инфляционные ожидания резко возрастают… Темпы роста цен начинают опережать темпы роста денежной массы, реальная денежная масса начинает сокращаться, следом за снижением реального платежеспособного спроса ускоряется падение производства.
      Подобного рода эксперименты могут повторяться неоднократно, растягивая период высокой инфляции и падения производства…
      Высокая инфляция вызывает существенно более глубокое расслоение общества по уровню доходов и повышение показателей неравенства по сравнению со странами, которые оказались способными с самого начала отказаться от популистской политики, от попыток решать хозяйственные проблемы за счет масштабной денежной эмиссии, наращивания бюджетных расходов и в результате быстро справились с высокой инфляцией…
      Экономические реформы и процессы макроэкономической стабилизации в России были медленными, период экстремально высокой инфляции растянулся на четыре года. Две попытки финансовой стабилизации (зима – весна 1992 года и осень – зима 1993 года) оказались политически не обеспеченными, сменились быстрой экспансией денежного предложения. Представители традиционной хозяйственной элиты на протяжении всего периода сохраняли мощную базу поддержки в парламенте, региональных администрациях, а с весны 1992 года – и в федеральном правительстве. Контроль со стороны хозяйственной номенклатуры над правительством был консолидирован в декабре 1992 года, когда, при поддержке Съезда народных депутатов, правительство возглавил В. С. Черномырдин, человек, вся предшествующая работа которого была теснейшим образом связана с сектором крупных социалистических предприятий…
      Закон о банкротстве предприятий был принят с большим опозданием и до 1996-1997 годов практически почти не применялся…
      После очередной вспышки инфляции осенью 1994 года правительство начало наконец более или менее последовательно осуществлять стабилизационную программу, предполагающую отказ от эмиссионного финансирования дефицита бюджета и его сокращение, что и позволило к осени 1995 года сбить инфляцию до умеренных значений…”.
      Осень 1994-го, осень 1995-го – это уже за пределами данной книги. Что касается 1993 года, на протяжении его, вплоть до октябрьского мятежа, никакого серьезного просвета в экономике, увы, так и не появилось.
 

III. РЕФЕРЕНДУМ

 

КОНЕЦ ПЕРЕМИРИЯ

 
      Хасбулатов обозначает стратегические цели
      Перемирие между Ельциным и его противниками закончилось раньше, чем можно было ожидать, – сразу же после новогодних и рождественских праздников. В двух номерах карманной хасбулатовской “Российской газеты” – за 9 и 10 января – была опубликована пространная статья спикера, где он фактически поставил под сомнение правомерность компромисса, достигнутого на VII съезде. В сущности, это был первый шаг к тому, чтобы аннулировать соответствующее съездовское постановление.
      Хасбулатов вновь обрушился на президента и его окружение, обвиняя их во всех смертных грехах, хотя имя Ельцина во вполне византийской манере ни разу в статье не упоминалось. По словам спикера, постановление о стабилизации конституционного строя пришлось принимать из-за того, что некие нехорошие люди “резко и сознательно обострили” противоречия между исполнительной и законодательной властью, что какие-то “высшие должностные лица”, “желающие продемонстрировать свою силу (часто от бессилия)”, вызывали один кризис за другим, да и вообще “высшая исполнительная власть безоглядно ринулась в пропасть, увлекая туда все общество”. Общество надо было спасать. Потому, дескать, и пришлось пойти на компромисс.
      В самом постановлении автор задним числом усмотрел ряд огрехов. Главный из них – неправомерная процедура принятия документа: поскольку он представляет собой некий набор поправок к Конституции, то и принимать его следовало двумя третями общего числа депутатов, а не простым большинством…
      Спрашивается, чего ж вы раньше-то молчали? Как пишет Хасбулатов, “соображения общественно-политической целесообразности пересилили соображения конституционной правосоразмерности”. Понятно. Цель оправдывает средства.
      Впрочем, позже последует несколько иное объяснение – знаменитое объяснение через ссылку на попутавшего г-на Хасбулатова беса.
      Что касается референдума по основным положениям новой конституции, назначенного Съездом на 11 апреля, у Хасбулатова в этой связи тоже возникает, по его словам, “много вопросов, сомнений и раздумий”. Прежде всего, “не очевидно, что на референдум придет требуемое большинство избирателей”: многие из них явно разочарованы эффективностью такого рода мероприятий. Да и деятельность тех лиц, “которые требуют от людей доверия”, далеко не устраивает население.
      Тут, надо полагать, опять-таки имелись в виду Ельцин и его команда – самому-то Хасбулатову со товарищи, как уверен спикер, народ безоглядно доверяет.
      В действительности рейтинг Ельцина в течение всего времени противостояния двух властей был несопоставимо выше хасбулатовского рейтинга.
      Очень сильно сомневается Хасбулатов, что в референдуме примут участие субъекты Федерации: “уже при проведении союзного референдума о сохранении Союза в обновленной форме, как, впрочем, и республиканского по вопросу об утверждении поста президента, многие регионы просто отказались принимать в нем участие; не создается ли такая ситуация и теперь?”. К тому же надо учесть, что один из вопросов, который предлагается вынести на него, – это вопрос о национально-государственном устройстве России. Как считает Хасбулатов, “сама постановка подобного вопроса способна вызвать сильнейшие дезинтеграционные процессы”. “Не распадется ли Россия после такого референдума?” – вопрошал автор.
      Всеми этими рассуждениями Хасбулатов как бы подавал сигнал региональным властям, особенно деятелям представительной власти, какую позицию им следует занимать в вопросе о целесообразности проведении референдума.
      Сам спикер прямо поставил ее под сомнение, заявив, что основные положения конституции, как и сами ее нормы, “имеет право толковать только Съезд народных депутатов” и никто другой. Предлагаемый же вариант принятия основ конституционного строя на референдуме, убежден Хасбулатов, “существенным образом ограничивает конституционное право высшего представительного органа по осуществлению им законодательных полномочий”.
      Если же референдум все-таки будет проведен, но вынесенные на него конституционные положения не получат большинства голосов, это, по мнению Хасбулатова, “резко ослабит государственную власть вообще”, а потому “инициаторы референдума”, несомненно, должны будут уйти в отставку – “абсолютно неизбежны” станут новые выборы как президента, так и депутатского корпуса.
      Поскольку депутаты отнюдь не горели желанием слагать свои полномочия и переизбираться, вполне очевидно было, что такого рода заявлениями Хасбулатов вербовал из их числа новых волонтеров в ряды противников референдума.
      По сути, в этой статье Хасбулатов обозначил стратегические цели, к которым, не допуская никакого разброда и шатания, стройными рядами должны стремиться все его союзники и единомышленники “в центре и на местах”.
      Забавно, что человек, открывший новый политический год такой вот запальной конфронтационной статьей, в своих воспоминаниях “на голубом глазу” уверяет: “Как известно, сразу же после окончания VII съезда ельцинисты стали нагнетать обстановку вокруг референдума. А ведь мы договорились превратить 1993 год в “год экономики”.
      Реанимация компартии
      Огромным подспорьем для оппозиции стало восстановление российской компартии. Половинчатые ельцинские указы от 23 августа и 6 ноября 1991 года, не запрещавшие, а всего только “приостанавливавшие” деятельность КПСС и КП РСФСР, позволили коммунистам через короткий срок создать взамен “приостановленных” сразу несколько “новых” компартий. Это проявленное Ельциным весьма легкомысленное отношение к самой опасной, самой черной (хотя и красной) политической силе, терзавшей страну долгие десятилетия, было одной из его крупнейших ошибок. Собственными руками он создал себе более серьезного, чем даже национал-патриоты, противника. Впрочем, две эти силы с самого начала действовали в единой связке.
      Конечно, полный запрет компартий кто-то мог бы счесть не очень демократичной мерой, однако эти осуждающие взгляды и речи, думаю, вполне можно было бы пережить, особенно если учесть, к чему в конце концов привело многомесячное противостояние с оголтелой оппозицией, в которой одну их главных ролей играли как раз коммунисты.
      Наиболее крупная и дееспособная “партия ленинцев”, собравшая в своих рядах, как считалось, около полумиллиона членов, была создана 13-14 февраля 1993 года на II чрезвычайном съезде компартии России. Съезд состоялся на Клязьминском водохранилище, посреди живописной подмосковной природы и не менее живописных цековских и кагэбэшных пансионатов, естественно, – бывших.
      Впрочем, непосредственно форум “народных заступников” заседал в пансионате профсоюзном. То ли в цековский съездовцев не пустили, то ли они сами захотели несколько отстраниться от горбачевского “оппортунистического” ЦК. То ли припомнилось им крылатое: “профсоюзы – школа коммунизма”.
      По давней любви большевиков к выразительным эпитетам съезд поименовали восстановительным и объединительным. “Исторические” съезды, как, видимо, предполагалось, были еще впереди.
      На полуконспиративную сходку (место съезда почему-то старательно оберегалось от разглашения) слетелись подследственные и неподследственные гэкачеписты. Телекамера запечатлела трогательные объятия прозаика Егора Кузьмича (Лигачева) и поэта Анатолия Ивановича (Лукьянова-Осенева), взволнованные лица Крючкова, Шенина, Бакланова, Стародубцева, Янаева и других пострадавших за марксистскую веру партайгеноссе. Их встречали как героев. Автографы, фотографии на память…
      Досталось от красных “антинародному режиму”. По первое число. Если на VII съезде нардепов стены Большого кремлевского дворца, по метафорическому выражению Ельцина, от ругательств краснели, здесь панельные перегородки тихой вэцээспээсовской обители, по-видимому, багровели.
      Под “антинародным режимом” подразумевались, естественно, президент и правительство. Народные депутаты в своем большинстве марксистов-ленинцев вполне устраивали. Что касается перемирия, заключенного в декабре между властью и оппозицией, последователи “единственно верного” учения, разумеется, чувствовали себя совершенно свободными от связанных с этим перемирием обязательств.
      На съезде решено было начать построение светлого будущего сначала. Впереди, надо полагать (если все пошло бы, как оно у них заведено), – были бы гражданская война, коллективизация, индустриализация… Славные пятилетки… Главное же – любимое детище всех строителей светлого коммунистического будущего, в каком бы месте земного шара они ни объявлялись, – ГУЛАГ.
      А вообще, скажите мне, где еще, в какой другой стране люди, обвиненные в измене родине, отпускались бы до суда на свободу, якобы из-за пошатнувшегося здоровья, и, несмотря на это подорванное здоровье, – вместо того чтобы принимать дома таблетки и микстуры, – вновь со всей энергией бросались бы в политику, вызывающе провозглашая своей целью свержение властей, столь благодушно-добродушных к ним? Попробовал бы такой подследственный пикнуть, когда они сами пребывали у власти и в полной – сатанинско-сталинской – силе!
      Были избраны руководящие органы партии. Председателем ЦИК стал Геннадий Зюганов. Поскольку в ту пору он был еще и сопредседателем пресловутого Фронта национального спасения – наиболее агрессивной оппозиционной структуры – произошла как бы дружеская смычка коммунистов и национал-патриотов. ФНС, не имевший сколько-нибудь развитой организационной сети, получил в свое распоряжение быстро восстановленные региональные структуры КПРФ и не затронутые “приостановлением” “первички” зюгановской партии, доставшиеся ей в наследство от КП РСФСР. Именно на эти структуры теперь должна была лечь основная нагрузка по организации антипрезидентской кампании при подготовке к апрельскому референдуму.
      В общем, полку оппозиции серьезно прибыло.
      “Патриоты” продолжают визг
      Никакого перемирия, естественно, не признавали оппозиционеры-радикалы, оппозиционеры-маргиналы…
      Если кто помнит, любимым литературным жанром “патриотической” газеты “День” был истерический визг. Образец такого художественного визга можно было найти, например, на первой странице одного из номеров, прямо под самым логотипом:
      “Ельцин, доколе будешь мучить Россию?
      Ельцин, ты угробил русскую армию!
      Ельцин, ты пустил шпионов в правительство!
      Ельцин, ты уморил науку!
      Ельцин, ты погубил культуру!”
      И т.д. и т.п.
      Нет, в самом деле, удивительная мы страна. Можете ли вы себе представить, чтобы какая-нибудь американская газета написала в то время: “Буш, ты угробил американскую армию!”? Или французская – “Миттеран, ты напустил в правительство иностранных шпионов!”?
      Конечно, можно было брезгливо не замечать этой шизофренической пачкотни. Не разглядывает же интеллигентный человек надписи в кабинах вокзальных туалетов. Но с другой стороны… Защитник отечественной науки Проханов и иже с ним это презрительное безразличие воспринимали как поощрение, заходились в визге еще истошнее.
      Ельцин угробил армию… Можно, конечно, воспринимать это в качестве метафоры: как известно, Проханов – литератор, и метафорическая речь для него – дело привычное. И в то же время что сказано, то сказано. Если человек угробил не армию даже и не дивизию, а хотя бы взвод, в военное время ему полагается расстрел. Без разговоров. В мирную пору не знаю, может, и не шлепнут, но тоже по головке не погладят. Так вот, в нашем случае коллизия такова: либо Ельцина надо было отдавать под суд за погубление русской армии, либо Проханова – за клевету. Третьего не дано.
      Напустил шпионов в правительство. Сотрудничает, значит, с иностранными разведками. На самом высоком уровне. Пеньковского, помнится, поставили к стенке за шпионство в Госкомитете по науке и технике. А тут – президентско-правительственный, более высокий этаж. И снова одно из двух: либо Ельцина судить как обер-шпиона, либо Проханова – как клеветника.
      Но никто его не судил. До сих пор живет и здравствует в холе и неге. Считается чуть ли не самым большим интеллектуалом среди всей этой шатии-братии.
      Кстати, забавно: когда на только что прошедшем VII съезде нардепов в очередной раз затевалась комиссия для разборок с непочтительной прессой, в эту комиссию сватали небезызвестного, намозолившего всем глаза Бабурина. Если учесть, что он был членом редколлегии этого самого без умолку оскорбительно визжащего “Дня”, лучшего учителя и наставника для нашей прессы, конечно, было бы не придумать!