Осада Азова

Есаул Иван Зыбин с двумя своими верными товари­щами, хорошо знавшими турецкий и татарский языки, решил совершить этой ночью свое заветное намерение – во что бы то ни стало добыть главное турецкое знамя. Казаки наскоро переоделись в турецкое платье и отправились в стан врага. Они легко прошли первую турецкую стражу, вторую и третью. Все турки и татары, утомленные дневным боем, крепко спали. Не скоро смелых казаков стали окликать татары:

– Куда вы идете? Кто такие?!

– Дозорщики Гуссейн-паши, – отвечали казаки по-турецки.

Ночь была темная и глухая, ничего почти не видно. Татары беспрепятственно пропускали казаков дальше.

Скоро казаки подошли к четвертой страже. Она находилась совсем недалеко от шатра главнокомандующего.

– Вы кто такие? Куда идете? – окликнул их часовой, стоявший на карауле.

Иван Зыбин спокойно ответил:

– Мы татарские люди – сверщики и дозорщики!

Есаул смекнул, что только этот часовой бодрствует. Остальные раскинулись кто как вокруг шатра и крепко спали. Не долго думая, Иван перехватил караульному горло, связал руки и ноги, завернул трясущееся тело в большой ковер, лежавший перед шатром. Все произошло так бесшумно и быстро, что никто из спавших даже не пошевельнулся. Поспешая, казаки откинули полы шатра и увидели четырех спящих пашей. Посреди шатра стоял стол. На столе горели свечи. Платья знатных пашей висели на железных крючках. По стенам, на широких продолговатых лавках, стояли дорогие турецкие сосуды. Казаки взяли в шатре главнокомандующего семь богатых знамен и среди них самое большое – знамя султана с турецким клеймом. Знамена они сорвали с древков, припрятали их под своей одеждой. На прощанье прихватили несколько дорогих сосудов и тронулись в обратный путь. Их, правда, сразу заметили, стали негромко окликать. Подбежав поближе, один турок спросил:

– Кто вы? Что несете?

Иван Зыбин за всех отвечал:

– Идем мы от главнокомандующего, Гуссейн-паши, с подарками для крымского хана, Бегадыр Гирея.

Еще подошли караульщики, подозрительно оглядывали казаков.

– Кто это может посылать в такой поздний и неурочный час с подарками? Быть того не может! Идемте к шатру Гуссейн-паши.

– Нам с вами некогда тут толковать, – отрезал Зыбин. – Гуссейн-паша любого может послать куда захочет. Он послал нас к хану, отдав приказ – идти нам немедленно через все караульные заставы и нигде не задерживаться. И кто задержит нас, сказал паша, того тотчас повелит за ослушание бить палками.

Часовые спросили:

– А почто же вы идете не тем коротким путем к крымскому хану, каким все ходят? Шатер крымского хана совсем в другой стороне стоит. Вон там шатер крымского хана…

– Мы знаем свою дорогу получше вашего, – сказал Зыбин. – Охота ли вам испытать на себе буйный гнев Гуссейн-паши! Не задерживайте нас!

Караульщики, недоумевая, отпустили казаков, но все же стали кричать им вслед:

– Не туда идете! Сворачивайте левее, иначе стрелять станем!..

Казакам пришлось свернуть налево, чтобы усыпить подозрения караульщиков. Тихо и незаметно они подошли к шатру крымского хана Бегадыр Гирея. Как же быть дальше? Что предпринять?

У шатра стояли два татарских стражника. Они окликнули казаков:

– Куда претесь? Вы что, не видите, что это шатер крымского хана?

– Видим, – ответил есаул Зыбин, и тут же казаки очутились возле стражников. Перехватив им горло, чтоб не кричали, казаки прикололи их кинжалами. Кругом было спокойно. Иван Зыбин смело вошел в шатер. Бегадыр Гирея там не было. На ковре спал царевич, сын Бегадыр Гирея Ислам-бек. Утомился, видно, умаялся за день.

Есаул саблей отсек царевичу голову, завернул ее в дорогую одежду и взял с собою.

Казаки осторожно стали пробираться среди спящих воинов. Их все чаще и чаще окликали караульщики. Казаки отвечали:

– Мы дозорщики, идем от крымского хана, а вы несите караульную службу всюду крепко и зорко… Иначе вам, караульные люди, худо будет.

Пробирались казаки до города Азова ровно час.

У азовских городских ворот стояли воротные казаки в карауле. Службу несли строго: в город впускали только по атаманскому указу, поодиночке. Караульные быстро пропустили казаков в крепость, довольные, что есаул вернулся целым и невредимым.

Иван Зыбин с казаками гордо выложили перед изумленными атаманами шесть больших турецких знамен и седьмое самое главное – султанское, выставили диковинные турецкие сосуды, развернули богатую, в дорогих украшениях, одежду и, наконец, отсеченную голову ненавистного крымского царевича Ислам-бека.

Атаманы и казаки, глядя на удальцов, дивились их смелой ночной вылазке.

– Как это вы, братцы, свои буйные головы сбе­регли? – спрашивали они. – Там же у них, у турок да у татар, такая великая силища, что не только человеку, а и змее не проползти. А добра-то, добра-то добыли сколько?

– Стало быть, – сказал другой казак, рассматривая знамена, – ты, Иван Зыбин, великий подвиг совершил во славу всего войска. Ге-е, Иван, ловкая у тебя нынче вы­лазка вышла. Мне бы отколоть такую!

– Вылазка-то ловкая, – отвечал Иван Зыбин, – но ты, брат, не хуже меня знаешь, что не у каждой девицы легко напиться водицы! Вылазка-то была жаркая. Вся рубаха у меня и сейчас мокрая.

– Хвала вам, казаки, за ваш подвиг! Хвала тебе и почет, есаул! – торжественно произнес атаман Татаринов. – Дай я обойму тебя, Иван, за все войско Донское!

Джем-булат и Бей-булат смотрели на Ивана Зыбина и его товарищей полными удивления и восторга глазами. Они им явно завидовали. Джем-булат не выдержал и с жа­ром произнес:

– Хорош есаул Иван Зыбин! Большой есаул!

Бей-булат горячо продолжал:

– Иван – настоящий джигит! Смелый джигит! Таких джигитов у нас в горных аулах ценят дорого. Пошли и нас, атаман, на вылазку! Пошли! Мы принесем в крепость головы наших горских князей, которые продались турецкому султану. Я отомщу за свою Гюль-Илыджу!..

– Не время еще вам ходить на вылазки, – задумчиво сказал Татаринов. – Ваше время придет. Я помню о вас. Вашу смелость и верность русским людям мы проверим на большом деле. Ждите. А сейчас вы нужны в крепости.

Михаил Татаринов подошел к окну. В рассветной мгле уже рисовался Азов, его сторожевые башни, стены, темные контуры домов. Город спал. «Отдохнули ли люди? Что принесет наступающий день?» – тревожно думал атаман.

Ночная тишина еще стояла над городом, когда в турец­ком стане ударили барабаны, бубны, оглушительно заревели трубы. По тревоге был поднят весь вражеский лагерь.

Гуссейн-паша, проснувшись, обнаружил пропажу своего платья. Он разбудил пашей, и вместе они нашли мертвого караульщика, связанного и завернутого в ковер. Потом недосчитались семи знамен, среди которых было самое большое турецкое знамя с изображением султана Ибрагима. Недоставало и драгоценных сосудов.

Гуссейн-паша с искаженным от бешенства лицом взревел:

– Доводчики! Переметчики! Вот как вы мой шатер стережете? Вот как вы службу султану Ибрагиму несете? Вот как вы Оттоманскую империю охраняете? Да я вам, подлые и трусливые ослы, глаза повыколю, ваши пустые головы поснимаю и насажу на длинные казацкие пики! Куда вы смотрели?!

– Кто сие сотворил, того мы не ведаем, – отвечали перепуганные паши, дрожа от страха.

У Гуссейн-паши занялся дух от бессильного бешен­ства. Задыхаясь, он выдавил:

– Это дело рук донских казаков! Это вы, ленивые и беспечные паши, допустили такое злодейство! Вы пришли под Азов отсыпаться, а не воевать! Мыслимо ли такое дело в моем войске?..

В исступлении он стал бить по щекам дрожащих от ужаса пашей, а потом схватился за палку, выкрикивая:

– Как вы будете держать ответ перед султаном за большое клейменое знамя, на котором начертана персона самого Ибрагима? Что, если он дознается об этом? Аллах, избави нас всех от жестокой султанской казни!..

Гуссейн-паша долго еще бесновался, а потом повелел всю стражу, которая в ту ночь стояла на караулах, казнить немедля смертью.

– Добывайте султанское знамя во что бы то ни стало! – тяжело дыша, прохрипел главнокомандующий пашам. – Промышляйте как хотите, но знамя должно быть здесь!

Холод прошел по сгорбленным спинам пашей. Они стояли в каком-то оцепенении, боясь шелохнуться и вымолвить слово. В глазах у них застыл страх. «Лишь бы гроза пролетела да голова уцелела!» – думали они, читая про себя молитву.

– Разоряйте немедля гнездо злых змиев! Истребляйте всех до единого! Не оставляйте камня на камне! – повелительно произнес Гуссейн-паша, все еще гневно сверкая глазами. – И ежели вы, нерадивые и бездарные военачаль­ники, не возьмете Азова сегодня же, то вам никогда не вернуться в Стамбул, все вы останетесь лежать здесь мертвыми.

Паши нерешительно выпрямились, молчаливо и сумрачно переглянулись, все еще не веря, что гроза миновала.

– Бить по крепости из всех орудий! – властно приказал главнокомандующий пашам. – Разрушить до основания! Всем идти на приступ!

И начали турки разнобойно палить по крепости со всего своего боевого наряда. Они подкапывались под стены, лезли на них по штурмовым лестницам. Турецкие войска накатывались вал за валом. В один день они сделали на крепость несколько приступов. И все приступы закончились неудачей. Казаки отбивались храбро и мужественно. Атаманы находились в самых опасных местах, умело руководя обороной.

Когда казалось, что враги вот-вот ворвутся в крепость, Осип Петров приказывал метать за крепостные ворота и стены горшки, чиненные горящей смолой с кизяком. Густой смрадный дым окутывал ворота, стены, медленно расползался по земле, душил людей. Под его покровом из крепости выбиралась отборная сотня молодых казаков под командой Петро Щадеева, Томилы Бобырева и Дмитро Гуни. Переодетые в турецкое платье они стремительно нападали с тыла на атакующего врага, рубили саблями, кололи рогатинами, стреляли из самопалов и пи­щалей.

Янычары, сметая свои ряды, стреляя без разбору, за­таптывая раненых и упавших, покатились к своим траншеям. Турецкие военачальники бросили наперерез отступающим конницу Бегадыр Гирея. Однако она не смогла остановить бегущих. Над головами конников что-то резко свистело, и непонятная сила вырывала из седла одного, второго, третьего всадника. Другие, сраженные наповал, падали под копыта коней. Это Петро Щадеев, Иван Под­кова, Иван Небогатый и другие смельчаки, бежавшие вслед за янычарами, пускали в ход арканы и стреляли без промаха.

Взбешенные кони взвивались на дыбы, храпели, кусались, топтали пехоту. Истошные крики, вопли и стоны раненых, конское ржанье, беспорядочная пальба стояли над степью, окутанной дымом и густой пылью. Под их покровом отряд смельчаков, пользуясь растерянностью во вра­жеском войске, незаметно возвращался в крепость.

Гуссейн-паша, распаленный гневом, бросил на кре­пость иноземные войска. Но защитники крепости, не тратя задаром выстрелов, метко косили неприятеля. И в час вечерней зари, когда в четвертый раз был ранен в голову, атаман Осип Петрович Петров, Гуссейн-паша приказал своим войскам отступить. Бессчетная разноплеменная орда откатилась от крепости. Турецкой силы, и татарской, и горской, и иноземной полегло в тот день под стенами Азова несколько тысяч.

Ночной мрак опустился над крепостью. Черным-черно… Но защитники Азова не спали. Землей и водой гасили горевшие дома и постройки; месили глину и закла­дывали пробитые в стенах бреши; самые молодые и зоркие выбирались за крепостные ворота подбирать вражеское оружие, луки и колчаны со стрелами, осадные лестницы, бочки с порохом, ядра, брошенные неприятелем при отступлении. Смертельно усталые люди были возбуждены я радовались победе. Работали без перерыва, сменяя друг друга. Казачьи женки, старики и дети приносили горячую еду, воду, перевязывали раненых. Почерневшие от бессонных ночей, непрерывных боев и вылазок казаки засыпали тут же у крепостных стен.

* * *

Гуссейн-паша прислал к крепости своих старых парламентеров Магмед-агу, Чохом-агу, Курт-агу просить казаков, чтоб они дали туркам подобрать и похоронить трупы воинов.

– За голову янычара мы дадим вам по золотому червонному, – сказал Магмед-ага Алексею Старому, – за голову паши или полковника положим по сто талеров не­мецкой серебряной монетой. – О возврате султанского знамени он намеренно умолчал.

Курт-ага и Чохом-ага просили атамана вернуть голову крымского царевича Ислам-бека, обещая хорошо заплатить за нее.

Алексей Старой подумал и так сказал от имени войска:

– Мертвых мы никогда не продавали и не продаем. Нам не дорого ваше золото и серебро. Нам дорога слава вечная! А вы знайте и Гуссейн-паше о том точно и впрямь поведайте, что от нас, донских казаков, была то из Азова-города первая игрушка. Мы пока что только оружие свое прочищали – и то сколько вашего брата положили. Знайте: то же будет и с вами со всеми. Главное мы держим про запас, чем вас еще потчевать – дело то осадное затяжное и мудреное. Трупу вашего валяется у стен нашего города несметная сила. Берите его, а золота и серебра у нас в Азове и на Дону своего много.

Магмед-ага, довольный таким ответом, сказал, потирая руки:

– А не продадите ли вы нам полоненных пашей, визирей, тайшей, янычар? Вам досталось полона более тысячи. Возьмите за них серебра и золота сколько надобно. Только отдайте вы их нам живыми…

– За живых серебро и золото мы возьмем. А за мертвых мы денег брать не станем. То не честь и не хвала молодецкая торговать мертвыми. За янычарина платить будете шесть золотых, за тайшу – сто золотых, за пашу – триста золотых, а за большого начального пашу – сколько он сам потянет серебра и золота…

– Больно дорого запросил, – поморщился Магмед-ага. – Нельзя ли подешевле?

– Твоя цена?

– Вполовину.

– Любо и вполовину. Нам-то полоняники одна обуза!

– А сколько их у вас в крепости? – спросил, сощурив один глаз, Магмед-ага.

– То я узнаю мигом.

Алексей Старой написал письмо, вложил стрелу и пустил ее в крепость. Скоро оттуда прилетела та же стрела с другим письмом, из которого стало известно, что в Азове находится двадцать пашей, девяносто тайшей, один начальный паша, четыре муллы. О янычарах в письме ничего не было написано, – их побили в крепости и бросили в Дон, который унес мертвые тела в Азовское море.

– Ай-ай, – сокрушенно качал головой ага. – Было много…

– Было много – стало мало. Стойте под Азовом побольше, их станет поменьше. Вы бы сказали Гуссейн-паше, что он напрасно старается. Сколько ему под Азовом ни стоять, а города никакими силами не взять.

– А какую цену вы возьмете за голову крымского царевича? – спросил ага, желая показать свое старание перед Курт-агой и Чохом-агой.

– Я уже сказывал тебе: за мертвого мы денег не берем.

– Но его следует похоронить как знатного мусульманина со всеми почестями. А как можно хоронить тело без головы?

– Наших-то мы хороним иногда без головы: отсечете вы голову у нашего знатного казака и назад нам ее не отдаете.

Магмед-ага кивнул головой в знак того, что это, мол, действительно бывало, и не раз, и не стал больше на­стаивать. Зато Чохом-ага и Курт-ага никак не отставали.

– Нам без головы царевича нельзя ехать к крымскому хану, – говорили они.

– Передайте вашему хану, – твердо заявил атаман, – мы его лютые зверства на Дону и на украинах Руси не забыли. Делать ему под Азовом с конным войском нечего. Если он поскорее уйдет из-под Азова, без выкупа, без золота и серебра, мы возвратим ему голову царевича Ислам-бека. Не уйдет – самому темной ночью отсечем голову по самые плечи.

Магмед-ага поежился и покачал головой. Он сам уже вторую ночь не спал в своем шатре, боясь, как бы с ним не приключилось то же самое.

Переговоры закончились. Парламентеры возвратились в свой табор.

Два дня боя не было. Турки подбирали трупы и, сложив их на арбы, увозили за три версты от города, где вырыли глубокий ров. Там они сложили мертвые тела в десять рядов и засыпали землею. На высоком кургане, который назвали Курганом мертвых, турки поставили памятник. Суровое каменное изваяние стояло в степном мареве, как безмолвный укор жестоким завоевателям.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вспыльчивый Гуссейн-паша ежедневно бил палкой своих подчиненных, они – своих, а те – простых янычар и спахов. И все-таки, несмотря на жестокие порядки в войсках, дело осады Азова почти не двигалось.

Караульная служба в войсках выполнялась плохо, особенно татарами. Они, страшась ночных вылазок казаков, воровато хоронились в ямах и траншеях до самого рассвета. В ночной темени из крепости высылались дозоры, которые неприметно проходили на челнах вверх по Дону и приводили в подмогу казакам свежие силы из Черкасска, Раздоров и от запорожцев. Порох казаки доставляли в кожаных мешках, перетаскивая их по дну Дона и дыша через камышины, вставленные в рот. Особо тем отличались казаки Иван Утка, Иван Небогатов, Петро Шкворень, под командой которых находилось много смелых охотников. Для них не был препятствием даже самый высокий и густой частокол, перегородивший всю реку от берега до берега. Для них вообще не существовало препятствий.

Турецкие военачальники не могли забросить в крепость ни одного лазутчика, чтобы узнать о состоянии гарнизона, и были уверены, что в крепости находится несколько тысяч защитников. Полоненные в боях казаки даже под пытками были бесстрашны и упрямо твердили одно:

– Нас тысячи! С нами вся Русь-матушка! Азова не покорить никогда!

Крепость стояла почерневшая, израненная, но не сдавалась. Неприступная, суровая, выдержав десятки приступов, она внушала ужас и страх осаждавшим ее войскам.

Турецкая армия от жестоких приступов, подземных взрывов, страшных рукопашных схваток с казаками уменьшилась почти вполовину. В армии не хватало фуража, не хватало и пороха, свинца, ядер, каленых стрел, провианта. Все это подвозили очень медленно; Гуссейн-паша опасался бунта и, чтобы избежать его, все время передвигал войска.

Татары и конные черкесы, которых в лагере было много и на которых шло немало провианта, пешими служить не хотели, а голод терпеть не могли, рычали на янычар и спахов, как звери. Между ними возникали что ни час потасовки. Шутка ли? За одного барана приходилось платить по три пистоля, а содержание лошади обходилось в цену половины быка.

Главный интендант Аслан-паша доставлял провиант из Очакова морским путем и всегда в самом малом количестве. Только вчера войска несколько ободрились. Аслан-паша привез достаточно вина и провианта, а Магмед-ага на сорокавесельных барках доставил великое множество пороха и других военных припасов.

Главнокомандующий отдал приказ накормить все войско досыта, напоить допьяна.

Зарезали множество быков, коров, верблюдов. Прикололи не одну сотню жирных барашков. Зажарили их на горячих кострах. Начадили, надымили на пятьдесят верст.

Выкатили бочки с вином.

– Помянем всех павших, выпьем за всех живых! – поднял чашу с вином главнокомандующий.

А сам в это время думал совсем о другом. Он хотел применить тот способ атаки и штурма Азова, который в свое время применил султан Амурат при взятии Багдада. Гуссейн-паша решил возвести высокую земляную гору, выше крепостных стен, и начать генеральный штурм Азова. Но к этому надо было готовиться.

Паши, визири, тайши быстро напились и стали кричать, желая угодить паше:

– Возьмем город Азов! Руками своими вырубим казаков! Возьмем их измором! Засыплем сырой землею! Закидаем огненными стрелами и ядрами!

– Если вы так учините, как сказываете, то я вас всех пожалую щедро, – отвечал паша. – Пейте во славу султана! Пейте во славу султанской матери! Пейте во славу Оттоманской Порты. Аллах поможет нам одолеть неверных!

– Но что мы сможем сотворить с ними, с донскими казаками? – усомнился Пиали-паша. – Как их нам одолеть? В огне они не горят, в воде не тонут. Что нам делать с ними?

Гуссейн-паша хитро посмотрел на него и сказал:

– Всю ночь пейте, люди храбрые, вино и сладкий мед, а утром мы возведем под крепостью земляную высокую гору, а на той горе поставим мы весь свой тяжелый пушечный наряд. Взойдем мы на ту гору высокую с полками храбрыми и начнем бить по их городу беспрестанно, светлым днем и густой ночью. Мы будем стрелять до тех пор, пока в Азове-городе не останется ни одного казака, ни одного целого камня!

– Но в один день такую гору поставить нельзя, – возразил Пиали-паша.

– В неделю поставим! – разошелся Гуссейн-паша. – Разобьем стены до самой подошвы, достанем казаков в их земляных ямах, их жен и детей и поступим с ними так, как поступают с людьми волки лютые. Ни единого семени казачьего не оставим даже в зародыше.

– Но азовские люди не будут сидеть сложа руки, – гнул свое Пиали-паша. – Ведь они будут защищаться. Разве ты не видишь, Гуссейн-паша, их каменное упорство? Не опрометчиво ли ты хочешь поступить? Земля нынче рыхлая, а пороховая казна в Азове крепкая.

Но Гуссейн-паша не пожелал слушать турецкого адмирала.

Он поил свое войско вином, сам пил не в меру, и ему казалось, что Азов-город давно уже взят, что его гонцы лихие скачут уже в Стамбул к султану Ибрагиму, и сам верховный визирь Аззем Мустафа-паша и султанская матушка Кизи-султане возлагают на него большой венок славы и щедро награждают самыми богатыми поместьями.

Войско турецкое кричало, пело буйные песни, разбивало арбы с провиантом, открывало все новые и новые бочки с кипрским вином, веселилось.

Пленные казаки, видя войско пьяное и его буйство, удумали бежать из турецкого стана.

Поздно ночью, когда все турецкое войско перепилось, многие казаки, развязав зубами крепкие ремни, которыми им стянули руки, бежали из турецкого стана.

– Кто вы такие? – кричали им часовые с крепостной стены.

– Мы казаки, бежавшие из турецких таборов, – отвечали они.

Воротные казаки опознали прибывших и доложили атаману Осипу Петрову. Их сразу пустили в крепость, и они сообщили, какую смерть готовит казакам Гуссейн-паша.

Осип Петров, не мешкая, созвал на совет всех атаманов и есаулов.

– Что будем делать, братцы? – тревожно спросил атаман, закрывая рукой кровавую тряпку на голове. – Вся крепость будет видна, если возведут вал. Не можно допустить такого.

– Пусть возводят, – спокойно возразил Иван Каторжный. – Пусть соберут нехристи всю свою силу и пушки на валу. Тут мы их и изничтожим. Наскоро надо рыть подкопы.

– Разумно мыслит Иван, – поддержал Каторжного Михаил Татаринов. – Подкопы надо вести немедля. А все свое войско и женок с детьми перевести в землянки и погреба. Всем зарыться в землю!

– Добре рассудили сынки, добре, – тепло проговорил Михаил Черкашенин. Видали мы за свою жизнь и турку, и немчуру, и татар, и ляхов, и всяких иноземцев. Где им до русской рати! Кишка слаба! Русскую рать надо либо всю насмерть побить, либо верой да правдой на мир сговорить. Переможем нехристей! Выдюжим!

Атаманы склонились над планом крепости, уточняя с есаулами места подкопов и расстановки сил. А с первыми проблесками синеющего рассвета начали двадцать восемь подкопов, заставив под угрозой смерти рыть землю не покладая рук турецких полоняников. Вместе с есау­лами атаманы осмотрели кузницы, оружейную мастерскую, все крепостные укрепления, сторожевые башни и пушки, наказывая караульным и всему войску строже нести службу, доглядывать зорко за всеми происками врага. День прошел спокойно. Обе стороны готовились к новым боям.

Ночью в азовскую крепость прорвалось казачье подкрепление из трехсот человек, которые так нужны были в осажденном городе. Но в ту пору случилось и несчастье.

Иван Зыбин с двумя своими верными товарищами был на вылазке. Нужно было добыть важные сведения о местах хранения пороха и военных припасов, прибывших во вражеский лагерь. И с казаками случилась горь­кая беда. Турецкая стража заметила их, всех схватила и повела в свой дальний табор. В крепости узнали о том по шуму и выстрелам, погнались за турками, дрались с ними саблями, но не смогли выручить отважных лазутчиков. Большая печаль охватила всех в крепости. Никого не радовали пятьсот пленных турок, которых привели в крепость казаки, бросившиеся на выручку Ивану Зыбину. Иван Зыбин, славный донец, попал в цепкие вражеские лапы. Как его выручить? Как ему помочь?

А в это время Иван Зыбин, без шапки, в изодранной одежонке, израненный острыми кинжалами, окровавленный и избитый, бесстрашно стоял перед Гуссейн-пашой и смотрел на него в упор. На лице есаула не было заметно никакой тревоги, а в темных широко открытых его глазах были не боль и страх, а непокорность и презрение к турецкому главнокомандующему.

В шатре стояла долгая тягостная тишина. Гуссейн-паша, зверея, пристально смотрел на есаула. Чего ждал паша – никто не знал. Наконец он вскочил с шелковых подушек, схватил свою крепкую кизиловую палку и ударил ею по вскинутой голове Ивана Зыбина. Голова дон­ского есаула оказалась крепкой. Треснула и разломилась надвое кизиловая палка. Золотой набалдашник вывалился из рук паши и упал к ногам Ивана Зыбина. С его черных густых волос на осунувшееся, в кровоподтеках лицо стала медленно сползать кровь.

Главнокомандующий закричал пашам, которых только вчера обменяли и вывели из казацкого плена:

– Не тот ли это серый волк, атаман донской?! Не он ли своровал наши платья и знамя с персоной Ибрагима?

Паши отвечали:

– Это он. Он, есаул казачий, своровал все знамена и золотые сосуды.

Гуссейн-паша еще больше остервенел:

– Почто же вы, воры, по темным ночам бродите в моих таборах? Почто вы, собаки, знатных людей у меня в шатрах побиваете?! Неужели же вы и впрямь думаете устоять против меня? Не устоите! Что ты мне скажешь?

Есаул молчал. Неудача давила сердце, тревога за ос­тавшихся в крепости людей не покидала сознание, а страха за себя не было.

– Кто своровал знамена? – дошел до него крик Гуссейн-паши.

Есаул, понимая, что смерти не миновать, смело и дерзко сказал:

– Благодари-ка ты аллаха, что торопился я в ту ночь, когда взял султанские знамена, дорогие сосуды и твои платья. Я видел тебя спящим в шатре, стало быть, голова твоя была в моих руках. Стоило мне только выхватить свой острый кинжал – и твоей головы вмиг не было бы! Тогда ты, Гуссейн-паша, такой речи не держал бы передо мною. Стало быть, я даровал тебе жизнь, а ты вместо высокой награды бьешь меня палкой…

В смелых, уверенных словах есаула была такая сила и жестокая правда, что Гуссейн-паша невольно содрогнулся. Бегающие хитрые глаза его сверкнули на пашей, на стоящего перед ним связанного, израненного казака.

– Отвагу и ратную удаль мы похваляем даже у врага, – глухо сказал Гуссейн-паша. – Силы у нас несметные. Крепость наша, и мы вернем ее под власть султана Ибрагима. Зачем идти на смерть всему гарни­зону? Зачем губить женок и детей? Склони крепость к сдаче. Я награжу тебя богато и помилую.

– Память у тебя коротка, – вспыхнув, сказал Иван Зыбин. – Крепость испокон веков русская. Великий князь Владимир владел ею. Будем биться за Азов до последнего! А милостью своей никого не купишь. Вас, насильников, не страшимся и никогда не покоримся!

Глаза Гуссейн-паши налились бешенством, жилы на лбу вздулись, он остервенело рявкнул:

– Покоришься, раб! На колени!

Иван Зыбин ожег пашу взглядом, шагнул вперед и с ненавистью плюнул в бегающие маленькие трусливые глаза.

Гуссейн-паша дико взвыл, затрясся всем телом, судо­рожно хватая воздух перекосившимся ртом, завизжал в исступлении:

– Ра-аа-с-терза-а-а-ть! Нещадно! Ра-аа-с-терзать пе­ред крепостью!..

Бесноватый Гуссейн-паша отдал приказ привязать Ивана Зыбина к хвосту самого горячего коня и гонять того коня по чистому полю перед крепостью до тех пор, пока есаул не испустит последний вздох.

Турки так и сделали. Избили они славного донца до полусмерти, изодрали в клочья всю его одежду, изорвали тело его острыми клещами, привязали к хвосту резвого вороного коня, и скуластый татарин с узкими щелками глаз, в высокой лохматой шапке погнал коня по полю во весь опор. Долго гонял, возле стен крепости остановился, пощелкивая языком, и закричал:

– Любуйтесь, атаманы, любуйтесь, казаки! Это ваш донской казак, собака Ивашка Зыбин! Глядите да на память его себе берите!

Караульный казак приложился к пищали, выстрелил и убил разгоряченного вороного коня. Татарин, раскрыв рот, перелетел через взметнувшуюся гриву, мохнатая шапка отлетела в сторону. Перевернувшись на земле, вскочил и, озираясь, побежал в сторону своего лагеря.

Казаки выбежали из крепости, подняли истерзанный труп Ивана Зыбина и принесли его в крепость – проститься с ним, предать земле тело отважного есаула.

Войска Гуссейн-паши старательно и быстро возводили земляную гору перед крепостью. Через шестнадцать дней она поднялась уже на семь сажен и стала выше города. На нее с трудом втащили большой пушечный наряд, до­ставили тяжелые ящики с ядрами, большие пороховые бочки, коробы с длинными фитилями. К горе подходили войска, полки за полками…

«Теперь-то, – думал Гуссейн-паша, – дело мое верное, Азову-городу больше не устоять. Азов-город будет моим! После Азова я пойду со всем своим войском на Русь!»

А казаки и донские атаманы, храбрые казачьи женки, дети их не покладая рук трудились в крепости, готовили свои гостинцы врагам, дабы потомки не сказали, что из-за них пала земля русская, пал вольный город Азов.

Атаманы, действуя со всей расторопностью и сметкой, разбили весь город на участки во главе с сотнями, умело расставляли силы и после тяжелого приступа навели в крепости снова боевой порядок.