Битые козыри

      На круговом проекторе своего кабинета Гудимен мог видеть не только себя, расположившегося в кресле с высоко задранными ногами, но и толпы людей на разных уровнях городов, стада машин, остановивших свой бег, и даже отдельные испуганные лица, глядевшие в одну точку. Всех приковали к себе экраны и зычный, излучавший профессиональный восторг и неподдельную тревогу голос Фреда Биллинга.
      — Если не будут приняты срочные меры, — продолжал Гудимен, разглядывая кончик своей сигары, — завтра в восемнадцать тридцать на резиденции президента, парламента и правительства обрушатся ракеты с зарядами достаточной мощности, чтобы от этих объектов осталась одна воронка. Обнаружить приближение ракет и перехватить их будет невозможно по той простой причине, что они находятся рядом с нами и для полета им нужны мгновения.
      — Прости, Нил, — заискивающе прервал его Биллинг. — Но не объяснишь ли ты нашей аудитории, откуда у тебя такие сведения. Все, что ты говоришь, звучит так неправдоподобно, что могут подумать, не разыгрываем ли мы с тобой какую-нибудь рекламную сценку ужаса.
      — Не мешай мне своими глупыми вопросами, — рассердился Гудимен. — Я скажу все в свое время. А кто думает, что это сценка ужаса, пусть немного подождет. Сейчас для сведения всех господ, охраняющих безопасность нашего государства, я продемонстрирую один документ.
      Гудимен нажал кнопку, и все увидели стереоскопическую схему с обозначенными на ней географическими пунктами и условными значками.
      — Если сюда, — Гудимен ткнул указкой в коричневое пятнышко, похожее на невинную родинку, — отправятся те, кому положено заниматься охраной порядка, то они обнаружат скромный частный космодром и на нем два готовых к полету самых обыкновенных пассажирских корабля. Но пусть господа ведут себя поосторожней. Под стандартной оболочкой этих кораблей скрываются боевые ракеты, уже нацеленные на указанные мной объекты и только ожидающие последней команды.
      Телезрители увидели, как с баз федеральной полиции взвились машины специального назначения.
      — Пока эти ребята будут возиться с ракетами, я рекомендовал бы другим отрядам посетить следующие пункты. — Гудимен неторопливо водил указкой по схеме, отчетливо называя округа, улицы, дома. — Здесь они обнаружат запасы оружия, которых вполне хватит для выяснения отношений между сотнями тысяч разномыслящих граждан.
      Еще десяток полицейских машин рванулись по указанным Гудименом адресам.
      Теперь уже без преувеличения можно было утверждать, что вся страна, а с нею и весь мир следили за событиями, одновременно отражавшимися на бесчисленных экранах. Приближенные на расстояние протянутой руки, излучавшие звуки, цвета и запахи, изображения превращали каждого зрителя в непосредственного участника никогда не виданной операции по спасению государства.
      Наиболее уравновешенные наблюдатели немедленно откликнулись, как только тотализаторы стали принимать ставки на пари: блеф все это или правда? Успеют ли разрядить ракеты, или они взлетят раньше? Сколько, кто и кому уплатил за организацию заговора? Как вознаградит правительство Гудимена за предотвращение катастрофы?
      ***
      Генерал Боулз, которого передача Биллинга застала в домашнем бассейне, даже не вылез из воды. Он подплыл к одной из плит розового мрамора, окаймлявших уголок отдыха, уселся в мягкий, непотопляемый шезлонг и с каменным лицом вгляделся в ораторствующего Гудимена. Послушав его несколько минут, он мокрыми, но твердыми пальцами нажал две клавиши, чуть заметные среди прожилок мрамора, и в открывшейся нише увидел на экране тех, кто ему был нужен. Он знал, что они не могли не подключиться к нему именно сейчас.
      Кроме Боулза и Кокера только четыре человека знали все — что, где и когда должно произойти завтра. Только они участвовали в разработке графика операции, и только в их руках были те реальные силы армии, авиации и флота, которым предстояло спасти нацию от распада и порабощения.
      — Коктейль отменяется, — очень спокойно сказал Боулз. — У тебя, Энди, есть еще минут пять, чтобы расколоть орешки.
      — Уже сделано, Том, — так же бесстрастно ответил Энди с генеральскими звездами на петлицах.
      — Пора кончать и с летающей скорлупой, — сказал Боулз.
      — Я тоже так думаю, — не раздумывая, согласился Энди.
      Остальные участники совещания дружно кивнули в знак своей полной солидарности.
      — Полезно выразить нашу поддержку президенту, — добавил один из них, в штатской одежде и военной властностью в глазах.
      Никто не возразил. Совещание было окончено.
      — Многим из вас известно, — продолжал Гудимен, — что на завтра назначен грандиозный марш «левейших» и «правейших» к административным и правительственным центрам. Участвовать в нем будут около двухсот тысяч машин. Среди них и должно распылиться, то оружие, которое сейчас будет обнаружено. Налет ракет должен состояться после того, как столкновения между участниками марша примут характер кровопролитного сражения. А после уничтожения правительства это сражение перерастет в гражданскую войну.
      Гудимен затянулся сигарным дымом и помолчал, как бы любуясь эффектом последних слов. Биллинг немедленно воспользовался паузой:
      — Извини, Нил, но ты уже и так напугал миллиарды наших слушателей. Они штурмуют студию, требуя ответа на вопросы: откуда все это тебе известно? И второй: кто возглавляет разоблаченный тобой заговор?
      — На оба вопроса я ответить не смогу, — признался Гудимен. — Но попробую навести напуганных слушателей на некоторые мысли. Сейчас я включу запись двух разговоров, сделанную не так давно. После того как мы ее прослушаем…
      Это были последние слова Гудимена. Яркая вспышка взрыва заполнила экраны. Все замолкло, Долго рассеивался дым. Потом на фоне черного неба можно было еще некоторое время видеть отдельные раскаленные обломки.
      А еще через несколько минут выступил президент. Он призвал соотечественников сохранять порядок и доверие к правительству. Он заверил, что немедленно, создаст авторитетнейшую комиссию, которая детальнейшим образом расследует все обстоятельства тех поразительных сообщений и событий, свидетелем которых стало человечество. Он выразил уверенность, что народ узнает всю правду, только правду и ничего, кроме правды.
      ***
      Лайт и Милз, только что с просветленными лицами следившие за речью Гудимена, были потрясены взрывом, будто он произошел не в космосе, а в их подводной лаборатории.
      — Я убил его, Бобби, — прошептал Лайт, когда все кончилось. — Я убил его, — повторил он. — Если бы я не уговорил его…
      — Перестань, Гарри! — резко оборвал его Милз. — Сейчас же перестань внушать себе дурацкие мысли. Он погиб, как герой, а не как гангстер. Мы знали, на что идем. Минерва предупреждала, что он не сможет выжить в том бедламе, к которому привык с детства.
      — Все это так, Бобби… Но я потерял перспективу. Неужели это наше дело — чинить мозги отдельным уродам?
      В последнее время Лайта часто поражали такие болезненные приступы сомнения. Хотя Милз знал, что они преходящи и потом заставляют Гарри работать еще азартней, но привыкнуть к ним он не мог и нервничал сам.
      — Судьба Гудимена, — рассудительно пояснял он, — хороший урок, из которого мы должны извлечь практические выводы. Только счастливый случай позволил нам вмешаться в ход событий. Но после этого ничего не изменилось. Злодеи, которые пытались с помощью Гудимена вызвать катастрофу, уцелели, остались неназванными и безнаказанными. Случайная осечка их не остановит. И никто из них не обратится к тебе за починкой мозгов.
      — В чем ты меня хочешь убедить?
      — Нужно закончить то, чего не успел сделать Гудимен, — разоблачить заговорщиков, показать людям, как огромна опасность, пока Земля начинена оружием.
      — Ты даже не знаешь имен заговорщиков. У тебя никаких доказательств.
      — У нас записи голограмм Гудимена, его признания, которые мы можем подтвердить под присягой. Мы передадим все материалы Всемирному Комитету Бдительности. Пусть узнает человечество…
      — Нет! — решительно перебил его Лайт. — Я этим заниматься не буду. Втянуться в политическую возню, разоблачать, обвинять, просвещать обывательские мозги — это означало бы отказаться от цели, от всего, чему мы посвятили свою жизнь. Если ты считаешь полезным, — мягко добавил он, — связывайся, с кем хочешь, но меня избавь. И еще одно… Очень прошу тебя, не бросай работы над чевом, не оставляй меня одного.
      Прозвучавшая в последних словах необычная для Лайта интонация мольбы растрогала Милза.
      — Что ты, Гарри! Я всегда буду с тобой. Но нам надо ускорить движение вперед. Мы топчемся на месте и можем оказаться в цейтноте.
      — Не будем сейчас об этом, Бобби. Мой Инт на нуле.
      Это означало, что Лайт действительно предельно устал и займется поисками Рэти.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«ПРОПОЛКА»

1

      Арт Зюдер проснулся, разбуженный тишиной. Все звуки, жившие в его огромной квартире, звуки, к которым он успел крепко привыкнуть, исчезли. Открыв глаза, Арт увидел испуганное лицо жены, — и она проснулась по той же причине. Арт хотел притвориться спящим, чтобы отдалить объяснение, но это было бы слишком очевидной глупостью.
      — Они пунктуальны, как всегда, — сказал Арт старательно спокойным голосом.
      — Тебя уволили? — спросила Лиз.
      — Наша фирма никого не увольняет. Она переводит в резерв.
      — Мне плевать на то, как это называется. Но по чему ты меня не предупредил?
      — Я не думал, что счет иссякнет так быстро. Да и что бы изменилось?
      — Ничего, — сказала Лиз и пошла в ванную.
      — Не выбрасывай пижаму, — напомнил ей Арт.
      Лиз остановилась в дверях и пошатнулась, как будто его слова ударили ее по затылку. Она не ожидала, что катастрофические последствия наступившей тишины скажутся так скоро.
      Как и у всех благополучных людей, примыкавших к служащим высшего ранга, никакого запаса белья и одежды у Зюдеров не было. Автоматические поставщики фирмы «Уандей корпорейшн», смонтированные во всех домах первой и второй категории, располагались тут же, в квартирах абонентов, и круглые сутки демонстрировали богатейший ассортимент пижам и простынь, халатов и костюмов, пальто и шляп. На любой вкус и за любую цену. Достаточно было нажать соответствующую кнопку и взять все, что нужно. Лишь бы стоимость приглянувшихся вещей не превысила суммы, лежащей на текущем счете.
      Все, что выпускала «УК», было рассчитано на однодневное пользование. Дата выпуска, которой фирма украшала все свои изделия, исключала возможность повторного их применения. Каждый встречный мог по дате определить, насколько вы отстали от моды, а проще говоря — насколько плохи ваши дела.
      Готовясь ко сну, потребитель со спокойной совестью выбрасывал в утилизатор все устаревшее за день и ложился спать, уверенный, что завтра сможет выбрать новое, свежее, только что, за ночь, вошедшее в моду.
      Витрина-поставщик скрывалась в простенке гардеробной, декорированном под старинный платяной шкаф. Там она медленно двигалась сверху вниз — ярко освещенная, радующая глаз и притягивающая руки. Лиз подбежала к шкафу, распахнула дверцы, и глаза ее не могли бы стать более удивленными, даже если бы увидели привидение. Вместо движущейся витрины перед ней торчала одна-единственная полка.
      Фирма «УК» не оставляла своих обанкротившихся клиентов нагишом. Она только лишала из возможности выбирать и надеяться на завтра. Лиз могла взять полный комплект одежды. Рядом лежал комплект для Арта. Все выглядело хотя и скромно, но прилично. Это была одежда неудачников. Носить ее придется не день и не два… И никакой надежды на смену.
      Лиз рухнула на пол и зарыдала. Арт отыскал в ванной флакон оптимизирующего аэрозоля, поставил регулятор на отметку «душевный подъем», опрыскал голову Лиз, и она успокоилась — слезы высохли, руки перестали дрожать. На ее лице даже пробилась улыбка, гарантированная «эффектом оптимизоля». Где-то в недрах психики Лиз шла борьба между естественным горем и проникшими через слизистую носоглотки молекулами искусственной радости. Горе сдавалось не сразу, и радость выглядела довольно жалкой.
      Арт стал деловито знакомиться с тем, что у них осталось. То, что остановились и замолчали автоматы-поставщики парфюмерных, фармацевтических и других фирм, его мало тронуло. Но вид кулинарной установки, поставлявшей завтраки, обеды, ужины, его огорчил. Elite вчера на уровне глаз скользили тарелочки с горячими и холодными закусками, с деликатесами, с напитками любой крепости и отменного вкуса. Все это испарилось. На подносе стояли две порции синтетических сосисок и две чашки с жидкостью, лишь цветом намекавшей на свои родственные отношения с кофе.
      Арт знал, что фирма верна своему лозунгу: .»Никто из работающих у нас не будет страдать от голода, даже потеряв работу». Глядя на сосиски, он подумал: «Не только от голода, но и от обжорства тоже». Впервые мелькнула у него мысль, что так называемая кухня, еще лет сто назад служившая предкам средством для изготовления пищи, вовсе не такая уж лишняя и смешная вещь, как это кажется сейчас, когда смотришь исторические фильмы.
      Совсем, уж неприятный сюрприз преподнесла ему установка «Телепресс», каждые три часа выдававшая выпуск газеты, составленной по его индивидуальным запросам. Вместо привычного набора научных новостей на экране проплывала и таяла голая, ничем не сдобренная реклама новых вещей, только что выпущенных в продажу и вытеснивших то, что было необходимо несколько часов назад.
      Из ванной донесся новый всплеск рыданий. Лиз обнаружила, что из десяти кранов, подававших воду, насыщенную разными солями и благовониями, действующими остались только два: для просто холодной и просто горячей. Бедняжка никак не могла примириться с лишениями, отбрасывавшими ее в те умопомрачительно далекие времена, которые в головке Лиз соседствовали с каменным веком. Хотя число кранов росло на ее глазах, но каждый новый становился таким же необходимым, как и все предыдущие. Она уже и представить себе не могла, как обойтись без воды «антарктической, ледниковой для освежения подмышек» или «душистой гейзерной для промывки ушей». И вдруг — «просто холодная»… Эта вода переполнила чашу страданий.
      Арт еще раз подивился оперативности компьютеров, мгновенно сработавших по всем каналам, как только на его счете была зафиксирована цифра, близкая к нулю. Он усилил концентрацию оптимизоля до отметки «ликующий смех», прыснул жене прямо в лицо, и спустя пять секунд она уже хохотала, как в самые счастливые минуты своей жизни. А слезы отчаяния, оставшиеся на щеках, выглядели безобидной влагой, выжатой смехом. Правда, действие «оптимизоля» было кратковременным, и злоупотреблять им не рекомендовалось из-за происходивших попутно неурядиц в мозгу, но как бы там ни было, приступы горя он сбивал.
      Взглянув на завтрак, Лиз вздрогнула и заявила, что уезжает к матери. «У тебя в резерве работа, — сказала она на прощанье, — пусть будет в резерве и жена».
      Арт услышал, как взвыл мотор «Спинэля», на котором Лиз оторвалась от взлетной площадки. Свернув в магнитный тоннель «Восток — Запад 24-бис», она понеслась к своей мамаше.
      Ничего неожиданного в этом не было. Именно потому, что Арт предвидел бегство жены, он и скрывал от нее увольнение, состоявшееся еще два месяца назад. Если бы он предупредил ее, она ушла бы раньше, зато он продержался бы значительно дольше. Только своими туалетами прикончила Лиз его счет за такой короткий срок. И не зря у него покачнулось сердце, когда она потянула с витрины последнюю модель вечерней набедренной повязки из трех лепестков.
      Когда-то этих лепестков было восемь или даже двенадцать. Долгое время их модернизация шла за счет укорачивания. Потом, когда дальнейшее укорачивание перестало открывать что-нибудь новое, модельеры стали сокращать число лепестков. Сокращали по одному, и каждый раз приходилось выкладывать кучу денег. Наконец дошли до четырех лепестков, и казалось, что на этом процесс сокращения закончился. Но какой-то новатор с помощью компьютера рассчитал и сконструировал трехлепестковую набедрянку, и Лиз, разумеется, не могла устоять. Ради того, чтобы один раз появиться в этой, расшитой золотыми нитями, ничего не прикрывавшей повязке, она смахнула со счета две трети того, что на нем оставалось. Правда, она не знала, что новых поступлений не будет. Но если бы знала, то улетела бы к мамаше еще месяц назад…
      В свое время отец Зюдера предупреждал сына, что точные науки — шаткая основа для благополучия. Слишком много людей теснилось в лабораториях, университетах, институтах — каждый второй взрослый человек топтался у научной кормушки, но только единицы пробивались к завидным должностям и окладам. Отец убеждал Арта заняться солидным бизнесом — профессией вечной и прибыльной. «Когда у тебя будет свое дело, — говорил он, — любой компьютер будет твоим слугой. Только от тебя будет зависеть, как далеко ты продвинешься. А всю эту ученую шайку электронные умники обязательно раздавят».
      Арт не послушался и имел для этого веские основания. Уже в колледже он отличался трудолюбием, терпением и способностью видеть то, чего не замечали другие. Он специализировался в оптохимии, и его имя стало часто мелькать в экспресс-кассетах научно-исследовательского центра «ГЭД корпорейшн». Он приобрел вес в кругах специалистов и приличный счет в банке. Зюдер снимал квартиру второй категории на десятой горизонтали четыреста двенадцатого этажа и мог удовлетворять любые прихоти Лиз.
      И все же отец оказался более дальновидным. Как только сформировалось поколение думающих машин, которые не только сами себя производили, но еще неустанно совершенствовали следующие поколения, большинство служителей науки почувствовали себя крайне неуютно. Подверглось коренной переоценке понятие научной работы. Еще недавно оно охватывало умение наблюдать и регистрировать факты, проводить эксперименты, сопоставлять и оспаривать чужие мысли. Даже способность открывать ранее открытое, но прочно забытое или улавливать чужие ошибки считалась проявлением творческой деятельности.
      ДМ со всеми такими обязанностями справлялись гораздо быстрее, никогда не ошибались, на месте не топтались, на пустую болтовню, интриги и так называемую личную жизнь времени не тратили. Пришлось отлучить от науки многих почтенных людей с высокими степенями и званиями. Их несостоятельность стала очевидной. Само собой разумелось, что работа, которую способна выполнять бездушная машина, к творчеству никакого отношения иметь не может.
      Часть бывших ученых стала успешно обслуживать ДМ, выполнять их несложные задания, уносить, подносить, сменять запасные детали, устранять все, что мешало им думать. Ученые были очень довольны. ДМ никогда не выходили из себя, были очень корректны, не говорили фразами, требовавшими усилий для понимания, не повышали голоса до оглушения и не снижали его до трудно прослушиваемого шепота.
      Первое наступление думающих машин Зюдер выдержал. Проблемы, которые решал руководимый им отдел, были никому неведомы. Он и сам не знал, когда и какое открытие его ждет. Он имел максимальную трудовую нагрузку и беззаботно смотрел в будущее.
      Потом в его отделе, несколько неожиданно, появились два очень симпатичных парня, обладавших могучим интеллектом ДМ и умелыми руками изощренных экспериментаторов. Зюдер не сразу догадался, что новички — те самые мэшин-мены, о которых ему рассказывал Торн, когда советовался, с чего начать. Он знал, что за прошедшие годы Торн высоко вознесся, а его мэшин-мены завоевали рынок. Зюдер не раз видел их на экранах, но всерьез не принимал. Даже от настойчивых требований Лиз обзавестись своим Диком, ставшим необходимой принадлежностью во многих знакомых семьях, он отмахивался, считая это блажью, очередной мимолетной модой.
      Зюдер не сразу догадался, с кем имеет дело, еще потому, что использование мими было строго ограничено бытовой службой. Ни на заводы, ни в лаборатории им доступа не было. О том, что Торн тайно выпустил небольшую серию полноценных мэшин-менов, чтобы компенсировать ущемленность и недовольство, которыми сопровождалась его унизительная работа на Кокера, Зюдер, конечно, не знал. Мими-ученые были засекречены, имели имена и фамилии. Ни один журналист не пронюхал об их рождении.
      Новые помощники Зюдеру понравились. Их неутомимость, постоянная готовность провернуть колоссальную работу за короткий срок, поразительная понятливость и феноменальная память — все сделало из них незаменимых сотрудников. Они быстро освоили тематику отдела и стали решать задачи, даже подступа к которым Зюдер еще не видел. Они нашли выход из многих тупиков, в которые завела его фантазия, и открыли простор для многих новых интересных идей.
      Но работать над этими идеями Зюдеру не пришлось. Вскоре он получил извещение, что фирма горячо благодарит его за многолетний труд, но, к сожалению, больше в его услугах не нуждается и переводит в резерв. Так называлась почетная отставка, сохранявшая за уволенным некоторые материальные блага, а за фирмой — право в случае необходимости вновь привлечь ценного работника к служебным обязанностям. Хотя случаев вызова из резерва не наблюдалось, иллюзия надежды оставалась.
      Удар был неожиданным и потому особенно болезненным. Само по себе увольнение работника, ставшего лишним, Зюдер считал естественным и неизбежным следствием технического прогресса. Он сочувствовал своим коллегам, получившим такие же извещения ранее, но никогда не сомневался в справедливости решений управления персоналом корпорации. Когда это случилось с ним, он остался в уверенности, что пал жертвой недоразумения.
      С немалым трудом удалось Зюдеру связаться с Торном. Президент «Мэшин-мен компани», тесно связанной с «ГЭД», был окружен кордоном мими-секретарей, очень внимательных, вежливых, но не находивших возможности устроить свидание своего чрезмерно занятого шефа с уволенным ученым. Все же Торну удалось выкроить время, и они встретились по оптитрону.
      На Зюдера смотрели знакомые глаза незнакомого человека. Все изменилось в Торне — и посадка высокомерно откинутой головы, и высокий лоб, разлинованный глубокими морщинами, и крепко сжатые, разучившиеся улыбаться губы.
      В правом углу экрана выпячивался циферблат, по которому прыгала секундная стрелка. Минутная — передвигалась от нуля, когда начался разговор, к красной черте, когда он должен был закончиться. Всего было отмерено шесть минут. Обычно лимит для таких переговоров не превышал пяти, но на встречу со старым приятелем, когда-то давшим хороший совет, Торн накинул лишнюю минуту.
      Они обменялись приветствиями, и Зюдер, стараясь не смотреть на секундную стрелку, начал излагать суть того печального недоразумения, которое привело к его увольнению. Но Торн его сразу же прервал:
      — Мне все известно, Арт. Перед нашим разговором я получил исчерпывающую информацию. Что тебя удивляет?
      — Видишь ли, Дэви, твои парни, которые остались в отделе, отличные работники.
      — Лишние слова, Арт. По сводкам контрольного бюро последние недели они работали за тебя.
      — Они развивали мои идеи и решали задачи, мной поставленные. В результате открылись новые перспективы…
      — Арт! Ты знаешь, что я не специалист в твоей области. Мне нужно либо доверять ДМ, либо закрывать лавочку. К моменту, когда управление персона лом приняло решение, не было зарегистрировано ни одной выдвинутой тобой темы.
      — Но я ведь только начал нащупывать новые пути. Так быстро это не делается…
      — К сожалению, Арт! К сожалению, ты прав: так быстро, как это сейчас требуется, мы с тобой уже работать не можем. Я рад, что ты осознал эту грустную истину. Займись чем-нибудь более подходящим. У меня есть место, на которое нужен человек. Мими, привлеченные мной к науке, испытывают постоянный информационный голод. Знания — их насущный хлеб. Поставляет им этот хлеб ДМ. Но она никак не может отсеять полезное от вредного. Если бы ты согласился контролировать информационный поток…
      — Никогда никого не контролировал, Дэви. Я — ученый, а не надзиратель.
      — Как хочешь, Арт, как хочешь. Ты волен выбирать. Фирма никогда не ограничивала свободы твоих действий. Если передумаешь, сообщи.
      Минутная стрелка проскочила последний промежуток, отделявший ее от красной черты. Зюдер успел услышать прощальные слова, и связь прервалась.
      ***
      Оставшись в опустевшей квартире, Зюдер с тоской взглянул на огни табло Информационного центра, впервые погасшие за последние пять лет. В длинные часы свободного времени он привык обращаться к центру за помощью — требовал тексты давно забытых бумажных книг, хранившихся в неведомых тайниках, нужные кассеты, законсервированные изображения разных событий.
      Фирма прилагала все усилия, чтобы ее сотрудники использовали свободное от работы время по прямому назначению — увлекались играми и зрелищами, приковывались к стенам телекомнат. Но Зюдер предпочитал читать и думать. И еще задолго до увольнения у него стали складываться мысли, не имевшие даже отдаленного отношения к оптохимии.
      Сейчас ему особенно не хватало услуг Информцентра, но они кончились вместе со всеми другими услугами.
      Неожиданно раздался мелодичный женский голос: «Покидая сегодня квартиру, не забудьте взять с собой все личное. К сожалению, очередной взнос. будет вам не по средствам. Ближайшие мини-приюты находятся…» И дикторша отбарабанила несколько адресов фирменных ночлежек, где за доступную плату можно было снять этакий персональный гробик, площадью в четыре квадратных метра, с окном в нарисованное небо и кроватью, автоматически превращавшейся в стол, стул и даже в шкаф.

2

      После провала заговора и гибели Гудимена Милз настоял, чтобы голограммы Кокера, Боулза и Торна были взяты под непрерывный контроль. Даже сны их фиксировались и в случае необходимости могли предстать для обозрения. Одна из ДМ, входивших в систему Минервы, только тем и занималась — круглосуточно следила за процессами мышления и душевных переживаний трех ее подопечных: самого богатого человека в мире, отставного генерала и знаменитого ученого. Она не только запечатлевала ежесекундно менявшуюся картину их психической деятельности, но и расшифровывала характер происходивших изменений, выуживала из глубин голографических изображений импульсы самых затаенных нейронов.
      Каждая голограмма была помечена точной датой, часом, минутой. Это помогало наблюдать формирование желаний и намерений в их динамике — их созревание или распад. Можно было проследить весь путь еще непонятной, но уже зародившейся мысли — от ее аморфной стадии к стойкой конструкции принятого решения, готового воплотиться в акт поведения, в дело.
      Лайт не сразу согласился на такое наблюдение. Он считал, что по своей целенаправленности оно далеко от науки.
      — Раньше они были интересны как источники новой, нужной нам информации, — говорил он Милзу. — А теперь ты хочешь следить за ними как частный детектив.
      — Чтобы схватить за руку таких преступников, не грех стать и детективом.
      — Уж не собираешься ли ты исправлять мозги Кокера и Боулза?
      — О! Если бы это было возможно! С каким наслаждением выжег бы я у них всю дрянь, которая там накопилась.
      — И чего бы ты добился? Они кончили бы так же, как и Гудимен. Их бы сожрали другие, еще более свирепые.
      — Мы получили бы новую отсрочку. А это немало важно, — время работает против них.
      — А тебя не смущает, что каждый из тих — человеческая личность, неповторимая индивидуальность со своим внутренним миром?
      — Почему-то это не смутило тебя, когда ты пре парировал мозг Гудимена.
      — Он был патологической, социально опасной особью.
      — А Кокер и Боулз? Разве они не социально опасны? Ты меня извини, Гарри, но все эти разговоры о личности вообще, без учета — какая личность, что она собой представляет, каков ее эмоциональный строй, — иначе, чем болтовней, не назовешь. Нельзя с одинаковым уважением и бережностью относиться к нормальным людям и к морально дефективным убийцам, к извергам, готовым ради своих выгод утопить в крови миллионы.
      — Ну какой изверг — Торн?
      — Он стал таковым, когда продался Кокеру и Боулзу.
      — И ты серьезно думаешь, что от этих трех человек, в чьи души мы будем заглядывать, зависит ход истории?
      — Неужели трагедия Гудимена ничему тебя не на учила? У этих трех человек не одна тысяча купленных ими, зависящих от них людей, занимающих высокие посты в штабах, в правительственном аппарате. Их финансовому, политическому и военному могуществу мог бы позавидовать любой из древних властелинов старой Земли.
      — Но им противостоят миллиарды.
      — В этом случае арифметика не помогает. Три безумца, вооруженные современными средствами уничтожения, могут за несколько минут превратить миллиарды людей в миллиарды покойников.
      — Разве Торн безумец? И Боулз, и Кокер… Разве им чуждо самосохранение? Разве они не понимают, что современная война не оставит им никаких шансов уцелеть?
      — Я употребляю слово «безумец» в смысле, предложенном Минервой. Чтобы понять, как они мыслят, что собираются делать, на что надеются, нам и нужно изучать их голограммы. Нужно и для науки. Мы далеко не исчерпали эти уникальные источники информации. Если я ошибаюсь в их политической оценке, тем лучше — мы просто получим великолепный мате риал о механике мозга, которого нам так не хватает. И никому никакого ущерба не нанесем. Ведь вся информация останется у Минервы.
      Последний аргумент, видимо, убедил Лайта.
      ***
      Вскоре представился случай одновременно заглянуть в души и Боулза и Торна.
      Обычно маленький тощий Боулз ел много, аппетитно, неторопливо, смакуя каждый глоток вина. Кулинарные установки, оборудованные в его городской квартире на 8223-й улице Северного города и на вилле у океанского побережья, предлагали ему выбор блюд соответственно его, хорошо изученным фирмой, вкусам.
      На этот раз Боулз, пригласивший на обед доктора Торна, не испытывал привычного удовольствия. Он уже забраковал десяток блюд, едва их отведав, но так и не нашел в обширном меню ничего привлекательного.
      — Придется сменить поставщика, — сказал он. — «Нейчу» стал изменять вкус.
      — Вы капризничаете, Том, — примирительно заметил Торн. — Все было не так плохо. Скверное настроение всегда делает сахар соленым.