Золотая свирель

      Загремел ключ в замке. Я схватила светильник, готовая запустить в голову первого, кто войдет.
      — Леста! Леста, не надо! Это я.
      Человек выронил палку и вскинул ладони, показывая что безоружен. Я никак не могла проморгаться. Бледный, помятый, худой, патлы эти сальные…
      — Пе… пе… пел?
      Он быстро подошел, протягивая руки.
      — Это я, госпожа, это я. Ты цела? Пойдем скорее.
      Я вдруг почувствовала, что меня трясет. Соображение отключилось. Я ничего не понимала.
      — Пойдем, пойдем быстрее. Я спрячу вас. Все будет хорошо. Ты слышишь меня?
      Он аккуратно вынул из моей ладони светильник, обнял за плечи, потянул за собой. Я пошла как овца на веревочке. Вдруг очнулась:
      — Хелд! Где Хелд?
      — Я здесь, барышня.
      Паромщик, оказывается, не терял времени даром. Он связал растянувшегося в коридоре Коста его же собственным поясом и втащил шпиона в комнату. Шпион лежал тихо, закрыв глаза.
      — Это господин Пепел его дубинкой звезданул, — объяснил паромщик. — Хорош он дубинкой махать, господин Пепел. Дай-ка мне барышня что-нить в пасть ему запихать.
      — Соломы ему туда напихай! — посоветовала я.
      — И то дело. Ага, ну пущщай тут лежит, своих дожидается.
      — Поторопись, Хелд, — Пепел поглядывал в конец коридора, туда, где начиналась галерея над обеденным залом.
      Потом нагнулся и подобрал оброненный меч. Оглядел его, поморщился, швырнул в комнату. Снова вооружился своей палкой — в два раза толще той, прежней.
      — Погоди малек, кое-что возьму, и пойдем, куда скажешь. Нам теперь с барышней все равно куда, лишь бы подальше…
      Паромщик отвалил матрас и вытащил узел из моей клетчатой шали — деньги.
      Дверь заперли, ключ Хелд сунул за пазуху. Кроме узла у него в руках обнаружился еще один сверток. Успел-таки еды прикупить.
      Я вспомнила:
      — Меня черной лестницей волокли. Кажется, это в ту сторону.
      — Туда, барышня, туда, — сказал Хелд. — Из "Трех голубок" я вас выведу, а там уж господин Пепел обещался. У него захоронка гдей-то в городе есть. Так ведь, господин Пепел?

Глава 22
Пепел, паромщик и я

      Вода открылась меж дюн, блеснула отраженной закатной зеленью, еще более яркой, чем на небе. Впереди, в полумиле от берега, темным курганом поднимался остров. Я разглядела бледно-лиловые в сумерках скалы и череду сосновых стволов, похожих на турмалиновые друзы. Лимонной долькой висела над островом половинка луны.
      Амаргин же сказал — в полнолуние.
      Но сейчас не полнолуние. Луна растет. До полнолуния еще…
      Амаргин сказал — иди к морю. Амаргин сказал — на берегу тебя ждут.
      Ирис ждал меня на берегу, стоя по колено в волнах седой от росы травы, у самых дюн. Я прибавила шагу.
      — Стеклянный остров, — сказал он.
      Не поздоровался, будто мы и не расставались.
      — Почему стеклянный?
      Он пожал плечами. Полы плаща его намокли и грузно лежали на траве. Ирис улыбнулся, поднял руку к виску, откидывая тяжелые черные волосы. Радужный отблеск скользнул по ним, слюдяной, розовато-сизый отблеск — такой, какой бывает на горлышках лесных голубей.
      — Пойдем.
      — Дай руку. Очень скользко.
      Он взглянул на меня — неожиданно серьезно.
      — Старайся не поскользнуться, Лессандир. Я всегда подам тебе руку. Если дотянусь.
      Мы преодолели сыпучий обрывчик и вышли на берег, на плотный, вылизанный водой песок.
      Отмель голубела, рукой утопленницы спускаясь в сумрак. Среди травянистых прозрачных кустиков, покрытых созвездиями мелких цветочков, щедрыми россыпями мерцали зеленоватые огни. Фосфорное свечение плыло над песком и мягко изливалось в воду. А навстречу ему поднимался серый длинноворсый туман, и, наползая брюхом на пляж, застревал в прибрежной траве.
      Ирис прошел вперед к кромке темной воды. Обернулся нетерпеливо.
      — Лессандир!
      — Иду, иду.
      Я ступила в туман — он был плотнее лежащего под ним песка. Я чувствовала даже некоторое сопротивление, будто кто-то, весь в мягкой сырой шерсти, уперся упрямым лбом мне в голень и не хочет уступать дорогу. Нагнувшись, я коснулась рукой серой перистой плоти — ладонь моя наполнилась волглым текучим мехом, упругим изгибом спины, ластящимся движением большого невиданного зверя. Я запустила в туман вторую руку.
      — Ирис! Иди сюда! Он живой!
      Зеленоватые огоньки парой вспыхнули в серой глубине. Ладонь мою сейчас же вылизал мокрый нежный язык. Длинное тело протащилось сзади, отирая ноги плотным влажным боком. Какой он ласковый! Какой он…
      — Хватит, — сказал Ирис резко. — Прекрати.
      Я выпрямилась.
      — Почему?
      — Он заиграет тебя. Залижет до смерти. Пойдем.
      Ирис почти насильно поволок меня к воде. Только сейчас я поняла, что руки у меня окоченели. Предплечья покрылись пупырышками.
      — Кто это был, Ирис?
      Он дернул плечом.
      — Нэль. Туман.
      Маленькая волна, теплая, как парное молоко, без всплеска легла нам под ноги. Песчаный берег уходил в глубину, ребристый, словно нёбо чудовища.
      Ирис уверенно двинулся к темному острову прямо по воде. Я ощущала стопами все тот же рельеф песчаного дна, но дна под ногами не было, а была лишь прозрачная, полная тени пропасть, поверх которой, словно покрывало, невесть кто накинул тонкую пленку воды. Мы шли в этой воде — по щиколотку, а по колено — в перьях плывущего к берегу тумана.
      Я оглянулась через плечо. Сумерки обесцветили берег, все теперь стало серым — светло-серым, темно-серым и серо-сиреневым. Туман залил весь склон, заровнял обрывчик, затянул низкорослые кустики морской травы, только гнилушки кое-где светились сквозь его рыхлую плоть.
      И — серое на сером — я разглядела, как медленно кружит в тумане большой бесшумный, белесый зверь, играя сам с собой и сам себя ловя за хвост.
      Нэль. Туманный волк.
      Мы шли и шли, я уже устала придерживать подол и уронила его в воду, мы шли и шли, но не могли дойти до острова. Он даже вроде бы и приближался, Стеклянный остров, вернее, приближался, пока я глядела на него, но потом оказывалось, что я смотрю под ноги, или по сторонам, или на Ириса, а остров маячит себе все в той же полумиле и ни на йоту не придвинулся.
      Море и небо сливались впереди зеленовато-золотой вогнутой сферой, словно бы задернутой на расстоянии вытянутой руки тончайшим черным газом; горизонт отсутствовал. Остров парил невесомой темной громадой, лишенный корней, увенчанный друзами сосен, молчаливый, пустой, недвижимый, и было совершенно очевидно, что нет на нем ни замка, ни малого дома, никаких построек, ни единой живой души, ничего на нем нет, кроме скал и сосен, да и те почти не существуют…
      Ирис шел впереди, словно так и надо, без плеска раздвигая еле теплую, легкую, почти неощутимую воду. Шел, словно не по воде, а по воздуху.
      Он шел впереди, а я вдруг поняла, что не могу его догнать, и он точно также как Стеклянный остров — недостижим, неуловим и нереален.
      Я стала отставать. Волной взлетела горечь — как же так? Зачем я иду за ним? Это ведь просто морок, болотный блуждающий огонек, он ничего не освещает, никого не согревает, но манит неодолимо.
      Зачем я иду за ним?
      Ирис обернулся, протянул руку.
      — Не отставай.
      Я еле перевела дыхание. Понадеялась, что он не видит отчаянных слез.
      — Долго… еще?
      Он поглядел на небо.
      — Нет. Не долго. Скоро придем.
      Над островом в зеленом небе висела луна.
      Круглая как монета, только чуть-чуть размытая с левого края.
 
      — Нет, Хелд. — Короткий смешок. — С меня взятки гладки, ни при чем я. Она мне денежки и передала, а я их на судейский стол высыпал, как велено было. И не называй меня господином, какой я тебе господин.
      — Повадки у тебя господские, вот чего.
      — Брось. Я, было время, господ потешал, в королевские палаты вхож был, вот и набрался красивых манер. Таким как я нельзя иначе, простеца немытого, вежества не знающего, на порог не пустят.
      — Тогда наемничал, поди?
      — Нет. Не наемничал. Лицедей я, не воин. Менестрель.
      — Песенками штоль балуешься?
      — Да какое баловство, помилуй! Менестреля песенки кормят, как волка — ноги. Да и ноги мне тоже ой как надобны. Где свадьба, где похороны, где праздник какой…
      — Ну, ну… А драться против мечника как научился?
      — Ну, мил человек, я же не первый год на свете живу.
      — Да я вот тоже не первый год. Ненамного тебя старше, поди. А вот против мечника от меня толку чуть, даже если самому меч в руку дадут. Не учен потому что. А чтоб с палкой, да супротив меча…
      — Да повезло мне просто, Хелд. Испугался мужик, мы же вдвоем набежали. Не ждал он нас с тобой.
      — Спужался — не спужался, а напрыгнул будь здоров! Я уж решил, все, суши весла, порубит он тебя.
      — Повезло, говорю.
      — Темнишь ты, друг, все одно. Недоговариваешь.
      Ясен пень, недоговаривает. И не скажет ничего, зря ты, Хелд, стараешься. Так и будет мокрым камешком из руки выскальзывать. Нобиль он, Хелд, у него это на лбу написано. А что признавать того не хочет — его право. Это нам с тобой не понять, что за корысть благородному простецом прикидываться. А у него — причины. Возвышенные, и нам с тобой, серой кости, недоступные. Обет у него, Хелд.
      Отстань ты от него.
      — А мечом орудовать кто у нас горазд? — продолжал рассуждать Хелд. — Ну, господ благородных окромя? Наемники с югов. Северяне, которые охранники там, иль тож наемники. Инги разбойные, ежели Найгон да Найфрагир обогнут, да пираты лестанские, это опять с югов. Верно говорю?
      — Верно-то верно. А вот парень тот, с которы мы у дверей дрались — нобиль по-твоему?
      — Да сейчас молодежь какая пошла, ты погляди только! Сынки купеческие моду взяли оружием щеголять. Но ежели такой в драке кого порежет — загребут, как пацана моего загребли, по крупному, малым залогом не отделается. А ежели нобиля порежет, да еще и до смерти — вздернут, на денежку не посмотрят. Вот так-то. Да ты ж у нас молодежь разве?
      — Э… у меня душа молода.
      — Во! А что из ентого следовает? А из ентого следовает…
      Я завозилась и села на кровати.
      — Госпожа наша проснулась.
      Послышался скрип отодвигаемого стула, в просвете опущенного полога мелькнул огонек. Полог откинулся, явив руку со светильником и озабоченную пеплову физиономию.
      — Какая я тебе госпожа… — проворчала я мстительно.
      — Женщина для меня всегда госпожа. — Пепел отдернул занавесь и сел на покрывало. — Ну, как ты? Поспала?
      — Угу. Который час?
      — Ночь. Середина первой четверти. Можешь спать дальше. Мы мешаем?
      — Нет, нет. Сидите тут. Не хочу одной оставаться. Ты мне снотворного, что ли, дал?
      — Нет. — Он улыбнулся. — Просто хорошего вымороженного вина. Будешь дальше спать?
      Я подумала.
      — Пока нет. Есть хочу. Там у Хелда что-нибудь осталось?
      — А как же, — отозвался паромщик. — Полкурицы, колбаска, сыр. Булка есть белая. Винишко, опять же. Вылазь, да к столу присаживайся.
      Столом тут служил большой сундук для белья — комната была спальней, а не обеденным залом. Зеленая шелковая спальня в заколоченном доме, куда Пепел привел нас с Хелдом после приключений в "Трех Голубках". Я выбралась из-под одеяла и уселась прямо на сундук, рядом с разложенной снедью.
      Пепел вернул светильник на "стол" и сказал:
      — Завтра я вас переодену и выведу за ворота.
      — Да уж, — вздохнул Хелд, разливая вино из баклаги в красивые серебряные кубки. — Видать, барышня, придется нам таки уехать. Прознали тут про твое золото.
      Он протянул мне кубок и посмотрел выжидательно — мол, рассказывай, чего уж там, про свои богатства.
      — Клад это, Хелд, — объяснила я, нисколько не кривя душой. — Старинный клад.
      — Да я понял… Где ж ты его откопала, барышня? На Стеклянной Башне, небось?
      Я взглянула удивленно:
      — Как ты догадался?
      Хелд разинул рот и забыл про вино. Пепел отвернулся, скрывая улыбку.
      — Да ты что? — выговорил, наконец, паромщик. — Правда, что ли? Там и в самом деле клад оказался, на острове-то? Вот, итить, сказки… Золото с Хрустального Острова, что Лавен Странник выкупом за прекрасную Невену отдал! И как же тебе в руки далось енто золото волшебное, а?
      — Да там под водой лаз есть. — Я невинно пожала плечами. — Узкий, темный, но пролезть можно.
      — А как же дракон?
      Я снова пожала плечами. Поглядела на Пепла.
      Вот Пеплу я бы рассказала, что там был за дракон, но Хелда морочить не стоило. Поэтому я смолчала.
      Пепел усмехнулся, покачал головой:
      — Выкупом на Невену? Впервые слышу такую версию.
      — Ну так! Ты, господин, нездешний, небось и не знаешь, как дело-то было промеж Лавеном и Мораном Амалерским.
      — Не знаю, — согласился Пепел. — И как было дело?
      — А так оно и было, что не хотел король Моран дочь свою за чужака-пришельца отдавать, и так и эдак выворачивался, а потом и говорит: «Вот ежели ты, Лавен, насыпешь гору золота в устье Нержеля, да такую, чтобы остров получился, отдам за тебя Невену». А Невену недаром потом святой прозвали, была она хоть и молода годами, но умна и дальновидна, и сказала она Морану: «Жадность никогда до добра не доводила, мой король и мой отец. Сам Господь Бог желает, чтобы стала я спутницей и женой Лавена Странника, не гневи Господа, не иди супротив Его воли, не требуй выкупа за невесту больше должного». Но старый Моран был жаднее тысячи ваденжан, и не послушал мудрую дочь. Открыл тогда Лавен трюмы своих кораблей, да и ссыпал в Нержель все золото, что королева дролери дала ему в награду за помощь. Получилась золотая гора посередь реки. Только не успел старый Моран ни монетки из нее забрать. Как и предсказывала святая Невена, прогневался Господь. Грянул гром, затряслась земля — и взошли вокруг золотой горы каменные скалы, и заперли золото внутри себя. А святая Невена вызвала из моря дракона и посадила его внутри скалы, чтобы дуракам всяким не вздумалось скалу курочить и золото добывать. Вот откуда в Стеклянной Башне клад, господин Пепел. От самого Лавена Странника остался.
      — Не складывается, Хелд, — сказала я. — Две легенды у Стеклянной Башни, и друг другу они противоречат. Где, по-твоему, стоял маяк, с которого святая Невена светила огнем лавеновским кораблям? Он ведь так и называется «Стеклянная Башня», что на нем, на этом острове, тот самый маяк и стоял. И стоял он там до того, как Странник Невену в жены взял.
      — А ведь верно… — задумался Хелд. — Тогда откуда ж там клад?
      — Логично предположить, что золото оказалось там уже хорошо после истории с Лавеном, правда?
      — Погоди, ты про Проклятого Колдуна, что ли, который маяк развалил? Так разве он не за золотом туда лазал и с драконом сцепился, что они там камня на камне не оставили?
      Я почесала в голове. Рассказывать про Изгнанника было как-то невместно, тем более, я сама не слишком много про эту историю знала.
      — Как бы то ни было, Хелд, золото это не волшебное, а самое обыкновенное, человеческое. Драконидское, в основном. Ты же сам его видел, а если снести его к хорошему оценщику, он нам точно скажет, чей монетный двор и когда чеканил эти деньги.
      — Так чьи же они тогда, деньги эти?
      — Наши теперь, — засмеялась я. — Только больше я в пещеру ту не полезу. Страшно там, под водой. Застрять в два счета можно.
      — И не лазь, — заговорил молчавший доселе Пепел. — Хватит того что есть с избытком. Правда, Хелд?
      — А и правда. Мороки от него выше крыши. Мож, оно и впрямь Проклятым Колдуном припрятано, и само проклято?
      — Кто его знает… — Я пожала плечами.
      Разговор пресекся. Я усиленно жевала, Хелд посасывал винишко, Пепел просто сидел, сложа руки, и смотрел на огонь. Меня беспокоил Кукушонок. Как он там, один на темном берегу? Ему же идти некуда, а я так и не вернулась… Еще наделает глупостей…
      Я облизала с пальцев куриный жир.
      — Слушай, Пепел, а ты-то как в трактире оказался?
      Он перевел взгляд на меня и улыбнулся мягко. Лицо его терялось в тени, только руки были освещены — красивые беспокойные руки, правда, малость иссохшие то ли от худобы, то ли от болезни, и опять не слишком чистые. Правда, мои руки сейчас тоже чистотой не блистали.
      Я отломила хлеба, уже не столько ради еды, сколько желая обтереть приставучий жир.
      — Скажешь — случайно?
      Он опустил глаза:
      — Не совсем. Скажу лучше, что искал тебя. Знал, что ты в городе.
      Я вспомнила принцессу Мораг. И спросила с легким раздражением, как и она:
      — Ты что, следишь за мной?
      — Да, — сказал он просто.
      Я не нашлась что ответить. Зато возмутился Хелд:
      — А что тебе наша девочка далась, господин хороший? Виды на ее имеешь или как? Или золота захотелось?
      Пепел только руками развел. Хелд, похоже, уже записал меня в невестки. Расскажу Ратеру, посмеемся. Впрочем…
      Как-то очень четко всплыло в памяти его лицо — широкоскулое, простое, милое, все в веснушках. Глаза его медовые. Губы обветренные. Славный парень Ратер. Да только не по мне ему всю жизнь сохнуть. Не мое имя вывела судьба на его ладони.
      — Чего молчишь, господин хороший? — не отставал паромщик.
      — А что сказать? — пожал плечами Пепел. — Никто не знает, как все сложится. Пока я буду следовать за Лестой, а там посмотрим.
      — Уймись, Хелд, — попросила я. — Ну что ты, правда. Я обещала Пеплу помощь, я от нее не отказываюсь. Пепел, я же не отстану — как вы встретились?
      Паромщик подозрительно на нас покосился и занялся колбасой.
      — Да все просто. Я к трактиру шел. — Певец аккуратно снял ногтем нагар с фитилька. — А тут навстречу Хелд с кульком. Узнал меня.
      — Еще бы не узнать! — буркнул паромщик.
      — Говорит, что к тебе идет.
      — Ага! — подхватил Хелд. — А он мне — ее на улице нет, говорит, в гостинице она, говорит, и так, знаешь, уверенно говорит, прям будто сквозь стены видит… А я говорю — да нет, говорю, обещалась ведь снаружи ждать. А он говорит, как хочешь, мол, но в гостинице она.
      — Вошли мы в двери, тут к нам девочка-прислуга подбегает, дрожит вся, бедняжка. Сказала, что тебя в хелдовой комнате заперли, и псоглавцами пугают. Ну, мы скорее наверх, а дальше ты сама все знаешь.
      — Спасибо, — я поежилась. — Перепугали они меня крепко. Это все из-за того случая… Ну, помнишь, когда на нас напали, тебя поранили еще…
      — Не ходи больше в город, — вздохнул певец. — Хелд прав, может, нам стоит уехать?
      — Нам?
      — Ну да. Нам всем. И тебе, и приятелю твоему, Ратеру, и Хелду. И мне тоже, раз все так криво повернулось…
      Я покачала головой.
      — Не могу. У меня тут… много дел. Я не могу сейчас уехать. Потом, может быть.
      — Да какие дела, когда земля пятки жжет! — снова возмутился паромщик. — Вот споймают тебя, девонька, на кусочки порежут, а потом обратно сошьют, чтоб где клад лежит показала! За золото твое любой душу продаст, будь он хоть Пес Сторожевой, хоть примас андаланский, прости Господи… Поедем, переждем, потом вернемся, через годик-полтора…
      Тут не только в золоте дело, хотела сказать я, но только рукой махнула. Никуда я не поеду, пока Малыша не найду… пока его Амаргин на ту сторонуне заберет. Еще Мораг, покушения, обряд, Каланда. Взялся за гуж… Нет, не могу я уехать.
      А потом, вряд ли Амаргин меня отпустит. Может, это очередная сложность, которую мне необходимо преодолеть… мало ли что ему в голову взбредет, ехидне магической. Для него наблюдать как я корячусь — одно удовольствие. Начну ныть — пошлет на все четыре… Зато лекцию заумную прочтет в награду, если жива останусь.
      Холера черная.
      Неожиданно я зевнула. Разозлилась на себя и зевнула еще шире.
      — Иди-ка ты, госпожа моя, сны досматривать, — усмехнулся Пепел.
      — А вы?
      — А мы тоже прикорнем до утра, правда, Хелд?
      — И то дело, — паромщик раззевался вслед за мной.
      — Вы только в другую комнату не уходите, — попросила я. — Постель широченная, все поместимся. А то мне как-то не по себе одной.
      — Не стесним? — Пепел смотрел не на меня, а на паромщика.
      — Ни в коей мере. Широченная, говорю, постель.
      — Я лягу рядом с барышней, — заявил бдительный Хелд. — А ты, господин хороший, на краешке.
      — Да хоть на жердочке, — тут Пепел не выдержал и тоже от души зевнул.
 
      Полнолуние!
      В зелено-золотом небе медовой кувшинкой цвела луна. Воздух превратился в лунный сок — опаловый, янтарный, тающий, неистово-нежный, оставляющий в горле сладостное, с тайной горечью, с ума сводящее послевкусие. Что-то еще насыщало этот воздух, что-то, находящееся за пределами моего восприятия, отчего упоенно заныло сердце, а душа задрожала, как переполненный тонкостенный бокал…
      Луна! Ровного сияния ее было много, неохватно много, но глаза меня отчего-то подводили, казалось — зрение меркнет, хотя все вокруг было видно с ошеломляющей четкостью. Сумеречное бесплотное золото — лишь малая толика немыслимого света, что оказалась доступна моему человечьему зрению; остальное пронизывало тело тоской и радостью, неощутимым ветром проникало и уносилось прочь, даром расходуя на меня свое волшебство.
      Стеклянный Остров тонко вибрировал под ногами, сообщая всему телу едва переносимое напряжение, и мне мерещилось — сейчас меня просто разорвет на кусочки или же схлопнет, как мошку меж ладонями земли и неба.
      Ирис держал меня за руку, но я еле ощущала его прохладные пальцы: он, Ирис, находился сейчас по большей части там же, где весь этот остров, и весь этот воздух и лунный свет, а здесь, со мной — была лишь тень его, почти бестелесная, почти прозрачная, постоянно ускользающая тень. Эхо, отзвук, небыль, игра воображения…
      Каменные ступени в лунном свете прорастали странным собственным свечением. Стопы не ощущали тверди, лестница текла под ногами, вознося нас выше и выше, к лиловым громадам сосен. Кроны грозовым облаком затмили луну — и тень, как вздох, опустилась на нас.
      В тени пел соловей, четко выговаривая колдовское заклинание, перемежаемое то воркующими, то искристыми трелями смеха. Куда уж больше — у меня и так голова кругом от всего этого колдовства.
      Лес распахнулся будто занавес, открывая сплошь заросшую папоротником дорогу.
      — Ирис… погоди. Мне надо отдышаться, или я упаду.
      Услышала собственный голос как со стороны. Вообще-то я только подумала, что грохнусь, если мы не остановимся, а сказать об этом пока как-то еще не решилась…
      Оказывается, нет — говорю.
      — Лесс?
      Он смотрел мне в лицо, чуть хмурясь. Глаза его плыли где-то над моей головой, далеко, и чуть сбоку — совсем не там, где я.
      — Постоим. Пожалуйста.
      Крепко зажмурилась. Да что ж это такое? Я конечна, как замкнутый круг, мир безграничен, неохватен, он вблизи, рядом, в стороне, он проходит мимо, мимо, мимо, задевая меня лишь дыханием своим, кончиком крыла, пальцами по щеке…
      Пальцами по щеке. Ладонями по плечам. Крепко охватывает локти, прижимая их к бокам.
      — Лесс. Так лучше?
      Держит меня. Перевела дыхание. Разлепила веки.
      Ирис приблизился, вернулся из своего далекого далека, куда мне путь заказан. Почти целиком вернулся. Стал почти осязаем. Светлые серо-сиреневые глаза заглядывали в душу, в них качались камыши, порхали ночные мотыльки, всплескивала легкой волной река Ольшана.
      — Стеклянный Остров, — тихонько проговорил Ирис, — Такое место. Ты привыкнешь.
      — Вряд ли.
      — Ты сопротивляешься.
      — Разве?
      — Конечно. Тебе кажется что ты — запертый дом. Открой двери. Выйди наружу.
      Легко сказать! Я не знаю, где запоры. Где двери я тоже не знаю. Я бы взломала их, честно, но где они?
      — Я хочу к тебе, Ирис!
      — Ну иди. Иди за мной.
      И он удаляется, словно падает в пропасть.
      Я перестала ощущать его ладони, между нами возникла стеклянная стена. Это было тем страшнее, что он стоял вплотную и руки его сжимали мои локти. Вцепилась в одежду у него на груди, пальцы смяли несуществующую ткань, плоть его — лишь порыв ветра, если я сделаю шаг — я пройду насквозь…
      Лбом, грудью, ладонями — в стеклянную стену, с размаху! И еще раз! И еще!
      — Неееет… Не могуууу…
      Со дна пропасти, из полной тени бездны звали его глаза:
      — Ну иди же ко мне. Иди!
      — Не могу…
      — Иди, Лесс.
      — Не получается! Вернись! Побудь со мной, мне страшно.
      — Хорошо. Хорошо. Как ты хочешь.
      Закапываюсь лицом в складки одежды, в расшнурованный ворот, в шелк рубахи. Легкое тепло, горьковатый пресный запах воды, тины, ивового листа. Виском упираюсь в порожек ключицы, под щекой — твердый покатый свод его груди, сердце стучит… Зараза! Сердце стучит, как у нормального человека, часто стучит, громко, зараза…
      Пауза.
      — Пойдем, — сказала я.
      А то у меня опять ум за разум заходит, только уже в другую сторону…
      Отодвинулся. Улыбнулся:
      — Не бойся ничего.
      Когда ты рядом, я ничего не боюсь. Потерять тебя боюсь. Собственно, только этого я и боюсь…
      Проклятье, зачем я тебе?
      Всего лишь — игрушка. Э, пусть игрушка, пусть что угодно, только…
      Папоротники — по колено. Перистая сумеречная прогалина вглубь соснового леса, обрамленная искрами светляков. Колоннады стволов перевиты лентами тумана. Меж стволами колыхалась живая прозрачная тьма, полная шелеста и движения. То ли там ходили пугливые звери, касаясь боками шершавой коры, то ли взмахивали крыльями ночные птицы, поглядывая на нас с ветвей. Над головой зеленая проточина неба стремительно теряла золотой оттенок; из-за спины, со стороны материка споро растягивала свой плащ темная звездная синева.
      И еще раз раздвинулся занавес — сосны расступились и мы вышли на самую вершину холма, словно снегом заметенную лунным сиянием. Волны высокой травы казались сугробами, черные вертикали стоячих камней полосовали тенями лунный снег, а небо за ними густело ночным кобальтом, наискосок перечеркнутое Млечной Дорогой.
      Близость неба была очевидна — луна, огромная как соседний холм, показывала спину из-за края земли. Тело луны изрыто оспинами, складывающимися в улыбку. Оспины ее напоминали отверстия в теле свирели, и неоглядное пространство переполняли переливы неслышных нот, выдыхаемых ночью.
      Свет луны легок как разбавленное вино. В воздухе — терпкость и неистовство, и еще пропасть всего того, что я не чуяла, но каким-то шестым чувством знала, что оно есть и оно действует на меня.
      На вершине одного из камней сидел филин.
      Он повернул кошачью голову, следя за нашим приближением, и я вдруг поняла, что это не филин, и что голова у него в самом деле кошачья. Узкие глаза горели зеленью.
      — Кто это, Ирис?
      — Это камана.
      — Камана? Такая же, как у верховного короля на гербе?
      — Наверное. — Ирис пожал плечами.
      Камана переступила когтистыми лапами, боком перебираясь на край камня. Распахнула совиные крылья, и ее вдруг бесшумно снесло вниз разлапистым кленовым листом. И повлекло — низко, над самой травой, до темной стены леса, где косматая хвойная тьма проглотила ее. Из мрака донесся печальный кошачий крик.
      Ирис потащил меня вперед, но я не могла оторвать глаз от сосен, скрывших чудесную тварь. Лавен Странник некогда начертил на своем гербе птицу с рысьей головой, каману-посланницу. Вот уж не думала никогда, что увижу ее въяве.
      — Королева.
      Вздрагиваю от рывка — Ирис прибавил шагу.
      Между двух камней, перекрытых третьим наподобие ворот, сгустилось снежное сверкание. Высокая статная фигура, прямая, словно луч, в медлительном вихре переливающегося серебра. Едва проступающие очертания змеино-тонкого тела, летящие волны пепельных волос, лицо будто ледяное лезвие, жадная жесткая улыбка, глаза ярче лунного света.
      — Моя королева.
      Ирис упал на колено. Я опустилась рядом с ним в белую от луны траву; по левую руку угольным провалом протянулась тень гигантского камня.
      Королева не отбрасывала тени. Королева сама — источник света, хрустальная ваза, ледяной меч, холодный, свернувшийся жгутом ветер. Плоть ее почти прозрачна. Сила ее пугала даже малой частью своего присутствия.
      — Королева. Эта смертная — моя. Я ручаюсь за нее.
      — Да, мой милый.
      Воздух складывал слова сам из себя. Королева улыбалась отстраненной, нежной, алчной улыбкой. Она глядела на меня, и в то же время мимо. Улыбающиеся губы ее были неподвижны.
      — Я приглашаю тебя, Ирис. И тебя, смертная. Будьте моими гостями.
      Сияние свилось в изломанную сизую молнию, пляшущую меж камней, будто слетевшую с неба и не желающую войти в землю — и вдруг рассыпалось тончайшей звездной пылью, пеплом оседая на непотревоженной траве.
      — Проход открыт, — хрипло сказал Ирис. — Вставай, Лесс.
 
       Из меня сделали парнишку. Правда, для этого мне пришлось пер е бинтовать грудь, платье заправить в широкие холщовые штаны, натянуть поверх совсем уже необъятную р у баху, плечи которой сползали аж до ло к тей, а рукава болтались до колен. Ну, рукава-то я подвернула, а вот ворот, хоть и зашнурованный, сползал то вправо, то влево, открывая белый сверкающий шелк. Поэтому изнутри ворот подкололи двумя драгоценными ф и булами; те, что попроще оказались слишком большими. Кроме того, Пепел выстриг мне челку, пада ю щую на брови, а все оставшиеся волосы подобрал под бесформенную войлочную шляпу с о б висшими полями, которая наоб о рот, оказалась несколько тесновата, ее пришлось подпороть. В довершении всего Пепел велел мне разуться. Осмотрел босые ноги, покачал головой и в е лел пойти в гостиную и залезть в камин, где хорошенько потоптаться на старой золе.
       В итоге из меня получилось изрядное пугало.
       Над Хелдом особых расправ учинять не стали, только заставили влезть в одежду н а столько грязную и рваную, что он сейчас же превратился в нищего. Его тоже разули, одежду и сапоги завязали в драный узел. Пепел соскреб со светильника немного жирной гари и м и зинцем прорисовал на паромщиковом лице морщины, складки у губ, затенил глазницы, доб а вил под глазами мешки, мазнул по вискам — вместо паромщика на нас глянул древний, хотя еще крепкий старик. В довершении всего художник вернулся ко мне, запачкал щеки и возле рта, растер все это рукавом и остался очень доволен.