Истоки (Книга 1)

      В голове зашумело еще сильнее, и Денису показалось, будто вишневый куст стремительно, прямо в глаза вытягивает свои ветви. Он отпрянул, падая навзничь. Александр и Матвей подхватили его, усадили на лавку, он привалился спиною к стволу дерева. Долго не сходила серая бледность с его щек. Ноздри нервно вздрагивали. Он проводил по лицу ладонями так, будто умывался, сняв с усов мокрые лепестки яблоневого цвета, с бессмысленно странным видом посмотрел на них.
      - Костя... Вот как вышло... А тут сердце... - тихо, но договаривая фраз, сказал Денис, а его бледные, внезапно выцветшие глаза смотрели в далекий заволжский простор.
      - Светлане пока не надо говорить, - сказал Александр.
      - Пока не надо, успеет, нагорюется, - согласился Матвей.
      Денис выпрямился, голос обрел твердость:
      - Пойдем к Любови Андриановне - Больше всего боюсь за Женю: впечатлительный, нервный. Где же Юрий?
      Из сеней выбежали шумные, веселые мальчишки и девчонки, нагибались над грядками, ощупывая мокрые цветы. Женя и Лена бегали по саду, раскачивали молодые деревца, стряхивая на головы дождевые капли.
      В калитке, опираясь раскинутыми руками о стояки, утвердился огромный - годовой под навес - Макар Ясаков.
      - А что, сват, мой зятек не явился? - колоколом гудел Ясаков.
      - Пока нет, Макар Сидорович.
      - Ничего, сват, явится. Дело у него такое, значит, секретное.
      - Секретное, а гудишь на весь поселок, - послышался голос Юрия за его спиной.
      - Авакай, курмакай! Беда мне с моим голосом. Даже во сне замычу, жена пугается. Помяни мое слово, сват, родит Светка внука, и Костя тут как тут. Я спустил до жены директиву: готовь брагу на двух хмелях. Зятька угостить надо. Жена для совета, теща для привета, а хороший тесть - когда выпить есть, - говорил Ясаков. - Э-э, сват Юрас, ты совсем несмышленый.
      - Чем же я плох, Макар Сидорович? - подлаживался Юрий под простоватый тон Ясакова.
      - Не понимаешь свою должность, вот чем плох ты, Юрас. Если бы меня поставили заместо тебя парторгом, к слову сказать, я бы похрапывал на всю Волгу. Отоспался бы, значит, и давай брюхо чаями греть. Потом покурил бы папирос с золотым ободком - и айда руководить! Надел бы френч, сапоги. А у тебя обмундирование без авторитета: рукава выше локтей. Аль денег не хватило на полную-то рубаху? Виду нет, сват, виду. - Ясаков вдруг округлил дегтярно-темные глаза. - Пойдем, Денисыч, в дом, сядем рядком, потолкуем ладком. Я дам тебе указания, как должность понимать. - Постукивая по своему потному темени, Ясаков закончил: - В этом сельсовете, как пчел в улье, много разных идей.
      - Пойдем, Макар Сидорович, - согласился Юрий, - открывай кладовые сельсовета. Только ведь я уже не секретарь.
      - Вот я и говорю, амуниция тебя подвела, нету авторитета в амуниции. Заместо тебя тот маленький, в сапожках? С усами-то? Не серчай, Юрас, видать, мужик обточенный, шлифованный. Иголку не подсунешь...
      Юрий, Макар и Александр вошли в дом. В столовой сидели отец и дядя, облокотившись на стол, склонив головы. Комнату заливало солнце, и в этом ярком свете тускло горела электрическая лампочка, которую никто не догадался выключить.
      В Костиной комнате пронзительно и требовательно закричал родившийся человек пока без имени, никому не известный, но уже заявлявший о себе зевласто.
      - Ага! Разрешилась дочка! - загудел Ясаков. - Эй, младенец, ори сильнее, отец услышит, прилетит.
      - Помолчи, сват, - тихо сказал Денис.
      ...Нелегкая выпала в этот день роль на долю Александра: встречал у ворот отцовских товарищей по работе, приходивших поздравить Дениса с днем рождения, объяснял им, что в связи с родами Светланы праздник переносится. О несчастье своем Крупновы молчали то ли потому, что не верилось в смерть Кости, то ли не хотелось им выслушивать соболезнования.
      Ночью Матвей по вызову срочно уехал в Москву.
      Через неделю новорожденного мальчика назвали Костей - в память о погибшем восемь месяцев назад в далекой Испании отце его, летчике-добровольце, капитане военно-воздушного флота.
      XXIII
      Гибель Константина зимним холодом опалила Крупновых. Надолго поселилась в их семью гнетущая тишина. Все, от детей до стариков, заметно изменились.
      Погасли бесовские искорки в быстрых глазах Лены, стала она задумчивой и как бы чего-то ищущей. Девятый класс окончила без радости. Прежде рвалась на Волгу, в лес, ходила так, словно с чувством снисхождения, едва касалась земли. Увлекало ее только необыкновенное, броское. Красивыми казались люди с резкими чертами, с горящими глазами. Жадно ловила необычный поворот головы, косо брошенный взгляд, эффектный жест, хлесткую фразу. Настоящий человек, думалось Лене, живет - душа нараспашку. Влюбляется с первого взгляда, его чувства остудить может лишь смерть.
      Настоящим человеком был гордый сокол Константин.
      Лену обижало, когда в семье говорили, что Костя служит на Дальнем Востоке. Нет! Он "зорко охраняет священные границы"! Он не летает, а парит на самолете в облаках, пронзительно вглядываясь соколиными глазами через море, чуть ли не в самый дворец микадо.
      Каково же было ее недоумение, когда однажды, вернувшись из театра (смотрела пьесу о летчиках), Лена увидела своего гордого сокола. В столовой в кругу родни, сбросив тужурку, сидел он в нижней рубахе, красный, загорелый, с белесыми бровями, и виновато посматривал добрыми глазами на свою жену, обыкновенную, веснушчатую. Непонятно, почему орел не выхватил себе сказочную красавицу, а женился на дочери сталевара Ясакова. Был веселый, свойский, пил вино, ероша пятерней волосы, красное широколобое лицо потело, глаза смеялись довольно.
      За сутки до получения известия о смерти Кости Лена услыхала:
      - В кого Ленка такая заковыристая? Собрала из трех лучин, а какого жару дает! - сказала мать, а отец успокоил ее:
      - Поработает на заводе, человеком станет... В молодости-то и мы с тобой на выдумки сильны были.
      Слова эти ошеломили Лену, потому что отец со своими костяными мозолями на запястьях был для нее героем, одним из тех солдат революции, которые под руководством самого Ленина опрокинули старый мир. Ведь это о них, об их титаническом подвиге поется: "Весь мир насилья мы разрушим..."
      Смерть Кости круто повернула в душе Лены тот стержень, на котором держались ее понятия о героическом и будничном.
      Теперь с подругами Лена встречалась редко: раздражало их веселое щебетание о том, какие они умные, в какой техникум пойдут и кем будут, кто кому нравится, кто кого обогнал в плавании. Не желая никому нравиться, она перестала встряхивать головой. Альбом с героическими физиономиями артистов сожгла, растапливая во дворе печку.
      Жалко было мать. Постарела Любовь Андриановна, тихой, невыплаканной тоской темнели провалившиеся глаза, голос звучал хворо, нерешительно, и ходила она теперь нетвердо, боязливо сторонясь углов. Лена одна стирала белье, готовила обед, по утрам кормила отца и братьев. А когда мать слабела, Лена водила ее в баню, мыла и причесывала.
      Горькой жалостью жалела Лена невестку...
      Как-то за чаем Светлана мрачно поглядывала на Александра и Лену; они, усадив между собой Женю, горячо шепотом спорили.
      - Если Гитлер полезет, рабочие свергнут его! - говорила Лена. - И дня не продержится, паразит припадочный.
      - Заладила, как поп на клиросе! А дядя Матвей другое говорит: стоит заиграть военному оркестру, как у немца вырастают рога бодливого животного, копыта выбивают такт марша "Дранг нах Остен!".
      - Ты с ума спятил! - выкрикнула Лена, вскакивая. - Посмотрите на него, мама! Как смеешь оскорблять немцев? Знаешь, кого они дали?
      - О чем молодое поколение? - спросил Денис.
      - Папа, Санька наш заразился от Рэма. Гнусно думает о рабочем классе Германии. Не верит, что они готовы умереть за Советский Союз. А я верю им, как тебе, как маме! - Лена нагнулась к брату, упираясь лбом в его лоб. Знаешь, кого немцы дали?
      - Многих и даже Гитлера. Дали много, а взяли того больше. Не оскорбляю, а сожалею: народ-вояка, а головы нет - коммунисты перебиты. Немцы попрут. А мы будем лупить каждого, токарь это или пекарь. Верно, Женя? - спросил Александр.
      - Верно! И я сам пойду на фронт. И отомщу за отца!
      - Ты будешь делать, что захочу я! По дорожке Крупновых не пущу. Уедем в деревню. Будешь учителем... Учителей не берут на войну, - быстро заговорила Светлана звенящим голосом, злобно поглядывая на Александра.
      - Напрасно, Светлана Макаровна, вешаешь лапшу на его мозги. Он должен отомстить за отца. Это его право, - сказал Александр.
      - Не смей кружить голову моему сыну! Не дам вам сына, не дам!
      - Света, да что ты? Одумайся, что ты говоришь, - тихо сказала Любовь Андриановна.
      - Вы, мамаша, невозможная мечтательница. До старости в облаках летаете, - сказала Светлана. - А люди кругом живут для себя. Для них идея - вроде "господи помилуй". Я ведь все вижу и знаю.
      Светлану не перебивали: наконец-то заговорила, а то все молчала, оглушенная несчастьем.
      - Мне даже обидно за Юру, - продолжала Светлана. - Столько лет ждал эту самую Юльку... Она небось не больно монашничала... рот не разевала. Ухари - отруби да брось - что Рэм, что Юлька. Смеется она над тобой, Юрий Денисович.
      - Пусть смеется, все равно нельзя обрубать, - вдруг определенно и решительно сказал Александр. - Мне так эта Юлия понравилась больше всех. Не раз встречал ее у Рэма в общежитии. Меня тянет к Солнцевым, да. Пусть у Рэма душа косорылая, может, и у сестры его... взял черт бредень, перепутал, сучков понакидал... Все равно с такой расстанется только дурак или трус. Ну, чего ты, отец, усмехаешься? Не по мне простенькие да податливые. Скука! Настоящий человек гордый, за его любовь надо бороться.
      Мать и отец переглянулись.
      Юрий спокойно выдержал взгляды родных.
      - Не любит она тебя, - сказала мать, - ну и мудрит.
      Юрий взял суховатую, со вздутыми венами руку матери, потерся о нее щекой.
      - Мама, вы не все знаете... Да и я не все знаю. Незрелую рябину не ломают.
      - Вот как! Тогда горшок об горшок - и врозь, - сказал отец. - На родителя оглядывается она? А родитель-то пухнет. Не из того металла. Под блюмингом давно не был. Пустота внутри. Коррозии подвержен. Спроси у матери, как мы с ней...
      Лене очень понравился ответ Юрия:
      - Вы с маманей... У вас одно сердце.
      "Молодец! Правильно!" - подумала Лена. Она встала, подошла сзади к Юрию, обняла его и спросила шепотом:
      - И обрубить нельзя? - Не разжимая рук на его шее, заглянула в глаза. - Нельзя, значит...
      - Помяните мое слово, батюшка, - обратилась Светлана к свекру. - Сашу тоже испортите. Замечтается и не заметит, как закрутит его эта хитрюга толстомясая, Марфутка Холодова. Да что, неправда, что ли? Юрий не клюнул, теперь Сашу обрабатывает. Миша почему не живет с нами? Фантазия одолела. И Костя был такой же: у меня одна пара туфель, а он только и знал, что самолеты, да книжки, да мировые вопросы. Женя пожил у вас - испортился. Выдумал испанок, стихи чудные. Пока не поздно, я возьмусь за него: пусть без воображения идет в жизнь.
      - Нет, мама, хитрить я не умею и не буду! У каждого своя судьба. Пусть девчата учат, а мужчины должны защищать Родину. Если ты против меня, то я могу... я хочу, чтобы ты была... чтобы я мог тебя любить... тяжело, когда не могу...
      Со страшной силой закипели в сердце Светланы и давняя досада на сына за его непонятную, чужую душу, и раздражение против Крупновых. Обманули ее этот дом, этот сад, эти здоровые, веселые люди, сулившие ей покой...
      - Женьку и Коську я вам не отдам! Пусть без них пролетарии всех стран соединяются. У вас жить - как на большой дороге: того и гляди, под колесо попадешь! - звенящим голосом говорила Светлана. - Даже кошки защищают своих котят, а вы суете детей в самый огонь: "Не жалей себя, погибай за идею!" Вы погубили Костю! Где он? Вернет ваша Испания его? - Голова Светланы, как срубленная, упала на стол.
      Женя стал утешать ее, гладить голову. Вдруг мать вскочила.
      - Молчи, юродивый! - крикнула на Женю и ударила его по щеке.
      Крупновы молчали, только Денис, уходя, сказал:
      - Дура ты ясаковская.
      Светлана, бледная и опустошенная, глядела в самовар на свое уродливое отражение.
      - Господи, какая я несчастная! - она непривычно перекрестилась, встала и шагами беспредельно уставшего человека ушла.
      - Папа, может быть, вернется, - сказал Женя.
      Никто не обратил внимания на слова мальчика и на то, как заискрились надеждой его глаза, вдруг страшно повеселевшие.
      Потом Светлана долго сидела у кровати Жени. Он молча слушал ее ласковые и виноватые слова, не мигая, отчужденно смотрел в лицо темными, скорбными глазами. И Светлана с ужасом почувствовала: сын уходит от нее...
      Внизу в комнате заплакал маленький Коська. Крик младенца вызвал прилив молока в груди Светланы. Костя жадно глотал молоко, мял деснами грудь. И это напоминало ей молодость, кормление маленького Жени. Не удержала горячих и обильных слез. Плакала над тем, что счастливой жизни никогда не вернуть, что она должна жить как-то иначе, чтобы сохранить любовь Жени, доверие и уважение Крупновых.
      XXIV
      Женя долго не верил, не мог поверить в смерть отца. И все-таки последние его надежды погасли... Неделю метался и таял Женя в горячке. Ни днем ни ночью не покидал его отец: то вместе с ним на самолете взмывал он к солнцу, то тяжелыми мечами отбивался от врагов в узком ущелье, то оба, сраженные пулями, умирали на раскаленных камнях пустыни, то снова шли с отцом и пели его песенку: "Ох, трудна наша дорога, да другою ноги не пойдут..."
      А когда Женя пришел в себя, он увидал маленькую бабушку Любушку, ее узкую кровать, столик. Значит, она поселилась в одной с ним комнате.
      Женя попросил постелить ему на столе перед окном, чтобы видеть Волгу. Александр перенес его на стол. Любовь вязала перчатку, изредка поглядывая на внука. Тонкое тело его, прикрытое до подбородка простыней, вытянулось на столе; смутно желтели запавшие щеки: густые ресницы бросали траурную тень. Временами ей казалось, что он умрет. И тогда она вспоминала и обдумывала его короткую жизнь. И тут как живой вставал перед ней Костя...
      - Может, свет включить, сынок?
      - Включи, а я буду на тебя смотреть.
      Маком расцвела лампа на столе.
      Вернулся с работы Денис, и Женя улыбнулся, услыхав его густой мягкий голос:
      - Ну, как дела, Евгений Константинович?
      - Все в порядке, дедуня, я здоров.
      Старшие заговорили о делах своих, а мальчик брал с блюдца вишню, сосал кислый сок.
      Он прислушивался к звукам их голосов, не вникая в смысл слов, и в душе медленно устанавливался новый мир тишины.
      - Женя, - ласково говорил дедушка, - хочешь поехать в совхоз? Степь без конца и края. Посмотришь косяки лошадей. У них крепкий кумыс. Кто пьет его, становится богатырем. Там отдыхают наши заводские. Марфа Холодова там. С тобой поедет Лена. Ты все еще называешь ее Испанкой?
      - Называл, но это нехорошо, потому что неправда. Это было до письма о папе. Теперь я узнал всю правду и никогда не буду выдумывать.
      - Сынок, сынок, рано отказываешься от выдумки, - сказала бабушка.
      Спустя двое суток ранним утром у ворот глухо зацокали конские подковы по булыжнику. Лена глянула из окна. У калитки спешились два всадника в белых бекешах, в войлочных белых шляпах. За поясами кинжалы, за плечами ружья. На левой руке одного из них сидел на рукавице дремлющий под колпачком седой беркут.
      Лена встретилась глазами с молодым татарином. Картинно отставив ногу, он смотрел на нее с улыбкой.
      - Мы за мальчиком приехали, за Женькой. Есть у вас такой мальчишка-малайка?
      - Есть.
      Пастухи кумысолечебницы привезли бурдюк кумыса, горьковатые запахи степных просторов. Во дворе запахло лошадьми. Они косили на людей злые глаза. Один из табунщиков был пожилой казах, с продольными морщинами скуластого коричневого лица, молчаливый. Он сел во дворе на полено, не спуская с руки беркута, так и просидел, пока собирали Женю в дорогу.
      Другой был разговорчив. Загорелое до черноты лицо дышало юношеской свежестью, на верхней губе темнели редкие усы. Разговаривая с Леной, он смотрел на нее из-под прижженных солнцем ресниц.
      Лене понравился молодой табунщик, и она не отходила от него.
      - А это кто? - спросил он, указав глазами на Александра, вернувшегося из ночной смены.
      - Мой брат.
      - Тоже молодец видный. Ему есть письмо от Марфы - такая девушка отдыхает у нас. - Табунщик подошел к Александру, достал из-за голенища конверт и передал ему. Потом вернулся к Лене, похвалил Александра, сел и вдруг прищелкнул языком: - Все вы красивые!
      - И я? - спросила Лена.
      Он стебанул плетью по голенищу сапога, отчаянно взглянул на Лену.
      - Вы сильно красивая.
      - Этого никто мне не говорил.
      - Эх ты! Неужели? - татарин сокрушенно покачал головой. - Хотя вы и очень интересная, врать не годится, - строго сказал он.
      Казах помахал плетью, подзывая к себе Лену.
      - Гляди, чудо!
      Серые грибы взломали асфальт на дорожке. Лене казалось это невероятным, но это было так: асфальт потрескался и сломался, а нежные водянистые шляпки грибов жили. Некоторые из них сломались, искривились, но большинство вылезло к свету и воздуху. Политые ночным дождем, они масляно блестели победоносными овальными головками.
      - Да, это чудо! - сказала Лена.
      Табунщики увезли Женю в степь. Сидел он на лошади позади казаха, держась за его пояс.
      Лена вышла на равнину провожать.
      - Привет передайте Марфе.
      Молодой кинул на нее быстрый искрящийся взгляд. Сдерживая коня, свесившись с седла, сказал:
      - А что привет? Сами приезжайте.
      Долго глядела Лена на всадников, пока не скрыла их синяя завеса тучи.
      Лена вернулась домой повеселевшая. Из-за бани взмывал и, взблеснув, падал топор. Лена поняла, что это Саня колет дрова. Как она помнит, братья всегда в это время заготавливали дрова. Подкралась к Александру, когда он, расколов бревно, нагнулся собирать поленья, повисла на его спине, сомкнув на горле руки. Рывком он сбросил сестру со своей спины.
      - Саня, что пишет тебе Марфа?
      - Подлизывается: мол, присылайте Женю, я, мол, за ним пригляжу.
      - Ну, как ты грубо...
      - Можно мягче: ластится.
      Они кололи дрова до полудня. Потом Саша лег отдыхать за баней в затишке, а Лена пошла в дом.
      Мать, не домыв полы, присела на пороге перед лоханью, рассматривая что-то на своей руке.
      - Опять ты, маманя, взялась за полы!
      - Вот что осталось от Кости. - Мать развернула красный футлярчик. Лежал в нем обгоревший, расплавившийся иностранный орден. - Летчик, Костин товарищ, принес. Сбили Костю немцы около Мадрида. Сгорел сынок...
      Любовь Андриановна умолкла. Слезы катились по морщинам щек. Это были первые слезы после получения известия о смерти Кости. Лена села рядом с ней на пол, прижала к груди ее седую голову. Она не мешала матери выплакаться и сама плакала. Это было окончательное примирение с несчастьем перед тем, как начинать новую жизнь.
      - Напишу дяде Матвею в Берлин: мол, немцы сожгли Костю. Пусть дядя глянет в их глаза вот так! - Лена нахмурилась, и мать впервые почувствовала, что взгляд у нее крупновский - беспощадный, приземляющий.
      Любовь Андриановна выпрямилась, твердо сказала Лене:
      - Снохе помоги. Заперлась в комнате, как медведица раненая в берлоге, то воет, то кричит на ребенка.
      XXV
      Светлана редко выходила из своей комнаты, днем занавешивала окно, потому что солнце раздражало ее. Новорожденный кричал часами, и она, чтобы утешить его, кормила часто и бессистемно, а он кричал еще сильнее, как будто бы вместе с молоком вливалась в него тоска и тревога матери.
      - Такая анархия погубит мальчишку, - сказал как-то Александр. - То у него запор, то свищет, как из гуся. Непорядки!
      Женщина метнула на него насмешливый взгляд.
      - Учитель! Женись, тогда узнаешь, как их воспитывать!
      Но, увидев, с какой лаской смотрит деверь на ее сына, улыбнулась, и веснушчатое лицо ее вспыхнуло материнской радостью.
      - Эх, парень ты парень! Легко и светло у тебя на душе. Завидую. А вот женишься, привяжешься к человеку, а его...
      Александр, стиснув зубы, молча ждал, когда она справится со слезами. Потом уверенно, как о деле, давно решенном, сказал:
      - Костю возьму в светелку. Сегодня начинается у меня отпуск, вот мы с Костей и подружим.
      - Чудной ты парень, Саша! Надо бы спорить с тобой, а не могу.
      - А что попусту спорить-то? Чай, мы не полоумные.
      - Я говорю, простой и чистый ты.
      - Часто купаюсь, оттого и чистый, - пошутил Александр.
      Нарядную ветловую качалку, похожую на гнездышко, перенес он к себе. Сам купал маленького Костю, ловко держа скользкое тельце в жестких руках, кормить носил по регламенту, в соблюдении которого проявлял железную стойкость и неумолимость.
      Уравновешенность, неторопливые речи парня, сдержанные движения его крупной и легкой фигуры вселяли в душу Светланы ясность и твердость. Зная, что Саша в доме, она чувствовала себя спокойнее.
      Крик краснолицего малыша не трогал Александра: парень сидел у стола за книгами. Если Светлана или Лена хотели взять Костю на руки, Александр, хмуря брови, говорил:
      - Не балуйте человека! Орет? Это единственная возможность у него заявлять о себе. У кого дети, у того и крик.
      Лена гибкой лозой склонилась над младенцем, нежно воркуя:
      - Миленький мой! Гуленька! - и, выпрямившись так порывисто, что на груди натянулась кофточка, бросила брату вызов: - А все-таки Костя чудесный!
      - Комок мяса и слабых костей. Но мы сделаем из него человека.
      - Ты не любишь этого крошку!
      - Пока не за что. Не заслужил. А ты, Лена, любишь?
      - Да, люблю! - вызывающе ответила сестра, как и многие девушки, считавшая, что способность чувствовать является исключительно способностью женщин. - Он такая крошка, такой маленький человечек, такой топсик!
      Александр взял колыбель и пошел к дверям.
      - Ты куда?
      - К тебе в комнату отнесу.
      - Этого не нужно. Зачем же? Я не умею с ним...
      - Ты же любишь его безумно, у тебя ему будет лучше.
      - Нет, нет! Ты все понимаешь очень упрощенно.
      - Подхалимка, - все так же ровно сказал брат. - Безответственная. Не любишь его, но он ловко играет на твоих нервах, вот ты и подлизываешься к нему. Все женщины артистки, ломаки.
      - Не стригись наголо, пожалей кудри. Без волос уж очень строгий вид у тебя. Недобрый...
      - Хорошо, кудри пожалею, но и лохматым добрее я не буду.
      - Ты подражаешь Юрию.
      - А он мне.
      Лена налетела на брата с кулаками, но вдруг обняла его и попросила:
      - Не сердись на меня, пожалуйста.
      Пристально, с недоверчивым вниманием посмотрел на нее Александр.
      - Не понимаю женщин: добры они и красивы, по зачем же мучают людей? И ты, Ленка, будешь такая же?
      - Сань, ты влюбился, да? - тихо спросила Лена.
      Он ответил тоном обреченного:
      - Как бы мне не жениться.
      Вышел в сад на скамеечку под дубом и начал чертить по песку палочкой замысловатый узор. Подошла Светлана, села рядом.
      - Думай, Саня, пока не поздно. Избегай тихоньких, ласковых, они мох, а не женщины, - сказала она, проводя палочкой по готовым линиям узора. - Не умеют ни любить, ни ненавидеть. Вместо любви - привычка, привязанность, а ненависть не поднимается выше злости.
      Налетел из Заволжья горячий ветер. Над головой зашумел листвою дуб, по дорожке, по плечам Светланы заметались золотистые блики. Александр растер ногой рисунок на песке, вздохнул.
      - Ну, еще, еще говорите, Светлана Макаровна.
      - Мужчины добиваются ласки да нежности, ну вот девки и прячут ум, щебечут и ломаются. С ними нужно как с товарищами спорить, вести себя попроще. Особенно умную не выбирай - умные башкой живут, а души-то в них нет. Баба без души, да с умной головой - страшная. Правда, и такие, как Марфа, тоже не для тебя: темная, глядишь на нее и ждешь всякое. Сама не знает, что сделает через минуту.
      В этот день Александр не принес Светлане Костю на кормление в назначенный час. Она поднялась в светелку. Деверя там не было. Не явился он и к ужину...
      Горячее, беспокойное желание сейчас же повидать Марфу Холодову овладело Александром мгновенно. Правда, и прежде он часто смотрел вечерами на далекие огни кумысолечебницы, где отдыхали Марфа и Рэм Солнцев, но не терял власти над собой. Теперь же, представляя себе ее глаза, блестевшие неверным блеском в сумеречных сенях, улыбающиеся губы, он досадовал на себя за свою обидную, почти собачью покорность перед ней.
      "Надо поговорить с ней обо всем", - думал он сейчас, вкладывая в эту неопределенную фразу все то беспокойство и смутные томления, которые вызывала в нем Марфа. Он не замечал ни Волги, горевшей разноцветными огнями закатного солнца, ни стаи молодых утиных выводков, близко подпускавших лодку к себе. Забыл, что в лодке ружье, греб изо всех сил, откидываясь корпусом назад. Голая спина, искусанная мошкарой, обливалась потом, весла гнулись и скрипели. Дыхание становилось все короче и отрывистее. Сумерками обогнул островок, разжал онемевшие руки, и лодка с опущенными веслами, гонимая косым течением, врезалась в песчаную отмель.
      Александр встал на песок, пошатываясь от усталости. Провел ладонью по груди, удивился, что так много выступило соли на коже. Безлюден был берег в этот вечерний час, только за темнеющей грядой ивняка слышались голоса людей. Одинокая звезда смело и весело горела над ним ясным, чистым светом, чем-то напоминая ему такую же ясную, безоглядную жизнь, которую вел он до сих пор.
      "Может быть, вернуться домой?" - подумал Александр, чувствуя, что не сделает этого, что он уже не тот, каким был до того, как покорился сильному и слепому желанию увидеть Марфу. Спрятал лодку в нависших над водой кустах, примкнул цепь к корням затонувшего вяза и направился к усадьбе совхоза.
      Сначала он не понял, что там происходило. Стайка ребятишек промчалась мимо него с гиканьем и криками:
      - Запирай ворота! Лови их!
      В коровий загон, обнесенный частоколом, забежала лосиха со своим теленком. Громко хохоча и что-то выкрикивая, ворота закрывала расторопная, крупная и, видимо, очень сильная женщина в белой кофте. Подойдя ближе, он узнал Марфу. Глаза ее горели азартом.
      - А, Саня! Помогай нам, милый, помогай! - Марфа сунула ему в руки конец веревки, другой конец зажала в своей руке и бросилась к изгороди. Заходи!
      Бурая, молодая, вероятно первотелок, лосиха, металась по загону, раздувая широкие ноздри. Теленок не отставал от нее.
      Александр подошел к Марфе, положил руку на ее плечо.
      - Выпустим их, а? - упрашивал он женщину. Но она сбросила его руку, презрительно ответила:
      - Да ты вовсе глуп! А еще парнем называется. Помогай, тебе говорят!
      В это время в узком лазе частокола показалась взлохмаченная голова Рэма Солнцева, и вот он сам в два прыжка подскочил к Александру.
      - Где тебе лосих ловить, Сашка! Вот я живо заарканю, не мешай!
      Лосиха играючи перемахнула через натянутую веревку и помчалась к теленку.
      - Марфута, держи крепче! - орал Рэм.
      Заслонив теленка, лосиха терлась боком о частокол, поводя ушами. Несмело подкрадывались к ней ребятишки с хворостинами. Рэм и Марфа, натянув веревку, обходили животных с боков.
      В душе негодуя, но все еще стараясь улыбаться, Александр силой разжал руки Марфы, намотал веревку на свою согнутую в локте руку.
      - Не дам.
      Но Рэм тянул веревку на себя. Марфа и подростки, помогая Рэму, гроздьями прилипли к веревке. Плечо Александра обожгло, и в ту же секунду он опрокинулся навзничь. И он увидел веселые глаза, влажные полные губы Марфы, склонившейся над ним.
      - Ах, Саня, ушибся, милый мальчик! - она схватила его за руки, а когда он вскочил, нечаянно на мгновение прижалась грудью к его плечу, как тогда в сенях во время грозы.
      Лосиха, разбежавшись, взвилась и словно проплыла над частоколом, лишь на одном из кольев остался клочок ее шерсти.
      Попыхивая в лицо Александра дымом папиросы, Рэм сказал:
      - Не переходи дорогу, - повернулся к Марфе, обнял за плечи. - А я вот поймал молодую...
      - Да ну тебя, Рэм. Давай косынку-то.
      Рэм вытащил из кармана розовую с крапинками косынку, встряхнул и накинул на голову Марфы.
      - Поймаем лосенка, - сказала она, сверкая сумасшедше-веселыми глазами.
      Тонкие ноги лосенка дрожали, налитые страхом глаза выкатились из орбит. Он кинулся на изгородь, не одолел высоты и упал спиной на утрамбованную копытами землю. Жалобный рев его больно смял сердце Александра.
      - А ну, расходись! - гневно крикнул Александр и с такой силой рванул веревку, что несколько человек упало на землю.
      Но тут подоспела Марфа и потянула веревку к себе, вызывающе улыбаясь. Лосенок снова бросился к частоколу и, опять ударившись спиной о жесткую землю, присмирел.
      Александр присел на корточки перед ним: теленок еще дышал, по беловатым шелковистым молочным губам стекала изо рта кровь.
      - Эх вы! - Александр резко повернулся и, ссутулившись, вышел из загона.
      У ворот догнала его Марфа.
      - Ты куда же, Саня?
      - Домой.
      - Здорово живешь! Зачем приезжал-то? Ночуй тут, а завтра вместе домой. Отпуск мой кончился.
      Он смотрел в ее наивные с раскосинкой глаза, думал: "От нее всякое можно ждать".
      Застегнув куртку на все пуговицы, вышел за ворота.
      XXVI
      Он спустился к Волге, отвязал свою лодку, оттолкнулся от берега. Но потом снова пристал под темный навес ивняка. То ходил по песчаной, тускло светлевшей в ночи косе, то садился в лодку.
      "Да и не к ней я ехал-то, - утешал себя Александр. - Женьку хотел повидать". Он удивился тому, что так поздно вспомнилось о самом главном о племяннике.
      На рассвете подошел к большому деревянному дому, перед которым стояла мачта с приспущенным флагом. На лавочке дремал сторож. Александр осторожно прокрался по скрипевшим половицам застекленной веранды в дом, отыскал среди спящих ребят Женю, присел на койку...