Истоки (Книга 1)

      Ей не удалось смутить его своим нарядом: крикливо-пестрая юбка, прозрачная кофточка цвета угасающей зари. "Будем вести себя так, будто лишь сейчас познакомились", - сказала она. Он согласился, а когда выпили, он похвально отозвался о ее загорелых, смело обнаженных плечах и об этой прическе... Она пила больше его и курила, завалив пепельницу испачканными помадой окурками. Когда он не шел танцевать, она не отказывала другим. С лица его слетело наигранное спокойствие, он сжал ее руку, горячо попросил: "Уйдем отсюда, Осень". Она пристально взглянула в его глаза: "Во мне есть что-то такое, что бесит тебя?" - "Тебе только кажется, что ты играешь разбитную, чтобы позлить меня". - "Я не играю, я такая..." - "Я согласен с тобой: тебе нравится этот стиль". Юля долго шевелила онемевшими пальцами, которые сжал он, уходя из ресторана.
      С тех пор Юля не искала встречи с Круп новым, только раз нагрубила ему по телефону, требуя немедленно дать экскаватор и рабочих...
      От бортов теплохода разбежались волны, взломали гладь реки, искорежили отражение каменной Богатырь-горы. А когда успокоилась взрытая винтом Волга, перед Юлей снова затемнел все тот же сумрачный омут. Рассекая воздух гнутыми крыльями, чайки канули за перелеском. Утки, покружив над тихой заводью, отороченной ракитником, опустились на реку.
      Юля взяла дымящую головню, выкурила из палатки комаров, завесилась пропитанной смолой сеткой. За сеткой обиженно ныли комары, недовольные тем, что не впускают их в палатку. Юля и себя представляла такой же маленькой и летучей и будто ее кто-то не хочет пустить в свой мирок. А войти крайне необходимо. Так она и задремала, и во сне было все то же небо, и все та же многоцветная Волга, и то же чувство, что ее куда-то не пускают.
      Разбудили Юлю голоса людей:
      - Э-э, да тут никого нет! Стоп, в палатке какая-то неженка спасается!
      Юля узнала голос директора завода Саввы Крупнова. Она увидела серебристую серьгу месяца, повисшего на ветке осокоря, улыбнулась.
      Быстро, боясь показаться заспанной, она умылась из чайника, подобрала под косынку волосы, поправила пальцами брови, одернула платье.
      Перед палаткой темнела фигура Саввы. Кто-то, присев на корточки, раздувал тлеющие угли; за кустами с треском ломали сухие сучья. Как видно, эти товарищи пришли надолго, если взялись за костер.
      - Раненько ложишься спать! - тоном человека, привыкшего делать людям замечания, сказал Савва и крепко пожал руку Юли.
      - Да я просто задумалась, Савва Степанович.
      - Эх ты, синеокая, при такой нежнейшей луне я в твои годы предпочитал задумываться вдвоем с кем-нибудь!
      - В одиночестве сама себе кажешься умнее.
      - И несчастнее, - добавил Савва.
      Юля всматривалась в человека, который возился у потухшего костра.
      Она не знала, кто это настойчиво пытается раздуть умерший огонек. Но ее удивляло упорство этого человека.
      У него были сильные легкие: дул, как из мехов. Все ее внимание приковал к себе маленький золотистый разгорающийся уголек. В кармане Юля нащупала спички, хотела помочь человеку развести огонь, но что-то удержало ее.
      - Оставайся, Юленька, у меня на заводе, - говорил Савва, наблюдая, как и Юля, за первобытной работой человека у пепелища. - Гарантирую работу, жилье... ну, а счастье само придет к такой девушке!
      Трава вспыхнула, смело встали на дыбы языки огня. Человек, возродивший его, выпрямился во весь свой высокий рост. Пламя озарило снизу его литое лицо.
      Юля торопливо схватила с песка горсть сухих палочек, подошла к костру.
      - Можно положить, Юрий Денисович?
      В лице его непривычное выражение растерянности: не то радость, не то замешательство.
      - ...Осень, - тихо сказал Юрий.
      Не спуская с него взгляда, она стала подкладывать прутики в костер. И в то самое мгновение, когда ее пальцы облило жарким пламенем, рука Юрия оборонила их от огня. Так они пожали друг другу руки, чуть приподняв их в горячем пахучем дыму.
      Смятение, радость и тревога стеснили ее сердце. После того как она однажды нагрубила ему по телефону, у нее хватило характера не попадаться на глаза Юрию. Но она жила ожиданием встречи с ним, хорошо не зная, чего больше принесет встреча: радости или горя. Рассказать о себе Юрию она боялась. Но он должен знать ее прошлое. Что-то коробило ее, как бересту на огне.
      - Эй, хозяйка! Где у тебя вода? Пить хочется! - кричал из палатки Савва.
      Юля нащупала в темноте баклагу, кружку и подала Савве. А когда он вылез из палатки, Юля обняла вязовый стояк, прижимаясь щекой к сухой коре.
      "Всегда я становлюсь ненормальной и дурой, как только увижу его..." в горячем смятении думала она.
      - Чего спряталась, выходи к гостям! - позвал Савва. - Сватать буду, девонька.
      К костру вышла строгой, чужой, недовольной тем, что начальство потревожило ее ночью.
      - Ну, что ж, товарищи, вы, очевидно, приехали поинтересоваться работами? К сожалению, сейчас ночь, и я не могу вам показать карьер. Скажу лишь, что большие запасы строительного камня...
      Позади затрещали кусты. Юля, отвернувшись от огня, столкнулась с человеком, который, неуверенно ступая по песку, нес охапку валежника, заслонив прутьями лицо. Он прошел мимо, задев хворостиной ее щеку. Бросая дрова у костра, сшиб шляпу со своей головы и предстал перед изумленным взором Юли таким же милым и мягким, каким увидела его впервые в гостинице "Волга".
      - Это вы, Юля? - От неожиданности голос Иванова осекся.
      - Это вы, Толя?
      Они оба оглянулись на Юрия Крупнова, отделенного от них трепетным пламенем. Щурясь, он всматривался куда-то в темноту, и казалось, что ему нет никакого дела до этих людей.
      Юля подняла шляпу Иванова, отряхнула и надела на его голову.
      - Где вы пропадали, Толя? Я думала, больше не встречу вас. Оказывается, разведчики рано или поздно встречаются. Вы что искали? Нефть? Тогда мы не успели поговорить...
      - Погодите! - сказал Савва. - Я ничего не понимаю, братцы. Вы родня? Юрий, ты понимаешь что-нибудь?
      Юрий ломал хворост, совал в костер, дразня его зубастую красную пасть.
      - О чем это вы? - не сразу отозвался он, позевывая.
      - Савва Степанович удивляется тому, что мы с Толей знакомы. Разведчики знают друг друга. - Голос Юли задрожал, и она умолкла.
      - Извините меня, Юлия Тихоновна, тогда в гостинице я невольно поднапутал. Никакого отношения к геологии я не имею, - виновато улыбаясь, сказал Иванов. Он повернулся к Юрию и стал рассказывать о случае в гостинице, но Юля перебила его:
      - Да что вы вздумали оправдываться-то?!
      Савва толкнул локтем Иванова, и они ушли в кусты за дровами.
      - Вот я и пришел повидать тебя, милая Осень. - Юрий ваял ее за руки.
      Юля испугалась своей внезапной покорности, выдернула руки из его горячих ладоней.
      - Я думал, иначе встретимся.
      Да, что ни говори, он по-прежнему красив, "чистенький, свеженький". И дорог ей. Больно и обидно, что она не прежняя, за плечами легла неудачная жизнь. Виноват в этом он! Из-за него она одинока. Вспомнились товарищи по учебе и работе, и показалось, что помехой в ее отношениях с ними было не ее равнодушие к этим людям, а та непонятная связь, которая установилась между нею и Юрием. Разве не из-за него она дошла до какой-то странной духовной слепоты, доверчиво протянула руку одному чуткому и ласковому человеку?.. Может быть, сейчас же покончить со всем, освободиться от мешавших жить странных отношений с Юрием? Злясь на себя за свою унизительную трусость перед ним, разжигая насмешливость над его "чистотой и ясностью". Юля глумливо смотрела в глаза Юрию, допрашивала его таким бесстыдным тоном, что самой же становилось страшно и гадко:
      - Значит, холостому жить вольготнее? У тебя все в ладу: ум и сердце. Для ума - работа, для души... эта сталеварка Рита - лучший друг твой?
      - Нет, - сквозь зубы ответил Юрий.
      - Любовница?
      Глядел на нее Юрий с удивлением, близким к отвращению. И тут Юля с болью почувствовала, что сама же она все испортила, испортила давно и непоправимо. И она уже не могла, да и не хотела сойти с этого противного тона и продолжала язвить:
      - Я тебе по-прежнему нравлюсь?
      - Ты сильно изменилась, Юлия Тихоновна, - раздумчиво сказал Юрий.
      - Да, да, изменилась! Можешь не церемониться со мной. Чего уж там! Я о тебе знаю больше, чем ты думаешь. Если мне скажут, что ты сейчас подкапываешься под отца, я поверю. Ты можешь. Ты и под своего дядю Савву подсыпал угольков. Рассказывали люди знающие.
      - Ты раздражена... Не унижай себя, Юля!
      - Ты меня всю жизнь унижал. Забыл разве, как проводил меня у стены-то? Что ж, признаюсь: пришла я тогда к тебе остаться с тобой. Когда ты бросил мне вдогонку: "Святоша!", - я вдруг заметила, что в руках у меня желтый чемоданчик. Странно, я до той минуты не замечала его цвета. Хотела бросить в Волгу, да оставила на память о моих обидах... Ты прав, я изменилась. Ты даже не подозреваешь, насколько все изменилось...
      Глотая слезы, Юля вызывающе улыбнулась и по-мальчишески засвистала.
      Иванов и Савва принесли разлапистую корягу и бросили у костра. Иванов удивился разительной перемене в милой Юлии. Не верилось, что лишь несколько минут назад она была веселая, беспокойная, ласковая. Теперь, поджав под себя по-татарски ноги, накинув на плечи фланелевую спортивку, она задумчиво сидела у костра.
      - А ну, кавалеры, дайте-ка закурить! - попросила Юля.
      Иванов утешился тем, что этот грубый, недевичий тон относился скорее всего к Юрию, который стоял поодаль.
      Юля прикурила от головни, закашлялась.
      - Пора отдавать концы, - сказал Юрий, ныряя в темноту.
      - Так вот, Юлия, побыстрее прощупайте Богатырь-гору, определяйте площадку для новых цехов. С оползнями кончайте... - сказал Савва. Потрудись, и тогда я тебе монумент отолью из стали. Останешься на заводе доверю большую работу.
      - Я хотела удариться на поиски золота. - Юля усмехнулась. Понимаете, Савва Степанович, с детства мечтаю найти самородок, а приходится камни в горе добывать.
      - Зачем тебе золото? Ты сама есть изумруд, и даже дороже! воскликнул Савва.
      В это время к костру подошел с ведром воды Юрий.
      - Нельзя заливать! - остановила его Юля, заслоняя собой огонь.
      - Исполняю обычай: кто разжег, тот и гасит.
      Обойдя Юлю, Юрий вылил воду на костер. Дым и пар поднялись облаком. В наступившем мраке тоскливо заплескался голос женщины:
      - Мои угли тлели, иначе бы не разжег.
      Иванов проводил Крупновых вдоль кромки берега, с каждым простился по-разному: большую кисть Саввы жал долго, дружески; выпрямив, как стальной клинок, сунул он свою ладонь Юрию. Тот смял ее и, блеснув в лунном свете зубами, спросил, окая сильнее обычного:
      - Остаетесь?
      Завел мотор, и над рекой посыпались выпуклые звуки. Катер лег на лунную дорогу.
      XIII
      Томимый путаными чувствами, Иванов вернулся к стану. Юля лежала на песке, изо всех сил раздувая костер. Пламя то робко вспыхивало, то умирало.
      - Наверное, хотите доказать кому-то и что-то? - спросил Иванов.
      - Я всю жизнь доказываю кому-то и что-то.
      И когда затрещали ветви в ярых зубах огня, Юля, подняв над пламенем руки, повторила:
      - Доказываю всю жизнь... а доказать не могу.
      Дыбилось прямое пламя, выжигая в беспредельной тьме небольшой купол. Юля ворошила палочкой пышущее золото углей, как бы отыскивая ту волшебную жемчужину счастья, о которой поведала ей в детстве волжская легенда...
      Сидела однажды рыбачка у костра и пропищал ей на ухо комар: "Жги костер до зари, и откроется тебе клад-жемчужина. Гляди, чтоб до зари не утухал огонь. Дров не хватит - кинь платье, косу отрежь - брось! Иначе высунется из пепла железная рука, утащит тебя в железное царство к чугунному царю".
      Широко открытыми глазами уставилась Юля на кончик горящей палочки. Вдруг наотмашь бросила палочку; та, нырнув золотой головкой в воду, зашипела.
      - А почему вы, Анатолий Иванович, не допускаете, что костер-то я для вас разожгла? - спросила Юля.
      - Для меня вы щепку пожалели бы.
      - Бревна не жалко!
      И между ними загорелся веселый, игривый разговор, как это было в гостинице. Полусерьезный тон стремительно сближал одиноких в ночи людей. Хорошо говорить намеками: можно признаться в чем угодно и тут же зачеркнуть это признание одним движением бровей. А вот Юрий даже понять не может такую игру. Налетает, как буря, тянется к самому сердцу. Отдай себя всю или иди к черту! Легко чувствовала себя Юля с Анатолием, и казалось минутами, что себя видит в нем. Близко к полуночи вернулись из городского парка молодые геологи, улеглись спать в палатках, а Юлия и Анатолий все подкладывали в костер дрова, набирая их в прибрежном лесу. Пламя широко раздвинуло тьму, отвоевав у ночи большой круг исслеженного коричневого песка с кустами вербы, с текучим стременем реки, облитой багровым светом.
      - Говорят, по почерку можно определить характер, - сказала Юля. - Я дам вам письмо, пожалуйста, прочитайте и скажите свое мнение об авторе. Сбегала в палатку, подала Иванову письмо, подвернув конец листка. Подпись замазала чернильным карандашом, и на губе остались следы чернил.
      При свете пьяно качающегося огня Иванов прочитал четко выписанные слова на линованной бумаге:
      "...В противном случае не пиши. Сердобольное утешение мне так же противно, как и фарисейское краснобайство о какой-то чистой дружбе между мужчиной и женщиной, если они здоровые и молодые, а не опустошенные или недоразвитые субъекты... Тебя мне надо, милая Осень, тебя!"
      - Юля, вы давно знаете этого человека?
      - Это не столь важно, Толя. Кто смело мечтает, тот должен смело действовать, говорит этот человек. Трудно прожить в людской тесноте и не наступить кому-нибудь на ногу, говорю ему я. Он считает, что ходить надо строем, поменьше зевать на галок и носить подкованные сапоги - это самая подходящая обувь нашего времени. А ну, Анатолий Иванович, какой характер у автора этого письма?
      - Интересный человек. Но тяжелый... если не хуже.
      - А что же делать, если... Вы стояли когда-нибудь на стене высокого дома или на скале? Вам понятно странное чувство - броситься с высоты?
      Иванов и Юля долго бродили по берегу.
      Юля оказалась очень выносливой: не спала всю ночь и не устала, только глаза ярче синели. У нее мужские ухватки, мужская манера носить спортивный костюм - куртку и брюки с сапогами. Ходила по берегу, ловко кидала гальку, посмеивалась над "девичьим неумением" Иванова "печь блины" - бросать плоский камешек так, чтобы он долго подпрыгивал на воде.
      Когда, томясь, встало над заречной степью солнце, Юля попросила Иванова почистить чайник.
      По колено в воде, он чистил песком закопченный чайник. Юля набирала шлифованную волной гальку и кидала ее. Галька ударяла то по ноге, то по руке Иванова.
      - Юля, не дурите! - благодушно-счастливо ворчал он.
      Сбросив куртку, сцепив на затылке пальцы, она смотрела на раскиданные по отлогому берегу белые дома заводского поселка. Разгорающийся свет солнца четко обрисовал линии ее тела. И тогда почуялось Иванову: томительно хочется женщине, чтобы взяли ее на руки, приласкали.
      Повесив чайник на обрубленный, культяпый сучок ветлы, Иванов причесал волосы и, глядясь в гладкую поверхность реки, норовя застигнуть Юлию врасплох, спросил ее:
      - Почему не бросаетесь со скалы... к тому автору письма?
      - Может, и бросилась бы, да не хочу из-за него сидеть в тюрьме...
      - Перестаньте смеяться.
      - Я ревни-и-ивая, могу зарезать его или ее. Он нравится женщинам.
      - А почему бы, Юленька, не полюбить вам меня? Зажили бы во славу Родине и на страх врагам! - Последнюю фразу он добавил с целью: если Юля посмеется, то и он может обратить все в шутку. - Я покладистый, добрый. Из-за меня в тюрьму не придется идти.
      - Вот поэтому-то я и не могу.
      - У вас фантазия авантюристки.
      - Да? И вам хочется перевоспитать авантюристку?
      - Это было бы занимательное, черт возьми, занятие, Юля!
      - Боюсь, только для вас занятие будет интересным.
      - Послушайте меня! - Иванов на этот раз говорил долго и обстоятельно о том, какая нужна осторожность и осмотрительность при выборе спутника жизни.
      Юля выслушала его с тем почтительно-унылым видом, с каким слушала, бывало, морализующие лекции, в которых слово "должен", подкрепленное дюжиной цитат, повторялось бесконечно, как заклинание нечистого духа.
      - Вы не думали, что под старость станете нудным? - вкрадчиво спросила Юля.
      - Я умру молодым... от неразделенной любви к вам.
      После завтрака Иванов часа два лазал с Юлей по холмам, заглядывал в штольни, где добывался камень, наблюдал, с каким остервенением экскаватор рвал стальными зубами заклеклую от веков глину, копал канаву, видел, как коренастые, загорелые работницы выстилали камнем дренажные водостоки.
      - Скверная это штука - оползни. На известной глубине залегает слой водонепроницаемой глины. Накапливается вода, глина становится скользкой, как мыло. Вот и ползет по ней гора, - говорила Юля с явным расчетом на его неосведомленность.
      Зашли в неглубокую штольню, из которой рабочие вывозили на тачках и сваливали в Волгу суглинистый камень. Над головой нависали глыбы, звонко капала вода. Двое парней в брезентовых робах ставили деревянные крепления, а еще глубже забойщики при свете электроламп работали пневматическими молотками.
      - Эй, кто там, выходи! - крикнула Юлия резко и повелительно. Рабочие вынесли инструменты. Тогда Юлия взяла из рук одного кайло и с силой стала бить снизу вверх. К ногам ее рухнула каменная плита. - Отойдите. - Юлия оттолкнула локтем Иванова. Сменив кайло на ломик, она начала ковырять в образовавшейся в потолке щели. Вязкая глина кулагой ползла по ее рукам, жирно шлепалась на камни, потом вдруг зажурчала мутная вода.
      - Вот он, волдырь-то, - сказала Юля, выходя из штольни и жмурясь от солнца, бившего в глаза.
      Совсем другая Юлия была перед Ивановым: строгая, сухая, с крапинками глины на лице, на волосах. Она залезла в Волгу, чуть не черпая воду голенищами сапог, смыла с рук грязь, умылась и, не вытирая лица, стала пристально смотреть через голову Иванова на гору. Вдруг лицо ее как-то странно изменилось, Юля инстинктивно прижала к груди мокрые руки.
      Иванов оглянулся: с горы спускался Юрий Крупнов, шурша, катились камни, обгоняя его. Иванов взглянул на Юлию: с ее мокрых щек отливала кровь. "Хоть бы лицо-то вытерла. Смеется, как помешанная. Лживая, кокетливая и вообще авантюристка". Иванов с презрением отвернулся. Он сейчас же хотел уйти, но слова Юлии остановили его.
      - Невиданный сдвиг... детский садик срывается с фундамента!
      Крупнов, Юля и Иванов вместе с рабочими перевалили острую хребтину уходившего в Волгу кряжа, увидали главный оползневый очаг.
      XIV
      На берегу Волги рядом с заводом годами стояли дома, зеленели сады, радуя человека. Но вот однажды берег дрогнул и с неуловимой медлительностью пополз в реку, грозно морщась бурыми складками. За ночь он продвинулся не больше двух-трех метров, тем не менее рушилось все: столетия назад построенные дома, складские помещения, вросшие фундаментом глубоко в землю. Корежило, скручивая, трамвайные рельсы, разрывало трубы водопроводов. Но преспокойно ехала на спине взбугрившегося косогора легонькая фанерная будочка вместе с бутылками теплой водки, дешевыми закусками и развеселой буфетчицей. При виде этого чуда и подумалось Юле: пустяковая дрянь выживает даже в больших катастрофах.
      К месту оползней уже подъехали пожарные завода, взвод местного гарнизона. Детей, имущество из покривившегося дома перетаскивали на зеленую лужайку. Рабочие со своими семьями расположились у заводской стены, и уже некоторые устраивали из одеял и рядна что-то вроде балаганов. Машина Тихона Солнцева бесстрашно стояла у самого обрыва. Тихон в льняном пиджаке, заложив руки за спину, сокрушенно смотрел на зияющую щель, пополам расколовшую заводской парк. Старая в цвету яблоня висела над трещиной, вцепившись корнями в оба края ее. Люди видели, как раздирало яблоню, как один за другим рвались ее корни.
      - Отжила, видно, - сказала Юля.
      - Ну-ка, вы, товарищи ученые геологи, обуздайте эту дикую силу! обратился Солнцев к дочери. - А то ведь и до завода доберется.
      - Тихон Тарасович, еще раз прошу, уступите заводу горкомовский дом на площади, а? Видите, сколько людей без крова, - сказал Юрий.
      Солнцев нахмурился, задышал часто.
      - Не зарься на чужое добро. Сами шевелите мозгами, изыскивайте резервы на месте.
      Юрий махнул рукой, отошел к сутулому старику - председателю завкома.
      - Дешевый авторитет зарабатывает. Благодетель нашелся, - понизив голос, хрипло сказал Тихон дочери.
      Юля почувствовала, что отец вот-вот даст волю издавно накопившемуся раздражению. Она взяла его за руку и, ласково заглядывая в глаза, сказала:
      - Не надо, папа.
      - Не буду. Да ведь этот Юрий святого из терпения выведет! Понаблюдай за ним... Спасибо скажешь.
      В это время Юрий спросил председателя завкома: что за особнячок вон там в садах?
      За председателя завкома весело ответил управляющий стройтрестом, высокий красавец в седых кудрях:
      - Моя дача, Юрий Денисович. Прошу на новоселье, дня через два.
      - Зачем откладывать, посмотрим сейчас. - Юрий подмигнул управляющему и легко, на носках, пошел в гору по узкой в задичавшем вишняке тропе. Тихон, Юля, Иванов и председатель завкома не отставали от него. Осмотрели все восемь пустых комнат, застекленную веранду, большой сад, полюбовались из круглой беседки видом на Волгу.
      - Хороший дом, - сказал Юрий, помолчал и потом, глядя в глаза седеющего красавца, уточнил: - Для детского сада. Матери скажут вам спасибо.
      Управляющий засмеялся, а потом вдруг насторожился.
      - А? Что? Шутите, Юрий Денисович?
      - Шутки тут невеселые. Ребятишкам придется ночевать под звездами...
      Управляющий побледнел.
      - А? Что? Я затратил последние...
      - Не советую заниматься арифметикой. Цену дома знаю, вашу зарплату тоже знаю. Могу поручить завкому подсчитать.
      - Круто берешь, товарищ Крупнов!
      - У вас еще есть время проявить благородство, товарищ коммунист. Отдайте с легким сердцем.
      Управляющий шагнул к Солнцеву, но тот оттолкнул его тяжелым, презрительным взглядом.
      - Отдаю... с легким сердцем, - управляющий отвернулся. - С каким сердцем ты будешь отвечать, посмотрим.
      Старик завкомовец злым взглядом обгрызал седой, форсисто подстриженный затылок управляющего.
      - Клади, Илья Ильич, рабочую лапу на дачу, пока не погас благородный пламень, - сказал ему Юрий, и по тону его Юля почувствовала, что зачеркнул он в душе своей управляющего. Как ни в чем не бывало он стал рассказывать о том, что Савва всю ночь дежурил у мартенов: варили качественную сталь. Сейчас поедем на полигон: посмотрим, прошибут ли артиллеристы броневые плиты.
      Иванов сказал секретарю горкома, что ночью был у геологов, а сейчас займется проверкой партийной работы на заводе.
      - С чего начнем, товарищ Крупнов? - обратился он к Юрию, непринужденно входя в роль проверяющего.
      Юле понравилась эта ровность, это сознание собственного достоинства.
      - Знакомьтесь с заводом: вы с сего дня мой заместитель, - сказал Юрий. - Ведь так, Тихон Тарасович?
      Иванов улыбкой просил Тихона рассеять это недоразумение.
      - Так, так. Есть решение обкома. Поработаешь на заводе.
      Левый глаз Иванова нервически подмигнул. Тоскливо стало Иванову от сознания своего бессилия изменить что-либо. Значит, не зря намекали ему в обкоме: "Смотри, Анатолий, просватаем тебя Солнцеву".
      Солнцев отвел его в сторону, убеждал с отеческой властностью:
      - Теоретически ты подкован крепко. Не теряй своего лица: Крупновы мужики тугоплавкие. Не давай подмять себя, Толя. Держись коллектива. Я ж тебе говорил, что нелегко расстаюсь с теми, кто по душе мне.
      Юрий пошел к дороге, но вдруг остановился и позвал Юлю. Она спустилась к нему.
      - Как же так получается, Юля? Когда же поговорим, а?
      "Что же в нем так бесит меня... и притягивает? - думала Юля, глядя выше бровей его. - Не ошиблась ли я? Да и любила ли прежде-то? Не расколись, Юлька".
      - Стоит ли встречаться, Юрий Денисович?
      - Слушай, Осень...
      - Перестань, ради бога, повторять выдумку! Ты меня никогда не любил! Не знаю, чего больше в тебе: наивности или бесстыжести.
      Стиснув зубы, он молчал, вдруг потемневшие зрачки расширились. Юля глядела на него: что там за этим крупновским самообладанием - пустота или неизвестный ей мир? Он передернул плечами, пошел и, когда по шею утонул в кустах вишняка, крикнул переходящим на веселые нотки голосом:
      - Ты стала выше ростом, а сердцем не поумнела.
      Желтая голова его исчезла в белом разливе садов.
      Проходя мимо оползневой трещины, Юля увидала: яблоню разодрало от корней до кроны. На горячем ветру увядали ее лепестки.
      ...На стан Юля вернулась ночью. Подруга встретила ее упреками:
      - Разве можно палатку без надзора оставлять? Хорошо, что ничего не пропало.
      "Все пропало!" - чуть не крикнула Юля, проходя в палатку.
      Подруга услышала, как лопнула какая-то нитка, на голову ее посыпались камешки. Зажгла спичку: по брезенту рассыпались Юлины бусы.
      - Что ты? Юля, что с тобой?
      Юля уткнулась лицом в ватную куртку, служившую ей подушкой, приглушенно плакала.
      Подошли товарищи.
      - Закури, Юлька, - сказал один.
      - Выпить бы.
      - У меня осталась красная бурда.
      Потянула из горлышка, сделала глоток, закурила. А когда успокоилась, подумала: "Может быть, Иванов прав, покладистый он парень. Мне нужен человек, который победил бы в душе моей Крупнова". Она была благодарна Иванову, если бы у него хватило силы и умения разорвать ту железную паутину, которую соткал вокруг нее Крупнов. Отблагодарить Иванова за этот подвиг она сумела бы...
      XV
      Испытание броневых плит проходило на полигоне.
      Безоблачный восток загорался исподволь, меркли в недосягаемой вышине звезды, таяла над Волгой синеватая темень. Впадины налились туманами, темные курганы покачивались на молочно-синих волнах.
      Артиллеристы и сталевары курили у опушки леса, ждали команду. Юрий Крупнов и инженер-металлург, поеживаясь от утренней прохлады, снова осмотрели укрепленные в щитах плиты. Подручный Макар Ясаков, огромный, с вислыми усами, повторял, всякий раз начиная со своей любимой поговорки:
      - Матерь ты моя, вся в саже, устоит наша броня. Ты, Юрас, не сомневайся. Мы с Денис Степановичем сварили бессмертную сталь. Помяни мое слово! - Его голос колоколом гудел в утреннем воздухе. - Я для наглядности могу покуривать за плитой, не боюсь, пусть лупят артиллеристы.
      Юрий и сам был твердо уверен в прочности стали, испытанной в экспресс-лаборатории. И все-таки что-то тревожило его. Он смотрел то на плиты, то на пушку.
      А когда артиллеристы подкатили пушки для лобового удара на расстояние в сто метров от плит, Юрий зябко передернул плечами. Ему казалось, что томительно долго ставят прицел. Наконец лейтенант поднял руку.
      Юрий почувствовал то особенное напряжение, которое овладевает бойцами в те короткие секунды, когда пушка заряжена, рука командира поднята.
      Макар Ясаков нервно хохотнул. Инженер быстро чиркнул спичками, но не мог прикурить: глазами впился в мишень. Лейтенант скривил рот и, чуть приседая, крикнул, махнув рукой так, будто бросил что-то под ноги:
      - Огонь!
      Резкий звук выстрела будто толкнул Юрия в грудь, гулкое эхо покатилось по-над Волгой. И сразу стало как бы светлее, а дышать легче. Еще два выстрела последовала быстро один за другим.
      В ушах еще звенело, и люди бросились к щитам, стоявшим под крутым спуском оврага. Зияющие пробоины Юрий увидел издалека. Артиллеристы улыбались, особенно весел был стрелявший лейтенант. Инженер хмурился, сероватая бледность сильно старила его худое лицо. Макар Ясаков дергал свой ус, таращил глаза, повторяя:
      - Матерь моя... Здорово хлещут... навылет.
      Плиты погрузили в машину, и Юрию показалось, что прикрыли их брезентом, как покойников.
      Сидел он в кузове на броневых плитах, между лейтенантом и Макаром Ясаковым. Пахло от этого огромного человека гарью завода, от красивого лейтенанта - новыми ремнями, степной травой. Утомленные и огорченные, молчали в дремоте. В затишке за выступом Макарова плеча думал Юрий о своих неудачах. "Не знаю я Юлю... А ведь ждал. В чем-то я ошибаюсь. Не хотел обижать, а обидел ее".
      Ясаков ронял голову на грудь, всхрапывал в полусне. На ухабе встрепенулся, повернул к Юрию большое лицо с жидкими усами:
      - Матерь моя, приснилась степь вся в черных тюльпанах, и ходит по тюльпанам Костя... А что, сват, слышно о зятьке моем? Света в отделку извелась.
      Макар приковал мысли Юрия к семье: всех томило тягостное предчувствие беды...
      - Попробуем с Денисом Степановичем сварить несколько иначе, инженер-металлург уводил мысли Юрия от горечи и тревоги к делам повседневным, были эти дела год, пять лет назад, будут завтра независимо от того, сладко или горько живется ему. Но он не мог и не хотел бежать от самого себя, от своих тревог и горечей. Захотелось поговорить с самим собой начистоту, без скидок и уверток. Этим ранним утром он не нужен этим людям, и сам пока не нуждался в них. Когда машина полезла на взволок, он выпрыгнул из кузова.
      На увалах грустно пахло сгоревшей до времени сухменной богородской травкой. Тускло отсвечивали солончаковые залысины, облитые утренней синевой.
      "...Что-то чуждое, изломанное, дешево-показное было в Юле. А это посвистывание!.. Кажется, ничего не осталось от прежней строгой девушки, наивно и горячо верившей в свою правду. Теперь опытная женщина бравировала своей бойкой вольностью". И все-таки он, обманывая себя, шел к ней на Волгу.
      Осыпанные бисером росы стояли деревья сплошной стеной, и показались они все одинаковыми, и всюду понизу темнился голубоватый сумрак. "Я ошибся, этот лес незнаком мне", - подумал Юрий, досадуя на себя.