Истоки (Книга 1)

      В разговоре с Верой Марфа сразу взяла покровительственный тон опытной женщины. Не понравилось Вере и неумеренное расхваливание Валентина: она словно бы сомневалась в способностях Веры оценить любимого ею человека.
      Вера в свою очередь чувствовала себя неестественной и фальшивой: фальшивыми были ее письма к Марфе, которую называла милой и умницей, фальшиво разговаривала с ней, как с человеком близким, тогда как на самом деле эта счастливая женщина занимала ее не больше, чем все другие женщины: Вере было неловко видеть невесту своего родственника так очевидно беременной. Вообще в женитьбе Вени чудилось что-то непонятное, потаенное и тревожное. Марфа старше Вениамина и, наверное, поймала парня в ловко расставленные сети. Все это бросало тень и на отношения Веры и Валентина...
      Теперь Марфа приехала в машине вместе с братом и генералом. Вера чуть не задохнулась в объятиях этой сильной, пышной женщины.
      - Желаю тебе счастья, - сказала Вера, открывая перед Марфой калитку.
      - Спасибо, Верунчик! Мое счастье при мне, - Марфа погладила свою грудь, туго обтянутую шелком, и, целуя Веру в щеку, сказала: - Будь умницей, миленькой, постарайся понравиться моему бате. Если будет ворчать, не обращай внимания: он зол на меня. Потому что я не Жанна д'Арк, а просто баба. Но ты - другая порода, таких папка любит.
      Валентин представил Вере генерала Чоборцова. Тот взял ее руку в свои большие с пожелтевшими ногтями руки и поцеловал ее, накрыв пышными усами.
      - Рад с вами познакомиться, - сказал он прокуренным приятным голосом. - Не стыдно тебе, майор, так долго скрывать от меня такую прелестную девушку? - обратился генерал к Валентину, и чтобы ободрить смутившуюся Веру, отечески засмеялся, обнажив щербину в верхнем ряду зубов.
      Пока генерал разговаривал с Марфой, Валентин сказал Вере:
      - Пятьдесят пять лет, а такой свежий! И знает страшно много.
      - Майор развенчивает меня в глазах девушки, - отозвался генерал, скосив хитрые глазки. - Я, мой друг, уже не опасен.
      - О нет, Данила Матвеевич, вы еще опасны! - вольно сказала Марфа, играя глазами.
      - Дай бог, дай бог! А вот и Агафоша! Вы не по чину начинаете злоупотреблять нашим терпением! - сказал генерал, повернувшись лицом к подъехавшей машине.
      Из машины вылез бритый старичок во френче, но без знаков различия. Вера не выдержала быстрого внимательного взгляда его рысьих глаз.
      - Эх, бубенчиков нет, надо бы бубенчики! - быстро сказал Агафон, подмигивая сыну. - Тебе, майор, варить, тебе расхлебывать.
      Макар закатил во двор бочонок пива. Гости сели за столы. Потекла над ними вечерняя заря. После первых рюмок за молодых и их высокочтимых родителей разговор зашумел вразнобой.
      Вера хотела помочь холодовской снохе подавать на стол, но та снова посадила ее на скамейку между Валентином и генералом, надавила сзади на плечи, прошептала, обдав горячим винным духом:
      - Занимайте ваших гостей. Желаю всего хорошего!
      В белом фартуке, в белой косынке на завитой по случаю праздника голове она, несмотря на полноту, порхала между столом и домом вместе со своим мужем-увальнем, разнося блюда, пиво, вино.
      Агафон сидел напротив Веры, утонув в ненавистном для него мягком кресле, из-за стола виднелись только узкие плечи да сухая, с седым ежиком голова. Ел он проворно, и тонкие старческие губы двигались необычайно быстро. Вера ждала от него неприятностей и готовилась к отпору. Сердцем чуяла: старик побаивается, как бы она не отняла у него сына. И вместе с тем ей нравилось сознавать, что вот она, в своем простеньком платье, со своей наивно-девичьей косой, со своими босоножками, доставляет этим самоуверенным людям столько хлопот.
      - Вы, значит, учительница? Ну, ну, хорошо! Получше учите мальчиков, чтобы они не женились в семнадцать лет, - сказал Агафон и тут же к Чоборцову:
      - У вас, дорогой генерал-лейтенант, были все условия, чтобы стать генералом: не женились долго. А я загубил себя в двадцать два года. В свои шестьдесят я только полковник.
      - Ошибаетесь, дорогой полковник в отставке, именно бессемейная жизнь и мешала мне работать с полной отдачей сил.
      Агафон предложил выпить за честь, храбрость и личную свободу талантливых командиров.
      - Я пью за тех, кто умеет извлекать из свободы великую пользу для себя и отечества! - отчеканил он и многозначительно посмотрел на сына и Веру.
      Ухмыляясь, разглаживая подмоченные вином усы, генерал сказал:
      - За счастливую семейную жизнь! - И ласково посмотрел на Валентина и Веру.
      Агафон не стал пить за семейную жизнь. Поставив рюмку, он спросил задиристо:
      - Старый генерал-лейтенант, кажется, не в шутку собирается женить зеленого майора?
      - Если мой юный друг влюблен, я сделаю все, чтобы он в самое ближайшее время стал счастливым семейным человеком.
      - Иными словами, вы считаете его ни на что большее не способным? А я не рекомендую ему морочить голову себе и тем более порядочным девушкам, с подчеркнутой холодной вежливостью сказал Агафон.
      Для Веры был ясен смысл этого разговора: она не понравилась отцу Валентина. Ее оскорбляло и угнетало, как легко они рассуждали о том, что было для нее таинственным и глубоко личным.
      - Дорогой полковник, - Чоборцов старался перещеголять в холодной учтивости своего бывшего сослуживца, - одно другому не мешает: любовь и служба отечеству. - И, блестя хмельными глазами, он коснулся пальцами руки Веры. - Поддержите меня, милая девушка. Я изнемогаю от яростной и слепой атаки неприятеля.
      - Конечно, всякие бывают вояки! - теряя терпение, высоким голосом закричал Агафон. - Иной едва в лейтенантишки выбьется, как уж обзаводится женой-душенькой, тещей-потатчицей, перинами... Таскается с этим птичником из гарнизона в гарнизон, транспорт загромождает. А там ребятишки пойдут. Чем не детский сад? - И, обращаясь к Вере, ища сочувствия и зная, что не найти ему у нее этого сочувствия, он сказал: - Такой офицерик из-за детского крика-щебета и зова боевой трубы не расслышит. Воин не имеет права привыкать к мирной жизни. Женщина воплощает в себе начала мирные, спокойные. Женщина камнем повиснет на шее лейтенанта!
      - Эге, куда хватил! - Генерал угрожающе заиграл низкими нотами своего голоса. - Эге, старина! Талант, окрыленный любовью, умножает свою силу, подобно Антею, коснувшемуся матери-земли. Женщина - крылья!
      - Летучей мыши! - добавил Агафон и потом повернулся к Вере: - Дорогая учительница, может ли человек талантливый и с большим будущим размениваться по мелочам?
      Вера смотрела прямо в глаза старого человека. Первые решительные слова свои она обдумала спокойно.
      - Вас беспокоит судьба, или, точнее, карьера молодых лейтенантов? - И сама приятно удивилась своему свободному голосу и тому, что легко выдерживает злой взгляд Агафона.
      Генерал вскинул голову, пошевелил усами, будто почуял внезапную опасность.
      Никогда Валентин не видел такого смелого выражения на лице Веры. Он предчувствовал, что она наговорит резкостей, но предотвращать этого не хотел, смутно надеясь: безрассудная решительность девушки повернет все к лучшему.
      - А если вас, Агафон Иванович, беспокоит судьба майора, то я ничем не могу помочь. Я не маршал и не имею права производить их в высшие чины.
      - Папа хотел знать ваше мнение, - попытался Валентин смягчить резкость слов Веры.
      - Мнение? Мое? Разные, по-моему, бывают лейтенанты и разные девушки. Иной действительно и сам не способен к путному делу и жене своей мешает расти.
      - Это почему же? - Агафон вскинул косые азиатские брови. В каждой черте его лица обнаженно выразились и стремление поставить в тупик дерзкую девчонку и невольное желание, чтобы она не смутилась: старик любил в людях стойкость, неподатливость.
      - Да потому, вероятно, что природа без согласования с нами одаривает людей талантами и при этом не считается с полом, - закончила Вера с непонятной для себя твердостью. По телу ее пробегали мурашки, а похолодевшие пальцы будто примерзли к рюмке.
      - Сознавайся, Агафон, крепкий орешек попался, а? - весело спросил генерал.
      - Молодец! - решительно заявил Агафон. Он налил себе вина и выпил с молодыми.
      Вспыхнула гирлянда лампочек.
      Вера подошла к Крупновым.
      - Саша, сколько же у вас братьев?
      - У него братьев, как у Христа апостолов, - ответил Федор.
      Вера попросила у Михаила прощения "за то глупое письмо". Заманчиво, волнующе веяло от нее запахом духов. Михаил чокнулся с ней, сказал, что письмо сжег, не читая. Вера слышала, как соседка Михаила, с пьяной развязностью заглядывая в его лицо, сказала:
      - Ишь, какой скушный!.. Не брезгуй нами, вдовами.
      - Я сам неженатый вдовец.
      - Значит, невеста, не родясь, померла? Ха-ха-ха!
      Макар Ясаков, потный и красный, ходил вокруг стола, держа в руках четверть. Наливая вино гармонистам, он припевал, подавляя гомон своим колокольным басом:
      Вы, товарищи ведущие,
      Вам налью вина погуще я!
      Когда его огромная фигура склонилась к Михаилу, соседка крикнула, отстраняя четверть:
      - Нам послабее! - И горячо зашептала на ухо Михаилу: - Не пей много, по Волге кататься будем. Скажи Феде.
      Наполнив все рюмки, Макар дал полную волю своему голосу:
      Пей смелей, когда дает тебе Макар:
      Не придет к тебе похмелье и угар.
      Агафон Холодов снисходительно смеялся, а генерал Чоборцов, подкручивая усы, кричал:
      - Песню-у давайте!
      Федор пробежал пальцами по ладам баяна, предложил шутейно:
      - Споем:
      Не один-то я во поле кувыркался,
      Со мной были приятели мои...
      Агафон пригласил Веру на скамеечку, под рябину. Когда снова вернулись к столу, Валентин встревожился: жалким, растерянным было лицо девушки. Хотел поговорить с ней, но Вера сухо сказала:
      - Я хочу побыть одна.
      Он упорно смотрел на нее, молча требуя, чтобы уступила его просьбе или объяснила свой отказ. И впервые случилось так, что он потупился. Снова взглянул на нее - держала голову прямо, и глаза ее горели недобрым огнем.
      "Тяжело будет жить этой девчурке", - думал в это время старик Холодов. Он радовался тому, что так удачно окончилась его небольшая, но очень ответственная "психологическая операция". Но сильнее этой радости была мечта, невозможная, по его убеждению, неосуществимая: из всех знакомых и родных ему женщин никого не хотел бы он так страстно иметь дочерью своей, как эту девушку в простеньком темно-синем платье, в босоножках.
      VII
      В тетрадь в черном дерматиновом переплете Вера записала четким почерком:
      "Агафон Иванович взял меня за руку и сказал сурово:
      - Идите за мной!
      А когда мы очутились с ним за кустами вишни, он долго смотрел на меня умными скучными глазами, потом заговорил. Слова его привожу почти в точности:
      - Я принял вас за обыкновенную смазливую девчонку, и поэтому недружелюбно настроился к вам. Я был против женитьбы сына на вас. Теперь вижу, что вы особенная женщина (при этих словах я обрадовалась, чуть не заплакала), и поэтому я вдвойне против женитьбы. Прежде я думал только о судьбе сына, теперь думаю и о вашей судьбе. Вы способны на многое в жизни. Но если хотите достигнуть чего-либо, то начинайте это в молодости, дорожите свободой: она дается только один раз. Правда, ее можно обрести вторично, но уже ценой, быть может, несчастья других людей. Вы поняли меня?
      Не сразу ответила я ему.
      - Я понимаю только то, что вы хотите, - сказала я. - А что мне делать, не знаю.
      Это было малодушие, может быть, отчаяние. Но я не хотела скрывать его. Холодов задумался, сорвал листок с дерева и растер в своих жестких пальцах.
      - Я знаю все, - сказал он, - и беру на себя всю ответственность за последствия. Есть еще одна причина против вашего брака: одинаковость ваших характеров. Двум медведям в одной берлоге будет тесно.
      Плохо помню, как я ушла, что говорила Валентину на прощание. Теперь чувствую себя как после болезни. Временами бывает очень больно, но все определеннее рисуется мне какой-то иной мир. С необычайной ясностью припомнилась моя жизнь. Я лет с 14 - 15 постоянно вынашивала в душе две думы: упорным трудом развить в себе все хорошие качества, если только они есть у меня, и второе - полюбить на всю жизнь.
      "Готова ли я сделать это сейчас же, с ним вместе? - спросила я себя. - Обрету ли я в этом браке счастье, без которого невозможно работать с пользой для общества? А может быть, все умерло и я живу и руковожусь давнишними впечатлениями?.."
      Желая избавиться от навязчивых мыслей, Вера взяла корзину, пошла в рабочий поселок за покупками.
      В тени серебристого тополя, неподалеку от калитки с навесом, Вера остановилась. Перекидывая косу на плечо, удивилась, как горячо накалило солнце ее волосы и ленту. Во дворе на дорожке сидел мальчик в красных трусиках и маленьким совком сыпал песок в зеленое ведерко. Вера причмокнула губами. Мальчик уставился на нее серьезными глазами, потом засмеялся, обнажив один большой и два подрастающих зуба. Глаза мальчика напоминали Вере кого-то из знакомых. Из-за стены неожиданно показалась девушка, высокая, желтокудрая. С минуту они смотрели в глаза друг другу.
      - Садом или Костей любуетесь?
      - И сад хорош, и мальчик замечательный. - Вера облокотилась на серый холодный камень стены. В облике девушки и особенно в ее пристальном взгляде было что-то очень знакомое.
      - Вы не продадите мне яблок? - спросила Вера.
      Девушка выхватила из ее рук корзину, ушла в сад и через несколько минут вернулась с яблоками.
      - Познакомимся: Лена Крупнова.
      - Вера Заплескова... Сколько с меня? - Вера взялась за корзину. Но Лена молчала, не выпуская корзину из своих рук. Жадно смотрела она в нежное измученное лицо Веры. - Сколько с меня за яблоки?
      - Мы не торгуем, - тихо, сквозь зубы, сказала Лена, и ноздри ее дрогнули.
      "Так вот она какая, мой недруг! - думала Лена, острым взглядом провожая девушку в белой, с золотой искрой шелковой тенниске. - Зачем она здесь? Что ей надо? Такая маленькая, и замучила моего брата".
      А Вера думала иначе:
      "И для чего я только живу? Людям от меня одни гадости. Холодовы увидели во мне погубительницу их сына, Крупновы отворачиваются. Заучилась, что ли, я за пятнадцать-то лет?"
      Вера уткнулась лицом в свои ладони, заплакала. А после слез подумалось:
      "Не стоят они этого. Нет в моем сердце любви к ним. Вбила себе в голову блажь. Не больше. Пусть все пойдет так, само по себе. Разве плохо быть свободной, никому и ничем не обязанной? Вспоминать буду о них, как вспоминаю сейчас сверстников детства. Немного грустно, по не больше".
      VIII
      Сложные чувства руководили Леной Крупновой, когда она задумала познакомиться с Валентином Холодовым: любопытство, разгоряченное восторженными рассказами подруг о Холодове, желание увлечь его, а потом ошеломить равнодушием, отплатив тем самым Вере за то, что она унизила Михаила. Лена не сомневалась в успехе, так как постоянно Чувствовала, что нравится молодым людям, что каждый из знакомых парней готов влюбиться в нее, стоит ей только захотеть. Одно сознание, что ее любят, было для Лены так же жизненно необходимо, как дождь для цветка. И как цветок погиб бы без воды, так и Лена захирела бы нравственно, если бы люди охладели к ней.
      "Может быть, я нехорошо поступаю, но за добро платят добром, а за зло - злом", - думала Лена. А когда узнала, что Холодов уезжает, пошла в прямую атаку, еще больше окрепнув в своем решении наказать виновников. Но в последнюю минуту эти намерения показались ей ужасными, постыдными. Все же Лена накинула на шею косынку и, сказав себе, что идет просто посмотреть, как устроились в новой квартире молодожены Веня и Марфа, вышла из дому.
      В том же садике, где была несколько дней назад Вера Заплескова, Лена увидела молодого загорелого человека в сером костюме, в белой рубахе с выпущенным поверх пиджака воротником. Человек этот никак не мог совладать с двумя ребятишками, из которых одного держал на руках, а другого вел за руку. Дети плакали, а он беспомощно морщился. По рассказам подруг Лена составила себе портрет Валентина Холодова и сейчас решила, что это он и есть.
      - Эх вы, папаша, детей не можете унять! - сказала она снисходительно-усмешливым тоном опытной няни.
      Холодов сердито взглянул на нее, потом еще раз, но уже улыбчиво, и откровенно пожаловался:
      - Попробуйте сладить с этими эгоистами! Каждый лезет на руки. - И тут же признался: - Сам же избаловал племяшей.
      - До чего вы неловко держите ребенка!
      - А как же лучше? - спросил Валентин, подходя к девушке.
      - А вот так! - Лена взяла на руки одного из ребятишек, и он сразу же замолк, потянулся к ее волосам.
      Спокойно-приветливо смотрел Валентин в глаза Лены. Она не отвела взгляда. И этого было достаточно, чтобы дни разговорились. А когда Катя забрала своих толстяков, Лена и Валентин вышли на улицу. Оказалось, что им по пути: он шел на пристань.
      Валентин чувствовал себя с этой веселой девушкой так же легко и просто, как легко и просто было ему дышать. И это было, как находка, неожиданная и радостная.
      - А вы, Лена, и фамилию свою мне не сказали, - говорил он непринужденно.
      - Непрочная у девушек фамилия, Валентин Агафонович: нынче одна, завтра выйдет замуж - другая появится.
      - Но вам, Лена, рано замуж, вы очень молоды.
      - Только молодым и строить счастье, пока не заумничается человек.
      Всегда обдумывающий свои поступки, Валентин сейчас ни о чем но думал, а с отрадой повиновался: своему стремлению еще раз встретиться с этой девушкой. Просить же ее о встрече не решился: не то смутно опасался за свой покой, не то жалко было вот этого светлого, легкого настроения, которое впервые, кажется, зародилось в его душе. А когда расстался с Леной, покаялся, что не узнал ее фамилию и адрес.
      "А зачем? Через два дня уеду", - решил Валентин и тут же поймал себя на том, что всего лишь час назад радовался отъезду, а теперь отыскивает предлог задержаться на сутки. Но задерживаться было нельзя, генерал, уезжая, и без того разрешил погулять лишних два дня. Отпуск, проведенный у отца, показался теперь Валентину не столь уж веселым.
      Когда Лена вернулась домой, мать собирала в дорогу Федора и Александра, через два дня братья уезжали. Лена уговорила их в последний раз сходить в городской сад. Погладила костюмы братьев, начистила их ботинки. Александр надел светло-серый пиджак спортивного покроя с хлястиком и нагрудными карманами, голубую трикотажную майку. Легкий и стройный, он был похож на пирамидальный тополь. Коренастый, с высокой и широкой грудью, Михаил напоминал Лене лубок, выросший на скупой, каменистой земле. Кремовая шелковая рубаха скрадывала его недостаток короткую, толстую шею. Федор красовался в морской форме. Его и без того широкие брюки клеш были вопреки уставу расширены внизу вставными клиньями. Плечи плотно обтягивал белый китель с золотыми шевронами, на голове белая лихая мичманка, висевший на левой стороне кортик с позолоченной рукояткой был последней, правда противозаконной, деталью, завершающей облик молодецкого неунывающего моряка.
      Лена надела голубое платье, короткие волосы зачесала назад и свободно рассыпала по плечам, едва схватив невидимыми бисерными нитками. На крыльцо вышли их проводить родители и Юрий.
      - Федор-то плывет, как корабль-лидер, - сказал Денис.
      - Немножко недогружен, на поверхности много, - заметил Юрий.
      - А вот Михайло чуточку маловат, - сказала мать.
      - Зато осадка у него глубокая, - уточнил Денис и тут же добавил, вздохнув: - Только в трюмах души его темно.
      - Ленка, как чайка, так и вьется! Хороша девка!
      Хотя Федор и лидировал в этом походе, настоящим вдохновителем была все же Лена. Все заранее предусмотрела она: у входа в сад будут ждать подруги; они изумятся "неожиданной" встрече с Крупновыми, немного поломаются, когда их будут приглашать в сад, а потом все кончится тем, что одна пойдет с Федором, другая - с Михаилом. За Александра Лена не беспокоилась, он наверняка застрянет в тире. Она была уверена, что Холодов придет в сад, потому что, прощаясь с ним, намекнула: люблю танцевать в парке, а не в гарнизонном клубе.
      С победно-веселым видом и с полным сознанием важности предстоящего вела Лена свое войско к высоким чугунным воротам парка. В пути ряды войска поредели: неизвестно когда и при каких обстоятельствах пропал без вести Александр. Но все остальное совершилось в полном соответствии с ее планами. Девушки препирались лишь одну минуту, а потом все прошли в парк, спустились к реке, на тихую безлюдную полянку. Серебристой дорогой перечеркнула луна Волгу наискосок. Михаил читал стихи, а знакомая его прижималась к Лене, шептала: "Ах как хорошо!" - и мелкие, зверушечьи зубы ее грызли ветку тополя.
      Федор, приплясывая, мял траву, поглядывая на свою девушку. Плечи ее вздрагивали, лицо жег коричневый румянец. Она запела:
      Расскажу я вам, ребята,
      Как у нас в Саратове
      В девяносто лет девчата
      Гуляют с ребятами.
      Двинулись по аллее к танцевальной площадке. Лена шла впереди, за ней - братья с девушками. Михаил делал все, что, по его мнению, полагается делать ребятам: угощал барышню мороженым, кормил пирожками, поил морсом, стрелял из пневматического ружья в мишень, хвастаясь меткостью, аплодировал эстрадной певице, диковато, как выпивший, кричал "бис"...
      "Оказывается, жить-то очень просто и легко, - подумал Михаил, рассыпая перед девушкой незамысловатые комплименты. - Вот она, истинная дорога. Хорошо так-то вот жить, не думая, как Венька или Федька!"
      В это время майор Валентин Холодов блуждал по парку, отыскивая "милую девчурку", как называл он мысленно Лену. Первый раз за свою жизнь он чувствовал досаду, первый раз ему было скучно, и он не знал, что делать. А когда увидел Лену вместе с веселым рослым мичманом, который панибратски трепал ее волосы и высокомерно посматривал на него, Холодов понял причину своего непривычно дурного настроения.
      - Кто этот развязный молодой человек? - сдержанно спросил Валентин Лену.
      Она оскорбилась за своего брата.
      - Не правда ли, он интересный парень? - с вызовом сказала Лена.
      Валентин обнял за талию девушку, втиснулся в толпу танцующих. Со странным чувством неприязни и зависти посматривал он на гордую голову мичмана и злился, когда тот улыбался Лене, не замечая его, Холодова. Прежде Валентин никогда не зная в себе подобного чувства, унизительного и неприятного. Он возненавидел этого самоуверенного моряка, отравлявшего ему настроение. Вдруг он увидел на холме, возвышавшемся над танцплощадкой, грозу рядовых и младшего начсостава - военного коменданта майора Зубило. Широко расставив кривые ноги кавалериста, Зубило щупал сощуренными глазами танцующих.
      Он был служака, расстраивался, если обход мало задерживал нарушителей воинской дисциплины, особенно в субботние и воскресные дни. Сейчас он находился именно в таком удрученном состоянии: несмотря на позднее время, дежурный обход задержал всего двоих.
      Майор сам с двумя сержантами вышел на поиски нарушителей. От того, много или мало задержит он, зависела, как он думал, его служебная честь: лишь вчера он обвинял командиров летных и танковых частей в попустительстве. Теперь надо было доказать свою правоту.
      Много анекдотического слышал Холодов о майоре Зубило. Когда-то служил в Севастополе, останавливал на улице матросов: "Пьян? Нет? Ах, подводник, забрать, все равно напьется!"
      В перерыве между танцами Валентин, попросив Лену подождать его на скамеечке, отправился к буфету. Там у стойки братья Крупновы тянули пиво и чему-то громко смеялись. Валентин прошел мимо, и тут произошло то, чего он и ожидал: мичман, держа в одной руке кувшин, в другой - кружку, не только не приветствовал майора первым, как того требовал устав, но и не успел вовремя ответить на его приветствие. Больше того, он в присутствии девушки, млевшей перед ним, молодцевато выпятил грудь, изящно-снисходительно, "по-нахимовски" - два пальца к козырьку - вскинул руку уже вслед удалявшемуся Холодову. Получился комический эффект. Михаил и девушки засмеялись. Холодов вернулся к Крупновым.
      - Товарищ мичман, вы нарушаете устав, - сказал он, строго глянув в отчаянные глаза моряка. Тот, видимо, сразу понял, что его ожидает. Он осмотрел Холодова с ног до головы, ответил:
      - Вы ошибаетесь, товарищ майор, я вас приветствовал.
      - Охота тебе, Федор, связываться с этим заносчивым человеком. На свадьбе гуляли вместе, а тут придирается!.. - с презрением усмехнулся Михаил, беря брата за руку. - Козырни ему, и пойдем танцевать.
      - Нет, он пойдет со мной, - зловеще сказал подошедший Зубило и, обращаясь к Федору, сокрушенно продолжал: - Мало тебе, мичман, Севастополя, ты еще здесь фокусничаешь. Ишь, прицепил кортик! Забрать!
      - Никуда он с вами не пойдет, я его не отпущу! - вдруг с бешенством выпалил Михаил.
      - Вы кто?
      - Иди ты к черту на рога!
      Зубило и сержанты увели мичмана. Холодов с досадой подумал: "Зачем? Скверно, очень скверно".
      Лена встретила его с гневом.
      - Как вам не стыдно, Валентин Агафонович!
      - Лена, я не виноват, выслушайте меня, пожалуйста.
      - Нечего выслушивать! Я знаю Федю лучше вашего, слава богу, он мой брат.
      - Брат? - растерялся Холодов, но по привычке к порядку добавил уже совсем неуверенно: - Все равно, он нарушил устав, не имеет права носить кортик.
      Холодов взял Лену под руку, приблизив лицо свое к ее лицу, сказал:
      - Я ведь подумал, что он ваш поклонник.
      - А вам не все равно?
      - Нет.
      - Все равно нехорошо, - упрекнула его Лена, глаза же и улыбающиеся губы говорили совсем иное: она рада, что ее ревнуют. Лена забыла о своих братьях, о том, куда и зачем повели Федора; она только видела склоненную голову и глаза Валентина Холодова.
      IX
      Михаил шел за майором Зубило, с которым уже успел помириться, извинившись за свою грубость, и всю дорогу горячо доказывал ему и сержанту: нет большого греха в том, что Федор не успел первым приветствовать действительно важную персону майора, что он по молодости и легкомыслию прицепил кортик. Брата нужно отпустить, так как домой он приехал впервые за пять лет, а через два дня снова отправится на флот.
      - Вы знаете, какая напряженная сейчас международная обстановка? говорил Михаил. - Война может в любой день вспыхнуть. И тогда надолго расстанемся. С одним братом мы уже расстались навсегда. Понимаете? Отпустите, товарищ, а?
      Майор и сержанты смеялись над гражданской наивностью странного чудака в кремовой рубашке. Из напряженной международной обстановки они делали совсем иной вывод: надо подтягивать дисциплину.
      Михаил обозвал их бюрократами, формалистами и пошел домой. Без Федора ему не было веселья в городском саду. Сунув руки в карманы брюк, поеживаясь от ночной прохлады, он медленно спускался к Волге, насвистывая один из презираемых им прежде фокстротных мотивчиков, потом повторял набредшие, случайные слова, и эта-то бессмысленность как нельзя лучше выражала его настроение. Получилось вроде заумных стихов:
      Что психуешь, Маша?
      Аль смеется Яша?
      Приударь-ка, Клаша,
      Пока спит папаша!
      У калитки своего дома оторопел: стояли двое.
      - Пройти-то можно? Взять у меня нечего, давно ограблен.
      В ответ щелкнул выключатель, и вспыхнувшая под дощатым навесом лампочка смыла смоленую темь ночи с Александра и Веры Заплесковой.
      - Саша, а я тебя потерял... Вообще этой ночью я потерял всех братьев. Одного помог забрать шикарный майор Холодов, другого забрала боевая подруга майора. - Михаил шагнул в калитку, но Александр грудью встал на его пути:
      - Зачем мелешь чепуху?
      - Чепуха, чепуха, это просто враки: девки съели петуха, сказали собаки. Ну-с, я спать. Я свободен, как Адам в первый час своей жизни, до того, как он, разгильдяй, заснул на солнцепеке, а бородатый бог, пользуясь его беспечностью, вытащил ребро и создал ему боевую подругу. Я не боюсь спать, потому что сам выломал ребро и бросил собакам на съедение.
      Когда стихли шаги Михаила, Александр сказал:
      - Извините его, Вера, он, кажется, пьян. Он хороший парень.
      Взял Веру за руку, повел в глубь сада. Звезды плыли навстречу по узкому протоку неба, отмежеванному вершинами деревьев.
      - Саша, стыдно мне перед Михаилом Денисовичем, перед вашей семьей. Но я не виновата. Не вышло у нас с вами поговорить с ним.
      Александр потчевал ее яблоками, просил дружить с братьями и сестрой и отвечать на его письма.
      Утром Федор и Александр уехали вместе с молодыми призывниками. С этим же поездом ехал Валентин Холодов, самовольно продливший свой отпуск на сутки. Бурно плакала у вагона беременная Марфа, провожая Вениамина. Он озирался на товарищей, уговаривая жену:
      - Не срами меня, слышишь... Мало жили, а почему прошлый год не соглашалась? Ну, не реви, а то сын плакса родится.
      Майор Холодов и Вера ходили по платформе возле мягкого вагона.
      - Вера, - говорил он вразумительно, - я считаю долгом предупредить вас: как бы глубоко и страстно ни любил я, жениться сейчас не могу.
      - Вы человек честный, я это знаю. Но зачем говорите об этом лишний раз? Порядочность - совсем не командирская сумка, чтобы ее всегда таскать на виду и щеголять ею.
      Жалкое, униженное выражение до того исказило лицо Веры, что Валентину больно было смотреть на нее.
      - Я люблю тебя, Вера. Пойми, люблю! Но разве ты не видишь обстановку?
      - При чем тут обстановка? - уже слабее возразила девушка. - Все люди, миллионы людей живут, как всегда жили, а ты о какой-то обстановке. Не глупее же они нас!
      - Именно все дело в обстановке, в напряженной обстановке! Ты меня не выслушала. Я вот что предлагаю: приеду на место, осмотрюсь, напишу. К тому времени многое прояснится в обстановке. - Он поморщился от этого навязчивого слова.