Гарри Босх - Поэт

Снова появилось двойственное чувство. К чему вопросы и откуда эта готовность к участию? Он вел себя не так, как остальные мои источники.

Однако я не мог просто взять да и отделаться от Уоррена. Это несправедливо, учитывая степень его личного риска.

Решив напустить тумана, на всякий случай я сказал:

— Изучаю. Сижу вот, читаю По. Жуть берет.

Он негромко рассмеялся.

— И как выглядит материал? В смысле, это самоубийства или...

Только тут до меня дошло.

— Послушай, ты откуда звонишь?

— Из дома. А что?

— Ты же говорил, что живешь в Мэриленде.

— Ну да. И в чем дело?

— Значит, это междугородный звонок? Его впишут в счет за телефон. Ты не думал о такой возможности?

Что-то с трудом верится в простую беспечность, учитывая его же речи про ФБР и агента Уэллинг.

— О черт! Я... я как-то не подумал. Вроде бы ерунда. Да и кому понадобится изучать мои счета? Это ведь не оборонные секреты, чтобы шум поднимать.

— Не уверен. Впрочем, тебе видней.

— Ладно, какая теперь разница? Что ты выяснил?

— Я же говорил, просматриваю папки. Кажется, есть пара имен. Да, два или три подозрительных случая.

— Ну ладно. Это уже неплохо. Рад, что игра стоила свеч.

Тут я кивнул, едва успев сообразить, что Уоррен меня не видит.

— Да, я уже говорил, и еще раз — большое тебе спасибо. Хочу вернуться к работе, мне не терпится дойти до конца.

— Тогда я оставляю тебя с ней... Если получится, позвони мне завтра. Желательно быть в курсе того, что произойдет.

— Не уверен, что это правильно, Майкл. Скорее тебе следует залечь на дно.

— Хорошо, как скажешь. Наверное, я все равно узнаю об этом из газет. Ты по меньшей мере получил крайний срок выхода номера?

— Ничего такого. Даже не предполагаю.

— Хороший у вас редактор. Что ж, возвращайся к бумагам. Счастливой охоты.

* * *

Вскоре я опять погрузился в строки поэта. Он давно умер, более ста пятидесяти лет назад, и надо же, достал из своей могилы и крепко держит.

По — художник настроения и ритма. Настроение всегда депрессивное, а ритм неистовый. Казалось, отдельные слова поэта и даже фразы перекликаются иногда с обстоятельствами моей собственной жизни.

Дарил мне свет

Немало бед,

И чахла душа в тишине.

Сильно сказано. Точно про меня. Хотя, конечно, так лишь казалось.

Продолжая чтение, я чувствовал, как мне передается ощущение глубокой меланхолии, вечной спутницы поэта. Чувство, выраженное особенно красиво в стихотворении «Озеро».

Но лишь стелила полог свой

Ночь надо мной и над землей,

И ветер веял меж дерев,

Шепча таинственный напев,

Как в темной сонной тишине

Рождался странный страх во мне[3].

По будто проник внутрь моих страхов и в обрывки воспоминаний. В мои кошмары. Сквозь пропасть в полтора века поэт протянул руку, приставив к моей груди свой холодный перст.

Таилась смерть в глухой волне,

Ждала могила в глубине.

Последнее стихотворение я дочитывал часа в три утра. Нашлось всего одно совпадение между стихотворными строками и посмертной запиской. Это были слова, взятые мной в деле детектива Гарланда Петри из Далласа: «Лежу я недвижно, лишенный сил».

Текст нашелся в стихотворении «К Анни». Однако не встретилось ни одного соответствия последним мыслям Белтрана, детектива из Сарасоты. Сомнения в собственной внимательности я сразу отбросил, потому что читал медленно. Не зря просидел над книгой до утра.

Такой строки просто не было. «Господи, спаси мою бедную душу», — гласила записка из дела. Наверное, последняя молитва самоубийцы действительно могла звучать так складно. Я вычеркнул Белтрана из списка. Без сомнения, слова принадлежали самой жертве.

Перед тем как заснуть окончательно, я просмотрел записи, решив наконец, что детали смерти Маккэффри из Балтимора слишком уж совпадают с обстоятельствами гибели Брукса в Чикаго, и это нельзя игнорировать.

Теперь стало ясно, с чего начать утром. Придется поехать в Балтимор, чтобы найти там еще кое-что.

* * *

Ночью опять снились сны. Один и тот же кошмар, возвращающийся ко мне всю жизнь, опять и опять. Как всегда, снилось, что я иду по льду огромного замерзшего озера. Под моими ногами бездна, покрытая иссиня-черным льдом. Кругом, во всех направлениях, не видно ровно ничего, лишь горизонт и снег, ослепительно белый, выжигающий глаза.

Иду вперед, опустив голову. Слышу голос девочки, зовущей на помощь, и замираю в нерешительности. Смотрю вокруг и не вижу никого рядом. Отворачиваюсь и иду дальше. Шаг. Второй. Вдруг прямо сквозь лед меня хватает чья-то рука и тащит в дыру, расширяющуюся во льду. Хочет ли кто-то затащить меня под лед или пытается сам выйти наружу? Это всегда остается неизвестным. Ни разу и ни в одном сне я не видел ответа.

Все, что удалось увидеть на этот раз, была рука, длинная и худая, торчащая из-под черной поверхности воды. Я понял, что это сама смерть. И проснулся.

Свет горел, и телевизор еще работал. Сев на кровати, осмотрел комнату, не сразу вспомнив, где я и что делал вчера. Уняв дрожь, я встал на ноги. По пути к мини-бару выключил телевизор. Потом открыл дверь и, выбрав себе маленькую бутылку «Амаретто», осушил ее одним махом, прямо из горлышка. Посмотрел на лежавший там же листок с ценами. Шесть долларов. Круто, однако... Впрочем, прайс-лист я взял чисто машинально, чтобы отвлечься.

Постепенно по жилам побежало тепло. Рухнув обратно на кровать, я посмотрел на часы. Четверть пятого. Нужно выспаться. Снова захотелось лечь. Укрывшись одеялом, я взял со стола томик По.

Вернувшись к стихотворению «Озеро», я перечитал его опять. Взгляд упал на те же строки:

Таилась смерть в глухой волне,

Ждала могила в глубине.

Постепенно тревога улетучилась, и я опять свернулся в своей уютной норе, отложив книгу в сторону. Эта часть сна оказалась точно мертвой.

Глава 17

Инстинкт подсказывал Гладдену уехать из города, но здесь оставались еще дела. Спустя несколько часов в отделение банка «Уэллз Фарго» должен прийти перевод, и тогда он сможет купить себе новую камеру. Такого ведь не сделаешь по дороге во Фреско или еще куда-либо.

Гладдену пришлось остаться в Лос-Анджелесе.

Глядя в зеркало, висевшее над кроватью, он придирчиво изучал собственное отображение. Теперь волосы были черными. Он не брился начиная со среды, и щетина на лице достаточно отросла. Дотянувшись до прикроватной тумбочки, Гладден взял очки.

Тонированные контактные линзы оказались в мусорной корзине еще прошлым вечером, в забегаловке «Пришел и ушел», где Гладден пообедал. Снова глянув в зеркало, он довольно рассмеялся. На него смотрел совершенно незнакомый человек.

Гладден обратил внимание на экран телевизора. Женщина орально обрабатывала одного мужчину, в то время как другой занимался обычным сексом с ней же, пристроившись по-собачьи. Звуковое сопровождение оставалось приглушенным, но и так понятно, что там за звуки. Телевизор не выключался всю ночь.

Порно не возбуждало Гладдена. Наверное, потому, что действующие лица казались ему слишком старыми и потертыми жизнью. Скорее они вызывали отвращение.

Он даже не пытался переключить приемник. Пустое зрелище. Напоминало лишь, что у всех существуют низменные желания.

Вернувшись к прерванному чтению, он вновь перечитал стихотворение По. После стольких лет его текст запомнился наизусть. Правда, держать в руках книгу, воспринимая своими глазами слова на страницах, казалось много приятнее. Странным образом чтение приносило Гладдену ощущение комфорта.

В ночи отрадной грезил я,

Не помня о разлуке,

Но сон дневной настиг меня

И пробудил — для муки![4]

В этот момент Гладден услышал звук подъехавшей машины. Отложив книгу, он встал с кровати и подошел к окну. Сквозь занавески стоянка хорошо просматривалась. По глазам било яркое солнце.

Из только что припарковавшегося у мотеля автомобиля вышли двое, мужчина и женщина. Оба пьяные в стельку, а ведь день едва перевалил на вторую половину.

Гладден чувствовал, что пора выбираться наружу. Во-первых, купить газету и прочитать, если она уже появилась, информацию про Евангелину. И еще что пишут о нем самом. Во-вторых, пойти в банк. Далее нужно найти себе фотокамеру. А если останется время, то продолжить работу.

Конечно, Гладден понимал: оставаясь на месте, он не дает им шанса себя обнаружить. Однако он знал, что надежно скрыл все следы.

Мотель поменялся дважды за эти сутки, с момента как он покинул то место под вывеской «Голливудская звезда». Первую из комнат, в районе Калвер-Сити, пришлось снять ненадолго, чтобы перекрасить волосы и помыться.

Затем он переехал на Вэлли и остановился в этом отстойнике на бульваре Вентуры, с названием «Бон суар». Пятьдесят долларов за ночь и три канала «для взрослых». Порно они включили в стоимость номера.

В регистрационной карте значилось имя Ричарда Кидвелла. На это же имя сделано последнее из его удостоверений. Нужно будет выйти в сеть и купить новые документы. Тут он подумал: придется завести здесь почтовый ящик и дожидаться, когда придут бумаги. Еще одна причина, чтобы не уезжать из Лос-Анджелеса. И самая веская. Запись про почту он добавил в свой план.

Натягивая штаны, Гладден искоса взглянул на экран. Женщина с резиновым пенисом, привязанным к низу живота обхватывавшими таз ремнями, занималась сексом с другой женщиной. Гладден застегнул «молнию» и вышел из комнаты, по дороге выключив телевизор.

Солнце стояло высоко. В первый момент яркий свет больно ударил по глазам. Через парковочную площадку Гладден направился к конторе мотеля. На нем была футболка с изображением Плуто, персонажа его любимого мультфильма. Он часто надевал эту футболку, что избавляло детей от первого страха при знакомстве.

В стеклянной клетке офиса дежурила плохо одетая блондинка с татуировкой на левой груди, когда-то выпуклой. Теперь формы увяли, а татуировка расплылась так, что едва отличалась от синяка.

Женщина носила парик, губы были ярко накрашены, а макияжа хватило бы на небольшой торт или на то, чтобы пройти конкурс в телепроповедницы. Днем раньше Гладден поселился в мотеле как раз в ее смену.

Протянув в окошко доллар, он попросил разменять купюру на три четвертака, две монеты по десять и одну в пять центов. Трудно сказать, сколько стоят газеты в Лос-Анджелесе.

— Извини, парниша, у меня нет мелочи, — сказала женщина таким голосом, каким обычно просят сигарету.

— Вот херня, — грубо ответил Гладден. Он сразу набычился. В этом мире больше нет нормального обслуживания. — Почему не пошуровать в бумажнике? Я не собираюсь шататься по улицам из-за гребаной газеты.

— Сейчас посмотрю. И следите за своей речью. Грубить не стоит.

Он молча смотрел, как женщина встала со своего места и повернулась к нему спиной. На ней была короткая черная юбка, бесформенная и открывавшая заднюю часть бедер с замысловатым переплетением вен, вздувшихся от варикоза.

Трудно сказать, сколько этой бабе лет — то ли это замученная жизнью «девушка за тридцать», то ли окончательно вышедшая в тираж сорокапятилетняя дама. Могло даже показаться, что тетка нарочно демонстрировала свои прелести, наклоняясь к нижнему ящику стола за бумажником.

Вытащив бумажник, женщина стала в нем копаться, выбирая мелочь. Она держала кошелек словно ручного зверька, как вдруг взглянула через стекло прямо на Гладдена.

— Что, нравлюсь?

— Нет, спасибо, — невпопад ответил Гладден. — Нашли мелочь?

Вытащив руку из внутренностей кошелька, она посмотрела на свою ладонь.

— Тебе не идет быть грубым. В любом случае у меня только семьдесят один цент.

— Давайте сюда.

Она потянула к себе долларовую купюру.

— Уверен? Шесть монеток вообще по центу.

— Уверен. Такие же деньги.

Она высыпала монеты в окошко, и Гладден с трудом собрал ускользавшую из-под пальцев мелочь.

Женщина посмотрела в список.

— Ты ведь в шестом номере? И записан там один. И как ты обходишься? Сам?

— Это что, допрос?

— Простая проверка. Так чем ты один занимаешься? Надеюсь, не запачкаешь покрывало?

Она ухмыльнулась. Ее слова мгновенно вернули Гладдена в агрессивное состояние. Хотя он знал, что не следовало проявлять свои эмоции, сдержаться было уже невозможно.

— Кто из нас здесь грубый... хм... Вы ведь сами знаете, на кого похожи, на особу совершенно непривлекательную. А вены на ваших ногах — это карта, по которой едут на хер. Вот так, мадам.

— Эй, ты последил бы...

— А то что, выселишь меня?

— Фильтруй базар.

Гладден взял с прилавка последнюю монетку в десять центов и вышел вон, не произнеся больше ни слова. На улице, подойдя к стойке с газетами, он купил себе утренний выпуск.

Вернувшись назад, в безопасную прохладу комнаты, он наскоро пролистал газетенку в поисках раздела криминальной хроники. Здесь точно будет статья про него. Быстро читая заголовки на всех восьми страницах, он не обнаружил ни одной строчки об убийстве в мотеле.

Совершенно расстроенный, Гладден подумал, что в этом городе убийство чернокожей горничной просто не может стать событием.

Бросив газету на кровать, он обратил внимание на фотографию с полосы, раскрывшейся при падении. Снимок изображал мальчика, катившегося вниз на роликовой доске. Взяв страницу в руки, Гладден прочитал текст, напечатанный внизу фотографии.

В заметке говорилось, что детские качели и другие аттракционы наконец построены вновь в Мак-Артур-парке после долгого периода, когда их работе мешало сооружение станции метро.

Гладден снова посмотрел на фото. Судя по информации, мальчика, изображенного на снимке, звали Мигель Аракс. Район, примыкавший к парку, не был знаком Гладдену, но можно предположить, что вблизи метро живут люди с невысокими доходами. Значит, большинство детей окажутся из бедных семей, скорее всего чернокожих.

Гладден решил, что должен пойти в парк, но позже, когда закончит с делами и разберется в обстановке. С бедняками всегда проще. Они нуждаются, а потому более отзывчивы.

Тут Гладден подумал про обстановку. Овладеть ситуацией он считал задачей номер один. Если хочешь скрыться, то не следует оставаться ни в этом мотеле, ни в любом другом. В таких местах всегда небезопасно. Ставки растут, и скоро за ним могли начать охоту. Овладевшее им чувство опасности не основывалось ни на чем, кроме почти животного инстинкта. Скоро за ним придут, и нужно искать новое, более защищенное логово.

Отложив газету, Гладден протянул руку к телефонной трубке. Глубокий прокуренный голос, прозвучавший в аппарате после того, как он набрал «ноль», оказался вполне узнаваем.

— Это Ричард... из шестого. Хотел бы просто извиниться за то, что наговорил вам только что. Я был очень груб и прошу меня извинить.

Она не отвечала, и Гладден решил: нужно наступать.

— Знаете, вы в общем-то правы, здесь ужасно одиноко, и как мне кажется, это действительно могло дать основание сказать то... Ну, о чем вы говорили...

— Какое основание?

Она явно не хотела разговаривать. Гладден продолжал:

— Послушайте, вы же спросили, нравитесь ли мне. Пожалуй, отвечу «да, нравитесь».

— Какое мне дело? Ты довольно раздражителен. Не люблю таких. Кто знает, что у тебя на уме?

— Я сам не знаю. Но есть сотка баксов в подтверждение добрых намерений.

Она снова помолчала секунду.

— Ладно, я уезжаю из этой конюшни в четыре. Потом у меня выходной. Если так настаиваешь, могу взять с собой, за компанию.

Гладден улыбнулся, стараясь не выдать себя голосом.

— Дождаться не могу.

— Знаешь, я тоже извиняюсь за все, что сказала...

— Ласкаешь слух. Скоро увидимся... Эй, ты еще здесь?

— Конечно, милый.

— Как тебя зовут?

— Дарлена.

— Дарлена, я не могу терпеть до четырех.

Она рассмеялась и повесила трубку.

Гладден не улыбнулся.

Глава 18

Утром пришлось ждать до десяти часов, прежде чем в Денвере Лори Прайн оказалась за своим рабочим столом. Меня уже одолели заботы, а ее день только начинался, так что беседа завязалась с дежурных приветствий и расспросов, где я, чем занят и каким образом туда попал. Наконец я с трудом добрался до сути вопроса.

— Когда ты составляла выборку по самоубийствам полицейских, в нее вошли материалы из «Балтимор сан»?

— Да, конечно.

Я так и думал, но проверить никогда не мешает... И потом, компьютеры иногда глючат.

— Хорошо, тогда сделай поиск по выпускам «Сан» с ключевым сочетанием «Джон Маккэффри».

Фамилию я продиктовал по буквам.

— Сделаю. За какой период?

— Точно не знаю, давай за пять лет.

— Когда нужны результаты?

— Вчера вечером.

— Кажется, ты хочешь повисеть на трубке?

— Именно так.

Я услышал, как Лори застучала по клавиатуре, набирая запрос. Чтобы занять время, я положил на колени томик По и стал перечитывать стихи.

При дневном свете они не оказывали такого угнетающего действия, как прошлой ночью.

— Так, приехали, и здесь довольно много ссылок. Целых двадцать восемь. Тебя интересует что-то конкретное?

— Э-э-э... нет. Пройдемся по самым свежим.

Я неплохо представлял себе процесс поиска: перед Лори на экране заголовки статей и примерно один абзац текста из каждой.

— Вот последняя: «Детектив уволен из-за причастности к смерти напарника».

— Очень странно. Почему эта информация не выплыла при первом поиске? Прочитай, что пишут в самой статье.

Я вновь услышал перестук кнопок.

— Вот слушай: «Детектив из полиции Балтимора уволен со службы в прошедший понедельник из-за своего вмешательства в расположение улик на месте преступления. Ранее, весной, уволенный пытался представить дело так, будто его напарник вовсе не покончил с собой. Увольнение детектива Даниела Бледшоу инициировал Совет по правам служащих департамента полиции после двухдневных закрытых слушаний. Бледшоу там не присутствовал и никак не прокомментировал решение, однако офицер полиции, представлявший на слушании его интересы, отметил, что в департаменте с его коллегой поступили излишне жестоко, особенно учитывая его более чем двадцатилетний послужной список. Если верить официальной информации, напарник Бледшоу, детектив Джон Маккэффри, скончался от огнестрельного ранения, нанесенного из его личного оружия 8 мая текущего года. Тело обнаружила супруга жертвы, Сюзанна, которая и вызвала Бледшоу, оказавшегося на месте до приезда полиции. Утверждается, что Бледшоу вошел в комнату своего напарника и уничтожил посмертную записку, найденную им в кармане жертвы, а также изменил расположение предметов, чтобы позднее представить ситуацию как убийство. Полиция заявила...» Джек, ты слышишь меня, продолжать?

— Да-а, да. Продолжай.

— "Полиция заявила, что Бледшоу пошел еще дальше: он прострелил мертвому Маккэффри ногу. После этого Бледшоу велел Сюзанне позвонить по 911, а сам покинул место происшествия, позже изобразив изумление в ответ на информацию о гибели своего напарника. Считается, что Маккэффри сначала выстрелил в пол и лишь после этого вложил ствол пистолета себе в рот, чтобы произвести второй, ставший смертельным, выстрел.

Следствие пришло к выводу, что Бледшоу попытался представить эту смерть убийством из-за того, что в последнем случае жена Маккэффри, Сюзанна, могла претендовать на значительные выплаты по страхованию жизни и здоровья супруга, а также на увеличенную пенсию.

Схема, построенная Бледшоу, вышла наружу во время допроса Сюзанны Маккэффри относительно всех обстоятельств дня, когда умер ее муж. Она случайно проговорилась, что наблюдала за действиями Бледшоу". Я читаю не слишком быстро? Ты записываешь?

— Все в порядке. Продолжай.

— Ладно, слушай дальше: "Бледшоу отверг какое бы то ни было участие в создании ложной схемы событий и также отказался от любых свидетельств в свою пользу на слушаниях в Совете по правам служащих департамента полиции. Джерри Либлинг, коллега Бледшоу и его защитник на слушаниях, заявил, что тот поступил как человек, лояльный по отношению к своему напарнику.

Вот что сказал нам Либлинг: «Все, что он сделал, — попытался как-то облегчить жизнь вдове своего товарища. Что касается чиновников из департамента, то они явно зашли дальше, чем следовало. В итоге детектив Бледшоу потерял работу, карьеру, средства к существованию. Знаете, о чем это говорит остальным сотрудникам?»

Другие офицеры полиции, с которыми корреспонденты встречались в понедельник, выразили те же чувства. В то же время высокопоставленные руководители департамента заявляют, что обошлись с Бледшоу достаточно гуманно, и цитируют свое решение не возбуждать уголовное дело против Бледшоу и Сюзанны Маккэффри, называя это выражением сочувствия. Маккэффри и Бледшоу были напарниками семь лет и расследовали ряд громких убийств, произошедших за это время в городе. Одно из расследований, как считают, частично связано со смертью самого Маккэффри.

Полиция заявила, что депрессивное состояние детектива объяснялось его неудачей в расследовании дела об убийстве Поли Амхерст, учительницы начальных классов, похищенной из кампуса в частной школе Хопкинса, тело которой обнаружили изуродованным. Считают, что извращенная жестокость, с которой расчленили тело женщины, постепенно привела детектива к мысли расстаться с жизнью. К тому же у Маккэффри были проблемы со спиртным.

«Полиция лишилась не одного детектива, — сказал Либлинг на слушаниях в понедельник, — она потеряла двух своих лучших следователей. Теперь им не найти таких парней, какими были Маккэффри и Бледшоу. Департамент высек сам себя»". Джек, это все.

— Отлично. Гм... думаю, придется тебе отправить статью в мой электронный ящик. Компьютер здесь, со мной, так что сообщение получу быстро.

— Договорились. Что делаем с остальными данными?

— Если не трудно, вернись, пожалуйста, к заголовкам. Есть ли среди них упоминания о деле Маккэффри или это публикации о разных делах?

С полминуты она просматривала тексты.

— Кажется, здесь лишь статьи о расследованиях. Немного по теме «школьный учитель». И совсем ничего про самоубийства. Кстати, причина, по которой только что прочитанный текст не попал в прошлый поиск, в том, что в описании статьи не оказалось слова «самоубийство». А я ввела его в том запросе как ключ.

Это я уже понял. Статьи про школьного учителя пришлось также бросить в почту. Сказав Лори спасибо, я попрощался и повесил трубку.

* * *

Набрав номер бюро детективов полиции Балтимора, я попросил к телефону Джерри Либлинга.

— Либлинг, слушаю.

— Детектив Либлинг, меня зовут Джек Макэвой, и я полагаю, вы можете мне помочь. Мне необходимо найти Дана Бледшоу.

— По какому вопросу?

— Хотелось бы обсудить это с ним.

— Извините, но у меня еще один звонок, так что ничем помочь не могу.

— Послушайте, я знаю о том, что он пытался сделать для Маккэффри. И знаю кое-что, способное ему помочь. Это действительно все, что я могу рассказать сейчас. Не поможете мне, значит, не поможете и Бледшоу. Если хотите, могу оставить свой номер. Почему бы не созвониться и не передать ему эти слова? Пусть решает сам.

Долгое молчание на том конце провода, слишком долгое. Я уже подумал, что говорил в пустоту.

— Алло?

— Да. Я здесь. Знаете, если Дан захочет с вами говорить, он будет говорить. Просто позвоните ему. Номер есть в книге.

— В телефонной книге?

— Правильно. Извините, у меня дела.

Он повесил трубку. Глупейшее положение. Даже не подумал о такой возможности. Потому что не слышал ни об одном полицейском, номер которого значился бы в книге. Связавшись со справочной Балтимора, я назвал оператору имя бывшего детектива.

— У меня нет записей по Даниелу Бледшоу, но есть две компании — «Страхование Бледшоу» и «Расследования Бледшоу».

— Ладно, давайте то, что есть.

— Здесь две разные записи, разные телефоны и один и тот же адрес — Феллс-Пойнт.

Получив телефон, я набрал номер фирмы, занимавшейся расследованиями. Ответила женщина:

— "Расследования Бледшоу". Слушаю вас.

— Здравствуйте, могу ли я поговорить с Даном?

— Простите, сейчас он временно недоступен.

— Не знаете, можно ли застать его в течение дня?

— Он и сейчас где-то здесь. Его местный телефон на линии, да только он чем-то занят. Когда Дан вне офиса, ему звонят по прямому. Так что шеф точно в офисе, но я не в курсе дел и не знаю, как долго он здесь задержится.

Феллс-Пойнт оказался полосой земли, вытянувшейся к западу от внутреннего порта Балтимора. Магазины для заезжих туристов и отели отступили, давая место более традиционным заведениям — барам и небольшим лавчонкам, потом им на смену пришли старые кирпичные строения и трущобы Маленькой Италии. Местами выбитый асфальт обнажал брусчатку, а ветер приносил не то запах моря, не то аромат сахарного завода, располагавшегося по другую сторону, у входа в бухту.

«Страхование Бледшоу» и «Расследования Бледшоу» располагались в одноэтажном кирпичном здании на перекрестке улиц Каролина и Флит. Стрелки показывали час с минутами.

На двери небольшого, обращенного на улицу офиса висела табличка с изображением часов, на которых стрелки передвигались вручную, и подписью «Буду на месте в...». Стрелка уперлась точно в час дня. Посмотрев вокруг, я не обнаружил никого, кто торопился бы исполнить обещание и вернуться на место к указанному сроку. Пойти было некуда.

Прогулявшись до магазина на Флит-стрит, я купил кока-колу и вернулся к своей машине. С водительского сиденья отлично просматривалась дверь офиса. Так я просидел минут двадцать, пока не увидел мужчину средних лет, темноволосого, без намека на седину, но с уже наметившимся животиком. Прихрамывая, человек направлялся к двери офиса.

Захватив сумку с ноутбуком, я последовал за ним.

Офис Бледшоу выглядел так, словно изначально он задумывался как врачебный кабинет. Впрочем, непонятно, как доктор мог оставить лишь один вход, особенно в таком районе, как этот. За входной дверью находилась небольшая приемная, где была сдвижная стеклянная панель и небольшая стойка для секретаря. Стеклянная панель, похожая на дверь душевой, оказалась закрытой. Распахнув дверь, я услышал звонок телефона, но трубку никто не снимал.

На несколько секунд я замер на месте, чтобы осмотреться. В комнате стояли старый диван и небольшой столик. Места для другой мебели просто не оставалось. По столу раскиданы журналы, все не менее чем шестимесячной давности. Собравшись было поздороваться или постучать, я вдруг услышал звук спускаемой в туалете воды, где-то за стеклянной дверью.

Затем сквозь стекло я увидел расплывчатую фигуру, и тут же дверь слева отворилась. В двери стоял темноволосый человек. Теперь я заметил, что у него усы, тонкая полоска которых казалась едва заметной.

— Здравствуйте, чем могу помочь?

— Вы Даниел Бледшоу?

— Совершенно верно.

— Джек Макэвой. Мне нужно задать вам несколько вопросов относительно Джона Маккэффри. Думаю, это будет полезно нам обоим.

— Джон Маккэффри? Это было так давно.

Его взгляд упал на сумку с ноутбуком.

— Не беспокойтесь, это просто компьютер. Можно присесть?

— Конечно. Почему бы нет?

За ним я вошел в небольшой холл, где находилось еще три двери, все по правой стороне. Он открыл первую, и мы вошли в помещение, отделанное недорогим ламинатом. На стене висели выданная администрацией штата лицензия и несколько фотографий из прошлой, полицейской жизни Бледшоу.

Все вокруг выглядело таким же убогим, как и его усы, однако я не собирался придавать этому какого-либо значения. То, что я знал о копах, а это правило касалось и бывших копов, говорило: внешнее впечатление обманчиво. Я знал ребят в Колорадо, при любых обстоятельствах носивших серо-голубые спортивные костюмы из полиэстра, словно они не имели нормальной одежды. Тем не менее эти мужики считались самыми яркими, лучшими и надежными копами во всем департаменте.

Вероятно, таким мог быть и Бледшоу. Он сел за стол, покрытый черным пластиком. Мебель явно куплена по случаю, в состоянии «бывшая в употреблении». На поверхности стола я заметил наслоения из застарелой грязи. Сев против Бледшоу, я занял последний из предметов мебели, предназначенный для посетителей. Хозяин помещения внимательно следил за моей реакцией.

— Здесь размещалась частная клиника. Парня вышибли за аборты на поздних сроках беременности. Что касается помещения, то я просто выкупил его, и плевать на грязь или внешний вид. Работой я занимаюсь по телефону, продаю копам страховые полисы. Когда случается вести расследование, то тем более отправляюсь к клиенту сам. Сюда никто не приходит. Разве что иногда у входа появляются цветы. Полагаю, чьи-то. Наверное, так срабатывает старая телефонная книга. Почему вы не расскажете о цели визита?

Я выложил ему все, начиная с истории брата и кончая Джоном Бруксом и моей поездкой в Чикаго. Наблюдая за его полным скепсиса лицом, я понял, что могу и вылететь отсюда — секунд через десять, и прямиком сквозь дверь.

— Что за дела? Кто вас прислал?

— Никто. Только есть мнение, мое личное, что следом за мной приедут люди из ФБР, и, вероятно, уже завтра. Мне показалось, что нам лучше переговорить до этого момента. Знаете, я хорошо вас понимаю. Мой брат — это фактически я сам. Мы ведь с ним близнецы. Всегда считал, что напарники после долгой совместной службы тоже становятся как братья. Как близнецы.

На несколько секунд я замолчал. Пока лучше придержать моего козырного туза, чтобы дождаться правильного момента. Казалось, Бледшоу несколько поостыл. А возможно, его злость скоро сменится смущением.

— И что нужно от меня?

— Текст посмертной записки. Мне нужно знать, что именно Маккэффри написал в своем послании.

— Не было никакой записки. И я этого не говорил.