Морская война

«Все очень хорошо, — говорил Торрингтон, — надо меня порицать за это».

Шаторено, как мы видели, избежал столкновения с Киллигрью, который не последовал за ним, как должен бы был это сделать.

«Иные полагают, что до некоторой степени я ответствен за это. Без сомнения, они не думают, чтобы до того времени, как я прибыл к флоту, — что было не ранее 30 мая! С тех же пор мы всегда имели суда в море — и не только фланкеров, но некоторых даже и у самых берегов Франции. Говорят, что у нас не было фланкеров, когда появились французы, и это совершенная правда; но это случилось не по моей вине: так как все шлюпки наших судов были заняты церемонией празднования полка графа Пемброка, то я хотел возложить сторожевую обязанность на голландское судно, бывшее свободным, но кажется, что те, которых вице-адмирал Каллемберг назначил для этой службы, задержали его для каких-то надобностей у острова Уайт. С другой стороны, верно то, что первые известия, какие я получил о французах, были сообщены мне появлением пяти их фланкеров.

Я думал и думаю до сих пор, что надлежащие средства для разведочной службы и уменье пользоваться ими составляют силу неприятеля. Имели ли мы какие-либо из таких средств, что это было скрыто от меня; но во всяком случае первое известие о соединении г. Шаторено с французским флотом дошло до меня через мои глаза, увидевшие флаг его близ острова Уайт, и поэтому мог соединиться с Турвиллем без всякой помехи [31]. Граф де Турвилль мог поэтому выйти из Бреста 13 июня во главе вышеупомянутой силы, и он сейчас же направился к острову Уайт.

Как ни ошеломляющим должно было быть для адмирала, находившегося у о-ва св. Елены, известие, без всяких предварительных о том сведений, что флот неприятеля из 120 судов, по крайней мере вдвое сильнейший его флота, спокойно расположился на якоре в бухте Пресной Воды. Лорд Торрингтон, кажется, ни на миг не потерял головы. Глубокий стратег, точно так же как и высшей степени испытанный моряк, он сейчас же сообразил настоящее положение дела и предположил сделать все, что было возможно, для того, чтобы выпутаться из очень дурных обстоятельств, к которым привели пренебрежение его предостережений и советов. Еще не далее, как 22 июня, до него дошло первое письменное известие о том, что французы вышли в море на восток; а теперь, в 8 часов утра 23-го, он получил поразительную вышеупомянутую весть. Он сейчас же снялся с якоря, но ветер был так слаб, что флот его следовал, главным образом, воле течения и, дойдя не далее Дюноза, он писал лорду Ноттингему:

«Мы отплыли сегодня утром, но, за слабостью ветра, находимся теперь недалеко от Дюноза. Если французы продолжают свою стоянку, то мы отделены от них расстоянием не большим пяти лиг. Наш флот состоит из 50 кораблей и 20 брандеров; неравенство велико, но вы знаете, что это не по моей вине. Завтрашний день, вероятно, будет решительным днем. Пусть трепещут поэтому те, по чьей вине флот наш не сильнее; со своей стороны, я, с помощью Всемогущего, исполню свой долг, и я надеюсь, что каждый сделает то же самое. Если мы должны ожидать еще голландские суда, то я надеюсь, что они поспешат к нам; не невозможно еще, что они придут к нам вовремя, потому что море полно случайностей. Теперь с нами только 18 голландских судов — после всех больших обещаний де Витта».

Слабость ветра принудила адмирала стать на якорь близ Дюноза, а на следующий день эскадра его была усилена тремя голландскими и двумя английскими кораблями. С рассветом 25-го Торрингтон снялся с якоря с 55 судами, при легком норд-осте, с намерением принудить французов к сражению, если это окажется возможным, но спустился такой густой туман, что он опять стал на SW якорь. Однако, лишь только ветер переменился на SW, как прояснилось, и тогда он увидел французский флот к SW, в расстоянии около двенадцати миль, лежащим к линии, на правом галсе, т.е. на WNW. Торрингтон снялся с якоря и, составив из своих судов линию, лег на SSO правым галсом; французы оказались, таким образом, на ветре — в обстоятельствах, вполне благоприятных для сражения, завязать которое их, без сомнения, оправдывало, если не настоятельно побуждало, значительное превосходство в силе. Мне нет необходимости входить в подробности об относительных движениях флота, и я скажу только, что французы могли добиться сражения в этот день (25 июня) и не добились его [32]. Но в то же время лорд Торрингтон подошел достаточно близко к французскому флоту, чтобы видеть собственными глазами его силу и даже сосчитать с большой точностью число его кораблей. Не ободряющей открывалась перспектива перед адмиралом, который знал, что за ним не было резервов и что его отечество разделилось в раздорах само против себя. Оба флота стали на якорь, и утром 26-го лорд Торрингтон писал Ноттингему следующее:

«Необъяснимо, почему французы избегали нас; хотя многие из их кораблей были разбросаны под ветром, но у них была все-таки слишком достаточная концентрированная сила, чтобы задать нам серьезную работу. Я признаюсь, что мое первое намерение атаковать их было мало извинительной опрометчивостью, ибо хотя я считал, что они сильнее нас, но я не подумал об этом в требуемой мере. Я увидел по их поведению, что несмотря на их силу, они действуют с некоторой осторожностью и, кажется, желают, чтобы к преимуществу в силе присоединилось еще преимущество положения относительно ветра. Их большая сила и осторожность внушили мне более зрелые мысли и заставили меня от всего сердца благодарить бога за то, что вчера они отклонили сражение. И, право, я не буду считать себя несчастным, если мне удастся освободиться от них без сражения, если только оно не может состояться при условиях, более равных, чем теперь. Я нахожу, что не я один держусь такого мнения, так как военный совет, собранный мной сегодня утром, единогласно высказался за то, что мы должны всеми силами избегать сражения с ними, особенно, если они будут на ветре у нас и ретироваться, если иным путем нельзя достигнуть упомянутой цели, даже Ганфлита — единственного места, в котором мы можем с некоторым проблеском надежды на успех держаться против них в условиях, в каких находимся теперь [33]. Теперь мы прекрасно видим их флот, который состоит почти, если не точно, из 80 кораблей, способных составить линию баталии, и 30 брандеров — сила, которая не дает мне надежды на успех в случае сражения, и в действительности не только угрожает опасностью нашему флоту, но также и грозит спокойствию нашей страны, ибо, если мы будем разбиты, то французы сделаются абсолютными хозяевами моря, будут иметь большую свободу наделать много вредных для Англии вещей, на которые они не отваживаются, пока мы наблюдаем за ними и пока от нас не ушла еще возможность присоединиться к вице-адмиралу Киллигрью и к нашим судам, лежащим к западу. Если удастся, я пройду мимо неприятеля к западу для соединения с упомянутыми кораблями; если нет — я думаю последовать решению военного совета. Между тем, я желаю, чтобы отданы были немедленно приказания снарядить с возможной скоростью военные суда, стоящее в Чатаме, и чтобы суда, лежащие теперь к западу от них, проследовали в Портсмут, а оттуда, если французы пройдут перед рекой, они могут соединиться с нами, пройдя через мелководье. Это лучший совет, какой я могу дать в настоящее время; но, если бы мне поверили зимой, то королевство не переживало бы теперь этого оскорбления. Ваше лордство, теперь знаете мнение флаг-офицеров голландского и английского флотов, которое, я желал бы, чтобы вы изложили ее величеству и уверили бы ее, что если она держится каких-либо других соображений, то если только она пожелает выразить то, что ей угодно, ее команды будут пунктуально повиноваться ей, каковы бы ни были последствия».

Таким образом, английским силам в 50 кораблей была противопоставлена сила из 80 кораблей, и хотя бы даже вопрос шел о простом выигрыше или проигрыше сражения, то и то не следовало бы при таких условиях рисковать: нахождение всей армии с королем в Ирландии; обширное недовольное население, готовое приветствовать французов; значительные отряды морской силы, под начальством Киллигрью и Клоудесли Шевеля, предоставленные уничтожению их неприятелем, — все говорило о том, что риск быть разбитыми непропорционально велик.

С другой стороны, если бы Торрингтон мог совсем избежать сражения и только ожидать и быть на страже, то он сделал бы силу французов безвредной и всецело расстроил бы их планы. Они решительно ничего не могли бы сделать, если бы Торрингтон уклонился от сражения, потому что тот момент, когда они решились бы свозить войска на берег, дал бы адмиралу преимущество, необходимое для того, чтобы его атака была успешна. Он был готов вместо риска принять сражение при таких неизмеримо невыгодных обстоятельствах, даже ретироваться за Ганфлит. Там между мелями его флот был бы в безопасности, и пока он стоял бы там, самое большое, что могли бы сделать французы, — это расположиться у устьев Темзы и блокировать ее. Мало того, их неспособность пройти трудный фарватер входа в реку дала бы в то же время адмиралу шанс на присоединение к нему подкреплений «через мелководье». В его соображениях ганфлитские мели должны были оказать для него совершенно такую же услугу, на какую столетием позже правильно рассчитывал герцог Веллингтонский в границах Торрес-Ведрас.

Близорукие люди в 1690 и в 1810 гг. думали согласно между собой. Для них удаление флота за Ганфлит было равносильно оставлению страны союзникам экс-короля, и удаление к Лиссабону было равносильно преданию Португалии в руки Франции.

Но Торрингтон не имел намерения идти к Ганфлиту иначе как в крайнем случае. Если бы ему удалось пройти мимо французского флота к западу, то он мог бы соединить под своей командой эскадры Киллигрью и Шовеля, и тогда, возвращаясь с увеличенной силой, он был бы способен удовлетворительно состязаться с Турвиллем. План Торрингтона был такой: 1) во всяком случае избегать сражения при столь явно невыгодном для него неравенстве сил; 2) стараться пройти мимо французского флота к западу и 3) если это не может быть исполнено и если французы заставят его идти к востоку, то стараться обезопасить себя за ганфлитскими мелями, где было бы трудно атаковать его в выгодных для противника условиях, но откуда он мог уйти в каждый момент, что дало бы ему возможность держать французов все время в напряженном состоянии. Там также он мог бы получить подкрепления, достаточные для того, чтобы перейти к наступательному образу действий.

Согласно приказанию, которое было продиктовано советником королевы Ноттингемом, все же решено было дать сражение [34]. Торрингтон с рассветом следующего утра начал строить свой флот в линию. Ветер, очень слабый, задувал с востока, и линия была построена на правом галсе, по курсу к северу. Голландцы составили авангард; Торрингтон, согласно обычаю, командовал центром, а Делаваль — арьергардом. Около восьми часов утра 30 июня был дан сигнал начать сражение, и союзный флот устремился на французский флот, который лежал под ветром и ждал нападения, обстенив фоковые паруса.

Здесь я не буду разбирать тактику последовавшего сражения. Достаточно упомянуть, что голландцы в авангарде вступили в горячий бой с задней линией французского авангарда и были раздвоены девятью главными кораблями последнего. Британский арьергард также завязал сражение, но не на таком близком расстоянии, с французским арьергардом. Корабли французского центра были слишком под ветром относительно авангарда и арьергарда, и Торрингтон в британском центре атаковал их только на большом расстоянии и на некоторое время оставил пропуск между собой и голландцами. Авангард последних был очень поврежден, но спасся или был спасен распоряжениями Торрингтона вследствие того, что суда его (авангарда) бросили якоря, когда начался отлив, которым французы, не заметив его, были отнесены к западу, вне досягаемости пушечного выстрела [35]. Одно из голландских судов, не успев стать на якорь, было унесено с французским флотом и взято в плен.

Вечером Торрингтон снялся с якоря и, взяв на буксир поврежденные суда, начал подниматься к востоку, лавируя против слабого противного ветра и приняв предосторожности, чтобы якоря опять были брошены, как только отлив начнет действовать против них. Французы последовали за ним, но не в общей погоне, а в линии баталии; современное мнение того времени было за то, что желание противника сохранить боевой строй спасло наш флот от разрушения. По крайней мере, военный совет, собранный 1 июля, решил, что положение дела так плохо, что если бы наш флот был тесним французским, то необходимо было бы потопить выведенные из строя суда и ретироваться скорее, чем решиться на возобновление сражения. Французы преследовали союзный флот в течение четырех дней, за каковое время он достиг Дувра и оставил неприятеля так далеко позади, что преследование было отставлено, и последний удалился к востоку. Союзники потерпели потери во время преследования их; четыре голландских и одно английское судно были или сожжены, или выбросились на берег в неспособном к продолжению службы состоянии.

Естественно, что распространившиеся известия об этом поражении вызвали сильный испуг в Англии. Но оказалось, что Торрингтон был всецело прав в своем стратегическом рассуждении. Французы отплыли к своему первоначальному назначению в Торбей, где они бросили якорь и высадили на берег отряд для сожжения поселения Тинемоутс; отряд был без труда разогнан поспешно собравшейся милицией. Они также разрушили одно или два малозначившие судна и затем удалились в Брест… Несколько разрушенных домов в Тинемоутсе, несколько маленьких суденышек и один плененный корабль — вот незначительные трофеи большой экспедиции.

Защита Торрингтоном своего поведения была основана на стратегических условиях, которыми он руководствовался. Он был значительно слабее французов, но они были беспомощны нанести Англии вред, пока его флот существовал. Принужденный приказанием королевы дать неприятелю сражение, которого он не надеялся выиграть против кораблей не только более многочисленных, но и большой индивидуальной силы, он должен был позаботиться, чтобы не подвергнуться риску бытъ разбитым.

Таким образом, хотя разбитый союзный флот стал на якорь в Хоупе, сильно расстроенный и в ожидании, что французы смогут атаковать его, — сняв все баканы и приняв другие необходимые меры предосторожности, тем не менее стратегия условий была такова, чтобы сделать французский флот беспомощным. Если бы в самом деле неприятель последовал за нашим флотом и разбил его безусловно при Хоупе, то «все было бы предоставлено его милосердию». Но «существующий флот», даже хотя бы он был дискредитирован, слабее неприятельского и, запертый за неогражденными банками, представлял своей обсервацией силу, достаточную для того, чтобы парализовать действия, по-видимому, победоносного флота «как на море, так и против береговых владений».

Главный интерес представляет часть сражения при Бичи-Хэд, а она-то именно едва затронута историками, излагавшими событие. Первая попытка французов приобрести обладание морем с определенной дальнейшей целью не удалась, потому что они не были достаточно предприимчивы или настойчивы для обеспечения предварительных условий. Они разбили, правда, наш флот, но не уничтожили его, что было необходимо для приобретения обладания морем. Оправдание лорда Торрингтона судилищем, которое допрашивало его, при наличии весьма сильных влияний с враждебной ему стороны, является знаменательным свидетельством морских взглядов того времени [36].

Обе стороны проходили теперь школу опыта. Но если французы не сумели понять, какого рода обладание морем должно быть обеспечено, прежде чем думать о вторжении в неприятельскую страну, то англичане начали осторожнее и сознательнее относиться к опасности медлительности и излишней бережливости в приготовлениях к морской обороне.

План французов 1692 г. состоял в следующем: при содействии недовольной части Англии должна быть сделана попытка высадить армию в 20 000 человек на Сассекском берегу, прибытие которой должно быть сигналом для общего восстания в стране за защиту прав Джеймса. Эта армия, собравшаяся с необходимыми морскими транспортами при Ла Хоге, Шербурге и Гавре, состояла из 14 батальонов англичан, шотландцев и ирландцев и 9000 человек, присоединенных экс-королем [37]. Без сомнения, первоначально предполагалось, что французский флот 1692 г. будет настолько же превосходить силами союзные флоты Англии и Голландии, как это было в 1690 г., и что, равным образом, он и положит начало враждебным действиям. Властям в Бресте приказано было приготовить все стоявшие там суда для выхода в море, и в то же время были сделаны распоряжения, чтобы эскадра из 13 линейных кораблей присоединилась к ним из Тулона. Опираясь на прецедент 1690 г., надеялись, что де Турвилль — опять главный начальник действовавшего флота — будет в состоянии напасть на британскую эскадру в ее водах, прежде чем она соединится с голландским флотом, и что тогда собранная для вторжения в страну военная сила будет в состоянии перейти в Канал и ободрить успешное восстание якобитов.

Но случилось два или, скорее, три обстоятельства, которые повредили довольно основательным планам французов и сделали их неудачными. Тулонская эскадра, приближаясь к Гибралтарскому проливу, 18 мая была застигнута штормовым ветром, который вынес на мель у Сеутты два корабля и так рассеял и повредил другие, что они не могли дойти до Бреста ранее конца июля, в течение же этого времени произошло много повлиявших на ход дела событий.

Вторым несчастьем для французов явились постоянные вести от английских якобитов, что многие завербованные было ими капитаны британского флота опять переходят в лагерь, враждебный Джеймсу, и дезертируют к неприятелю при первом удобном случае.

Третьей неудачей, постигшей французов, был факт, что голландцы оказались на этот раз менее медлительными и более ретивыми в стараниях соединить свой флот с английским и что известия, полученные сначала по этому вопросу Людовиком, обманули его.

Джеймс настаивал перед Людовиком на верности известий о недовольстве английских капитанов правительством и об относительной слабости одного английского флота. И в недобрый для французов час Людовик послал де Турвиллю приказание выйти в море с 45 линейными кораблями и с 7 брандерами, которые стояли в готовности в Бресте, и сделать нападение на английский флот до соединения его с голландским, независимо от того, окажется ли он слабым или сильным. Де Турвилль отплыл, но слабый северо-восточный ветер затруднил плавание его вверх по Каналу, и облегчил прохождение английскому флоту вниз по Каналу, чем и ускорилось соединение этого флота с голландским. За Турвиллем из Барфлера и других мест были посланы крейсера с отменой данных ему приказаний, но они не догнали его, и он проследовал к месту, где собралась армия для вторжения.

Англичане, как я заметил уже, воспользовались опытом. Правда, они, кажется, не имели точных сведений о полном плане французов до последнего момента, предполагая десант в Сен-Мало и созвав уже необходимые для этой цели войска в Портсмуте, но теперь они хорошо знали, что раз во Франции идут приготовления к выполнению плана вторжения в страну, то, каков бы ни был этот план, вызывается двойная необходимость иметь в море большую силу возможно раньше.

Уже 3 декабря 1691 г. адмирал Руссель был назначен командующим отечественным флотом, и была обнаружена большая деятельность по снаряжению к плаванию судов.

Разведочные суда были посланы для наблюдения за движениями французов, и, как только оказалось возможным, две сильные эскадры вышли в Канал, получив распоряжения настолько непоследовательные, что ими одними уже доказывалось совершенное непонимание плана французов.

Сэр Ральф Делаваль прибыл со своей эскадрой в Даунс в начале марта, после исполнения конвойной службы относительно коммерческих судов из Средиземного моря, и получил распоряжение произвести рекогносцировку французского берега до мыса Ла-Хог, пустив вперед боты, которые могли бы предупредить своевременно о приближении неприятеля. Далее ему надо было пройти мимо острова Уайт, откуда, если бы до него не дошли новые распоряжения, он должен был возвратиться вдоль французского берега к Дувру и потом, если не получит новых приказаний, идти к мелководью близ Северного Форланда.

Адмирал Картер со значительной эскадрой из 11 линейных кораблей получил приказание 14 апреля отплыть к островам Канала и крейсировать близ Сен-Мало в течение сорока восьми часов, если только «случай исполнить службу» не будет требовать оставаться в крейсерстве долее. Затем он должен был исследовать положение дел в Гавре, и если ничего не предстояло сделать там, то возвратиться в Спитхед.

Не очень легко понять, что было в умах властей, диктовавших такие приказания. Одна только рекогносцировка части французского берега, где нельзя ожидать встретить ни сильных кораблей, ни, тем более, всей морской силы Франции, могла бы быть гораздо лучше исполнена немногими очень легкими и незначительными судами; равным образом не кажется, чтобы одно только собирание новостей было предметом предписанных эскадрам действий… Но если не это, то что же было предметом последних? Было небезопасно отделить такие значительные отряды от главного флота и подвергнуть их возможности быть застигнутыми неприятелем при невыгодных для них обстоятельствах. Я не замечаю такой цели, которой значение уравновешивало бы риск. И, в действительности, к тому же заключению скоро пришли, кажется, и власти, ибо от них, почти немедленно по отплытии эскадр, последовали контрприказания, разосланные к Русселю, Делавалю и Картеру, которым предписывалось собраться вместе к югу от острова Уайт [38].

Адмирал Руссель с главной эскадрой английского флота прибыл 8 мая в Райд, где уже стояло на якоре несколько голландских судов. Соединенные силы должны были стать на якорь поблизости, и 10-го числа военный совет на основании приказаний, полученных, как было известно, сэром Ральфом Делавалем, решил, что было бы благоразумнее остаться здесь дольше для соединения с ним. Подождав однако до 11-го числа, флот отплыл к острову св. Елены, где 13-го уже были Делаваль и Картер… И британский адмирал оказался теперь во главе огромного флота. Красная эскадра под командой Русселя, с сэром Ральфом Делавалем и сэром Клоудесли Шевелем в должности вице-адмиралов, состояла из 5 кораблей первого ранга, 3 — второго, 16 — третьего и 7 — четвертого. Голубая эскадра, под командой адмирала сэра Джона Эшби, вице-адмирала Георга Рооке и контр-адмирала Ричарда Картера, состояла из 1 корабля первого ранга, 7 — второго, 18 — третьего и 6 — четвертого ранга. Английская часть флота состояла из 63 линейных кораблей, носивших, в общей сложности, 27 725 человек экипажа и 4500 орудий. Кроме того, при ней были 23 фрегата и брандеры.

Голландцы образовали Белую эскадру под начальством адмирала Аллеманда и двух вице-адмиралов; она состояла из 35 линейных кораблей, именно: 9 — первого ранга, 10 — второго, 9 — третьего и 8 — четвертого ранга. В этой дивизии было 12 950 человек и 2494 орудия. При ней же состояли 14 фрегатов и брандеры. Вся линейная сила состояла из 99 кораблей, при 40 675 человеках команды и 6994 орудиях. Я полагаю, что никогда ни до, ни после этого не собиралась под командой одного адмирала такая грандиозная морская сила!… А в то же время, за неимением правильных сведений, французский адмирал во главе менее чем половинной силы [39] спокойно шел вверх по Каналу для того, чтобы быть разбитым неприятелем.

Руссель, кажется, не имел никаких сведений о приближении французов. Союзники были поглощены намерением высадить десант в Сен-Мало, и предположение Руссе ля состояло в том, чтобы под охраной всего флота с запада десант был высажен из войск, собранных в Портсмуте. Но для предварительных разведок была послана к Гавру и к той части французского берега эскадра из б легких фрегатов, а 18 мая и весь флот снялся с якоря и направился прямо к мысу Барлеф.

Кажется, что никто из противников не знал о непосредственной близости врага. Погода была туманная при легком западном ветре, и союзный флот лежал на правом галсе до 3 часов утра 19 мая. В это время послышались выстрелы с разведочных судов, посланных к западу, и скоро два из них вырисовались из тумана с сигнальными флагами, возвещавшими появление неприятеля. Руссель сразу дал сигнал о повороте на другой галс, чтобы встретить французов на левом галсе. Но с восходом солнца погода прояснилась, и французский флот показался вблизи строящимся в линию на правом галсе, Руссель опустился под ветром, и когда его линия образовалась в направлении от SSW к NNO, остался там ожидать атаку французов; голландская Белая эскадра составила авангард; Красная эскадра — центр, а Голубая — арьергард. Теперь, когда мы проследили ход дела до столкновения французского флота с союзным флотом двойной в сравнении с ним силы, нас менее касается поражение французов, которое неминуемо последовало, чем общие размышления, которые естественно возникают по поводу такого полного пренебрежения стратегией. Напомним, прежде всего, что мы сталкиваемся с серией условий, совершенно противоположных тем, которые определили исход сражения при Бичи-Хэд. Теперь перевес был на стороне обороняющегося флота; атакующий флот был на ветре, лишенный всех шансов удалиться с арены сражения, потому что движущая сила, от которой это удаление зависело, была против того. Де Турвилль попался в ужасную ловушку, но не по собственному выбору, а по недостатку правильных известий о неприятеле. Надеясь, что неприятель, о присутствии которого он, весьма возможно, впервые узнал по пушечному выстрелу с разведочного судна, был, самое большее, в составе всего английского или всего голландского флота, де Турвилль по рассеянии тумана увидел себя лицом к лицу с такой комбинацией сил, которая во всяком случае удержала бы его в Бресте, если бы он знал о ней. Близко от него была армия, предназначенная для вторжения в Англию, и ее транспорты. Крейсировавшие английские эскадры сделали до сих пор невозможной для сил при Ла-Хоге всякую мысль о движении. Теперь было совершенно достоверно, что, что бы ни случилось, план вторжения должен быть отброшен. Вопрос шел не о том, потерпит или нет Турвилль поражение, а о том, как отклонить ему полное уничтожение своего флота, если такое отклонение возможно.

Мы не нашли указаний о том, был ли прилив или отлив в то время, когда враждебные флоты увидели один другого. Если был прилив, то де Турвилль мог бы воспользоваться примером Торрингтона и, бросив якоря, дождаться, пока приливные волны не отнесут от него неприятеля. Если был отлив, то я не знаю, как я мог бы поступить иначе, чем поступил де Турвилль, который со всей возможно смелой решительностью начал атаку. Но, конечно, она была невозможна. В тумане, опять спустившемся, трудно было сказать точно, что происходило, но во всяком случае несчастные французы были везде разбиты и рассеяны. К полудню ветер изменился к NW через W, что облегчало французам бегство к югу или юго-западу, чем они и воспользовались. Позднее ветер переменился на восточный и засвежел. На следующее утро (20 мая) Руссель писал, что всю ночь продолжался шторм. В течение дня, также при шторме, происходило сражение к западу, по его предположению, с Голубой эскадрой. «Я не могу сообщить, — говорит он, — никаких подробностей о ходе дела, но французы были разбиты, и я направляюсь теперь к Конкветским рейдам, имея свежий восточный ветер, но при сильном тумане. Я предполагаю, что сюда назначен и сбор неприятеля [40]. Если Богу будет угодно послать нам сколько-нибудь ясную погоду, то я не сомневаюсь, что мы уничтожим весь враждебный флот. Я видел, что ночью были взорваны три судна, но какие именно, — этого я не знаю».

Английскому флоту ничего более не оставалось, как преследовать и уничтожать неприятеля. Некоторые из судов разбитого французского флота прошли в Сен-Мало и укрылись там, но те, которые прошли в Шербур и в Ла-Хог, были захвачены и сожжены Делавалем и самим Русселем. Всего было уничтожено не менее 15 кораблей от 60 до 104-пушечных (3 — в Шербуре и 12 — в Ла-Хоге). Попытка французов приобрести обладание морем не удалась, таким образом, и второй раз, но теперь уже с исходом, совсем для них бедственным.

В дополнение к этой главе может быть полезно дать точные сведения о силе линейных кораблей Турвилля:

Эта таблица показывает, что французы, хотя и приближались к необходимой дифференциации силы, все-таки были еще далеки от понимания того, чем в действительности должен был быть «линейный корабль».

Глава VII

Попытки приобрести обладание морем с определенной дальнейшей целью (продолжение)

Прежде чем идти дальше, необходимо взглянуть на последствия, которые могут произойти от полной неудачи в усилиях достигнуть обладания морем для определенной цели; последствия эти делают морскую войну скорее средством воевать, чем достигать намеченной цели.

В 1690 г. попытка Франции была неудачна, благодаря здравой политике графа Торрингтона, которому приходилось действовать при очень неблагоприятных условиях, но с глубоким убеждением в громадности того риска, который бы имел место, если бы опрометчивость лондонской политики сопровождалась серьезным разгромом союзных флотов.

В 1692 г. французы придерживались другого взгляда. Они были готовы поставить свою морскую жизнь на карту и стать лицом к смерти. В действительности, инструкции, данные де Турвиллю, обязывали его пройти через Канал, несмотря ни на какой риск. Морская война была поставлена в зависимость от сухопутной войны, завязка которой должна была произойти недалеко от Ла-Хога; эта сухопутная война казалась столь подавляюще важной, что никакой морской риск не должен был стоять на дороге к ней. Жребий был брошен, сражение при Ла-Хоге произошло, и французский флот был рассеян и истреблен. Последствия должны были быть приняты, однако, как будет пояснено ниже, французам удалось в 1693 г. облегчить их для себя благодаря возвращению к принципам «законной» морской войны.