Гонимые и неизгнанные

      П.С. Бобрищев-Пушкин тоже раздумывал, не попроситься ли на Кавказ: "Если братнино состояние в Тобольске не поправится и я буду иметь надежды своим солдатством выручить его из Сибири и возвратить к батюшке, то по времени, если Богу будет угодно, и я, может быть, принужден буду наконец на то решиться, несмотря на то, что военная служба совсем не по моему вкусу", - писал он Н.Д. Фонвизиной 23 января 1840 года. И может быть, так случилось бы, не помешай Павлу Сергеевичу собственное нездоровье.
      Семейные обстоятельства отца в это время - сыновья, один за другим подрастая, определялись в службу, обзаводились семьями и получали свою долю наследства, - были плачевнее, чем когда бы то ни было. И значит, на помощь, даже незначительную, они с братом отныне рассчитывать не могли. Пособия, вы-деленного им казной только с 1840 года, - по 54 руб-ля 2/7 копейки серебром в год, - в лучшем случае хватало на несколько месяцев, имея в виду и оплату прислуги, которая ухаживала за больным Николаем Сергеевичем, когда он был не в доме скорби. Без помощи Малой декабристской артели обойтись не удавалось. Но Пушкин старался скрыть "свои тягости" и только в крайних случаях прибегал к этой помощи, так как знал - есть товарищи в ещё большей нужде.
      Размышлял, без сомнения, Павел Сергеевич и о литературном труде. Скорее всего, он сразу отказался от него как средства к существованию: во-первых, потому что был чрезвычайно строг к себе и не считал свои басни произведениями литературы, да и печататься где бы то ни было декабристам было запрещено. Кроме того, Павел Сергеевич понимал, что литературное творчество не является для него всепоглощающей идеей. Это не значит, что он не продолжал писать стихи и басни, хотя утверждать это с уверенностью почти невозможно - свидетельств нет ни в его переписке, ни в письмах товарищей. За допуском "почти" - робкая надежда: Павел Сергеевич, доводящий всякое дело до конца, не мог исчерпать темы своих басен, особенно познакомившись с жизнью захолустного, а потом губернского города Сибири. И может быть, что-то из на-писанного им не сгорело ни в страшном пожаре в Красноярске в 1881 году, ни в пожаре, от которого погиб дом в Коростине, и до сих пор хранится в чьем-то альбоме, папке, старых бумагах, - а владелец даже не подозревает имени автора.
      Материальная сторона жизни так и "зависла" в каждодневье лет - как-то перебивался П.С. Пушкин "малыми своими средствами". Всепоглощающей же стала идея "помощи страждущему человечеству". Нередко шла она, видимо, и каким-то материальным "шляхом". Ремесленные умения Павла Сергеевича использовали все - и его товарищи, и местные жители. Павел Сергеевич учил также ребятишек бедняков (он упоминает об этом в письмах 40-х годов), репетиторствовал. "Математическая его голова" и широкие знания всегда были в распоряжении ближних, но, безоглядно делясь ими с людьми, он врачевал души людские.
      Павел Сергеевич был, как и в последующие годы, верен принятому в Верхоленске решению: пройти по жизни странником.
      Жить сердцем - оно обитель Бога, но открыть его всем страждущим, выполнить завет Христа: "Нет больше любви той, как если кто положит душу за други своя". Терпимость и великодушие, милосердие, верил он, не могут не прорасти в сердце ближнего, если ты искренне, от сердца несешь их людям. И это было следованием завету Спасителя: "Вера без дел мертва есть".
      Без сомнения, в эти годы Павел Сергеевич много читал, и круг его чтения был достаточно широк. Возможность иметь хорошие книги и читать периодику определяли не только условия губернского города. П. Пушкин пользовался, без сомнения, богатой библиотекой С.Г. Краснокутского, который не был стеснен в средствах, - родные присылали ему массу книг и журналов. М.А. Фонвизин, например, в письме И.Д. Якушкину в марте 1835 года сообщает, что получил от Краснокутского "хорошенькие повести Бальзака" и русские журналы. Во все годы ссылки декабристы по возможности обменивались книгами и журнальной периодикой - как далеко бы ни отделяла их Сибирь. И значит, Павел Сергеевич не испытывал книжного голода, как было это, вероятно, в Верхоленске.
      Из писем П.С. Пушкина 1838 года узнаем, что, помимо регулярной переписки с родными, переписывался он в эти хмурые свои годы и с товарищами, которые уже вышли на поселение (с Беляевыми, Н. Крюковым, И.В. Киреевым), и с находящимися ещё в казематах Петровского завода декабристами - Е.П. Оболен-ским, И.И. Пущиным. Писала ему и Е.И. Трубецкая. Однако это не восполняло острый недостаток общения с духовно близкими ему людьми. Разумом он понимал, что вступивший на путь светлого служения никогда не одинок духовно. Но ему нужен был духообмен и духонасыщение - хотя бы часть того, что имел он в казематском обществе.
      Наверно, в силу этого жизнь Павла Сергеевича в Красноярске 1833-1837 годов видится хмурой и менее деятельной, чем в последующие годы.
      "Друзья мои сердечные"
      "Красноярск довольно большой, красивый город, с замечательными живописными окрестностями и изобилием флоры... Зимы там жестокие, до 40 градусов мороза, но без снега. Постоянный сильный ветер, дующий в ущелье, сносит совершенно снег. На Рождестве часто приходилось ездить по замерзшей земле на колесах... Так как Красноярск губернский город, то и состав чиновников был более порядочен и образованный. Жизнь там была более приятная, чем в уездных городах", - так писала М.Д. Францева о Красноярске 1836-1838 годов, куда из Енисейска перевели её отца - Дмитрия Ивановича Францева (он был исправником, потом советником Тобольского губернского правления, в последние годы жизни - тобольским губернским прокурором).
      П.С. Бобрищев-Пушкин, безусловно, оценил и красоту пейзажа, и суровость климата, хотя ни в одном из обнаруженных - даже позднейшего времени - письме он не написал о своем восприятии города и окрестностей, как и его жителей. Может быть, повинно в этом все то же аскетическое его состояние.
      Но примерно с конца 1836 года, как определяется по письмам, горизонт хмурого его мировидения начинает проясняться. Совпадает выход из аскетического состояния с пополнением декабристского братства: в декабре 1836 года из с. Олхинского Иркутского округа переводят в Красноярск бывшего полковника лейб-гвардейского Финляндского полка Михаила Фотиевича Митькова, а ещё раньше из Енисейска переселяется Михаил Александрович Фонвизин с женой Натальей Дмитриевной. С этими последними добрая приязнь постепенно перерастает в крепкую дружбу, а духовное родство, обнаружившееся в Красноярске, станет на всю оставшуюся - каждому из них разносрочную - жизнь драгоценнейшим даром.
      Потеплело и заголубилось небо для Павла Сергеевича - он обрел друзей, любовь, понимание. "Друзья мои сердечные", - станет обращаться он к Фонвизиным, а на языке прямодушного Павла Сергеевича каждое из этих слов полновесно и значимо. Вот самый короткий рассказ о супругах Фонвизиных1.
      Михаил Александрович Фонвизин (1787-1854) - племянник автора "Недоросля" Д.И. Фонвизина и двоюродный брат Марьи Павловны Фонвизиной матери Натальи Дмитриевны. Свою двоюродную племянницу - уже не ребенка, а юную девушку, своеобразная красота которой была тем более притягательна, что она была умна, разносторонне образованна, поражала глубиной и оригинальностью суждений, - М.А. Фонвизин, 33-летний генерал-майор, увидел в 1820 году. За его плечами2 было Аустерлицое сражение (1805 год), участие в военных действиях в Финляндии во время войны со Швецией 1809-1810 годов (Аландские острова), служба в качестве адъютанта у генерал-майора А.П. Ермолова, участие в Отечественной войне 1812 года (маршруты этой войны: Витебск, Смоленск, Бородино, Малоярославец, Красное, Березина. Отметины войны: ранение под Смоленском, орден Владимира 4-й степени с бантом, орден Анны 2-й степени, золотая шпага за храбрость). Участие в заграничных походах (здесь - награды: алмазные знаки ордена Анны 2-й степени, прусский орден "За заслуги" и Кульмский крест).
      Михаил Александрович, богатый жених, красавец, "светский лев", завидная партия для многих дворянских дочерей, влюбляется в 16-летнюю Натали страстно, впервые в жизни. Он делает ей предложение и встречает отказ - деликатный её и бурный её родителей. Причин тому две: близкое родство и большая возрастная разница. Не привлекает и богатство, хотя к этому времени Дмитрий Акимович Апухтин - отец Натали - разорился и семья вынуждена была удалиться в костромское свое имение Давыдово, пытаясь, как позднее вспоминала Наталья Дмитриевна, "ложным великолепием" прикрыть "настоящую нищету".
      Неожиданно для всех через год Натали дает согласие на брак с М.А. Фонвизиным. Не любовь, но долг был её советчиком. "Надобно было отца из беды выручать", - много лет спустя признается она сибирскому своему духовнику.
      Еще почти год не дает Синод согласия на этот брак - из-за той же родственной близости. Наконец, в сентябре 1822 года состоялась свадьба. Михаил Александрович выходит в отставку. Светлым сном для обоих пролетают три года. В августе 1824 года рождается их первенец Дмитрий, Натали носит под сердцем второго сына - Михаил рождается в феврале 1826 года, через месяц после ареста Михаила Александровича.
      Дальнейшая жизнь обоих - мужество и самоотречение, страдания и горе, верность долгу и испытания. Наталья Дмитриевна последовала за мужем в Сибирь, как только немного подросли и окрепли сыновья. В 1828 году она оставила их на попечении родителей без надежды увидеть когда-либо. Сибирские её маршруты - декабристские пути: Чита, Петровский завод, Енисейск, Красноярск, Тобольск. В изгнании дважды рухнули её надежды на счастливое материнство: в 1832-м и 1834 годах рождались и в течение года-двух умирали дети. Все годы ссылки переписывались Фонвизины с оставшимися на родине сыновьями. Все годы жила в их душах надежда на свидание с ними. Разбились и эти мечты: один за другим (в 1850-м и 1851 годах) умирают 25-летний Дмитрий и 24-летний Михаил...
      Всю жизнь Михаил Александрович и Наталья Дмитриевна помогали бедным и страждущим. Предельно насыщена духовно, интеллектуально их жизнь. Гостеприимный дом Фонвизиных был средоточием культурной жизни - и в Красноярске, и в Тобольске. П.С. Пушкин, как это видно по письмам М.А. Фонвизина, становился ближе им с каждым годом, их духовное родство обнаруживалось все явственнее.
      С годами духовная близость неразрывно соединит Павла Сергеевича с Е.П. Оболенским, П.Н. Свистуновым, И.И. Пушиным. И все же до конца дней его самым близким, родным останется "сердечный друг" Наталья Дмитриевна.
      Безусловно, переписка декабриста была во много раз обширнее. Но время разбросало архивы по городам и весям. Пока удалось обнаружить чуть более двухсот писем - с 1835-го по 1862 год. Эти письма сохранились в архивах адресатов и свидетельствует, что переписка Павла Сергеевича была большой и систематической и в годы сибирской ссылки, и по возвращении на родину. Он перепи-сывал с М.И. Муравьевым-Апостолом, В.И. Давыдовым и А.Л. Кучевским, В.К. Кюхельбекером и И.Д. Якушкиным, Е.П. и М.М. Нарышкиными, с А.П. Беляевым и И.В. Киреевым, с А.В. и А.Е. Розенами...
      Наибольшее число обнаруженных писем - 105 - адресованы И.И. Пущину: они образуют "кусты" писем 1841-1843 годов и 1854-1858 годов и сохранились в знаменитых пущинских тетрадях, переплетенных по годам (кстати, часть тетрадей переплетал для друга П.С. Пушкин).
      Надо сказать, что отношения Пушкина и Пущина в годы каторги были, видимо, дружеские, но не близкие. И лишь в первые поселенские годы Пущина думается, с того тяжелого для него 1841-го, когда Павел Сергеевич настоял на том, чтобы Пущин приехал в Тобольск лечиться у Г.М. Дьякова, началось их постепенное сближение.
      Шли годы, переписка между И. Пущиным и П. Пушкиным была постоянной и активной, их отношения теплели с каждым годом. Обращает на себя внимание, что предупредительно-уважительное 30-40-х годов "любезный друг Иван Иванович" сменяется у П. Пушкина на уверенно-определенное "любезный друг мой" и обращение на "ты". Их дружба 50-х годов - это скорее сердечное братство. К тому же П.С. Пушкин оказывается вершителем судьбы не только И.И. Пущина, но и другого своего близкого друга - Н.Д. Фонвизиной.
      Вот такие письма
      Они написаны Павлом Пушкиным в 1838 году самым близким ему духовно Н.Д. Фонвизиной, М.А. Фонвизину и Е.П. Оболенскому и, думается, не нуждаются в комментарии.
      Н.Д. Фонвизиной
      22 января
      Тяжело, мне очень тяжело, что письмо мое ещё больше вас встревожило. Что же делать, голубка моя, нельзя было навсегда оставлять вас в заблуждении, не сказав вам всей правды. Но я уверен, что если оно вас и встревожило, то встревожило к вашей пользе. Чувство ваше уже теперь, ничего не видя, сделалось святее, хотя оно ещё так жгуче, что заглушает любовь к Богу. Но зато столько уже бескорыстно, что вы забываете себя для спасения другого...
      Господь, умудряющий слепцов, научит и меня сделать это как можно для обоих вас полезнее. Ваша твердая решимость освободиться от этого тяжкого греха и получить в нем церковное разрешение уже вперед вас от него освобождает.
      Н.Д. Фонвизиной
      26 января
      Любезная моя, горькая, безотрадная! Письмо ваше вчера я в волнениях и нетерпении прочел с единою болью сердечною. А сегодня облил его слезами. Подлинно искушение ваше таково, что я не читал ему ничего подобного. Но мне отрадно ещё видеть, что под грудою всего этого пепла - залог любви Христовой хранится как искра в вашем сердце. О моя голубушка, воспряньте, отрясите этот сон с очей ваших, разрушьте это неестественное очарование. Что это за страсть, что это за мучительство! Сделайте хоть малый шаг, просите Бога, чтобы он отнял от вас хотя ту часть этой страсти, которая вас жжет, удаляет от Бога и мучит. Неужели самые эти муки вам ещё не надоели? Я, право, этого не понимаю.
      Умоляю вас детьми вашими, которых вы носили в своей утробе, а теперь забываете, умоляю вас тем лицом, для которого вы все это делаете. Умоляю, наконец, моею к вам дружбою, которая так сильна, что я не имел её в такой степени ни к одной из родных сестер моих. Положите вечную и непримиримую вражду с врагом Бога вашего.
      Страсть ваша сама по себе хотя есть несчастное и виновное заблуждение, но она более достойна плача, нежели осуждения, ибо сама собой наказывается, делаясь для вас нестерпимою мукою. Сам Господь смотрит на вас с состраданием, он это показал на блуднице, которая зашла далее, нежели вы.
      Посмотрите, как вы легкомысленны и как враг вас обманывает. Не говорили вы: "Только бы мне остаться до лета, то я бы серьезно принялась бороться с собою"? Я вам предлагаю самое легкое - лечитесь через того, кем ушиблись. А вы это откладываете, боитесь потерять любовь человека, а не боитесь потерять любви Божьей. Если бы это был человек, нисколько к вам не расположенный, то надо быть извергом, чтобы не принять участие. Вы толкуете также о погибели, и все это одни слова и обман лукавого. Если бы вы знали, что значит погибель, то все кости бы в вас задрожали - и этого спасительного страха достаточно было бы затушить всякую страсть.
      Знаете ли, что погибель есть вечное отсутствие Божества, отсутствие всякого доброго и отрадного чувства, отсутствие всего доброго и благого. Воля ваша, вам надо опомниться. Что это? Сидите, ничего не делаете и предаетесь помыслам. Чувствуете свой пожар и сами раздуваете пламя. Толкуете о смерти и думаете, что она вас от всего избавит. Смерть избавляет только от телесных страданий, и то когда приходит по воле Божьей. А душевные вместе с душою и переходят; от них надо исцеляться здесь, а не там.
      Вам не смерти надо просить у Бога, а жизни и исцеления, чтобы он обратил ваше сердце опять к себе, утвердил закон спасения и упрочил возможность быть вместе с теми, кого вы любите. Ибо души одних спасаемых будут вместе, а души грешных будут лишены и сего утешения. Это не мои слова, а святого Афанасия Великого и других святых, которые то же утверждают.
      Даже лишены будут того утешения, чтобы представить себе хотя образ любимого, потому что та способность воображения, через которую это делается, вместе с разлучением души от тела уничтожается. Она составляет связь души с телом. Эта связь порывается, ибо дана нам как необходимое оружие, пока мы находимся в образном мире. Если бы представления эти переходили с нами туда, то и сребролюбец имел бы некоторое утешение. Он мысленно и там бы пересчитывал свои червонцы. Но нет, болезнь души, томление останется, а удовлетворения и утешения не будет. Это лучше Тантала, который сгорает от жажды, но не видит воды.
      Простите меня, моя голубушка, если письмо мое вместо утешения ещё более умножит вашу скорбь. Я долго не решался говорить вам всего этого, потому что мне вас страх жалко, но подумал, что истинное никогда не может быть вредно, - тем более что, может быть, в вашем положении, где все представляется вам не так, как есть.
      Н.Д. Фонвизиной
      1 февраля
      Начну к вам письмо, моя любезная Наталья Дмитриевна, словами одного из святых отцов. "Смотри, - говорит он, - если ты получишь от кого духовную пользу, то враг тебе всячески будет клеветать на него, чтобы тем поколебать твою доверенность и удалить от него". Вы теперь находитесь в этих обстоятельствах, несмотря на то что я грешный человек и немощный, но знаю по свидетельству моей совести, что мои советы вам были и, надеюсь, будут впредь иметь одну цель - спасение вашей души.
      Привязанность моя к вам начинает меня беспокоить. Она до сих пор такого рода, что я не ношу укоризны в совести и готов и впредь сказать Господу моему, что я уже несколько раз говорил в молитве: "Господи, Ты знаешь мою немощь, и Ты сам привел меня к обязанности помогать этой душе, Ты сам и сохрани чувства мои здравыми и прости меня, если я не могу удержать их в строгих пределах". И знаю также, что привязанность моя к вам не есть нечистая, а духовная. Я люблю вашу душу и желаю всем сердцем, чтобы она спаслась.
      Я вам говорил уже, что у меня такой характер, что я не мог рисовать иконостасов без того, чтобы они меня всего не занимали. А потому вы на счет мой не пужайтесь. Молите Господа Бога всегда обо мне, чтобы Он не поспустил меня увлечься далее и быть как можно в самой заботливости сердца в мире; но уверяю вас, что вы не заменяете мне Господа моего, на которого я уповаю, и надежда спасения, которую я в нем имею, не оставляет меня.
      Если вы и сами заметили, в письмах моих и в других моих действиях с вами, признаки страстной привязанности, благодарю вас всею моею душою, что вы мне это сказали. Ибо это знак, что вы любите меня в Боге, если страшитесь опасности души моей. Делайте это и вперед. Вы ничем лучше не заплатите мне за мою готовность все для вас сделать.
      Я не только не боюсь, пиша к вам, предаваться всей полноте чувства, которое я мог когда иметь, но ещё старался сосредоточить оное, ибо вы были в таком положении, что вы бы не приняли ничего от холодного рассудка. Не думайте, однако, любезный друг, чтобы это также было лицемерие. Нет, говорю вам: что вы читали со слезами, то и писано было со слезами.
      Я старался сосредоточивать всю нежность сердца, чтобы им заменить порывы скорби. Главная моя цель - к которой я стремлюсь, и чего прошу у Бога, чтобы увидеть вас совершенно с здоровою душою. Эти усилия действовать на вас посредством чувства и беспрестанная о вас заботливость, святая по цели и суетливая по немощи, была причиною худого на меня действия, в том, что я не могу ни о ком другом с усердием молиться, как о вас.
      Я знал мою немощь с первой минуты моего с вами сближения, начал ограждать себя опасением, чтобы не увлечься туда, куда не должно. Но если бы собственная моя опасность была и более, то неужели меня не сохранит Господь Бог, видя, что оставить вас одних было бы непростительным для меня грехом. Я должен вас поддерживать хотя словом полезным - даже одним дружеским участием. Вот вам что я говорю теперь по сознанию моей совести перед Богом.
      Вы не сделали ещё никакого преступления, и никто другой с вами. За увлечение чувств может осуждать только один Бог, а не люди. Увлечение вашего сердца - есть немощь всем нам общая.
      Я уже вам несколько раз говорил и опять повторяю, что крест ваш и страдания ваши для вас бесполезны, потому что вы сами всему этому причиною. Вы тревожились вчера и третьего дня - зачем вы мне сказали, что враг обо мне нашептывал?
      Мысль избежать стыда временного (который не имеет места, ибо вы преступного ничего не сделали) посредством крайней гибели души - да будет вам так чужда и ненавистна, как сам диавол - это и мой вам совет.
      Н.Д. Фонвизиной
      февраля 4, 5 и 6
      Не все мне принимать вашу исповедь, примите и вы мою, любезная Наталья Дмитриевна. Я сегодня согрешил непростительно и чувствую, что много прогневал Бога. Мне очень хотелось нынче с вами побеседовать, частию по доброй о вас заботливости, а частию увлекаясь просто удовлетворить своему желанию, ибо немудрено, что собеседования мои с вами могут обратиться в некоторую привычку, тем более что с одними вами я имею только духовные беседы и разговор прямо искренний. Но дело не в этом, а в том, что в эту минуту сделалось это желание нетерпеливым - а необходимость пробыть с братом по принуждению в соборе во время свадьбы, необходимость с ним тащиться медленно по улице, потом хлопотать, чтобы напоить его чаем, и проч. так меня взволновали, что я вышел из терпения - и вместо того, чтобы иметь в виду успокаивать его болезненную раздражительность, разными упреками и досадительными словами возмутил и его и привел в досаду.
      Сверх того, осмелился дерзновенно произнести решительный суд на людей, о которых имею самое неосновательное понятие, и даже вопреки собственным опытам и убеждениям. Я по себе знаю невозможность, горячо принимая заботливость о ком-нибудь одном, заботиться в это время о других. Теперь буду умолять вас, милая моя, возлюбленная Наталья Дмитриевна, чтобы вы более не откладывали вашей исповеди далее понедельника и раскрыли бы ваше сердце вполне. Сделайте для меня эту жертву - вы не только заплатите мне сим за мою к вам дружбу - но дадите мне новую жизнь - ибо ваше нерешительное состояние такую мне приносит муку, что я не знаю, когда я дождусь, чтобы увидеть вас вне этой силы вражеской, которая вас давит и связывает вашу волю.
      Вы теперь для меня все. Вы теперь для меня отец, и мать, и сестра, ибо я ни об ком другом не могу теперь помнить, пока вы находитесь в таком состоянии. Вы, которая цените так высоко всякого рода любовь, хотя бы она вела к пагубе, не оскорбляйте святого дружества, не ругайтесь над сердцем, которое о вас болит.
      Вы сами говорите, что вы не любите середины, но всегда хотите, чтобы у вас было все или ничего. Соберите же всю вашу волю, станьте выше малодушного человекоугодия, уничижите себя совершенным исповеданием. Это уничижение есть самое лучшее место, на котором душа человеческая может только находиться.
      Если вам трудно будет многое выговорить словами, то напишите на бумаге - это будет гораздо легче, - но только все, ради Бога, все, не таите ничего. Может быть, у вас есть и ещё что-нибудь, в чем вы и мне не признались, что, впрочем, для меня удивительно, что вы до сих пор не уверитесь, что вы можете говорить со мною, как говорите с собою.
      Ваша болезнь для меня то же, что моя собственная, или ещё более, ибо я знаю, что ваш сосуд ещё немощнее и слабее, по слову Апостола. Я не осужу вас, друг мой, но помогу, но теперь дело не в том, сколько вы нагрешили, а в том, чтобы вырваться из-под власти диавола, воспринять свет очей и освободить свою волю из пленения.
      И чего вы страшитесь? Взгляните на всю вашу прошедшую жизнь. Не представляются ли вам все люди, которые с вами в ней встречались, как тени, которые прошли мимо вас. Их уже нет, а вы остались сами с собою. Так промелькнут и все другие. Никого не унесешь с собою. Каждый несет свое бремя, каждый явится один на судилище Божие.
      Н.Д. Фонвизиной
      февраля 11
      Вот ваше нерешительное положение наконец решилось. Что же будем делать, друг мой любезный? Знаю, что это вам тяжело и горько - сужу по себе, ибо и я лишаюсь в вас единственного сокровища, в котором я находил отраду для моего сердца. Но что же, говорю, будем делать? Неужели будем роптать на промысел Создателя? Нет, милая моя, добрая моя Наталья Дмитриевна. Прославим лучше Его святое имя - и душою, и сердцем, и устами.
      Пространство и время не могут разлучить союза душ. Не забывайте и меня в молитвах ваших, а я думаю, что никогда вас не забуду. Душа ваша будет для меня столько же драгоценна, как своя собственная. Я со слезами с вами разлучаюсь, но буду надеяться, что с радостию вас встречу. В залог нашей дружбы я не хочу от вас ничего вещественного, ничего земного. Мне оно не надобно. Я буду спокоен и утешен и разлучусь с вами в полной надежде на свидание, если получу от вас верное обещание хранить даже до последнего вздоху ту же веру и то исповедание, в которых душа моя надеется обресть жизнь вечную.
      Верьте в милосердие Божие. Вверяйте все его святому промыслу, вашу жизнь, вашу душу, ваши чувства, ваше спасение, вашу кончину.
      Будьте в руках Божьих как младенец - будьте довольны всем, что случится, - верьте, что все, что не от вас зависит, приходит от Бога и есть самое для вас лучшее, что только может случиться. Но ропщите на людей, которые наперекор вашей воле на вас действуют - они орудия Божьи в отношении к вам, и потому вы должны на них смотреть святым оком, вы обязаны за них молиться, потому что через них Бог доставляет вам иногда большую пользу, нежели через друзей.
      Старайтесь возвратить сердце ваше ко всем святым обязанностям, которые возложены на вас по теперешнему вашему состоянию. Не чуждайтесь обязанностей непорочного брака - это не мои слова, а апостольские: жена, отдавай мужу должное. Тем, что вы будете исполнять это по послушанию к Богу, получите награду жены, которой обещано спасение за непорочное чадорождение. Когда приедете в Тобольск, выберите себе духовника, помолившись усердно Богу, с осторожностью. Для сохранения постов и других уставов церкви - постарайтесь мало-помалу, не нарушая послушания к мужу, своею ласкою и кротким поведением извлечь из него добровольное на то согласие - вы будете иметь тогда от этого двойную пользу. Не тяготитесь повиновением, когда привыкнете к нему, то оно заменит вам многие добродетели. Старайтесь избегать светского знакомства, по к которому приведут вас обстоятельства вашей жизни будьте терпеливы, не отказывайтесь подарить им некоторую часть времени, только из угождения к ним, не поддевайте их насмешкам над другими (это давно мне в вас не нравится, хотя оно более происходит в вас от детскообразного нрава). Лучше вам в таком случае помолчать и показаться нелюбезными - тем скорее вас оставят, которые не будут одного с вами духа, а может быть, и сами переймут ваше доброе молчание.
      Я вам давно говорил, что главная ваша болезнь - в изнеженности воображения. Вы и сами это чувствуете. Я выпишу вам наставления из опытов святых отцов - которыми вы можете воспользоваться в свое время. Говейте непременно всяким постом - от этой обязанности никакие внешние обстоятельства вас не удержат. Чтобы получить на это согласие мужа, то это так важно, что оно стоит того, чтобы и у ног у него валяться.
      Вам горько, чувствую это и знаю, всею душою моей чувствую, потому-то и хочу, чтобы вы искали облегчения там, где его только найти можно. Дайте мне на все это обещание и требуйте от меня всего, что я могу для вас сделать. Во-первых, я обещаю вам делать все, чтобы с ним сблизиться ещё более и употребить все мои силы ему на пользу.
      Во-вторых, если Богу будет угодно устроить положение брата, я буду молить Бога, чтобы он устроил, если это будет полезно для вас, мне путь в Тобольск. У меня давно лежит к нему сердце, а с тех пор как вы будете там, он будет для меня отрадным местом. Итак, Христос с вами.
      Н.Д. Фонвизиной
      февраля 15
      Что это вы, моя милая Наталья Дмитриевна, имея живую веру - и опыт в том, что молитва все может сделать, если будем просить чего себе и другим на благо, - имея все это в своих руках, вы сами себя мучаете понапрасну. Вы имеете сильную привязанность - и вас никто не заставляет изгонять её вон, обратите только её в вечную, а не временную - употребите всю вашу горячность на молитву о спасении той души, и она будет ваша, если в этой жизни она вам ещё не откликнется, то в будущей, куда мы так должны живо переноситься, как бы уже были там, она оценит во всей полноте все, что вы для неё сделаете.
      Мы узнаем тогда все, что друг для друга делали, - тогда мы не так будем судить, как судим теперь, теперь мы по неразумию услуги телесные или ласки изнеженной плоти иногда предпочитаем всему прочему.
      Там молитвы, которые мы приносим друг за друга втайне, будут иметь в глазах наших единственную цену - ибо верьте, что ни один вздох, ни одна слеза, которую мы принесем Владыке нашему Богу за других, не пропадет напрасно. Молящийся за другого с любовью прежде сам насыщает себя сим небесным чувством.
      Старайтесь сделать это чувство для себя постоянным - и вы нигде не почувствуете разлуки, и чем сокровеннее будут ваши о сем моления, тем душа ваша будет увереннее в утешении.
      Все наши изъявления любви по плоти суть только одни бездушные звуки, которые теряются в воздухе.
      Святое внутреннее общение душ в молитве, когда мы любезное нам вверяем Вечному и Благому Богу со всею уверенностью, которую сам Он отдает нам в то время, что Он от нас приемлет его, чтобы осветить и возвратить нам его в свое время, гораздо полнее, существеннее, питательнее удовлетворят душу, нежели внешнее обращение, которое как скоро прекращается, тот же час оставляет в сердце какую-то томительную пустоту и скуку; оно иначе и быть не может, ибо душа наша, будучи существо духовное, может только насыщаться духовною любовью к Богу и в Боге.
      Если когда-либо о ком вспомните с любовью - об отошедших или ещё на земле странствующих, - сейчас обращайте это чувство в молитву: сим вы не только сделаете из него самое лучшее и святое употребление, но и упрочите его для себя - потому что Господь, видя, что вы употребляете его на пользу, преисполнит вас такою же ко всему любви, что сосуд ваш не только будет всегда полон, но от переизбытка своего будет переливать и в других ту воду жизни, которою вы сами будете насыщены.