Краткий курс по русской истории

Эти жития обильны разсказами, иногда проникнутыми юмором и ярко рисующими беззащитность русскаго общества перед нравственным авторитетом в его деспотическом проявлении, на что так жаловались русские иерархи в XVII в. Во второй половине того же века записывались чудеса Сильвестра Обнорскаго, как видно по разсеянным в них хронологическим указаниям; к этой записке прибавлено краткое известие о кончине Сильвестра в 1375 г. Но не сохранилось и намека на существование жития.
      Житие Симона, Воломскаго пустынника, по содержанию своему принадлежит к числу важнейших источников для истории монастырской колонизации в XVII в., но составлено довольно куриозно. Оно начинается предисловием Пахомия Логофета к житию митр. Алексия в том малограмотном виде, какой давали ему псковской биограф Василий или какой-нибудь другой подражатель Пахомия: здесь читаем, что автор лично не знал святаго и пишет «от слышания», по разсказам неложных свидетелей и главным образом по житию, прежде написанному «от некоего слагателя». Но из самого жития оказывается, что биограф знал Симона и многое описал по его разсказам, что житие святаго никем прежде не было написано. Воспоминания современника и очевидца сказываются в живости биографических черт и обстоятельности разсказа, чем отличается разсматриваемое житие. В посмертных чудесах точно обозначено время каждаго — знак, что они записывались в монастырскую книгу чудес со слов исцеленных. Эти чудеса относятся к 1646—1682 гг.; последний год указывает приблизительно на время составления жития.
      Сохранилась малоизвестная записка о Макарие, основавшем Высокоезерский монастырь в 1673 г. и не записанном в русския святцы. В 1683 г. его, едва живаго от разбойничьих истязаний, нашел какой-то священник Иосиф Титов и причастил; «и повел ми многогрешному попу Иосифу житие свое писати при кончине живота своего и сказа мне вся подробну, аз же многогрешный поп житие его списах и в пустыни оставих в церкви Божии».
      Условия монастырской жизни и отношения монастырей к местному населению в центральных областях очень живо обрисованы в житии Лукиана Переяславскаго, основателя монастыря в Александровском уезде (Владимирской губ.). Житие составлено около 1685 г. и, кажется, по надежным источникам, одним из которых служили грамоты, данныя монастырю при Лукиане и после него.
      Житие Мартирия Зеленецкаго небогато фактическим содержанием и слишком часто обращается к видениям и другим легендарно-реторическим приемам агиобиографии; но передавая немногия сведения о Мартирие, оно умеет точно указать место, действующия лица и обстоятельства разсказываемаго события. Это объясняется источником, бывшим у автора. Мартирий оставил записки о своей жизни; по отрывку из них, изложенному г. Буслаевым, видно, что биограф пользовался ими. Архиеп. Филарет уверяет, не указывая источника, что это житие написано Корнилием, который до 1667 г. был игуменом Зеленецкаго монастыря и в 1695 г. возвратился туда на покой, оставив управление новгородской епархией.
      Архиеп. Филарет вслед за митр. Евгением ошибается, говоря, что сказание о жизни и чудесах Симеона Верхотурскаго написано Сибирским митр. Игнатием. Это сказание состоит из нескольких статей, и Игнатию принадлежит лишь первая из них, повесть об открытии мощей в 1694 г., которое Игнатий описывает как главное действующее лицо при этом. За этой повестью следуют без хронологическаго порядка чудеса в селе Меркушине по открытии мощей и повесть о перенесении их в 1704 г. из Меркушина в Верхотурье с дальнейшими чудесами до 1731 г. Эти статьи составлены разными авторами: так, разсказ о чуде 1696 г. написан кем-то из свиты иеромонаха Израиля, посланнаго Игнатием для обозрения епархии; чудеса в Меркушине записаны священниками села, которым поручил это Игнатий и одним из которых был Иоанн. Во всех этих статьях есть любопытныя черты епархиальнаго управления в XVII—XVIII вв.
      Когда писалось житие Елеазара Анзерскаго, никого из учеников пустынника не было в живых; биограф упоминает о смерти патриарха Никона и о его подробном житии, говорит об иконе, написанной этим Никоном в Анзерском скиту 65 лет назад. Никон пришел к Елеазару не раньше 1635 г. Таким образом, житие составлено около 1700 г. Биограф дает понять, что до него жизнь Елеазара никем не была описана, что он собрал сведения о святом «точию от слышания» и лишь некоторыя из чудес последняго времени «в памяти обретошася», но что в Помории ходили по рукам другия записки о чудесах Елеазара: так, некто из Каргополя говорил, что у него есть немалая повесть о них, которой не мог достать биограф. Одним из первых учеников Иисуса Анзерскаго в житии его является монах Макарий. Последний в 1710 г. по поручению Иисуса составил вкладную книгу, или систематическую опись вещам, пожертвованным в Анзерский скит; здесь записан и вклад каргопольскаго купца, приказнаго чудовскаго бурмистра Ивана Андреева, — «списанныя им чудеса преп. Елеазара». При житии и в повести о соловецких пустынножителях помещали «свиток», или автобиографическую записку, Елеазара, подлинник которой будто бы хранился в Анзерской библиотеке и в которой Елеазар преимущественно разсказывает о своих искушениях и видениях. Нет основания отвергать подлинность этой записки; но биограф о ней не упоминает, и в житии трудно указать черту, из нея заимствованную.
      Обзор новых житий XVII в. закончим двумя записками, составленными в начале XVIII в., но основанными на более ранних источниках. Повесть о чудесах пертоминских чудотворцев с характеристическими чертами монастырской колонизации в Поморском крае составлялась постепенно: одни из чудес записаны были до свидетельствования мощей в 1694 г., другия после, как видно из указаний неизвестных составителей описания. В 1630-х гг. у монахов Вологодской Заоникиевской пустыни было уже написано житие основателя ея Иосифа (=1611). В 1717 г. эконом этой обители Сергий нашел в Кирилловом Белозерском монастыре у одного христолюбца книгу о явлении чудотворнаго Заоникиевскаго образа и о жизни Иосифа и принес ее в свою обитель, где в то время готовились к построению каменной церкви и обновили часовню над забытым гробом Иосифа; эконому Сергию поручено было записывать чудеса от этого гроба и от образа Богородицы. Неизвестно, сохранилась ли найденная Сергием книга; но любопытныя известия об Иосифе и его монастыре, извлеченныя из нея и из разсказов стариков, находим в слове на память Иосифа. Оно написано еще до окончания каменной постройки и, как видно, тем же монастырским историографом Сергием.
      В начале XVIII в. составлено житие переяславскаго затворника Корнилия, в начале второй половины того же столетия описана жизнь Суздальскаго митр. Илариона, в конце XVIII в. или в начале XIX в. написаны жития Феодосия Тотемскаго и Антония Дымскаго. Первое и последния еще строго держатся прежняго стиля житий, второе значительно отступает от него, приближаясь к тону и приемам простой биографии, каково, например, жизнеописание патриарха Никона, составленное Шушериным.
      Между этим старым стилем житий и простой биографией лежала еще ступень, которую прошло древнерусское житие в своем литературном развитии. Разсмотренные выше жития XVII в. в выборе биографическаго содержания и в его изложении остаются верны господствующему направлению русской агиобиографии XV—XVI вв., отличаясь от нея вообще меньшим литературным искусством. Но уже во время Макария, в житиях, составленных для Степенной книги, стало заметно стремление дать преобладание биографическому разсказу над общими реторическими местами жития и изобразить деятельность святаго в связи с другими историческими явлениями его времени. То же стремление видели мы в редакции жития Александра Невскаго, составленной Ионой Думиным. В XVII в. можно собрать небольшую группу произведений такого же характера. Они стремятся изучением и сводом разных источников достигнуть большей биографической полноты сравнительно с прежними житиями. Впрочем, историк приобретает очень мало от большей части этих ученых редакций: составители их стояли слишком далеко от времени жизни описываемых лиц и могли воспользоваться лишь источниками, и без них известными. Только биография Троицкаго архимандрита Дионисия дает понять, какия любопытныя подробности могли попасть в житие под влиянием изменившагося взгляда на задачи биографа, если последний стоял достаточно близко к описываемым событиям. Автор этой биографии Симон Азарьин довольно любопытное лицо. Слуга княжны Мстиславской, он больной пришел к архимандриту Дионисию лет за 8 до его смерти, получил от него исцеление и 6 лет служил ему келейником. В 1630 г. троицкия власти послали его строителем в приписной монастырь на Алатырь, и он не видел кончины своего учителя в 1633 г. Скоро он воротился в обитель Сергия, в 1634 г. сделался казначеем монастыря, а спустя 12 лет келарем. Вероятно, в монастыре приобрел он книжное образование и литературный навык. Он оставил много собственноручных рукописей и несколько произведений, дающих ему место среди хороших писателей Древней России. Его изложение, не всегда правильное, но всегда простое и ясное, читается легко и приятно, даже в тех обязательно витиеватых местах, где древнерусский писатель не мог отказать себе в удовольствии быть невразумительным. По воле царя Алексея Михайловича Симон приготовил к печати житие преп. Сергия, написанное Епифанием и дополненное Пахомием, подновив слог его и прибавив к нему ряд описанных им самим чудес, которыя совершились после Пахомия в XV—XVII вв. Эта новая редакция вместе с житием игумена Никона, похвальным словом Сергию и службами обоим святым напечатана была в Москве в 1646 г. Но мастера печатнаго дела отнеслись с недоверием к повести Симона о новых чудесах, напечатали из нея 35 разсказов, некоторые неохотно и с поправками, остальные опустили вовсе. В 1653 г., возстановляя первоначальный вид своего сказания, Симон прибавил к нему обширное предисловие, в котором изложил свои мысли о значении Сергиевой обители и сделал несколько любопытных замечаний касательно истории жития ея основателя. Здесь он говорит, чтонекоторыя из новых чудес он сам видел, другия отыскал в летописных книгах и в сказании Авраамия Палицына об осаде Троицкаго монастыря. Одновременно с этими трудами работал он над житием Дионисия. Этот труд был вызван просьбою кожеозерскаго инока Боголепа Львова, предполагаемаго автора записки о пустыннике Никодиме, жившаго несколько времени до пострижения в Сергиевом монастыре. В 1648 г. житие было уже готово и послано к Боголепу; но, считая его еще не вполне отделанным, автор долго не решался распространить его. Он дополнял биографию новейшими чудесами до 1654 г., когда она получила окончательную отделку. Симон смотрит на обязанности биографа гораздо строже сравнительно с большинством древнерусских писателей житий: он разборчивее в источниках и заботится не только о полноте, но и о фактической точности жизнеописания. Он хорошо знал 6 лет из жизни Дионисия, прожитых под одной с ним кровлей; многое сообщил ему сам Дионисий; остальное он старался изучить по разсказам наиболее достоверных свидетелей. Так, о молодости Дионисия ему поведали троицкие старцы, земляки архимандрита, Гурий и Герман Тулуповы, учившие Дионисия грамоте. Руководясь мыслью, что «Бог не хощет ложными словесы прославляем быти и святым неугодно есть затейными чудесы похваляемым быти», Симон для успокоения своей совести и недоверчивых читателей старался достать от самих разскащиков или других знающих людей письменное подтверждение сообщенных ему изустных разсказов. Повесть об иноке Дорофее, слышанную от учителя его Дионисия, он читал многим и возбудил сомнение; биограф послал ее для поверки к соборному московскому ключарю Ивану Наседке, сотруднику Дионисия в деле исправления книг и самовидцу Дорофеевых подвигов. Иван отвечал посланием, в котором подтвердил и дополнил собственными воспоминаниями разсказ Симона, и последний целиком приложил это послание к своему разсказу. Кончив биографию и отправив один список к Боголепу, Симон давал другой читать многим старшим современникам Дионисия. Встретив недоверчивыя замечания от некоторых, он отослал всю биографию к тому же ключарю, «да видит и судит, аще сия такое сть». Наседка «в строках поисправил и поисполнил» пробелы в труде Симона и, возвращая его, прислал автору свою обширную записку о той поре жизни Дионисия, когда он стоял близко к последнему. Записка распространяется именно о том, что кратко изложено у Симона, и, разсказывая еще проще последняго, рядом с превосходным очерком бедствий Смутнаго времени сообщает любопытныя сведения о деятельности Дионисия и о его противниках. Симон не внес этой записки в текст своего труда, «да не како на свой разум преложу чуж труд»: едва ли не впервые в древнерусской литературе житий встречаем здесь строгое различие между своим и чужим. Наконец, для устранения недоверия Симон приложил к биографии вместе с запиской Наседки ряд других документов, подтверждающих его разсказ. Мы видели, что Епифаний задумывал биографию Сергиева племянника Феодора; неизвестно, была ли она написана. Сохранившееся житие его с очерком позднейшей судьбы Симонова монастыря составлено по довольно большому количеству известных источников, к которым оно не прибавляет почти ничего новаго. Главным из них были Епифаниево житие Сергия и летописныя известия XIV в.; можно также заметить выдержки из житий митр. Алексия, Кирилла Белозерскаго, кн. Димитрия Донскаго, Леонтия Ростовскаго, митр. Ионы и из сказания Иосифа о русских подвижниках. Эта ученая компиляция не отличается ни искусством изложения, ни стройностью состава и часто делает отступления некстати. По истории Симонова монастыря, прерывающейся на времени царя Михаила, можно думать, что житие составлено около половины XVII в. Такова же третья редакция жития тверскаго князя Михаила Ярославича. Основой ея послужила вторая редакция, дополненная известиями из летописи и новыми реторическими распространениями; составитель прибавил к житию новое предисловие, витиеватую и длинную похвалу, надгробный плач княгини из жития Димитрия Донскаго и два сказания: о обретении мощей князя в 1634 г. и о переложении их в 1654 г. Это последнее событие подало Тверскому архиеп. Лаврентию повод установить празднование Михаилу и, по всей вероятности, составить новую редакцию жития. При том же Лаврентие, по благословению патриарха Никона, установлено праздновать день перенесения мощей другаго местнаго святаго, епископа Арсения, и в 1655 г. составлена служба на этот праздник. К чудесам XVI в. в житии Арсения прибавлено 26 новых (с 1606-го по 1664 г.); но житие не подверглось при этом новой обработке. Приложенная к чудесам похвала Арсению есть подражание похвале кн. Михаилу и, может быть, написана тем же автором. С биографией кн. Михаила сходна по строю и характеру новая редакция жития Феодора, князя ярославскаго. Сам составитель объясняет свою задачу: «О нем же преже сего обретаеми суть многия повести глаголемы и пишемы, но обаче не во едином месте, она в летописаниях, иная же инде, прочая же вкратце писана в житии его, и от всех сих да соберется ныне во едину словесную пленицу». Впрочем, главным источником служили прежния редакции, которыя автор дополнил немногими известиями из летописи. Вновь написаны и прибавлены к житию похвальное слово, витиеватое подражание Пахомию, и сказание о новом перенесении мощей в 1658 г., подавшем повод к установлению местнаго праздника 13 июня и, очевидно, к составлению новой редакции кем-либо из братии Спасскаго монастыря в Ярославле.
      В XVII в. еще раз переработано было житие митр. Алексия. В литературном отношении эта редакция один из лучших древнерусских памятников этого рода по грамотности изложения, искусству разсказа и стремлению отрешиться от условных форм и общих мест жития. Менее удовлетворительно ея фактическое содержание. Биограф старался изучить жизнь святителя по всем доступным ему источникам: кроме Пахомиевой и Макарьевских редакций жития, он пользовался летописями и грамотами XIV в., предпослал житию краткий и не совсем точный очерк истории Московскаго княжества и сообщил две-три биографическия черты, которых нет в прежних редакциях. Но и он не мог устранить неточностей и противоречий в этих редакциях: так, по его счету Алексий епископствовал во Владимире 4 г., жил 85 лет и родился в 1292 г., хотя и у него святитель остается старше Симеона Гордаго 17 годами. Житие оканчивается известием о перенесении мощей в 1686 г. и составлено при патриархе Адриане (1690—1700) монахом Чудова монастыря, судя по вниманию, с каким автор останавливается на этой обители, на упадке в ней прежняго строгаго благочиния; библиографическия знания биографа наводят на мысль, что это — известный справщик книг и сотрудник Епифания Славинецкаго Евфимий, которому приписывают повесть об упомянутом перенесении мощей. Биограф Афанасия Высоцкаго также пытался сделать ученый свод всех известий об этом ученике Сергия, но дал слишком много простора своим ораторским отступлениям и при скудости источников доверял смутному преданию более, чем следовало ученому биографу. Вирши, которыми оканчивается житие, с известием, что оно написано в 1697 г., подтверждают догадку, что автор его — известный слагатель вирш Карион Истомин.
      К разсмотренным редакциям приближается по свойству источников сказание о чудотворной Овиновской иконе и о Паисие Галицком: автор пытался связать смутное предание, хранившееся в Галицком Паисиевом монастыре, с летописными известиями о времени Димитрия Донскаго и Василия Темнаго, но сделал это неудачно, с пропусками и ошибками. В известном нам списке повести нет прямых указаний на время ея составления: только по скудости известий о Паисие и складу речи можно догадываться, что это очень позднее произведение. Точно так же невозможно определить, когда написано было житие Арсения Коневскаго — простой первоначальной редакции, без книжных украшений, существование котораго доказывается отрывком из него, сохранившимся в рукописи XVII в. Сравнение отрывка с соответствующим местом в печатном издании жития приводит к мысли, что последнее имело источником эти старыя записки об Арсение, сократив их в некоторых местах и придав книжный склад их простому изложению.
 

Глава VIII.
Общия замечания

      Описав в хронологической связи отдельныя явления, изследователь чувствует потребность еще раз взглянуть на свой материал, чтобы собрать разсеянныя наблюдения и свести их в общие критические выводы. В литературе житий это легче и нужнее, чем в какой-либо другой отрасли древнерусских исторических источников. Житие по существу своему состоит из двух элементов совершенно различнаго происхождения и свойства: это ораторское произведение, церковная проповедь, предметом которой служат те же религиозно-нравственныя истины, как и в простом церковном слове, но разсматриваемыя не в отвлеченном анализе или практическом приложении, а на известных исторических лицах и событиях. Оба эти элемента, литературный и исторический, имели свою судьбу в развитии древнерусскаго жития, но при этом трудно найти другой род литературных произведений, в котором форма в большей степени господствовала бы над содержанием, подчиняя последнее своим твердым, неизменным правилам. Она представляет первую и главную преграду, стоящую между историком и историческим фактом, который заключается в житии: ея изучением должен начаться критический разбор жития.
      Начиная этот разбор с самой внешней стороны, нельзя не остановиться на неравномерном распределении житий в древнерусской письменности. Почти до половины XVI в. русское житие вообще довольно редкое явление в сборниках; еще реже сборники, составленные из одних русских житий. С половины XVI в., напротив, последния начинают стеснять другие отделы литературы. Так, по крайней мере, в известных теперь древнерусских рукописных сборниках: мнительный библиограф, дорожащий временем, с трудом отыскав два-три близких к автору списка жития, явившагося до половины XVI в., большею частию должен ограничиться тоскливым взглядом на массу позднейших списков, не отваживаясь на внимательный просмотр каждаго. Разумеется, самая литература житий стала быстро разростаться после соборов о новых чудотворцах и меньше пострадала в письменности от времени; но обоих этих обстоятельств едва ли достаточно для объяснения указанной неравномерности. Притом не следует забывать, что любовь к старой книжке была знакома русским грамотеям XVI—XVII вв. едва ли в меньшей степени, чем позднейшим московским библиографам. Есть основания думать, что значительная доля действия в этом явлении принадлежала развитию в читающем обществе охоты к чтению житий отечественных святых. Ниже увидим, что этот факт не остался без влияния на литературную историю жития.
      Можно заметить другую черту в письменности житий, уже более литературнаго свойства. Жития многих известных церкви святых Древней России не сохранились даже в предании и, по-видимому, вовсе не были написаны. Значительное количество уцелевших житий — позднейшия переработки или редакции исчезнувших биографий. Наконец, из сделаннаго выше обзора можно видеть, какое большинство житий дошло до нас в нескольких, иногда многочисленных редакциях: 150 житий, разсмотренных нами, представляют до 250 редакций. Редакция вообще настолько важна для критической оценки жития, чтобы разсмотреть внимательно ея происхождение.
      В самой форме распространения житий лежал элемент редакции: письменность отдавала первоначальный текст и состав литературнаго произведения на жертву недосмотрам и произволу писца. Личный авторский элемент ценился очень мало и мало имел прав на более высокую цену. По своему сложному строю жития были наиболее доступны изменению, а по содержанию своему они преимущественно составляли тот отдел произведений, который переписывали для собственной душевной пользы или для теснаго кружка: согласно с таким ограниченным назначением считали естественным сокращать или дополнять их при переписке по личному разумению или вкусу и с такими переменами пускать в дальнейшее обращение. Совет игумена Алексея, биографа Геннадия Костромскаго, чтобы переписчик «ся тщал на прямыя точки и запятыя, да не погрешил бы ся разум писанию, якоже мы душу полагаем за истинныя словеса и за точки», можно объяснить авторским страхом перед тем крайним пренебрежением, с каким писцы относились к тексту литературных памятников.
      Не лишены значения в литературной истории редакций некоторыя внешния случайности, соединенныя с письменной формой распространения житий. Иногда житие, написанное начерно, на свитке, благодаря равнодушию или безграмотности братии ложилось в кладовую без употребления, портилось и потом извлекалось на свет Божий в таком виде, который делал необходимым новую обработку. Иногда биография, составленная для немногочисленной братии, долго обращаясь среди нея в единственном списке, исчезала в руках сторонних читателей или погибала во время пожара, неприятельскаго нашествия, вследствие разброда братии: все это заставляло потом воспроизводить по памяти утраченное житие.
      Изучая движение литературы древнерусских житий в хронологической последовательности, можно заметить, как постепенно выступают и действуют совокупно с большей или меньшей силой разнообразныя общия причины редакций, лежащия в самом свойстве жития, в его происхождении, содержании и назначении. Агиобиография стремилась соединить в себе много разнородных целей, и каждая из них требовала особой формы для жития. Простая биографическая записка о безвестном подвижнике, составленная для памяти вскоре по смерти его, становилась недостойной прославленнаго святаго после открытия мощей и установления ему празднования: это вызывало новую обработку жития. Притом святой не умирал и по смерти, ибо «кости наги» продолжали источать исцеления: память о нем и в древния и в поздния времена вечно колебалась между историей и легендой, постоянно обновлялась новыми чудесами и под влиянием их разросталась новыми биографическими чертами. Это загробное продолжение биографии создавало потребность в дополненной переделке жития. Кроме того, житие составляло часть богослужения, служило чтением в службе на память святаго: это делало необходимым для жития известный объем и особыя условныя формы, которым не всегда соответствовали редакции, вызванныя указанными побуждениями. Наконец, независимо от всех этих условий церковнаго происхождения, древнерусская агиобиография, как литературная форма, имела свой исторический рост: изменился самый взгляд на житие, на его задачи и приемы, и каждая смена сопровождалась новой переработкой житий, стоявших в кругу действия новаго взгляда. Таковы общия и главнейшия условия, которыми можно объяснить происхождение и размножение редакций, не говоря о других, частных и имевших более ограниченное действие. Легко заметить, что в этих условиях сказались главнейшие моменты литературной истории житий: побуждения, заставлявшия часто по нескольку раз менять форму жития, были те самыя, которыми определились литературные приемы агиобиографа и точка зрения, с которой он разсматривал историческия явления.
      На свойствах этой точки зрения и на всей литературной истории древнерусскаго жития заметно сказывается действие среды, в которой зародилось это житие и с которой главным образом связано было его распространение. Разсматривая житие критически, не следует забывать, что оно входило в состав богослужения, читалось в церкви во время службы святому на шестой песни канони вслед за кондаком и икосом. Разсматривая содержание и форму этих кондаков и икосов, нетрудно заметить их литературное родство с житием. Кондак кратко передает в повествовательной форме основныя черты деятельности святаго; икос на основании этих черт излагает похвалу святому, начиная каждую черту возгласом «радуйся». Таким образом, в этих песнях содержится литературная программа жития. Таковы именно по своему строю древнейшие памятники севернорусской агиобиографии, жития Леонтия и Игнатия Ростовских, Варлаама Хутынскаго, митр. Петра: это распространенные кондаки и икосы, в которых главныя биографическия черты сопровождаются прославлением святаго обыкновенно с тем же возгласом «радуйся». Об этих именно житиях рукописи сохранили прямыя указания на их церковное происхождение или употребление: их помещали в прологах или среди службы святому после шестой песни канона. Этот первоначальный тип жития, который всего точнее назвать проложным, господствовал в севернорусской литературе житий до конца XIV в., как видно по уцелевшим памятникам того времени. Но он не исчез и после, когда развились и утвердились другия формы жития: пока древнерусская агиобиография хранила свой старый строго-церковный стиль и не превратилась в простую биографию, до тех пор существовала потребность иметь рядом с пространным украшенным житием и его краткое проложное изложение. Если в XV—XVII вв. появлялась такая украшенная редакция, почти безошибочно можно предполагать при ней и проложную, очень часто помещавшуюся в рукописи рядом с первой. Во второй половине XVII в., когда падали прежния церковныя формы жития, составитель новой редакции жизнеописания князя ярославскаго Феодора, которой уже коснулись новыя литературныя требования, считал, однако ж, необходимым приложить к своему труду его сокращение, дав последнему церковное заглавие «синаксаря», хотя проложная редакция этого жития существовала уже в XV в.
      Потом литературная форма жития получила дальнейшее развитие. В начале и конце биографии появились части, содержание и цель которых составляло не воспроизведение историческаго явления: перед биографическим разсказом явилось ораторское предисловие; прежняя краткая похвала в конце проложнаго жития расширилась в пространное похвальное слово и отделилась от биографии в виде особой статьи; чудеса сделались существенной и необходимой частью жития; в самом биографическом разсказе развились именно те типическия черты, которыя обобщали историческое местное и индивидуальное явление, приближая его к общему христианскому идеалу. Церковно-ораторские элементы жития стали на первом плане, закрыв собой элементы историографические. Житие превратилось в стройное и сложное архитектурное здание, в однообразныя формы котораго стремились облекать разнообразныя историческия явления. Трудно обозначить с точностию время, когда литературная форма житий получила такое развитие. Как произведения местныя, они подчинялись в этом отношении развитию местных литературных сил, которое в разных пунктах Древней России было не одинаково. В одно время встречаем жития, принадлежащия по своему строю к разным эпохам в литературной истории древнерусской агиобиографии. В Ростове в конце XII и в XIII в. сказания о святых получали простую неразвитую обработку; в житии епископа Игнатия, которое можно относить к половине XIV в., впервые встречаем робкую попытку предпослать разсказу краткое предисловие. Напротив, смоленская письменность уже в XIII в. имела житие местнаго святаго, ни в чем не уступающее искусственным житиям XV—XVI вв., вооруженное витиеватым предисловием, частыми реторическими отступлениями в разсказе и не менее красноречивым похвальным словом в виде авторскаго послесловия. Это, как мы видели в разборе жития Авраамия Смоленскаго, объясняется ближайшим влиянием киевской письменности, происходившим отсюда большим знакомством с литературными образцами, которое раньше возлагало на составителя жития более сложныя требования. В более отдаленных городах, при меньших литературных средствах, дольше ограничивались более простой проложной формой жития. Можно, впрочем, заметить, что с XV в. указанный искусственный стиль становится господствующим и в севернорусских житиях. Выше мы пытались указать литературный материал, с помощию котораго возводились такия здания, и зодчих, давших образцы такой литературной постройки: житие, получившее свою первоначальную основу в песнопениях церковной службы, в дальнейшем развитии приняло в себя элементы церковнаго слова, и влиятельнейшими руководителями в этой переработке были писатели, пришедшие со стороны, незнакомые непосредственно с местными условиями, среди которых выросли описываемыя ими лица, но твердо знавшие тот идеал, который лежит в основе агиобиографии, и литературные приемы, необходимые для достойнаго его изображения. Сообразно со своим характером и литературными источниками эта новая форма, оставшаяся с тех пор господствующей в древнерусской литературе житий, была так же близка к богослужению, как и проложная: в старых списках службы преп. Сергию Радонежскому находим указания, что на шестой песни канона читались или украшенная Пахомиева редакция жития этого святаго, или проложное ея сокращение, сделанное тем же писателем. Сообразно с теми же источниками в дальнейшем развитии новой формы постепенно исчезала грань, отделяющая житие от церковнаго панегирика: если в Макарьевское время появился ряд новых редакций житий, названных похвальными словами, то, с другой стороны, под заглавием жития можно встретить похвальное слово, лишенное биографическаго содержания.