Краткий курс по русской истории

, к которому царь обратился с просьбой собрать по епархиям сведения об остальных новых чудотворцах. Указанныя условия действовали и на соборе 1549 г. Не сохранилось оффициальнаго списка святых, канонизованных этим собором; их перечисляют по догадкам и не совсем точно. Но в одной из редакций жития митрополита Ионы, составленных при митрополите Макарие, встречаем разсказ об обоих соборах и общий перечень чудотворцев, которым они установили церковное празднование. И здесь из 14 русских святых 6 принадлежат новгородской епархии, а с другой стороны, не встречаем многих подвижников, живших до Макария в других епархиях; но жития святых, здесь перечисленных, были написаны еще до собора или писались во время его по поручению церковных властей. На связь канонизации с движением литературы житий особенно указывают в упомянутом перечне имена Саввы Сторожевскаго, Евфросина, Евфимия Суздальскаго и Ефрема: их нет в списке 1547 г.; но жития их были написаны вскоре, под влиянием епархиальных изследований о новых чудотворцах, и собор 1549 г., пополняя пробелы прежняго, установил празднование и этим святым. Наконец, те же условия бросают некоторый свет на одно из оснований, которыми руководился собор 1547 г., установляя одним святым всецерковное празднование, другим — местное. Из 9 святых, поименованных в списке местных, только одному епископу тверскому Арсению был до собора написан канон с житием; но последнее не попало в минеи митрополита Макария, и это подтверждает догадку, что оно с каноном осталось неизвестным собору или не было ему представлено; жития остальных не были еще написаны, но собору, вероятно, сообщили, что местное население воздает и этим святым церковное чествование; по крайней мере, кроме епископа Арсения это достоверно известно о двоих других, обозначенных в списке местных, о Прокопие и Иоанне Устюжских. Это последнее обстоятельство открывает другой источник канонизации, церковно-административный. Есть основания утверждать, что не только большая часть святых, исчисленных в списке всецерковных, но и некоторые из местных, если не все, чтились на местах церковным обрядом до собора; для первых собор расширил чествование, а для последних только подтвердил факт, уже существовавший и действовавший дотоле независимо от него. Таким образом, есть заметная разница в канонизации, совершившейся в половине XVI в., сравнительно с прежней. Прежде местное празднование святому установлял обыкновенно епархиальный епископ с местным собором; всецерковная канонизация была редким явлением; притом и то и другое являлось случайным и единичным актом, который вызывался развитием чествования известнаго святаго в местном или во всем православном населении Руси, открытием мощей, чудесами. Теперь канонизации придан характер собирательный, сделана попытка ввести в церковный календарь всех известных русских чудотворцев и притом сделать их достоянием всей русской церкви; в этом отношении заслуживает внимания известие, что собор 1549 г. «предал Божиим церквам» для пения и празднования все собранныя и свидетельствованныя жития и каноны новым чудотворцам, по-видимому, не разделяя последних на общих и местных, как сделал собор 1547 г.; наконец, церковное признание святаго становится делом общаго центральнаго собора русской церкви, а не епархиальной иерархии. Это сосредоточение канонизующей власти вместе с руководящей ею церковно-исторической мыслью собрать и обобщить частныя явления, разсеянные на пространстве веков и епархий, можно признать одним из наиболее заметных проявлений централизации, которая развивалась в русской церкви об руку с государственной. Есть указание на то, как отнеслись к разсматриваемым соборам современники и какое значение придавали им многочисленные русские агиобиографы, вызванные ими к деятельности. Один из последних, автор псковских житий Василий, упомянув в биографии Саввы Крыпецкаго о соборном установлении празднования новым чудотворцам, замечает, что с того времени церкви Божии в Русской земле не вдовствуют памятями святых и Русская земля сияет православием, верою и учением «якоже вторый великий Рим и Царствующий град: тамо бо вера православная испроказися Махметовою прелестию от безбожных Турок, зде же в Рустей земли паче просия святых отец наших учением». Василий высказал не новую мысль: еще раньше выражал ее в своих посланиях псковской инок Филофей. Она развилась из событий половины XV в.: флорентийский собор и падение Царьграда уронили в глазах русскаго общества православный авторитет Византии. Мысль, что Русь — последний Рим, единственное хранилище чистаго православия, должна была внушать особенное внимание к отечественной церковно-исторической святыне, и прославление русских чудотворцев служило ей наглядным выражением в форме церковнаго обряда. Может быть, указанный взгляд служил одним из побуждений, вызвавших соборы по делу о новых чудотворцах, и в таком случае в нем можно видеть третий источник канонизации, церковно-исторический. Совокупное действие всех указанных источников канонизации должно было утвердить и освятить господство церковно-реторических форм в дальнейшей русской агиобиографии.
      Ни в чем так наглядно не выразилась мысль митрополита Макария, вызвавшая разсмотренные соборы, как в его четьих-минеях. По задаче, положенной в основание этого сборника, собрать и переписать «все святыя книги, которыя в Русской земле обретаются», минеи Макария — самое отважное предприятие в древнерусской письменности. Возможность такого предприятия объясняется, с одной стороны, богатством новгородской письменности и материальными средствами новгородскаго владыки, не щадившаго «сребра и всяких почестей» для различных писарей, с другой — направлением всей деятельности пафнутьевскаго постриженника, не отличавшагося творческим даром, но любившаго собирать, приводить в порядок и украшать приготовленное прошедшим. В этом направлении источник мысли об общей канонизации русских чудотворцев. Минеи представляют такую же попытку централизации в области древнерусской письменности, какой были соборы 1547 и 1549 г. в области русских церковно-исторических воспоминаний. Во вкладной записи, написанной Макарием в ноябре 1552 г. и приложенной к так называемому успенскому списку миней, единственному полному экземпляру памятника, собиратель говорит: «А писал есми сиа святыя великиа книги в Великом Новегороде, как есми тамо был архиеп., а писал есми и сбирал и в едино место их совокуплял дванадесять лет». Из вкладной, приложенной к новгородскому софийскому списку миней, видно, что в 1541 г. этот список в составе 12 книг был окончен и подарен архиеп. софийскому собору; июльская книга этого списка, как видно из приписки в конце ея, начата и кончена в 1538 г. Отсюда следует, что работы над минеями Макарий предпринял в 1529—1530 гг. Но известие вкладной 1532 г. о 12-летнем труде над минеями в Новгороде не совсем точно определяет ход их составления. Это известие относится к одному софийскому списку, которым не завершилось образование сборника. Успенския минеи, переписка которых кончена в 1552 г., не простой список с софийских, а скорее другая, более полная и обработанная их редакция: кроме изменений в порядке статей встречаем значительное количество произведений, не попавших в софийский список и занесенных в успенский; между ними есть памятники, которые впервые явились в свет уже после 1541 г., когда кончены были софийския минеи. Таким образом, минеи Макария слагались долее 20 лет. Ни по цели, ни по исполнению оне не могут назваться литературным памятником, не представляют литературной обработки запаса, накопившагося в древнерусской письменности к половине XVI в. Литературное участие собирателя в составлении памятника ограничилось поправками в языке статей или, как он сам замечает во вкладной 1552 г., «исправлением иностранских и древних пословиц», переводом их на русскую речь. Даже редакторский надзор его едва ли простирался одинаково на весь состав огромнаго сборника. Собирая и группируя рукописный материал, Макарий не успевал ни распределить точно по минейной программе все статьи, ни подвергнуть каждую из них предварительному просмотру. На это указывает и размещение статей в сборнике, и неисправность текста в некоторых из них, и, наконец, признание самого собирателя, что иное он оставил неисправленным и среди святых книг где-нибудь мог пропустить в сборник «ложное и отреченное слово святыми отцы». Несмотря на это, минеи не лишены интереса и по отношению к литературной истории древнерусской агиобиографии на севере. К последней относится небольшое количество памятников, около 40 в числе 1300 всех житий, вошедших в состав успенскаго списка миней. Но очень многия из этих русских житий не сохранились в списках, которые были бы древнее макарьевских. Далее, в составе этого небольшаго отдела миней просвечивает литературный взгляд Макария на житие. Собиратель соединил в своем сборнике далеко не все русския жития, написанныя до 1530 г. Некоторыя из них, вероятно, остались неизвестны Макарию; но отсутствие других в его минеях объясняется другой причиной. Собрав все жития, написанныя до миней, но не попавшия в них, какия теперь известны, легко заметить, что это — или краткия жития первоначальной неразвитой конструкции, или жизнеописания, отличающияся характером простой биографии историческаго лица и чуждыя агиобиографической реторики. Участие литературнаго взгляда Макария в составе разсматриваемаго отдела мений особенно ясно обнаруживается на житии Александра Невскаго: митрополит знал о существовании древней биографии князя, написанной современником, но не допустил ея на страницы своих миней в первоначальном виде, а поручил переделать ея по правилам господствовавшей реторики житий. При этом он сам сознавал, что такое житие не историческая повесть, и в чисто историческом сборнике, в Степенной книге, поместил другую переделку жития, которая проще и полнее изображает жизнь князя. Отсюда видно, в каком смысле должна была влиять на русскую агиобиографию любовь Макария к церковно-историческим литературным памятникам и преданиям, выразившаяся в его минеях. Достаточно краткаго библиографическаго обзора русских житий, составленных писателями Макарьевскаго времени, и прежде всего тех, которыя написаны по непосредственному внушению Макария, чтобы видеть, что движение, возбужденное в русской агиобиографии сверху канонизацией и церковно-историческими наклонностями главы иерархии, только утверждало господство установившихся литературных форм жития, не внося потребности в более широком изучении и в менее условном понимании исторических фактов.
      Первым по времени из житий, написанных по распоряжению Макария, была новая редакция биографии Михаила Клопскаго, составленная в 1537 г. Василием Михайловичем Тучковым. Неизвестно, почему архиеп. Филарет назвал этого писателя Михаилом, смешав его с отцом, Михаилом Васильевичем Тучковым, дедом Андрея Курбскаго по матери. Оба Тучковы, отец и сын, были довольно известные люди на Руси в XVI в., и исторические источники сохранили о них достаточно сведений. Автор новой редакции жития Клопскаго юродиваго в похвале святому дважды называет себя недостойным рабом Василием; то же имя находим у современника, новгородскаго летописца, который подробно разсказывает о происхождении новаго жития и называет автора сыном боярским, тогда как Михаил Тучков уже в 1512 г. является окольничим, еще при великом князе Василие был наместником в Новгороде, а в 1537 г. принадлежал к числу старых думных бояр. Столь же ошибочно другое известие архиеп. Филарета, будто биограф Тучков стал потом иноком Илиею, написавшим канон Михаилу Клопскому и житие Георгия, мученика болгарскаго. По известию, скрытому автором в каноне, последний написан рукою пресвитера Илии по благословению новгородскаго архиеп. Макария, следовательно, не позже 1542 г. Житие Георгия болгарскаго, по словам биографа, того же Илии, составлено в 1539 г. Отсюда видно, что, если бы этот Илия был Василий Тучков, мы не встретили бы оффициальнаго известия, что на царской свадьбе в 1547 г. была только жена Василия Михайловича Тучкова, а сам он болел, убился с коня и его место дружки с невестиной стороны занимал Морозов. Разсказ самого Тучкова в послесловии к житию и известие современнаго летописца согласно показывают, что побуждение, вызвавшее новую редакцию, было чисто литературное: Макарий был недоволен «весьма простым» изложением древней редакции, и, когда к нему явился за благословением грамотей сын боярский, приехавший в Новгород собирать ратников в поход и «издетска навыкший велми божественнаго писания», владыка упросил его «написать и распространить житие и чудеса» Михаила, сообщив ему для этого древнюю редакцию. Согласно с этим летописец разсматривает труд Тучкова исключительно со стороны литературной формы: «Аще кто прочет сам узрить, како ветхая понови и колми чудно изложи». При этом он не может удержаться, чтобы простодушно не выразить своего удивления перед тем редким в истории нашей литературы явлением, как «от многоценныя царския палты сей храбрый воин прежеписанный Василей светлое око, и всегда во царских домех живый и мягкая нося и подружие законно имея, и селика разумия от Господа сподобися». Сам биограф указывает образчики элементов своего книжнаго образования, ссылаясь и на житие митрополита Алексия в Степенной, и на книгу о Тройском пленении, называя Омира и Овидия, Еркула и Ахилла. В этом книжном образовании боярскаго сына объяснение литературнаго мастерства и широкаго реторическаго размаха, обнаруженных им в похвале святому и, особенно, в предисловии, где он, начав с Адама, изложил очерк хода искупления человечества и начало христианскаго просвещения России, прибавив кстати новгородскую легенду о жезле апостола Андрея. Но этим и ограничилась дальнейшая обработка жития в новой редакции. Выше было указано, что источником, по которому Тучков описал жизнь Михаила, служила редакция пророчеств, которую мы считаем первой по времени литературной обработкой жития. Тучков не только не расширил фактическаго содержания этой редакции новыми чертами, но не исчерпал и того, что давала она; напротив, сокращая разсказ ея в своем переложении, он впал в неточности и ошибки, причина которых или в невнимательном чтении источника, или в особенных соображениях редактора. Встречаем у Тучкова одну новую черту, впрочем не имеющую значения историческаго факта. Уже по древнейшей редакции жития в пророчестве Михаила о падении Новгорода заметна примесь народной легенды. У Тучкова эта легенда является в более развитом виде: предсказанию, выслушанному посадником Немиром в 1470 г., здесь предшествует пророчество о том же, высказанное Михаилом архиеп. Евфимию еще в 1440 г., по случаю рождения у великаго князя сына Ивана, будущаго разорителя обычаев вольнаго Новгорода. Другой, более простой по изложению вариант этой новой легенды сохранился в одном летописном сборнике, составленном в конце XVI в. По простоте и живости разсказа он напоминает первую редакцию жития Михаила и, может быть, заимствован летописью отсюда, хотя его нет в немногих сохранившихся списках этой редакции. Благодаря разсмотренным особенностям труда Тучкова историк едва ли может воспользоваться в нем чем-нибудь фактическим, кроме четырех посмертных чудес, которыя прибавлены здесь к одному, известному по первой редакции. Выше было сказано о грешном пресвитере Илии, который по поручению Макария написал канон Михаилу Клопскому. Из послесловия к другому труду этого Илии, к житию Георгия, мученика болгарскаго, узнаем, что автор был иеромонах, служивший при домовой церкви новгородскаго владыки. Обстоятельства, вызвавшия это житие, и его характер дают любопытное указание на то, из каких источников иногда черпались и как обработывались на Руси южнославянския церковныя предания. Илия написал житие в 1539 г. Незадолго до этого в Новгород пришли с Афона двое монахов, Митрофан и Прохор. Макарий принял их радушно и стал спрашивать: как стоит христианство и не велика ли нужда от поганых? Гости много разсказывали ему о насилиях скверных Сарацын и поведали между прочим о мучении Св. Георгия. «Владыка, — добавляет Илья в предисловии, — восхитил из уст их повесть точно пищу сладкую и повелел мне описать подвиги мученика». Сохранилось болгарское сказание о том же Георгие, написанное средецким священником, который был очевидцем события и принимал близкое участие в мученике. Сличение обоих сказаний показывает, в каком виде болгарское событие дошло до русскаго читающаго общества. Средецкий священник написал подробную повесть, не чуждую книжных приемов житий. В основных моментах разсказа и в немногих подробностях новгородская повесть напоминает болгарскую; в остальных чертах обе оне так далеки друг от друга, как будто говорят о разных мучениках. Можно было бы видеть в разсказе Илии дополнение болгарской повести, заимствованное из другаго источника, если бы обилие противоречий, в какия новгородская биография вступает с болгарской, не заставляло подозревать и в остальных подробностях первой искажение действительных событий. Это объясняется характером источника, из котораго черпал Илия. Из его разсказа видно, что он написан единственно со слов афонских пришельцев и последние не сообщили автору письменных материалов для биографии Георгия. Из слов средецкаго священника можно заметить, что он бывал на Афоне. Может быть, афонские иноки читали его повесть; вероятнее, что они знали о мученике по слухам. Во всяком случае, когда им пришлось разсказывать о нем в Новгороде более 20 лет спустя после события, в их памяти удержались смутныя черты его, к которым Илия прибавил от себя общия места житий. Но вместе с неточными или неясными чертами жизни и страдания Георгия Илия записал со слов пришельцев несколько любопытных известий о янычарах и об отношениях Турок к завоеванным христианам в XVI в., известий, которых нет в болгарской повести и которыя имеют цену показаний очевидцев.
      Вскоре после собора 1547 г. по поручению митрополита Макария написаны жития кн. Александра Невскаго и митр. Ионы. Имена обоих значатся в списке святых, канонизованных названным собором. В предисловии к житию кн. Александра биограф прямо говорит, что данное ему поручение было следствием соборнаго изыскания о чудесах князя. Этими чудесами ограничивается все, что внесла редакция новаго в фактическое содержание биографии; самое жизнеописание в ней большею частью дословное повторение древней повести об Александре; только некоторыя черты последней, не соответствующия приемам позднейшей агиобиографии, сглажены в новой редакции или разбавлены общими местами житий. Согласно с таким происхождением и характером новой редакции составитель дал ей заглавие «похвальнаго слова», а не жития. По некоторым выражениям ея видно, что она составлена во Владимире; некоторыя чудеса автор записал со слов очевидцев, монахов здешняго Рождественскаго монастыря, где покоились мощи святаго. В житии нет ближайших указаний на личность автора. Но между службами новым чудотворцам, канонизованным в 1547 г., находим канон кн. Александру, написанный Михаилом, иноком названнаго монастыря. Очень вероятно, что этот инок Михаил был на соборе 1547 г. в числе представителей владимирскаго духовенства и получил от Макария поручение составить разсматриваемую редакцию жития. Этим объясняется ошибка архиеп. Филарета, который, смешав с владимирским иноком Михаилом боярина Михаила Тучкова, не бывшаго писателем, приписал ему вместе со службой св. князю и разбираемую редакцию жития. Догадка о происхождении этой редакции из Рождественской обители во Владимире подтверждается одним современным источником. Почти в одно время с этой редакцией, как увидим ниже, но независимо от нея составлена была другая в Псковской области биографом местных святых Василием. Встречаем, наконец, третью обработку того же жития, сделанную также при митрополите Макарие. Биограф суздальских святых Григорий, писавший около половины XVI в., в похвальном слове русским святым говорит о владимирских иноках, описавших добродетели Александра. Если в форме этого известия видеть определенный намек на литературные факты, то мы вправе заключить, что эта третья редакция, подобно первой разсмотренной, написана в половине XVI в. иноком Владимирской обители, где покоился князь. В нее вошла в сокращении, иногда дословно выше описанная первая редакция с прибавлением некоторых опущенных там черт древней биографии. Но к этому присоединены многочисленные вставки из других источников: редактор старался, по-видимому, соединить в своем разсказе все известия об Александре, какия нашел в летописи, не забыв повторить и Пахомиево сказание о смерти Батыя. Зато из чудес, приложенных к первой Макарьевской редакции, он взял только два. Такой состав редакции показывает, что она написана специально для Степенной книги. К прочим двум редакциям она относится как историческая повесть к церковному панегирику; по крайней мере, такой характер хотел сообщить ей сам составитель. Таково же отношение между редакциями жития митрополита Ионы, составленными при Макарие. В четьи-минеи занесена реторическая редакция, названная в заглавии похвальным словом и написанная по поручению Макария в 1547 г., в одно время с похвальным словом кн. Александру и по одинаковому поводу, т.е. вследствие канонизации этих святых на соборе 1547 г. Слово писано неизвестным автором на месте, где покоился святой, «посреде сего царствующаго и Богом спасаемаго града Москвы», и по литературному строю совершенно одинаково со словом владимирскаго инока об Александре, так же отличается витиеватостью, обилием общих мест и скудостью фактическаго содержания. Другаго характера редакция жития, вошедшая в Степенную книгу: по составу и изложению она соответствует помещенному там же житию кн. Александра. Подобно ему, эта биография Ионы основана на похвальном слове, опускает или сокращает реторическия места последняго и целиком выписывает из него биографическия известия; но эти известия она приводит в связь с другими событиями времени Ионы и для этого обильно дополняет похвальное слово заимствованиями из длиннаго ряда других источников. Но и эта редакция показалась неудовлетворительной. Кто-то, прочитав ее, исправил и распространил ея изложение, вставил из «летописаний» и отдельных сказаний новыя статьи о митрополитах Киприане и Фотие, о флорентийском соборе, о княжении Василия Васильевича и о других событиях и лицах, имевших какое-нибудь отношение к судьбе Ионы, а для начала буквально выписал предисловие из разсмотреннаго похвальнаго слова Ионе. Так составилась третья редакция жития, самый полный свод известий о жизни митрополита. Самое любопытное добавление в этой редакции — разсказ о соборах 1547 и 1549 гг., помещенный между предисловием и началом биографии, с перечнем святых, которым эти соборы установили церковное празднование. Здесь находим известие, что до собора 1547 г. никто не попытался собрать в одну повесть известия об Ионе, разсеянныя в разных исторических сказаниях, и это впервые сделано по распоряжению названнаго собора, установившаго празднование памяти святаго. По-видимому, и эта редакция составлена при Макарие: так можно заключать потому, что она удержала в похвале выражение второй редакции о митрополите.
      Из разсмотренных житий можно извлечь несколько черт как для истории Степенной книги, так и для характеристики русской агиобиографии времени Макария. Похвальное слово кн. Александру, говоря в предисловии о святых русских отцах, «их же прослави Бог в последняя времена», прибавляет: «О них же послед скажем». В этих словах можно видеть намек на жития и известия о русских святых, помещенныя в Степенной книге. Если такая догадка основательна, то обработка этой книги начата или задумана после собора 1547 г. Источники биографий кн. Александра и митр. Ионы, помещенных в Степенной, показывают, что оне составлены после этого года; притом биография Ионы разсказывает о чудесах, совершившихся при мощах святителя, когда в Москве находился принесенный с Вятки чудотворный образ Николы Великорецкаго. По летописи и сказанию об этой иконе, она принесена в Москву в 1555 г. и отнесена обратно в 1556 г. Из этого видно, что Макарьевская редакция Степенной составлялась после четьих-миней, в последние годы жизни митрополита. Особыя редакции житий для Степенной служат еще доказательством, что сам Макарий и книжники его времени делали различие между житием для четьих-миней и исторической биографией, какая требовалась для историческаго сборника: в минеи заносилось житие, облеченное в реторику похвального слова; для Степенной нужно было жизнеописание менее витиеватое, но более обильное биографическими подробностями.
      Приведенных образчиков достаточно, чтобы видеть ход развития и характер Макарьевской литературы житий. Иерархическое положение Макария, ставшаго митрополитом, давало ему еще больше средств для «изряднаго дела поискати святых жития», которое, по словам иеромонаха Илии, день и ночь занимало его в Новгороде. Мы видели, как тотчас после собора 1547 г. он умел найти писателей и в Москве, и во Владимире для житий местных святых. Подобно этому прямое поручение митрополита и соборное прославление святых с епархиальными обысками всюду пробуждали местныя церковныя воспоминания и вызвали длинный ряд местных грамотеев в литературной обработке этих воспоминаний. В четверть века написано было о русских святых не меньше чем в сто лет, следовавших за смертью Макария. Чтобы точнее изобразить эту оживленную агиобиографическую деятельность, мы проследим ее по местностям.
      В Москве, кроме обработки жития митр. Ионы, переделывалось и дополнялось житие митр. Алексия. В минеях Макария помещена переделка древняго краткаго жития с новыми ошибками. Из приписки к составленной при Макарие четвертой редакции повести о обретении мощей Св. Алексия видно, что после Пахомиевой редакции житие святителя вновь было пересмотрено и дополнено спустя 108 лет по смерти Алексия, следовательно, около 1486 г. Выше была указана третья редакция сказания о обретении мощей, дополненная новыми подробностями о церковном прославлении Алексия и составленная до перенесения мощей в церковь его имени, построенную Геннадием в конце XV в. В одном позднем летописном сборнике встречаем «повесть об Алексее митрополите», изложение которой подновлено, но в которой сохранилось указание, что она составлена до упомянутаго вторичнаго перенесения. К составу ея приложимы выписанныя слова приписки: это компиляция, составленная по нескольким источникам, из которых главными служили старыя редакции жития, краткая и Пахомиевская; в компиляции чередуются почти дословныя выписки из обеих. Но обилие источников не только не помогло новому редактору исправить ошибки прежних, напротив, ввело его в новыя: он приводит известие Епифания, что в начале княжения Симеона брат Сергиев застал еще Алексия в Богоявленском монастыре, и, однако ж, откуда-то выводит, что Алексий был наместником у Феогноста 12 лет и 3 месяца, следовательно, взят из Богоявленскаго монастыря во двор митрополита еще в княжение Калиты. В связи с этой третьей редакцией жития стоит четвертая, составленная по распоряжению Макария для Степенной. Подобно другим редакциям такого происхождения, она стремится соединить в себе все известия об Алексие, найденныя в источниках. Взяв за основание редакцию Пахомия, составитель вписал в нее извлечения из древняго краткаго жития, из редакции, выше разсмотренной, из биографии Сергия и, особенно, из летописи; из последней вместе с известиями об Алексие он брал и известия к нему не относящиеся, но помещенныя в источнике рядом с первыми, выписывал даже целыя сказания. С помощию летописи он мог внести более правильный хронологический порядок в расположение статей и пытался даже разъяснить некоторыя противоречия прежних редакторов.
      Собор 1547 г. признал московскаго юродиваго Максима местно чтимым. Повесть о перенесении мощей его в 1698 г. говорит о большой книге жития и чудес его, находившейся в церкви, где похоронен блаженный. Есть краткое житие, по-видимому, более ранняго происхождения, чем повесть, которое также говорит о пропаже первоначальнаго писания о Максиме и оканчивается известием о обретении мощей блаженнаго при постройке церкви над могилой его и о соборном распоряжении написать канон ему. В рукописях второй половины XVI в. находим этот канон, написанный каким-то Феодором. В рукописных святцах обретение мощей помечено 13 августа; но и собор 1547 г. установил праздновать Максиму в этот день, а не 11 ноября, когда преставился Максим. Отсюда, по-видимому, следует заключить, что обретение произошло до собора, который на основании его канонизовал блаженнаго и велел составить ему службу. В сборнике житий и служб новым чудотворцам, писанном в начале второй половины XVI в., помещен краткий некролог Максима, по содержанию близкий к указанному выше житию и составленный, может быть, по пространному, написанному вместе с службой.
      В 1558 г. в Пахомиевой редакции жития преп. Сергия прибавлен новый ряд чудес. Раньше составлена и занесена в минеи Макария опущенная в критико-библиографических обзорах вторая редакция жития преемника Сергиева Никона. Инок Маркелл в биографии Саввы Сторожевскаго, написанной около 1550 г., разсказав об удалении Саввы из Троицкаго Сергиева монастыря в Звенигород, замечает: «Паки возводят на игуменство преп. Никона, якоже и в житии его споведано бысть». Известие об этом есть только во второй редакции жития и опущено в первой, Пахомиевой. Отсюда видно, что новая редакция вызвана соборным постановлением праздновать всею церковию Никону, дотоле чтимому местно. Житие, написанное вместе с службой Пахомием в половине XV в., могло показаться слишком кратким и сухим на литературный взгляд Макарьевскаго времени. Такая догадка подтверждается отношением новой редакции к старой. В предисловии автор обещается собрать и «известнейше» изложить сведения о святом. Но он прибавил только известие о временном удалении Никона от игуменства и поправку к разсказу Пахомия о живописцах Андрее и Даниле. Зато новый редактор обильно распространил изложение Пахомия общими местами житий и собственным реторическим творчеством: так, к краткому известию Пахомия, что Никона, просившагося в Троицкий монастырь, Сергий послал к ученику своему, Высоцкому игумену Афанасию, прибавлен длинный диалог между Афанасием и Никоном, в котором первый изображает трудности монастырской жизни, а второй — свою решимость и способность перенести их.
      Упомянутое житие Саввы Сторожевскаго очень скудно биографическим содержанием и старается восполнить его длинным рядом чудес. Сам автор оговаривается в предисловии, что не нашел сведений о происхождении и воспитании святаго и вкратце написал только об иноческой его жизни. Здесь в разсказе об игуменстве Саввы в Дубенской обители он пользовался житием Сергия, известие об игуменстве в Сергиевом монастыре заимствовал из второй редакции жития Никона.