Краткий курс по русской истории

      Кроме денег, подать шла и натурой, напр., мехами из Сибири, Перми и Печоры; по словам Герберштейна, в Пермской области подать платили лошадьми и мехами. «В прошлом (1588?) году, говорит Флетчер, собрано в Сибири царской подати 446 сороков соболей, 5 сороков куниц и 180 чернобурых лисиц». Сверх этих постоянных доходов, по свидетельству того же иностранца, много собиралось от конфискации имущества опальных и от чрезвычайных поборов с должностных лиц, монастырей и проч. По показанию Поссевина, митрополит и архиепископы также платили иногда царю подать, или пособие, как они называли это.
      Иностранцы предполагали у московских государей огромныя богатства; Поссевин объясняет это тем, что они собирали все серебро и золото, привозимое в государство из-за границы, и не позволяли вывозить его, кроме немногих случаев; даже у своих послов, ездивших за границу, они отбирали серебряныя и золотыя вещи, полученныя послами в подарок от иностранных государей. То же говорит и Герберштейн. Золото, серебро и драгоценные камни считались при московском дворе преимущественно заслуживающими приобретения; Иоанн III постоянно наказывал своим послам искать и добывать их, где можно. Московские государи вообще отличались бережливостью. Михалон говорит, что московский государь отлично распоряжается домашним хозяйством; не пренебрегая ничем, так что продает даже мякину и солому; на пирах его подаются большие кубки, золотые и серебряные, называемые соломенными, т.е. сделанными на деньги, вырученные от продажи соломы. Иностранцы дивились множеству всякой утвари, дорогих и красивых одежд, находившихся в царских кладовых; многия из этих одежд предназначались только для выдачи на прокат, за известную плату, придворным вельможам, когда последние хотели получше нарядиться по случаю какого-нибудь торжества, приема иностранных послов, пира с друзьями, свадьбы и т.п.; если при возвращении одежды она оказывалась хотя немного запятнанною, бравший ее вельможа должен был заплатить деньги по оценке и даже подвергнуться телесному наказанию, чтобы впередь этого не делать. Оттуда же брали одежды московские послы, отправляясь за границу. Сокровища государевы хранились в Москве, на казенном дворе, а в случае неприятельскаго вторжения увозились на Белое озеро или в Ярославль; по словам Поссевина, в последних двух городах государь постоянно стал хранить часть своих сокровищ после крымскаго разгрома 1571 года.
      В XVII в. некоторыя статьи государственных доходов должны были получить большее развитие; возникли новые источники доходов; и то, и другое было необходимо вследствие расширения деятельности государства и увеличения его расходов. В XVII в. издержки на войско еще более увеличились в сравнении с прежним временем. Мейерберг называет его пропастью, которая поглощает почти все доходы московской казны. Способ покрытия чрезвычайных военных издержек сохранил прежний, случайный характер: возникала нужда в деньгах — государство вводило новый налог. В мирное время, говорит Олеарий, налоги не обременительны, но в военное увеличивались в огромных размерах; так, на покрытие издержек второй польской войны, в царствование Михаила Феодоровича, взимали пятину, или пятую деньгу по всему государству; при Алексее Михайловиче брали в начале войны двадцатую, а потом десятую деньгу; наконец также стали брать пятую.
      Из постоянных доходов казны, иностранцы XVII в., в дополнение к известиям XVI в., указывают между прочим следующия статьи:
      1) Торговыя пошлины с Архангельска и Астрахани. По словам Олеария, в иные годы с одного Архангельска получалось торговой пошлины больше 300.000 рублей. Когда уничтожены были привилегии иностранных купцов, эти пошлины должны были еще увеличиться: Карлиль в речи, произнесенной пред царем, говорил, что с того времени английские купцы платили в казну пошлины ежегодно по 6.000 рублей. Торговыя пошлины с Астрахани не были так значительны, как с Архангельска: по Олеарию, казна получала с нея больше 12.000 рублей ежегодно.
      2) Доходы от питейной продажи. Иностранцы представляли себе эти доходы в огромных, даже невероятных размерах. Кабацкое дело в XVII в. едва ли не было самою выгодною монополией казны. Во время Олеария с трех кружечных дворов в Новгороде казна получала больше 6.000 ежегоднаго дохода; если верить Коллинсу, были дворы, приносившие еще больше, по 10—20 тысяч рубл. ежегодно. Олеарий говорит, что в Московском государстве было больше 1.000 кружечных дворов, в которых продажа пива, меда и водки была исключительным правом казны; но это показание нельзя принять и за приблизительное. В каждом небольшом городке непременно было по одному кружечному двору, в некоторых по два, в больших по нескольку. Такие же дворы ставились и в селах, даже отдельно, на дорогах: Олеарий, плывя по Оке, видел несколько таких уединенных дворов. Потому Штраус имел некоторое основание сказать, что кабаков в Московии безконечное множество. В последние годы XVII в. казна получала от питейной продажи больше 200.000 рублей ежегодно.
      3) Доходы от продажи соболей и других мехов, поступавших в казну в виде подати и другими путями, преимущественно из Сибири («Сибирская казна»). Добывание мехов в Сибири в пользу казны производилось ссыльными преступниками и солдатами, которые посылались туда полками обыкновенно на 7 лет. И те, и другие должны были добыть в каждую неделю известное урочное количество мехов.
      4) Особенный доход получался от пошлины на икру, которой много шло за границу. При Корбе один голландский купец ежегодно платил в казну за право вывоза икры 80.000 рублей.
      5) Доход от железных рудников, который по показанию Невиля, в конце XVII в. простирался до 50.000 рублей.
      6) Казна сама была главным купцом в Московском государстве; кроме продажи произведений, поступавших в нее государственным порядком, она совершала и другие выгодные обороты, скупая и перепродавая внутренние и привозные товары. Коллинс говорит, что казна оптом скупала все товары, которые привозили Греки и Персияне, и перепродавала с большими барышами. Она посылала также в Архангельск огромное количество мехов, масла, пеньки, льна, обменивая их там на шелковыя ткани, бархат, парчу, сукно и другие заграничные товары. На московских рынках продавалось мясо, орехи, яблоки и холсты, принадлежавшие казне; продававшие торговцы и торговки громко зазывали к себе покупателей, крича, что это царские товары. Одною из выгоднейших статей доходов казны были также монетныя операции. За неимением своего серебра казна чеканила серебряную монету из привознаго металла; преимущественно употреблялись на это немецкие и голландские рейхсталеры, называвшиеся в Москве ефимками. Казна принимала от иноземных купцов по 14 алтын, или 42 коп. ефимок, а московской монеты чеканила из него на 64 коп., т.е. получала от каждаго ефимка по 22 коп. прибыли.
      Иностранцы имели вообще преувеличенное понятие о богатстве московской казны, не зная в точности ея расходов. В XVII в. государственные доходы, конечно, увеличивались, но не в такой мере, как требовали того возраставшия потребности государства. Стоит только сравнить показание Флетчера о сумме денежных доходов казны с таким же показанием Котошихина и потом взять в разсчет хоть только денежное жалованье войску в XVII в., чтобы видеть, что увеличение государственных доходов не шло в уровень с возрастанием государственных нужд. Это заставляло правительство прибегать к мерам, истиннаго смысла которых трудно было не понять. Такова, наприм., была в царствование Алексея Михайловича попытка правительства прибегнуть к кредиту для восполнения недостающих средств на покрытие военных издержек. Правительство стало выпускать в обращение медныя деньги, давая им одинаковую ценность с серебряными. Сначала операция пошла удачно; медныя деньги ходили наравне с серебряными и в продолжение 5 лет выпущено было, по показанию Мейерберга, до 200.000 рублей медной монеты. Но скоро обнаружились подделки, производившияся в обширных размерах, благодаря падкости на посулы царскаго тестя Ильи Даниловича Милославскаго и приказных людей. При Мейерберге (в 1661 г.) в московских тюрьмах содержалось до 400 делателей фальшивой монеты. Потом сама казна много повредила ходу медных денег, стараясь вытеснить из обращения и привлечь к себе серебряныя деньги: подати и налоги собирались серебряною монетой, но жалованье ратным людям и все уплаты казны выдавалась медною. Медныя деньги стали быстро падать; последовала страшная дороговизна; хлеб продавался в 14 раз дороже прежняго. Чернь начала волноваться и правительство принуждено было отказаться от неудачной операции и изъять из обращения медную монету.
      Указание на сумму всех доходов казны деньгами мы имеем от конца предпоследняго десятилетия XVII в. Невиль говорит, что она не превышает 7 или 8 милл. ливров, т.е. была почти та же, какую показывает Котошихин; следовательно, в 25 лет, протекших со времени бегства последняго из Московскаго государства, до конца правления Софьи, в государственных доходах не последовало значительнаго приращения. Но денежные доходы далеко не определяют государственных доходов того времени; казна по-прежнему получала многие сборы натурой; определить стоимость таких доходов затрудняется даже Котошихин, так близко стоявший к дворцовой администрации.
      Таковы известия иностранцев об устройстве и управлении Московскаго государства. В XV в. мы находим у них немногия беглыя заметки: государство еще не установилось, не все стороны его определились и обозначились. Писатели XVI и XVII в. наблюдали его больше, говорят о нем подробнее, но между теми и другими есть заметная разница. Писатели XVII в. меньше поражаются особенностями, которыя представляло Московское государство западному европейцу; они как будто уже привыкли к ним, их суждения об этом государстве становятся все спокойнее и сдержаннее; они видят в нем не одни темныя стороны, но охотно указывают и на многия светлыя явления, какия удалось им заметить, не без удовольствия приветствуют первые начатки преобразований. Не то у писателей XVI в.; чем больше вглядываются они в порядки Московскаго государства, тем жестче и мрачнее становятся их отзывы. Герберштейн часто будто невольно прерывает свой ровный разсказ сдержанною, но полновесной фразой порицания и неудовольствия. У Поссевина и Гваньини резкость отзывов доходит иногда до горечи и злости. Наконец, Флетчер при каждом удобном случае делает в своем описании отступления, полныя горьких и энергических возгласов о деспотизме, произволе и недобросовестности, на которых, по его мнению, основан весь государственный порядок в Московском царстве; во всех мерах и действиях московскаго правительства он видит одну цель — угнетение и разорение народа, к которому он прилагает всевозможные жалкие эпитеты. Это постепенное усиление резкости и порицания в отзывах иностранцев XVI в., наиболее знакомых с описываемой страной, недостаточно объяснять только тем, что, ближе всматриваясь в положение Московскаго государства, они яснее видели и темныя стороны, или тем, что с развитием самаго государства и темныя стороны усиливались и выказывались яснее. Темных сторон, язв, которыми страдало государство, было много, и оне понятны; понятны и те явления, которыя так неприятно поражали иностранцев XVI в. при московском дворе в эпоху борьбы самодержавия с дружинными преданиями: в борьбе за жизнь не разбирают средств и мало думают о приличии манер. Понятно и неодобрение, которое вызывали эти темныя стороны в людях с лучшими понятиями, привыкших к лучшим порядкам. Но эти люди видели в Московском государстве более, нежели только темныя стороны, исторически образовавшияся: Поссевин и Флетчер видят во всех сторонах государственнаго устройства Московии какую-то широкую, строго разсчитанную систему политическаго коварства, соединеннаго с произволом и насилием. Московские государи, конечно, не были похожи на прежних князей — вождей дружин, живших день за день, как Бог укажет; они рано привыкли заботливо думать о завтрашнем дне; но видеть в созданном ими государстве то, что видели иезуит или английский доктор гражданскаго права, значит, видеть в нем слишком много. Нет сомнения, что дело было гораздо проще. Но, чтобы уяснить себе, как мог составиться такой взгляд, надобно иметь в виду те впечатления, которыя образованный европеец прежде всего выносил из внимательнаго наблюдения над ходом дел в Московском государстве XVI в. Если бы он нашел страну в первобытной дикости, то отнесся бы к ней с любопытством, — и только. О степных татарах иностранцы не отзываются с такой горечью, как о Московии, потому что с них нечего было и взыскивать, у них не замечалось и явлений, которыя могли бы особенно сильно затронуть образованнаго европейца и вызвать в нем что-нибудь более простого любопытства. Татары прямо говорили, что их родина — степь, и дивились, как можно жить постоянно на одном и том же месте, в душных городских стенах. Но в Московском государстве XVI в. иностранцы замечали широкия претензии стать наравне с другими, даже выше многих других, замечали желание вписаться в число потомков Августа и пристать к семье христианско-европейских государств, при первом случае завязать с ними сношения, создать общие интересы, — и при этом встречали азиатскую подозрительность к пришельцам из христианской Европы, пренебрежение, с которым московский государь отзывался о западных государях, слышали, что этот государь моет руки после приема западно-европейских христианских послов. Одни явления не позволяли им отнестись к Московскому государству, как к первобытной стране, а другия отнимали у них желание судить о нем снисходительно, как о государстве не окрепшем и не устроившемся окончательно, — и они, не задумываясь долго над историей, сочли себя в праве приложить к нему мерку своих государств, пред которой Московия, разумеется, оказалась далеко несостоятельной. Допустив одну неправильность, они допустили и другую: недостатки неразвитого, молодого государства объясняли причинами, которыя действуют в государствах, изжившихся и дряхлеющих. Эта неправильная точка зрения не позволяла им видеть именно ту сторону государства, которая могла дать более простое и естественное объяснение многих явлений, так неприятно поражавших в нем наблюдательнаго европейца.
 

VII. Вид страны и ее климат

      Перейдем теперь к изложению сообщаемых иностранцами известий о материальном состоянии страны и ея жителей, о качестве тех источников, из которых государство черпало средства для удовлетворения своих с каждым днем умножавшихся потребностей. Экономическая жизнь Московскаго государства занимает в известиях иностранцев гораздо меньше места сравнительно с другими его сторонами, но зато к известиям этого рода мы в праве относиться с большим доверием, нежели ко всяким другим известиям иностранца. Факты внешней материальной жизни доступнее точному наблюдению; обсуждение их оставляет меньше простора личным симпатиям и антипатиям, сильно сдерживает привычку мерять явления чужой жизни своими домашними понятиями. Московия, по описанию иностранцев, представляла вид совершенной равнины, покрытой обширными лесами и пересекаемой по всем направлениям большими реками, обильными рыбой; можно сказать, что вся Московия не что иное, как сплошной лес, за исключением тех местностей, где его выжгли для обращения в поле, годное к обработке. Поверхность этой равнины, редко подымается значительными возвышениями; часто на обширном пространстве не встретишь ни одного значительнаго холма. Страна эта имеет огромное протяжение в длину и ширину. С юга и частию с востока она окружена неизмеримыми пустынями, безлесными и скудными водою степями, а с запада и севера обширными дикими лесами или болотистыми местностями.
      Благодаря этому, трудно проникнуть в нее или выйти из нея окольными путями, и каждый должен держаться больших дорог, чтобы не зайти в непроходимыя лесистыя или болотистыя места. Крымские Татары не даром называли леса для Московскаго государства «великими крепостями». Леса богаты пушными зверями, невероятно высокими соснами, превосходным дубом и кленом. Московия казалась западным европейцам другою частию света, по выражению Кампензе, не по одному отдаленному своему положению на границах Азии и Европы, не по одному своему дикому, пустынному виду, но и по многим особенностям своей природы, своего климата, отличавшагося резкими противоположностями в явлениях зимы и лета. Западные путешественники с удивлением разсказывают о чудесах, которые творит там мороз: от его суровости земля трескается, образуя широкия разселины, деревья раскалываются сверху до корня; часто лошади привозят сани с замерзшими седоками; хищные звери, гонимые голодом и стужей, выбегая из лесов и нападая на селения, врываются в дома жителей, которые от страха разбегаются и мерзнут подле своих жилищ. Зима сменяется совершенно другими явлениями. Большия реки, пересекающия Московию, поднимаясь от тающих весною снегов, во многих местах превращают поля в болота, а дороги покрывают стоячею водою и глубокою грязью, иногда непросыхающею до тех пор, пока реки опять не покроются льдом и болота не окрепнут от мороза настолько, чтобы по ним можно было безопасно ходить. Благодаря множеству лесов, рек и озер, обилию растений, страна бывает чрезвычайно приятна и прекрасна весной и в начале лета; но неумеренные летние жары, подобно зимним холодам, делают невыносимым путешествие по стране и сопровождаются печальными явлениями: под влиянием знойнаго солнца, от громадных лесов и безчисленных стоячих вод зарождается такое множество комаров и других насекомых, что с трудом можно защититься от них. Реки и источники во многих местах высыхают, трава и хлеб выгорают на лугах и полях, от чего происходит страшная дороговизна жизненных припасов. Такие жары сильно способствовали пожарам, и Герберштейн видел, как горели деревни, леса и поля, покрытыя созревшим хлебом, весь округ наполнялся мраком и дымом, страшно разъедавшим глаза.
      В первой четверти XVI в. встречаем краткия указания на то, что глухия лесныя пространства начали уступать усилиям оседлаго населения, по крайней мере там, где можно предполагать большое развитие промышленной деятельности и большую степень населенности. Иовию разсказывали, что леса, наполняющие большую часть Московии, в некоторых местах уже расчищены и заселены, и теперь не представляют таких страшных и непроходимых дебрей, как прежде. Герберштейн также видел в Московской области множество пней больших деревьев и заключает из этого, что недавно страна была еще лесистее. Воздух вообще, особенно в центральных областях, хорош и здоров, так что там мало слышно о заразительных болезнях, которыя происходили бы собственно от климата. Оттого, когда в 1654 г. в Смоленске появилась моровая язва, все были изумлены, тем более, что никто не помнил ничего подобнаго.
      Иногда, впрочем, сильно свирепствует и здесь болезнь, похожая на язву, от которой страдают внутренности и голова; Москвитяне называют ее «огнива»; заболевающие этой болезнью скоро умирают, немногие выздоравливают.
      Пни, виденные иностранцами, были остатками вырубленнаго или выжженнаго леса: так мирный труд постепенно завоевывал себе почву.
 

VIII. Почва и произведения

      Большая часть земель, которыми в XV и XVI вв. владел труд оседлаго московскаго народонаселения, далеко не принадлежала к самым плодородным местностям восточной Европейской равнины. Эти самыя плодородныя местности и в XVI в., как в X, были притоном кочевников, и хотя во второй половине XVI в. длинная полоса их по Волге вошла в состав Московскаго государства, но большей частию была еще недоступна мирному оседлому труду, и эти степи лежали впусте, продолжая быть спорною землей между Европой и Азией. Только по некоторым углам этих степей земля обработывалась и являлась во всей силе своего плодородия. В местах по нижнему течению Дона, где в XV в. Татары, не переставая кочевать, занимались немного и земледелием, даже и при их небрежном способе обработки, пшеница очень крупная зерном, по свидетельству очевидца, родилась сама 50 т, а также просо 100, и иногда жатва была так обильна, что кочевники не знали, куда девать хлеб, и часть его по необходимости оставляли на месте. Но хотя почва Московскаго государства далеко не могла равняться в плодородии с почвою этих степных пространств, однако же она большею частию вознаграждала труд земледельца и, истощаясь в одних местах, представляла в других нетронутыя нивы, обещавшия, по крайней мере в первые годы по выходе из-под леса, богатую жатву. Мейерберг решается сказать, что едва ли есть в мире страна, которой Московия могла бы позавидовать как в доброкачественности воздуха, так и в плодородии полей. О почве Московскаго государства, замечает Олеарий, можно сказать вообще, что она производит больше хлеба и корма для скота, чем сколько потребляет страна. Голландцы не даром признавались, что Московия для них то же, чем была Сицилия для Рима. О дороговизне там редко слышно. Притом в краях, отдаленных от судоходных рек, откуда, следовательно, трудно возить хлеб на продажу, жители обработывают землю только в таких размерах, чтобы можно было просуществовать в продолжение года, не заботясь об излишке и запасе, ибо они знают, что земля всегда даст им необходимое. Оттого там много прекрасных, но нетронутых или запущенных земель, на которых растет одна трава, да и ту не стараются косить, потому что скот и без того имеет достаточно корма. Описание Герберштейна дает нам возможность сравнить качество почвы и зависевшее от этого развитие земледелия в разных краях Московскаго государства. По его словам, почва собственно Московской области не отличается особенным плодородием, потому что почти везде песчанистая и убивает жатву при малейшем излишке влажности или сухости. Хлеб и обыкновенныя овощи Московская область производит в достаточном количестве, но ей не достает хороших садовых плодов. Почва Владимирской и Нижегородской области гораздо плодороднее: одна мера пшеницы на ней дает иногда 20, даже 30 мер; но в этих областях тянутся обширные леса. Юго-восточная часть Владимирской области по р. Клязьме отличается особенным плодородием, в противоположность менее плодородной и населенной северо-западной части. Эти области занимают по плодородию и обилию произведений второе место после Рязанской области, которая считается самою плодородною из всех областей Московскаго государства; по разсказам, каждое зерно дает там по два колоса и больше, отчего нивы летом так густы, что с трудом пройдет лошадь и перепела не могут вылететь из чащи колосьев.
      Таким же плодородием отличаются поля, лежащия по течению Оки. В северной стране почва, где обработывается, дает хороший урожай, но таких мест немного; там и сям попадаются обширныя пустыни; особенно много лесов; вокруг Брянска тянется огромный лес, имеющий 24 мили в ширину; страна подвержена постоянным набегам Татар.
      Вокруг Смоленска лежат плодородныя возвышения, но область большею частию покрыта лесами. По ту сторону верхней Волги, в Новгородской, Вологодской и частию Тверской области почва неплодородна; это страны обильныя водой, во многих местах болотистая, скудныя хлебом, и этим оне резко отличаются от стран по сю сторону Волги, более сухих и почти везде имеющих плодородную почву. Ехавший из Новгорода в Москву резко чувствовал это различие двух областей в образовании поверхности и в качестве почвы: начиная со средины разстояния между Вышним-Волочком и Торжком, с того пункта, где проходила граница прежних Новгородских владений и Московской области, по направлению к Волге, земля становилась заметно ровнее, плодороднее, возделывалась тщательнее и повсюду представляла больше хлебных полей. В Ростовской и Ярославской области почва еще довольно плодородна, особенно в местах прилежащих к Волге; но далее, на севере, в областях Белозерской, Вологодской и Устюжской лежат обширныя, неплодородныя и невозделанныя пространства, наполненныя лесами, реками и частыми болотами. Это страны пушного, рыбнаго и соляного промысла; земледелие находится здесь в самом жалком состоянии, в большей части мест здесь не знают хлеба или очень редко употребляют его. Теми же самыми чертами отличается почва и на северо-востоке от средняго течения Волги, в областях Вятской, Пермской и т.д. Государство присоединяло их к своим владениям без особеннаго труда, но трудно завладевало ими мирное население государства; в XVI в. здесь среди лесов и болот много еще бродило хищных кочевников. Герберштейн прямо говорит, что эти страны пустынны от соседства с Татарами. О Вятской и Пермской области известия и XVI, и XVII вв. говорят, что земледелие здесь не распространено, что туземцы живут охотой и рыболовством, не заботясь о хлебе. Но замечательно известие о горных Черемисах и Мордве, живших на правом берегу средняго течения Волги: это также грубые люди, платящие дань мехами; но они народцы оседлые, непохожие на своих заволжских соседей, не имеющие такой наклонности к разбойничеству, как последние, и заботливо занимающиеся земледелием. Таким образом, мы можем принять верхнее и среднее течение Волги за черту, далее которой к северу и востоку в XVI в. заметно падали успехи земледелия и культуры. Иностранныя известия не дают нам указаний на успех, с каким распространялось земледелие на севере и востоке от Волги в XVII в. сравнительно с прежним временем. С конца XVII в. вместе с русским населением земледелие стало распространяться и по ту сторону Камня, но есть ясныя указания, что и во второй половине XVII в. земледельческий промысел находился в Сибири, как и в Перми с Вяткой, исключительно в руках русских поселенцев, что туземцы речной области Тобола продолжали по-прежнему обходиться без хлеба, питаясь охотой и рыболовством. По описанию Флетчера, плодородныя места лежали между Вологдой и Москвою и далее на юг, до крымской границы, между Рязанью и Новгородом, между Москвою и Смоленском.
      Известия о земледельческом хозяйстве, впрочем, немногия, указывают, что в нем сохранялись еще простые, можно сказать, первобытные приемы. Пахали деревянными орудиями без железных сошников; дальнейшее разрыхление производилось сучковатыми ветвями, кой-как сколоченными между собою; эту нехитрую борону лошадь возила по полю, разбивала комы вспаханной земли. При такой простоте обработки нельзя отказать в доле правды известию Маржерета, что мальчик 12 или 15 лет мог с одною лошадью обработать в день одну или две десятины. Сжатый хлеб располагали кучами или складывали в виде шалашей с уступами на подобие ступенек, чтобы ветер свободнее мог проникать в снопы и просушивать их. Пред молотьбой хлеб просушивали в натопленных шалашах (овинах); такую просушку считали выгодной в том отношении, что отвердевшия в дыму и тепле зерна могли долго лежать, не подвергаясь порче.
      Для молотьбы крестьяне выравнивали перед овином землю (ток), в зимнее время поливали ее водой, и когда таким образом ток покрывался льдом, на нем раскладывали снопы и молотили.
      Мельниц водяных и ветряных было немного; в большом употреблении были домашния ручныя мельницы, состоявшия из двух круглых жерновов, посредством которых каждое крестьянское семейство мололо себе столько муки, сколько ему нужно. Озимым хлебом была только рожь; остальные хлеба сеялись весной. Рожь сеяли в начале или половине августа, пшеницу и овес, смотря по продолжительности зимы, в апреле или мае, ячмень в конце мая. В северных частях России сеяли только за три недели до Иванова дня и меньше, чем чрез два месяца хлеб уже поспевал, благодаря солнечному жару, так что в 9 недель успевали посеять, сжать и свозить хлеб на гумна. Если в местах, отдаленных от торговых путей, оставалось без употребления много хорошей земли, удобной для обработки, то, разумеется, не могли много хлопотать об удобрении почвы. Маржерет, впрочем, слышал, что кой-где это удобрение существовало, разумея при этом, без сомнения, центральныя местности государства, где при большей густоте населения и сравнительно меньшем плодородии земли с ней не могли обращаться так небрежно, как по юго-восточным окраинам. Коллинс замечает даже, что в его время лучшия земли мало приносили дохода, потому что им не давали отдыхать, а другия земли от недостатка в людях оставались необработанными.
      Главное произведение такой преимущественно земледельческой страны, какою было Московское государство, составлял, разумеется, хлеб. В Московии, говорит Иовий, нет ни винограда, ни других нежных растений, но поля покрыты пшеницей, просом и другими хлебными растениями, а также всякаго рода зеленью. Главныя из этих растений суть: пшеница, рожь, ячмень, овес, горох, греча, просо. Они произрастают даже в изобилии: и потому очень дешевы; четверть пшеницы, по свидетельству Флетчера, продавалась иногда по два алтына.
      С земледелием тесно связывалось скотоводство; оно доставляло важные продукты для заграничной торговли — кожи и сало; оно особенно развито было, по свидетельству Флетчера, в областях Смоленской, Ярославской, Углицкой, Вологодской, Городецкой. Важное место занимали продукты, которые доставляли лес и воды. Герберштейн во всех почти областях Московскаго государства указывает на добывание мехов, меда, воска и рыбы; жители почти всех центральных областей после земледелия более всего промышляли этими предметами, а в северных областях, где земледелие было менее развито, меховой и рыбный промысел являлись на первом плане; к этому еще присоединялось добывание соли. Потому здесь чувствовался сильный недостаток в хлебе. Пермяки, по свидетельству Флетчера, иногда пекли себе хлеб из корня и коры сосноваго дерева. По словам Иовия, природа за недостаток драгоценных металлов щедро вознаградила Московию редкими мехами, высоко ценившимися за границей. Леса областей, ближайших к центру государства, — Владимирской, Смоленской, Северской и в местностях по Оке, отличались обилием горностаев, белок и куниц.
      Чем далее к северу и северо-востоку, тем более увеличивалось пушное богатство. По свидетельству Флетчера, лучшие собольи меха добывались в областях Печорской, Югорской и Обдорской; низших сортов — в Сибири, Перми и проч. Меха черных и красных лисиц добывались в Сибири, а белых и бурых в Печорской и Двинской области; лучшие меха россомахи на Печоре и в Перми, а лучшие куньи в Сибири, Муроме, Перми и Казани; лучшие беличьи, рысьи и горностаевые шли из Галича и Углича, также в большом количестве из областей Новгородской и Пермской. Лучшие бобры водились на Мурманском прибрежье, близ Колы. По свидетельству Герберштейна, в приморских краях Двинской области добывали и отвозили в Москву много мехов белых медведей. Сибирь, вошедши в состав Московскаго государства, заняла почетное место в его меховой промышленности. Меха, особенно куньи, которых, если верить Коллинсу, ниоткуда, кроме Сибири, не вывозили в его время, были главным предметом торговли сибирских жителей.