Краткий курс по русской истории

По свидетельству Таннера, Белгород был впятеро больше Китая. В этой части города жило много князей и бояр, сыновей боярских, или дворян, значительных купцов и ремесленников, особенно булочников; каждый ремесленник вывешивал на окна вещь, указывавшую на его ремесло; сапожник вывешивал сапог, портной лоскутки разных материй и т.п. Между ремесленниками, делавшими обувь, особенно много было таких, которые плели лапти для простого народа. Здесь было много мясных лавок, распространявших невыносимый запах от множества испорченнаго мяса, которое лежало перед лавками на солнце непокрытым. Здесь находился скотный рынок и было много кружал с водкой, медом и пивом, а также множество лавок с квасом, мукой и другими товарами. Кроме лавок, здесь было два больших завода, один пороховой, другой литейный, на котором лили пушки и колокола; место по берегу Неглинной, где стоял этот завод, называлось Поганым прудом. Недалеко от него, на другой стороне Неглинной, находились две царския конюшни, в которых содержалось до 1000 лошадей; там же была аптека и две тюрьмы, в которых, по свидетельству Таннера, всегда сидело до 2000 пленных Турок, Татар, и др. Остальное пространство Белгорода застроено было церквами, домами разных служилых и посадских людей, с обширными садами; между этими домами было много красивых каменных и деревянных, принадлежащих боярам и немцам; при Рейтенфельсе особенным изяществом архитектуры отличались палаты Артамона Сергеевича Матвеева. Ряды зданий начинались на значительном разстоянии от стен; незастроенными оставались также небольшия площади у ворот, которыя вели в Кремль и Китай-город.
      Третья часть города называлась Скородомом; она огибала Белгород с востока, севера и запада; чрез нее протекала река Яуза. До пожара в 1611 году Скородом был обнесен деревянной стеной, тянувшейся миль на 7 (35 верст), как сказывали Маскевичу, и в три копья вышиной. Эта стена простиралась и за Москву-реку, так что последняя пересекала ее в двух местах. Эта деревянная ограда имела множество ворот, между которыми возвышались на ней по две и по три башни, и на башнях стояло по 4 и по 6 больших орудий, кроме полевых пушек, которых было на стене так много, что и перечесть трудно, по выражению Маскевича. Вся ограда была обшита тесом; башни и ворота, весьма красивыя, стоили, вероятно, много трудов и времени, добавляет Маскевич. Церквей было здесь множество, каменных и деревянных, — и все это, самодовольно восклицает Маскевич, в три дня обратили мы в пепел! При царе Михаиле (в 1637) вместо сгоревших деревянных стен насыпан был высокий земляной вал, который, по словам Коллинса, обложен был досками и бревнами; с того времени Скородом стал называться Земляным городом. Подле вала шел глубокий ров, наполненный водой. Таннеру сказывали в Москве, что этот вал простирался миль на 5. Скородом был самою большою частью города, но зато много уступал двум описанным частям и в красоте зданий и в зажиточности населения. Он был густо застроен бедными деревянными домиками, в которых жили мелкие ремесленники и другие посадские люди; кроме них в Скородоме жило очень немного служилых людей низших чинов. Здесь находились рынки, на которых продавали лес и готовые дома; эти рынки были завалены дровами, бревнами, досками, даже мостами, башнями и домами, совсем уже готовыми.
      Три описанные части находились в прямой связи между собою и составляли, собственно, город. К ним примыкали еще две части, расположенныя отдельно; это были слободы Стрелецкая и Немецкая. Основанием Стрелецкой слободы послужила слобода Налейки или Наливки, построенная великим князем Василием Ивановичем для иностранных солдат; потом здесь поселены были стрельцы. Эта часть города лежала на другой стороне Москвы-реки, против Кремля и Китая-города; со стороны последняго к ней вел пловучий мост на судах. Стрелецкая слобода подразделялась на 8 частей; с одной стороны ее в виде полумесяца огибала Москва-река, а с других сторон она окружена была валом и деревянными укреплениями, которыя соединялись с укреплениями Земляного города. Стрелецкая слобода была передовым укреплением Москвы против крымских татар, которые с этой стороны производили свои нападения на столицу. Кроме стрельцов, в Стрелецкой слободе жили мелкие торговцы и другие люди из простого народа. Подле слободы, по берегу Москвы-реки тянулись длинные сады и обширные луга, на которых паслись царские кони.
      В версте от Скородома, за Покровскими воротами, находилось другое предместье, составлявшее 5-ю часть Москвы и называвшееся Немецкою слободой, или Кокуем. Эта слобода отделялась от Скородома небольшим полем и состояла из деревянных домов немецкой архитектуры. Таннер передает слышанные им в Москве разсказы о возникновении этой слободы. Когда иноземные солдаты и мастера, привлеченные в Москву, не могли мирно ужиться с москвичами в самом городе, их поселили за Москвой-рекой в слободе Наливках. Но иноземцам и там не дали покоя: москвичи постоянно кололи им глаза названием их новаго местожительства, упрекая их в пьянстве; чтобы избавиться от насмешек и оскорблений, иноземцы выпросили у царя позволение поселиться в другом месте подле города. Здесь они построили несколько красивых деревянных домиков, и это новое поселение названо было Немецкою слободой, которая, по словам Таннера, вполне имела вид и устройство маленькаго немецкаго городка. Незадолго до приезда Олеария туда же переселены были, вследствие разных неприятностей, иноземные купцы и офицеры, жившие прежде в Белгороде. Олеарий разсказывает, что жены иноземных купцов, не желая уступить женам иноземных офицеров, которыя большею частью были прежде служанками, однажды подрались с последними в лютеранской церкви, находившейся в Белгороде, вследствие чего патриарх приказал перенести их церковь в Скородом. К этому присоединились и другия неприятности. Чтобы не подвергаться насмешкам и оскорблениям со стороны москвичей, иноземцы, по словам Олеария, стали одеваться по-русски; но патриарх, заметив при одном церковном торжестве, что иноземцы, вмешавшись в толпу русских, непочтительно относятся к обрядам православной церкви, испросил у государя указ, чтобы иностранцы ходили в своем, а не в русском платье. Тогда иноземцы стали подвергаться еще большим насмешкам и обидам со стороны русских и, чтоб избавиться от этого, выселились, с разрешения царя, из города и основали особое предместие, Иноземную слободу, подле старой Немецкой, с которой она скоро и слилась в одно предместье. Население Немецкой слободы представляло довольно пеструю смесь наций и вероисповеданий. Больше всего было немцев-лютеран: Олеарий говорит, что их было больше 1000 семейств. Они пользовались свободой богослужения и имели два храма. Были также кальвинисты разных наций; у них был один храм. Меньше было католиков, Итальянцев и Французов; они не пользовались правом публично отправлять свое богослужение и не имели храма. Иностранные писатели говорят единогласно, что в Москве ни к каким иностранцам не относились с таким отвращением и недоверием, как к католикам. Многие из иностранцев принимали в Москве православную веру. Рейтенфельс указывает около Немецкой слободы особое предместье Басмановку, где жили иностранцы, принявшие русскую веру, отчего это предместье и называлось «слободою перекрестов». По словам Таннера, большинство иностранцев Немецкой слободы носило платье немецких дворян; даже служанок своих Русских или Татарок они одевали по-немецки. Близ Немецкой слободы находились три завода — стеклянный, железоплавильный и бумажный, последний на реке Яузе; на них работали иностранцы. На равнине около Немецкой слободы при Алексее Михайловиче были два большие красивые сада, куда царь, по словам Таннера, каждую неделю ездил гулять в хорошую погоду.
      Иностранные писатели не сообщают нам подробностей об экономической жизни столицы, об интересах и отношениях различных классов ея населения; но у них есть заметки о повседневной жизни этого города, как она являлась на улице; они указывают на обычныя явления этой жизни, которыя помогают измерить уровень общежития и гражданственности в образцовом городе Московскаго государства. День начинался рано; летом с восходом солнца, а зимой еще до света пробуждалось городское движение; в Китае-городе раздавался уже среди толпы набат боярина, ехавшаго в Кремль ударить челом государю. Москвитяне, замечает Невиль, любят ходить пешком и ходят очень быстро. Но это замечание могло относиться только к людям из простого народа: служилый человек считал неприличным для своего звания являться на улицу пешком; даже отправляясь недалеко, дома за три, он брал лошадь и если не ехал на ней, то приказывал вести ее за собой. Летом боярин ездил обыкновенно верхом, а зимой в санях, запряженных в одну рослую, обыкновенно белую лошадь, с сороком соболей на хомуте; ею правил конюх, сидя верхом без седла. Сани выстилались внутри медвежьей шкурой, у богатых белой, у других черной; о коврах не было и помину. Передки у саней были обыкновенно так высоки, что из саней едва можно было видеть голову конюха. Множество слуг провожало боярина; одни стояли на передках, другие посредине, боком к боярину, а некоторые сзади, прицепившись к саням.
      Летом впереди боярина, ехавшаго верхом, также шло много слуг. Еще пышнее и наряднее являлась на улице благородная женщина, зимой в санях, летом в небольшой колымаге, покрытой красным сукном и запряженной также в одну лошадь, увешанную мехами или лисьими хвостами, что считалось лучшим украшением лошади, хотя по отзывам иностранцев, это давало ей странный, безобразный вид. На лошади сидел парень в косматом полушубке и часто босоногий. В экипаже сидела дородная госпожа в широкой, нигде не стянутой одежде и так густо набеленная, что с перваго взгляда, по замечанию Таннера, можно было подумать, что лицо ея обсыпано мукой. В ногах у нея помещалась служанка, заменявшая для нея скамейку. Все это в соединении с тряской, какую производила московская мостовая, делало из поезда дородной госпожи картину, потешавшую иностранца. Знатную боярыню провожала многочисленная толпа слуг, часто доходившая до 30—40 человек. Еще большей странностью поражало иностранца появления в городе царицына поезда. Когда, говорит Маржерет, царица прогуливается, за ея каретою следует несколько женщин, которыя сидят на лошади верхом, как мужчины; на них белыя поярковыя шляпы, похожия на епископские клобуки, длинныя платья из алой материи, с большими рукавами шириною более 3 футов. Хотя, говорит Невиль, в Москве более полумиллиона жителей, однакож найдется не более 300 карет (колымаг); но за то там по всем площадям стоит более 1000 извозчиков с маленькими тележками или санями в одну лошадь; за деньгу, говорит Маскевич, извощик скачет, как бешеный, с одного конца города на другой, и поминутно кричит во все горло: гись, гись, а народ разступается во все стороны. Но в известных местах извозчик останавливается и не везет далее, пока не получит другой деньги. Встретясь с другим извозщиком, он согласится скорее сломать у себя ось или колесо, нежели свернуть с дороги. В полдень, в обеденное время, движение стихало, лавки закрывались: перед ними видны были спящие купцы или их прикащики. В это время ни с кем нельзя было вести никакого дела, все засыпало, как в полночь; нет, говорит Олеарий, москвитянина, какого бы ни был он состояния, который не спал бы после обеда. Много некрасивых явлений замечал иностранец днем на московской улице; особенно порожало его постоянное употребление бранных слов, хотя это было запрещено царским указом. По словам Олеария, по рынкам ходили особые пристава, которые хватали и тут же на месте наказывали виновнаго; но и они уставали наказывать на каждом шагу ругающийся и бранящийся народ. Еще больше темных явлений совершалось ночью. День оканчивался рано, как рано и начинался; длинная ночь, при плохом устройстве городской полиции, давала широкий простор для промысла лихим людям, которых много было в огромной столице Московскаго государства. Ночью на площадях и перекрестках стояла стража, смотревшая за тем, чтобы никто не ходил без фонаря; всякий, ехавший или шедший ночью без огня, считался вором или лазутчиком и немедленно отправлялся в Стрелецкий приказ для розыска и расправы. Всякий раз, как били часы на Спасских воротах, стоявшие здесь караульщики ударяли палками по доске столько раз, сколько пробило часов. При домах бояр и богатых купцов также стояли сторожа, которые с прочими городскими дозорами, услышав стук у Спасских ворот, вторили ему, давая этим знать, что они не спят. Между тем иностранцы единогласно говорят, что в Москве не проходило ночи без убийств и грабежей; они указывают и на главную причину этих безпорядков. Дворяне, говорит Маржерет, измеряют здесь свое богатство числом служни, а не количеством денег; поэтому каждый из них держит множество холопей: по свидетельству Олеария, число их в некоторых боярских домах доходило до 100. Но господа не давали своим холопям пищи, а платили им кормовыя деньги и в таком малом количестве, что холопи едва могли кормиться на них и от того часто промышляли дурными средствами.
      Ночные сторожа служили плохою помехой лихим людям, напротив, даже помогали им и делили с ними добычу. Еще менее можно было обижаемому ждать помощи от обывателей: ни один домохозяин, говорит Олеарий, не решится высунуть голову из окна, а тем менее выйти из дома на помощь человеку, подвергнувшемуся нападению ночных разбойников, боясь, что последние сделают и с ним то же или еще хуже, подожгут его дом. Коллинс указывает и на другое явление: обыватель боялся подать помощь умирающему, котораго находил на улице, зная, что, если застанут его около мертваго тела, сейчас поволокут в Земский приказ, а там скоро не разделаешься. Оттого ночью по Москве нельзя было ходить без оружия и провожатых. Почти каждое утро на московских улицах поднимали несколько трупов; количество их страшно увеличивалось в праздники и особенно на Масляницу, когда к разбоям присоединялись многочисленные смертные случаи от пьянства. По замечанию Коллинса, в Москве не проходило Масляницы без того, чтобы не поднимали на улицах от 200 до 300 человек, погибших от той или другой причины. В праздники множество пьяных валялось по улицам, никто не прибирал их и на другой день многие из них оказывались мертвыми. Поднятые на улице трупы отвозили на двор Земскаго приказа, где выставляли их на три или на четыре дня, чтобы родственники или друзья погибших могли взять и похоронить их; когда же никто не являлся, трупы отвозили в один «из убогих домов», бывших в Москве; там их складывали в общую яму, в конце мая отпевали и хоронили всех вместе, иногда трупов по 300, по словам Коллинса. Лихие люди часто прибегали к особенному средству поживиться на чужой счет: они поджигали дома зажиточных людей, прибегали на пожар будто для спасения имущества и воровали в обширных размерах. Оттого пожары в Москве чаще случались по ночам, вспыхивали вдруг в нескольких местах. Ночныя убийства, воровство и пожары — вот обычныя явления московской жизни, отмеченныя иностранцами. Кроме злого умысла, пожары происходили и от неосторожности. Записки иностранных путешественников о Москве наполнены известиями о пожарах. Не проходило почти недели без того, чтобы не сгорали целыя улицы. Пожары были, так сказать, привычным, ежедневным явлением, к которому относились довольно равнодушно; если пожар истреблял сотню или две домов, о нем и не говорили много; только тот пожар считался в Москве большим и оставлял по себе память, который истреблял по крайней мере 7000 или 8000 домов. Приехав в Москву в 1634 г., Олеарий увидел в Белгороде обширные пустыри с остатками сгоревших зданий; незадолго перед тем пожар обратил в пепел до 5000 домов; погоревшие жили на пепелище в шалашах и палатках. Для предупреждения подобных несчастий ночью ходили по городу стрельцы и сторожа с топорами, которыми в случае пожара ломали соседния здания, домов 20, пока не доходили до ближняго угла или площади, и отвозили дерево дальше от огня; если же какое-нибудь здание надо было сберечь, его покрывали воловьей кожей, которую поливали водой. Впрочем, о сгоревших домах и не жалели много: что было подороже из имущества, хранилось в подземных кладовых, а дома скоро покупались совсем готовые на рынке, где их продавали тысячами; в короткое время и без особенных издержек их разбирали, перевозили в назначенное место и опять складывали. В Москве были плотники, которые в одне сутки ставили и отделывали дом. Легко понять, что это были за дома. Лизек даже видел на рынке продававшуюся старую колокольню. Кроме того, в обширных лесных рядах продавалось столько строевого леса, что из него можно было, по выражению Мьежа, выстроить целый город.
      Первое место между городами Московскаго государства после столицы в XVI в. принадлежало Новгороду Великому. Ланноа еще застал его таким, каким был он в лучшее время своей жизни, и так описывает его наружный вид: «Город необыкновенно обширен, расположен на прекрасной равнине, окруженной лесами; но огорожен он плохими стенами, состоящими из плетней (de cloyes) и земли, хотя башни на них каменныя; на берегу протекающей среди города реки расположена крепость, в которой находится главная в городе церковь св. Софии; здесь живет епископ города. Одерборн говорит, что некогда одно имя этого города приводило в страх соседей и что новгородская поговорка «кто против Бога и Великаго Новгорода» очень часто повторялась у саксонцев. Иностранцы говорят об огромных богатствах независимаго Новгорода, бывших следствием его обширной торговли: по словам Кампензе и Герберштейна, московский государь, завоевав Новгород, вывез оттуда более 300 возов, наполненных золотом, серебром и другими дорогими вещами. Несмотря на страшныя бури, которыя пронеслись над Новгородом во второй половине XV в., в XVI его продолжают называть знаменитейшим и богатейшим городом Московскаго государства после столицы. К нему с большею справедливостью, нежели к Москве, можно было приложить замечание Иовия об удобствах водных сообщений, и англичане не без основания называли его лучшим торговым городом в государстве: хотя государь, пишет Ченслер, утвердил свой стол в Москве, но положение при реке, открывающей путь к Балтийскому морю, дает Новгороду первенство пред столицей в торговле, привлекая к нему больше купцов. О наружном виде его в XVI в. иностранцы сообщают немного сведений. По словам Иовия, Новгород славился безчисленным множеством зданий; в нем было много богатых и великолепных монастырей и изящно-изукрашенных церквей. Здания, впрочем, почти все были деревянныя. Англичане доносили, что, уступая Москве в достоинстве, он значительно превосходил ее обширностью. Новгородский кремль имел почти круглый вид и был окружен высокими стенами с башнями; кроме собора и зданий подле него, в которых жил архиепископ с духовенством, в нем почти не было других зданий. За год до приезда Поссевина в Новгород один иностранный архитектор окружил кремль новой, земляной стеною, на которой поставил несколько бойниц с пушками. В письме к начальнику иезуитскаго ордена Поссевин прибавляет, что в кремле, кроме упомянутых зданий, было еще несколько деревянных хижинок, а около города по Ильменю и с других сторон было много монашеских обителей; Поссевин считает в Новгороде в мирное время не более 20.000 жителей: такова была разница между Новгородом XVI и Новгородом XIV века, когда в нем считали до 200.000 жителей. Кроме материальных потерь, понесенных им в XV и XVI в., иностранцы указывают и потери нравственныя: Герберштейн замечает, что жители его отличались прежде большею мягкостью нравов и прямотою характера, но что с тех пор, как поселились в нем более грубые и криводушные жители из московских областей, нравы города сильно испортились. В XVII в. Новгород продолжал сохранять важное значение в торговле Московскаго государства; но о том, каким был он прежде, во время своего процветания, можно было только догадываться по скудным остаткам: вокруг города видны были еще следы прежних стен, а также развалины церквей и монастырей, бывших некогда в черте города.
      Псков, этот младший брат Новгорода, подобно ему много потерпел от Москвы, но и в XVI веке сохранял еще важное значение в Московском государстве. В концов этого века он особенно стал известен иностранцам благодаря знаменитой осаде его Ст. Баторием и считался первою крепостью в государстве. Ланнуа, проездом из Новгорода посетивший и Псков, ограничивается относительно последняго немногими словами, что он очень хорошо укреплен каменными стенами с башнями и имеет очень большой замок, в который никто из иностранцев не смеет входить, в противном случае подвергается смерти. Затем о внешнем виде Пскова мы не встречаем у иностранцев известий почти до конца XVI в. Герберштейн замечает только, что Псков — единственный город в государстве, который весь окружен стенами. Более обстоятельное описание его сообщает Поссевин, долго живший в польском лагере пред Псковом. По его словам, Псков окружен каменной стеною, с башнями, материал для которой доставляло русло реки (Великой); по средине города, имеющаго вид продолговатаго треугольника, проходит другая стена, при которой расположены один за другим три замка. Ульфельду сказывали в Пскове, что этот город имеет 300 церквей и 150 монастырей; и те и другие почти все каменные. По описанию Вундерера, посетившаго Псков в 1589 году, город был очень многолюден и делился на 4 части, имевшия вид особых городов, окруженных каменными стенами. Здесь жило много иностранных купцов и ремесленников; люди каждаго ремесла жили особо; жилища кузнецов и других мастеров, употребляющих огонь при своих работах, расположены были длинными рядами вдали от других. Дома простых граждан в Пскове были большей частью деревянные и окружались заборами, плетнями, деревьями и огородами; над воротами каждаго дома висел литой или писанный образ. В этом городе, битком набитом, по выражению Поссевина, деревянными зданиями, по сомнительному показанию Вундерера, считалось до 41.500 домов. В одном из замков Вундерер видел очень красивый дворец государя, в котором все покои убраны были красным бархатом. Подле замка стоял большой каменный дом, называвшийся Pachmar, в котором иностранные купцы выставляли свои товары, продавали, покупали и меняли. Потом Вундереру показывали другое здание, в котором держали несколько белых медведей, белых волков и буйволов для боя. Несмотря на множество зданий, какое показывают в Пскове Вундерер и Поссевин, последний и в нем, как в Новгороде, считает в мирное время не более 20.000 жителей. По словам Герберштейна, псковитяне отличались прежде обходительностью, торговыя дела вели добросовестно, без хитрости и обмана; но со времени поселения между ними москвитян нравы в Пскове, как и в Новгороде, изменились к худшему. В XVII в. Псков сохранял еще значительные размеры, имел в окружности, по свидетельству Штрауса, более 2-х миль, но вблизи представлял жалкий вид; дома в нем были по-прежнему почти все деревянные, а стены хотя и каменныя, но с плохими башнями, улицы нечистыя и немощеныя, кроме главной, выходившей на торговую площадь; эта улица вымощена была вдоль положенными бревнами.
      Москва, Новгород и Псков имели каменныя крепости. К таким же крепостям причисляются во второй половине XVI в. Порхов, Старица, Нижний, Александровская слобода, Белозерская крепость и другие города. Построенная при Иоанне III каменная крепость на ливонской границе — Иван-город во второй половине XVI в. отходила на некоторое время к шведам. Но большая часть крепостей и в XVI в. состояла из деревянных укреплений. В начале этого века Московское государство приобрело важную деревянную крепость Смоленск, за которую шла давняя борьба между двумя соседними государствами; эта борьба продолжалась и после присоединения Смоленска к Московскому государству, весь XVI и даже XVII век. По описанию Герберштейна, город расположен в долине, окруженной со всех сторон холмами и лесами; в окрестностях его видны развалины многих каменных монастырей. Кобенцелю Смоленск показался величиной с Рим; здания в нем все деревянныя, кроме соборнаго храма в крепости на горе. Крепость, расположенная на левом берегу Днепра, на возвышении, была застроена домами и имела вид отдельнаго города; с одной стороны она омывалась рекой, а с другой окружена была глубоким рвом и заостренными бревнами (тыном). Поссевин не упоминает о тыне, но говорит, что крепость окружена насыпью, обделанной плетнем, в отверстиях которой поставлены пушки. В правление Бориса Годунова крепость обведена была новою, каменною стеной; по описанию Маскевича, присутствовавшаго при осаде Смоленска в 1609 году, эта стена имела три сажени толщины и 3 копья вышины; на ней было 38 четыреугольных и круглых башен, на разстоянии 200 сажен друг от друга. В городе до польской осады в 1609 г. было около 8.000 домов; но разорение, какое потерпел он во время этой осады, было так велико, что еще при Мейерберге он представлял одне развалины. Проезжая чрез Смоленск в 1678 году, Таннер заметил в крепости оживленную деятельность: достраивали новыя каменныя стены. В городе между товарами на рынке Таннер заметил больше всего горшков и деревянной, красиво выточенной посуды.
      Некоторые города, по свидетельству Поссевина, были окружены бревнами, сложенными в четыреугольники, которые наполнялись землей или песком, отчего их трудно было разбивать, а чтобы они не легко загорались, их обмазывали глиной. Кроме упомянутых городов, в XVI в. считались важными пограничными крепостями Казань и Астрахань. По описанию Олеария и Штрауса, Казань довольно большой город с деревянными укреплениями и домами; но крепость окружена толстыми каменными стенами и снабжена артиллерией и значительным гарнизоном; русло реки Казанки служит для нея очень хорошим рвом. В городе живут Русские и Татары; последним запрещено входить в крепость под страхом смертной казни. Тверь, Рязань, Владимир и Нижний принадлежали к числу значительных городов, но не считались важными укрепленными местами, хотя и в них были крепости, а в Нижнем была даже каменная крепость, построенная великим князем Василием Ивановичем против Черемис, как замечает Герберштейн. Тверь, по описанию Поссевина, казалась издали очень большим городом; она имела довольно большое количество домов, но населением много уступала Пскову и Смоленску, т.е. в ней далеко не было и 20.000 жителей. Город расположен на левом берегу Волги и, если верить показанию Меховскаго, имел 160 деревянных церквей; против него, на другом берегу реки, стояла деревянная крепость, в которой, по свидетельству того же иностранца, было 9 церквей, и из них только соборная была каменная. В смутное время Тверь, подобно многим другим городам Московскаго государства, подверглась страшным опустошениям, от которых не могла долго оправиться; от прежних стен ея не осталось и следа. В половине XVI века она была маленьким городком, окруженным деревянными укреплениями, и имела не более 150 домов. К менее значительным по величине городам причисляются в XVI в. Вологда и Ярославль; последний Флетчер называет самым красивым по местоположению. Вологда имела крепость; но оба эти города были гораздо важнее в торговом отношении. Значение Вологды увеличилось особенно с того времени, как открылась торговля с англичанами чрез Белое море: выгодное положение на торговом пути между гаванью св. Николая и Москвой делало ее важным складочным пунктом в этой торговле. По описанию англичан, Вологда довольно большой город; посад его весь состоит из деревянных зданий, не исключая и церквей; крепость окружена красивою и высокою каменною стеною; в ней много церквей, между которыми есть каменныя. В городе живет много богатых купцов. Благодаря его торговому значению, там всегда бывает большое стечение народа, особенно осенью, когда происходит движение товаров между Москвой и гаванью св. Николая; купцы, направляющиеся от Белаго моря к Москве, доплыв до Вологды, ждут здесь открытия саннаго пути, чтобы двинуться к столице.
      В XVII в. на двух противоположных окраинах Московскаго государства с важным торговым значением являются два города: один новый — Архангельск, другой старый — Астрахань. Архангельск, по описанию Олеария, построен при устье Двины, там, где она разделяется на два рукава и омывает остров Подеземский (Пудожерский). Сперва корабли входили в левый рукав Двины, при монастыре св. Николая; в этом месте, столь важном в торговле XVI в., было маленькое поселение, состоявшее, по описанию английскаго посла Рандольфа, из четырех русских домиков и одного, принадлежавшаго английской компании; эти дома расположены были подле деревянных стен монастыря, в котором было не более 20 монахов. Но когда устье леваго рукава обмелело от наноснаго песку, а правый рукав сделался глубже, то корабли стали входить в последний, и здесь в 1584 г. основан был новый город. Горсей, проезжая здесь в 1584 г., видел только небольшую крепость, которой управлял князь Василий Андреевич Звенигородский; при нем было несколько стрельцов. Скоро около крепости образовался посад, благодаря торговому значению этого места. По описанию Олеария, город не велик, но знаменит обширною торговлей; ежегодно голландские, английские и гамбургские корабли приходят туда с разными товарами; к этому времени съезжаются сюда купцы со всего государства, особенно немцы из Москвы с русскими товарами. Астрахань, по описанию того же Олеария, расположена на песчаном острове Долгом, при главном рукаве Волги, в 12 милях от ея впадения в море. Иоанн IV, завоевав Астрахань, обнес ее толстою каменною стеною; при Алексее Михайловиче город был распространен; в нем возникла новая часть, где поселены были стрельцы, отчего она и названа Стрелецким городом. Штраус называет Астрахань одним из лучших городов Московии, как по величине, так и по красоте. Она имела более 1.000 саженей в окружности. Издали, с Волги, город представлял очень красивый вид, благодаря множеству каменных башен и колоколен; но вблизи впечатление переменялось, наблюдатель видел массу почти только деревянных зданий, дурно построенных. Крепость снабжена сильным гарнизоном и пушками, которых было более 500; гарнизон состоял из 9 стрелецких приказов, по 500 человек в каждом. Находясь на границе двух частей света, Астрахань служила средоточием обширной торговли; сюда стекались купцы из разных стран Европы и Азии; на гостинном дворе в Астрахани Аврил встретил представителей почти всех наций мира. Армяне занимали в Астрахани целое предместье; кроме того, сюда приезжали Бухарцы, Персияне, Черемисы, крымские и ногайские Татары, даже Индейцы.
      Большая часть крепостей Московскаго государства и в XVII в. имела деревянныя укрепления; каменныя укрепления имели, кроме столицы, следующие города, как их перечисляют Маржерет и Мейерберг: Борисов, Смоленск, Можайск, Иваньгород, Новгород-Северский, Псков, Новгород-Великий, Нижний, Коломна, Казань, Астрахань, Порхов, Вологда, Путивль и Тула.