Дэверри (№3) - Заклятье рассвета

Катарина Керр

Заклятье рассвета

Ощетинившийся лес

Ради выгоды королей напал он на хозяев страны. Ощетинившийся лес пик, ужасные потоки вражеских полчищ…

Бог Один Анейринский, Станс A8(4)

Посвящается Раймонду Эрлу Керру, 1917—1987, офицеру и джентльмену.

АВТОР ВЫРАЖАЕТ ОГРОМНУЮ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ:

Пат ЛоБрутто, моему издателю, человеку, обладающему огромными деловыми качествами, человеку, который продолжает бороться за меня, даже если работа над романом затягивается все больше и больше.

Элизабет Помада и Майклу Ларсену, моим агентам, которые мне скорее друзья, чем деловые партнеры.

Марте Грабиен, оказавшей неоценимую помощь в приобретении мной компьютерной системы.

Нику и Деборе Грабиен, которые по собственной инициативе ввели мой новый компьютер в действие.

Джону Джекобсону, моему лучшему критику и моей опоре, который, вне всякого сомнения, если бы жил в Дэвери, сам был бы серебряным клинком.

Элис Братин, моей матери, которая, к большему своему удивлению, обнаружила, что ей и в самом деле нравятся странные вещи, которые я пишу.

И, как всегда, Говарду Кэрру, моему мужу.

Замечания к обозначению дат.

Летоисчисление в календаре Дэвери берет начало от основания Святого Города, или, если быть точнее, года, когда король Бран увидал знамение в виде белой свиньи, которое указало ему, где должна быть построена его столица. Грубо это можно отнести к 6-7 веку.

ПРОЛОГ

ВЕСНА, 1065

Изучающие Двуумер часто жалуются, что о нем говорится всегда загадками. Для этого есть причины. Какие? Дело в том, что Двуумер сам по себе загадка.

«Тайная книга Кадвалона Друида».

Такие понятия как «день» или «месяц» не имели никакого значения в краю лугов и пастбищ. Медленно протекали года, сменяли друг друга времена года: порывистые дожди зимой, когда трава становится голубовато-зеленой и серое небо низко нависает над землей; весенние половодья, когда реки выходят из берегов и затопляют покрывшиеся бледной зеленой листвой ивы и ореховые кусты; иссушающее лето, когда трава приобретает бледно-золотой цвет и любое пламя становится вероломным; первые теплые дожди осени, когда на короткое время золотом и пурпуром расцветают дикие цветы.

В летний зной народец медленно перемещался на север, перегоняя табуны лошадей и отары овец; в зимнюю стужу они проделывали обратный путь на юг. Течение времени они определяли, замечая такие незначительные детали, как последнюю землянику или когда первые самцы оленей начинали терять свои рога.

Так как их божества всегда были при них, путешествуя со своим народом в их долгих странствиях, то не было необходимости устраивать в их честь большие религиозные празднества. Когда доводилось встречаться двум-трем аларли, свободно организованным кочующим группам, то праздновалась встреча друзей.

В году был еще один день, который отличался от остальных: весеннее равноденствие, которое обычно означало начало половодья. Далеко на севере в высоких горах таяли снега, направляя в луга потоки воды; точно также в далеком прошлом пронеслось здесь кровавое половодье с севера. Несмотря на то, что средняя продолжительность жизни народца была пять веков, к сегодняшнему дню не осталось в живых никого из очевидцев тех черных годов, но память народца была жива. Делалось все, чтобы их дети всегда помнили день равноденствия; в ознаменование годовщины этого события ежегодно аларли собирались в группы по десять-двенадцать эльфов и отмечали этот день.

Несмотря на страстное желание скакать на восток Дэвери, Эбани Саломондериел никогда не покинул бы земли эльфов, не отметив этот наиболее священный и ужасный день. Эбани путешествовал вместе со своим отцом, бардом Девабериэлом Силверхэндом. Всадники покинули берега моря и направились к слиянию рек Корапан и Делондериель, расположенному рядом с участком девственного леса, служащим своеобразной границей края лугов и пастбищ. Там, как они и предполагали, происходил алардан, или встреча рода. В высокой траве было разбросано около двухсот разноцветных шатров – красных, пурпурных, белых, в стороне мирно паслись табуны лошадей и отары овец. Немного поодаль от остальных стояло десять нераскрашеных, грубо сшитых из бедных дубленых шкур шатров.

– Похоже, что к нам присоединились некоторые из лесных жителей, – отметил Девабериэл. – Хорошо, пришло время преодолеть им собственные страхи.

Девабериэл был исключительно красивым, волосы его по цвету напоминали бледный свет луны, глубоко сидящие темные глаза с вертикальным как у кота разрезом, изящные удлиненные заостренные уши…

Эбани унаследовал от отца лишь цвет волос, остальные черты были у него материнские, человеческие; его глаза цвета дыма имели круглую радужку, уши, хотя и слегка заостренные, не выделялись среди человеческих.

Отец и сын вели с собой восемь лошадей, две из которых тянули повозку, на которой находился весь их скарб. Так как Девабериэл был бардом, а Эбани гертфином, то есть сказочником и менестрелем, у них не было надобности в больших стадах. Когда они подъезжали к шатрам, навстречу выбегал народец, приветствуя барда и соперничая между собой за честь накормить его и сына.

Они выбрали место для сооружения рубиново-красного шатра около Танидарио, женщины, которая была старым другом барда. Хотя она часто давала советы отцу и помогала растить его сына-метиса, Эбани было трудно думать о ней как о матери. Он смутно помнил свою родную мать, в памяти всплывала бледная, нежная, обнимающая его женщина. В отличие от нее Танидарио была охотницей, с крепкими мускулами, шести футов роста, прямая, как стрела с черными как смоль волосами, которые были заплетены в длинную, свисающую до пояса косу.

Приветствуя Эбани, она поцеловала его в щеку, схватила за плечи и, улыбаясь, слегка отстранила, словно бы оценивая, насколько он вырос.

– Держу пари, ты ждешь не дождешься весенней охоты, – сказал Эбани.

– Конечно, – есть немного. Я подружилась с лесными жителями, и они предложили мне показать, как охотиться с копьем глубоко в лесах. Я предвкушаю вызов на соревнование.

Эбани лишь улыбнулся в ответ.

– Знаю я тебя, – засмеялась Танидарио, – охота в твоем понимании – это найти мягкую постель с хорошенькой девушкой на ней, ну да ладно, когда ты станешь совсем взрослым, ты станешь смотреть на такие вещи по-другому.

– Этой весной мне исполнится семьдесят четыре.

– Совсем ребенок. – Танидарио взъерошила ему волосы огрубелой рукой. – Ладно, идем, встреча уже начинается. Куда это подевался твой отец?

– Ушел с другими бардами, он будет петь сразу после Рассказа.

Внизу у реки собирали грубый помост из снятых с телег жердей, неподалеку беседовал с четырьмя другими бардами Девабериэл. Вокруг скопилось множество народа, взрослые сидели, поджав по-турецки ноги, на траве, между ними сновали неугомонные дети. Эбани и Танидарио сели с краю, неподалеку от группы лесных жителей. Хотя они и были похожи на остальных эльфов, но одеты лесные жители были в грубые кожи, и каждый имел с собой небольшую палочку с зарубками, украшенную перьями с переплетенными цветными нитями. Считалось, что эти палочки обладают магической силой. Хотя обычно лесные жители жили в густых лесах на севере, но временами они перемещались на юг для торговли. Так как они всегда оставались довольно диким народом, то на встрече воспоминаний их щадили и оставляли в покое.

Постепенно все угомонились, дети уселись рядом с родителями. На помост взошло четыре барда, среди них Дебариэл. Они стали в глубине помоста, скрестив на груди руки и слегка расставив ноги, почетный караул для рассказчика. Вперед вышел сын Манавера Контариэла, самый старший из них. Он воздел высоко к небу руки. Эбани был потрясен его видом, он понял, что бард в последний раз ведет свое повествование. У него уже начал проявляться возраст, волосы побелели и истончились, лицо изрезали морщины. Когда кто-либо из народца старел, это означало, что смерть его близка.

– Отец его был очевидцем тех ужасных событий, – прошептала Танидарио.

Эбани лишь молча кивнул в ответ, так как Манавер уже опускал руки.

– Мы собрались здесь, чтобы вспомнить… – его высокий тренированный голос казалось, разрастался в теплой тишине.

– Вспомнить, – выдохнула в ответ толпа, – вспомнить запад.

– Мы собрались здесь, чтобы вспомнить города, Прекрасные Башни, Широкую Реку, Радужные Мосты… да, вспомнить города и башни, и все чудеса далекого-далекого запада. Их отобрали у нас, они лежат в руинах, там рыщут лишь лисы до совы, сорная трава и чертополох покрывают внутренние дворы дворцов Семи Королей.

Толпа тяжело вздохнула и все приготовились слушать рассказ, слышанный уже раз пятьсот, если не больше. Несмотря на то, что Эбани был наполовину Дэвери, он почувствовал, как его душат слезы. Он слушал рассказ о том, как жил народец на холмах и плодородных долинах далекого запада, в полных чудес городах, занимался искусством и ремеслами, пока творения его рук не стали настолько совершенны, что дали основание некоторым утверждать, что это не что иное, как Двуумер, то есть волшебство.

Очень давно, свыше тысячи лет назад, некоторые уже начали сомневаться, когда в самом деле – то ли тысяча сто, то ли тысяча двести лет прошло с того времени, началось Уничтожение. До этого несколько миллионов народца мирно жили под владычеством Семи Королей. Потом начались предзнаменования. Пять зим подряд выпадало огромное количество снега. Пять весен выходили из берегов реки. На шестую зиму начали появляться тревожные сообщения от фермеров северных провинций о том, что волки, казалось, сошли с ума – они охотились большими стаями, нападали на дорогах на путешественников. Мудрецы пришли к выводу, что волки отчаялись от голода, что причиной этого голода стала погода в горах, вероятно, со стороны юга действует какое-то пагубное влияние. Совет Семи Королей разработал план: накопление продуктов и справедливое распределение их среди нуждающихся, набор небольших отрядов рекрутов для борьбы с волчьими стаями. Для борьбы с угрозой они собрали также магов и мудрецов, чтобы те в случае необходимости помогли фермерам.

На шестую весну эскадроны королевских стрелков отправились на север, как они полагали, лишь на борьбу с волками.

Когда последовала ответная атака, она была подобно лавине, которая похоронила стрелков. Никто по-настоящему не знал, кем были враги: это были не люди, но и не эльфы. Это было низкорослое племя, похожее на огромных карликов, одеты они были в шкуры и вооружены лишь необработанными копьями и топорами. Несмотря на свое убогое вооружение, воины сражались с такой яростью и свирепой жестокостью, что, казалось, их совершенно не волнует, погибнут они или нет. А ко всему, их были тысячи, и все они были на лошадях. Когда на север вместе с подкреплением отправлись мудрецы, они доложили, что язык врагов им совершенно незнаком. Полуголодные, в отчаянии убегавшие от какой-то постигшей их родные края катастрофы, эти полчища жгли, опустошали, грабили все, что встречали на своем пути. Атакующие имели ощутимое превосходство еще и потому, что народ никогда до этого не видал лошадей. Подействовал эффект неожиданности, скорость передвижения, но затем эльфы привыкли к ужасным животным. Но к тому времени, когда они поняли, что лошади даже более уязвимы для стрел, чем люди, север был потерян, Танбалапалим превратился в груду дымящихся головешек и растрескавшихся камней.

Короли собрали народ и отправили его на войну. После того, как на битву отправились все мужчины и женщины, которые были в состоянии стрелять из лука, силы на время уравновесились. Хотя день и ночь вдоль дорог пылали погребальные костры, захватчики в клубах дыма продолжали продвигаться вглубь страны. Король Эмандриель был в отчаянии от их безумных атак, он пытался вести переговоры с их вождями и предлагал им в качестве компромисса владение восточной частью края лугов и пастбищ. Но в ответ они убили посланника короля, насадили его голову на длинное копье и на протяжении нескольких дней демонстрировали ее своим воинам. После этого не могло быть и речи о том, чтобы простить это злодеяние. С оружием в руках на север отправились дети, чтобы заменить своих павших в бою родителей. Но вражеская орда по-прежнему продвигалась вперед.

К осени средние провинции были сметены кровавым потоком. Несмотря на то, что большое количество народца отчаянно сражалось, чтобы удержать стоявший на побережье Ринбаладелан, большинство спасалось бегством; прихватив домашних животных, согнав в табуны доставшихся от противника лошадей, грузя телеги и фургоны и устремляясь на восток, который не интересовал захватчиков. Ринбаладелан держался на протяжении зимы, но весной он пал. Еще больше беженцев двинулось на восток, они несли с собой рассказы о пережитом, которые были еще ужаснее своей обыденностью. В каждом роду были похищенные и изнасилованные женщины, убитые и съеденные дети, дома их сожгли дотла, у кого не доставало сил, чтобы бежать, сгорели вместе с ними. Они видели оскверненные храмы, бессмысленно опрокинутые акведуки, разграбленные и сожженные фермы; все, что можно было бы с толком использовать, было уничтожено. Все лето не иссякал поток беженцев, затем начался голод. Они были оседлым народом, охотой занимались исключительно как видом спорта. Когда они пытались вырастить спасенные семена зерна, суровая земля давала скудный урожай. А кроме того, они не знали, доведется ли им зимовать здесь следующую зиму, так как ждали, что вскоре враг появится и здесь, на востоке. Некоторые бежали в леса, надеясь найти убежище среди примитивных лесных племен; некоторые добрались до земель, которые позже стали называться Элдиф; большинство же, ожидая конца, осталось на месте.

Но орды захватчиков так никогда и не пришли сюда. Постепенно народец приспособился к этим землям, научился извлекать из них то, что они могли дать, они разводили скот и лошадей, они ели, и продолжали есть до сих пор, пищу, при которой у принцесс из Долины Роз началась бы рвота: Ящериц и змей, внутренности оленей и антилоп, как впрочем, и их мясо, коренья и клубни, которые они выкапывали повсюду. Они научились высушивать лошадиный навоз и заменять им недостающие здесь дрова; они отказались от фургонов, так как они оставляли глубокие борозды на пастбищной земле, которая была теперь их кормилицей. Чтобы добыть клей, они варили рыбьи головы, для тетивы использовали сухожилия животных, в поисках корма для животных они постоянно кочевали с места на место. Они сумели не только выжить, но и родили детей, так что, несмотря на гибель во время внезапных наводнений и несчастных случаев на охоте, численность населения восстанавливалась.

Наконец, через тридцать два года после Уничтожения, Ранадар – Высокая Гора, последний из Семи Королей, нашел свой народ. Однажды весной он появился на алардане с последними семью стрелками королевской стражи. Он рассказал, как вместе со своими людьми жил как бандит среди холмов, как они делали все, что было в их силах, чтобы мстить за свою разрозненную страну, как они молили богов дать им силы для большего мщения, боги услыхали их горе. Завоевывая и разоряя города, вражеские полчища не имели представления, как их восстанавливать. Они жили в грубых бараках среди руин и пытались засеять отравленную ими землю. Хотя каждый из этих уродцев носил на себе награбленные драгоценности, сточные трубы переполняли нечистоты, в то время как они продолжали сражаться за все уменьшающиеся военные трофеи. Среди них вспыхнули эпидемии различных болезней, все они были смертельными и быстротекущими. Когда Ранадар рассказывал об этом, он разражался громким хохотом, он смеялся как сумасшедший, и народец смеялся вместе с ним.

На протяжении длительного времени ходили разговоры о том, что надо дать возможность эпидемиям завершить свое дело, затем убить оставшихся в живых захватчиков и вернуться в разбитое королевство. На протяжении двух столетий, до самой смерти Ранадара, каждый вечер собирались они у костров и строили планы. Время от времени несколько отчаянных юношей отправлялись на разведку. Возвращались лишь некоторые, но вернувшиеся рассказывали о сплошных руинах и все еще свирепствующих болезнях. Если бы жизнь в краю лугов и пастбищ не была такой суровой, то, по всей вероятности, отправили бы уже на запад армию. Но ежегодно погибало почти столько же народа, сколько рождалось. Наконец, где-то через четыреста пятьдесят лет после Уничтожения несколько молодых людей организовали специальный разведывательный отряд для рейда в Ринбаладелан.

– Среди тех молодых людей был и я, – голос Манавера слегка дрогнул при этом воспоминании. – С двенадцатью товарищами я отправился на запад, много раз я слышал от своего отца о Прекрасных Башнях Ринбаладелана и я стремился увидеть их собственными глазами, даже если это будет стоить мне жизни. Мы взяли с собой много колчанов со стрелами, так как ожидали кровавого столкновения с остатками захватчиков.

Он замолчал и криво улыбнулся, как бы усмехаясь над самим собой.

– Но там было пусто, все давно вымерли, также как умер и сам Ринбаладелан. Мой отец рассказывал мне о высоких храмах, крытых серебром и черным янтарем; я увидал поросшие травой курганы. Он рассказывал о сделанных из разноцветных камней, поднимающихся на высоту пятьсот метров башнях; я нашел разбросанные там и сям обломки. Отец рассказывал об оживленных широких улицах; я нашел заросшие травой следы. Там и сям я находил среди руин бараки, грубо сложенные из камней разрушенных домов. В одном из них я нашел лежащий на полу непогребенный скелет, это был один из последних захватчиков.

Среди толпы пронесся вздох, над землей повеяло рвущей сердце печалью. В первых рядах с колен матери вывернулась маленькая девочка и встав, спросила:

– Так почему мы тогда не возвращаемся, если все они умерли?

Детский голосок звонко прозвучал в окружающей тишине.

Мать схватила ребенка, собравшиеся рассмеялись, смелое выступление ребенка разрядило атмосферу уныния, навеянную воспоминаниями о пережитой трагедии. Манавер тоже рассмеялся над маленькой девочкой.

– Куда назад, моя сладкая? – спросил он ребенка. – Королевство умерло, руины позарастали травой. Мы принесли с собой на эту землю наших богов, край лугов и пастбищ стал нам матерью. А кроме того, уже поумирали все, кто знал, как строить великолепные города, знал, как пахнет металл, как работать с камнем. Те, кто выжил и живет сейчас – обыкновенные фермеры, скотоводы и лесничие. Что мы знаем о том, как строить города, дороги, работать с редкими металлами?

Скрестив ноги, девочка о чем-то сосредоточенно думала, беззвучно шевеля от напряжения губами. Наконец она подняла глаза на умирающего барда.

– Значит мы никогда не вернемся назад?

– Да, «никогда» – жестокое слово, тебе не следует его произносить, но я сомневаюсь, что мы когда-нибудь вернемся. Но мы помним прекрасные города, наши истоки, наш дом.

Хотя при слове «помним» народец вздыхал с должным уважением, никто не плакал, потому что никто из них никогда не видал Долины Роз, не ходил по Солнечной Дороге к храмам.

Кивнув, Манавер отошел в сторону, предоставляя Девабериэлу возможность петь печальную песнь о разоренной земле. Песнопения продолжались часами, барды сменяли друг друга, постепенно песни становились радостнее и радостнее, пока алардан не превращался, наконец, в праздник; песни и танцы длились до утра.

Эбани встал и незаметно ушел. На протяжении многих месяцев он слышал упражнения отца в плачевных песнопениях, они производили на него угнетающее впечатление, ему тяжело было их слушать. Кроме того, всегда в день годовщины давала о себе знать кровь Дэвери.

Беседуя с учеными мужами Дэвери, Эбани постепенно по кусочкам собрал о Бедствии такие сведения, которых никто не знал. Так как в результате обнародования этих сведений могла возникнуть вражда между двумя родами, связанными кровным родством, он держал их в секрете даже от своего отца. Полчища были изгнаны на юг народом Бел, так называли себя люди Дэвери, когда они пришли тысячу лет тому назад с их таинственной родины. Хотя по мнению народца люди Дэвери были очень кровожадными, в старые времена они были еще более жесткими завоевателями, они охотились за головами врагов, чтобы украсить ими храмы своих богов. Еще до того, как они обрели свой Святой Город, они пронеслись через далекий север, убивая, грабя, порабощая чужие народы. И Орды бежали впереди них, бежали на юг.

– Ты никогда не поднимал меч против нас или людей Дэвери, – громко прошептал Эбани, но ты убил более чем достаточно народа моего отца.

Слегка дрожа, он нырнул в шатер, сквозь кожаные стены пробивался солнечный свет, окрашивая в рубиновый цвет воздух внутри. Так как они прибыли на алардан поздно, то мешки и утварь были в беспорядке разбросаны на кожаном полу шатра. Эбани лениво поднял несколько мешков и повесил их на крючья, потом сел среди в беспорядке разбросанных вещей и порылся в парусиновом мешке; такими мешками пользовались Дэвери. Внизу, на самом дне, он нашел маленький кожаный мешочек, открыв его, он вынул оттуда простое серебряное колечко. Плоская полоска, примерно, треть дюйма шириной, на нем с внешней стороны были выгравированы розы и слова на языке эльфов. С внутренней же стороны были слова на каком-то незнакомом языке. На розы упал розовый отсвет и они, казалось, расцвели, кольцо состояло из разнородных элементов, такая обработка была известна в настоящее время только Дэвери.

– И откуда ты, трофей, из Ринбаладелана или Танбалапалима? – спросил Эбани. – Теперь нашим людям известны только дикие розы с пятью тощими лепестками. Кольцо безмолвно лежало у него на ладони, мерцающая загадка. Хотя оно не обладало волшебной силой, но было связано с Двуумером. Много лет тому назад его дал Девабериэлу таинственный незнакомец в качестве подарка одному из его будущих сыновей. Пророческое толкование назначения подарка одной из знающих Двуумер указывало на то, что кольцо принадлежало младшему из троих сыновей, который подобно Эбани тоже был метисом. Но в отличие от матери Эбани, которая была просто хорошенькой деревенской девушкой, мать Родри была одной из наиболее влиятельных дворянок в королевстве. Родри ничего не знал о своем настоящем отце, который дал задание Эбани вручить ему это кольцо.

– И что я скажу ему, когда найду его? – пробурчал Эбани, вслух так, как, разговаривая, ему легче думалось. – О, знаешь, этот своеобразный человек сказал, что оно твое, но я не могу сказать тебе, почему это кольцо принадлежит тебе, я в самом деле не знаю этого, и никто не знает, это так, дорогой брат. Я не стал бы лгать тебе и если бы хоть что-нибудь знал, то сказал бы. Один знаток Двуумера говорит, что оно окружает твою вэйр, то есть Судьбу, а другой говорит, что твоя Судьба – это судьба Элдиф, и все может быть, так как мы находимся на земле причуд, нюансов и тайн. И клянусь богами, с моим любопытством эльфа я выясню правду!

Засмеявшись, он опустил колечко в мешочек, затем положил этот мешочек в другой, который носил на шее. Вскоре он поскачет в земли людей, где рыщут воры, и ему следовало найти более надежное место для хранения кольца, чем открытый брезентовый мешок. С мыслями о предстоящем путешествии, Эбани вышел из шатра и побрел к берегу реки. Воды Делондериель казались золотистыми в свете заходящего солнца. Издали доносился голос отца, он продолжал петь стансы сильным и чистым, полным печали голосом.

Эбани встал лицом к реке и пристально начал глядеть на нее. Он продолжал фокусировать свое сознание пока, наконец, не увидал с помощью Двуумера сначала слабое, расплывчатое, но затем отчетливое изображение Родри. Эбани владел искусством посредством магии, то есть с помощью Двуумера, видеть на расстоянии людей и местность – это искусство называлось скриинг.

Родри стоял на крепостной стене каменного форта и оглядывал окрестности, где под темными соснами белыми заплатами еще лежал снег. Родри был завернут в плащ, его дыхание превращалось в морозный пар. Теперь, зная, что у них один отец, Эбани видел то, что ускользнуло от него прошлым летом, когда он случайно встретил Родри, и когда в молодом воине промелькнуло что-то очень знакомое. Хотя волосы у Родри были цвета вороньего крыла, а глаза синие, как васильки, но глядя на них обоих, можно было с уверенностью сказать, что они братья. Анализируя свое сходство с братом, Эбани почувствовал, что опять начал мыслить вслух:

– Хотя я в общем-то не намерен рассказывать тебе правду, не так ли, брат? Что мне надо будет сделать, разбить вокруг тебя все зеркала? Мой наставник по изучению Двуумера говорит, что Родри должен считать себя человеком. Великолепно! Тогда я передам тебе это кольцо и сразу же исчезну, чтобы ты не успел рассмотреть мое лицо!

Образ Родри неожиданно обернулся и пристально посмотрел на Эбани, казалось, он слушает, что говорит его далекий брат. Эбани улыбнулся ему, затем расширил границы видения до пределов скриинга, магии, помогающей видеть местность и людей на расстоянии, примерно на две мили от его фокуса. Он увидал каменистые, покрытые соснами холмы и разбросанные между ними фермы. Большинство, как и Родри, находились в провинции Кергонеи, остальные – на хороших пятьсот миль в стороне.

– Тебе, парень, предстоит долгое летнее путешествие, – сказал сам себе Эбани. – Но с другой стороны, было бы ужасно стыдно уйти до окончания праздника.

Хотя было холодно стоять наверху крепостной стены форта лорда Гвогира, Родри задержался там еще некоторое время, глядя поверх холмов Кергонеи и не видя их. В какое-то мгновение он подумал, не сходит ли с ума, потому что ему показалось, что с ним кто-то разговаривает, хотя на стене кроме него никого не было. Слова доносились невнятно, но кто-то называл его братом и говорил о подарке, который должен был ему передать. Родри раздраженно вскинул голову, решив, что это проделки ветра. Дело в том, что насколько он знал, у него был лишь один брат, который ненавидел его всей душой, и если уж от него и можно было ожидать какого-нибудь подарка, то это только мог быть удар кинжала в спину; доносимые же ветром слова звучали тепло и дружественно.

Опершись спиной о сырой камень, он вынул из-за пояса серебряный клинок. Родри глядел на кинжал и вспоминал своего старшего брата Рииса, гвербрета Аберрена, несколько лет назад отправившего его в изгнание. Несмотря на то, что кинжал был прекрасен, клинок его был острым как сталь и сияющим как серебро, он был запятнан позором, на нем было клеймо бесчестья наемного солдата, сражавшегося не во имя благородных целей, а исключительно ради денег. Пора было отправляться в долгий путь, так как серебряные клинки не выносили бездействия. Хотя он неплохо сражался за лорда Гвогира прошлой осенью, и даже был ранен, камергер уже ворчал, что надо кормить его и его женщину. Родри вложил клинок в ножны и посмотрел на небо; оно было холодное, но ясное.

Было похоже, что снег был уже в прошлом.

– Завтра отправляемся, – сказал вслух Родри, – и если ты думаешь сейчас обо мне, брат, то, вероятнее всего, внутренности твои при этом горят огнем, во всяком случае, он желал ему этого.

Родри и не подозревал, что в это время далеко на юге, в небольшом городке в Элдифе происходило событие, которое и в самом деле могло привести к осуществлению его пожелания старшему брату. Форт Браслин, укрепление, которым только недавно овладел лорд Гареф, был охвачен напряженной суматохой. В то время, как сам лорд без устали вышагивал с кубком медового напитка в руке по огромному залу, на женской половине рожала его вторая жена Донилла. Так как это были ее первые роды, то происходили они долго и тяжело. Тиэрин Ловиан, также как и вторая женщина из обслуги, начала уже волноваться. Лицо роженицы было мертвенно-бледным, ее длинные каштановые волосы взмокли от пота. Донилла, уцепившись за толстую веревку, привязанную к укрепленной над головой перекладине, полуприсев нависала над родильным стулом, ее служанка Галла стояла рядом на коленях и время от времени вытирала ей лицо смоченной в холодной воде салфеткой.

– Дай ей немного пососать влаги из чистой смоченной в воде тряпочки, – сказал помогавший родам знахарь, – только совсем немного.

Другая служанка тут же бросилась за чистой тканью и свежей водой. Старый Невин был известен в королевстве не только как лучший знахарь, ходила молва, что он знает Двуумер. Ловиан улыбнулась, видя благоговейный страх служанки, но улыбнулась лишь слегка, потому что прекрасно знала, что слухи имеют под собой почву. Она вопросительно посмотрела на Невина, он успокоительно улыбнулся ей в ответ, затем заговорил с Дониллой. Его голубые как лед глаза, казалось, проникали в ее карие глаза, в самую ее душу. Вздохнув, она расслабилась, боль, казалось, отпустила ее.

– Скоро все кончится, моя госпожа. – Голос его звучал очень мягко, успокаивающе. – Теперь дышите глубоко, но не потревожьте ребенка. Он скоро появится.

Задыхаясь от родовой схватки, Донилла кивнула в ответ, и задышала глубоко и ровно. Несмотря на то, что сама Ловиан родила четырех сыновей, она не могла припомнить, чтобы когда-нибудь у нее были столь трудные роды.

– Наверное, я просто забыла, – подумала Ловиан, – как ни странно, боль быстро забывается. Нервничая, она подошла к открытому окну и выглянула наружу; словно бы по иронии, за окном был яркий весенний день. Бедняжка Донилла так стремилась иметь ребенка, но сейчас она, наверное, предпочла бы остаться бесплодной. Молодая женщина снова застонала, Ловиан с состраданием вздрогнула.

– Уже идет, моя госпожа! – радостно воскликнул Невин, уже вот-вот, теперь поднатужьтесь еще немного.

Ловиан продолжала стоять у окна, пока не услыхала пронзительный вопль, а затем хороший, здоровый плач ребенка. Она обернулась и посмотрела на Невина и служанку, которые укладывали Дониллу на соломенную постель, приготовленную около родильного стула, подносили к ее груди еще соединенного с матерью пуповиной ребенка. Молодая леди дрожащими пальцами гладила покрытую мягким пушком головку младенца, ее широко открытые глаза светились счастьем и триумфом.

– Сын, ваша светлость, – хриплым голосом сказала она Ловиан, – я подарила моему господину еще одного сына.

– И к тому же здорового сына, – сказала Ловиан. – Я пойду сообщить его светлости радостную весть?

Донилла молча кивнула в ответ, глаза ее были прикованы к крошечному личику, уткнувшемуся носиком в ее грудь.