Девятый Будда

 — Было пророчество. Все сорок лет со дня смерти моего предшественника до дня моего появления был человек, исполнявший обязанности настоятеля. Его звали Тенсинг Ринпоче. Когда меня только принесли сюда, он был против того, чтобы я стал новым настоятелем. Он умер два года спустя. Но есть группа монахов, которая до их пор считает его истинным воплощением. В молодости он принадлежал к другой секте, которая не требует от монахов безбрачия. У него родился сын. Который сейчас является здесь важным человеком. Его зовут Царонг Ринпоче. Если я покину Дорже-Ла и не оставлю преемника, которого приняло бы большинство монахов, Царонг Ринпоче получит свой шанс. Здесь хватает людей, которые последуют за ним. И мне не нужно объяснять, что произойдет, когда он объявит себя настоятелем.

— Почему ты не избавишься от него?

— Я не могу. Он сын Тенсинга Ринпоче. Поверь, я не могу прогнать его прочь.

— Почему Замятин предложил помочь тебе? Зачем ему это надо?

Настоятель замялся. Позади него задрожало в холодном воздухе пламя свечи.

— Он пришел в Тибет в поисках одной вещи. То, что он искал, было здесь, в Дорже-Ла. Он заключил со мной сделку: мой внук в обмен на то, что он хочет. Поначалу я отказывался, но потом понял, что у меня нет выбора. И я принял его предложение.

— А что он искал здесь?

— Пожалуйста, Кристофер, я не могу объяснить. Не сейчас. Позднее, когда ты пробудешь здесь немного дольше.

— А Уильям — я могу увидеть его?

— Пожалуйста, Кристофер, наберись терпения. Когда-нибудь, когда придет время. Но ты должен понять, что тебе не позволят забрать его отсюда. Ты должен с этим примириться. Я знаю, что это трудно, но я могу научить тебя, как это сделать. Ты можешь оставаться в Дорже-Ла сколько захочешь. Я бы хотел, чтобы ты остался. Но ты никогда не сможешь увезти своего сына. Теперь он принадлежит нам.

Кристофер ничего не ответил. Он подошел к шторам и открыл их. Солнце уже зашло, чортены погрузились во тьму. Он чувствовал холод ножа в ботинке, прикосновение твердого металла к коже. Можно было бы с легкостью приставить нож к горлу настоятеля и заставить его отдать Уильяма. Никто не осмелился бы остановить его, пока в заложниках у него был бы настоятель. Он задумался, почему не может начать действовать.

— Я хочу, чтобы меня отвели обратно в мою комнату, — заявил он.

Отец встал и подошел к дверному проему.

— Тебе нельзя возвращаться туда. Замятин уже попытался тебя убрать — второй раз он не ошибется. Я распоряжусь, чтобы тебя разместили на этом этаже, рядом со мной. — Он посмотрел на потемневшую комнату. — Уже стемнело. Мне надо вернуться к своим делам. Подожди здесь: я пришлю кого-нибудь, чтобы тебе показали твою новую комнату.

Настоятель повернулся и вышел в маленькую комнату. Кристофер следил за ним, поседевшим, сутулым. Его отец вернулся с того света. Это было чудо. Но если он на самом деле хочет забрать отсюда Уильяма, он должен отменить это чудо, вернув все на свои места и отправив своего отца обратно в могилу.

Глава 28

Комната, в которую привели Кристофера, была значительно больше той кельи, в которую его заточили поначалу. Она была квадратной, прекрасно обставленной, высокие стены заканчивались яркой зеркальной плиткой, которую привезли сюда из Персии. На стенах бродили напыщенные павлины, а служанки с глазами, как вишни, бросали томные взгляды поверх наполненных до краев сосудов с вином. На голубом небе образовывали причудливый, как птичье пение, рисунок силуэты соловьев и удодов. Это была шикарная комната, совсем не монашеская: но, несмотря на все красоты, это была такая же тюрьма, как та крошечная келья внизу.

Он долго лежал без сна в плотно обволакивающей темноте, которая пахла детством. Масляная лампа погасла, и теперь, зная, что его отец жив и был жив все это время, он заново переживал свое прошлое. Пока Кристофер скорбел об утрате, его отец был в Дорже-Ла, возможно, в этой самой комнате, примеривая на себя черты своей новой личности. И что это меняет, подумал он. Ничто не может изменить того, что было. Он с трудом заснул, точно так же, как в первую ночь после того, как ему сообщили о смерти отца, вызвав с урока в тот момент, когда он читал отрывок из «Энеиды».

Его разбудил тихий звук, и он сразу увидел мигающий огонек лампы. Кто-то стоял около его кровати и молча смотрел на него. Сначала он подумал, что это отец, решивший понаблюдать за спящим сыном, но потом заметил, что человек, державший в руках огонек, был меньше ростом и не сутулился.

— Кто здесь? — спросил он, заранее зная ответ.

— Ш-ш-ш, — прошептал человек.

В этот момент пламя поднялось выше, и он увидел ее, выхваченную из темноты светом огня. Сколько она стояла в этой полутьме, наблюдая за ним?

Она тихо подошла к кровати.

— Извините, если я напугала вас, — продолжала она шепотом. Теперь, когда она была совсем рядом, он мог наконец полностью рассмотреть ее лицо. Он не ошибался: она была невероятно красива. Ее лицо озабоченно наклонялось к нему из темноты. — Я пришла проверить, не бодрствуете ли вы, — продолжила она шепотом.

Он сел. Хотя он был полностью одет, в комнате было холодно.

— Все в порядке, — сказал он. — Не думаю, что я спал долго. По правде говоря, я лучше буду бодрствовать.

Она опустила лампу на низкий столик и шагнула назад, в тень. Он почувствовал, что она боится его.

— Почему вас переселили в эту комнату? — спросила она.

Он объяснил. Когда он закончил, она была подавлена.

— Как вы узнали, что я здесь? — поинтересовался он.

Она заколебалась.

— Моя старая няня Сонам в курсе всего, что происходит в Дорже-Ла, — объяснила она. — Она и сказала мне, что вас переселили сюда.

— Понятно. Но как вы пробрались сюда? Монах, который привел меня в эту комнату, сказал, что дверь будет охраняться всю ночь.

Он подумал, что она улыбнулась самой себе.

— Дорже-Ла был построен, чтобы хранить секреты, — прошептала она.

— А вы? — спросил он.

— Я не понимаю.

— Вы тоже один из его секретов?

Она посмотрела себе под ноги. Когда она снова подняла глаза, они казались более темными — как ночь, но звездная ночь.

— Возможно, — ответила она тихо.

Кристофер посмотрел на нее. Ее глаза были как озера, глубокие озера, в которых легко мог утонуть неосторожный мужчина.

— Как вы оказались здесь? — спросил он.

— Я всегда была здесь, — просто ответила она.

Он снова посмотрел на нее. Казалось невероятным, что такая красота может жить в таком месте.

— В Дорже-Ла всегда была госпожа, — продолжила она.

— Госпожа? — спросил он непонимающе.

— Кто-то, кто представлял госпожу Тара, — ответила она. — Богиню Дролма, наложницу Авалокиты. Она всегда жила здесь, в Дорже-Ла, в теле женщины.

Он с ужасом посмотрел на нее.

— Значит, вы богиня? И они поклоняются вам? Она засмеялась, покачав головой.

— Нет, — объяснила она. — Тара — богиня. Или Дролма, если вам так больше нравится, — у нее много имен. А я женщина. Я — ее инкарнация, воплощение, — но я — не она, я не богиня. Вы понимаете?

Он покачал головой.

— Но это же просто, — произнесла она. — Мы все являемся различными выражениями вечного Будды. Мое выражение — Тара. Ее можно увидеть во мне и сквозь меня. А я Чиндамани. Здесь, в Дорже-Ла, я являюсь ее оболочкой. В других местах у нее есть другие тела.

Кристофер снова покачал головой.

— Все это мне непонятно. Я могу поверить, что вы богиня, это несложно. Вы красивее любой статуи, которую я когда-либо видел.

Она покраснела и отвернулась.

— Я только женщина, — пробормотала она. — Я знаю только эту жизнь, только это тело. Только Тара знает мои другие тела. Когда я снова появлюсь на свет, у Тары будет другое тело. Но Чиндамани больше не будет.

На улице быстро постучал в окно ветер и снова стих.

— Мне жаль, что вам тяжело это понять, — сказала она.

— Мне тоже жаль.

Она снова взглянула на него и улыбнулась.

— Вам не следует быть таким грустным.

Но ему было грустно. И ничто не могло отвлечь его от грустных мыслей.

— Скажите, что означает имя Чиндамани? — спросил он. — Вы сказали, что у Тары много имен. Это оно из них?

Она покачала головой.

— Нет. На санскрите «Чиндамани» означает «драгоценный камень, выполняющий желания». Это из легенды: тот, кто находил драгоценный камень, мог попросить его выполнить любое желание. Там, откуда вы пришли, есть такие истории?

— Да, — ответил Кристофер. А сам подумал, что все они заканчиваются трагедией.

— Вы не сказали, как вас зовут, — напомнила она.

— Кристофер, — ответил он. — Меня зовут Кристофер.

— Ка-рис То-фе. Что это означает?

— Это сложно объяснить, — признался он. — Одно из имен бога, которому поклоняется мой народ, — Христос. Кристофером звали человека, который носил его на своих плечах, когда бог был ребенком. Это означает «человек, носивший Христа».

Ему показалось, что она как-то странно на него посмотрела, словно его слова что-то затронули в ней. Она замолчала, погрузившись в мысли. Он изучал ее лицо, жалея о том, что сейчас не день и он не может разглядеть ее получше.

— Чиндамани, — начал он, меняя тему, — я знаю, кто такой Дорже Лама. Я знаю, почему он привел сюда моего сына, почему хочет, чтобы он остался здесь. Вы сказали, что можете помочь мне забрать отсюда Уильяма. Вы все еще готовы сделать это?

Она кивнула.

— Но почему? — спросил он. — Почему вы хотите помочь мне?

Она нахмурилась.

— Потому, что мне нужна ваша помощь, — пояснила она. — Я могу вывести вас и вашего сына из Дорже-Ла. Но за пределами монастыря я буду беспомощной. Меня привели сюда, когда я была маленькой девочкой, и мир для меня словно сон. Мне нужно, чтобы вы помогли мне в этом мире.

— Но зачем вам нужно уходить отсюда? Помогите мне вывести отсюда Уильяма, а дальше мы выберемся сами.

Она покачала головой.

— Я уже говорила вам, что здесь опасно, — напомнила она. — Мне надо уходить отсюда.

— Вы хотите сказать, что вы в опасности?

Она снова покачала головой.

— Нет. Никто не осмелится причинить мне вред. Но другие люди в опасности. Особенно один человек: его жизнь в большой опасности. Я должна помочь ему бежать. И я хочу, чтобы вы помогли мне.

— Я не понимаю. Кто этот человек? Почему его жизнь в опасности?

Она задумалась.

— Это нелегко объяснить.

— Попробуйте.

Она покачала головой.

— Нет, — сказала она, — будет лучше, если вы все увидите сами. Пойдемте со мной. Но тихо. Если нас заметят, я не смогу вам помочь. Он убьет вас.

— Кто? Кто убьет меня?

— Монгол. Говорят, он пришел из далекой страны, которая называется Россия. Его зовут Замятин.

Кристофер кивнул.

— Да, — подтвердил он, — я знаю о нем. Это от него исходит опасность?

— Да. От Замятина и тех, кто поддерживает его. У него есть здесь сторонники. Один из них — это человек, который привел вас сюда, Царонг Ринпоче.

Кристофер еще не все понимал, но постепенно суть ситуации начала проясняться.

— Куда мы идем? — поинтересовался он.

Она в первый раз посмотрела ему прямо в глаза.

— К вашему сыну, — ответила она. — Я обещала отвести вас к нему.

Глава 29

Они вышли из комнаты Кристофера через потайную дверь в стене, скрытую тяжелой портьерой. Открылся длинный, пыльный коридор, который привел их ко второй двери, через которую они вышли в общий коридор. Чиндамани прекрасно знала дорогу. Он смотрел, как она скользит перед ним, — тень, сливающаяся с другими тенями. Они по-прежнему были на верхнем этаже, проходя по странной формы коридорам и темным, холодным комнатам. Наконец они подошли к винтовой деревянной лестнице, которая вела к люку, врезанному в крышу. На крюках, вбитых в стену рядом с лестницей, висело несколько тяжелых курток из овечьей шерсти.

— Надень одну их них, — приказала Чиндамани, передавая Кристоферу чубу.

— Мы выходим наружу?

Она кивнула.

— Да. Наружу. Сейчас ты увидишь.

Она надела чубу, которая была ей велика на несколько размеров, накинула на голову капюшон и ловко взобралась по лестнице. Оказавшись наверху, она одной рукой подняла люк. Показалось, словно она открыла дверь, ведущую в эпицентр вихря. Ледяной ветер устремился вниз, как дыхание окоченевшего ада. Лампа Чиндамани тут же потухла, и они остались в полной темноте. Кристофер вскарабкался по лестнице вслед за ней.

— Держись ближе ко мне! — крикнула она.

Ветер ударил ее в лицо с такой страшной силой, что она чуть не упала с лестницы. Она выползла на плоскую крышу, припав к ней, чтобы ветер не сбросил ее. Темнота здесь была не темнотой, но множеством непонятных звуков: завываний и шепота душ, затерянных в океане боли.

Кристофер выбрался на крышу и с трудом захлопнул люк. Он вытянул руку и нашел ее в темноте. Она взяла его руку, крепко сжимая ее холодными и дрожащими пальцами.

Когда его глаза привыкли к темноте, Кристофер начал различать неясные очертания: золотые купола и венчающие их украшения, молитвенные колеса и позолоченные статуи, которые он видел издалека в день своего прибытия в Дорже-Ла. Чиндамани хорошо ориентировалась на крыше — видимо, она не раз ходила этим путем. Вместе они двинулись навстречу урагану и добрались до самого края крыши. Чиндамани притянула Кристофера к себе и приложила губы к его уху.

— Сейчас начинается тяжелый участок пути, — сообщила она.

Кристофер изумился, подумав, что он, наверное, не заметил легкого участка.

— Что нам предстоит сделать? — спросил он.

— Здесь начинается мост, — прокричала она. — Отсюда до противоположного выступа скалы. Это недалеко.

Кристофер выглянул в темноту, простирающуюся за краем крыши.

— Я ничего не вижу! — прокричал он. Его губы коснулись ее уха, и ему захотелось поцеловать ее. Прямо здесь, в темноте, посреди бури.

— Он здесь, — отозвалась она. — Поверь мне. Но из-за сильного ветра нам придется ползти по нему на четвереньках. Там нет поручней. Нет ничего, за что можно было бы держаться.

— А мост широкий? — Ему не очень понравились ее слова.

— Он настолько широкий, насколько тебе это нужно, — ответила она. — Пятнадцать километров в ширину. Широкий, как Тибет. Широкий, как ладонь повелителя Ченрези. Ты не упадешь.

Он снова посмотрел в темноту. Он хотел бы обладать ее уверенностью.

— Не сглазь, — заметил он.

Она отпустила его руку и опустилась на четвереньки. Он с трудом различал ее в темноте, маленькую темную фигурку, ползущую в ночь.

Он последовал ее примеру. Чуба заставляла его казаться себе огромным и неуклюжим, превращала в легкую мишень для ветра, который мог с легкостью сорвать его и бросить вниз. Он испытал острое чувство беспокойства, опасаясь, что хрупкая фигурка Чиндамани не выдержит борьбы с яростными порывами ветра, которые сорвут ее, как листок с дерева, и сбросят в пропасть.

Темнота поглотила ее, и он пополз к тому месту, где видел ее в последний раз. Он различил первые пару метров каменного моста, выходящего прямо из крыши. Он интересовался его шириной, но не длиной. На первый взгляд он решил, что ширина моста не превышает метра, а поверхность его казалась гладкой, как стекло. Он предпочел не думать о том, что лежит внизу, под мостом.

Чувствуя, как тревожно бьется сердце, он задержал дыхание и вполз на мост, обхватив его края руками, сжав колени, молясь, чтобы не налетел внезапный порыв ветра и не сорвал его с моста. Несмотря на холод, он чувствовал, как на лбу и щеках образуются горячие капли пота. Чуба все время мешала ему, и он боялся, что его ноги запутаются в ней и он упадет. Чиндамани не было видно. Впереди были только ветер и темнота — темнота, которой не было конца, ветер, который слепо и неутомимо продолжал налетать на него.

Он по очереди передвигал каждую конечность: левая рука, правая рука, левая нога, правая нога, — и скользил вперед, будучи уверенным в том, что вот-вот потеряет равновесие и мост окончательно выскользнет из-под его рук. Дважды ветер ударял снизу, начиная поднимать его вверх и используя чубу в качестве паруса, но всякий раз он каким-то чудом удерживался, плотно прижимаясь к поверхности моста до тех пор, пока не стихал порыв ветра. Пальцы его окоченели, и он с трудом держался за мост. Он не мог ни видеть, ни слышать, ни чувствовать: его переход через мост был проявлением воли и ничем более.

Ему показалось, словно он полз по мосту несколько сотен лет. Время застыло, пока он бесконечно долго полз сквозь пространство. Его прошлая жизнь была лишь сном: только этот момент был реальностью, это движение в темноте в ожидании порыва ветра, который подхватит его на руки и поиграет с ним, прежде чем уронит, как куклу, на острые камни.

— Почему ты так долго? — Это был голос Чиндамани, донесшийся до него из темноты.

Оказалось, что он уже добрался до противоположного выступа, но все еще ползет, словно мост для него не закончился и не закончится никогда.

— Здесь можно встать, — сказала она. — Здесь не такое открытое пространство, как на крыше.

Он заметил, что ветер стал тише и удары его были не такими сильными. Она снова стояла рядом с ним, маленькая, неестественно массивная в своей безразмерной чубе. Не раздумывая, движимый лишь отчаянием, поселившимся в нем на мосту, он шагнул к ней и прижал ее к себе. Она ничего не сказала и не оттолкнула его, но позволила обнять; толстые чубы, темнота и десятки ее предыдущих жизней разъединяли их тела. Она позволила ему обнять себя, хотя и знала, что это неправильно, что ни один мужчина никогда не должен обнимать ее. Она ощутила, как растет в ней сильный страх. Она не могла сказать почему, но знала, что в центре его каким-то образом стоит этот странный человек, чью судьбу так жестоко соединили с ее судьбой.

— Пора, — наконец произнесла она.

Он не поцеловал ее, его кожа не коснулась ее кожи, но она должна была сделать так, чтобы он отпустил ее, прежде чем страх охватит ее целиком. До этого она никогда не понимала, что страх и желание могут так тесно соседствовать друг с другом, как бог и его любовница, навеки переплетенные в камне.

Он мягко разжал объятия, отпуская ее в ночь. Она пахла корицей. Запах возбуждал его. Даже ветер не мог заглушит этот запах.

Она повела его по выступу скалы, усеянному льдинками и замерзшими лужами. Над ними огромная и невидимая скала устремлялась в темноту, невидимая, но ощутимая. Несмотря на то, что здесь было закрытое пространство, тут, на скале, было холоднее, чем на крыше.

— Эту гору называют Кецупери, — сказала она.

Кристофер показал, что не понял ее.

— Так называют гору, — пояснила она. Ее имя означает «гора, достигающая небес».

Внезапно они уперлись в стену. Чиндамани вытянула руку и коснулась поверхности скалы, что-то толкнув. Кристофер заметил какое-то движение в стене и понял, что это дверь. От ламп, повешенных над дверным проемом, струился свет. Чиндамани сделала еще одно усилие, и дверь распахнулась настежь.

Перед ними начинался узкий коридор длиной двадцать-тридцать метров. Он был пробит прямо в скале, стены были отполированы и оштукатурены. С потолка на тонких золотых цепочках свисали изысканно украшенные лампы, мягко помигивая на сквозняке.

Чиндамани закрыла дверь и скинула капюшон. В проходе было куда теплее, чем снаружи.

— Где мы? — спросил Кристофер.

— Это лабранг,— ответила она. — Здесь живут все воплощения Дорже-Ла. Они живут здесь, когда их в первый раз приводят в монастырь, разлучив с семьями. Настоятель — твой отец — никогда здесь не жил. Он с самого начала поселился на верхнем этаже основного здания. Насколько мне известно, он вообще никогда здесь не был. — Она смолкла. — Когда ты обнял меня там, снаружи, — робко произнесла она, — что ты чувствовал? О чем думал?

Вопросы пугали ее, они исходили из той части ее сознания, которая до этого момента дремала, не подавая признаков жизни. До этого она никогда не чувствовал необходимости выяснять, как к ней относятся, у кого бы то ни было. Она была Тара — не во плоти, но духовно — и дух заботился о теле. Ее собственное тело не имело значения, оно было оболочкой, не более. Она даже никогда не думала о собственной индивидуальности.

— Я думал о холоде, — ответил он. — О темноте. О годах, которые я провел на мосту, думая, что ты исчезла навеки. И я думал о том, как было бы, если бы вдруг пришло тепло. И свет. И если бы ты была женщиной, а не богиней.

— Но я же сказала тебе, что я женщина. Тут нет никаких тайн.

Он посмотрел на нее, поймал ее взгляд и постарался удержать его.

— Нет, — возразил он, — здесь есть тайна. Я почти ничего не понимаю. В твоем мире я слеп и глух; я ползу в темноте, ожидая, когда упаду в небытие.

— Только небытие и существует, — заметила она.

— Я не могу поверить в это, — запротестовал он.

— Мне жаль. Она отвернулась, покраснев. Хотя сказала правду: существовало только небытие. Мир был стрекозой, молча кружившей над темными водами.

Он шагнул к ней, чувствуя, что обидел ее. Он не хотел этого.

— Пойдем со мной, — сказала она. — Твой сын ждет. Он будет спать, когда ты его увидишь. И пожалуйста, не пытайся разбудить его или заговорить с ним. Обещай.

— Но...

— Ты должен пообещать. Если они узнают, что ты видел его, они больше не дадут нам возможности снова добраться до него. Обещай.

Он кивнул.

— Обещаю, — произнес он.

В конце прохода, слева, они увидели дверь. Она вела в комнату, оборудованную в виде храма и заставленную статуями и раскрашенными фигурками божеств. Три двери вели в три разные комнаты.

Чиндамани показала знаками Кристоферу, чтобы он соблюдал тишину, и открыла правую дверь.

Он сразу понял, что это спальня. Там царила полутьма, но он разглядел маленькую кровать, покрытую дорогой парчой, и фигурку на ней, словно вытравленную тенями.

Чиндамани низко поклонилась, затем выпрямилась, и, приложив палец к губам, скользнула внутрь. Кристофер последовал за ней.

Казалось, словно Дорже-Ла и вся эта огромная пустыня из снега и льда, окружавшая монастырь, куда-то исчезли. Кристоферу показалось, что он снова в Карфаксе, в спальне сына, полной книг и игрушек, и смотрит на спящего мальчика. А весь случившийся с ними кошмар привиделся Кристоферу во сне. Это он спал и не мог проснуться, как бы ни пытался.

Он осторожно приблизился к Уильяму. Волосы мальчика свесились набок, прикрыв один глаз. Кристофер аккуратно поправил волосы, коснувшись лба сына. Мальчик зашевелился и забормотал во сне. Чиндамани взяла его за руку, боясь, что он может разбудить ребенка. Кристофер ощутил, что глаза его наполняются горячими слезами. Ему хотелось поднять Уильяма с кровати, прижать к себе, сказать ему, что все в порядке, что он заберет его отсюда. Но Чиндамани потянула его из комнаты.

Прошло много времени, прежде чем Кристофер обрел дар речи. Чиндамани покорно ждала, наблюдая за ним. Судьбой ей было уготовано никогда не иметь детей, но она отчасти могла понять то, что он чувствует.

— Извини, — сказал он наконец.

— Не надо извиняться, — отозвалась она. — Когда придет время, ты сможешь с ним поговорить. Но пока будет лучше, если он не будет знать, что ты здесь.

— Ты сказала, что покажешь мне еще кого-то. Того, кому угрожает опасность, исходящая от Замятина.

— Да. Мы как раз направляемся к нему.

— Замятин пришел сюда в поисках чего-то. Когда я был с... — Кристофер замялся, — со своим отцом, он сказал, что заключил сделку с Замятиным: мой сын в обмен на то, что он искал. Этот человек имеет какое-то отношение к этому?

Чиндамани кивнула.

— Да, — ответила она. — Замятин пришел сюда в поисках его. Я хотела, чтобы ты помог мне спрятать его от Замятина.

Она подошла к другой двери. Еще одна тускло освещенная комната, еще одна кровать, покрытая роскошными тканями. В кровати спал ребенок, волосы его были взъерошены, веки крепко сомкнуты, одна рука свободно лежала на подушке, словно собираясь схватить сон, или, наоборот, отбросить его в сторону.

— Вот, — прошептала она. — Вот кого искал Замятин. Вот кто привел тебя сюда.

Мальчик? Мальчик, укутанный тенями? И все?

— Кто он? — спросил Кристофер.

— Кем ты хочешь, чтобы он был? — спросила в ответ Чиндамани. — Королем? А может, следующим императором Китая? Уцелевшим сыном убитого царя? Видишь, я кое-что знаю о твоем мире.

— Я не могу ответить на твой вопрос, — заметил он. — Он может быть кем угодно. Я не ожидал увидеть ч ребенка.

А что он ожидал увидеть? И ожидал ли вообще?

— Он просто маленький мальчик, — спокойно, но с чувством ответила Чиндамани. — Это все. Это все, чем он хочет быть. — Она замолчала. — Но в данном вопросе у него нет права слова. Он не может быть тем, кем хочет, потому что другие люди хотят, чтобы он был кем-то другим. Ты понимаешь?

— И кто же он, по их мнению?

Чиндамани посмотрела на спящего ребенка и перевела взгляд на Кристофера.

— Майдари Будда, — ответила она. — Девятый Будда Урги. И последний.

— Я не понимаю.

Она мягко и грустно покачала головой.

— Да, — подтвердила она, — ты не понимаешь. — Она сделала паузу и снова посмотрела на мальчика. — Он законный правитель Монголии, — прошептала она. — Он ключ к континенту. Теперь ты меня понимаешь?

Кристофер посмотрел на мальчика. Значит, вот в чем было дело. Замятин искал ключ, чтобы открыть им сокровищницу Азии. Живого бога, который сделал бы его самым влиятельным человеком на Востоке.

— Да, — медленно сказал он. — Да, я думаю, что начинаю понимать.

Она посмотрела на него.

— Нет, — сказала она. — Ты ничего не понимаешь. Вообще ничего.

Глава 30

Они оставили спящих детей и снова вышли в ночь, чтобы вернуться в основное здание по мосту. Монастырь все еще крепко спал, но Чиндамани настояла, чтобы они соблюдали полную тишину, пока не окажутся в комнате Кристофера.

Она оставалась с ним до рассвета. Поначалу, несмотря на ее присутствие, он был погружен в себя, потому что встреча с Уильямом привела его в глубокое уныние. Она приготовила чай на маленькой жаровне, стоявшей в углу комнаты. Это был китайский чай, бледный ву-лунг, в котором неподвижно застыли белые цветки жасмина, напоминая лилии на душистом озере. Когда чай был готов, она аккуратно налила его в две маленькие фарфоровые чашки, стоявшие рядом на низком столике. Чашки были тонкими, как бумага, и нежно-голубыми, напоминая яичную скорлупу. Сквозь изысканную глазурь, покрывавшую чашку, Кристофер видел чай, казавшийся золотым в мягком свете.

— Китайцы называют их т'от'ай,— сказала Чиндамани, коснувшись кончиком пальца края чашки. — Они особые, очень редкие. Эти две чашки были частью подарка одному из настоятелей от императора Кангцзы. Им более двухсот лет.

Она поднесла чашку к свету, наблюдая, как мерцают огни в янтарной жидкости. В первый раз Кристоферу представилась возможность как следует рассмотреть ее. Ее кожа напоминала тот самый фарфор, который она держала в руках — такая же гладкая и нежная. Она была миниатюрной, наверное, чуть выше метра пятидесяти сантиметров, и каждая часть ее тела гармонично сочеталась с этой миниатюрностью. Когда она двигалась — наливая чай, поднося к губам хрупкую чашку или отбрасывая прядь упавших на глаза волос, — она делала это с таким бесконечным изяществом, какого ему еще не доводилось видеть в женщинах. Ее грациозность была не приобретенной, не напускной — она двигалась с естественной легкостью, в основе которой была полная гармония между ее телом и миром, в котором она обитала. Он чувствовал, что она легко может пройти по поверхности воды и пересечь весенний луг, не смяв ни одной травинки. И он испытывал грусть, потому что такое совершенство не было предназначено для его неловких объятий.

Они молча пили чай, следя за тем, как тают и снова обретают форму поселившиеся на стенах тени. Он погрузился в свои мысли и был в сотнях километров отсюда, как человек, пытающийся на плоту пересечь открытое море и не знающий, где лежит берег и существует ли берег вообще. Она не смотрела на него, не пыталась прервать его молчание или выманить его из мира боли. Но когда он время от времени поднимал глаза, она все еще была там, и лицо ее было полузакрыто тенью.

Наконец он начал говорить, перемежая обрывки фраз длинными и мучительными паузами. Чай остыл, лепестки жасмина съежились и опустились на дно, и ветер пел в горах, как потерянная душа. В том, что он говорил, не было ни системы, ни порядка: мысли просто периодически выливались из него, а за ними следовала куда более продолжительная тишина. То он рассказывал о своем детстве в Индии, то о тете Табите и длинных летних месяцах в Карфаксе, летних месяцах, которые, казалось ему когда-то, никогда не кончатся. Или он рассказывал о людях, которых убил, людях, которых предал, о женщине, которую предал давным-давно холодным днем в самом разгаре зимы. Он рассказал ей о смерти Кормака и как видение ее преследовало его, о бессмысленном жужжании мух, не покидающем его мысли; о девушке из приюта, обнаженной и преданной; о Лхатене, убитом, как корова на бойне, на засыпанном толстым слоем снега поле.

Она слушала молча, как священник выслушивает исповедь, без отпущения грехов, без обвинений. Да ему и не нужно было ни того, ни другого: его благословляло само ее присутствие и тонко понимающее молчание. В конце он рассказал ей о своем отце, о загадочном, страшном перерождении, которое произошло этим днем около гробниц. В какой-то момент он сознал, что ее рука находится в его руке, маленькая и хрупкая, как скорлупа или кусочек фарфора: часть чего-то, что он знал когда-то давно и потерял.

— А при чем здесь мальчик? — спросил Кристофер. — Тот, которого искал Замятин.

— Его зовут Дорже Самдап Ринпоче, — ответила она. — Он родился в деревне, которая находится на западе, далеко отсюда, у священного озера Маносаровар. Это было чуть более десяти лет назад. Когда он был еще очень маленьким, к озеру пришли монахи из Монголии. Они увидели знаки, свидетельствующие, что он является новым воплощением Майдари Будды.

Должно быть, это было где-то в 1912 году, подумал Кристофер. Теперь он знал, что нашли у озера Маносаровар Майский и Скрипник и что пытался отыскать Замятин.