Игра до победы

      Конюх вошел в стойло. Яркая электрическая лампочка под крышей осветила банку с какой-то белой мазью, которую Джимми держал в руке. Но Робу было не до мази. Он обшаривал конюха взглядом, высматривая, что там у него в другой руке.
      – Вот возьми.
      Рука поднялась, и Роб быстро схватил протянутый ему запечатанный полиэтиленовый пакетик с белым порошком. Наконец-то! Он лихорадочно ощупывал пакетик, напоминая себе, что не должен принимать наркотик. А впрочем, ничего страшного. Ведь он еще не пристрастился к кокаину. За всю жизнь принимал его, может быть, раз пять-шесть. Он не такой, как некоторые парни в школе, которые почти постоянно нюхают порошок.
      – Сколько с меня? – спросил он.
      – За счет заведения. Бесплатно. – Джимми Рей согнулся возле лошади и погрузил длинные пальцы в металлическую баночку с белой мазью.
      – Я заплачу. – Роб и сам не знал, почему он настаивает, – то ли из гордости, то ли из потребности сохранить независимость.
      – Ну тогда сколько сам дашь, – проговорил конюх сквозь зубы, сжимавшие пустую трубку. – Скажем, двадцатку.
      Роб сунул руку в карман, достал банкноту, свернул ее и бросил на пол. Джимми Рей никогда не брал наличных из рук в руки. Роб постоял в нерешительности, ожидая, что конюх поднимет деньги, но тот не обращал на свернутую зеленую бумажку никакого внимания. Роб еще немного потоптался на месте, крепко сжимая в руке пакетик с белым порошком, а затем выбежал из стойла.
 
      В обе стороны от центральной дороги, по которой катил «Мерседес», то тут, то там отходили отводные пути, ведущие к роскошным поместьям, напоминающим скорее ранчо, чем загородные усадьбы. Каждое из них привольно раскинулось на огромных участках – от пяти до двадцати акров. Большинство особняков окружали конюшни, выгулы для лошадей, плавательные бассейны и теннисные корты. Здесь, в Уэст-Палм-Бич, на удобном отдалении от Майами и Форт-Лодердейл селились избранные.
      Эндрю, сидевший за рулем, свернул на вымощенную камнем дорожку. Фары «Мерседеса», мазнув светом по длинному, описывающему широкую дугу подъездному пути, осветили пышную тропическую растительность, в которой утопала дорожка. Листья пальм, тамариндов и цветущих кустарников почти скрывали из виду белые стены и красную крышу двухэтажного дома, выстроенного в испанском стиле. За домом виднелись конюшни, выгон и поле для игры в поло площадью в пятнадцать акров, служившее в основном для тренировок. Эндрю остановил автомобиль перед длинными ступенями, ведущими к входным дверям дома, покрытым прихотливой резьбой.
      – Я поставлю машину в гараж и поднимусь к тебе, – сказал он жене.
      Та кивнула, вышла из машины, и «Мерседес» плавно тронулся с места. Лес поднялась по низким ступеням, по бокам которых стояли высокие керамические вазы, и подошла к дверям. При ее приближении над входом вспыхнуло мягкое внешнее освещение и почти одновременно двери распахнулись. На пороге, встречая хозяйку, стояла Эмма Сандерсон, полная пятидесятилетняя женщина, домоправительница Томасов, смотревшая за хозяйством и поместьем и служившая Лес личным секретарем – она ведала приглашениями, приемом гостей и прочая и прочая. Улыбчивая и вежливая в обращении со слугами, Эмма менее всего была придирчивым начальником или яростным ревнителем строгой дисциплины, однако и никакой расхлябанности своих подчиненных не терпела. Была она вдовой и жила в доме – там же, где и прочие слуги, в конце широкой галереи на первом этаже.
      – Добрый вечер, Эмма. – Лес остановилась в просторной прихожей перед массивной дубовой лестницей, ведущей на второй этаж. Верхнюю часть дома занимали полностью они с Эндрю. Три остальные семейные спальни помещались по обоим концам галереи на первом этаже. – Роб и Триша уже приехали домой? – Лес глянула в сторону комнат, где жили дети.
      – Роб здесь, а Триши еще нет.
      Ну что ж, ничего страшного, у девочки еще целый час в запасе. Сейчас десять, а Лес велела дочери вернуться к одиннадцати.
      – Спасибо, Эмма, – Лес двинулась к лестнице. – Спокойной ночи.
      – Спокойной ночи.
      В верхней, хозяйской, половине дома помещались две спальни, соединенные общей гостиной с французскими окнами, выходящими на закрытую площадку. Лес прошла прямо в свою просторную комнату, отделанную в кремовых тонах и обставленную мебелью в провансальском стиле. Стену за огромной кроватью украшало окно с поразительной красоты цветным стеклом, но сейчас его сверкающие краски были приглушены царящей снаружи ночной темнотой. Не успела Лес войти в гардеробную и переодеться в длинный халат, как услышала, что Эндрю поднимается по лестнице. Она рассеянно прислушивалась к его шагам, ожидая совсем иных звуков – гула мотора и шороха колес на подъездном пути. Трише пора бы уже приехать…
      Эндрю направлялся в ее комнату.
      Вот уже много лет они спали раздельно. Не совпадали привычки. Эндрю мог проснуться и в полдень, его и пушками не разбудишь. Лес спала чутко и беспокойно и зачастую поднималась из постели с первыми лучами солнца. В первое время после женитьбы они мирились с этой дисгармонией, но постепенно необходимость отдыха взяла верх над сексом. Впрочем, если говорить точнее, речь шла не столько о самом сексе, сколько о возможности обняться сразу же, как только возникло желание. Однако, как и следовало ожидать, за двадцать лет брака бурная и нетерпеливая страсть поостыла и несколько поблекла. Но это вовсе не означает, что вместе с ней прошла и любовь. Так, по крайней мере, считала Лес. Тем не менее теперь у каждого из них была своя собственная спальня со своей ванной и гардеробом, обустроенные по личному вкусу и желаниям владельца. У Эндрю – тренажеры и сауна, а у Лес в изысканной комнате, отделанной под слоновую кость и янтарь, – роскошная ванна с горячим душем.
      Лес затянула поясок своего красного атласного кимоно, отороченного по подолу черным кантом и черным кружевом по краям длинных рукавов, и села к туалетному столику. Распустив и откинув назад волосы, она стянула их лентой и, глядя в зеркало, начала кремом снимать с лица макияж.
      Из гостиной ее окликнул голос Эндрю:
      – Хочешь чего-нибудь выпить?
      – Налей, пожалуйста, – отсутствующе отозвалась она, даже и не подумав уточнить, чего именно хочет. Если Лес и пила что-нибудь поздно вечером, то только бренди.
      Размеренные движения, которыми она стирала с лица крем, казалось, немного умерили ее меланхолическую досаду. Когда Эндрю вошел в гардеробную, Лес уже справилась с делом и сидела, задумчиво глядя перед собой.
      – О чем ты думаешь? – Он поставил стакан с бренди на столик рядом с женой и посмотрел на ее отражение в зеркале. – У тебя отсутствующий вид.
      – О детях. – Лес грустно улыбнулась. – Хотя, кажется, их больше уже не назовешь детьми. Они почти взрослые.
      – Это верно. – Эндрю, сунув одну руку в карман голубого смокинга, неторопливо потягивал свой скотч. – Кстати, а где они?
      – Роб дома, в своей комнате. А Триша где-то гуляет – один Бог знает где… – Лес пожала плечами и, лениво взяв стакан с бренди, слегка покачивала его в руках. – Ты помнишь, как дети прибегали к нам в комнату и так спешили рассказать обо всех новостях, что просто не могли потерпеть ни минутки? С каких пор они больше этого не делают?
      – Пожалуй, с того времени, когда они начали делать то, о чем, как они считают, нам не следует знать, – иронически усмехнулся Эндрю.
      – На самом деле, они больше в нас не нуждаются, – вздохнула Лес. – У них теперь свои собственные друзья, и они живут своей жизнью, которая не имеет к нам никакого отношения. Я начинаю чувствовать себя лишней. Как, скажем, сегодня, когда ни один из них не захотел пообедать с семьей, потому что у каждого свои планы. Или возьми Тришу. Она сообщила мне, что пригласила кого-то в субботу на прием. Она даже не соизволила проявить вежливость и спросить, не буду ли я против.
      – Боюсь, что и я повинен в том же самом грехе, – напомнил ей Эндрю. – Я взял с твоего стола одно из приглашений на прием, чтобы передать его мисс Бейнз, и собирался предупредить тебя, но как-то совсем позабыл. Просто вылетело из головы. А потом она сама заговорила об этом сегодня днем. Понимаешь, я подумал, что привести ее на прием – это хороший способ познакомить ее с кое-какими друзьями, которые к тому же являются нашими клиентами. Спасибо тебе, что не сказала: ничего, дескать, не знаю ни о каком приглашении. Надеюсь, ты не против того, чтобы она пришла…
      – Нисколько, – ответила Лес.
      Правда, она не слишком хорошо понимала, зачем Эндрю все это затеял, – ведь молодая женщина только недавно поступила в штат и, стало быть, занимает пока очень невысокое положение. Лес не могла припомнить, чтобы муж проявлял подобную заботу о других новичках, но раз уж Эндрю так решил – она с ним спорить не будет.
      – Что ты о ней думаешь?
      – Молодая и красивая женщина. – Лес почувствовала, что отзыв звучит как-то необычно сухо и сдержанно, и попыталась найти более мягкое определение. – Она производит впечатление человека дружелюбного и сердечного. Ну и, конечно же, – умна, иначе ей никогда бы не пробиться в юристы.
      – У бедного Фила явно ничего с ней не получилось, – хмыкнул с явным удовольствием Эндрю. – И ведь нельзя сказать, что он не пытался к ней подъезжать.
      – Я заметила, что с тебя она глаз не сводила, – напомнила ему Лес. Во всяком случае, на ее взгляд, дело обстояло если не так, то почти так.
      – Ну, я-то ведь босс, – честно признал Эндрю, однако выглядел он при этом достаточно самодовольным. Лес решила: ему льстит, что на него обратила внимание молодая красивая женщина.
      – Не думаю, что дело только в этом. Ты – очень привлекательный мужчина, Эндрю, – беззлобно подыграла его тщеславию Лес.
      Он не без удовольствия глянул на свое отражение в зеркале.
      – Не так уж плохо для пятидесяти лет.
      Лес, улыбаясь, встала и поцеловала мужа в щеку, но тот, казалось, остался безучастным к этому проявлению симпатии и продолжал смотреться в зеркало.
      – Конечно, я достаточно стар, чтобы годиться ей в отцы. – В его голосе звучало сожаление, и Лес почувствовала неловкость, особенно, когда муж отвернулся от нее. – Она в нашей конторе как глоток свежего воздуха. Ты не поверишь, как многое она изменила за то короткое время, что работает у нас. Люди улыбаются и смеются. Да и вся атмосфера как-то улучшилась.
      – Чудесно, – пробормотала Лес, наблюдая за тем восторженным выражением, которое появилось на лице Эндрю, когда он заговорил об этой женщине.
      – Она схватывает все буквально на лету. Ты видела, как она вела себя сегодня на матче по поло – без конца задавала вопросы, как любопытный ребенок. Теперь я понимаю, что чувствует учитель, когда у него в классе заводится способный, жадный до учения ученик. – Эндрю явно увлекся этой темой, подогреваемый собственным энтузиазмом. – Ведь имеешь дело с юным умом, готовым сформироваться. Это одновременно и вызов учителю и ответственность, и все это необычайно воодушевляет. С ней надо постоянно быть начеку, нельзя ни на минуту расслабляться. Она постоянно обсуждает статьи законов и засыпает нас вопросами об условиях контрактов. Это напоминает мне университетские годы, когда все было таким новым и возбуждающим. По утрам я с трудом дожидаюсь, когда настанет время ехать в контору.
      – Чудесно. – Лес даже не сознавала, что повторяется, а Эндрю, тот тем более не обратил на это внимания.
      – Сейчас я не могу поверить, что до того, как я ее встретил, мне не хотелось принимать в фирму жещин-юристов. – Он задумчиво глядел в стакан с виски, на губах его играла смутная полуулыбка. Наконец он, по-видимому, поймал себя на том, что углубился в какие-то мечтания, резко поднял голову и глубоко вздохнул. – Ну что ж… Думаю, что пора на боковую. Завтра у меня в конторе тяжелый день.
      Он повернулся и двинулся было к своей комнате. Лес нахмурилась.
      – Эндрю…
      – Что? – он остановился.
      – Ты не собираешься поцеловать меня на ночь? – упрекнула его с легким смешком Лес.
      – Прости. – Эндрю шагнул назад и коротко чмокнул жену в подставленные губы. – Кажется, я задумался. Спокойной ночи, дорогая.
      – Спокойной ночи.
      Лес знала совершенно точно, где блуждали его мысли. Он думал о Клодии Бейнз.
      Когда Эндрю ушел, Лес вновь уселась за туалетный столик, задумчиво глядя в зеркало. Она ревновала. Это было настолько новое для нее чувство, что она не знала, как с ним справиться. Это же смехотворно. У нее нет никаких причин для ревности. Ясно, что Эндрю просто увлечен этой брюнеткой, поет ей гимны и восторгается ею, как маленький мальчик новой игрушкой… Но это не более чем рабочие отношения. Не будет же она, Лес, думать, что ей придется вступить с Клодией Бейнз в борьбу за внимание Эндрю.
      Лес изучала в зеркале свое отражение, вспоминая, как свежо и молодо выглядит брюнетка. Она вытянула шею и пробежала пальцами по ее изгибу, удивляясь тому, что прежде не замечала мелких морщинок на коже. Она наклонилась поближе к зеркалу. А эта легкая паутинка вокруг глаз, которая становится заметнее, когда она улыбается… Лес открыла баночку с увлажняющим кремом и нанесла немного вокруг глаз, оторожно вбивая в кожу кончиками пальцев. Она никогда не тревожилась о том, что стареет, и молча жалела женщин, которые претерпевали сначала жесточайшие муки подтягивания кожи, а затем в течение нескольких месяцев – онемелость лица, и все только затем, чтобы выглядеть моложе. Она зрелая, привлекательная женщина, уравновешенная и уверенная в себе – или, во всяком случае, так она о себе всегда думала.
      Это несправедливо. Внутренне она не чувствовала себя ни йоту старше Клодии Бейнз. И никто еще ни разу не угадал ее настоящий возраст. Но этой ночью дети, Эндрю и эти морщинки на шее – все словно бы сошлось вместе, чтобы напомнить ей, что она уже больше не молода. Она и не заметила, как время настигло ее. Как-то однажды она сказала: сорок два – это такой же блаженный возраст, как и двадцать четыре. Но когда ей было двадцать четыре, она думала, что сорок два – это пожилой возраст. Пожилой. Какое жестокое слово.
 
      Незадолго до рассвета прошел дождь. И воздух этим ранним утром – свеж и ясен, словно промыт дочиста. Тренировочное поле для поло сверкает зеленью, соперничая в яркости с ясным голубым небом. Оно совсем не раскисло, несмотря на дождь, – потому что на большей его части под землей проложены перфорированные трубы, которые в зависимости от нужды то отсасывают излишек влаги, то, наоборот, – увлажняют почву.
      Лес пустила темно-гнедую лошадь небыстрым галопом к белому мячу, остановившемуся около центра поля. Она была одета в спортивную рубаху песочного цвета с длинными рукавами и коричневые брюки для верховой езды, на голове – шлем для поло, чтобы защитить лицо от случайных ударов мяча, летящего с большой скоростью. Подскакав к тренировочному пластиковому мячу, она заранее приготовилась к броску и взмахнула клюшкой. Раздался звучный щелчок, и Лес ощутила вибрацию от удара, передавшуюся руке, когда клюшка с силой послала мяч вперед. Белый шарик взлетел в воздух. Лес не стала преследовать мяч – его перехватит скакавший навстречу с другой стороны поля Роб. Гнедая лошадь нетерпеливо фыркнула: ей наскучила однообразная работа – отработка ударов, она предпочитала возбуждающий азарт игры. Лес натянула поводья и остановила гнедую, чтобы посмотреть, как ее сын галопом налетает на мяч, готовясь к броску.
      Самое главное в таких случаях, когда мяч и всадник движутся навстречу друг другу, – правильно выбрать момент удара. Клюшка Роба, настолько слившаяся с рукой юноши, что, казалось, была ее продолжение, взлетела и опустилась по широкой дуге. Удар, и мяч, взвившись свечкой, вновь взлетел в воздух, сменив направление. Роб повернул лошадь и поскакал вдогонку за мячом. Лес угрюмо покачала головой – она заметила, что у пони Роба неверный шаг: при повороте внешняя нога засекалась о внутреннюю. И Роб не делал никаких попыток исправить ошибку. Он послал мяч в центр поля, где ждала его мать, и поскакал ей навстречу.
      – Думаю, для одного утра ты поработал вполне достаточно, Роб, – сказала Лес, когда лошадь сына поравнялась с ее лошадью.
      – Еще один часок, – заявил он.
      – Сейчас самое время прекратить, – стояла на своем Лес. – Ты начинаешь делать ошибки. Во время последнего удара твоя лошадь шла совершенно неправильно. Только новички так ошибаются, Роб. Значит, ты сильно переутомился…
      Роб беспокойно заерзал в седле, приподнялся на стременах. Кожаное седло заскрипело.
      – Я должен был сосредоточиться на мяче. – Он избегал смотреть матери в глаза.
      – Ты работал как одержимый всю неделю. Пора немного передохнуть.
      – Может быть, ты права, – вздохнул он.
      – Конечно, права.
      Лес подобрала поводья и стиснула ногами лошадиные бока, направляя гнедую вперед, к краю поля, где стоял, наблюдая за ними, Джимми Рей. Роб последовал за матерью, подгоняя клюшкой мяч рядом с собой. Лес остановила лошадь рядом с Джимми, передала ему свою клюшку и спешилась. Рабочий принял у нее повод и отвел гнедую в сторону, ожидая подъезжающего Роба. Лес сняла шлем и потрясла головой, расправляя волосы. Неподалеку на траве стоял ее белый «Мерседес» с откинутым верхом.
      – Мне надо возвращаться домой и помочь Эмме с приготовлениями к приему. – Она сняла перчатки и сунула их в шлем, который держала под мышкой.
      Роб в это время спрыгнул с седла на землю.
      – Лес, ты можешь задержаться на минутку? Мне надо с тобой кое о чем поговорить. – Он обернулся и протянул Джимми Рею повод своего пони. – Отведи лошадей на конюшню и дай им остыть.
      Лес подождала, пока рабочий отведет лошадей подальше, и посмотрела на сына.
      – О чем ты хочешь поговорить? – По выражению его лица она догадывалась, что беседа предстоит серьезная.
      – Отец давит на меня, чтобы я решил наконец, в какой из университетов буду поступать.
      – Я понимаю, что тебе кажется: до выпускных школьных экзаменов еще далеко, несколько месяцев, а потому можно не спешить… Но тебе в самом деле стоит подумать, где ты будешь дальше учиться, – сказала Лес, поддерживая мужа.
      – В том-то и дело. Я уже принял решение. Этой осенью я никуда поступать не буду. – Он говорил быстро, не давая ей возразить. – Хочу пропустить хотя бы один год.
      – Ну не знаю, Роб. – Лес сомневалась, чтобы Эндрю согласился с таким решением. – А что ты собираешься делать?
      – Хочу по-настоящему заняться спортом – не просто от случая к случаю играть в турнирах, а посвятить поло все свое время. Мне нужно выяснить, могу ли я стать хорошим игроком, – с искренней убежденностью произнес Роб.
      – Отец спит и видит, что ты поступишь учиться, – сказала Лес. – Есть сколько угодно университетов с отличными командами игроков поло – Виргинский, который я заканчивала, или Корнельский. Ты можешь и учиться и играть одновременно.
      – Нет. – Роб не отрываясь смотрел на хлыст, который вертел в руках. – Ты же сама знаешь, каково мне сейчас в школе. Чтобы сдать экзамены, приходится все время проводить за учебниками. А если я поступлю в университет и попытаюсь одновременно играть в поло, то не смогу ни учиться, ни играть хорошо. Либо то, либо другое. Учебу и игру вместе мне не потянуть. И ты это знаешь.
      – Да. – Лес сочувствовала сыну. Ей и самой было нелегко учиться. Но мальчик должен получить образование, ему это гораздо нужнее, чем ей. Она и понимала его, и вместе с тем жалела.
      Роб смотрел на мать с трогательной мольбой в глазах.
      – Лес, поговори с ним. Заставь его понять.
      – Не знаю, удастся ли мне это сделать. – Лес внезапно подумалось, что Роб добился бы большего успеха, если бы попросил замолвить за него словечко перед Эндрю не мать, а Клодию Бейнз. Раз пять-шесть за эту неделю Эндрю высказывал пылкие замечания об этой юной особе, так что Лес сделалась особенно чувствительной к одному даже упоминанию ее имени.
      – Все, чего я прошу, это один год отсрочки. Многие из парней так поступают, – настаивал Роб.
      – Не могу ничего обещать, но я поговорю с ним, – согласилась Лес.
      – Когда?
      – После завтрашнего приема. Сейчас слишком много всяких других забот. А о твоем деле на лету не поговоришь.
      – После приема? – разочарованно протянул Роб.
      – Да. А чем тебя это не устраивает?
      – Я думал, что смогу вернуться в школу уже в субботу.
      – А я считала, что ты собираешься уехать в воскресенье, – сказала Лес.
      – Я так и хотел, но к чему ждать? Да и что это меняет, если я уеду на день раньше? – безвольно пожал плечами Роб.
      Разница в том, что он погостил бы дома на день больше, подумала Лес. Вслух она сказала:
      – Мне бы хотелось, чтобы ты задержался, но раз уж решил – ничего не поделаешь.
      – Ну так как насчет отца и поступления в университет этой осенью?
      – Может быть, это даже к лучшему, что тебя не будет дома, когда я заведу с ним об этом разговор…
      Не то чтобы Лес опасалась, что Эндрю может взорваться и выйти из себя. Эндрю никогда не терял головы в спорах, но своей неумолимой логикой он умел буквально уничтожить любого собеседника. Роб никогда не мог устоять против отца, и их столкновения заканчивались тем, что юноша, не находя убедительных возражений, замыкался в молчании и только. Лес изучала печально осунувшееся лицо сына. Как ей хотелось, чтобы он не принимал бы все так близко к сердцу.
      – Ну а еще какие сюрпризы ты для меня приготовил? – спросила она.
      – Никаких. На этот раз – все. – Он оглянулся через плечо с каким-то беспокойно тревожным видом. – Схожу-ка я в конюшню. Надо кое о чем поговорить с Джимми Реем.
      – Подбросить тебя? У меня здесь машина.
      – Нет, спасибо. Мне хочется немного побыть одному. – Роб отвел глаза, безмолвно извиняясь за то, что отказывается от ее общества.
      – Ну ладно. У меня в одиннадцать встреча с человеком из фирмы, обслуживающей банкеты, так что и мне пора бежать. Увидимся дома.
      – Пока, – пробормотал Роб, уже отвернувшись от матери.
      Лес, слегка нахмурившись, смотрела, как он бредет по направлению к конюшням. Безвольно повисшая рука еле удерживает за ремешок шлем для поло. Какой Роб сегодня грустный и задумчивый. А ведь пару раз на этой неделе он возвращался домой в таком приподнятом духе, смеялся и валял дурака с Тришей. Слишком уж он переменчив в своих настроениях – либо взлет, либо упадок, а между ними почти никакого промежутка. Лес встревоженно покачала головой и бросила шлем и перчатки на заднее сиденье открытой машины.
 
      Французские окна в столовой и гостиной распахнуты настежь на просторный внутренний дворик, окруженный зеленью и растениями в кадках и освещенный развешанными через равномерные промежутки факелами. Дальний конец патио занимал небольшой оркестр. Из этого уголка двора была убрана белая плетеная мебель, чтобы желающие могли потанцевать. Сквозь гул смеющихся и беседующих голосов пробивались звуки негромкой музыки, и пламя факелов, казалось, пляшет ей в такт в тропически мягкой зимней ночи. С каждой минутой прибывало все больше гостей. Лес вошла в дом, чтобы поздороваться и поболтать с теми, кто только что подъехал.
      В зеркальном потолке столовой отражалось великолепное угощение, выставленное для гостей. Вместо обычного в таких случаях и всем надоевшего набора из канапе с деликатесами, дешевой икры, фруктов и фондю Лес выбрала меню, в которое входили возмутительно вкусные ребрышки и зажаренные до хруста цыплята. Приятно было поглядеть, как увешанные бриллиантами женщины облизывают вымазанные в жире пальцы. Это создавало восхитительно непринужденную атмосферу, рушило все барьеры и позволяло людям стать самими собой. Лес и сама наслаждалась этой непринужденностью – она так устала от всех этих сложностей и тревог, которые свалились на нее в последнее время.
      Она остановилась в дверях гостиной и окинула взглядом толпу гостей. Возле роскошного бара со спиртным, расположенного по ее стратегическому замыслу неподалеку от французских окон, выходящих в патио, не иссякал поток желающих освежиться. Лес заметила Тришу, маячащую в прихожей и, по-видимому, все еще ожидающую прихода своего гостя.
      – Так вот ты где, Лес! – окликнул ее сзади женский голос, и Лес обернулась.
      – Конни! – воскликнула она с восхищением, шагнув навстречу подруге.
      Конни Дэвенпорт, полная и статная, держала в одной руке поднос, уставленный всякой снедью, и облизывала пальцы другой, перепачканные соусом от барбекю.
      – Давно ты здесь? – спросила Лес.
      – Достаточно давно, чтобы понять, что перед тем, как уеду домой, успею потешиться вволю.
      Под словом «потешиться» Конни подразумевала только одно – как следует поесть. Она никогда не скрывала своей любви к этому занятию, да и скрыть ее было бы невозможно – выдавали пышные формы, туго обтянутые красным платьем.
      – Кстати, раз уж речь зашла о еде… – Конни с видом заговорщицы понизила голос. – Ты уже видела Веронику Хамптон? Они с Джорджем пришли всего несколько минут назад.
      – Я была снаружи. – Лес поискала взглядом среди гостей новоприбывших.
      – Вон они, около бара. – Конни незаметно указала ей на высокую болезненно худую женщину в розовом платье. – Оказывается, она сидела на этой своей новой диете. Как тебе это нравится? Ну не смешно ли? От нее и без того остались одна кожа да кости.
      – Думаю, именно это и называется «модной худощавостью», – пробормотала Лес.
      – Как бы это ни называлось, я этого никогда не пойму, – засмеялась Конни.
      – Как, впрочем, и большинство из нас, – согласилась Лес, хотя сама она никогда не волновалась за свой вес. Она ухитрялась безо всяких усилий сохранять стройную фигуру. Наверное, из-за того, что много ездила верхом, да и вообще постоянно была чем-то занята.
      – А где Роб? Я его еще не видела.
      – Уехал в школу. А Триша возвращается туда завтра. Когда оба они уедут, тут у нас станет довольно тихо. Кажется, я плохо представляю, куда себя девать без детей, – с грустью призналась Лес.
      – Тебе пора бы уже к этому привыкнуть.
      – Может быть. Но мне особенно трудно потому, что в нынешнем году к тому же еще умер Джейк. А как раз именно в это время, в конце зимы, мы с отцом всегда проводили время в Виргинии на конном заводе. Обсуждали, какую кобылку скрестить с каким жеребцом, или осматривали двухлеток, выбирая из них наиболее перспективных для поло. Я по всему этому скучаю.
      – Но ведь ты можешь и одна туда поехать, – сказала Конни. – Понимаю, что это не то же самое, что прежде, но все-таки лучше, чем сидеть и томиться без дела.
      – Возможно, – пожала плечами Лес. – Я знаю, что Одра поговаривает о том, чтобы закрыть тамошний дом. Может быть, даже продать его. Думаю, она решила жить круглый год здесь, во Флориде. Если так, то я действительно поеду в Виргинию, присмотрю, чтобы там все было в порядке, а заодно погляжу в последний раз на места детства. – Пока это были только предположения, но вряд ли так уж важно принимать решение именно сейчас. – Посмотрим.
      – В любом случае теперь, когда дети разъехались и никто не вертится под ногами, ты можешь проводить гораздо больше времени с Эндрю.
      – К сожалению, он очень занят на работе, – сказала Лес.
      Эндрю уезжал рано утром, и она не видела его до самого обеда, который обычно приходился у них на поздний вечер.
      – Да, таков удел всех жен удачливых бизнесменов. Вот нам и приходится заполнять свое время пустой филантропией и благотворительными базарами.
      – Не пытайся быть циничной, Конни. Благотворительность – совсем не пустая вещь. Это самое малое из того, что мы можем сделать для общества. Ну а кроме того, если мы ею не займемся, то кто же еще? – упрекнула подругу Лес, которая сама состояла в нескольких благотворительных комитетах.
      – Не обращай на меня внимания, – вздохнула Конни. – Просто время от времени я устаю от всего этого. – Она взяла куриную ножку и, поднеся тарелку поближе ко рту, чтобы не капать на платье, впилась зубами в хрустящую поджаренную корочку. – Кстати, кто такая эта брюнетка рядом с Эндрю?
      – Клодия Бейнз.
      Когда брюнетка появилась на вечере, Лес перебросилась с ней несколькими словами, но тут подлетел Эндрю и увел юную красавицу знакомиться с прочими гостями. Сейчас они беседовали с какой-то парой, которую Лес не могла разглядеть. Но что она хорошо заметила – это то, как Эндрю держал руку на плечах молодой женщины, прижимая ее к себе. Лес быстро отвернулась, чувствуя, как в животе у нее словно сворачивается какая-то тугая пружина.
      – Это его новая сотрудница из фирмы, – пояснила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно непринужденней.
      – Он явно уделяет ей массу внимания. – Конни многозначительно приподняла брови.
      – Она – протеже Эндрю.
      – А не из-за нее ли он задерживается так допоздна?
      Лес сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, и заставила себя беззаботно расхохотаться.
      – Не будь дурочкой, Конни. Она так молода, что годится ему в дочери.
      – Вот этих-то и надо больше всего опасаться. – Тон, которым подруга произнесла эти слова, напомнил Лес, что муж Конни известен своими любовными похождениями.
      Внезапно Лес почувствовала легкую дурноту: ее начало подташнивать и знобить. Она понимала, почему Конни пришли в голову такие мысли. Собственный опыт подталкивал подругу видеть ситуацию именно в таком омерзительном свете. Но это же просто смешно! Эндрю совсем не такой. Но, Боже праведный, как мне хочется, чтобы он наконец-то убрал руку с плеча этой женщины, с яростью подумала Лес. Это прикосновение напоминает о чем-то гораздо более личном, чем просто дружеское участие. Если Конни заподозрила неладное, то же самое могут подумать и все остальные.
      – Я знаю Эндрю, – проговорила Лес вслух. – И потому не тревожусь.
      В это время из прихожей в гостиную вошла какая-то женщина. Мэри! Сестра. Лес обрадовалась не только ее приходу, но и возможности прервать неприятный разговор.
      – Извини меня, Конни. Только что приехала Мэри.
      Широким быстрым шагом она двинулась навстречу сестре и успела перехватить Мэри до того, как та успела углубиться в толпу гостей.
      – Ну, появилась наконец-то!
      Сестры обменялись ласковыми поцелуями.
      – Только, пожалуйста, не читай мне лекций о пунктуальности, – сказала Мэри. – Тут сработал закон Мэрфи или, вернее, его версия в обработке Карпентеров. – С нами случились все недоразумения, какие только возможны. Не успели мы выйти из дома, как Энн порезалась о разбитое стекло. Росс забыл залить в машину горючее. По дороге у нас лопнула шина, а запасной не оказалось. Словом, тридцать три несчастья.