Игра до победы

      – Если он будет у меня учиться, мы должны решить наконец этот вопрос, – спокойно, но твердо сказал Рауль.
      – И в вашем понимании «решение» состоит в том, чтобы я согласилась не присутствовать на тренировках? – спросила Лес. – Или же вы хотите, чтобы я окончательно уехала отсюда?
      Рауль даже не шелохнулся, продолжая по-прежнему смотреть на мерцающее пламя.
      – Я хочу учить вашего сына играть в поло. И уже говорил вам, что это невозможно в вашем присутствии, которое отвлекает его. Думаю, что сейчас выбор за вами.
      – Какой выбор? Неужели вы считаете, что я спокойно соглашусь в тем, что мне запрещают наблюдать за тренировками собственного сына?
      – Почему вы разрешили ему записаться в эту школу? – спросил Рауль.
      – Чтобы он смог улучшить свою игру, – быстро и решительно ответила Лес. – Я думала, что вы поняли это еще в Париже.
      – В таком случае почему вы затрудняете ему обучение?
      – Я не затрудняю!
      – Нет, именно так. – Рауль глубоко вздохнул и отвернулся, словно сдерживая поднимающуюся в нем волну раздражения. – Возвращайтесь к костру, сеньора Томас, пока не промерзли до костей в мокрой одежде, – увещевающе сказал он.
      Это официальное обращение неприятно задело ее. Когда Рауль несколько минут назад ворвался в хижину, он назвал ее по имени – Лес. Почему же теперь он вновь перешел к сухой чопорности? Она медленно подошла к костру, и Рауль, не вставая, протянул руку и поднял упавший стул, чтобы Лес могла сесть. Как бы она хотела, чтобы ее не волновало, как Рауль обращается к ней. Если бы он оставался для нее только тренером, владельцем школы и никем более…
      Рауль подождал, пока она сядет.
      – Вы неплохо знаете поло, – начал он. – Решительно лучше, чем большинство прочих любителей, что, как я уверен, является заслугой Джейка Кинкейда. Тем не менее ваших знаний недостаточно для профессионального уровня.
      – Я никогда не утверждала, что знаю поло профессионально, – напряженно сказала Лес.
      – В прошлом, вероятно, ваши советы были очень полезными для Роба. Я вспоминаю также наш разговор в Париже. Вы сказали мне, что желаете вашему сыну только самого лучшего. Вы действительно этого хотите? – с сомнением спросил он.
      – Да.
      – Тогда вы должны передать бразды правления мне. Вы не сможете научить его тому, чему могу научить я. А если попытаетесь, то это замедлит его развитие в спорте, – веско проговорил Рауль. – Это то, к чему вы стремитесь?
      – Конечно, нет.
      Лес тесно переплела пальцы. Она согнулась над огнем, поставив локти на колени и низко опустив голову.
      – Два человека не могут по-разному объяснять ему, как нужно делать одну и ту же вещь. У него должен быть только один авторитет. Когда ребенок идет в школу, он оказывается отделенным от родителей и высшим авторитетом для него становится учитель. Если ребенка будут учить и дома, то может возникнуть конфликт. Родители скажут ему: вот это – правильно, а это – неправильно, и ребенок может этому поверить, до тех пор пока учитель не покажет ему нечто совсем противоположное. Но время будет потеряно. То же самое происходит и здесь, когда вы сидите на боковой линии.
      – Я не стараюсь затруднить для него обучение. Я только хочу помочь, – стояла на своем Лес, хотя и видела, что в его словах есть правда.
      – Тогда помогите ему тем, что не будете вмешиваться в занятия. Ведь я не прошу у вас чего-то чрезмерного. – Рауль пошевелил огонь палкой, подталкивая полусгоревшую головню к середине костра. – Я не говорю, что вы не можете обсуждать с ним то, чему он научился, или как прошло занятие. Я только прошу вас не приходить на тренировки.
      – Я понимаю все, что вы говорите, но я знаю Роба лучше, чем знаете его вы.
      – И считаете, что любой учитель никогда не будет так же хорошо понимать вашего сына?
      – Да.
      Она знала, как Роб заставляет себя работать, иногда доходя до изнеможения, как это было сегодня.
      – Хорошо это или плохо?
      – Я не знаю. – Дождь, молотящий по металлической крыше, казалось, вторил путаным мыслям, стучащим в ее голове. – Дети имеют для меня очень большое значение. Вы не мать, и потому сомневаюсь, чтобы вы смогли понять меня.
      – Когда ваш муж оставил вас, вся ваша жизнь сосредоточилась на них, не так ли? – проговорил Рауль, и Лес уловила в его голосе жесткие нотки. Губы его были крепко сжаты. – Материнская любовь тоже приносит утешение.
      – Они – все, что у меня есть.
      – У вас есть вы сама.
      Взгляд Рауля был суровым и твердым. Лес почувствовала, что не может его вынести, и отвела глаза.
      Пламя трепетало, потрескивая. Теперь идущий от костра жар согревал намного сильнее. Лес расстегнула «молнию» на своем жакете и сняла его, чтобы мокрая ткань не служила преградой теплу. Она повесила жакет на колено, чтобы огонь подсушил его, и стала смотреть на пляшущий перед нею огонь.
      Не было никакого смысла объяснять столь независимому и самостоятельному человеку, как Рауль, насколько неполной и незавершенной она чувствует себя, оставшись в одиночестве. Как много потребностей, которые невозможно удовлетворить. И главное даже не отсутствие физической близости с мужчиной. Лес нужен не столько секс, сколько ласковые прикосновения, или пара обнимающих ее рук, просто человек, который поддержал бы ее. Она нуждалась в том, чтобы ее любили. Роб и Триша – это все, что у нее есть, чтобы удовлетворить эту потребность.
      Осознав, что молчание длится уже долго, Лес глубоко вздохнула, вбирая в себя запах дыма. Голубой дымный шлейф струился в разбитое окно возле двери. Лес проследила взглядом его путь, исчезающий в падающем дожде. Сквозь завесу ливня в окне можно было различить толстый, извитый, покрытый шишками и наростами ствол дерева, рядом с которым находилась их хижина.
      – Как называется это дерево? – спросила она, давая себе передышку от неприятного разговора.
      – El ombu. Кажется, по-вашему оно называется амбровым деревом. – Рауль протянул руку, чтобы подбросить в огонь еще несколько щепок. – Когда испанцы впервые появились в пампе, ombu были единственными деревьями, которые здесь росли. Прочие деревья, которые вы видели вокруг поместий, все до единого привезены из Европы. В испанском языке ombu известно как belasombra, что означает «прекрасная тень».
      – И это от него идет такой резкий запах? – нахмурилась Лес.
      – Si. Если вы натрете его соком кожу, к вам не подступится ни одно насекомое.
      Рауль выпрямился, подошел к рабочему верстаку, стоявшему около стены, и подволок его поближе к огню.
      Лес подумала, что Рауль собирается разбить стол на дрова. Но вместо этого он снял пиджак и повесил его на угол верстака сушиться. Затем обернулся и внимательно посмотрел на нее. Лес опустила голову, избегая его взгляда, и провела пальцами по влажным волосам, разделенным на взлохмаченные прядки.
      – Я не причесана. – Она оттянула ворот мокрой блузки, прилипшей к телу, а затем опять попыталась пригладить волосы. – Жаль, что нет с собой гребня.
      Она видела перед собой только испачканные в глине сапоги Рауля, и тут его рука сунула черную расческу почти ей под нос.
      – Спасибо.
      Лес взяла гребень, не поднимая на Рауля взгляда.
      Он отошел в сторону и стал перебирать груду хлама, отыскивая топливо. Она слушала, как Рауль роется в обломках, а сама в это время расчесывала спутанные влажные волосы, зачесывая из назад. Закончив, Лес неловко вертела расческу в руках, пока Рауль не вернулся к костру и не подбросил в угасающий огонь новые щепки.
      Лес протянула ему гребень, вовсе не уверенная, что ее взлохмаченный вид сильно улучшился после причесывания.
      Рауль сунул расческу в задний карман верховых бриджей. Лес невольно проследила взглядом за его движением и не могла не заметить, как плотно влажная ткань обтягивает мускулистые бедра, обрисовывая линию жокейских трусов, надетых под бриджами. Она быстро отвернулась и опять опустилась на колченогий стул, заняв прежнее положение у маленького костерка.
      – Вы так и не сказали, намерены ли согласиться с моим предложением. – Рауль поворошил палкой огонь, подняв сноп искр.
      Он все никак не оставлял костер в покое, как не желал оставить в покое и Лес.
      Она слабо улыбнулась при мысли, что положение у нее шаткое и в буквальном, и в переносном смысле, затем вздохнула.
      – Я буду держаться в стороне.
      Ей пришло в голову, что, если бы Рауль вместо того, чтобы приказывать, с самого начала постарался бы убедить ее, им не пришлось бы сейчас сидеть у этого костра. Но он не сдержался, вспылил, она тоже потеряла самообладание – и вот они здесь.
      – Поло очень много значит для Роба, – начала объяснять Лес, почему она уступила. – Он хочет добраться до самой вершины. Я от всей души желаю ему помочь любым способом, каким только смогу, пусть даже при этом мне придется забыть, в какой стороне находится тренировочное поле.
      – Думаю, что вы об этом не пожалеете, – сказал Рауль. – Я тоже заметил, как он не щадит себя. Поло для него – не просто спорт. Неизвестно, как в будущем, но сейчас для него в поло заключается вся жизнь. Посмотрим, как долго это продлится.
      – Уверена, что это надолго… – Лес замялась в нерешительности, думая о планах Эндрю в отношении Роба: парень должен непременно учиться в университете. – Хотя не знаю, хорошо ли это.
      – Вас беспокоит, что он, возможно, захочет сделать поло своей профессией?
      – На самом деле нет. Я знаю, что это опасный спорт и игроки, падая с лошади, разбиваются насмерть или калечатся, но тут ничего не поделаешь – такова уж эта игра. – Лес помолчала, уголки ее губ опустились в угрюмой покорности. – Это не я, а его отец будет недоволен таким решением.
      Наклонившись вперед, она положила скрещенные руки на колени. Взгляд задумчиво устремился на Рауля, изучая его бесстрастные черты.
      – Ваша мать возражала против того, что вы играете в поло? – спросила она.
      – К тому времени, когда я начал играть, она умерла, – ответил Рауль, и что-то резкое в его глазах сказало Лес, что он не желает выслушивать от нее никаких вежливых выражений сочувствия.
      – Что вы думаете о способностях Роба? Понимаю, что вы еще не работали с ним достаточно долго, но как по-вашему, есть у него в спорте будущее?
      – Возможно. Во всяком случае, он достаточно сильно желает добиться успеха. – Рауль отломил от доски, которой ворошил костер, большую щепку, бросил ее в огонь и наблюдал, как ее охватывает пламя. – Иногда я вижу в нем самого себя.
      – Что вы имеете в виду?
      Лес не находила в них никакого сходства, кроме общего увлечения поло.
      – Я говорю о решимости, о которой вы уже сами упоминали. О требованиях, которые человек предъявляет себе, желая стать самым лучшим и не удовлетворяясь меньшим.
      – Как вы научились играть в поло? То есть я уже знаю, что вы работали у человека, который играл сам, но, кроме него, кто-нибудь учил вас игре?
      – В основном мне время от времени показывал что-нибудь хозяин. Но, кроме того, мне доводилось играть с его гостями, когда в команде не хватало игрока. Никто не уделял мне особого внимания, если только я не совершал какой-нибудь ошибки, идущей во вред команде. Эктор научил меня хорошо разбираться в лошадях. Но самой игре я учился методом проб и ошибок… главным образом ошибок.
      – Значит, вы знакомы с Эктором очень давно… – Лес помнила, что Эктор Геррера уже дал ей понять, как долго длится его знакомство с Раулем. – Сколько вам было лет, когда вы сыграли вашу первую игру?
      – Шестнадцать. Когда я сыграл свой первый клубный матч, мне исполнилось семнадцать. Это был официальный матч с судьями, табло, на котором показывали счет, с хронометристами и зрителями. – Его рот скривился в сардонической усмешке. – Сеньор Бооне, мой хозяин, снабдил меня снаряжением для поло и дал цветную рубашку. Эктор одолжил свои шпоры. Белые бриджи принадлежали раньше сыну сеньора Бооне, который из них вырос. Помню, как от них несло нафталином. И все деньги, которые у меня были, – до единого гроша – я истратил на пару черных сверкающих сапог. – Рауль умолк и глянул на Лес. – Никто не сказал мне, что на игру не принято надевать черную обувь, потому что когда во время матча трешься сапогами о белые бриджи других игроков, то мажешь их ваксой. В тот день я был очень непопулярен.
      Лес невольно посочувствовала ему, представляя все замечания и колкости, которые бросали перемазанные игроки в лицо или спину незадачливому пареньку. Она знала, каким униженным чувствовал бы себя ее сын, случись с ним такое в семнадцать лет.
      – Думаю, это был последний раз, когда вы надевали эти сапоги.
      – Они у меня были единственными. Я попытался перекрасить их в коричневый цвет, но без особого успеха. Прошло целых шесть месяцев, прежде чем я скопил достаточно денег и купил новую пару.
      – Почему вы вернулись опять на поле?
      Она восхищалась его способностью спрятать гордость в карман и продолжать играть… в черных сапогах, выкрашенных коричневой ваксой, понимая, что опять послужит объектом новых насмешек. Нет ничего удивительного, что Рауль сделался таким, каков он есть, если подумать о том, как много раз ему приходилось смирять свою гордость. Возможно, он теперь имеет право на высокомерие.
      – Почему? Я понимал, что хорошо играю. И я решил доказать, что могу быть лучшим, совсем не потому, что другие издеваются над моими черными сапогами, а потому что знал, что способен стать отличным игроком. Есть много других занятий, которые мне не под силу, но в поло я могу стать лучшим.
      Выражение его лица сделалось напряженным от сильного чувства. Блеск глаз и агрессивно выдвинутый вперед подбородок выдавали воодушевлявшую его решимость. Лес поняла, что ничто не остановит Рауля на пути к его цели. И ничто иное, кроме этой цели, его не волновало. Она нахмурилась, смущение ее усилилось.
      – Более двадцати лет я тренировался и играл, тренировался и играл. Я изучил каждую грань игры, прошел через самые разные матчи и через все мыслимые ошибки. Невозможно играть идеально на все сто процентов, даже когда играешь на протяжении почти всех месяцев в году. Но я стараюсь добиться семидесяти пяти процентов, восьмидесяти, девяноста, чтобы поднять уровень своей игры. Моим рейтингом по-прежнему остаются девять голов. Я спрашиваю себя: что я должен сделать… что я упускаю… что не дает мне добиться десяти голов? – Рауль цедил слова сквозь зубы, стиснутые в досаде и разочаровании. – Я знаю, что при моих силах я могу этого добиться.
      – Вы говорите совсем как Роб. – На глаза Лес навернулись слезы.
      – Тогда вы знаете, как это бывает, – натянуто произнес он.
      – Нет. Не знаю… – Она слегка покачала головой из стороны в сторону. – Я вообще этого не понимаю. Я никогда ничего не желала так сильно, чтобы испытывать душевную боль. Я не понимаю, о чем вы говорите.
      Когда она слушала Рауля, то вспоминала, как то же самое и почти в тех же самых выражениях говорил Роб. Ей припомнились слова Триши: «Мне нужна цель в жизни»… Все это словно разом обрушилось на Лес, пригибая к земле и заставляя чувствовать свою ущербность. В ее жизни не было ничего подобного. Не было никакой цели, которую она бы страстно желала достигнуть. Ей никогда не хотелось совершить нечто особенное. Если ей и доводилось когда-нибудь мечтать о чем-либо, не имеющем отношения к мужу и семье, то она не могла этого сейчас припомнить. Она проживала день за днем, уверенная, что не существует ничего, чего бы ей недоставало. Она была Лес Кинкейд. У нее имелось все.
      – В чем дело? – нахмурился Рауль.
      – Ни в чем.
      Но дрожащий голос выдавал ее.
      Лес встала и повернулась к Раулю спиной. На мгновение закрыла глаза, чтобы остановить поток слез, и глубоко вдохнула через нос, успокаивая охватившие ее чувства. И тут она ощутила, что Рауль находится где-то совсем рядом. Лес открыла глаза и увидела, что он стоит возле нее и, нахмурившись, внимательно смотрит ей в лицо.
      – Что с вами? – спросил он опять.
      Когда Лес попыталась отвернуться, его рука остановила ее и мягким, осторожным движением развернула лицом к нему.
      – Почему вы плачете?
      – Потому что… – Лес пристально смотрела на ряд пуговиц на его мокрой рубашке. – Потому что я никогда в жизни не испытывала таких чувств ни к чему. Я не понимаю, о чем вы говорите. Разве от этого не сойдешь с ума? Все, кого я знаю, чем-то увлечены. Все, кроме меня. У Роба – поло. Триша хочет быть юристом. Одра желает удержать семью, чтобы она не распалась. Бог мой, даже Эндрю ждет того дня, когда он будет участвовать в процессах в Верховном суде. Мне сорок два года. И я не знаю, для чего живу на свете.
      Рауль нахмурился еще сильнее. Его рука почти нерешительно прикоснулась к ее гладко причесанным гребнем волосам и легонько погладила их.
      – Лес…
      Но он, казалось, не знал слов, которые могли бы утешить ее.
      Лес повернула голову навстречу его руке, прижавшись щекой в влажному рукаву.
      – Я не хочу написать книгу. Я не хочу стать певицей. Я не хочу заработать миллион долларов. Я не хочу быть лучшей ни в каком деле. Господи Боже… – Она задыхалась от рыданий. – Почему я не такая, как все? Что во мне неладно?
      – No se , – прошептал Рауль.
      Рыдания стихли, и Лес начала беззвучно плакать. Слезы градом текли у нее из глаз, и она не могла остановиться, даже не сознавая, что руки Рауля обнимают ее. Голова Лес лежала на его плече, и она тихо всхлипывала, уткнувшись в него лицом. Пропало всякое представление о времени, и только слышались упорный стук дождя по крыше и тихое потрескивание маленького костра.
      Слезы давно уже перестали катиться у нее из глаз, но Лес все еще оставалась в объятиях Рауля, слишком опустошенная, чтобы двигаться или что-нибудь чувствовать. Было что-то очень успокоительное в медленном, легком покачивании его тела и нежных, утешающих движениях руки Рауля, гладившей ее по голове. Наконец Лес вытерла слезы со щек, а затем почувствовала, как он наклонил к ней голову.
      – Вам теперь лучше? – спросил Рауль.
      – Да… – Лес неловко высвободилась из уютных объятий. – Вы, должно быть, думаете, что я плаксивая дура.
      – Нет.
      Но она ему не поверила. Подошла к костру и протянула руки навстречу поднимающемуся от огня теплу. Ее сырое платье еще хранило запах Рауля. Это будоражило в ней желания, которые Лес с такими усилиями пыталась похоронить. Боковым зрением она уловила движение: Рауль подходил к костру. Присев к огню, он положил поверх начинающих догорать головешек свежее топливо. Пламя жадно охватило гнилые щепки, и в комнате сразу стало светлее. Рауль выпрямился и посмотрел Лес в глаза. И ей показалось, что глинобитная хижина внезапно стала слишком маленькой и тесной.
      – Думаю, что дождь перестает, – сказала она, хотя быстрый ритм капель, стучащих по ржавой крыше, казалось, не изменился. – Почему бы нам не добежать до грузовика?
      – Ваша одежда почти совсем уже высохла, – заметил Рауль. – Подождем еще минут пятнадцать. Нет никакой нужды промокнуть опять.
      – Можете оставаться, если хотите. – Лес пошла к двери, рассчитывая вынудить Рауля последовать за ней против его желания. – А я ухожу.
      Дождь окатил ей лицо, как душем, едва только она открыла дверь. Лес поставила уже одну ногу за порог, когда Рауль схватил ее и втащил вовнутрь.
      – Idiota!
      Рывок назад бросил Лес к Раулю. Она налетела на него и уцепилась за его рубашку, чтобы не упасть. Рауль обхватил ее плечи, удерживая равновесие.
      Когда Лес подняла голову, ее глаза оказались как раз на уровне губ Рауля. Они были так близко от нее. И пока она стояла как завороженная, глядя перед собой, сердце ее билось все сильнее и сильнее, отзываясь в каждой клеточке ее тела.
      Он провел рукой по волосам и притянул ее еще ближе к себе, так, что ей пришлось слегка откинуть голову, чтобы не упустить выражения, промелькнувшего в его глазах.
      – Думаю, нам все равно не удалось бы избежать этого, – пробормотал он глухо.
      Она стояла так близко от него, что ее ресницы коснулись его лица, и он провел по ним губами. Чувство, которое переживаешь, когда вспоминаешь о прикосновении мужских губ, не идет ни в какое сравнение с тем, что происходит, когда они на самом деле прикасаются к тебе. Все вылетело у Лес из головы, когда она оказалась в его объятиях, когда его руки крепко обняли ее, когда она почувствовала запах его кожи и вкус его губ.
      Новая волна жара накатила на нее. Желание близости стало еще более нестерпимым. Ей хотелось большего. Она так долго была одна. И теперь ничто не могло насытить ее до конца.
      Сквозь ткань рубашки ее пальцы ощущали тепло его тела. И пока он целовал ее, Лес принялась расстегивать его воротник. Дыхание Рауля сразу стало более тяжелым, как только ее ладонь легла на его мускулистую грудь.
      Выносить эту сладкую муку больше не было сил, но Рауль словно угадал, что она чувствует. Слегка отстранившись, он начал расстегивать пуговицы на манжетах рубашки, после чего скинул ее, и теперь Лес могла разглядеть его сильный, мужественный торс. И не только разглядеть. Ее руки скользнули по завиткам волос на груди и легли на его плечи.
      Теперь пальцы Рауля потянулись к пуговицам на ее блузке, и она увидела совсем рядом с собой его глаза. До этого момента, пока она не видела его затуманившихся глаз, она все никак не могла поверить в то, что он желает ее. Лес всего лишь решилась воспользоваться мгновением. Мгновением, которого судьба могла больше и не предоставить ей. Но увидев, что и он жаждал ее, Лес поняла, насколько ей это было необходимо.
      Новая жаркая волна дрожи прошла по телу, когда Рауль закончил расстегивать блузку и легкая материя скользнула с ее плеч. Она стояла неподвижно, застыв, словно статуя.
      Рауль бросил блузку прямо на свою рубашку и снова обнял ее. Грубоватая мужская ладонь скользнула по ее спине, под застежку лифчика. Колени Лес внезапно ослабели, и ей пришлось схватиться за его плечи еще крепче, чем прежде, чтобы не упасть. Бретельки лифчика упали с обеих сторон, словно освобождали два созревших плода. С трудом проглотив комок в горле, она освободила сначала одну руку, а потом вторую.
      Только сейчас она заметила, что он смотрит на нее. Это был не тот знакомый взгляд, каким оглядывал ее Эндрю, знавший каждый миллиметр ее тела. В этом взгляде было что-то новое для нее. И в этой новизне проглядывала и легкая неуверенность. В моменты близости со своим мужем она никогда не задумывалась, как выглядит в сравнении с другими женщинами. Может быть, и надо бы, но ей было не до того. А теперь она вдруг поймала себя на этой мысли.
      Его рука обхватила ее грудь снизу, словно он хотел ощутить ее тяжесть в своих ладонях. Бережное движение большого пальца, которым он провел поверх груди, вызвало легкую тягучую боль где-то внизу. В ту же секунду Рауль снова медленно привлек ее к себе так, что она опять ощутила его мускулистую крепкую грудь. Невольный стон вырвался у нее из горла, когда его губы снова прижались к ее губам. И она прильнула к ним, чувствуя, что чем больше она отдает, тем больше получает в ответ, и все равно не может испить до дна чашу удовольствия.
      Сжав ее лицо в своих ладонях, Рауль принялся быстро целовать ее нос, щеки, лоб, веки, подбородок, словно хотел запомнить их очертание губами. Дыхание у нее перехватило. Голубые глаза Рауля потемнели, как два бездонных озера, в которых она начала тонуть. Сердце билось гулко, как барабан.
      Лес еще крепче прижала его к себе, чтобы передать всю глубину чувства, охватившего ее. Она была нужна ему. Она была желанна! Теплая волна радости поднимала ее все выше и выше, оставляя остатки сомнения где-то внизу.
      Рука, скользнувшая по ее спине, не остановилась на месте. Прижимая ее к себе другой рукой, Рауль сжал ягодицы Лес так, что она еще теснее прильнула к нему и ощутила затвердевшую мужскую плоть. А в следующее мгновение ее ноги оторвались от пола. Рауль понес ее на руках в другой конец комнаты.
      Только когда он уложил ее на край кровати, Лес почувствовала, что голова ее перестала кружиться. Но сквозь затуманившиеся глаза она видела, как он, склонившись перед ней на колени, принялся разувать ее. Никогда она не видела такого выражения лица у Эндрю. Не замечая сама того, что она делает, Лес расстегнула пряжку на слаксах. Босые ноги, когда она встала на пол, остро ощутили его прикосновение – настолько напряжены были все ее чувства. Когда она переступила через слаксы, Рауль занял ее место на кровати и принялся снимать ботинки.
      Лес сама удивлялась тому чувству, с каким любопытством разглядывала его обнаженное мускулистое тело. Легкая улыбка заиграла на ее губах, когда взгляд ее остановился на его затвердевшей плоти.
      Отбросив в сторону шелковые кружевные трусики, она медленно повернулась к нему. Ее фигура была стройной, бедра округлыми, и ей хотелось, чтобы он увидел ее всю целиком. И ей хотелось понравиться ему. И Рауль остановил на ней свой взгляд, оглядев ее с ног до головы. Огонь, вспыхнувший в глубине его глаз, заставил Лес вздрогнуть, словно ее опалило огнем костра. Пространство между ними вдруг сгустилось. Им стало тесно. Рауль поднялся и шагнул к ней.
      Его ладони легли на ее округлые плечи, и он привлек ее в свои объятия. Поцелуй, в котором они слились на этот раз, был долгим и тягучим, словно они хотели запечатлеть навсегда то, что происходило между ними.
      А потом она ощутила спиной кровать. И вес его тела на себе. И его ноги, которыми он раздвигал ее ноги.
      Дрожащие губы Рауля жадно прильнули к ее шее, ключицам, плечам, а его руки скользнули от груди вниз. От округлых бедер он перешел к заветному месту, которое скрывалось под шелковистыми завитками волос. Вздрогнув от жаркого прикосновения, она потянулась навстречу его ладоням.
      Его ноги раздвинули ее ноги еще шире, чтобы ощутить горячее влажное лоно. Она обхватила его руками, прижимая к себе, и еще сильнее выгнулась навстречу. И чувство, которое она пережила, когда он вошел в нее, – было смесью удовлетворения, жажды и чего-то еще, что невозможно выразить словами.
      Теперь она полностью ощутила тяжесть его тела, когда губы Рауля снова впились в ее губы. Его охрипший голос вызвал ответную дрожь в теле, хотя она и не разобрала того, что он проговорил по-испански. Лес протестующе качнула головой.
      – Я не понимаю, что ты говоришь, – сказала она.
      Ей хотелось разбирать каждое сказанное им слово.
      Он поднял голову, посмотреть ей в лицо:
      – Ты вся как в огне. – Его губы шевельнулись у края ее губ. – Внешне ты выглядишь такой спокойной и сдержанной, а на самом деле такая горячая.
      – И ты тоже горячий, – прошептала она в ответ, легко касаясь губами его губ, как это только что сделал он.
      – Это из-за тебя. – И он снова крепко поцеловал ее.
      Тело Лес само откликалось на его прикосновение, диктуя то, что нужно сделать в этот миг, чтобы им обоим было как можно лучше. И она подчинялась этому древнему инстинкту безоговорочно. Они превратились в одно целое. И в их движениях, в ритме, которому они отдавались, не было ничего рутинно-привычного, ничего, что могло бы подсказать, каким будет следующее движение.
      Сжимая его ритмично двигающиеся мускулистые ягодицы, Лес выгибалась ему навстречу, в то время как губы ее прижимались то к его плечу, то к шее, словно таким образом она могла хоть ненадолго унять сжигавшую ее изнутри жажду. И когда ее ладонь гладила его спину, мускулы становились еще тверже.
      Она ни о чем не могла думать, кроме того, насколько всепоглощающим было чувство, охватившее ее. И когда он чуть-чуть приподнимался на руках, она могла видеть, как играют мускулы на его сильной груди, что вновь вызвало жаркую волну в теле и желание прижать его к себе еще сильнее. Ей не хотелось, чтобы то, что происходило между ними, когда-нибудь кончилось. Но что-то такое, чему она не могла помешать, подхватило ее, словно она неслась на качелях куда-то высоко вверх, а потом, замерев, на этой высшей точке, она поняла, что легкая волна несет ее обратно.
      Медленно и неохотно Лес возвращалась из той волшебной страны, куда ее только что унесло, хотя это чувство концентрировалось именно в ней самой, внутри нее. И когда ее дыхание чуть-чуть выровнялось, она услышала, как вскрикнул Рауль и после этого рухнул рядом с ней.
      Ей хотелось прикоснуться к нему, чтобы удостовериться, что они оба вернулись из какого-то необыкновенного путешествия, а потом лечь в его объятиях, тесно прижавшись к нему. Ей хотелось сказать ему, что она пережила, но она не могла решиться ни на что, поскольку не знала, что пережил сам Рауль.
      В ней вдруг проснулась неуверенность, которую внушил ей Эндрю. Она не могла понять, доставила ли она такое же удовольствие Раулю, которое пережила сама. Так же ли было ему хорошо, как это было хорошо ей? И поэтому ждала, когда он скажет первые слова, сделает какое-то первое движение, но он лежал неподвижно. Она закрыла глаза, невольно проклиная Эндрю за ту неуверенность в своей сексуальной привлекательности, которую он привил ей. Она не могла понять, хороша она в постели или нет.
      Молчание становилось все более тягостным. Тело ее напряглось, озноб прошел по ее обнаженному телу. Лес смотрела на потолок, прислушиваясь к тому, как дробно стучат капли дождя по металлической крыше. Точнее, это был уже не дождь, а остатки дождя, которые падали с листьев дерева.
      Не в силах больше вынести этой муки, она села, спустив ноги на пол. Соломенный матрас зашуршал, когда она вставала. Лес принялась искать свою одежду.
      Найдя слаксы, она принялась натягивать их на себя:
      – Дождь уже перестал. Можно идти.
      – Похоже, я был прав, когда сказал, что он не окажется затяжным, – услышала она в ответ голос Рауля.
      Приподнявшись на локте, Рауль смотрел, как она, сидя на кровати, начала обуваться. Ему с трудом удавалось подавить в себе искушение привлечь ее к себе, снова уложить на матрас и выяснить, что с ней такое происходит. Она задевала его за живое, и он не мог понять, почему, каким образом это происходит. Единственный ответ, который он мог найти, – это желание, которое она в нем вызывала.
      Когда Лес поднялась с матраса и прошла к тому месту, где лежала остальная одежда, Рауль встал и тоже надел брюки и ботинки. Отблески огня играли на ее шелковистой коже, на миг осветив грудь, когда она начала надевать кружевной лифчик. Ее стройная фигура была удивительно красивой, сложенной именно так, как ему более всего нравилось. Но что находится под этой оболочкой? Этого он пока не знал. Нахмурившись, Рауль пересек комнату, чтобы сесть на скамью и одеться. Лес, успевшая к этому времени заправить концы блузки в слаксы, протянула ему рубашку.