Темная сторона света

Он множество раз брал у Анни интервью, тянул время, откладывая неизбежное написание статьи. Иначе у него не осталось бы никаких законных оснований, чтобы видеться с ней. Эти беседы были для него мучительными. Полу приходилось соблюдать дистанцию, обдумывать каждое слово, сидя за столиком в ресторане, хотя ему хотелось коснуться щеки Анни или пряди ее удивительных волос. Но он держал себя в руках и не переходил границу дозволенного. По выражению глаз Анни он понял, что ему следует вести себя официально.

Пол записывал все интервью на пленку, несмотря на ее сопротивление. «Пообещай мне, Пол, что ты будешь разговаривать со мной так, словно мы никогда раньше не встречались, как будто мы совершенно чужие друг другу», — попросила Анни. И Пол старался изо всех сил. Теперь он боялся слушать эти пленки, ему было страшно услышать ее живой хрипловатый голос с бостонским акцентом.

Анни все время говорила об Алеке. Пол ненавидел эти рассказы, потому что у Анни всегда теплел голос, когда она упоминала имя мужа. Ему незачем слушать истории об Алеке, заявил ей тогда Пол. Муж — это вовсе не обязательная часть интервью. Но Анни не сдавалась и продолжала вспоминать забавные случаи из их семейной жизни, окружая себя словами, словно доспехами. Пол позволил ей держаться на расстоянии, защищаться. До того памятного вечера, когда он больше не смог ей этого позволить.

В тот холодный вечер за пять дней до Рождества Пол приехал в мастерскую Анни. Он не планировал этого заранее, во всяком случае, сознательно. Пол оставил машину на небольшой стоянке и посмотрел на окна мастерской. Внутри горел свет, и витражи словно ожили. Пол подошел к парадной двери. У него кружилась голова, то ли от буйства красок, то ли от волнения.

Через стеклянную дверь он видел Анни, склонившуюся над столом, ее рука медленно двигалась в тени цветного абажура. Дверь оказалась незапертой, он вошел. Анни удивленно подняла на него глаза, и Пол понял, что она немного испугана. Она была одна в этот поздний час в теплой, уютной, наполненной красками мастерской. Между ними больше не было спасительного ресторанного столика. Анни, вероятно, поняла, что Пол больше не позволит ей кормить его историями об Алеке и их семейной жизни, чтобы отвлечь. Он видел страх в ее глазах. Пол только не знал, его она боится или себя.

— Пол! — Анни откинулась на спинку стула и попыталась улыбнуться.

— Продолжай работать, — попросил он. — Я хочу посмотреть.

Она не шевельнулась. Ватный тампон застыл в ее руке. Пол подвинул стул к концу стола и сел.

— Продолжай, — повторил он.

Анни окунула вату в чашку с черной жидкостью, потом аккуратно провела им по выступающим линиям рисунка на абажуре. Она была в зеленых вельветовых брюках и толстом свитере ручной вязки из неотбеленной шерсти. Волосы упали ей на руку, распластались по столу, по стеклу.

Пол несколько минут смотрел, как она работает, и только потом заговорил:

— Я люблю тебя, Анни.

Эти слова разорвали тишину.

Она взглянула на него, убрала волосы назад.

— Я знаю. — Анни вернулась к работе, но потом снова подняла голову. — Тебе лучше уйти, Пол.

— Ты действительно хочешь, чтобы я ушел?

Она тут же опустила глаза на абажур. Потом Анни отбросила в сторону ватный шарик и переплела пальцы.

— Пол, прошу тебя, не усложняй ситуацию.

— Если ты уверена, что я должен уйти, только скажи мне об этом, и я исчезну из твоей жизни.

Анни закрыла глаза, и Пол протянул руку, коснулся ее пальцев. Они были холодными, напряженными.

— Анни, — позвал он.

Она снова посмотрела ему в глаза.

— Я благодарна тебе за то, как ты провел интервью, — начала Анни. — Ты не вспоминал прошлое, не пытался… воспользоваться ситуацией, хотя я понимала, что именно этого тебе и хочется.

— Мне так хотелось быть с тобой, а не…

— Но ты справился, — прервала его Анни. — Мы оба справились. Так зачем же ты пришел сюда и разрушаешь то, на что ушло три месяца борьбы с собой?

— Потому что я схожу с ума, Анни. Я думаю только о тебе.

Она вырвала руку и положила ее на колено.

— У тебя есть жена, думай о ней. А у меня есть муж. Пол покачал головой.

— Я ужасно обращаюсь с Оливией с тех пор, как мы приехали на Внешнюю косу.

— Ты должен заботиться о ней и забыть меня. Вот смотри, — Анни открыла ящик стола, достала аптекарскую резинку и надела ему на запястье. — Каждый раз, когда станешь думать обо мне, сделай вот так. — Она оттянула резинку и отпустила. Та больно щелкнула по коже Пола. Он поморщился. — Ты очень скоро забудешь меня.

Пол улыбнулся.

— Все так просто, да? — Он посмотрел на свое запястье, потер покрасневшую кожу. — Ты тоже будешь носить такую?

— Мне это не нужно, — просто ответила Анни. — Когда я думаю о тебе, я сразу вспоминаю Алека. Мой брак всегда для меня на первом месте. Мне скоро сорок, и мои приоритеты давно определились. Не думай обо мне, Пол. Выйди из этой двери, закрой ее и забудь о моем существовании.

Он встал.

— Я никогда не смогу забыть тебя. — Пол стащил с руки резинку и бросил ее на стол. — И это мне тоже не нужно.

Мысли о тебе причиняют мне достаточно боли. Но я уйду. Меньше всего на свете мне хочется причинить боль тебе.

Пол нагнулся, чтобы поцеловать ее макушку. Рыжие волосы были такими мягкими под его губами. Он пошел к двери, исполненный решимости уйти не оглядываясь.

— Пол!

Он обернулся. Анни встала, скрестила руки на груди. Пол видел, как она борется с собой.

— Я не хочу, чтобы ты уходил. Ты можешь просто… обнять меня?

Пол вернулся к ней и нежно привлек к себе. Анни прижалась к нему, от ее волос пахло солнцем. Она вздохнула, обняла его, по ее телу пробежала дрожь, и Пол почувствовал это.

Он поднял руку и коснулся ее шеи. Пульс лихорадочно бился под его пальцами.

— Я хочу любить тебя, — сказал он.

Анни откинула голову назад, чтобы взглянуть ему в лицо. Между ее бровями пролегла складка.

— Это опасное место для занятий любовью. Здесь всюду стекло. Осколки летят на пол, застревают в ковре…

— Тс-с, — Пол прижал палец к ее губам. — Мне все равно. — Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, и не удивился, когда Анни ответила на его поцелуй.

Сделав шаг назад, она потянулась к выключателю, но он перехватил ее руку.

— Оставь свет, я хочу видеть тебя.

— Это стеклянный дом, Пол. — Она вырвала руку. Разумеется, Анни была права. За окнами лежала темнота, и с улицы будет видно все, что происходит в мастерской, даже сквозь витражи.

Анни выключила свет и повела его за собой. Они прошли в дальний конец комнаты, где на белых стендах висели фотографии. Проходя между ними, Анни включала небольшие светильники над снимками, создавая вокруг них с Полом мягкое сияние. Она села на пол, спиной к стене.

Пол уже хотел опуститься рядом с ней, когда неожиданно его глаз упал на ближайшую фотографию. На них без улыбки смотрел Алек О'Нил. По спине Пола пробежал холодок. Все-таки он сел рядом с Анни. Когда она притянула Пола к себе, его тревога исчезла.

Раздевая Анни, Пол смотрел на ее лицо. В синих глазах плескалось желание, то самое желание, которое она старательно скрывала во время интервью.

— Я только хочу, чтобы ты обнял меня, — шепнула Анни, но не остановила Пола, когда тот расстегнул на ней лифчик. Она встала на колени, чтобы расстегнуть брюки, и Пол помог ей снять их. Ее тело оказалось мягким и полным, чего Пол не ожидал, и в нем ему захотелось утонуть.

Он уложил Анни на ковер и снова поцеловал, потом опустил голову, чтобы взять в рот сосок. Анни придержала его за подбородок и заставила посмотреть ей в лицо.

— Ты не мог бы удовлетвориться тем, что просто полежишь рядом со мной? — спросила она.

Пол медленно покачал головой. Он ласкал ее, целовал и гладил, и сопротивление Анни постепенно ослабело.

Он испытал радость, когда все закончилось, и он лежал, обнимая Анни, чувствуя, как их сердца бьются в унисон. Ему показалось, что они лежат так очень долго, и он не сразу понял, что Анни плачет.

— Что случилось? — Пол поцеловал ее глаза. Анни резко оттолкнула его и закрыла лицо руками.

— Я такая дура, — пробормотала она.

— Нет, Анни, не говори так и даже не думай.

Она села и отодвинулась в угол, прижимая к себе одежду, прикрываясь ею. Анни горько рыдала, уткнувшись лицом в свитер. Пол попытался погладить ее по плечу, но она застыла от его прикосновения. В неярком свете он увидел седину в ее волосах, серебристые пряди в рыжих кудрях. Они делали ее еще уязвимее.

Пол погладил Анни по волосам. Он не знал, что сказать, кроме того, что он любит ее. Пол снова и снова повторял это, а Анни все плакала, закрыв лицо руками.

— Анни, перестань плакать, — взмолился он. — Скажи. что злишься на меня. Скажи хоть что-нибудь.

Она не отвечала, и в этой гнетущей тишине Пол начал одеваться. Он выключил свет над фотографией Алека, а потом снова сел рядом с ней. Анни перестала плакать, но не поднимала головы.

— Давай я помогу тебе одеться, — предложил Пол. Она покачала головой.

— Нет. Пожалуйста, поезжай домой.

— Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии.

— Пожалуйста…

Пол поднялся и неохотно направился к двери.

— Пол!

Он обернулся к ней. Анни подняла голову, и в неярком свете Пол увидел ее мокрые от слез щеки.

— Ты не мог бы уехать с Косы? — спросила Анни. — Может быть, ты вернешься на материк? Прошу тебя, Пол, умоляю.

Отчаяние в ее голосе заставило его съежиться, как от удара. Он вернулся к ней, опустился на ковер, положил руки на ее голые коленки. Пол вдруг почувствовал, как холодно в мастерской. Анни не стала возражать, когда он вытащил из кучи одежды свитер и натянул на нее. Он высвободил длинные волосы из-под воротника и поцеловал ее в лоб.

— Я бы сделал для тебя все, что угодно, Анни, но уехать отсюда не могу. Здесь и мой дом тоже.

Когда в тот вечер Пол вернулся домой, Оливия уже спала. Он заранее предупредил ее, что задержится, и попросил не ждать его. Пол принял душ внизу, чтобы не будить жену, и только тогда обнаружил осколки стекла, впившиеся в его колено, в ладони, в плечи.

Пол поднялся наверх в ванную комнату и нашел в аптечке Оливии пинцет. Присев на край ванны, он принялся вытаскивать стеклянные занозы. Из ладони осколок вышел легко. Из колена он вытащил стекляшку с большим трудом. Из ранки начинала сочиться кровь, стоило ему согнуть ногу. Придется наклеить пластырь, иначе утром простыня будет в крови.

Из плеча стекло оказалось вытащить труднее всего. Его никак не удавалось подцепить пинцетом. Покончив с этим, Пол лег в постель и подумал о том, впились ли осколки в кожу Анни. Он надеялся, что нет. Ему невыносимо было думать о том, что ей больно, или вспоминать, как она плакала.

А что, если Алек еще не спал, когда Анни вернулась домой? Вдруг он станет спрашивать, почему она задержалась, или застанет ее за тем, как она вытаскивает осколки? Что ему скажет Анни? Какие она найдет слова, чтобы объяснить свое отчаяние?

12

Молодой человек нервничал, как и следовало ожидать. Мэри видела это по его неуверенной улыбке, по тому, как он избегал смотреть ей в лицо. Он носил очки в металлической оправе, стекла казались очень тонкими, словно в них не было диоптрий. Как будто он надел их специально, чтобы казаться умнее, чем он был на самом деле. Он нервно постукивал ручкой по папке, пустившись в долгие объяснения.

Она не сразу его узнала. Люди со временем меняются. И потом он невнятно пробормотал свое имя, когда представлялся ей. Поумаселл, вот что у него получилось. Но теперь Мэри его узнала. И сразу все поняла.

— Вот почему мы хотим издать брошюру и включить в нее истории из прошлого, когда вы еще жили в доме при маяке. Расскажите мне, как смотритель проводил день, что случалось необычного в те времена. Вы понимаете? — Он впервые посмотрел Мэри в глаза. — Это имеет для вас какой-то смысл?

— Да, мистер Маселли, — ответила она, определенно удивив его.

— Гм. — На его губах появилась улыбка. — Полагаю, вы меня помните, — сказал он. — Это было так давно, что я подумал…

— Я не забываю людей.

— Что ж… — Пол принялся возиться с замками кейса. — Вы не будете возражать, если я запишу наш разговор на магнитофон? — Он достал блокнот и маленький черный диктофон. Этот человек явно не хотел говорить о прошлом, и Мэри это устраивало.

— Вовсе нет, вовсе нет, — ответила она. У нее появилась дурацкая привычка повторять слова. Это никого не раздражало, кроме самой Мэри.

Пол поставил диктофон на широкий подлокотник качалки, в которой сидела Мэри. Его пальцы дрожали, когда он включал его.

— Начинайте с того, что придет на память, — предложил он.

Мэри положила руки на колени, обтянутые хлопчатобумажным платьем, скрестила ноги, обутые в тапочки на резиновой подошве. Она посмотрела на гавань, где в лучах солнца сверкали лодки. Как бы понравилось Кейлебу это приглашение рассказать о Киссриверском маяке все, что захочется. Он бы знал, с чего начать историю. Сама Мэри последнее время немного путалась в последовательности событий, иногда мешала правду с легендами. Впрочем, это не имело значения. Никто все равно не узнает.

Она откинулась на спинку качалки и ненадолго прикрыла глаза, прислушиваясь к негромкому жужжанию микрофона, впитывавшего ее молчание. Потом Мэри открыла глаза и начала говорить:

— Огонь на Киссриверском маяке впервые зажегся в тот день, когда родился отец моего мужа Кейлеба. Дедушка Кейлеба стал первым смотрителем, и они с женой поселились в доме всего за несколько дней до рождения моего свекра. Повитуха отмеряла время между схватками вращениями фонаря. Это случилось 30 сентября 1874 года. Через двадцать семь лет, в 1901 году, родился Кейлеб, почти в то же самое время суток. И принимала его все та же повитуха, которая к тому времени совсем состарилась.

Мэри немного помолчала. Она снова посмотрела на гавань и неожиданно ощутила ограниченность вида, как это случилось в тот день, когда она только переехала в дом престарелых. Ей не хватало обзора с башни маяка и бесконечности океана, гнавшего к берегу волны.

— Кейлеб всегда говорил, что это врожденное, — Мэри кивнула в такт своим словам. — Все врожденное.

— Так и было? — спросил Пол.

Мэри посмотрела на него. Его зрачки казались крохотными на фоне глаз цвета дорожной пыли.

— Когда рождаешься под огнем маяка, то вместе с тобой рождается потребность защищать людей от моря и штормов, от их собственных ошибок в навигации. При первом же вдохе легкие наполняются морским воздухом, глаза сразу видят яркий свет маяка. И сразу понимаешь, что ты должен делать в этой жизни, никому не нужно говорить тебе об этом. — Мэри откашлялась. — И то же самое происходит, когда выходишь замуж за смотрителя. Как только я впервые оказалась у маяка, я сразу поняла, что буду помогать Кейлебу.

Мой муж обычно говорил, что невозможно вырасти в семье смотрителя маяка и не уважать море. Оно красиво и опасно одновременно, как некоторые женщины.

Мэри снова посмотрела на Пола Маселли, который принялся что-то лихорадочно писать в своем блокноте, хотя диктофон фиксировал каждое ее слово. Его пальцы, сжимающие ручку, побелели, и она, сама того не желая, посочувствовала ему.

Мэри продолжила свой рассказ:

— Предполагалось, что Киссриверский маяк будут обслуживать минимум два смотрителя. Помощники приезжали и уезжали, а семья Кейлеба не трогалась с места. Маяк стал домом для всех нас.

Она рассказывала о том, как Кейлеб рос, как мать возила его каждое утро на лодке через залив, чтобы он мог ходить в школу в Дьюитауне.

— Там мы с Кейлебом и познакомились, — сказала Мэри. — Мы поженились в 1923-м, и тогда же я стала помощником смотрителя. Но я немного тороплю события.

У нее пересохло во рту. Она бы с удовольствием что-нибудь выпила, но спиртные напитки были категорически запрещены в доме престарелых. Поэтому Мэри вздохнула и снова сосредоточилась на посетителе.

— Так ты спрашиваешь, как проходил день смотрителя? Он бегал вверх-вниз по лестнице, вот как. — Мэри улыбнулась. — Я до сих пор во сне поднимаюсь по этой лестнице, двести семьдесят ступенек. Когда я просыпаюсь утром, у меня болят ноги, и готова поклясться, что от моей подушки пахнет керосином. Думаю, ты бы назвал такую жизнь монотонной, но, оглядываясь назад, я бы так не сказала. Штормы, разбитые лодки, которые выносило на берег. А как насчет той ночи, когда из-за тучи москитов погас фонарь? Хочешь об этом послушать?

— Я буду рад послушать обо всем, о чем вы захотите мне рассказать.

— У тебя случайно нет с собой сигаретки?

— Нет, — Пол выглядел удивленным. — Извините.

Мэри разочарованно покачала головой и принялась рассказывать о первом лете на маяке после их свадьбы с Кейлебом. В тот год москиты были крупными, словно стрекозы, и они летели на огонь в таком количестве, что свет маяка не был виден с моря.

Потом она рассказала Полу о первом кораблекрушении в жизни Кейлеба. Она знала эту историю наизусть, потому что слышала ее от мужа очень часто. Крушение произошло однажды утром в 1907 году, когда четырехмачтовая шхуна «Агнес Лоури» села на мель недалеко от берега.

— Корабль просидел на мели некоторое время к тому моменту, когда Кейлеб и его отец вместе со спасателями приплыли к ней, — сказала Мэри. — Они видели людей на палубе, которые махали им, думая, что вот теперь их наконец спасут. Но ничего не получилось. — Мэри описала безуспешные попытки снять судно с мели, нарочно затягивая рассказ и получая от этого удовольствие. — Когда шхуна развалилась пополам, люди начали прыгать в воду, потом пытались плыть к берегу, но они не знали, насколько коварно море. К лодке спасателей волны приносили уже мертвые тела. — Мэри поежилась, вспоминая, как Кейлеб всегда понижал голос, говоря об этом.

Кто-то в гостиной включил телевизор, и он заорал так, что стало слышно на веранде, потом звук убавили.

— Отец Кейлеба умер перед самой нашей свадьбой, — продолжала Мэри. — Кейлеб подал прошение, чтобы его назначили смотрителем, и легко получил это место. Несколько недель он работал без помощника. Так что на маяке был только он и его мать-инвалид, когда в Кейлеба попала молния.

— Правда? — Ее слова явно произвели впечатление на Пола Маселли.

— Да, в самом деле. Ужасная вещь, и должна тебе сказать, что я только рада, что меня при этом не было. Кейлеб стоял на ступеньках внутри маяка, когда молния ударила в башню и электрический разряд пошел вниз по всем двумстам семидесяти стальным ступеням. У Кейлеба онемели ноги, но он не мог позволить огню погаснуть. Нет, сэр. Он дополз до верхней площадки и проработал всю ночь. — Мэри посмотрела на гавань и подумала, как это было похоже на Кейлеба. — Так вот жили в старые времена. У людей было чувство ответственности. Они гордились своей работой. Это не то что вы, молодые, сейчас.

Мэри закрыла глаза и пару минут молчала, добившись того, что Пол Маселли спросил, не утомил ли ее рассказ. Она посмотрела на него.

— Нет. У меня для тебя есть еще одна история. О «Мираже». Так назывался корабль. «Мираж». Это был траулер. — Мэри говорила так тихо, что Полу пришлось поднести диктофон почти к самым ее губам, чтобы сделать запись. — Это был март 1942 года. Ты ведь знаешь, что тогда было?

— Война? — уточнил Пол.

— Война, — кивнула Мэри. — К этому времени на маяк провели электричество, так что нам больше не приходилось беспокоиться о том, чтобы проверять часовой механизм или протирать стекла. Мы не уехали потому, что кто-то должен был остаться на маяке, и нам казалось, что вся война проходила здесь, у этих берегов. Во всех домах на Косе действовало затемнение, свет маяка был приглушен. На берегу запрещалось разводить огонь или зажигать фонари, потому что немецкие подлодки увидели бы силуэты наших кораблей. Но это не слишком помогало. В то время немецкие субмарины топили по одному нашему кораблю в день.

Мэри помолчала, давая Полу возможность осознать ее слова.

— Так вот, однажды утром, перед самым рассветом, Кейлеб был наверху в ламповой и оттуда разглядел лодку, которую уносило в море. Кейлеб разглядел в ней двоих мужчин Он спустился вниз, сел в моторку и направился к ним. Было холодно, ветрено, и Кейлеб сомневался, что доберется до этих несчастных, но ему это удалось, К тому времени, когда он догнал лодчонку, эти парни уже почти окоченели. Кейлеб перетащил их в моторку и благополучно добрался до берега. Оказалось, что это моряки с траулера под названием «Мираж», торпедированного немецкой подлодкой еще ночью. Только им удалось спастись, когда судно пошло ко дну. — Мэри посмотрела на улицу. — Когда Кейлеб рассказал мне об этом, я кое-что вспомнила. Когда я была совсем девочкой, я где-то прочла слово «мираж» и спросила у отца, что оно означает. Отец рассказал мне, как в жаркий день раскаленный песок может показаться водой, — это такой обман зрения. «Иногда, Мэри, — сказал мне отец, — все не так, как кажется». Мне следовало внимательнее слушать его.

Мэри Пур посмотрела на Пола, чтобы убедиться, что он слушает ее внимательно.

— Так вот, Кейлеб привел этих английских моряков в дом. Они говорили по-английски с каким-то странным акцентом. Моя дочь Элизабет — ей тогда было четырнадцать — и я, мы накормили их как следует, пока они рассказывали нам, как их траулер торпедировали и как им одним удалось спастись.

В ту ночь я постелила этим парням в свободной спальне наверху. Около одиннадцати мы с Кейлебом услыхали крик Элизабет. Мой муж схватил свой пистолет и побежал наверх. Один из парней оказался в спальне Элизабет, и Кейлеб расправился с ним на месте. Второй моряк сбежал, как только услышал, что Кейлеб расправился с его приятелем. Поэтому мы тут же позвонили в береговую охрану, и они его нашли. — Мэри как будто пережила все заново, вспомнив об этом. — Парня зарезал дикий кабан. Никому такой судьбы не пожелаю. Оказалось, что они не были англичанами. Они были немецкими шпионами. Береговая охрана несколько недель ловила сообщения их передатчика, но никак не могла напасть на их след. Кейлеб получил за это медаль, хотя он сам не раз называл себя дураком за то, что просто не дал этой парочке замерзнуть в океане. Разумеется, никакого траулера «Мираж» не было и в помине.

Мэри глубоко вздохнула и неожиданно почувствовала усталость. Она направила тонкий прямой указательный палец на своего собеседника.

— Иногда, мистер Маселли, все совсем не так, как кажется, совсем не так.

Пол Маселли долго смотрел на нее. Потом выключил диктофон и положил кейс на колени.

— Вы мне очень помогли, — поблагодарил он. — Можно мне прийти снова?

— Разумеется, разумеется, — закивала Мэри.

Пол положил диктофон в кейс и встал. Он посмотрел на гавань, потом перевел взгляд на Мэри.

— Они пытались выгнать вас из дома возле маяка в семидесятых, верно? — спросил он.

Мэри подняла на него глаза. Какой дурак! Он бы мог просто уйти, не испытывать судьбу и терпение Мэри больше, чем следовало. Ничего не попишешь, он не смог с собой справиться.

— Верно, — подтвердила Мэри.

— Это случайно не Анни О'Нил помогла вам вернуться в ваш дом?

Мэри хотелось ответить: «Конечно, это была Анни, и я, и ты, мистер Неугомонный, мы оба прекрасно об этом знаем». Но ей хотелось также, чтобы этот молодой человек пришел к ней еще. Она бы снова рассказывала ему истории о маяке. Мэри Пур была не против часами говорить в эту черную коробочку.

— Да, это была Анни О'Нил, — сказала Мэри.

Она смотрела, как Пол Маселли вышел на тротуар и сел в машину. Только тогда она откинула голову назад и закрыла глаза. Острая боль в животе не отпускала до тех пор, пока Мэри не услышала, как его машина отъехала.

Мэри познакомилась с Анни в мае 1974 года, когда ей было всего семьдесят три, совсем еще молодая женщина. Она мыла окна в ламповой, когда увидела девушку внизу у кромки воды. Это был ее пляж, потому что тогда дорога до маяка еще не была заасфальтирована и редкие туристы рисковали приезжать сюда. Анни казалась крошечной, похожей на куклу. Она стояла на берегу в темной юбке, светлой кофточке и смотрела в океан. Ее рыжие волосы трепал ветер.

Мэри спустилась вниз и направилась к незнакомке.

— Добрый день! — поздоровалась Мэри, подходя к девушке. Анни повернулась, прикрыла глаза рукой и широко улыбнулась:

— Привет!

Мэри удивилась, услышав ее хрипловатый голос. Такой низкий голос для молоденькой девушки. И вдруг она спросила, словно это Мэри нарушила границу:

— Кто вы такая?

— Смотритель маяка, — ответила Мэри. — Я здесь живу.

— Смотритель маяка! — воскликнула Анни. — Вы, наверное, самая счастливая женщина на свете.

И тут Мэри улыбнулась, потому что именно такой она себя и чувствовала.

— А меня зовут Анни. Мне захотелось прийти к маяку.

Она посмотрела на песок под своими босыми ногами. — Именно на этом месте я встретила человека, за которого вышла замуж.

— Здесь? — недоверчиво спросила Мэри.

— Он красил и ремонтировал дом.

Ну да, конечно, Мэри вспомнила. Несколько лет назад, летом, это место заполонили молодые загорелые ребята, полуголые и красивые. Волосы они повязали косынками, по-пиратски, чтобы пот не заливал глаза. Наверное, она имела в виду одного из них.

— Я встретилась с Алеком ночью. Было совсем темно, но, когда вспыхивал маяк, я его видела. Он стоял вот здесь и наслаждался вечером. Чем ближе я подходила, тем лучше он выглядел, — Анни улыбнулась, покраснела и снова повернулась к воде. Волосы развевались у нее за спиной, и она прижала их руками.

— Понятно, — Мэри была удивлена, узнав, что все это происходило в двух шагах от ее дома. — Значит, это место для тебя особенное.

— Угу. Теперь у нас есть маленький сын. Мы жили в Атланте, пока Алек заканчивал учебу, он ветеринар. Но все это время мы знали, где хотим жить. Вот наконец мы приехали. — На ее лице появилось странное выражение. Она посмотрела на маяк. — Значит, вы смотритель? — переспросила Анни. — Я не знала, что у маяков до сих пор есть смотрители. Разве они управляются не электричеством?

Мэри кивнула.

— На этом маяке электричество с 1939 года. В наши дни за маяками следит береговая охрана. Мой муж был последним смотрителем маяка на побережье Северной Каролины, а когда он умер, я заняла его место. — Мэри изучающе посмотрела на Анни. Та стояла, задрав голову, и смотрела на маяк. — Хочешь подняться? — спросила она, удивив сама себя. Мэри никогда никого не приглашала наверх. Уже много лет башня была закрыта для посещений.

Анни даже захлопала в ладоши.

— Ой, мне бы очень хотелось.

Они направились к маяку, Мэри задержалась только на минуту, чтобы взять корзинку с черникой, которую она собрала утром.

Мэри все еще могла подняться на самый верх всего с одной или двумя остановками, чтобы перевести дух и дать отдых ногам. Анни тоже пришлось остановиться, или она только сделала вид, что устала, чтобы смотрительница не чувствовала себя такой старой. Мэри привела ее в ламповую, где огромные линзы занимали почти все пространство, так что людям там места почти не оставалось.

— О боже! — задохнулась от восторга Анни. — Я никогда в жизни не видела так много стекла в одной комнате. — Она посмотрела на Мэри. — Я так люблю стекло. И это просто фантастика.

Мэри позволила ей забраться внутрь фонаря через отверстие, оставшееся на месте одной линзы, разбившейся несколько лет назад в шторм. Анни медленно совершила полный круг, обозревая окрестности, и Мэри знала, что она видит картинку вверх ногами из-за кривизны линз.

Ей пришлось долго уговаривать Анни отойти от стекла и спуститься на предыдущий уровень, откуда был выход на галерею. Они сидели на теплом чугунном полу, и Мэри показывала Анни интересные места вдалеке. Анни сначала молчала, переполненная эмоциями, и Мэри видела, как ее глаза наливаются слезами от красоты пейзажа внизу. Именно тогда она узнала, что у Анни слезы близко.

Они провели наверху добрых два часа. Мэри забыла об окнах, которые мыла в ламповой. Она рассказывала Анни о Кейлебе, о том, как ей нравилось сидеть на галерее с мужем. Они провели на Киссривер не один десяток лет, и все-таки пейзаж им не надоел. К тому времени Кейлеб уже долгих десять лет лежал в могиле, и, поговорив с Анни, очень внимательно слушавшей ее, Мэри вдруг особенно остро почувствовала, как мало у нее друзей, как ей не хватало общества. Почему-то она рассказала Анни об Элизабет.

— Ей очень не нравилось наше уединение, она ненавидела меня и отца за то, что мы заставляем ее жить здесь. Когда ей исполнилось пятнадцать, она просто сбежала. Бросила школу и вышла замуж за человека из Шарлотты, который был на десять лет старше ее. Она переехала туда и даже не прислала нам своего адреса. Я однажды ездила туда, пыталась ее найти, но все впустую. — Мэри посмотрела на синий горизонт. — Эта девочка разбила нам сердце. — И почему она рассказывает об этом совершенно незнакомой молодой женщине? — Теперь нашей Элизабет уже сорок пять. — Мэри покачала головой. — Мне до сих пор с трудом верится, что у меня есть дочь сорока пяти лет.

— Может быть, вам еще не поздно помириться с ней, — предположила Анни. — Вы знаете, где она сейчас?

Мэри кивнула.

— У меня есть ее адрес, прислала подруга Элизабет. Я слышала, что несколько лет назад муж Элизабет умер, так что теперь она, наверное, живет одна. Я пишу ей пару раз в год, но она мне ни разу не ответила.

Анни нахмурилась.

— Ваша дочь не понимает, насколько ей повезло, что у нее есть мать, которая о ней беспокоится и которая ее любит. Она не знает, от чего она отказалась.

Мэри почувствовала, как у нее защемило в груди. Она достала пачку сигарет из кармана брюк, вытащила сигарету, закурила, прикрывая огонек зажигалки ладонью и глубоко втягивая дым. Мэри давно не позволяла себе думать об Элизабет, и теперь ей было так больно, что она сразу заговорила на другую тему с молодой женщиной, с которой делила галерею. Руки и губы Анни посинели от черники, и этот цвет совсем не гармонировал с цветом ее волос.

— Откуда ты родом? — спросила Мэри. — Откуда у тебя такой акцент?