Каменная баба

      -Почему? Можно было б и поставить.
      -А откуда вы, собственно, о ней знаете?- спросила, что называется, в лоб Валентина Егоровна, и Кузьма Андреич начал из-за ее спины подавать Ирине Сергеевне красноречивые сигналы о помощи.
      -Ходила смотреть с пациентами,- сказала докторша.- А им Кузьма Андреич показывал,- и он остался доволен ее ответом и мысленно поставил ей пятерку по поведению...
      -Он всем ее показывает,- проворчала Валентина Егоровна: ревнуя его, кажется, к степному истукану.- Не поставили, потому что она голая. Неодетая, я имею в виду.
      -Так там не видно уже ничего. Все ветром сдуло,- вступился за свою каменную протеже Кузьма Андреич, но завуч была непреклонна:
      -Воображение дорисует. Им хоть палку посреди двора воткни - они остальное додумают.
      -Можно было б и одеть,- предложила Ирина Сергеевна.- В сарафан какой-нибудь...
      Шутка ее была совершенно беззлобна, но Валентина Егоровна поняла ее превратно: как насмешку над собой, хотя для этого у нее не было ровно никаких оснований.
      -Тогда это будет пугало!- отрезала она.- А мы тут огорода не держим!.. Все равно сдерут,- прибавила она уже не столь враждебно.- Или будут под платье подглядывать... Ты знаешь, что сегодня учительский совет?- обратилась она к Кузьме Андреичу: таким тоном, будто тот только и думал о том, чтоб сбежать куда-нибудь с Ириной Сергеевной.
      -Помню, конечно.
      -Не опаздывай. Важные вопросы поставили...- и ушла, унося с собой свой крест или иную, по неграмотности неизвестную нам геометрическую конструкцию...
      -Начальство сердится,- заключил Кузьма Андреич.- Сейчас всем пар наставит. Хотя я в этом классе руководителем... Не хотите в театр с нами пойти?- не подумавши, предложил он.
      -Боюсь, не к месту там буду... Что за спектакль?
      -"Пиковая дама". По Пушкину... Может быть, и так,- согласился он по непродолжительном размышлении.- В следующий раз как-нибудь.
      -Когда пиковой дамы не будет?..- но тут прозвенел звонок, и Кузьма Андреич, засобиравшись на урок, не расслышал ее слов и не оценил их лукавой двусмысленности...
      Школьную медсестру Галину Михайловну она нашла в кабинете. Медсестру никто не предупредил, и она вконец оробела и растерялась, когда она вошла, а когда представилась, у нее даже затряслись руки, и она бесцельно засуетилась возле стеклянного шкафа и процедурного столика.
      -Да вы не беспокойтесь,- ободрила ее Ирина Сергеевна.- Я вас не стесню. И делать вам ничего не надо. Мне сюда детей пришлют...- Она договорилась с учительницей пения (для которой чем меньше было саботажников на уроке, тем лучше), что она будет направлять к ней учеников, выбивающихся из общего хора, и в коридоре ее ждали уже два сорванца: судя по виду, лишенные певческого таланта, но зато наделенные даром срывать уроки эстетики.
      -Они к вам в поликлинику не идут?- Галина Михайловна справилась с собой и посмотрела на нее уже не трусливо, но испытующе: как бы оценивая ситуацию наново и не зная, к какому прибиться берегу. Всякое новое дело, даже самое простое, требует разъяснений, и Ирина Сергеевна еще раз терпеливо объяснила ей, почему пришла в школу, хотя для приема существует кабинет поликлиники. Медсестра слушала невнимательно, думала о своем и, пока Ирина Сергеевна смотрела присланных ей удальцов, исподтишка ее разглядывала - сама же сидела без дела и без всякого движения, будто подглядывание это и было ее настоящей целью.
      Ирина Сергеевна попыталась привлечь ее к делу, стала расспрашивать о школьниках, но она помалкивала, и временами Ирине Сергеевне казалось даже, что она на нее в претензии или в обиде. Тогда она решила сделать перерыв: чтоб познакомиться с ней поближе и попытаться выяснить причину такого к себе отношения.
      Галине Михайловне было лет сорок семь - сорок восемь. Прежде она была безусловно красива или привлекательна: еще и теперь щеки ее сохраняли пухлое воспоминание о молодости, а лицо кокетливо обрамлялось золотистыми кудряшками, но это были остатки былой роскоши: сама мятая припухлость могла обернуться скрытой отечностью, и Ирина Сергеевна даже предположила, что она пьет: это могло быть скрытой причиной и тайной пружиной всего ее поведения.
      -Как вам живется здесь?- Ирина Сергеевна отпустила на волю очереднего пациента и, не торопясь вызывать следующего, поглядела на собеседницу: ей показалось вдруг, что они давно знакомы.
      -Работаю, как все.
      -Хорошо к вам относятся?
      Галина Михайловна удивилась вопросу, взглянула с недоумением.
      -Да вроде.
      -А то я думала вас к себе в поликлинику позвать. У меня сестры в кабинете нет и никак найти не могут.
      -Это вряд ли. Нехорошо с мужем в одном учреждении работать. И так хватает...
      Ирина Сергеевна не успела даже насторожиться - до того была в этот день беспечна:
      -А кто ваш муж?
      -Иван Александрович... Не знали разве?..- и поглядела уже в открытую на обомлевшую Ирину Сергеевну...
      Столбняк, нашедший при этих последних словах на бедную докторшу, был красноречивее любых слов, и Галина Михайловна, считавшая до сих пор Ирину Сергеевну наглой и бесцеремонной нахалкой и воительницей, пришедшей сюда, чтобы увидеть, оценить и вконец уничтожить соперницу (у страха ведь глаза велики - равно как и у ненависти), теперь изменила свое мнение и при виде испытываемых тою мук немного смягчилась - но не в такой степени, чтоб еще с ней и сдружиться.
      -Об этом все знают... Мне в голову не пришло, что вам неизвестно...
      Теперь и Ирина Сергеевна, хоть и была, как говорят врачи, в шоке, уразумела причину первоначальной робости и отчужденности этой женщины: та безусловно знала о ее связи с мужем. Галина Михайловна прочла на ее лице и эти сомнения тоже и подтвердила их:
      -Я с вами давно поговорить хотела... Но потом раздумала: будь что будет...- На лице ее появилось тут скупое, сухое и едкое выражение - своего рода нравственная оскомина, набитая последними и далеко не первыми в ее семейной жизни неприятностями.- Но вы сами ко мне пришли...- Она все еще не верила, что Ирина Сергеевна угодила к ней случайно.- Вы вправду не знали?
      -Нет, откуда?!.- отчаянно пробормотала та.
      Действительно - откуда? Она была нелюбопытна и, пока не сошлась с Иваном Александровичем, знала про его жену только то, что она медсестра, а бывшая или работающая, этим не интересовалась; потом же, когда они сблизились, тема эта стала для нее запретна: она хоть и думала каждый день об этой женщине, но у нее не поворачивался язык спросить его или кого другого о ней как о живом, реальном человеке. Ирина Сергеевна вообще бы предпочла, чтоб она оставалась бесплотной, чтоб ее нельзя было встретить на улице: некая тень или абстракция - хранительница очага, мать его детей, но не более этого. Это была трусость, за нее надо было платить, но она не думала, что с такими пенями и процентами...
      Галина Михайловна угадывала ее чувства, но не собиралась входить в ее положение: уж очень сердита была на мужа.
      -Я знаю, у вас с Иваном роман,- сухо поведала она.- Вы даже Новый год вместе встречали...- и поглядела на нее в поисках истины. Натужное молчание Ирины Сергеевны подтвердило худшие ее опасения, и она заметно упала духом, но нашла в себе силы взглянуть на дело с иного конца и даже сказала любезность:- Вы, смотрю, хорошо на него влияете. Сколько раз я просила его наладить отношения с Иваном Герасимычем... Он обоих вас позвал?- спросила она затем, и Ирина Сергеевна, почувствовавшая опасность уже не для себя, а для Ивана Герасимыча, поспешила ее разуверить:
      -Нет. Звали только меня. Иван Александрович сам пришел, своим ходом...
      Галина Михайловна молча выслушала это, на сей раз поверила и перестала плохо думать о хирурге, который ни за что на свете не пригласил бы к себе кого-нибудь - тем более Ивана Александровича - с любовницей при живой жене, которую давно знал, хотя и не дружил с ними домами...
      -Тогда ясно все...- и поглядела с откровенностью на Ирину Сергеевну теперь той пришел черед прятать глаза, теряться и глядеть мимо: будто она не знала школьного урока.- Вам надо как-то определиться... Выяснить свои отношения... Если хочет, пусть уходит, я держаться за него не буду... Хотя куда он пойдет от детей, которых единственно на свете любит?..- и, не отвечая на риторический вопрос свой, начала наводить порядок на рабочем столе, давая этим понять Ирине Сергеевне, что настало время кончать неурочный осмотр, и становясь на глазах с каждой минутой все суше, строже и неприветливее...
      Такого унижения Ирина Сергеевна никогда в жизни не испытывала. У нее, правда, и не было еще никогда столь далеко зашедшего романа с женатым мужчиною. 23 После этой крайне неприятной для себя встречи она решила порвать с Иваном Александровичем, хотя и не знала еще, как это сделать. Она знала: из опыта ли, или из женского предчувствия - что обычно предпринимаемые с этой целью действия: шумные сцены, слезы и объяснения - не приносят желаемых результатов, но только раскачивают маятник страстей, толкающий нас от любви к ненависти и обратно. Любовь признает лишь свою ровню и сражается только на своем поле. Сторонние соображения, внешние угрозы и предупреждения для нее неубедительны: если она кого и боится, то только измены и предательства в собственных рядах - предпочтения, оказываемого сопернику: ревность - ее слабое место, и клин вышибают клином. Она решила поэтому прикинуться ветреной, переменчивой и даже порочной женщиной, сменившей, из одной лишь прихоти, своего любовника, и чуть ли не Наталью Ефремовну взяла себе в пример - у каждого из нас могут быть такие временные ослепления и помрачения рассудка. Приняв это решение, она, сославшись на независящие от нее обстоятельства, прекратила встречи во флигеле и стала ждать обстоятельств, удобных для приготовленного ею розыгрыша.
      Такой случай вскоре представился.
      В больнице устраивались учения по гражданской обороне. Занятия проводились раз или два в год - в зависимости от предписаний области и положения дел в мировой политике. Все медицинские работники молодого и среднего возраста должны были "показать подготовленность к оказанию помощи пострадавшим в условиях массового поражения" - так были изложены задачи в спущенном сверху документе. В больнице развертывали фронтовой госпиталь и члены комиссии измеряли, с часами в руках, скорость наложения шин и повязок, комплектность противогазов и противочумных костюмов, проверяли правильность применения искусственного дыхания и возбуждения угасшей сердечной деятельности, и прочее, и прочее. Увенчивали этот грандиозный театр боевых действий лыжный бросок зимой и кросс по пересеченной местности летом: предполагалось, что в условиях применения нового оружия скорость бега тоже будет иметь немалое значение. Пятикилометровая лыжня вела через большое поле на окраину леса, к охотничьему домику, где сидела судейская коллегия и где участников соревнований ждали огонь, еда и выпивка, - учения здесь плавно переходили в пирушку, а полезное сочеталось с приятным: к общему удовлетворению участников. В этой-то атмосфере всенародно разыгрываемого Апокалипсиса Ирина Сергеевна и решила раскрыть свои обманные, меченые карты. В этот раз народу было на редкость много: приехали фельдшера и медсестры из дальних и ближних медпунктов, да и в самом Петровском объявились средние медицинские работники и даже доктора, о существовании которых Ирина Сергеевна, в силу своей домоседливости, мало что знала. Уже на врачебных занятиях, перевязывая детей, которые тоже участвовали в представлении и охотно притворялись тяжелоранеными, она, словно получив долгожданную свободу, с любопытством поглядывала на мужчин молодого и среднего возраста, выбирая, с кем из них сыграть роль непостоянной и падкой на увлечения женщины. Все были, однако, чересчур заняты военной игрой и лица их были затянуты марлевыми масками: обнаруживать в таких условиях новоявленные порочные наклонности было бы, во-первых, непросто, во-вторых, не слишком убедительно. Помог ей, нежданно-негаданно, Самсонов из Анютина, который тоже - почему, никто не знал - явился на учения: прежде никогда не удостаивал их присутствия. Он сбрил бороду, помолодел, не смахивал больше на вороватого мужика, но по-прежнему не был похож на доктора: скорее - на скромного мастерового или тихого рецидивиста, недавно вышедшего из мест заключения и по этой причине принарядившегося. В самих занятиях: то есть в перевязках, измерении пульса и прочей белиберде - он не участвовал: стоял в стороне как бы в роли бокового судьи или добавочного хронометриста, но в лыжи влез с превеликим удовольствием: будто дома был лишен такой возможности. Он подождал Ирину Сергеевну, которая шла в его сторону и как раз решалась прибегнуть к его помощи. Она догнала его, не подумав, что флиртовать на бегу, наверно, всего труднее.
      -Не стояли, небось, никогда на лыжах?.. Он пригнулся, опершись о лыжные палки: в другом, не в том, что в прошлый раз, более приличном тулупе и в пушистой ушанке - из волка или из сибирской лайки.
      -Почему? Приходилось... Ирина Сергеевна, давно не практиковавшаяся в этом виде спорта (равно как и во многих других тоже), возмещала свою растренированность обычно свойственным ей усердием и, хотя и промахивалась в ходьбе и часто съезжала с лыжни, но передвигалась в целом весьма проворно. Он уступил ей след, сам побежал по рыхлой целине.
      -Там же неудобно? -А мы иначе не привыкши,- бойко отвечал он, размашисто взрывая и бороздя сугробы.- Думаете, вам кто в лесу лыжню протопчет?.. Не дождетесь этого... Лыжи только узкие - проваливаются. У меня дома снегоступы широкие, на них и по воде ходить можно... Хотя я не пробовал, конечно...
      Они обогнали одного бегуна, другого и со стороны представляли собой, наверно, парочку, стремящуюся убежать от соперников и от всех других тоже. Ирина Сергеевна, хоть и готова была к афишированию нового увлечения, но не хотела слишком выделяться на беговом поле: в ней не было того состязательного азарта, который так необходим во всяком соревновании. -Давайте притормозим слегка,- попросила она.- Дух захватывает. -Потому что ружья нет,- объяснил он.- Оно уравновешивает и легкие расправляет. Надо было взять. Я зайца здесь видел,- прилгнул он, потому что горазд был врать.- И вам бы пошло.
      -Винтовка?
      -Ну да. Занятия-то военные.- Он и в прошлый раз говорил об этом: ему нравились амазонки.- А как вы, Ирина Сергевна, время проводите? У вас тут ни охоты нет, ни рыбалки... Или сидите все-таки на берегу, поуживаете? Нет здесь ничего: я пробовал. Пескарь идет, иногда голавль - счастье, когда щучка улыбнется. Я верши ставлю, ухожу: некогда на берегу сидеть, рот разевать, я прежде всего - охотник.
      -Для другого и времени нет?
      -Почему? На все время находится. Не нужно только чем не надо заниматься. На работу, например, ходить. Лучше уж жить при ней совсем... А вы свою работу любите?
      -Люблю, конечно.
      Он кивнул с уважением, хотя это плохо вязалось с тем, что он только что сказал.
      -У вас другое дело - дети. Я их боюсь до смерти. Лечить - я имею в виду. Так-то - пожалуйста. Вертятся во дворе с утра до вечера. На охоту просятся. А я не беру их. Подстрелишь еще кого-нибудь - потом хлопот не оберешься. Они ж не слушаются ни черта, носятся как угорелые. Взрослые другое дело, возьму. Если заплатят, конечно.
      -А взрослых лечить не беретесь?
      -А что их лечить? Дашь совет: примочку приложить или, случай если сложный, компресс поставить... Зачем для этого на работу ходить? Я за это и денег не беру... А у нас вообще болеть не любят.
      -Как это?
      -Да вот так. Без этого обходятся. А вы очень симпатичная женщина, Ирина Сергевна. Особенно когда на лыжах ходите.
      -Почему?
      -Так. У вас замах есть, а это в женщине главное. Оно и мужику нужно, но женщине вдвойне. Всякая настоящая женщина должна мужика за пояс заткнуть. Своим размахом...
      Они въехали в небольшой перелесок, к которому притулилась засыпанная снегом деревушка. Рощица была когда-то высажена среди степи: как место гулянья молодежи, требующее затенения, - или же скрывала под собой кладбище, тоже нуждающееся в зеленой кровле над могилами. Голые деревья сейчас ничего не затеняли и лишь темнели на белом поле, но все же создавали иллюзию защищенности от чужих глаз, декорацию уединенности. Самсонов остановился.
      -Дайте посмотреть на вас. Я же из-за вас сюда приехал... Соскучился...
      Ирине Сергеевне сделалось неловко: хотя все складывалось как нельзя лучше и зверь сам бежал на охотника.
      -Вы ж говорите, я на бегу лучше?
      -Это смотреть если, а как на бегу схватишься?..- и с неожиданной легкостью и гибкостью обнял ее, прижал к молодому деревцу.
      -И все?- с укором спросила она: имея в виду, что он перегибает палку, а он понял ее по-своему и превратно - у него был свой, как говорят психологи, комплекс неполноценности:
      -Что не целуюсь? Щербатый - поэтому. Неудобно... Надо будет зубы вставить, в область съездить... Ради такого знакомства.
      -Что ж вы умеете тогда?- все еще неловко спросила она, высвобождаясь из его объятий, - он этому не препятствовал, посчитав, что она достаточно долго была в его руках для первого разу.
      -Все остальное - пожалуйста... Бабы не жалуются...
      -Ну, Валентин Парфеныч!- только и покачала головой она.
      -Вы и как звать меня помните!- удивился он.- А я сразу увидел: я вам понравился.
      -Сказали, что я хорошая слишком, чтоб за мной ухлестывать?
      -Пирогов передал? Было такое дело. Ну и память у вас... Когда ж он успел сказать это?
      Она предпочла не отвечать на этот вопрос.
      -Теперь передумали?
      -Да нет...- Он потупился: она заставляла его напрягать ум, и это было для него ново и непривычно в отношениях с женщинами.- Хорошие тоже ласку любят. Что обделять их?
      -Вы еще и ласковый?
      -Случается... Как живую тварь не пригреть?..- и попытался снова обнять ее, но она отстранилась уже решительнее: он был живописен со стороны и мог нравиться на расстоянии, но вблизи терял большую часть своей притягательности.
      -Пошли... А то люди смотрят...
      Действительно, некогда обставленные ими, а теперь догнавшие их лыжники глядели на них с определенного рода любопытством, и Ирина Сергеевна, поначалу этого желавшая, теперь, когда добилась своего, по привычке струсила и забила отбой и тревогу.
      -А пусть смотрят - жалко, что ли?..- сказал он, но побежал за ней по лыжне, соблюдая необходимую дистанцию...
      В охотничьей сторожке все было готово к приему приближающегося пелотона. Пирогов с Тимошей, сиречь Тимофеем Фроловичем, успели пропустить по стаканчику и пребывали в неопределенности, вызванной малым количеством выпитого. Раиса Петровна, супруга генерала, руководившего маневрами, перенимала у него бразды правления. Она дожаривала куски мяса, которые заготовила дома: отбила и обсыпала их специями и панировкой. Ирина Сергеевна попала-таки на званый обед, от которого так долго отказывалась, и должна была теперь вести себя сообразно обстоятельствам. Ее кавалер не очень им соответствовал и был похож на муху, угодившую во взбитые сливки общества.
      -Здрасьте, кого не видел!..- сказал он, войдя в теплую избу и бросив тулуп с ушанкой в угол, затем принюхался с видом знатока:- Откуда мясо?..
      Они пришли на финиш не первыми: их опередили Лариса и Анфиса - обе неплохие девки, но сплетницы. Они были с административного первого этажа: Лариса работала в бухгалтерии, Анфиса в отделе кадров - обе были накоротке с главным и считали себя вправе рассказывать ему о сотрудниках. Обе, кроме того, руководствовались в своих поступках тем, что можно назвать платонической ревностью: не будучи сами близки с Иваном Александровичем, они старались не допустить к нему возможных претенденток на его сердце, которое в данную минуту представлялось им незанятым.
      Пирогов как-то странно поглядел на обоих вошедших.
      -Из санэпидотдела,- отвечал он глухим, будто надсаженным, голосом.-Таська где-то конфисковала...- Он был сердит, горел желанием уязвить пришедших и потому разглашал тайны, которые бы в другое время раскрывать поостерегся: Таисия не одобрила бы его откровенности.- А что: пахнет не так?
      -Почему? Пахнет как раз подходяще. Не магазинное. Поэтому и спрашиваю. Я думал, подстрелили кого,- не подозревая ничего дурного, спросил Самсонов, садясь между Ириной Сергеевной и Тимофеем Фроловичем.
      Боевой генерал удивился:
      -В ходе боевых действий?
      Теперь изумился Самсонов: наслушавшись от постояльцев всякого, он допускал возможность каннибализма, но не до такой же степени.
      -Нет, я имел в виду зверя какого-нибудь. Животное.
      -Кого тут подстрелишь?- протянул генерал: он не был знаком с Валентином Парфенычем и не знал, как к нему относиться.- Ворону если только.
      -Почему?- не согласился тот.- Можно и зайца. Я видел одного сегодня... А можно, на худой конец, и ворону. Не пробовали?
      Тимофей Фролович был шокирован этим не меньше, чем Самсонов предположением о людоедстве:
      -Вороной, пожалуй, всех не накормишь,- и отвернулся от него, выведя из его неуместных и легкомысленных речей, что с ним можно не считаться.- Давай мясо твое,- сказал он жене.- Что ты его маринуешь? И вправду решат, что воронье...
      Раиса Петровна по-прежнему не теряла надежд ввести Ирину Сергеевну в круг своих ближайших друзей и знакомых и была готова пожертвовать для этого Галиной Михайловной, с которой у нее (как и со многими другими) не складывались отношения.
      -Боюсь, недоперчила,- скокетничала она, радуясь, что ей дали слово.-Попробуй, Ирина, ты в этом понимаешь...- После известных событий она испытывала к Ирине Сергеевне род трепетного уважения и считала ее едва ли не ходячей энциклопедией, сведущей во всех отраслях знания, но муж, не знавший подоплеки ее чувств, грубо прервал ее:
      -Перчишь ты всегда больше, чем нужно. Чего-чего, а перцу перекладываешь.
      -Надеется на что-то,- сказал Иван Александрович.- На перец они сильно рассчитывают.- Это была шутка с его стороны, но Тимофей Фролович оказался прям и неподвластен юмору - как и подобает отставному генералу.
      -И напрасно делает! Все, кончен бал, можно пускать в расход рассчитывать больше не на что. Выпьем лучше. Хотя и это уже нельзя - поперек горла иной раз встает и в желудке застревает. Всему свой черед: и есть, и пить, и любить надо вовремя.
      Раиса Петровна попыталась исправить впечатление от его слов, не слишком для нее лестных:
      -Сколько я тебя знаю, ты всегда поесть любил больше всего на свете,- но генерал не знал пощады в этот день, отданный войне и армии.
      -Так ты меня сколько времени знаешь? Мы с тобой когда познакомились? Когда мне пятьдесят стукнуло?..
      Ирина Сергеевна тут принагнулась, Иван Александрович метнул досадливый взгляд на прямодушного вояку, а Раиса Петровна, словно почувствовав с их стороны негласную поддержку, восстала, хоть и не без робости, против мужа, попыталась защитить свое имя от незаслуженных посягательств:
      -Мне тогда двадцать восемь было!- на что он резонно возразил, заканчивая неумолимый счет времени:
      -А теперь тебе пятьдесят. Так что считай давай. Если в школе не научилась.
      -А что еще остается?- кисло согласилась она и оглядела с грустью столь любовно приготовленные ею ромштексы.
      -Как бежалось вам?- не без яду в голосе спросил Иван Александрович, тоже пятидесятилетний, у новоприбывших: ему не терпелось узнать правду о лыжной гонке.- Будете?- спросил он Тимошу, показывая ему бутылку.
      -А почему нет?
      -Да уж не знаю: послушал тут вас.
      -Не всему верь, что за столом говорится.- Генерал показал пальцем, сколько нужно налить, чтоб и волки в душе были сыты, и овцы в желудке целы.
      -Хорошо прошлись,- отвечал Самсонов Пирогову.- Упали, правда, пару раз. Друг на друга. Поскользнулись. Мази неправильно подобрали. Как смажешь, так и поедешь - оно недаром говорится.
      -Тебя надо было позвать,- с досадой сказал Пирогов.- Ты у нас великий специалист - лыжи навострять да удочки сматывать.
      -Я мазями не пользуюсь,- возразил Самсонов, неспособный к двоемыслию и иносказанию.- Жиром натираю. Лучше всего - кабаньим.
      -Тебе лучше знать. У нас вот нет такого... Так кто ж на кого упал - а, Ирина Сергевна?..
      Иван Александрович перестал, видно, управлять собой - раз сказал такое. Лариса с Анфисой притихли, недоумевая и начиная догадываться об истинном положении вещей. Ирина Сергеевна вынуждена была возмутиться:
      -Что вы говорите такое, Иван Александрович?.. Послушать - обидеться можно!..- Больше всего на свете она не любила становиться яблоком раздора враждующих из-за нее мужчин и пресекала такие ссоры в самом их зарождении. Но соперничество Ивана Александровича с Валентином Парфенычем не произвело на нее серьезного впечатления, и голос ее прозвучал поэтому неискренне и лицемерно. Пирогова это разозлило всего больше: в самом тоне ее слышалось неуважение - он не знал, что за муха ее укусила.
      Военачальник между тем стал на ее сторону:
      -И правда... Ты что-то не то говоришь... Народ же кругом...
      Он имел в виду участников пробега, только что закончивших дистанцию и ввалившихся гурьбой в нагретое помещение: сообща было легче и по маршруту идти, и предстать перед лицом начальства. Все почувствовали неладное: главный врач был сердит и остальные не в своей тарелке - но недолго над этим раздумывали и, после недолгого промедления, дружно расселись по лавкам. Раиса Петровна попыталась еще раз спасти положение.
      -Рассаживайтесь, ребята! Настоящих тарелок нет, но я бумажные заготовила. На рынке в области купила,- объяснила она хмурому Пирогову, который вовсе не это хотел знать и не этим интересовался.- Мясо зато каждому достанется, а это главное. И выпить есть что - так ведь, Тимофей Фролович?
      -Никогда интендантом не был,- отрезал тот, но она не смутилась и этим тоже:
      -Есть - вижу, во всяком случае, что хватит. Вилки с ножами конечно бы не помешали, но я вам порежу, а вы дальше ложками пользуйтесь. Картошку будете?..- Общий одобрительный гул был ей ответом, и она ободрилась.- Я так и думала: картошка ни один стол еще не испортила, а ее у нас, слава богу, хватает...
      Она могла говорить так часами, но бравый генерал посчитал, что она уже выполнила свой отвлекающий маневр, и остановил ее:
      -Разберутся... Давай выпьем лучше. За что, Иван Александрыч?
      -За то, чтоб нас раньше времени в отставку не отправляли,- съязвил Пирогов, и Лариса с Анфисой утвердились в худших своих предположениях, генерал же сказал не без ехидства (я не знаю генерала, который не был бы расположен к злословию):
      -Так вас же не в отставку, а в запас посылают? А запас кармана не тянет...- и выпил один, не зовя никого в компанию, а за ним Пирогов и все прочие - одна Ирина Сергеевна не пила: была не в том настроении...
      Самсонов сидел молча, жевал мясо и время от времени с видом знатока разглядывал его жилы: все еще сомневался относительно их происхождения. Жуя челюстями, он столь же основательно молол умственными жерновами и разглядывал, что за мука оттуда сыплется: связывал воедино известные ему факты и соображал, что из этого выходит. Ирина Сергеевна больше к нему не обращалась. Валентин Парфеныч додумал и дожевал свой кусок, пришел к каким-то не понравившимся ему выводам и встал - явно прежде времени.
      -Надо идти... Пойдешь?- спросил он Ирину Сергеевну. Она оказалась между двух огней, помешкала, но длилось это недолго:
      -Нет... Посижу пока, Валентин Парфеныч...- Вражда обоих мужчин приняла вдруг настоящий и пугающий ее характер - особенно со стороны стрелка-охотника.
      -Жаль...- Он поглядел на нее с действительным сожалением.- Пройдусь пешочком до Анютина. Сюда четыре часа полем шел - обратно, наверно, столько же.
      -Сходи, сходи,- поддержал его Пирогов, а Самсонов продолжал, не глядя в его сторону, но его имея в виду:
      -Тут зайца видел. Жаль, ружья с собой не было... Ладно...- передумал он среди общего безмолвия: сидевшие за столом мало что поняли в скрытой перебранке, но поневоле к ней прислушались.- Здесь одна приглашала курятник поправить: надо сходить будет.
      -Пособи,- поддержал его Пирогов и в этом начинании тоже.- Все лучше, чем с ружьем по лесу шастать. А теперь еще и по городу...
      -Не скажите. Ружье - оно всегда пригодится. Даже в городе...- Самсонов косо посмотрел на него, и Пирогов не стал ни поощрять его, ни оспаривать, но с благоразумием отмолчался.
      Самсонов ушел - за ним через некоторое время и все прочие. Ирина Сергеевна дождалась золотой середины, поднялась, решив оставить компанию, но Иван Александрович властно остановил ее:
      -Останьтесь, Ирина Сергевна... Прошу вас!.. Тут один случай обсудить надо...- и Ирина Сергеевна вынуждена была остаться: открытое неповиновение сильней бы бросилось в глаза, чем образцовое послушание, а ей не хотелось уже служить предметом разговоров и сплетен, быть притчей во языцех. После этого и обе администраторши встали и откланялись: им все стало ясно...
      -Ну и что?- спросил Пирогов, оставшись вдвоем с Ириной Сергеевной.- Что скажешь?
      -Скажу, что хотела с тобой расстаться,- нисколько не тушуясь, объявила она ему.
      -Это понятно. Иначе б не обнималась у всех на глазах с Самсоновым. А почему?
      Она не стала тянуть с объяснением.
      -Потому что с женой твоей познакомилась...- и рассказала ему о посещении петровской десятилетки. Он слушал не перебивая, мотая на ус услышанное,- сказал только:
      -А мне и словом не заикнулась. Хитрая бестия.
      Это ее не устроило.
      -Все женщины таковы, Иван Александрыч. Пора бы знать это. Как руководителю женского коллектива.
      -Это точно,- согласился он, припомнив ее собственное недавнее поведение.- Ладно, разберемся как-нибудь. Все уладится.
      -Как, Иван?.. Я теперь с тобой, как прежде, жить не смогу. Она у меня перед глазами маячить будет.
      -Обойдется,- повторил он и не нашел ничего лучшего, как предложить:- Я тут с собой постель взял, простыни с пододеяльником... На всякий случай. Жаль, тепло пропадает... Останешься?
      Она не разозлилась даже, а изумилась:
      -Ты постель теперь всегда с собой носишь?.. Нет конечно.
      -Почему?
      -Не хочу.
      -Будешь другого искать? Свободного?
      -А почему нет? Может, найду себе парня порядочного да неженатого.