.. Сорок сороков! А недалеко от Мидэ-гуна торчала какая-то ступенчатая, непонятная Багу постройка, сильно напоминающая пирамиду, - прикрыл глаза и вызывал в памяти комментарий великого Чжу Си на двадцать вторую главу "Бесед и суждений" Конфуция...
      - Баг... - Легкое прикосновение вернулоло к действительности; Баг взглянул на часы. Медитация продолжалась семнадцать минут. Баг, давай вниз спустимся. Холодно... - Стася стояла рядом, немного позади него. - Я замерзла...
      - Зайдем в храм? - спросил Баг, разминая застывшие кисти рук и с удовольствием отмечая, что в голове стало пусто и ясно.
      Стася кивнула.
      "Интересно,- думал Баг, шагая вниз по крутой лестнице и осторожно поддерживая Стасю под локоток. Спуск с последнего, тридцать третьего яруса пагоды был делом долгим, он и летом занимал минут двадцать, а уж зимой идти приходилось еще медленнее, с особой осторожностью: кое-где ступени деревянной лестницы обледенели; оставалось время подумать о мирском прежде, чем очистить мысли перед входом в храм, - а отчего же местные вэйбины не наведываются к Крюкам? Не несут дозор у их хаты? Хотя дозор постоянный - это, пожалуй, слишком... Но ведь даже разговора со стариками, судя по всему, не было. А ведь первая мысль - что есаул дома объявится. Банально, но тем не менее. Однако ж вэйбинов нет как нет. Занятно... Ведь предписание-то всем было разослано, и пока его никто не отменял... А что это значит? Это значит, что поиски не закончены, не прекращены. И все местные Управления обязаны продолжать их по мере сил. То есть до достижения результата или до получения соответствующего распоряжения из Александрии... А вот кстати: почему же в Мосыкэ поиски не ведутся или ведутся как-то странно, по упрощенной схеме? Быть может, они, эти вэйбины местные, в засаде сидят? Затаились в соседнем доме? И их потому не видно? Нет, это вряд ли: в Тохтамышевом стане всяк всякого знает, и появление чужаков, тем более озабоченных наружным наблюдением, не прошло бы незамеченным. Стало быть, и нет там никого. Отчего так?"
      Они вышли из пагоды и, обойдя легко одетого дородного послушника, машущего метлой что твой снегоочиститель - снег отступал перед ним в ужасе, направились через мостик к "Залу колеса исполнения желаний".
      С каждым шагом Баг чувствовал, как суетные мирские мысли отдаляются, становятся незаметнее, осыпаются, как мелкие песчинки с каменной глыбы под дуновением благостного ветра, а на душу снисходит ни с чем не сравнимый покой. Бледное лицо идущей рядом Стаей тоже очистилось, взгляд исполнился умиротворения, а губы тронула легкая, задумчивая улыбка.
      Осторожно приподняв плотный стеганый полог, свисающий по случаю холодов с притолоки, Баг приоткрыл дверь и пропустил Стасю в зал.
      Красные лаковые колонны уходили вверх, меж огромных потолочных балок, к сумраку сводов. Бронзово светились в неярком свете статуи архатов по правую и левую руку, а в середине, на постаменте, обтянутом толстым желтым, расшитом лотосами шелком, возвышалась огромная статуя бодхисаттвы - мягкие, всепрощающие, исполненные сострадания улыбки тысячи лиц легко колебались в сизом дыму, поднимающемся от благовонных палочек, курившихся в пяти больших треножниках. Тысячи глаз божества глядели в вечность.
      Здесь было теплее: по бокам от входа тлели в старинных жаровнях алые жаркие угли; и многолюдно, но - пронзительно, гулко тихо, лишь еле слышно разносилось бормотание молящихся да потрескивало в жаровнях; Баг и Стася, совершив земной поклон, купили два пучка сандаловых палочек и стали терпеливо дожидаться своей очереди преклонить колена перед бодхисаттвой и обратиться к Гуаньинь с молитвой о ниспослании милости и научении милосердию.
      Внезапно басовитый рев большого гонга потревожил спокойствие храма: из темноты бокового прохода левого придела появился пожилой монах-ханец с длинной вереницей четок на шее и совершенно седой жидкой бородой; за ним следовало несколько молодых монахов, несших лестницу.
      Торжественно ступая, седой монах вышел на середину зала, повернулся лицом к статуе Гуаньинь и почтительно протянул в сторону божества большой футляр для свитков, который до того бережно прижимал к груди. Троекратно поклонился Тысячеликой, а потом, обернувшись лицом к прихожанам, воздел футляр над бритой головой и неожиданно низким голосом возгласил:
      - Храм Света Будды даровал гатху!
      Молодые монахи, до того стоявшие поодаль; приставили лестницу к ближайшей левой от статуи колонне; один забрался на нее и проверил торчавший довольно высоко из колонны крюк: все в порядке. Тогда седой неторопливо двинулся к нему, со всей возможной осторожностью поставил футляр у колонны, откинул костяную скрепу, бережно извлек свиток и через других монахов передал наверх. Едва слышно шурша, свиток развернулся во всю длину...
      Хотя сил "инь ян" и две, но един Великий Предел.
      Небо и Земля - две сути, но един исток всех дел.
      Кошка с собакой дерутся, но победит обезьяна;
      Однако победа ей впрок не пойдет,
      прочитал Баг. Монахи между тем, подхватив лестницу, поклонились свитку и скрылись в темноте.
      "Ничтожный монах Баоши-цзы", - гласила скромная подпись в нижнем левом углу. И еще ниже, мельче: "В шестой день двенадцатого месяца в Мосыкэ переписал хэшан Цзы-цзай".
      "Амитофо! Так вот откуда и куда летел голубь!"
      Гостиница "Ойкумена",
      7-й день двенадцатого месяца, четверица,
      раннее утро
      В четверть восьмого Василий Казаринский - со вчерашнего дня шевелюра его стала значительно короче и уши торчали особенно вызывающе, но сдержанный Баг не стал интересоваться причиной - взглянул на Ивана Хамидуллина, потом посмотрел на Бага, получил в ответ утвердительный кивок и взялся за телефон.
      Они сидели все в том же номере гостиницы "Ойкумена". Стася, сославшись на крайнюю усталость, еще вчера, сразу по возвращении из города, отправилась спать да так с тех пор из своего номера не показывалась, - Баг принял это с облегчением, ибо вновь возникший меж ними флер отчуждения верно, но неотвратимо перерастал в стену. А без десяти семь явились два студента. Казаринский и Хамидуллин. Двое из трех. Цао Чунь-лянь отсутствовала.
      Это было довольно-таки странно. Чунь-лянь славилась истинно ханбалыкской пунктуальностью: она не опаздывала никуда и никогда; то есть ни Казаринский, ни Хамидуллин не могли вспомнить ни одного подобного случая. Пожав плечами, Баг предложил намаявшимся в поисках студентам, усталым и донельзя довольным - хотя они и старались того не показывать, да где там! - горячего чаю с пирожками, который заказал заблаговременно. Подождем.
      Однако ж когда стрелки на стенных часах - простых и в то же время изящных, исполненных в виде колеса перерождений и с неброской надписью "Ойкумена" в нижней части циферблата - показали, что девушка опаздывает уже почти на четверть часа, студенты переглянулись. Баг посмотрел на них вопросительно.
      - Давайте подождем еще, драгоценный преждерожденный Лобо, - неуверенно предложил Казаринский. - Незнакомый город, может... заблудилась?..
      Баг пожал плечами. При желании можно заблудиться где угодно, почти в каждом городе есть места, будто специально для того предназначенные; в Мосыкэ например, Малина-линь"1, район местных хутунов, а хутуны - вещь специальная, там сам Яньло ногу сломит совершенно запросто. Не зря мосыковичи до сих пор говорят: "Мало ли малин в Малина-линь!"; прежде они плутали там в богатых зарослях густых малиннников, а нынче - в хитропутьях хутунов...
      Яньло-то, может, и сломит себе ногу. А розыскник - не должен. Не имеет никакого права.
      "Амитофо... Не случилось бы чего... - подумал Баг встревоженно. - Я тоже молодец: нашел, кого вызвать. Девчонку!"
      И когда в четверть восьмого Казаринский, переглянувшись с Хамидуллиным, вопросительно посмотрел на него, Баг, совершенно верно истолковав намерения Василия, кивнул: давай, звони.
      1 Последний иероглиф, составленный из двух стоящих вместе знаков, обозначающих "дерево", обычно переводится как "роща". Что же касается сочетания иероглифов "малина" (на ли на), то по поводу его трактовки мнения переводчиков разделились. Е.И.Худеиьков склоняется к тому, что здесь мы имеем дело всего лишь с транскрипционным обозначением известной ягоды; по его мнению, в этом районе Мосыкэ в прежние времена были богатые малинники. В доказательство он приводит поговорку мосыковичей, процитированную X. ван Зайчиком: "Мало ли малин в Малина-линъ!" Э.Выхристюк же склонна трактовать это сочетание иероглифов по смыслу: ма ли на значит "лошадь, удостаивающая своим посещением клетку для птиц"; все название, таким образом, надо переводить как "роща, где лошади посещают птичьи клетки". Смысл этого выражения, однако, при всем его нзяществе, остался не вполне ясен даже самой переводчице.
      - Никто не отвечает... - удивленно доложил студент, прилежно отслушав минуту гудков. - Наверное, отключила звонок. И в номере ее нет. - И снова с недоумением посмотрел на Хамидуллина. Тот пожал плечами, хотя и на его невыразительном лице недоумение читалось достаточно ясно.
      - Ладно, - подвел черту Баг и легонько хлопнул ладонью по чайному столику. - К делу. Рассказывайте. А там, глядишь, и где преждерожденная Цао, выясним. Начинайте, Казаринский. По порядку.
      Василий кивнул ушастой головой.
      - Значит, так... - смутился, взял другой тон. - Докладываю, драгоценный преждерожденный ланчжун Лобо. Согласно вашего распоряжения, мы, заселившись этажом ниже, собрались в покоях прер... преждерожденной Цао и стали обдумывать все то, что вы нам рассказали. - Он положил на столик несколько листков распечаток и фотографию Крюка. - Всесторонне обсудив задание, - Василий даже покраснел от усердия и оказанной ему чести, - мы вошли в местную сеть и убедились, что данный преждерожденный в списках разыскиваемых лиц не числится ("Еще как числится! Только это специальные списки!"), обнаружили, что это действительно есаул Максим Крюк, начальник срединного участка Управления внешней охраны Александрии Невской, - глаза Казаринского хитро блеснули ("то есть для начала они меня проверили..."), - и решили вести поиски по трем направлениям. Основываясь на переданной вами его характеристике, мы посчитали, что главными характеристическими чертами из всех вами перечисленных можно счесть следующие. Что есаул Крюк набожен - это раз, - принялся азартно загибать пальцы Василий, - что он отцелюбив - это два, и что он - дорожит своей внешностью, это - три.
      - Ну-ну, - подбодрил Василия Баг. Все это он действительно упоминал: в православной истовости среди знакомых Бага Крюк уступал, пожалуй, только Богдану, к родителям в Мосыкэ он ездил чуть не каждый отчий день, а уж его знаменитые усы были известны любому, кажется, вэйбину Александрии, не говоря про Козаков, - и если Крюк отсутствовал на месте, то, значит, оказывал быструю холю усам в ближайшем заведении под вывеской "Стрижка-брижка". - И дальше?
      - Мы рассуждали так, - Василий глотнул чаю, - если набожен, стало быть, надо проверить церкви. Ведь тогда он должен часто бывать на службе и у исповеди, и священники могли его запомнить, тем более - с такими усами.
      - Разумно,- кивнул Баг.
      - Ага... Дальше - отцелюбив. Родители его проживают здесь же, в Тохтамышевом стане. Значит, мог к ним заходить. Но... мы решили, что будет несообразно тревожить людей, ведь у нас практическое занятие. Да мы и не обладаем соответствующими полномочиями. - Василий смущенно кашлянул. - Скоро новый год, и мы решили проверить торговые ряды на предмет, не видел ли какой лавочник нашего есаула... Мы предположили, что преждерожденный есаул может приобрести такой лубок с целью подарить отцу и матери...
      - Замечательно,- кивнул Баг. Действительно, новогодние благопожелательные лубки, кои спокон веку принято было вывешивать на входных дверях и в первую голову дарить родным и близким, начинали появляться в продаже в первых числах двенадцатого месяца; обычно лубками старались обзавестись заранее - купить самые лучшие, оригинальные, новые, а к самому празднику на лотках оставались только одни избитые сюжеты: вроде улыбающихся Деда Мороза и Лао-цзы, подносящих огромный спелый гранат, что символизировало грядущее многодетство, или - летучей мыши-чоха, название которой созвучно чтению иероглифа "счастье". Лубки же с новыми сюжетами расхватывали седмицы за две, а то и за три до самого праздника.
      - И наконец - что дорожит внешностью. Конкретно - усами. - Казаринский поднял фотографию Крюка вверх и продемонстрировал ее собравшимся, указывая пальцем на предмет гордости есаула. - Это говорит о том, что данный преждерожденный должен часто посещать заведения, где усы причесывают и... безусый Василий обернулся к Хамидуллину, - что там с ними еще делают...
      - Стригут. Подравнивают, - уточнил бесстрастный Хамидуллин.
      - Ага... Вы сказали, что усы у него в последний раз были растрепанные. Мы посчитали, что мастера ножниц и расчески также вполне могли запомнить частого посетителя.
      "Что ж, для начальных курсов неплохо, головы у них варят, из всего того, что я им наговорил, выбрали лучшие, пожалуй, признаки. Это и впрямь самые характеристические черты Крюка... хотя детский сад, конечно, полный... Тут же на две седмицы только одних опросных трудов по всей Мосыкэ. Ну да ничего: научатся. Все когда-то происходит впервые. Главное - уже научились слушать и стараются выхватить самое существенное. Ну а если из этих версий за день им удалось еще и хоть что-то выжать, то получат зачет, ибо это - чудо", - подумал Баг, а вслух сказал:
      - Пожалуйста, продолжайте.
      - Вот такой был план.- Казаринский улыбнулся. - Мы распределились по всем трем направлениям. Я - по части стрижки-брижки,- студент погладил свою почти утерявшую волосы голову, - прер... преждерожденный Хамидуллин - по церквам, - Баг нарочито не обращал внимания на то, что Василий нет-нет да и срывается на упрощенные формы обращения,- а преждерожденная Цао - по лубкам.
      - И что же, вы за один день побывали во всех заведениях города Мосыкэ, где честные подданные могут оказать холю усам? - Баг постарался скрыть так и рвущуюся наружу иронию, но, видно, недостаточно тщательно, ибо Василий Казаринский густо покраснел.
      - Нет, драгоценный преждерожденный ланч-жун Лобо, я на это и не рассчитывал. Но я рассуждал так, - Василий сглотнул, - что уж если где что-то понимают в усах козаков, так это в Тохтамышевом стане.
      "Хвала Будде! Уже лучше..."
      - И что же?
      - Таких заведений в пределах стана оказалось ровно девять. Но ни в одном из них есаул Крюк замечен не был. Правда, в трех из них мне удалось, Казаринский гордо приосанился, - разговорить мастеров и, болтая о том, о сем, невзначай показать им фотографию. Пришлось пожертвовать волосами... Они опознали его как постоянного посетителя, но это было несколько лет назад, когда сам Крюк проживал в Тохтамышевом стане.
      "Еще бы! Да если бы Крюк сунулся хоть в одну "Стрижку-брижку" в стане, то уже в тот же день об этом знали бы и Матвея, и все соседи".
      - Ничего,- утешил Василия Баг,- вы проработали версию, которая ничего не дала, но, как говорил еще великий Конфуций, отсутствие плодов на грушевом дереве - есть тоже своего рода плод.
      - Сегодня я планирую расширить сектор поисков, - пробубнил Василий, явно смущенный, - начну с ближайшего Ярилова, а там...
      "Волос на голове не хватит..." - подумал Баг и прервал студента:
      - Это будет позже. - Прикурил. - А что у вас, преждерожденный Хамидуллин? В вашем ведении, сколько я понял, оказались церкви?
      - Точно так, драгоценный преждерожденный ланчжун Лобо, - кивнул невозмутимо Иван. У Бага уже в ушах звенело от бесконечных "драгоценных преждерожденных", но предложить студентам перейти на сокращенные формы обращения ему, как временному наставнику, было никак не сообразно. - У меня церкви. Православных церквей и храмов в Мосыкэ ровно триста сорок три. Включая подворья монастырей. Я сосредоточился на главном. С моей точки зрения главном. Поскольку есаул Крюк - козак, логично предположить, что он посещает церковь в районе, заселенном козаками. И эта церковь должна иметь к козакам самое непосредственное отношение. Не только географически, но и исторически. Такая церковь есть одна. Именно: церковь Всех Святых, где хранится рака с мощами Михайлы Тохтамышского. В просторечии - Михайлы Козацкого. Расположена в Тохтамышевом стане. Я провел сетевое разыскание и выяснил про Михайлу буквально следующее, - ровным голосом доложил Хамидуллин, ловко извлек из-за пазухи сложенный листок и развернул его. "Основательный молодой человек, - подумал Баг, несколько опешивший от такой скрупулезности. - Похоже, вскоре ни один архив не сможет скрыть от него и волоска своих тайн". - История его восходит к посольству хана Тохтамыша в 1382 году. Михайло был сотник одного из приданных посольству отрядов. После возвращения в Тохтамышев стан козаки стали замечать за ним странное. Михайло сделался задумчив, много молился, истово соблюдал посты. Однажды, так гласит предание, его ближайший друг застал Михайлу на удаленной поляне в лесу. Одетый в одну длинную рубаху на голое тело Михайло стоял посредине. А вокруг него собрались волки с волчатами, олени с оленятами, зайцы... э-э... - Хамидуллин глянул в бумажку, - с зайчатами, на ветвях же окрестных древ сплошь сидели... э-э... - он снова заглянул в бумажку, - разные птицы. С птенцами. Михайло читал им проповедь о скором наступлении рая на земле. Животина... э-э... внимала. После того козаки стали относиться к Михайле как к божьему человеку. В конце жизни Михайло Тохтамышский возложением рук стал исцелять страждущих, а после смерти был причислен к лику святых. Его мощи и хранятся в левом пределе церкви Всех Козацких Святых. На протяжении веков мощи Михайлы Тохтамышского являли верующим разнообразные чудеса. Он также считается всеордусским покровителем козачества, - все также ровно, бесстрастно, словно зачитывая выдержку из словаря, закончил студент и замолчал.
      - И что же? - выслушав этот скупой исторический экскурс, поинтересовался Баг. Его разбирал смех.
      - Делаю вывод о том, что если искомый есаул Крюк и пошел бы в церковь, то только в церковь Всех Святых. Скорее всего, на литургию. Я уже был там на вечерне и собираюсь к литургии нынче же. - Хамидуллин был неподражаемо серьезен.
      - Иными словами, вы не считаете... - начал было Баг, но его перебило пиликанье телефонной трубки.
      - Слушаю, - сказал он, машинально бросив взгляд на часы: без двадцати двух восемь.
      - Драгоценный преждерожденный ланчжун Лобо? - услышал Баг голос отсутствующей в номере студентки из Ханбалыка по имени Цао Чунь-лянь. Ханеянка говорила отчего-то шепотом. - Ваша ничтожная студентка нижайше просит вас возможно скорее прибыть по адресу: Спасопесочный переулок, дом восемь.
      Богдан Рухович Оуянцев-Сю
      Городская управа Мосыкэ,
      6-й день двенадцатого месяца, средница,
      первая половина дня
      Богдану с юности нравилась Мосыкэ: уютная, тихая, чистая и сухая. Готовясь к сдаче экзаменов на степень цзюйжэня, он почти два месяца работал в мосыковских библиотеках, содержавших подчас уникальные материалы по некоторым вопросам древнего византийского права; на ту пору, полтора десятка лет назад, про "Керулены", как говорится, и лапоть не звенел, и каждое утро Богдан, наскоро похлебав кофею, покидал комнатку, снятую в Малокаковинском переулке, назади делового высотного дома, подле коего неутомимо крутилась эмблема "Воздухофлота" - громадный голубой глобус с востроносым воздухолетом на привязи, - и торопливо, предвкушающе шагал к станции подземки на Смоленской площади... и его ждали - книги, книги, книги... С той поры Мосыкэ стала для Богдана зимним городом; приезжая туда в ноябре или декабре, - когда не успеваешь заметить дня, а вечера грустны и протяжны, как далекие гудки поездов, и наполнены щемящим светом ничьих фонарей и чужих окон да летучими просверками морозной пыли, невесомо путешествующей в чернильной глубине безветрия, - он словно бы возвращался в молодость; а в лето или по весне то была как бы и не совсем Мосыкэ.
      И сейчас он не отказал себе в удовольствии, став ненадолго снова юнцом (а то как сговорились все: повзрослел, заматерел), проехаться в гулкой полупустой подземке, а потом, выйдя на Киевском вокзале, неторопливо пройтись, разгульно помахивая легким своим чемоданчиком, от Дорогомиловской улицы по набережной Тарсуна Шефчи-заде до самой гостиницы "Батькивщина", где, не имея уверенности, что управится за день, собирался взять номер на пару суток.
      Пахло, как всегда почему-то пахнет зимою в Мосыкэ, - снегом, хлебом и бензином. Черная среди двух заиндевелых набережных, с зубчатыми обколами белого льда по краям, нескончаемо осваивала медлительные извивы русла Мосыкэ-хэ и чуть дышала туманом на морозе. Невидимое солнце, как кошка на батарее, грелось где-то прямо на облаках; пушистое небо исходило белым светом и было необъятным, плоским и тихим, словно заснеженная Русь.
      Слегка отдохнув с дороги и плотно позавтракав в ресторанном буфете буквально за несколько чохов - патриархальная Мосыкэ исстари славилась низкими ценами, - Богдан снова, уже совсем с пустыми руками, окунулся в бодрый дневной морозец. Он решил первым делом нанести визит вежливости в городскую управу, градоначальнику Ковбасе. То, что делом, связанным исключительно с жителями Мосыкэ, - во всяком случае на первый взгляд, - вдруг занялся залетный из столицы сановник, который вдобавок счел для себя возможным даже не повидаться с местным начальством и не поставить его в известность о своем прибытии, - могло бы быть, и вполне справедливо, расценено как вопиющая бестактность. Богдан уважал Ковбасу и оказаться бестактным никоим образом не желал.
      Чтобы подчеркнуть почтительность к местным властям, он, прибыв к красному зданию городской управы, выстроенному в позапрошлом веке в модном тогда основательном кубическом стиле "Кааба в тундре", записался на прием к Возбухаю Недавидовичу как обычный подданный, не сообщая ни ученой степени, ни чина; просто "по личному делу". Пришлось подождать в приемной, конечно, - но торопиться Богдану было покамест некуда, а думается в очереди не хуже, чем в домашнем кресле.
      Правда, думать толком было еще не о чем, Никаких новых данных, помимо того, что он узнал вчера не выходя из дому, Богдан не имел. Памятуя установившиеся у него летом с Крякутным доверительные отношения, он позвонил ему нынче спозаранку - и в ответ на свой вопрос услышал, как и ожидал, что старый безбожник никому ничего о деле пиявок и оболваненных Игоревичей не рассказывал. Богдан порадовался, что могучий старик хорошо переносит газетный, а теперь уж и литературно-идейный шум и треск вокруг своего имени. Когда минфа осторожно тронул эту тему, тот сказал лишь: "Капуста нынче хороша уродилась, а больше мне ничего не надо". Потом помолчал и добавил: "Кто не работает, тот говорит". Пока Богдан размышлял, что бы еще спросить, Крякутной опять добавил: "От Джимбы вам низкий поклон. Он с супругами по-прежнему у меня проживает. Славно все трое трудятся, от души... А и нам с Мотрею тоже повеселей". И Богдан порадовался: симпатичный ему миллионщик, сделавший неверный шаг, судя по всему, твердо встал на правильный путь. Решив более не беспокоить старца, Богдан от души пожелал капусторобам всего наилучшего и откланялся в полной уверенности, что Крякутной говорит правду и в этой истории безупречно честен. А самообладание его и твердость духа вновь вызвали в минфа неподдельное восхищение.
      Вот и все, что он успел положительного за первую половину дня.
      Мыслей не было - лишь подозрения да истовая молитва, чтобы худшие опасения, закравшиеся в душу еще в кабинете Мокия Ниловича, не подтвердились. Но молитва молитвой. Господь-то милостив, да человек-то шалостлив...
      В приемной Ковбасы Богдан провел не менее получаса, прежде чем его пригласили наконец в просторный, немного тяжеловесный кабинет Возбухая Недавидовича.
      Грузный, под стать своей управе, седой богатырь сидел в глубине помещения за громадным столом, заставленным похожими на понурых одногорбых верблюдов телефонами, посреди коих лукаво скалился, опираясь на свой посох, самшитовый царь обезьян Сунь У-кун - благородная, ручной работы безделица, выделанная, судя по некоторым особенностям стиля, не тут, а в самой Цветущей Средине. Богатырь поднял на вошедшего сановника свои небольшие внимательные глазки; лицо градоначальника на миг замерло в усилии припоминания - а потом озарилось бескрайней, как его родная Сибирь, улыбкою. Ковбаса встал из-за стола, гостеприимно раздвинул руки и пошел Богдану навстречу.
      - Ба! - изумленно и радостно гаркнул он так, что стакан при стоявшем на отдельном столике графине тоненько запел с перепугу. - Какими судьбами? Богдан... Богдан Рухович, правильно?
      - Правильно, - сказал Богдан, невольно улыбаясь в ответ.
      Они обнялись.
      Родился Ковбаса в семье сибирских козаков на Урале, в Сверловске, исстари прославленном производством лучших в Ордуси сверл и буров, а потом и более сложных машин для нефтегазовой и горной промышленности - хотя мать его, как помнилось Богдану, смолоду, кaжeтcя, была мосыковичкою; Ковбаса немало гордился своим козачье-таежным происхождением, но и с материнским мосыковским козачеством какие-то связи поддерживал. Начинал он на насосном заводе там же, в Сверловске; но, вероятно, как раз мосыковский корень в свое время потянул его обратно, из сурового, каменного Зауралья в хрустальную равнинную Русь.
      Пять лет назад Богдан, свежеиспеченный цзиньши законоведения, специализировавшийся тогда на вопросах взаимодополнительности этической и бюрократической составляющих права, удостоился включения в состав судей на приеме государственного экзамена у избранных народом соискателей поста градоначальника Мосыкэ1. Это было первым назначением такого рода в жизни Богдана; он страшно волновался, стесняясь решать судьбы людей, которые в большинстве своем были старше него, - но постарался выполнить свой долг с наивозможной добросовестностью, непредвзятостью и старательностью. Впрочем, по крайней мере непредвзятым остаться было довольно просто - письменные сочинения, как с ханьской древности было заведено, подавались анонимно, под девизами, и Богдан недрогнувшей рукою поставил высший балл сочинению по законоведению, шедшему под лозунгом "Омуль да кедр лучше всяких недр".
      1 В одном из комментариев к "Делу незалежных дервишей" нам уже приходилось останавливаться на ордусской практике занятия местных руководящих постов. Назначению на вакантную должность должна была предшествовать так называемая "просьба народа". Жители уезда, после соответствующего обращения к ним улусных властей, начинали выдвигать людей, каковые по тем или иным причинам казались им достойными для занятия данной должности. Количество выдвигаемых не ограничивалось, но затем обязательно проводилось "подтверждение просьбы". Имеющие право голоса жители уезда сходились на просительных участках и заполняли соответствующие документы, отдавая свой голос тому или иному выдвинутому. Окончательный список формировался из кандидатов, в день подтверждения просьбы набравших не менее десяти процентов от списочного состава уездных просителей, которых иногда на западный манер называли "демандератом" (от европейского "to demand", "demander" - "настойчиво просить"). Список выдвинутых таким образом лиц поступал в улусную Палату Церемоний, которая назначала срок проведения специальных экзаменов для претендентов. Экзамены подразделялись на четыре этапа: "забота о душе народа" (здесь проверялись познания кандидата в литературе, живописи, кинематографии, музыке, философии, законоведении и истории), "забота об уме народа" (проверялись познания в естественных и педагогических науках), "забота о теле народа" (проверялись экономические и агрономические познания, а также умение их применять в конкретных ситуациях) и "забота о среде народа" (проверялись начатки экологических познаний кандидата и степень его любви к природе родного края). Набравший на экзаменах наибольшее количество баллов назначался великим князем (ханом, ильханом, бадаулетом, премьером и пр.) данного улуса на искомую должность.
      Он был несказанно рад, когда выяснилось, что и остальные судьи оценили это сочинение так же высоко - и что написано оно коренным сибиряком Возбухаем Ковбасою, который еще на церемонии предварительного представления соискателей судьям чем-то неуловимо понравился Богдану. После оглашения результатов Богдан и Возбухай слово за слово разговорились - и кончилось тем, что они в ресторане "Истории" (лучшей александрийской гостиницы, в коей спокон веку, по обычаю, селились лишь знатоки древних текстов и черепков, именитые староведы, древнекопатели, каллиграфы и иные столпы культуры, без мудрого слова коих любое общество превращается в бабочку-однодневку, живущую злобою мига единого и не ведающую Пути; только в межсезонье, когда много номеров пустует, в "Историю" рисковала соваться чиновная братия и иже с ними) изрядно поднабрались в тот вечер "Мосыковской особой". Богдан и смолоду не жаловал крепких напитков, предпочитая, если уж подошло ему пить, вина Крыма - легкое и веселое, как мосыковский морозец, "Гаолицинское" или сладостный, истомный "Черный лекарь"; но с такой таежной глыбищей, как седогривый Возбухай, сие было никак не возможно...
      - Почему не предупредил, еч Богдан?
      - Собственно, прер еч Возбухай, я еще вчера и сам не ведал, что тут окажусь...
      - Али случилось чего? Да ты присаживайся! Только что с воздухолета? Позавтракать успел? Велеть чаю?
      - Все в порядке, и позавтракать успел, и душ принял в гостинице... Не хлопочи, прер еч. Не хочу тебя отвлекать от дел, просто ради первого дня почтение свое засвидетельствовать зашел.
      - А почему в общем порядке? В очереди небось сидел...
      - Сидел, - согласился Богдан. - Полчаса каких-то. Челобитчиков немного у тебя, прер еч Возбухай. Видать, сообразно город ведешь...
      - Как умею, - скромно, но явно полыценно согласился Ковбаса. - Все одно не понимаю, почему хоть через секретаря не предупредил... Именно потому, что челобитчиков мало - я бы их всех ради такого случая подвинул.
      - А вот это было бы уже несообразно, - качнул головою Богдан. Поправил пальцем очки. - Да и, кроме того, хотел тебе так смирение свое продемонстрировать, поскольку приехал сюда не просто, но с делом.