Но все ж таки момент вполне верного домысливания у автора был налицо.
      А у баку в романе "Ген Ра" Крякутной-Медовой, тоже вполне ожидаемым образом, рисовался мудрым и прозорливым старцем, решившим под видом борьбы с опасными исследованиями во всем мире - притормозить генные дела именно в Ордуси и дать таким образом Америке и Европе вырваться вперед, ведь в этих-то уж краях, разумеется, из подобных открытий оружия ни за что ковать не станут, а примутся использовать единственно во благих врачевательских целях. Но где-то в тайных и сумрачных подвалах Управления этического надзора мерзкие тоталитарные научники все ж таки довели исследования Крякутного до конца - и завладевшие открытием ордусские спецслужбы подло использовали его против своих же бояр, склоняющихся к вере в бога-обмен, чтобы их запрограммировать на ненависть к идеалам баку. Но и из этой затеи ровно так же ничего не вышло: пиявки не сумели сломить волю тех, кто уверовал в частнорабскую свободу, и бояре опять-таки предпочли геройски гибнуть.
      И здесь момент верного домысливания был налицо.
      Странно.
      Разбушевавшаяся за последнюю седмицу склока вокруг плагиата не добавила ни хемунису, ни баку авторитета и любви народной; над обеими сектами лишь пуще смеялись - уже совсем откровенно, в лицо. Сюжеты обеих книг, при верно угаданных элементах подлинного развития дел, были на редкость нелепыми, чтобы не сказать грубее; и нынешняя буря высвечивала их нелепость особенно отчетливо. Драть дружка дружке бороды из-за этакой ерунды выглядело не в пример глупее, чем даже из-за проблемы, хоронить иль не хоронить мирно стынущего в красиво заиндевелой мосыковской гробнице египетского фараона. Посмотрев соответствующие документы, Богдан почти без удивления выяснил, что некоторым сектантам и самим стало тошно от свары; за истекшую седмицу ряды хемунису, громко о том заявивши, покинули и шумно окрестились три человека, а из баку, не привлекая лишнего внимания, сбежали в простые идолопоклонники целых шестеро.
      Зато из-за границы наехала в Мосыкэ целая, что называется, делегация европейских гуманитариев - поддержать баку в столь судьбоносный момент. Похоже, в Европе, где "Ген Ра" мгновенно стал известен, всерьез решили, будто в романе описана тщательно скрывавшаяся ордусскими спецслужбами правда, и героическому литератору, сдернувшему с неприглядных тайн империи покрывало секретности, грозит нешуточная опасность.
      Небезынтересным было еще одно обстоятельство. В разгар газетных разоблачений Крякутного, еще в середине девятого месяца, у мосыковского градоначальника Возбухая Недавидовича Ковбасы прошла очередная, вошедшая у него в обычай ежегодная встреча с ведущими мастерами изящного слова всех конфессий, представленных в опекаемом им граде. Присутствовали там такие столпы ордусской словесности, как великий Иван Лукич Правдищев, недавно вновь заявивший о себе как самый искренний и небесноталантливый православный писатель империи изданием очередного тома монументального труда "Две тысячи лет вместе" - о противуречивом, но обоюдопользительном взаимовоздействии семитских и славянских народов со времен Христа до наших дней; был потомок древнего арабского рода Исламбек Курайшитченко, навсегда вошедший в историю убедительнейшим и поэтичнейшим художественным исследованием человеколюбивой сути учения Пророка Мохаммеда; присутствовали и братья-соавторы Цирельсон и Кацнельсон, всей душою влюбленные в среднерусскую природу и вот уж восемь лет подряд выпуск за выпуском издающие в Мосыкэ проникнутую неподдельным восхищением перед неброской красою здешних мест серию пространных, с бесчисленными цветными картинками очерков "Люби и знай свой край"...
      Посетили градоначальника и Кацумаха с Хаджипавловым.
      Так вот, как гласил опубликованный отчет о встрече, Возбухай Недавидович затронул, в частности, тему поступка Крякутного и его последствий. Затронул он тему очень осторожно, тактично, и суть его высказываний сводилась к тому, что шума вокруг этой неоднозначной проблемы нынче чересчур уж много, вряд ли это является истинно человеколюбивым по отношению к живому человеку, преждерожденному Крякутному - и было б, на личный взгляд самого Возбухая Недавидовича, в высшей степени печально, коли бы, вдобавок к тому болезненному интересу, который питают к указанным событиям средства всенародного оповещения, этой историей заинтересовались еще и властители дум и попробовали использовать ее как, например, сюжет или хотя бы отправную точку для своих повествований. "Надо быть милосердными", - сообщил Ковбаса.
      Реакция писателей была разнообразной. Иван Лукич, скажем, пронзительно вознегодовав, сразу заявил, что такое ему и в голову не могло бы прийти - мелка тема, мелка; "не тема, а семячки". А вот молодой Хаджипавлов, наоборот, тут же закусил удила и ответствовал, что оценивает подобные наставления как беспардонное вторжение власти в святая святых, в сокровенные тайники творчества, и потому никакими обязательствами себя не ныне, не когда-либо впредь связывать не намерен. "Ваше личное мнение можете держать при себе, уважаемый преждерожденный градоначальник! - яростно заключил он. - Ваше обывательское милосердие мне лично не указ!" Градоначальник, похоже, был искренне расстроен, извинился перед литераторами и постарался всячески сгладить возникшую неловкость.
      Незначительная и краткая перепалка так и осталась бы перепалкою, одной из бесчисленных перепалок подданных с властью, но не прошло и двух месяцев, как Хаджипавлоз издал целый роман с привлечением именно крякутновского сюжета, и Кацумаха, на встрече глубокомысленно отмолчавшийся, поступил так же.
      Несколько лет назад Богдану довелось лично встречаться с Ковбасой, и огромный, басистый, с буйною гривой седых волос на квадратной голове руководитель, истинный сибирский богатырь в летах, произвел на минфа самое благоприятное впечатление: рачительный, твердый в вере, немного простодушный, но до самозабвения внимательный к людям... Здесь, на взгляд Богдана, он допустил ошибку. Зная характер молодого и талантливого баку - да и характер литературного люда вообще - градоначальнику следовало бы понимать, что кто-либо из мирных творцов, внутреннюю свободу свою ставящих всего превыше, может взяться за крякутновскую тему единственно из чувства противуречия. Ежели власть считает, что нельзя, стало быть, не просто можно, но даже и должно, - такой подход среди творческих личностей был весьма распространен, и, честно говоря, Богдан не видел в нем ничего особливо худого. Творчество - это всегда сопротивление, всегда вызов тому, что сделано доселе, тому, что думают все; конечно, тут и меру неплохо бы знать, но... Знать меру - это самое сложное в жизни.
      "Да, - подумал Богдан. - Как это сказал Раби Нилыч? "Поручаю я тебе это скорей для разгона после долгого простоя, это не Асланiв какой-нибудь, тут все люди утонченные, трепетные, и ты человек душевный, тебе с этой публикой как раз будет с руки разбираться. Безопасно. Спокойно..." Удружил Раби, удружил. В стакане этой... м-м... бурной воды ковыряться..."
      К тому времени, как Фирузе с Ангелиною - обе порозовевшие, довольные, веселые - вернулись с прогулки и Богдану пришлось оторваться от "Керулена", дабы скоренько согреть обед, минфа уж понял, что начать все ж таки предстоит с Шипигусевой; а потом почти наверняка придется опять бросить дом и хоть на день, на два, да отправиться в Мосыкэ.
      Апартаменты соборного боярина ад-Дина,
      5-й день двенадцатого месяца, вторница,
      вечер
      Чуть дымясь в ранних сумерках, плыли назад сплошные валы серых сугробов на обочинах; влажно и смачно шипя шинами, торопливо перемигиваясь алыми колющими огнями, катили повозки. Вдруг затлели фонари в глухом поднебесье; спустя несколько мгновений щемяще слабый, нитчатый трепет, затерянный в стеклянных недрах, сменился могучим сиянием рыжих факелов - и спертый, пропадающий вечер раздулся в ярко освещенную просторную ночь.
      Договориться о встрече со знаменитой тележурналисткой удалось беспримерно легко. Погруженная, видать, в домашние заботы Катарина не вдруг вспомнила, как однажды Богдан уже надоедал ей вопросами - правда, в тот раз лишь по телефону; но, сообразив, что это звонит именно минфа Оуянцев, с коего, как ни глянь, начался недавний очередной всплеск ее славы, сделалась не по-дежурному, не настороженно приветлива, но радушна от души.
      Отчасти это радушие объяснялось, как понял Богдан, тем, что Катарина на неопределенное время превратилась в почти не выходящую в люди домашнюю затворницу и, вероятно, рада была как-то развеяться; менее десятидневья назад ее мужа, соборного боярина Гийаса ад-Дина, так жестоко пострадавшего и едва не обезумевшего бесповоротно вследствие мучительной борьбы личных убеждений с убеждениями, наговоренными при посредстве розовых пиявок, выписали наконец из лечебницы, где лекарям, не без путеводных наставлений и прямой помощи Борманджина Сусанина, удалось вернуть ему разум, духовную цельность и частично - телесную бодрость. После многих седмиц, проведенных в бессознательном состоянии, он был еще весьма слаб, и Катарина решила отбросить все дела и посвятить некоторое время мужу безраздельно. "Я от него ни ногой! - горячо сообщила Богдану Шипигусева. - Он один даже на улицу выходить боится, тем более сейчас столько снега, и здоровому-то человеку трудно... В больнице сказали, Гийас в полном порядке, но нужно набраться сил, и лучше домашнего тепла и заботы родных в такое время для человека ничего быть не может..."
      "Какая славная и самоотверженная женщина, - с искренним уважением думал Богдан, неторопливо ведя свой "хиус" памятной дорогой к дому Гийаса ад-Дина. - А Баг тогда все негодовал на нее, что не заботливая, - размышлял Богдан. - Надо будет рассказать ему... Обязательно расскажу, как он в ней ошибся. Ему будет приятно. А забавно, что он как раз уехал в Мосыкэ. Опять получается, что мы попадаем в одно и то же место... и опять чуть ли не одновременно..."
      В апартаментах боярина ад-Дина Богдан прежде бывал лишь единожды, и то буквально несколько минут, вместе с Багом. Тогда дом пустовал, был выстужен, выморожен безлюдьем и бедой.
      Теперь на дверях не было пломб, которые пришлось бы сначала срывать, а потом восстанавливать; замок незачем было вскрывать специальной человекоохранительной отмычкой... Уже на лестничной площадке ощущалось, что за дверью - жизнь, и покой, и уют; то ли изнутри неуловимо пахло стряпнёю, то ли какие-то дольки внутреннего света сочились... не понять. Просто тогда, летом, здесь было угрюмо, а нынче - ладно.
      Богдан позвонил, и вскорости дверь ему открыл сухой, сутулящийся человек средних лет в простом, но теплом, на подкладке, домашнем халате; Богдан с некоторой заминкой узнал известного ему доселе лишь по фотографиям боярина ад-Дина - так тот исхудал и ссохся. И пожалуй, постарел. Его смуглая от природы кожа не поблекла, но стала из коричневой - едва ли не бурой. И лишь глаза светились, выдавая потаенное, тихое счастье.
      - Э-э... - сказал Богдан, чуть растерявшись. Поправил очки. - Добрый вечер... Преждерожденный ад-Дин, если не ошибаюсь...
      - Нет, не ошибаетесь, - немного невнятно проговорил недавний страдалец. - Но вот вы...
      - Милый,-напевно раздалось откуда-то из бездны,- это, вероятно, ко мне.
      - А, так это вас ждет Катарина, - проговорил ад-Дин, и голос его потеплел. - Проходите, преждерожденный Богдан Рухович. Жена меня предупреждала, я вспомнил.
      Богдан пошел вслед за боярином; тот, не говоря более ни слова, шаркая мягкими, расшитыми золотой нитью туфлями с сильно загнутыми кверху носками, повел его поперек обширной прихожей, - мимо шкапов и полок с книгами и с курительными трубками, мимо низких столиков с "Керуленами", на полу подле коих сверкали узорочьем седалищные подушки...
      Они пришли; как раз в этой комнате, как помнил Богдан - единственной, в обстановке коей имелись хоть какие-то признаки существования на свете женского племени, летом среди баночек и скляночек с косметикой обнаружилась видеокамера, позволившая выявить злоумного Козюлькина. Ныне следы существования в мире женщин изрядно возросли - и посреди оных следов царила сама женщина; в тонком, но вполне воздержанном, без вольностей, халате с многочисленными кисточками на полах и на поясе, на солнечного цвета тахте уютно возлежала с книгою, подпирая голову рукой, заботливая и самоотверженная Катарина Шипйгусева.
      - Здравствуйте, Богдан Рухович, - сказала она, отрываясь от чтения.
      - Добрый вечер...
      - Вы не замерзли в дороге? Хотите чаю? Или, может, кофею? В это время года постоянно хочется в спячку, правда? Все время темно... Милый, сделай нам кофею, - не дожидаясь ответа Богдана, сказала она. - Мне с молочком. А вам, Богдан, с молочком? С сахарком?
      Богдан не сразу нашелся что ответить, а потом стало уж поздно - боярин Гийас ад-Дин мягко, чуть снисходительно улыбнулся, быстро кивнул несколько раз и, повернувшись, безропотно пошаркал еще дальше в глубину жилища. Глаза его по-прежнему лучились счастьем.
      "А вполне ли его вылечили?" - встревоженно подумал Богдан.
      - Присаживайтесь, что же вы...
      Богдан аккуратно присел в стоящее у тахты кресло.
      - До сих пор мне ни разу не удавалось вот так вот спокойно пожить дома, - чуть потянувшись, напевно произнесла Катарина. - Не было счастья, да несчастье помогло... Это русская поговорка такая.
      - Я знаю,- ответил Богдан.
      - А, ну конечно... Когда я увидела, как он ослабел и исхудал, я сказала себе: все, вздорная девчонка, хватит. Ближе, чем Гийас, у тебя нет человека; хотя бы пару седмиц ты должна посвятить исключительно ему и его здоровью. Дом, тепло, уют, нежная забота любящей жены... думаю, мы переоформим брак с временного на постоянный, в конце концов, мне тоже нужно гнездышко. Хотя, честно сказать, это все так непривычно... Все вдвоем, вдвоем, в четырех стенах... Вас мне просто Бог послал, Богдан. Это такая пого... а, ну да.
      "Пожалуй, не стану ничего рассказывать Багу",- подумал Богдан.
      - Правда, мне еще одна мысль пришла в голову, - доверительно поведала Шипйгусева, чуть понизив голос. - Думаю, ни один работник средств всенародного оповещения не имел, не имеет и уже никогда не будет иметь возможности столь близко и столь постоянно наблюдать процесс выздоровления человека, который был пиявками доведен до крайности. Он ведь едва не умер, Гийас... Едва-едва.
      Из коридора послышалось приближающееся мелодичное позвякивание и постукивание, и через несколько мгновений в комнату вырулил, катя перед собою изящный лаковый сервировочный столик с тебризскими кофейными пиалами, молочником и прочими принадлежностями неторопливого времяпрепровождения, выздоравливающий соборный боярин Гийас ад-Дин. Костистые, худые коричневые ладони чуть ерзали по ручкам столика; эта простая работа была явно непривычна хозяину апартаментов, но явно доставляла ему удовольствие. Соборный боярин вплотную подвел екающий колесиками столик к дивану, на коем возлежала Катарина, и принялся аккуратно разливать кофей в пиалы. Пальцы его немного дрожали, но он старался донельзя и не пролил ни капли.
      - Спасибо, милый, - сказала Катарина, - ты такой славный... Спасибо.
      - Ну что ты, - подал голос Гийас и сызнова слегка улыбнулся.
      - До чего же хорошо, что ты поправился!
      "Вот как надо программировать людей,- подумал Богдан. - Ни один суд не придерется. И пиявок ни малейших отнюдь не надо..."
      - Да, мне это тоже нравится, - согласился ад-Дин, и по этой реплике Богдан с некоей толикой удивления понял, что соборный боярин, похоже, все же здоров и не утратил ни чувства собственного достоинства, ни чувства юмора.
      - Простите, преждерожденная Катарина, - решительно проговорил сановник. - Я очень благодарен вашему драгоценному супругу и вам за радушие и гостеприимство, но я бы все же хотел постепенно перейти к цели моего визита.
      - Переходите, - ласково пропела Катарина, и Богдан сам не заметил, как блюдце, на коем стояла изящная пиала с благоуханным кофеем, оказалось у него в руке. - Но подкрепить свои силы вам никто не может помешать. Я права, милый?
      - Конечно, - ответил боярин и снова чуть улыбнулся.
      - Еще раз благодарю. - Богдан запнулся. Гийас ад-Дин как раз тоже взялся было за свою пиалу, но чуткая тележурналистка верно поняла замешательство Богдана и без тени смущения сказала:
      - Милый, похоже, у нашего друга ко мне какие-то междусобойные вопросы. Ты не мог бы нас покинуть на время? Если Богдан не возьмет с меня слово хранить молчание, я тебе потом все обязательно расскажу.
      Чуть дрожащая рука боярина с готовностью отдернулась от пиалы, и Гийас ад-Дин с некоторой натужностыо поднялся. Кивнул Катарине, потом Богдану и неторопливо прошаркал вон из комнаты. Аккуратно и плотно притворил за собою дверь.
      - Так вы возьмете с меня обет молчания? - улыбнулась Катарина и, поднеся пиалу с забеленным кофеем ко рту, чуть подула на него, коснулась края пиалы пухлой, без намека на помаду губою, а уж потом отпила глоточек.
      - Это будет зависеть от того, что вы мне скажете, преждерожденная Катарина, - ответил он.
      - Может, вы оставите этот официальный тон? Во-первых, я не старше вас, а во-вторых, у нас время ценят так же, как и у вас. Уж давайте лучше станем ечами. Или, если вам совсем уж опричь души обращаться таким образом к человеку без знаков различия на одеянии, - она лукаво стрельнула глазами, - тогда просто по именам. Давайте?
      - Что ж, - ответил Богдан и тоже пригубил кофей. - Давайте, Катарина.
      - Вот как славно, - подытожила она.
      - Мне поручено разобраться в одном безобидном, но довольно щекотливом деле, и подступиться к нему я не могу иначе, как только с вашей помощью, сказал Богдан.
      - Я могу этим только гордиться, - ответила Катарина.
      - Я понимаю, что мой звонок к вам тогда, летом, относительно видеоматериалов по лечебнице "Тысяча лет здоровья", мог вас как-то привлечь к этой теме, дать отправную точку для журналистского расследования, но... вы с поразительной проницательностью разобрались в деле. Увязать вместе столь разрозненные факты и сделать из них верные выводы... Вам мог бы позавидовать любой человекоохранитель с самым богатым опытом, говорю безо всякой лести.
      - Надеюсь,- опустив глаза, проговорила Катарина; похоже, она все-таки смутилась.
      - Вы не могли бы поделиться со мной последовательностью ваших рассуждений? - От светской старательности Богдан сделался несколько косноязычным. Впрочем, Катарина, по всей видимости, не обращала на его излишне вычурную речь никакого внимания; ее внезапное замешательство оказалось, насколько можно было судить со стороны, куда глубже, нежели замешательство самого Богдана.
      Тележурналистка долго молчала, по-прежнему подпирая голову красивой, полуобнаженной рукою с упавшим к локтю широким рукавом халата, и задумчиво, с отсутствующим видом глядела в стену напротив. Богдан подумал уже, не повторить ли вопрос. Но Катарина пригубила кофе и вдруг решительно поставила блюдце с пиалой на столик.
      - Да, в определенной степени я обязана вам той изумительной серией своих репортажей, - сказала она без ложной скромности. - Да. Но не только. Именно признательность вам не позволяет мне скрывать правду. Я этого никому еще не говорила и, если не окажусь вынужденной делать это, давая, скажем, показания по упомянутому вами безобидному и щекотливому делу... я, разумеется, не спрашиваю, Богдан, в чем оно состоит... если я не буду вынуждена, то и не скажу никогда никому. Это странно, и это несколько... стыдно. Трудно признаваться, что моей заслуги тут, собственно, нет. Судьба позаботилась. Сама судьба... Она взглянула Богдану прямо в глаза. Богдан поразился; стоило разговору перейти от бытовых сюсюканий к работе, лицо Катарины стало одухотворенным, резким и по-настоящему красивым. - Сначала вы, потом... - Она запнулась. Богдан напряженно ждал.
      Катарина переменила позу; теперь она почти сидела на тахте, руками охватив колени, и по-прежнему глядела мимо Богдана.
      - Я не великий знаток компьютерных и сетевых технологий,- сказала она негромко и как-то отрешенно. - У меня хватает своих забот. Мне потом объяснили: сеть настолько сложна, что... изредка в ней могут происходить самые странные сбои. Самые странные. Тут, конечно, по времени удивительно совпало. Честно говоря, ваш тогдашний звонок действительно меня буквально заворожил; я печенкой чувствовала: тут есть что-то... что-то. Понимаете? Что-то. Я и так, и этак крутила... сама несколько раз просматривала эти свои видеоматериалы... А потом, через три, кажется, дня... или через два? Не помню, но это легко восстановить...
      Она запнулась. Протянула руку к столику, неловко взяла свою пиалу кофей уже достаточно остыл, чтобы можно было не пользоваться блюдцем,- и сделала несколько крупных глотков разом. Отставила чашку. Вскинула глаза на Богдана и вдруг смущенно улыбнулась.
      - Что-то я разнервничалась, - призналась Шипигусева. - Будто в чем-то виновата... На самом деле я тут ни при чем. Само... и я опять же печенкой чувствую, что тут что-то такое... что-то... Так вот. - Она глубоко вздохнула. Я получаю очень много писем. Пока я голову ломала над тем, что там такое наши доблестные человекоохранители могли углядеть на моей рабочей записи в лечебнице, среди прочей массы сообщений ко мне по ошибке... каким-то чудом... прилетело сообщение, которое вовсе не мне было предназначено. Насколько я поняла, это было какое-то рабочее сообщение вашей, закрытой человекоохранительной сети.
      Богдан крякнул. Такого просто не могло быть.
      Потом он сообразил, что о возможности и невозможности подобных природных явлений он, специалистом не являясь, может судить только с чужих слов. Категоричную мысль "такого просто не может быть" он ничем, кроме собственной убежденности, подтвердить не мог - но знал, что в научных истинах более всего бывают убеждены именно неспециалисты. И подвергают их сомнению с наибольшей легкостью они же; то или иное отношение к истинам зависит у них исключительно от приязни или неприязни к источнику, из кого истины эти были получены, от настроения, от отношений с женой и даже порой от пищеварения. Не к лицу Богдану было...
      - Файл оказался подпорчен, - задумчиво продолжала меж тем Катарина, снова устремив взгляд своих прекрасных, бархатистых глаз мимо Богдана. Вновь взялась за пиалу с кофеем.- Без начала, без конца, и даже без середины. Знаете, как это бывает... полтекста вопросики. Я уж и так, и этак мучилась с кодировками, потом к друзьям обращалась, которые на том собаку съели... это такая русская... ну да. Нет. Что прочиталось - то прочиталось, а что испортилось - то безвозвратно. И вот там-то и говорилось... вернее, там предписывалось, что всем таможенным станциям и пограничной страже следует уделять повышенное внимание провозу на территорию Ордуси сосудов и приспособлений, пригодных для транспортировки мелких водных существ, в скобках - пиявок - и немедленно сообщать о попытках такого провоза, а при обнаружении оных существ-пиявок немедленно уведомлять Управление внешней охраны и Центр имени Крякутного, куда, если из Управления не поступит иных распоряжений, и передавать выявленные сосуды с существами для исследования... Видите, как помню? Я перечитывала текст раз сто... ну а, получив такой подарок, уж не трудно было связать его с закрытием отдела гирудолечения... причем, как мне рассказывали в лечебнице, я же посетила ее вскоре после вас - закрытия шумного, с погоней... а там - с несчастными случаями и болезнями бояр. - Она тряхнула головой, перевела дух и взглянула Богдану в глаза. - Вот. Все.
      Несколько мгновений Богдан потрясенно молчал.
      - У вас сохранился этот испорченный файл? - спросил он затем.
      - Наверное... - с сомнением проговорила Катарина и, поставив почти пустую пиалу на столик, грациозно поднялась с тахты, подошла к ближайшему "Керулену", тихо дремавшему на низком столике в углу, под старинными кальянами, разбудила умную машину и, присев на подушку перед компьютером, принялась колдовать с программой поиска.
      - Одну минуту, - пробормотала она, усаживаясь поудобнее. - Одну минуту, Богдан... по-моему, я его сюда перебрасывала...
      Минфа ждал, затаив дыхание.
      - Есть! - сказала Катарина торжествующе и тут же с некоторым недоумением добавила: - В личную переписку-то зачем-то закатала... - Не вставая с подушки, она повернулась к Богдану и неопределенно махнула рукою в сторону дисплея. - Вот. Можете посмотреть.
      Богдану незачем было смотреть: это предписание при нем и при Баге рассылал по градам и весям Империи сам шилан Алимагомедов, и текст они составляли все вместе, втроем. В нем же между прочим повелевалось всем местным подразделениям внешней охраны принять меры к задержанию и препровождению в столицу таких-то и таких-то подданных, а, буде они окажут сопротивление, произнести кодовую фразу, которую в предписании, во избежание утечки сведений о программировании людей, они решили назвать просто паролем... Действительное значение фразы власти было разъяснено лишь руководителям крупных подразделений - от городского и выше.
      - А об указании задержать нескольких человек, - осторожно спросил Богдан, - там ничего не говорилось?
      - Нет, - удивленно ответила Катарина. - Там же, я говорю, очень много не читалось. Вот, посмотрите.
      Но если не читалось у Катарины...
      Если секретное предписание вдруг ни с того ни с сего вывалилось одной своей частью в чужой компьютер, не могло ли оно другой своей частью вывалиться в какой-то другой?
      "С Багом бы поговорить, - подумал Богдан, - он в этих электронных делах спец великий. Жаль, он в Мосыкэ уехал со Стасей... Беспокоить сейчас грех. Пусть побудут вдвоем, без мельтешни..." По едва уловимым признакам, когда Стася и Баг в числе ближайших друзей явились вместе с ним на воздухолетный вокзал встречать Фирузе с Ангелиною, минфа понял: у них возникли какие-то нелады на личной пашне1. А в такое время без крайней нужды людей лучше не дергать.
      Но что ж у нас, научники кончились в Возвышенном, что ли?
      - Вы не могли бы сбросить мне этот файл? - спросил Богдан. - По почте или... надежнее, пожалуй, прямо сейчас на дискету.
      - Охотно, Богдан.- Катарина, покопавшись в живописном беспорядке на столике слева от компьютера, двумя пальчиками вытянула из бумажных сугробов дискету и лихо вогнала ее в дисковод.
      - А скажите, Катарина, - спросил минфа, осененный новой мыслью, пока дискета тихонько покрякивала и поквакивала, принимая на себя столь знакомый Богдану и столь невероятный здесь, в этой мирной комнате, файл. - Вы многим показывали это... ну, когда консультировались насчет того, как превратить вопросики в текст?
      - Нет, - решительно ответила тележурналистка. - Одному-единственному человеку, он у нас на студии по этим делам дока, всех выручает, коснись что...
      1 Не путать с приусадебными участками или землями, приобретенными в частную собственность. По всей видимости, эта идиома (сы гэптяль; дословно личное, собственное, то, к коему питаю пристрастие, пахотное поле), употреблялась в Ордуси в тех случаях, когда у нас в советские времена говорили "личный фронт". Именно такие, на первый взгляд не существенные, мелочи как нельзя лучше, по мнению переводчиков, демонстрируют своеобразие ордусского менталитета.
      - Если мне понадобится с ним побеседовать, я могу сослаться на вас?
      Катарина колебалась лишь мгновение.
      - Что уж, - сказала она, полуобернувшись к Богдану и протягивая ему дискету. С подушки она не встала, и Богдану пришлось шагнуть к ней; теперь он смотрел на нее сверху вниз, а Катарине, сидевшей, словно одалиска, у ног минфа, приходилось задирать голову, чтобы не терять его взгляда; впрочем, ей шло и это. - Коготок увяз - всей птичке пропасть... Это такая русская поговорка.
      - Я знаю, - сказал Богдан.
      Катарина чуть принужденно рассмеялась.
      - Простите, - сказала она. - Дурацкая привычка... Это я Гийаса тренирую. Который год в Гласном Соборе - а вот сейчас пожили вместе спокойно, и я только теперь разглядела, он совсем слаб в русской идиоматике. Натаскиваю его... В публичной речи вовремя вставленная пословица дорогого стоит, по себе знаю. А вы, верно, решили, что у меня не все дома?
      - Не все дома - это такая русская поговорка? - спросил Богдан.
      Они рассмеялись.
      С каждой минутой Катарина нравилась Богдану все больше; впечатление взбалмошной избалованной куклы, возникшее у него поначалу, неудержимо таяло. Катарина торопливо написала что-то на клочке бумаги и поднялась наконец; оправила халат, мягко встряхнула руками, расправляя широкие, словно веера, рукава. Подала клочок Богдану.
      - Вот имя и адрес моего консультанта, - сказала она. - И телефон. Должна вам сказать, что он был очень удивлен происшедшим.
      - Должен вам сказать, что я удивлен не меньше... Спасибо, Катарина, вы оказали огромную помощь следствию.
      - Теперь я ночи спать не буду, пытаясь понять, какому именно следствию, - сказала Катарина, и Богдану показалось, что журналистка вовсе не шутит.
      - Сенсаций тут не будет, - поспешил разочаровать ее минфа. - Мне поручено разобраться с недавним шумным плагиатом... в Мосыкэ.
      - А, - пренебрежительно скривилась Катарина, - эти...
      - Да, эти. Всего вам доброго. Не смею долее мешать вам наслаждаться... теплом семейного очага.
      - И вам счастливо. Звоните, ежели что. - Она неторопливо двинулась к тахте. - Милый! - крикнула Катарина весьма зычно, и через минуту, как раз когда Катарина снова прилегла, дверь открылась, и на пороге возник соборный боярин Гийас ад-Дин. - У нас все, - сказала тележурналистка. - Богдан уходит... Ты проводишь?
      - Разумеется, - проговорил безропотный Гийас ад-Дин, и Богдана снова покоробило; Шипигусева опять показалась ему самовлюбленной, бессердечной курицей. Ежась и стараясь более не встречаться с нею взглядом, он торопливо вышел из комнаты, стискивая в кармане драгоценную дискету.
      Соборный боярин, не так давно еще устойчиво пребывавший на грани жизни и смерти, радушно проводил Богдана в прихожую, потом - до самой входной двери, и Богдан честно и смущенно шел за ним как привязанный; но когда ад-Дин снял с вешалки изящную Богданову доху на искусственном меху и попытался помочь ему одеться, минфа не выдержал.