Баг ожесточенно всосался в сигару.
      - Может, это французы по сию пору жалеют, что нам его подарили... хотят себе вернуть, - без особой уверенности в голосе проговорил честный человекоохранитель. - Создают, так сказать, обстановку. Вот потому и Кова-Леви опять тут, аспид неблагодарный...
      Богдан молчал. Хмыкнув, Баг попытался посмотреть на это нелепое дело под другим углом.
      - Действительно, - пробормотал он. - Фараон-то тут при чем?! Лежит себе тихохонько, никого не трогает. Гроб, я понимаю, ценный - но не настолько же, чтоб вот так красть! Святотатство же, как к этим хемунису ни относись... Или настолько?
      - Маска золотая, - раздумчиво проговорил Богдан. - Отделка из драгметаллов. Каменья...
      - Ага, - воодушевившись, подхватил Баг. Это он понимал. Каменья, золото; все ясно. - Так, может...
      - Погоди, - сказал Богдан. - Давай по порядку. Меня по башке стукнули, потому что они воровать пришли, а я мешал. Торчал там, на саркофаг любовался. Значит, получается, спешили они, что ли? Потому как воровство, и даже воровство святотатственное - одно, а разбой - отнюдь другое. И тем не менее против меня лично они, похоже, не имели ничего. Просто стукнули.
      - Точно, - подтвердил Баг. - Была у них спешка. Мне сообщили... - Он замялся, не ведая, как назвать свою негаданную помощницу, потому что помнил уставленные на Цао Чунь-лянь вытаращенные глаза Богдана, - сообщили, что те, кто тебя вырубил, некоторое время ждали при входе, а потом Крюк другому сказал: пора, время поджимает, только без членовредительства.
      - Кто сообщил? - заинтересовался Богдан. Баг совсем смешался.
      - Студентка Цао... - проговорил он так же невнятно, как говорил Богдан с недожеванной оладьей во рту. - Которую ранили.
      - Слушай, Баг...- негромко сказал Богдан.- Эта твоя студентка - она...
      - Не знаю, - тут же отрезал Баг. - Понятия не имею. И не хочу.
      Богдан шумно втянул воздух носом.
      - Понял...- сокрушенно покачал головой.- А ведь я ее встречал осенью... с Жанной еще... случайно - они как раз окончание вступительных праздновали в Благоверном саду...
      - И не сказал?
      - А что я мог сказать? Ты же вот мне тоже не сказал...
      - А что я мог сказать?
      Они переглянулись с невеселой иронией - и с минуту молчали, забыв о деле и предаваясь воспоминаниям. Каждый своим.
      И тут зазвонил телефон.
      - ...Пустой, - подтвердил Баг. - Водителя... э-э-э... водителей, их там двое... грузовая повозка дальнего следования, маршрут Мурманов - Прямой Рог... задержали. Едем?
      Бережно оглаживая шишку на затылке, Богдан встал. Лицо его было измученным.
      - Ну, теперь я уж совсем ничего не понимаю, - тихо проговорил он.
      Мосыковское Управление внешней охраны,
      7-й день двенадцатого месяца, четверица,
      вторая половина дня
      Мосыковское Управление внешней охраны занимало подвал и три нижних этажа огромного многоэтажного здания современной постройки на другом конце Мосыкэ, недалеко от кольцевой дороги, близ Хорошиловского тракта. Городские власти, справедливо полагая Мосыкэ в первую очередь городом торговым, несколько лет назад отселили сюда все крупные ведомства и служащих в них чиновников, дабы основные нити руководства уездными делами были сосредоточены в одном месте: и работать удобно, и срединной, исторической части города никаких помех не чинится. Для этого и был выстроен управленческий комплекс, получивший название "Мосыковское Средоточие", а в народе звавшийся попросту Мосред. Главное здание с трех сторон окружали пристройки поменьше - хозяйственные службы; вокруг всего Мосреда шла невысокая толстая стена, иногда прерываемая вратами, и от самых больших из них, центральных, брала начало четырехрядная дорога, пересекавшая кольцевую и выходившая на Хорошиловский. "Средоточие" вмещало многое: например, здесь были две большие гостиницы для приезжих чиновников, большой парк со сложной системой каналов и озер - летом по водной глади скользили с присущим им природным изяществом белые лебеди, а ручных красивых рыб в сих мирных водах было видимо-невидимо (оттого Мосред порой называли еще Рыбным Садком или даже, на заморский манер, Аквариумом). У вод уставшие от трудов на благо Отечества чиновники могли вновь обрести силы в умиротворяющих прогулках, навевающих возвышенные поэтические строки; или может, любуясь природой, найти верные решения важных общественных вопросов. С некоторых пор на территории комплекса, позади парка, стали возводить жилые здания для тех служащих, которые не желали терять драгоценное время служения городу, уезду и стране на дорогу домой и обратно; жилые дома обросли гаражами и всякими сопутствующими учреждениями вроде разнообразных лавок и детских садов.
      Задержавшись во вратах, дабы предъявить бдительным вэйбинам в толстых и длинных - до пят - тулупах пайцзу, Богдан велел водителю повозки такси ехать прямо к центральному входу в главное здание, а Баг связался со старшим вэйбином Ерындоевым, и когда повозка, мягко шурша, подкатила к высоким дверям с бронзовыми завитушками, Юсуп уже курил на ступенях в ожидании.
      - Пока ничего, - с ходу доложил он, шустро спрятав папиросу где-то в необъятной ладони и отдав прибывшим положенный церемониальный поклон. Подданный, именующий себя Евохой, уже склонен к признанию заблуждения, а остальные - ни в какую.
      - Ладно, еч Ерындоев, мы с драгоценным единочаятелем минфа Оуянцевым хотели бы взглянуть на тех, других.
      - Прошу, - распахнул двери старший вэйбин. - Как вы и распорядились, продолжал он по дороге, - мы ждали вас.
      - Как нашли гроб? - поинтересовался Богдан.
      - В таких случаях мы проводим обычное деятельно-разыскное мероприятие "Вихрь-противуналет",- начал Ерындоев.
      - Это когда досматриваются все грузовые и легковые повозки, следующие по городу, из города и в город на предмет похищенного предмета. В нашем случае - тяжелого изделия из ценных пород дерева, украшенного каменьями и затейливой резьбой, - видя недоумение на лице друга, пояснил Баг.
      - Вот именно, - подхватил Юсуп. - В результате была задержана дальногрузная повозка, перевозившая груз озимых бананов из Мурманова, там как раз сезон начался. На славу нынче бананы в Мурманове уродились... Что интересно: гроб стоял прямо за первым рядом ящиков, не особенно и спрятанный, почти на виду. Само собой, мы его осмотрели. И что интересно...
      - Ну?..
      - Гроб оказался пуст. Прошу!
      В небольшой комнатке без окон за пустым железньш, привинченным к полу столом маялся, сгорбившись, здоровенный детина: клочная борода встрепана, лицо налито нервной кровью, особенно же - могучий, бугристый нос неуклюжие пальцы с обломанными ногтями, все во въевшихся в кожу пятнах, переплетены в напряженном ожидании.
      - Здравствуйте, преждерожденный...
      - Клим. Клим Махоткин. - Здоровяк поднял на вошедших маленькие острые глазки и неуклюже встал.
      - Садитесь, преждерожденный Махоткин. - Богдан придвинул стул, взглянул на Бага, но тот отрицательно качнул головой и остался стоять за его правым плечом. Старший вэйбин Ерындоев пристроился на табуретке у двери.
      - Я - Срединный помощник Александрийского Возвышенного Управления этического надзора Оуянцев-Сю, - представился Богдан. Здоровяк Махоткин, услыхав, кто перед ним, испуганно сглотнул и сгорбился еще больше. - А это ланчжун Александрийского Управления внешней охраны Лобо, - кивнул минфа на Бага. Глазки водителя забегали. "Вот попал так попал!" - говорил его вид. - У нас к вам несколько вопросов. Первое. Где вы взяли обнаруженный у вас в повозке предмет?
      - Дак это... Бес попутал! Точно: бес! - торопливо забормотал Махоткин.
      - Говорите толком... преждерожденный,- подал голос Баг.
      - Ну я и говорю... - Водитель стрельнул в Бага глазами. - Едем эта... мы по кольцевой, а Никишка, мой сам-друг сменщик, и грит: а давай, Климка, через центр свернем, очень на кремль посмотреть охота. Ну а я чего... почему не свернуть? Он ишшо молодой, Никишка-то, пусть себе любуется, верно? Ну и свернули. Едем эта... едем, не торопимся, а тут - гля! оно и лежить себе посеред улицы прямо. А дело-то утром, кругом ишшо никого... Ну и вот... Никишка-то и грит: а чой-то такое, Климка, валяется, давай глянем. Ну эта... вышли мы, а как же? смотрим - вещь царская, красы неописуемой! И - так себе лежит посеред улицы-то, спокойненько. А Никишка эта... и грит, давай, Климка, поближе посмотрим? А я ему: да ить боязно, оченно на гроб похоже. Ну да Никишку рази остановишь, коли втемяшилось ему. Подошли, эта... зачали рассматривать. Красотишшша... Всюду буковки какие-то заморские да рисунки затейные. Только я-то вижу: и впрямь гроб! Но как есть - царский: каменья на нем цены немалой. Аж светятся... - Махоткин замолк и опустил буйную голову.
      - Ну и дальше?
      - Да грю ж: бес попутал!.. Никишке загорелось: возьмем да возьмем! Средь бананов положим и поедем себе дальше, на юга. А я смотрю: и то правда! Лежит эта... на дороге, никого рядом, ничейная вещь-то.
      - Отчего ж в ближайшую управу не сдали, раз ничейная?
      Махоткин, опустив голову на скрещенные руки, погрузился в долгое молчание, время от времени хрустя суставами пальцев. Баг уже собрался было повторить вопрос, как водитель поднял лицо: взгляд у него был отчаянный.
      - Дак... Захотелось деньжат по-легкому срубить... Мы с Никишкой так рассудили, что за эдакую вещицу на юге хорошую цену взять можно...
      - Ну а куда мумию девали? - наклонился над столом Баг. - Там же внутри мумия была, вся в золоте. Говорите уж все, преждерожденный. Где и когда припрятали?
      Водитель вытаращился на Бага, потом распрямил плечи и осенил себя широким крестом.
      - Святые угодники, ничего внутри не было!.. И так это искренне прозвучало, что Богдан поверил. И, что уж вовсе странно, поверил даже Баг... А про Стасю ланчжун опять не вспомнил ни разу.
      Богдан и Баг
      Мосыковское Управление внешней охраны,
      7-й день двенадцатого месяца, четверица,
      вторая половина дня
      Отчаянно болела голова.
      Наверное, от удара по затылку; но Богдану казалось - от бессилия. Он ничего не мог уразуметь в этом странном и нелепом деле; мысли больно колотились о непонимание, словно рябь об утес.
      К тому же Богдана буквально в бешенство приводило смутное ощущение, будто то ли от боли, то ли от усталости, то ли еще по какой-то малоуважительной причине он не может вспомнить нечто чрезвычайно важное, решительное, то, что все, может статься, тут же поставило бы на свои места. Или мелочь какую, или слово случайное, а может, и фразу... невесть кем, невесть когда произнесенную, но - решительную...
      Напарник, дорогой еч и друг Баг, закинув ногу на ногу, с отсутствующим видом сидел в кресле у окна и мрачно курил; Богдан не уставал удивляться, как это ланчжун ухитряется при столь великой страсти к табакокурению сохранять завидное здоровье и поддерживать из ряда вон выходящие бойцовские навыки. Невыразительное лицо Бага казалось застывшей раз и навсегда маской; только человек, знающий ланчжуна достаточно хорошо, заметил бы, что ныне эта самая маска особенно непроницаема. Богдан, пожалуй, догадывался отчего: поездка со Стасею в Мосыкэ из-за всех случившихся тут передряг покатилась, похоже, кубарем под откос; да еще студентка эта, так невероятно, так поразительно, так искушающе похожая на принцессу Чжу Ли, - и не надо, как говорят жители аглицких островов, быть Фрейдом, достаточно быть просто френдом, чтобы понять: присутствие юной красавицы-ханеянки отнюдь не способствует сообразному развитию отношений его друга со Стасею.
      То, что Баг до сих пор предпочитал оставаться в неведении, не предприняв, по всей видимости, никаких попыток прояснить личность ханеянки доподлинно, говорило Богдану о многом. Положение и впрямь было щекотливым; минфа и сам нс знал, как бы он взялся, оказавшись на месте друга, за этакое прояснение. Самая мысль о том, что утонченная принцесса крови, столь памятная им обоим по делу жадного варвара, вдруг ни с того ни с сего принялась под видом обыкновенной заочницы скакать по мосыковским заснеженным крышам и покорно исполнять распоряжения местных начальников, казалась дикой. Кроме поразительного сходства, не было никаких доводов "за"; разве что одна-единственная фраза, мечтательно произнесенная принцессою летом во время приема в александрийском Чжаодайсо: "Мне кажется, я могла бы стать неплохой напарницей. Мне хотелось бы фехтовать - я прекрасно фехтую! Выслеживать, бегать по крышам..." И ведь действительно - Баг сказал, девочка прекрасно фехтует, а уж его-то слову в этих вопросах можно верить, он зря не скажет, и чтобы заслужить его похвалу, надо быть по меньшей мере мастером; и с крыши в окошко соседнего дома практикантка сиганула так, как и в мечте не всякому удастся. Но все же... все же...
      Эта загадка - в сущности, дурацкая и как раз теперь совершенно неуместная - тоже отвлекала Богдана и, как ему казалось, мешала сосредоточиться.
      Разбитая башка; молчаливый и, похоже, вконец запутавшийся в самом себе друг; ночь в путах и с завязанными глазами, Пашенька с мерзкой кашей в тарелке, возникновение разом всех еще не пойманных опиявленных, в причинах поступков коих нет ни малейшей возможности разобраться, ибо единственной их причиною является чей-то приказ; да еще и вся эта невообразимая путаница и сумятица самого дела...
      Совсем безопасного, как сказал ему буквально пару дней назад Раби Нилыч.
      Ага. Как это он выразился... "Тут все люди утонченные, трепетные, и ни к каким активным действиям не склонные. И ты человек душевный, тебе с этой публикой как раз будет с руки разбираться. Безопасно. Спокойно".
      Вот-вот. Именно.
      Проехался с писателями поговорить да с юностью встретиться...
      Богдан огладил шишку. Потом поправил очки.
      Стасю жалко...
      Бага жалко.
      Всех жалко.
      Богдан поднял глаза на миг - еч, как каменный, сидел у окошка.
      За окошком, на подоконнике и ветвях деревьев, слепяще цвел пушистый снег, и высокое небо светилось всем своим безмятежным белым простором.
      На коленях Бага сиротливо стыл какой-то доклад; Баг смотрел мимо. Тихонько попискивал под потолком трехпрограммный репродуктор городской сети, предмет, для чиновных кабинетов почти что обязательный; начальник отдела домашних хищений, на время уступивший столичным человекоохранителям свое рабочее гнездо, позабыл выключить звук, и ни Богдан, ни Баг тоже не озаботились этого сделать. Шел обеденный концерт по заявкам. Прислушавшись, можно было разобрать распевное: "Эх, за Волгой, эх, за Доном ехал степью золотой загорелый, запыленный агротехник молодой..."
      Протоколы первых допросов задержанных поутру неопиявленных обитателей хутунов, державших в узилище Богдана, не только не прояснили ситуацию, а, напротив, еще более все запутали. Будучи захвачены с поличным, человеконарушители без проволочек, даже с готовностью признали себя заблужденцами и дали показания, для поддержания порядка в Мосыкэ весьма существенные - но по делу о плагиате, равно как и по делу об исчезновении мумии Мины толку от них оказалось до обидного мало.
      Все четверо принадлежали, как выяснилось, к шайке некоего Сахи Рябого, лихоимственно промышлявшей противуестественными поборами, кои сами они горделиво и без всяких на то оснований звали "мздою на счастье", с лоточников Ненецкого рынка, расположенного на самой окраине города, в Иваново-Неразумном; поэтичное мосыковское предание гласило, что именно там, еще в ту пору, когда район этот был самостоятельным сельцом подмосыковным, родился, вырос и, что называется, сформировался знаменитый национальный герой Иванушка-дурачок, описания многочисленных деяний и подвигов коего издревле ходили среди местного населения в списках - поначалу на бересте, а ныне и в виде толстенного, выдержавшего не один десяток переизданий тома с золотым обрезом и компакт-диском в качестве полезного приложения. Ненецкий рынок был из числа невеликих; торговали там главным образом народы Севера своею немудрящею продукцией: витаминизированным ягелем, полезным для мелких домашних любимцев, искусными поделками из моржового клыка да из бивня древнего мохнатого слона-мамонта, какового нет-нет да и удавалось раскопать посреди тундры, песцовыми шкурками, затейливо расшитыми разноцветным бисером меховыми одежками... Входило в шайку Рябого от силы человек семь-восемь, считая с самим Сахою. Странный народ оказались эти северяне-торговцы: чем обратиться своевременно к человекоохранителям, предпочитали месяц за месяцем щедро делиться с Сахою прибытками, дабы он и его молодцы их лотки да товарец "от нечестных людей охраняли"...
      Уж минут сорок как, получив показания заблужденцев, усиленный наряд мосыковских вэйбинов отправился брать остававшихся покуда на свободе злокозненных лихоимцев, так что городу задержание Пашеньки и его подручных уже принесло явную пользу; но какова могла быть связь между опиявленными, между писателями, между похитителями Мины, с одной стороны - и подобными, как ругаются подчас человекоохранители в своем кругу, элементами, вроде Сахи Рябого или Пашеньки, Богдан никак не мог себе представить. Баг тоже лишь плечами пожимал.
      Лишь в показаниях самого громилы Пашеньки проскользнуло несколько слов, за которые можно было хоть как-то зацепиться. Если ему верить, с полгода назад в окружении самого Сахи появился некто, быстро сделавшийся доверенным лицом предводителя лихоимцев, чуть ли не правой его рукою - и был это не кто иной, как опиявленный милбрат Кулябов. Что за услуги оказывал Кулябов Сахе, Пашенька не ведал, но вот что доброго делал бывшему милбрату сам Саха - про то вскорости стало членам шайки известно: Рябой отдавал ему треть дохода, получаемого посредством поборов с лавочников Ненецкого рынка. Куда девал Кулябов те деньги, никто не знал.
      Месяца три тому назад Кулябов, до того появлявшийся в поле зрения Пашеньки лишь сравнительно редкими наездами - примерно раз в полмесяца, ровно баскак за данью, стал вертеться на Ненецком постоянно и сделался буквально-таки членом шайки - не рядовым, конечно, а из начальничков. После самого Сахи слово его стало главным. Где обитает милбрат, однако ж - никто не ведал; впрочем, Пашенька побожился, что точно уж не в Малина-линь и не в Иваново-Неразумном, уж он, Пашенька, знал бы всенепременно. Кто его знает где.
      Именно Кулябов ночью позвонил Пашеньке и велел со товарищи немедля явиться в Спасопесочный переулок. Когда Пашенька, как и было приказано, явился, то застал в квартире самого Кулябова и другого преждерожденного, коего милбрат по имени-фамилии никому не представил, но велел при случае слушаться, как себя; по описанию в сем преждерожденном нетрудно было признать есаула Крюка, и предъявление Пашеньке фотопортрета бедняги козака это предположение подтвердило. Кулябов препоручил заботам Пашеньки плененного Богдана - минфа тогда еще был без памяти - и настрого наказал приглядывать за оным, вреда никакого отнюдь не чинить, а когда придет в себя - попоить и покормить, но в разговоры не ввязываться и хранить пуще глазу в спеленатом состоянии вплоть до момента, когда либо он сам, Кулябов, либо "вот сей преждерожденный" (и показал на Крюка) придут их сменить. По словам Пашеньки, Кулябов и Крюк страшно спешили и сразу после отдачи сих кратких распоряжений, коротко позвонив кому-то и договорившись о немедленной встрече, убежали, будто за ними гнались, - судя по всему, подземным ходом, коль скоро Чунь-лянь их на выходе не заметила. Кому принадлежит квартира в Спасопесочном, Пашенька не знал. Голос Бага из-за двери показался Грине голосом Крюка; лукавый Гриню попутал - желаемое за действительно принял, философски заметил Пашенька, очень уж смены ждали, очень уж поскорее убраться домой хотелось.
      Студентка Цао Чунь-лянь признала в Кулябове ночного спутника есаула Крюка.
      То есть ясно, что именно Крюк и Кулябов огрели Богдана по затылку и протащили через Орбат и орбатские переулки на хацзу. Ясно, что у них после того, как они вручили бессознательного Богдана Пашеньке, оставалось несделанное дело в гробнице Мины - и легко понять какое: хищение святыни. Передоверить дело это опиявленные не могли никому - Пашенька со товарищи про такое и слыхивать не слыхивали, да если б и слыхивали, не стали бы, скорее всего, впутываться. Нормальные же люди: человеконарушители, да, но не святотатцы. Тут, пожалуй, никакие ляны с чохами не помогли бы.
      Вопрос: отчего Крюк с милбратом так спешили с этим хищением? Словно ко времени какому-то должны были поспеть...
      Вопрос второй: это зачем же хитить и потом гроб-то драгоценный бросать на улице валяться?
      Вопрос третий: а сама мумия-то где?
      Хорошо, что били Богдана по затылку опиявленные. Богдану легче было думать, что есаул и милбрат сие человеконарушение свершили, находясь под заклятием, чыо-то чужую непререкаемую волю выполняя. Легче.
      Но отсюда вопрос четвертый: чью?
      Баг шевельнулся в кресле у окна, достал из рукава телефон. Богдан снова коротко поднял на него взгляд; Баг с каменным лицом сосредоточенно набирал номер. Богдан опустил глаза. "Наверное, Стасю решил предупредить, что мы задерживаемся, - подумал он. - Давно пора..."
      Вполголоса, стараясь не отвлекать друга от работы с протоколами, Баг сдержанно заговорил в трубку: "Василий? Да, я... Хочу осведомиться, как себя чувствует еч Цао? Отдыхает? Ага... Пообедали? Ну, молодцы. Пусть отдыхает, у нее нынче был тяжелый день. Хорошо. Я перезвоню через часок..."
      "Понятно", - с грустью подумал Богдан и незаметно вздохнул.
      Можно, конечно, предположить, что после растворения Козюлькина опиявленным никто уж приказов не отдавал. Сколько Богдан представлял себе механику заклятия, мыслительные процессы заклятого и все чувствования его оставались нормальными, сохранялись и привычки, и пристрастия - только вот все способности его, заклятого, направлялись к выполнению полученного приказа. А если приказа нет - то, пожалуй, заклятый ничем от нормального человека и не отличается...
      Но очень уж странно заклятые вели себя в Мосыкэ. Сначала стравливание писателей, теперь Мина... Какая тут связь - трудно сказать. Кажется, будто и нету никакой. Но зачем это все самим-то опиявленным, к делам хемунису или баку ни малейшего отношения не имевшим? Во всяком случае, ничто не указывает на то, что они такие отношения имели... Значит, скорее - чужая воля.
      Появление Кулябова и Крюка в Мосыкэ совпадало по времени с раскрытием творимых Козюлькиным человеконарушений. С некоторой долей вероятности можно предположить, что Козюлькину - корыстолюбцу и от души, и в силу рода деятельности - для его темных делишек никак не хватало денег, время от времени доброхотно даваемых на нужды лечебницы Лужаном Джимбой, и Великий прозрец не побрезговал вступить в связь с преступным миром, дабы отщипывать дольки их нечеловеколюбивых прибытков - действуя через опиявленных, что самого его за руку поймать было невозможно. Может, Великий прозрец и не только Саху стриг... Чем Козюлькин человеко-нарушителей соблазнял, что они с ним сокровенным - то бишь денежками - делились, вопрос сложный; разберемся, конечно, раньше или позже - но, скорее, позже. Может, шантаж; а может, именно козюлькинские опияв-ленные для запугивания торговцев использовались - так и проще, и надежнее.
      Когда же распался паучий центр в лечебнице "Тысяча лет здоровья", милбрат Кулябов в поисках укрытия добрался аж до Мосыкэ, где и решил спрятаться у знакомых человеконару-шителей. Не хотел лечиться? Или приказ выполнял? Или случайно так совпало?
      И где он, интересно, Крюка повстречал? Или они вместе из Александрии бежали?
      Почему же они торопились? Или, говоря по существу, почему их торопил тот, чью волю они выполняли? Что в этом Мине такого?
      А потом ценнейший гроб запросто на улицу кинули. При человеконарушительской-то любви к чужим ценностям!
      Да это же просто вызов. Этакую улику так вот запросто...
      Ах, с опиявленными бы побеседовать!
      Никогда и никто еще не проводил допросов опиявленных, и Богдан понятия не имел, как несчастные к этому отнесутся и какова будет ценность их показаний. Сейчас все трое захваченных заклятых, покорные, как овечки, содержались в изоляторе ведомственной лечебницы Управления. Богдан на всякий случай задержал их отправку в столицу, ибо хоть попытаться поговорить с ними надлежало обязательно - не для того, чтобы сведений добиться каких-то, но, быть может, малую зацепку обрести для дальнейших рассуждений; однако минфа не мог решиться. Требовать показаний, произнося слово власти, - было подло. Рассчитывать на чистосердечность опиявленного - глупо.
      И кроме того, Богдан совершенно не представлял, каковы могут быть последствия, ежели, скажем, приказ рассказать о чем-то столкнется с ранее данным приказом никогда о том не рассказывать. Не приведи Бог, человек с ума сойдет... с собою покончить попытается, как бояре, от взаимоисключающих-то позывов...
      А лечить и допрашивать уж потом - это не один месяц, и даже не два... Дело же отлагательств не терпело.
      Богдан вздохнул и снял очки. Виски ломило, и он, прикрыв глаза, принялся их массировать пальцами.
      Из репродуктора исчезающим писком, навроде комариного, пел знаменитый в сем сезоне сладкоголосый отряд "Девицы-красавицы". "Ой ты миленький мой еч, озорно и задушевно выводили девицы, - ты мне, дроля, не перечь. Чем за аспидом гоняться - лучше на перинку лечь..."
      Богдан открыл глаза.
      - Хорош совет, а? - мрачно спросил он.
      Баг перевел на него ничего не выражающий взгляд.
      - Что?
      Судя по всему, Баг вообще не слышал песни. Богдан смутился и сунул лицо в очки.
      - Ну, интересненького нашел? - спросил он.
      Баг чуть пожал плечами.
      - Для нас - ничего. Дом этот, на Спасопесочном - казенный оказался.
      Концерт, видать, закончился - отчетливо пропиликали сигналы точного времени. Едва слышный голос диктора принялся излагать какие-то новости.
      - И представь, еще осенью его должны были поставить на капитальный ремонт. - Баг ткнул пальцем в лежавшие у него на коленях бумаги. - Жильцов расселили... И тут внезапно перечисление денег отчего-то затормозили, а пока суть да дело, все квартиры предложили от городской казны в краткосрочный наем для желающих... Сидит у них там умник, видно, большой по деньгам. Но надо было плату назначать ниже, либо дом сперва хоть маленько подлатать... тогда бы отбою не было от желающих - центр ведь. А тут...
      - Только Саха Рябой и соблазнился, - сокрушенно качнул головой Богдан. - Хацза ему в центре понадобилась...
      "Сам соблазнился или подсказал кто?" - мелькнула странная мысль. Она не была порождена никакими событиями и фактами; но уж слишком все теперь напоминало Богдану кем-то разыгрываемую пьесу. Партию. Ровно кто фигурками по доске шахматной водил. Следя за одной фигуркою, замысла игрока ввек не поймешь, будешь думать, что это она сама с клетки на клетку скачет, - ан на самом деле... В двух ведь шагах хацза от гробницы Мины. Семь минут ходьбы... Случайность?
      Ечи примолкли, вновь погрузившись в свои невеселые думы.
      "...Согласно последней воле покойного, - попискивал в тишине диктор, собрались лишь ближайшие друзья и единочаятели. Траурная процессия проследует от делового центра "Сытые фениксы", где только что завершилась гражданская панихида, до Огоньковского кладбища..."
      Богдан на миг потерял дыхание.
      - Слушай, еч, - негромко, боясь поверить, проговорил он. Баг, оторвавшись от рассеянного разглядывания бумаг на коленях, поднял голову. Взглянул на минфа настороженно и выжидательно. - Мне все время не давала покою мысль, будто я слышал что-то... до дела до нашего прямо относящееся. А вот сейчас вспомнил. Покуда меня несли, я на морозце, видать, на краткий миг очухался... или когда в комнатушке той на пол кинули... Даже сказать точно не могу когда, я потом опять отключился. Но слышал... и это не Пашенька со товарищи болтали, а Крюк с Кулябовым. По-моему, Крюк сказал: "Полежит тут до окончания похорон, а мы когда закончим, придем, сменим этих и его отпустим". Понимаешь?
      - Каких похорон? - спросил Баг.
      Богдан лишь поднял палец в направлении репродуктора, предлагая прислушаться.
      "...виднейший деятель баку, один из патриархов мосыковского делового мира..." - сугубо печально вещал диктор.
      "Нет, - из последних сил сказал себе Богдан. - Не может быть. Просто-таки быть не может!"
      Как это излагал Возбухай Ковбаса? "Все живут, как живут - а этим неймется. Ровно кошка с собакой, каждый Божий день, каждый..."
      Ежели они Анубиса на синагогах рисуют, то...
      Не исключено.
      Не исключено!!!
      Прости нас, Господи... Всех нас.
      - Вот почему они торопились, - сказал Богдан.
      - При чем тут похороны? - дернул бровью Баг.
      - Ох, я тебе не сказал, наверно... Мне это самому до сей минуты глупостью какой-то казалось, к реальности отношения не имеющей. Баку уж который год носятся с мыслью покончить, как они говорят, с идолопоклонством и похоронить Мину по-человечески.
      У Бага от недоверчивого изумления вытянулось лицо.
      - А где легче всего похоронить такое? Чтоб никто ничего не заподозрил, чтоб и следов никто никогда не нашел? - спросил Богдан. И сам же ответил: - Да в могиле, Баг. В могиле, предназначенной для другого.
      Баг мгновение молчал, осмысливая.
      - Это же фанатизм, - медленно, словно бы с неудовольствием пробуя на вкус непривычное и неприятное слово, произнес он.
      Богдан печально улыбнулся краешком рта.
      - Видел бы ты вчера вечером Кова-Леви, - сказал он негромко. - Вроде бы демократ, а по сути - чистый фанатик...
      - Думаешь, и впрямь варвары подучили?
      - Не исключаю.
      - Но зачем?
      - Помнишь, - сказал Богдан, помедлив, - как Учитель ответил, когда My Да спросил его: встречаются ли, мол, люди, у которых подпорка их Неба состоит в том, чтобы ломать чужие подпорки?
      - Учитель вздохнул и отвернулся, - без малейшей паузы ответствовал Баг.
      - Именно. Так ему, видать, тошно было от таких, что он даже язык пачкать не захотел.
      На несколько мгновений установилась тишина: напарники не столько пытались осмыслить новый взгляд на события, сколько привыкали к нему. Потом Баг недоверчиво покрутил головой.