Berlin, 2005
 
      Norbert Juretzko, Wilhelm Dietl
      Bedingt dientsbereit. Im Herzen des BND – die Abrechnung eines Aussteigers
      Посвящается Карин
 
      _Если мы хотим, чтобы люди в других странах ради нас нарушали законы и правила своих стран, то мы этим самым берем на себя ответственность совершенно особого рода. Если мы такую ответственность не можем или не хотим брать на себя, тогда нам следует отказаться от этого – и нашей собственной разведслужбе тоже.
      Норберт Юрецко_
 

 
      Федеральная разведывательная служба (БНД) обязана служить благу Германии в качестве инструмента демократического общественного устройства, предусмотренного нашей системой правового государства.
      Тот, кто работает в таком учреждении, как Федеральная разведывательная служба, должен больше, чем кто бы то ни было, уметь хранить молчание и беречь секреты. От сотрудников БНД ожидается особая лояльность к государству и надежность. Тем не менее, я написал эту книгу. Противоречие? Нет, как раз наоборот.
      В БНД я столкнулся как с людьми, так и с их позицией по отношению к правовой системе, которые никак не соответствуют принципам философии нашего государства. Потому я даже чувствовал себя обязанным нарушить заповедь молчания. Если бы я этого не сделал, именно это было бы для меня нарушением присяги.
      В ходе моей повседневной работы в БНД я не мог не заметить, что в этой организации от демократического правового государства не осталось и следа. Потому и государство, и общество имеют полное право узнать об этом основополагающем недостатке.
      Для защиты людей, участвовавших в описанных в книге событиях, я изменил имена, биографии и места действия.
      За годы с 1991 по 1998 я вместе с моим партнером Фредди завербовал и вел нескольких самых результативных агентов в БНД. Основное внимание уделялось Восточной Европе и иностранным спецслужбам. Работа моих информаторов была очень важна для Федеративной Республики Германия. Но если здесь результаты их деятельности оценивались очень высоко, то в их родных странах это одновременно рассматривалось как государственная измена. И именно это обстоятельство требовало особой заботы и осторожности от БНД. Однако БНД не смогла дорасти до понимания этого своего долга. В ней хотя и любили предательство, но предателей презирали.
      Таким образом, эта книга описывает предательство в самых разнообразных его формах. Сначала это измена, которую агенты совершали ради нас. Затем – предательство сотрудников БНД в пользу других разведок. Но книга рассказывает и о том, как предаются товарищество, верность и служебное рвение. И сообщает об измене в собственных рядах. О том, как политика предает собственное правовое государство. Или как президента БНД предают его самые близкие коллеги.
      Если бы я не написал эту книгу, то совершил бы предательство против своей собственной совести.
      Операция "Черная нога"
      Все началось в теплом июле 1990 года – года больших перемен, прозванных "поворотом". Началось с необычного звонка моего тогдашнего шефа: – Даннау, как вы поживаете и чем вы сейчас занимаетесь? Есть у вас время в ближайшие дни? Возможно, на субботу и воскресенье тоже? – Спасибо за заботу, – ответил я кратко, – у меня все хорошо. В последующие дни я должен был завершить мою прежнюю работу и снова освободился бы. Ничего запланированного у меня не было. – Великолепно, – воскликнул шеф. Его голос стал серьезным и более обязывающим.
      – Послушайте меня очень внимательно. Это важно. Бросайте все. Поезжайте домой и соберите все самое необходимое в дорогу. И если можно, то прямо сегодня вылетайте в Берлин. Там вы нужны Арнштайну. Вас ожидает очень ответственное задание. Пожалуйста, отправляйтесь прямо сейчас.
      Вот оно и вернулось ко мне, это внутренне напряжение. Если я понадобился Арнштайну, то нечего было медлить. Я заверил шефа, что точно буду в Берлине в этот же день. Нет вопросов. – Не опозорьте там меня, и желаю удачи, – услышал я его голос, до того как он повесил трубку.
      Я редко слышал, чтобы шеф был таким спокойным и одновременно таким настойчивым. Действительно предстояло что-то особенное. Вскоре после этого я уже стоял у кассы "Бритиш Эрвэйз" в ганноверском аэропорту Лангенхаген и покупал билет на самолет в еще разделенный в те дни мегаполис. Все это представлялось мне как в каком-то фильме. Во всяком случае, меня съедало любопытство – что же ждет меня в Берлине? Не прошло и трех с половиной часов, как я вышел из самолета и увидел среди встречающих два знакомых лица.
      Норберт Гассинг и Герт Арнштайн улыбались мне. Я знал, что наша "фирма" направила Гассинга с еще тремя людьми в Берлин, чтобы подготовить там что-то совершенно новое. Никто об этом не говорил, но, казалось, никто этим всерьез и не интересовался. Мои чувства были раздвоенными – с одной стороны – профессиональное любопытство, с другой – связанная с нашей "лавкой" профессиональная осторожность.
      Гассинг был руководителем передовой организационной группы, как бы ее назвать, а Арнштайн его заместителем. Внутри службы проект назывался 12 YA. Я, пожалуй, был даже польщен тем, что они оба приехали из-за меня в аэропорт Тегель. Это неспроста. На Гассинге был светло-серый костюм с модным галстуком, а Арнштайн надел голубой пиджак, серые брюки и темную рубашку "поло". Оба прятали глаза за темными очками. Они были похожи на частных сыщиков, отчаянно пытавшихся выглядеть незаметными. Я не мог скрыть, что меня это смешило.
      Оба поприветствовали меня крепкими рукопожатиями. В последнюю секунду мне показалось, что именно с Арнштайном следует быть настороже. Когда ему пожимаешь руку и рассеянно переходишь к делу, может случиться, что он при этом так ее сожмет, что она хрустнет. Поэтому и самому следовало жать крепко, чтобы рука потом не болела весь оставшийся день.
      Пожимая руку Гассингу, я разыграл из себя верного слугу и опустил глаза. Тут же я не смог сдержать улыбку. На всех нас троих были одинаковые туфли – коричневые с темно-серым краем. Независимо друг от друга мы все, похоже, недавно посетили магазин Бундесвера. В этом "военторге" профессиональные офицеры могли покупать такую обувь с большой скидкой.
      Арнштайн сдвинул очки на кончик носа и острым пальцем показал на нашу новую обувь. Потом поднял носок вверх. – В этом есть что-то символичное, шеф, – сказал он своему боссу, – сверху настоящий шпион в темных очках, а снизу каждый, кто в этом разбирается, сразу определит, что тут стоят три офицера Бундесвера в туфлях из "военторга". Да уж, мы профессионалы, абсолютные профессионалы.
      Его улыбка стала шире, а голос превратился в шепот. – БНД, типично для БНД. Обманывать и скрываться, но при этом шмотки из офицерской лавки. Презрительным движением руки он закончил тему и положил руку мне на плечо. – Ну, Норберт, давай начнем. Большие события предстоят. Арнштайн провел меня из холла. Гассинг, все еще обескуражено глядя на нашу обувь, двинулся на некотором расстоянии позади нас.
      С Арнштайном мы сразу нашли общий язык. Он был старым и опытным воякой. Деловой, прилежный, корректный и с удовольствием берущий на себя ответственность при принятии решений. Со времен службы в воздушно-десантной дивизии за ним закрепилась кличка "Старик МакНейл". Старик -"old" – происходило от его тогдашнего звания старшего лейтенанта (Oberleutnant, сокращенно OLT), а МакНейл – от его любви к шотландской военной музыке. Арнштайн не колебался ни минуты, когда его вызвали в Берлин. Он был правильным человеком на правильном месте.
      От пенсии его отделяло лишь несколько лет, дети уже жили своей жизнью, а жена работала целыми днями. Идеальный случай брака по уик-эндам. И идеальный случай для новой интересной работы перед завершением карьеры. С оперативной точки зрения этот человек был удачей для любого отдела, поэтому Гассинг не колебался ни минуты, приглашая его к себе в помощники.
      В Пуллахе в то время все как бы нырнули на дно, и для работы в Берлине никого не нашлось. Гассингу часто приходилось в начальный период работы самому на несколько дней ездить в Пуллах. Потому без надежного заместителя ему было никак. А созвездие с Арнштайном оказалось идеальным.
      Гассинг открыл двери новой служебной машины и сам сел за руль. Арнштайн и я уселись на заднем сидении. При этом он шептал мне в ухо: – Сначала официальные инструкции от старика. Самое важное потом наедине. Он подмигнул мне и спросил Гассинга: – Вы хотите, или лучше я? Шеф хотел сам.
      Ведя машину, он начал объяснять: – Вот в чем дело – русские должны в какой-то момент вывезти атомные боеголовки со своих ракет. Ходят слухи, что это произойдет в ближайшие дни или недели. Но точно мы ничего об этом не знаем. Даннау, это будет ваша работа. Ваша и Арнштайна. Американцы сходят с ума от желания провести измерения и узнать как можно больше технических деталей о русском атомном оружии и внимательно проследить за самим процессом вывоза. Но Федеральный канцлер решил, что в связи с выход Западной группы войск американцы не могут предпринимать никаких самостоятельных действий. Потому мы в кооперации с американскими коллегами проведем операцию "Black Foot" ("Черная нога").
      Я чувствовал себя польщенным, и заинтересованно спросил, почему выбор пал именно на меня. – Ведь точно есть пара людей в Пуллахе выше меня и по должности и по опыту, которых следовало бы выбрать в первую очередь. Гассинг показал через плечо большим пальцем на Арнштайн, который нервно смотрел в окно и пытался насвистывать какую-то песенку. Он делал вид, что ничего не слышит, и избегал встречаться со мной взглядом.
      – Есть какие-то сведения из Службы? В нашем домашнем гнездышке должны же они иметь преставление о том, что планируют русские. Мои вопросы вызвали новый приступ гнева у Арнштайна. Он выпалил: – Ничего ни не знают, как всегда. Совсем ничего. Они там знают только, когда получат повышение по службе и когда кончается рабочий день. Возможно, они даже не знают, что русские выводят войска.
      Вот таким я его знал. Когда разговор касался дела, он никогда не скрывал своих чувств. И если нужно, то не стеснялся и крепких выражений. Во мне усиливалось впечатление, что здесь что-то не так.
      Когда мы уже проехали Международный Конгресс-центр (ICC) и выехали на автобан Авус, Арнштайн все еще кипятился. – Господин Гассинг, расскажите теперь Даннау об этих пуллахских сонях. Нам тут нужно заниматься совершенно безумными делами, но их там это дерьмо совсем не интересует. Никакой поддержки от них нет. – Ну, так уж вам не стоит говорить, Герт. Но на самом деле есть очень серьезные трудности, с которыми нужно справиться. Мы над этим работаем. Арнштайн печально кивнул.
      За это время мы уже проехали по городскому автобану до съезда на Хюттенвег и катили через Грюневальд по направлению к Клэйаллее. Мы свернули налево и через 300 метров снова направо. На уровне Тиль-парка повернули налево на улицу Фёренвег. Местность, где чередуются дорогие виллы и военные учреждения. Я чувствовал, как колотится мое сердце. Отдельные слова и неоконченные фразы возбуждали воображение: вывоз атомных боеголовок – новое назначение – первое сотрудничество с американцами – проблемы с Центром…
      Вилла с богатым прошлым
      В конце Фёренвег, незадолго до того места, где эта улица переходит в улицу Ам Шюлерхайм, мы повернули к сильно защищенному земельному участку. Территорию ограждал двухметровый железный забор с колючей проволокой наверху. Мы подъехали. Откатилась тяжелая стальная дверь. Из будочки, защищенной бронестеклом, вышел охранник в форме одного частного охранного агентства. Увидев обоих моих шефов, он дружелюбно поднес два пальца к пилотке и впустил нас. По ту сторону парковки стояло массивное старое многоэтажное кирпичное здание.
      Гассинг вышел первым и подождал нас, стоя позади машины. – Это, кстати, бывшая вилла Кейтеля. Фельдмаршал Кейтель жил здесь во время войны. После этого виллу заняли американцы и до "поворота" держали здесь свою военную миссию. Поэтому всем разведкам мира это место давным-давно известно.
      Моя первая мысль была: – Вот, черт… Я сразу сообразил, что это означает.
      Я еще не успел набрать воздуха, чтобы что-то сказать, как Герт Арнштайн в своей неподражаемой манере выпалил печальную правду. Он снова положил мне руку на плечо, а другой рукой показал на весь земельный участок. – Это значит, дорогой Норберт, что мы находимся на самом знаменитом объекте в Западном полушарии. Супер-профи из Пуллаха точно хотели, чтобы мы тут засветились. Добро пожаловать. Он засмеялся и пошел вперед. Гассинг, которому это все, очевидно, было очень неприятно, сделал вид, будто ничего не слышал и смотрел в сторону.
      Главный выход кирпичного дома размещался под восточным фронтоном, выходившим на Фёренвег. Ухоженная территория была вся покрыта зеленью благодаря разросшимся кустарникам и старым деревьям. Время не пощадило дом, но он по-прежнему выглядел очень элегантно.
      Мы поднялись наверх по двенадцати широким ступенькам, держась за железный поручень, выкованный, судя по всему, очень давно. Гассинг открыл тяжелую дубовую дверь, приложив максимум своих усилий. Мы вошли в короткий, холодный коридор. Арнштайн поторопился открыть следующую дверь, чтобы впустить нас двоих. Перед нами была длинная галерея, тянувшаяся до противоположной стены здания. В конце ее был видно освещенное помещение.
      Там находился полукруглый эркер, остекленный со всех сторон. В конце была двойная стеклянная дверь с выходом на шикарную террасу. Слева можно было попасть в приемную шефа. Все двери были открыты, но никого не было видно. Дом производил впечатление заселенного одними призраками. И именно отсюда нужно было организовать и управлять операцией "Черная нога" – то есть, наблюдением за выводом российских войск. В душе я качал головой. Ведь вывод уже начался, а тут царила мертвая тишина.
      Гассинг провел меня в свое бюро. На полу лежал красивый и дорогой персидский ковер. Слева стоял кожаный "уголок" с низким стеклянным столиком. За ним старый массивный письменный стол из темного дерева. Справа стояло трюмо, где за стеклом спряталось с дюжину моделей старинных автомобилей. Стулья напоминали стиль "бидермайер".
      За письменным столом стояло большое кожаное кресло с высокой спинкой. В одном из углов были поставлены два больших флага – американский и немецкий. Через большое окно можно было видеть парк. Престижное и красивое бюро. На меня оно произвело сильное впечатление.
      После короткой инструкции Гассинг отправил меня в подвальный этаж к американцам. Вслед за Арнштайном я спустился по двум коротким лестничным пролетам в подвал виллы Кейтеля. Там была стальная дверь с цифровым замком. Мы позвонили. Появился сержант в форме. Он поднял руку для военного приветствия и провел нас в кабинет полковника Дего.
      Этот офицер был руководителем американской половины нашей группы. В месяцы до "поворота" он уже руководил тут американской военной миссией. Дего, 1,85 м ростом, темноволосый, вышел нам навстречу. – Хай, Герт, – приветствовал он нас по-английски, – а это, значит, Норберт, о котором мне рассказывали. Я слышал, ты говоришь по-английски. Я прямо сейчас покажу тебе наш офис и тех людей, с которыми будешь контактировать.
      Наверху мне уже сказали: в общении с американцами мы не пользуемся нашими псевдонимами. Мы называем наши настоящие имена и, в основном, обращаемся на "вы". Так привыкли наши партнеры.
      Теперь у меня было несколько минут, чтобы осмотреться. Кабинет Дего был маленьким и спартанским. На нем самом была рубашка с короткими рукавами и армейские брюки. Он был похож скорее на дипломата, чем на военного. И если первый этаж производил впечатление старинного спального вагона, то в подвале ключом била жизнь. Бюро были переполнены. Повсюду жужжали современные компьютеры, трещали телексные аппараты.
      В ситуационной комнате нас ждали шесть человек. Четверо в камуфляже, двое в штатском. – Это Марк Хэндридж и Ганс Дитхард. А я вам привел специального агента Норберта из БНД. И, обратившись ко мне: – Если вам что-то будет нужно, что эти джентльмены не смогут организовать, тогда просто обращайтесь ко мне. Дего еще раз пожал мне руку и вышел из комнаты.
      На большом столе лежала американская военная карта ГДР. На ней были отмечены все места, в которых, как было известно или предполагалось, складировались ядерные боеголовки. Марк Хэндридж был немного в стрессе: – Вот наша самая большая проблема. Мы знаем, где лежат эти штуки, но не имеем ни малейшего представления, когда, а главное – как русские их будут вывозить.
      Ганс Дитхард дополнил, тоже на хорошем немецком языке: – Мы думаем, они захотят вывезти их из бывшей ГДР очень быстро. По крайней мере, есть признаки, указывающие на это. Мы уже делали вашим запрос в Мюнхене, но там, кажется, знают еще меньше, чем мы. Честно говоря, похоже, они не особо этим и интересуются. При этих словах американцы многозначительно переглянулись.
      Теперь пришло время открыто поговорить с Арнштайном. Для этого мы вернулись в его комнату на верхнем этаже. – Мы здесь на передовом посту, о котором уже забыли, и еще до того, как он начал по-настоящему работать. В Мюнхене все спокойно спят. Они ни о чем там не заботятся. Через пару недель они хотят сформулировать служебные обязанности для 12 YA. Пока они дойдут до конца, русские будут уже очень далеко. Ты знаешь, что в Пуллахе даже нет вышестоящего отдела, который занимался бы нами? Гассинг выпрашивает у американцев каждую шариковую ручку, потому что наше снабжение ничего нам не дает.
      Вот такая ситуация. В Центре в Мюнхене, очевидно, никто не хотел отправляться в Берлин, потому что тут пришлось бы заниматься настоящей опасной работой. Гассингу пришлось в Пуллахе бегать от одного бюрократа к другому, чтобы вообще что-то сдвинуть с места. Из Первого отдела, занимавшегося агентурной разведкой, который должен было бы быть больше всех заинтересован, не было никаких ответов. Потому вся ответственность за 12 YA взвалилась на плечи одного неопытного в оперативных делах майора. С ответственностью на него переложили и риск в случае провала. Нас предоставили самих себе.
      Похоже, точно так же никого там не интересовало, что мы тут работали в теснейшем контакте с иностранной разведслужбой. Если коллега из БНД должен был лететь в Вашингтон для встречи с нашими партнерами из ЦРУ, то его специально готовили дома, обучая всем вопросам безопасности и объясняя правила поведения с иностранными союзниками. Иногда такая тренировка длилась дольше самой командировки. А тут нам приходилось самим стараться в одно время и не опозориться перед американскими коллегами и не оказаться подставленными ими. Открыть глаза – и вперед!
      Герт принес скрученную военную карту бывшей ГДР и разложил ее на письменном столе. На углы он положил пепельницу, дырокол и две книги. Одна из книг имела символичное название "Солдат в государстве и в обществе". У Герта вырвалось: – Вот, я всегда знал, что и эта макулатура нам хоть в чем-то да пригодится. Потом он замурлыкал свою любимую песенку, которую я знал еще с ранних лет работы в БНД. Она начиналась так: "Раньше мы были коммунисты, центр и СДПГ – сегодня мы все антифашисты, слава богу на небесах!"
      Немного растерянно мы смотрели на карту. Она была от американцев, конечно, потому что наши аналитики в Пуллахе не хотели давать нам никакой информации, ссылаясь на защиту источников. Большинство ядерных ракет дислоцировалось на юге ГДР. Как же их будут вывозить? Самолетом? Нет, точно нет. Слишком рискованно. Поездами или на тягачах через Польшу? – Возможно, – заметил я. – Нам нужно найти в Мюнхене кого-нибудь, чтобы спросить.
      Мы решили найти Гассинга. Его бюро было этажом ниже. По пути мы встретили нашу секретаршу. Она была милой и приятной в общении очаровательной дамой средних лет. Пошептавшись с Гертом, она принесла нам кофе. Потом она попросила нас помочь выгрузить закупленные канцелярские товары. – Но, – сказала она нам, – до сих пор никто не знает, кто за все это заплатит. Шеф скоро снова поедет в Мюнхен и постарается еще раз выбить для нас хоть какой-то бюджет. Иначе ничего не будет.
      Мы попросили Гассинга о контакте с компетентными аналитиками в Пуллахе. Он взял телефон и позвонил в Пуллах. Чуть позже он печально вздохнул. – Уже половина четвертого, потому никого из ответственных персон на месте уже нет. Все смылись – понимаете?
      Меня это все "достало" еще до того, как началось. – Мы будем внизу у американцев, – буркнул я и вышел. Герт последовал за мной с вопрошающим взглядом. – Что ты задумал? – Импровизировать! Дай мне хотя бы начать.
      Путь атомных боеголовок
      Ганс Дитхард открыл дверь и глядел на нас с любопытством. – Мы знаем, как и когда русские вывезут свои ракетные боеголовки. Я, наверное, говорил убедительно, потому что через несколько минут вся команда американской военной разведки РУМО (DIA) собралась вокруг карты и напряженно смотрела на меня. Герт вращал глазами, как будто готовясь упасть в обморок. Он не сказал ни слова.
      – Господа, вывоз начнется на следующей неделе. Я уверен, что вывозить будут сначала по железной дороге, а потом морем. Предполагаю, на корабли будут их грузить в порту Мукран на острове Рюген или в Ростоке. Я предполагаю – Мукран. Герт отрешенно смотрел в потолок и что-то тихо насвистывал.
      Марк Хэндридж попросил минутку терпения и спустя несколько секунд вернулся вместе с полковником Дего. Потом он повторил своему шефу все, что я только что сказал. Дего с видом знатока кивнул: – Норберт, хорошая работа, она совпадает с нашими сведениями. Поляки не разрешили перевозить атомные боеголовки через свою территорию. Это сообщение пришло к нам всего пару часов назад. Прав на перелет тоже нет. В том числе и через Чехословакию. Вы мне скажете, откуда вы все это узнали? Я пожал плечами и улыбнулся со всезнающим видом.
      – Полковник Дего, нам нужны измерительные приборы и персонал, – обратился я к начальнику американцев. – Через 24 часа все будет во Франкфурте-на-Майне, – ответил тот так же кратко, – нужно вам еще что-то согласовать с Пуллахом? Тут из своего угла откликнулся Герт: – Нет, не нужно, достаточно сказать Гассингу. Но все в порядке. В Пуллахе уже закончился рабочий день.
      Прошло уже много времени, после того как мы покинули подвал, а там все еще раздавался громкий смех. Неужто американцы подумали, что мы шутили?
      Но теперь Герт принялся меня расспрашивать: – Ну, откуда ты все это узнал? Ты так просто пришел к этим янки, как будто тебя полностью проинформировали. Честно говоря, я вообще ничего не знал. Стресс, давление времени, которое приготовили нам американцы, принудили меня просто подумать над теми сведениями, которые они нам сообщили до того. Я, в общем, блефовал. Злость на дилетантов в Пуллахе придала мне мужества.
      И, в конечном счете, это принесло мне уважение наших партнеров. В связи с этим мы узнали еще кое-что. Американцы хотели сотрудничать с нами, но сами были очень сдержаны, скрывая те сведения, которые узнали сами. Лишь когда они поверили, что мы знаем то же, что и они, они подтвердили все. Так они работали с нами все время и в дальнейшем.
      Теперь как раз пришло время готовить нашу трудную миссию. Нам нужно было заняться Группой советских войск в Германии, которая теперь называлась Западной группой войск, сокращенно ЗГВ. Речь шла о самой мощной военной группировке развалившейся сверхдержавы, которая после возвращения домой должна стать основой российской армии. Хотя эти войска вроде бы считались элитой, на самом деле за все четыре года работы против них мы всегда сталкивались с армией разлагающейся, на стадии самоликвидации. В этом смысле с ней происходило то же самое, что и со всеми прочими остатками "славного Советского Союза".
      В своих мемуарах последний главнокомандующий ЗГВ генерал-полковник Матвей Бурлаков перечисляет численный состав своих войск к моменту начала вывода: 546200 мужчин и женщин, из них 337800 военнослужащих, 4197 танков, 11500 БМП, БТР и прочих бронемашин, 3716 артиллерийских орудий и свыше 2,5 миллионов тонн различных материалов, четверть из которых составляли боеприпасы. Кроме того, 623 самолета, 615 вертолетов и почти сто тысяч машин. Русские вполне официально пользовались на Востоке свыше полутора тысячами земельных участков общей площадью 290 тысяч гектаров, при необходимости им была бы предоставлена дополнительно площадь вдвое, а то и втрое больше. Они образовывали государство в государстве, как правило, не подчиняясь законам и правилам ГДР. Большая часть контактов между немцами и русскими проходила лишь на высшем политическом и военном уровнях.
      Маленькое воспоминание. В ноябре 1989 года пала Берлинская стена, и уже в январе 1990 года все говорили о возможности быстрого воссоединения. Начался процесс объединения, а вместе с ним и попытки "обрезать пуповину", связывающую Германию с державами-победительницами. "Два плюс четыре" – так звучала формула переговоров между немцами и странами, державшими на немецкой территории свои оккупационные войска. На различных уровнях представители всех шести государств встречались неоднократно в течение 1990 года.
      В сентябре министры иностранных дел подписали, наконец, "Договор об окончательном урегулировании вопроса о Германии". Этот договор предусматривал, среди прочего, вывод советских войск до конца 1994 года. Месяц спустя министр иностранных дел ФРГ Геншер и советский посол ратифицировали договор о размещении советских войск, который устанавливал их правовое положение на оставшееся время пребывания, а также порядок их вывода.
      Этим летом 1990 года нам нужно было подготовиться в течение одной ночи, потому что операция "Черная нога" приближалась к нам гигантскими шагами. Сначала нам нужна была машина в качестве подвижной базы, жилой трейлер, фургон или что-то подобное. И еще люди, не меньше двадцати человек.
      Уже на следующий день после нашей судьбоносной беседы полковник Дего подошел к нам. Мы с Гертом как раз были в бюро Гассинга.
      Дего был очень взволнован. – Как и обещано, джентльмены! На авиабазе Франкфурт-Рейн-Майн стоит транспортник американских ВВС. В нем все техническое оборудование, которое вам нужно. К тому же пятьдесят специалистов с опытом в таких делах. Они умеют пользоваться всей аппаратурой, знают и немецкий и русский языки, и могут ориентироваться на незнакомых территориях. Нам нужно лишь подождать разрешения от Федерального правительства. Только после этого наши люди смогут приступить к работе.
      Я посмотрел на часы и понял, что американцам действительно на все понадобилось лишь 24 часа. Разрешение из Бонна я в первый момент посчитал чистой формальностью. Тем не менее, оно так и не поступило. Лишь много позже я узнал, что произошло. Американское правительство официально обратилось в Ведомство Федерального канцлера. Референт шестого отдела, ответственного за БНД, захотел узнать в Пуллахе, все ли тут правильно.
      На юге Мюнхена интерес к выводу ЗГВ был настолько мал, что никто из ответственных сотрудников Первого отдела, отвечающего за "оперативную разведку", не знал точно, что сейчас происходит в далеком Берлине. Потому все в БНД, кого спрашивал чиновник из Федеральной канцелярии, честно отвечали, что ничего об этой операции не знают. А если нужно, то у них самих, мол, достаточно и людей и техники. Тем самым политическое руководство в Бонне заблокировало акцию американцев.
      Не прошло и часа, как снова появился разгневанный Дего и спросил почему. Телефоны раскалились, и началось постоянное перекладывание ответственности на того или на другого. Вдруг несколько начальников из БНД увидели во всем происходящем шанс, чтобы выставить себя перед Бонном в лучшем виде. Откуда-то внезапно появилась кратковременная и интенсивная заинтересованность в отделе 12 YA. В конце концов, Бонн изменил свое решение таким образом, что может быть задействована американская техника, но не американский персонал. Дего кипел от ярости. Герт и я вполне его понимали.
      Руководители оперативного отдела не только не смогли сами подготовить для этой операции соответствующий персонал. Своими некомпетентностью и нерешительностью они не позволили участвовать в операции и американцам. Провал дела и гигантский позор в глазах наших партнеров. Теперь американцы, не долго думая, отдали приказ вернуть весь персонал и всю технику назад в Вашингтон. Дего кратко сообщил нам об этом. Гассинг все более паническим тоном разговаривал по телефону с Пуллахом. И тут произошло чудо. Каким-то образом был найден компромисс. Бонн решил, что самые важные приборы можно оставить – при обслуживании одним техником из ЦРУ. Цирк закончился, и все участники принялись зализывать свои раны.
      Вскоре после этого еще один случай ясно показал, как тяжело для БНД провести такого рода операцию. В Берлине в то переломное время было еще очень мало машин, сдаваемых в прокат, тем более не было ни одного жилого фургона, который можно было бы арендовать на время. Реконструкция на Востоке только начиналась и многие фирмы размещали своих сотрудников как раз в такого рода трейлерах, потому свободных не было. А нам срочно необходима была такая машина, чтобы действовать мобильно и управлять операцией. Уже ранним утром мы попросили по телефону одного человека в мюнхенском Центре, который был для нас своего рода персональным доверенным лицом, достать для нас подобный автомобиль.
      Когда мы спустя несколько часов снова дозвонились к нему, у нас как раз был полковник Дего и тут же вник в суть проблемы. – Вы уверены, что на самом деле работаете в разведке? – подтрунивал американец. – Это все не так просто, – говорил нам наш доверенный человек, растягивая слова, – жилой автомобиль я как раз нашел. Но мы не можем сейчас доставить его в Берлин. Сейчас пятница, послеобеденное время, и водитель давно ушел. Я не смог подыскать другого добровольца для такой поездки. Вы сами знаете, как это бывает. Попробуйте сами что-то придумать. Я чувствовал себя так, будто меня раздавили, и мне оставалось просто протянуть ноги.
      Тут вскочил Дего и прорычал: – Этого я не могу понять! У него тоже, похоже, лопнуло терпение. Он полез в сумочку на поясе и вытащил оттуда толстую пачку зеленых долларов. – Боже мой, Норберт, тогда просто пойдите и купите этот чертов трейлер!
      Он хлопнул пачкой денег по письменному столу. Банкноты разлетелись по комнате. Дего собрал некоторые из них и засунул мне в руку. Другие он прижал Герту к груди. Ругаясь, полковник исчез в подвале.
      Мы собрали деньги и пересчитали их на столе Гассинга. Набралось почти сто тысяч долларов. Один из нас потом отнес деньги обратно полковнику. Нам было очень стыдно. Без слов мы попрятались в своих кабинетах. Герт бормотал себе под нос проклятия, пока мы поднимались вверх по лестнице: – Это не разведывательная служба. Это разведывательная администрация. Если бы я только научился чему-то разумному…
      Через минуту Дего снова был в помещении. – Послушайте! Все, что тут у вас происходит, очень непрофессионально. Поэтому, пожалуйста, простите мой взрыв эмоций, но сегодня просто уже было слишком. Бросьте звонить в Мюнхен и давайте прямо сейчас заниматься настоящей работой. Если вам что-то нужно, просто обращайтесь к Гансу. Ганс уже стоял в комнате. – Ганс лично будет вам помогать прямо с этой минуты. Все равно, что бы вам ни потребовалось, вы получите все.
      Внезапно юношеская улыбка сошла с его лица. Он стал официальным, почти торжественным. – Соединенные Штаты Америки очень заинтересованы в том, чтобы эта операция окончилась успехом. Потому нет никаких финансовых ограничений. Вы поняли?
      И вот теперь мы могли написать списки наших пожеланий.
      Операция начинается
      Сначала мы получили три мощных джипа "Мерседес", раньше служившие американской военной миссии. Два из них как раз недавно перекрасили. С натовского цвета хаки один превратился в темно-синий, а другой в зеленый "металлик". Третий, все еще в натовской окраске, использовался Гертом и мной как машина управления. Этот внедорожник, который все впоследствии называли "машиной Джеймса Бонда", кое в чем отличался от своих гражданских собратьев.
      Машина была трехместной. Третье сидение было сзади в середине и размещалось немного повыше обоих передних сидений, что обеспечивало лучший обзор. Вокруг третьего сидения были закреплены черные блестящие ящики. Кроме того, американцы установили на автомобиль немало других полезных технических приспособлений. Например, там был полноценная инфракрасная система ночного видения. Инфракрасные фары разместились в решетке радиатора, невидимые снаружи. Потому мы могли незаметно вести наблюдение даже в полной темноте. В "бардачке" для этого хранились специальные очки. Дополнительные выключатели позволяли включать и выключать все фары машины по отдельности. Другую полезную особенность мы заметили, когда в первый раз приехали на заправку.
      Герт и я уже вечером поехали по направлению к Штральзунду. В эти дни "дикого Востока" поиск работающей заправки походил на поиск иголки в стоге сена. Наконец, недалеко от Рюгендамм – дамбы, соединяющей материк с островом Рюген, где дорога справа поворачивает к улице Шварце Куппе, мы нашли заправку. По масштабам ГДР она была достаточно большой и располагала несколькими колонками. Герт, который сам вел машину, вставил "пистолет" в бак нашего "Мерседеса-007".
      Счетчик крутился и крутился. Сначала я не заметил, что Герт все время куда-то пропадал и заглядывал под машину. Потом он открыл правую переднюю дверь. – Норберт, ты можешь взглянуть? Счетчик насчитал уже 160 литров и все еще крутился. Я не мог удержаться от смеха. Герт слега вынул "пистолет", чтобы посмотреть, льется ли бензин на самом деле. Струей бензина ему окатило туфли. – Черт, – громко прорычал он, – где же он весь девается?
      Ситуация напоминала юмористическое шоу "Скрытая камера". Я смеялся, пока Арнштайн еще раз нырнул под машину и искал предполагаемую дыру. Я открыл багажник. Может быть, горючее льется не в бак, а куда-то внутрь машины? Я смеялся до боли в животе. Счетчик остановился на 240 литрах. Но когда Герт посмотрел на цену, то тоже засмеялся. Эта древняя восточногерманская колонка была рассчитана только на двузначные числа. Потому дойдя до 99 марок, счетчик снова начал отсчитывать с нуля. Как выяснилось, в машине был специальный бак, вмещавший 280 литров. За заправленные 240 литров нам, в конце концов, пришлось бы уплатить всего-навсего 37,50 марок. Отдышавшись от приступов смеха, Герт подошел к кассе и с помощью калькулятора подсчитал правильную сумму. Немного удивленно глядевшему на нас кассиру не пришлось потому доплачивать из собственного кармана.
      Когда мы поехали, кассир все еще сидел в своем домике, качая головой. Для нас эта смешная ситуация стала моментом освобождения, когда с нас как бы свалилась вся нагрузка, накопившаяся за прошедшие дни. Вот под каким давлением мы тогда работали.
      В Штральзунде мы выбрали в качестве гостиницы привокзальный "Отель ам Банхоф", который стал нашей базой. Его только недавно заново покрасили, потому снаружи он производил хорошее впечатление. Этим он уже выделялся в лучшую сторону из своего окружения. Но внутреннее его оснащение показывало весь прогнивший шарм умиравшего социализма. Правда, этот недостаток вполне компенсировали дружелюбие и приветливость работавших в нем людей.
      Гостиница была в самом центре, и мы оттуда быстро добрались бы до Рюгена. Отсюда мы собирались наблюдать за вывозом горячего товара и провести наши наблюдения. Если Советы хотят воспользоваться для вывоза находящейся под их контролем рюгенской гаванью Мукран, то идущая на Рюген дамба становится игольным ушком – иного сухопутного пути на остров нет. А если они захотят грузить боеголовки на корабли в Ростоке, то туда мы тоже легко сможем добраться. Однако следовало решить еще одну проблему. В отеле не было свободных номеров. Но благодаря всей мощи представляемого нами капитализма нам удалось преодолеть и это препятствие. Мы просто предложили больше денег, чем другие. Кроме того, мы забронировали шесть двойных номеров на десять дней, с возможностью продления. Это был аргумент, с которым никто не стал спорить.
      За это время в поход отправились сотрудники из Мюнхена и из Берлина. Гассинг через своего бывшего шефа Олльхауэра активизировал сотрудника по фамилии Вульф. Нашему доверенному лицу в Пуллахе удалось там уговорить двух холостяков, только что окончивших школу БНД, и еще не имевших постоянного места службы, приехать к нам на помощь. Во всем остальном в Мюнхене по-прежнему царило "радиомолчание".
      Новый сюрприз – внезапно к нам обратились техники БНД из нашего Центра с особым заданием. У них самих не было, правда, времени, чтобы участвовать в нашей операции, зато они очень хотели позднее изучить американские измерительные приборы. Собственно, это было чудовищным событием. Мюнхен не собирался нас поддерживать никоим образом, зато поставил перед нами такую разведывательную задачу, которая могла бы сорвать основную операцию. Потому в ходе "Черной ноги" это их желание мы просто проигнорировали.
      Субботним вечером наша команда была в полном сборе. Гассинг привез американского техника, сидевшего в белом фургоне перед гостиницей. У бедняги было задание – ни на секунду не терять из поля зрения свою сверхсекретную аппаратуру. Из нашего номера, ставшей комнатой для оценки ситуации и для переговоров, мы видели его, сидящего в машине.
      В самом начале Гассинг и Герт поссорились. В конце конфликта Гассинг уехал в Берлин. Там он был срочно нужен, а мы вполне справились бы и без него. Машина Гассинга выехала со двора.
      Вот и пришло время. – Итак, Норберт, одного подопечного я взял на себя, – Герт показал пальцем на нашего гостя, – а другой – твой. Кстати, он ни слова не говорит по-немецки. Желаю удачи!
      Маленькая незаметная фигура повернулась на сидении рядом с водителем и безучастно посмотрела в окно.
      Улыбаясь как можно приветливее, я поплелся к "комби". Американец открыл окно и поздоровался усталым "Хай!" – Хай, я Норберт Даннау, – ответил я. – Я Ларри Восецки, – был ответ.
      Мне показалось, что я заметил на его лице что-то вроде улыбки. – Ты не хочешь войти? – Никаких шансов! Он показал пальцем через свое плечо на ящики со сверхчувствительными приборами.
      В кузове была собрана вся необходимая аппаратура. Были видны два больших алюминиевых ящика, отличающиеся размером. За ними я разглядел здоровенный валун сантиметров 80 шириной и еще пару приборов для дистанционного управления.
      – Нам нужно все обсудить. – О?кей, – был его короткий ответ. Он открыл водительскую дверь, и я уселся рядом с ним. Ларри было около сорока лет, он был среднего роста, лицо его казалось усталым и потерпевшим от ветров, зато руки были даже нежными. На нем были джинсы, свитер, шерстяная шапка и новенькие ботинки "Кэмел". Диалог наш оказался односторонним, потому что Ларри отвечал только очень короткими фразами.
      – Не пойти ли нам в отель? Я поставлю охранника возле машины? – Нет.
      – Какой была поездка? – Плохой.
      – Ты голоден? – Да.
      – Заказать что-то для тебя в ресторане? – Да.
      – А что? – Все равно.
      Только когда я начал его по-настоящему провоцировать, он стал выражаться конкретнее и заказал шницель с кока-колой. Я ошибся, предположив, что он теперь отправится со мной в ресторан. Пришлось купить ему еду и принести в машину. Техник сжевал все в своем фургоне и провел ночь в спальном мешке на сидении машины. Но зато мы успели с ним еще обсудить детали операции.
      "Папа Медведь", "Мама Медведица" и "Медвежонок"
      Сначала Ларри объяснил мне назначение своих приборов. Длинный ящик назывался "Папа Медведь" и должен был устанавливаться как можно ближе к железнодорожным путям, по которым двинется интересующий нас поезд. Расстояние до проезжавших вагонов не должно было превышать одного метра. Ящик покороче, "Мама Медведица", должен располагаться на точно определенной дистанции от "Папы Медведя". Расстояние до путей не играло при этом роли. "Медвежонок", прибор, замаскированный под валун, ничем не отличался от обычных камней и потому был относительно незаметным.
      Все три ящика были напичканы специальной электроникой, которая могла считывать и фиксировать все технические данные и детали ядерного оружия. Нашим первым заданием было установить их так, чтобы они по возможности оставались незаметными в течение нескольких недель.
      Но как достать информацию о вывозе опасного оружия? Нам срочно был нужен информатор на железной дороге. Но как установить контакт с железнодорожниками, в каком месте иерархии искать нужного человека? Стоит нам обратиться к высокому начальству, тут же возникнет опасность предательства. Потому что высокопоставленные служащие Райхсбана – железных дорог бывшей ГДР – большей частью были все еще партийными кадрами СЕПГ. Это само по себе предполагало некоторую их близость к выводившейся ЗГВ. Потому риск был слишком велик, чтобы обращаться к какому-то из боссов Райхсбана в Штральзунде или в Берлине.
      Тут нам помог случай. В старой газете мы нашли статью об одном начальнике станции, который прекрасно подходил к нашим планам. Это был начальник станции Замтенс, одного из десяти интересующих нас вокзалов на участке между Штральзундом и Мукраном. Железнодорожник из Замтенса, как мы узнали из газеты, чуть ли не через день после падения Берлинской стены вывесил у себя на станции флаг ФРГ. Из-за этого у него возникли серьезные проблемы с партийными начальниками в Бергене на Рюгене, все еще управлявшими этим участком железной дороги. Эти железобетонные головы вовсю разозлились из-за такого его поступка. Но флаг оказалось не так-то легко снять, потому что его шнур был обрезан на самом верху, и добраться до него оказалось очень трудно.
      Мы осмотрели все вокзалы и проверили, какой из них лучше всего удовлетворил бы потребности нашей операции. К примеру, участок между Бергеном и Засницем был для нас большей частью непригоден. Затруднен доступ к железнодорожному полотну, окрестности дороги густо заселены, к тому же далеко от нашей гостиницы. В конце концов, нам остался лишь участок длиной 12,5 км между Рамбином и Тешенхагеном.
      Вульф получил задание проверить вокзал в Рамбине. Ему нужно было еще и присмотреться к служащим дороги, потому что наш человек в Замтенсе все еще мог оказаться "пустышкой". Потому с самого начала нужно было предусмотреть альтернативный вариант. Двое наших сотрудников осматривали вокзал Штральзунд-Рюгендамм и гавань Мукран с близкого расстояния.
      Герт и я поехали в Замтенс. Мы припарковали джип прямо у маленького вокзала. Было решено, что мы в некоторой степени посвятим начальника станции в нашу проблему и попросим помочь. Был ясный солнечный день. Прекрасная погода сопровождала нас все время поездки по Рюгендамму мимо Драммендорфа до самого Замтенса. Пару минут мы посидели в припаркованной машине и отдышались. – Начинаем, – поторопил я Герта. Закрывая машину, он тихо мурлыкал "свою" песенку: "Раньше мы были коммунисты, центр и СДПГ…"
      Мы обошли здание. Герт шептал мне на ухо: – Прежде всего – ни слова о БНД. Ты начнешь разговор. Потом действуем по обстановке.
      Выйдя на перрон, мы посмотрели на юг в направлении товарной станции. На северном конце путей был закрытый мостик – переход через рельсы. Лишь несколько человек ожидало местную электричку, приближавшуюся со стороны Штральзунда. Женщина в униформе управляла высадкой и посадкой пассажиров. Свистком и взмахом руки она отправила поезд в путь.
      В сопровождении громкого звонка дверцы перехода снова открылись. Женщина в форме все еще стояла там и вопрошающе глядела на нас. – Нам нужен начальник станции, – обратился я к ней. Она оценивающе обозрела нас с ног до головы и ответила немного дерзко: С Запада, да? На мой кивок она указала на старую деревянную дверь, выкрашенную такой же восхитительной гэдээровской серой краской, что и весь вокзал. – Господина начальника станции вы найдете вон там. Просто заходите, мой муж сидит за своим столом. Потом она снова исчезла в маленьком помещении кассы, где она продавала билеты.
      Мы постучали в деревянную дверь. Оттуда раздался голос: – Кто там? Дверь была закрыта.
      – Мы хотели бы поговорить с вами.
      Повернулся ключ, и перед нами стоял высокий и худой человек, лет сорока пяти, довольно бледный. Я показал ему свое удостоверение БНД такое короткое время, что он точно не успел его рассмотреть. – Мы из Федерального правительства, и нам срочно нужно с вами поговорить.
      Теперь он широко распахнул дверь и попросил нас войти. На его лбу выступили крупные капли пота. Человек этот дрожал всем телом. Он попытался что-то сказать, но мог только заикаться: – Федеральное правительство – да – но – почему – что – я мог бы – вы хотите – пожалуйста, садитесь. Как потерянный, он попытался передвинуть пару документов на своем столе. Его жидкие волосы, лишь слегка прикрывающие лысину, взмокли от пота.
      Я попытался его успокоить. – Это же вы вывесили тогда знамя ФРГ перед вокзалом? Я редко видел таких мужественных людей. Эта история нас очень впечатлила. Он глубоко вздохнул. Похоже, он в первый раз вдохнул воздух с момента нашего прибытия. Его лицо постепенно смягчилось. – Ну, садитесь, наконец, и расскажите, как все это было. Почти механически он отодвинул свой стул, но по-прежнему вел себя так, будто ему предстоял допрос в Штази. Прямой, как бы закостеневший, стиснувший колени, сцепивший пальцы. – Вы приехали не из-за моей должности? Тут мы принялись решительно это отрицать.
      После этого он постепенно начал оттаивать и принялся рассказывать.
      – Ах, вы знаете, эта история с флагом доставила мне немало неприятностей. Партийное руководство в Бергене сразу после этого внесло меня в черный список и делало все возможное, лишь бы меня уволить. Потом на некоторое время все стихло, потому что все были заняты только тем, как бы устроиться в новой системе. Но теперь старые партийные кадры снова сидят на ключевых позициях, один из них – в дирекции железных дорог в Ростоке. И он теперь, как и раньше, мой начальник. Я был одним из первых, поддержавших "поворот", поэтому старые партийцы все время стараются от меня избавиться. Они называют меня дезертиром. Потому, когда вы вошли, я сразу подумал, что сегодня мой последний рабочий день.
      Вскоре наша беседа приняла такой свободный характер, что мы смогли объяснить ему суть нашей просьбы. Он оказался очень открытым и готовым помочь человеком. В связи с выводом ЗГВ через Мукран на Рюгене в ближайшие дни были запланированы т. н. перевозки опасных грузов, рассказал железнодорожник. Железной дороге было известно, что будут перевозить что-то опасное, но ей не сообщали никаких подробностей. Обычно расписание перевозок известно на недели вперед. Но перевозки восточных "братьев" были полным исключением. Некоторые эшелоны уже проехали, другие должны были двинуться очень скоро.
      Поезда эти обладали рядом особенностей. Они включали максимум десять вагонов, и их всегда тянули два локомотива. Второй тепловоз был резервным, на случай поломки первого. Эти эшелоны имели "зеленую улицу" и останавливать их разрешалось только в самом крайнем случае.
      После обоих тепловозов обязательно следовала короткая открытая платформа, на которой стояла зенитная установка. Расчет пушки всегда был в полной боевой готовности, в дополнение к нему на платформе располагалось еще несколько снайперов для прикрытия. За платформой был вагон с пятьюдесятью мотострелками охраны, затем собственно грузовые вагоны. Только в одном-двух из них на самом деле был груз, остальные – "пустышки", для отвлечения внимания. В конце эшелона была еще одна платформа с зенитной пушкой.
      Начальник станции пообещал нам свою полную поддержку, и у нас возникли хорошие предчувствия. Ему предстояла следующая ночная смена, потому мы с ним так и договорились. Днем мы и сами не хотели показываться, потому нас это вполне устраивало. Прощаясь, мы заметили его облегчение, да мы и сами были довольны. Я еще раз обратился к нему: – Это поручение очень важно для Федерального правительства, потому я уверен, что мы сможем кое-что для вас сделать. Он попрощался с нами со смешанным чувством гордости, любопытства и облегчения.
      Герт больше не мог сдержать себя, когда мы снова сидели в машине: – Ты заметил, как он всего за пару секунд вспотел? – Наш вид действительно был немного устрашающим, – возразил я. – Посмотри-ка на нас со стороны. Мы выглядим как какие-то "черные шерифы". На самом деле, мы оба были как будто в одинаковой форме. На обоих джинсы, черные шелковые куртки, белые рубашки и темно-красные галстуки. Это совпадение только сейчас пришло нам в голову. Нас вполне можно было бы принять за саейнтологов или членов каких-то других сект.
      Герт был весел. Он сел за руль и повез нас обратно в Штральзунд. По пути назад он снова напевал: "Раньше мы были коммунисты… "
      Подготовка на Рюгене
      Вернувшись в наш "штаб", мы составили окончательный план действий. Вблизи вокзала Рюгендамм мы установили пост наблюдения, который посменно должен был следить за дорогой по ночам. Его здание – сообщать обо всех поездах, которые соответствовали известной нам схеме. Так как нам не хватало людей, мы могли поставить туда только одного человека с рацией.
      Информировать он должен был наш джип, в котором постоянно передвигались бы мы с Гертом. Мы собирались с джипа наблюдать за участком дороги в районе станции Рамбин. От Рамбина железная дорога проходит вплоть до Замтенса параллельно с федеральным автобаном. Мы могли бы ехать по автостраде, сопровождая тот или иной эшелон и снимая его с помощью инфракрасной камеры. Когда мы попробовали сделать это с безобидными поездами, то убедились, что практически невозможно все время ехать на одном уровне с ними. Мы находились на единственной сравнительно приличной автомобильной дороге острова Рюген. Потому даже ночью на ней было оживленное движение. Запланированное нами сопровождение поездов оказывалось затрудненным из-за медленно едущих грузовиков и других машин. Обогнать их удавалось только в редких случаях. Успех или неуспех наблюдения за эшелонами превращался, таким образом, в чистой воды лотерею.
      На другой стороне путей мы нашли щебеночную полевую дорогу, проходящую еще ближе к полотну, чем федеральный автобан, и тоже идущую до Замтенса. На участке между Рамбином и Замтенсом две дороги сворачивали от федерального автобана на юг. Первая ведет в Зеллентин, вторая – в Гётемиц. Между этими двумя съездами полевая дорога на протяжении двух с половиной километров была во вполне приличном состоянии. Это устраивало нас куда лучше. Проверочные поездки подтвердили наше решение выбрать для наблюдений именно эту дорогу.
      Тут следовало провести и все измерения. Один из американских специальных приборов нужно было поставить на станции Замтенс, два других на следующем участке пути. "Папу Медведя" с согласия начальника станции мы смогли просто присыпать щебенкой на железнодорожном полотне прямо у одной из стрелок. Но предпосылкой успешной работы было то, что в этом месте поезд должен был остановиться хотя бы на три минуты. Только тогда прибор смог бы произвести измерения радиационного излучения.
      Железная дорога проходила совсем рядом с федеральным автобаном на протяжении следующих после станции 2500 метров. От поместья Цирков Хоф до поселка Штёнквицер Зидлунг железнодорожные пути дугой отклонялись от автобана на расстояние до пятисот метров. В этом месте мы хотели установить другие приборы. "Медвежонок", валун, можно было просто подбросить где-то неподалеку от путей. "Маму Медведицу" мы собирались спрятать где-то между путями и краем леса, прикрыв маскировочной сеткой.
      В сотне метров по ту сторону путей находился редкий сосновый лес, от которого до федерального автобана тянулся небольшой участок густой молодой поросли. Оттуда, с небольшого возвышения, мы могли хорошо следить и за путями, и за приборами. При приближении поездов можно было спрятаться в лесной поросли. Но, прежде всего, нам никак нельзя было попасться кому-либо на глаза в момент установки наших приборов. Стоило бы кому-то заметить нас в этой зоне, как об этом тут же сообщили бы каким-то местным властям, а все они в таком случае вряд ли отнеслись бы к нам благожелательно. Потому этого нужно было избежать любой ценой.
      Последним местом наблюдения перед Мукраном мы избрали "дикий" кемпинг на юге Лицова, находившийся прямо у путей. Там позднее мы поставили жилой автомобиль с обоими выпускниками школы БНД, "свежими", как мы их назвали. Но вскоре оказалось, насколько безответственно было с нашей стороны включать в такую операцию совершенно "зеленых" новичков.
      Они были настолько неопытны, что вели себя крайне неосторожно. Их присутствие ставило под удар всю операцию, ибо они все время путали ее с фильмами о Джеймсе Бонде. Потому мне не пришло в голову ничего лучшего, как совсем запретить им выходить из привезенного ими из Мюнхена жилого автомобиля. Они должны были оттуда наблюдать за проезжавшими поездами и снимать их с помощью инфракрасной камеры. "Куратором" обоих новичков мы назначили Вульфа. Это должно было удовлетворить потребности служебного надзора.
      У самого Вульф было самое особенное здание. За это время он сдружился с начальницей станции в Рамбине. От прямого обращения к ней как сотрудник БНД Вульф отказался, потому что эта дама была активным членом СЕПГ, и, похоже, все еще испытывала тоску по старому режиму. Мать-одиночка, она вынуждена была днем присматривать за своими детьми, потому в основном она дежурила по ночам.
      Если мы хотели сопровождать "атомный поезд" один-два километра, то нам пришлось бы пересечь пути в районе Рамбина. При этом возникал риск, что начальница станции заметит нас и сообщит об этом властям. Поэтому Вульф получил задание посещать ее каждый вечер и ухаживать за ней. Эти контакты развивались наилучшим образом. Сначала она не позволяла ему заходить в ее служебный кабинет, но через пару дней и эта проблема решилась сама собой.
      Приготовления проходили очень быстро. Каждый знал, что ему предстоит делать. Все были воодушевлены и в нетерпении ожидали, когда же мы сможем увидеть первый поезд с двойной локомотивной тягой, катящийся по дамбе Рюгендамм. Следующим вечером наблюдательный пост на станции Рюгендамм занял указанное ему место. Вульф был у своей начальницы станции. Новички сидели в жилом автофургоне. "Папа Медведь" был установлен, а "Мама Медведица" и "Медвежонок" переведены в активный режим.
      Ларри Восецки сидел в своем маленьком фургоне за контрольными приборами. У него была рация для прямого контакта с Гертом и со мной. Мы разъезжали между отдельными станциями, все время проезжая участок, начинающийся от Штральзунда и тянущийся на три километра за станцию Замтенс. Напряжение возрастало.
      Двое наших людей ожидало на вокзале Замтенс. Они охраняли "Папу Медведя". Для второго эшелона они получили еще одно задание. При первом транзите мы хотели только использовать наши замаскированные измерительные приборы и сделать как можно больше фотографий и видеоматериалов. Все заняли свои места. Герт и я ездили туда-сюда, снабжая их всем необходимым.
      Прошла первая ночь, и ничего не произошло. Мы вернулись в отель и проспали целый день. На всякий случай, мы оставили резервный пост на Рюгендамм и еще одного помощника неутомимому Ларри. Он отказывался идти в гостиницу, боясь оставить без присмотра "Медвежонка". Этот "камень", прекрасно замаскированный, лежал прямо у рельсов.
      В те дни погода была жаркой и душной. Таская тяжелые приборы, мы сильно вспотели, и, естественно, на нас тут же набросились мириады комаров. Для спасения от них мы скупили весь запас средств защиты от комаров в местной аптеке. Собственно, спастись от них можно было только в герметично закрытом автомобиле, но там тоже было слишком жарко. Только на нашего специального агента из ЦРУ это все никак не действовало. Похоже, он вовсе не замечал этих атак надоедливых насекомых.
      Первый военный транспорт
      Следующий день прошел без особых событий. При приближении любого товарного поезда у нас всех учащался пульс. Но когда мы замечали, что вагоны тянет лишь один локомотив, напряжение тут же спадало. Мы ведь ждали именно совершенно особый эшелон, такой, которого никто из нас никогда раньше не видел.
      За это время мы были в достаточной степени уверены, что полученная нами информация правдива. Тот же Вульф через свой новый "источник" получил дополнительные подтверждения. Но все равно некоторые сомнения оставались. Что, если русские свой радиоактивный груз все-таки повезут через Росток? С каждым часом, за который ничего не происходило, тревоги наши возрастали. Несколько раз мы связывались с нашим начальником вокзала в Замтенсе и просили объяснять нам все еще раз – снова и снова. Нам это было нужно, скорее, для нашего внутреннего успокоения.
      И тут вдруг началось! По пути в Штральзунд, во время движения по дамбе Рюгендамм, к нам поступила радиограмма: "Контроль, говорит пост. Внимание, вижу второй локомотив! Контроль, говорит пост. Внимание, внимание, два тепловоза! Они идут, ребята! На самом деле, идут!" Я поддал газу и на огромной скорости проехал оставшееся до вокзала расстояние. Мне очень хотелось увидеть все собственными глазами. Прямо у здания станции крутая лестница примерно с тридцатью ступеньками вела к самим путям. Тут я выпрыгнул из машины и понесся по ней вверх.
      Запыхавшись, очень взволнованный, я стоял у рельсов и смотрел на юго-восток, откуда должен был появиться эшелон. Я наскоро проверил мой зеркальный фотоаппарат, заправленный высокочувствительной пленкой 1600 Asa. Ее нам, конечно, тоже предоставили американцы, потому что, запроси мы ее у нашей собственной службы, нам пришлось бы ждать целую вечность. Я два раза нажал на кнопку, проверяя, работает ли механизм. Все в порядке. Потом на большом расстоянии я увидел три передних огня очень медленно двигающегося эшелона.
      Описания начальника вокзала оказались очень точными. Он рассказал нам, что эти поезда едут мимо вокзалов и по дамбе Рюгендамм всегда чуть ли не со скоростью пешехода. Поезд прополз к вокзалу. Из-за длинного изгиба влево я смог рассмотреть с левой стороны по всей его длине. Мое сердце бешено колотилось. Фотоаппарат щелкал, фиксируя все, что было на поезде. Когда поезд наконец, полностью въехал на станцию, я тут же снова исчез в машине. – Они на самом деле идут, – крикнул я Герту в чувстве какой-то странной эйфории. Все сомнения последних часов как рукой сняло.
      Мой партнер помчал по Рюгендамм назад на остров. – Надеюсь только, что у Вульфа ничего не сорвется, – заметил он. Оглянувшись назад, мы поняли по огням поезда, что он как раз начинает ползти по дамбе. – Выключить фары, – приказал я. – Фары выключены, – ответил Герт тоном летчика в кабине самолета. – Инфракрасные фары включить! – Включены! – Инфракрасные очки надеть! – Надеты! Теперь мы двигались по зоне Райхсбана, запретной для посторонних, в том числе и для нас.
      Джип Вульфа стоял рядом с "Трабантом" у бюро начальницы станции. Она ни в коем случае не должна была нас увидеть. Пару дней назад Вульф еще раз спросил нас, что же ему делать, чтобы успокоить даму, если она все-таки что-то заподозрит. Герт тогда ответил: – Я и сам этого не знаю. Поиграй с ней в "не волнуйся, дружок", а если и это не сработает, то придумай что-нибудь. Главное, чтобы она не заметила, как мы катим по запретной дороге рядом с рельсами.
      И как раз сейчас мы медленно проехали мимо ее бюро. Все было тихо – и темно. Я наиграно вздохнул: – Не понимаю. Мы идем на войну, а Вульф развлекается в станционной конторе. Язвительно улыбаясь и хихикая, мы съехали из запретной зоны Райхсбана на полевую дорогу. Через пару сотен метров мы остановились. За нами все было тихо. Тентовый верх машины был поднят, и я занял свою позицию с видеокамерой в руках.
      Через немного времени мы увидели передние огни военного эшелона, который, выехав с вокзала Рамбин, значительно увеличил скорость. – Герт, началось, – воскликнул я. Огни локомотива быстро приближались. Мое сердце снова готово было выскочить из груди, когда Герт медленно поехал, постепенно разгоняясь. Мы шли где-то на шестидесяти километрах в час, когда поезд нас медленно обогнал. Благодаря инфракрасным приборам нам хорошо была видна дорога и с выключенными фарами. Тяжелой VHS-камерой я заснял первый тепловоз. Потом я медленно отклонился назад. Герт кричал в ночи: – Поймал ты его, черт побери, ты его поймал? Я рычал в ответ: – Да, но он едет слишком быстро, черт бы его побрал!
      Вагоны действительно очень быстро проносились мимо нас. – Поддай газу, поддай газу, – кричал я. Но внезапно я свалился на пол машины. Герт не заметил на дороге яму и пронесся по ней, не затормозив. – Все в порядке? – спросил он в темноте. – Да, но едь же быстрей! – последовал мой ответ. Я снова выполз из моего люка. Солдаты на платформе дремали и нас не заметили. В товарном вагоне, в котором ехала охрана, сдвижная дверь была открыта где-то на метр. В проеме, прислонившись к дверному косяку, стоял солдат и курил.
      Успев снова привести камеру в готовность, я еще раз крикнул вниз: – Герт, едь быстрее, быстрее, едь, едь, ну давай же, едь! Медленно и не пропуская ни одной ямы, мы приближались. Теперь уже мы обогнали грохочущий поезд. Я все фиксировал своим объективом. Зенитную установку, товарные вагоны, вагон с охраной, снова зенитку, и, наконец, оба тепловоза. Поезд снова прогремел мимо нас.
      Через переезд без шлагбаума мы переехали пути и продолжили гнаться за эшелоном уже с другой стороны – по федеральному автобану, пока не обогнали поезд в Замтенсе. На полном ходу мы помчались дальше по направлению к Лицову. Инфракрасные съемки у обоих "свежих" из школы БНД должны были получиться в любом случае. После короткого инструктажа обоих ребят мы спрятали наш джип на какой-то боковой улочке. Перед нами был большой грузовой вокзал. Длинный товарный поезд стоял рядом с главным путем.
      Чтобы не терять опасный эшелон из вида, мы залезли в вагон этого стоящего товарняка и оставили сдвижную дверь открытой на полметра. Весь грузовой вокзал был темным, освещение выключено. На ясном небе мерцали звезды. Тут мы услышали шум приближающегося эшелона. Я снова нажал на кнопку записи моей видеокамеры. Эшелон ехал очень медленно. И тут произошло что-то совершенно непредвиденное.
      Завизжали тормоза, и вдруг поезд остановился прямо перед нами. Ко всему прочему, все освещение сортировочного вокзала снова включилось. За секунду стало светло, как днем. Как раз напротив нашего убежища стоял вагон с советскими солдатами. Почему поезд вдруг остановился, мы не могли определить. У меня было плохое предчувствие. Тут началась суматоха.
      Сильно вооруженные солдаты выпрыгнули из вагона и побежали, быстро распределившись вдоль поезда. И тут ночную тишину прорезал выстрел из автомата. Герт и я на мгновение молча взглянули друг на друга. Потом я взял инициативу на себя: – Давай, сматываемся отсюда. Нужно бежать! Вперед! Мы открыли сдвижную дверь с противоположной стороны вагона и выползли наружу. Если бы русские заметили нас сейчас, возникли бы очень большие проблемы. Мы посчитали до трех и побежали прочь. Через пятьдесят метров нам посчастливилось увидеть небольшую дачную колонию.
      Мы побежали так быстро, как только могли, и сходу перемахнули через старый забор из проволочной сетки. Герт приземлился между чаном с водой и кучей удобрений. Я грохнулся на овощную грядку. Пару секунд мы помолчали, ощупывая наши кости. Казалось, все было в порядке. Потом прислушались в сторону железной дороги. Там все еще что-то происходило, но с нашей стороны, возле стоящего товарного поезда, все, казалось, было тихо. – Дружище, у меня все болит, – простонал я. Но с этим можно было жить.
      Герт, все еще лежа на спине, как майский жук, тоже простонал: – Приземление точно по уставу, господин капитан. Нога, задница, голова, санчасть.
      Тихо пробираясь по садам, мы добрались до такого места, которое было достаточно далеко, чтобы мы чувствовали себя в безопасности, но все-таки могли отсюда наблюдать за поездом. Через минут десять он снова поехал. Мы все еще не могли сообразить, что случилось. Сначала мы, конечно, заподозрили наших новичков в жилом автомобиле. Может быть, ребята как-то привлекли к себе внимание? Но вскоре выяснилось, что они тут были не причем. В их фургоне было все спокойно.
      Почему произошел выстрел, нам так и не удалось выяснить. Возможно, случайно – из не поставленного на предохранитель автомата. Но остановка поезда привела к тому, что нам удалось сделать прекрасные снимки атомных боеголовок. Американцы предоставили нам фотоаппарат с инфракрасной техникой, и эти фотографии были настолько четкими, что можно было даже прочитать серийные номера на боеголовках.
      На обратном пути мы остановились у Ларри. Нас распирало любопытство, как все прошло тут. Американца будто подменили. Когда мы дошли до снимков и измерений, он от радости исполнил какой-то пляс, напоминающий танец индейца, вызывающего дождь. – У меня все в этих ящиках. Это не просто хорошо – это супер. Такого никогда раньше не было. Суперработа с вами, ребята, суперработа!
      Удовлетворенные и гордые, мы поехали в Замтенс, чтобы обсудить с начальником станции подробности работы со следующим эшелоном. Железнодорожник глядел на нас с видом триумфатора, жаждущего похвалы: – Ну, как? Как я это все вам устроил? Я просто остановил поезд на сортировочной станции. Это было здорово, правда? Герт не знал, плакать ему или смеяться. – Так это были вы? С грязными от красной глины волосами, в совершенно порванных брюках и с большой дырой на шелковой куртке, Герт смотрел на нашего помощника так, будто прямо здесь и сейчас готов был предать его суду Линча. Мы взяли с нашего начальника вокзала обещание, что он больше не будет заниматься никакими импровизациями.
      Операция "Черная нога" продолжилась следующим вечером. В 17.00 мы снова находились на исходной позиции. До 1.30 ночи наше терпение опять подверглось испытанию. Затем вдоль дамбы пополз следующий атомный эшелон. Сегодня пришло время использовать "Папу Медведя". Чтобы получить совершенно точные сравнительные измерения, американцам нужны были эти специальные данные. Ларри заверил нас, что они тогда будут в состоянии точно замерять данные всех последующих эшелонов.
      Но для этого поезд опять нужно было остановить. На станции Замтенс мы подготовили все. Ларри включил "Папу Медведя". Потом он спрятался в своем укрытии. Мы заранее достали "Трабант". Теперь мы загнали эту маленькую машину на железнодорожный переезд и оставили стоять на путях. Двое наших людей копошились вокруг нее. Я стоял на вокзале у нашего друга. Герт укрылся на противоположной стороне, в сарае, вооружившись фотоаппаратом.
      "Ядерный экспресс" вкатился на станцию. Но на светофоре был красный свет, а шлагбаум оказался закрыт. С громким визгом поезд остановился. Наш начальник станции вышел наружу и заговорил с машинистом. Русские были взбудоражены. Расчет зенитки спрыгнул с платформы и побежал по направлению к "Трабанту". Какой-то прапорщик вытащил пистолет. Вдруг я испугался, что наша акция сорвется. Солдаты получили приказ стащить машину с путей.
      Прапорщик говорил с машинистом, а затем с начальником станции. Дико жестикулируя, все еще с пистолетом в руке, он потребовал срочного возобновления движения эшелона. Начальник станции быстро побежал обратно. Не оборачиваясь ко мне, он бросил на бегу: – Времени хватило? – Подержите еще пару секунд, – прошептал я в его сторону. Через короткое время светофор дал "зеленый", и военный эшелон покатил дальше. Все прошло без сучка и задоринки. По словам Ларри, более точных измерений и быть не могло. На следующий день мы все разобрали. Аппаратуру демонтировали, только валун "Медвежонок" остался лежать у путей. С помощью уже полученных сведений он теперь мог один справляться с замерами данных всех последующих поездов.
      Воодушевление от Берлина до Вашингтона
      Вернувшись в Берлин, мы увидели, что там творилось что-то неописуемое. Американцы установили за домом большой раскладной гриль, выставили батарею ящиков со спиртными напитками и организовали салатный буфет. Гассинг и несколько новых сотрудников филиала 12 YA, прилетевшие за это время из Пуллаха, уже праздновали победу. Мы присоединились к ним и выпили по бокалу пива. Со всех сторон нас хлопали по плечу. Было немало громких речей. Нам передавали наилучшие поздравления из Мюнхена. Тогда я еще не знал, что у похвал БНД "срок хранения" меньше, чем у йогурта.
      Новоприбывшие из Пуллаха сообщали, что курирующий нас начальник 12-го подотдела (Unterabteilungsleiter, сокр. UAL 12) уже получил поздравления от начальника Первого отдела и даже от самого президента БНД. В конце концов, ведь это именно "его" персонал так хорошо поработал. Герт сразу скис, услышав это. Я понял это по его выражению лица. Как они могли пускать в потолок пробки от шампанского там, в Пуллахе, если именно они чуть не испортили все дело!
      Перед тем, как мы покинули вечеринку, Ларри Восецки отвел меня в сторону: – Ты поехал бы со мной дней через десять снова на Рюген, чтобы вывезти "Медвежонка"? Я приеду в Ганновер и сам заберу тебя. Ты ведь живешь где-то неподалеку.
      Похоже, уже в этот момент мне стало понятно, что нам нужно быть чертовски внимательными. Как бы милы и приятны в общении не были бы американцы, у них были ушки на макушке. Они настоящие профессионалы в разведке и потому стараются узнать все. Даже о своих партнерах. Американцы – в отличие от наших людей – всегда были очень сконцентрированы, любопытны и заинтересованы. Они интересовались всем, даже такими банальными вещами, как кличкой собаки одного из наших сотрудников. Да, их интересовало буквально все.
      Через две недели Ларри вернулся. Мы закрыли совместную операцию. – У нас царит настоящее воодушевление, – рассказывал он мне. – Проинформировали даже лично нашего президента. Скоро последует раздача наград и премий. А потом он вдруг выпалил: – И я тоже получил поощрение. На следующей неделе за государственный счет полечу во Флориду. Меня пригласили с семьей в специальный отпуск. Даже испанская подруга по переписке моей дочери, она как раз у нас в гостях, была приглашена. А как у тебя? Что ты получил? Мне не оставалось ничего, кроме как с сожалением пожать плечами. За это время никто ко мне не обращался. Но чтобы совсем не потерять лицо, я коротко ответил: – Ты знаешь, все еще будет. У нас всегда все длится дольше.
      На самом деле, за мою работу на Рюгене я не получил, конечно, ничего, совсем ничего. После возвращения в Берлин Гассинг гордо сообщил мне, что ему было присвоено звание подполковника. Через пару недель ему и нашему руководителю в Пуллахе за их мужественные и смелые действия в ходе операции по слежению за вывозом русских ядерных ракет были вручены наивысшие военные награды, которыми американцы награждают иностранцев.
      Еще через несколько недель американцы позвали меня в подвал. Дего и его штаб разместились в комнате для переговоров. Он торжественно зачитал благодарственное письмо своего президента Джорджа Буша-старшего. Буш, сам в прошлом директор ЦРУ, обращался ко всем, кто был в те дни на острове Рюген. Вот что дословно говорил Дего: – Особая благодарность Герту и Норберту. Я с большой радостью принял к сведению их грандиозное участие в операции. Я могу гарантировать вам, что американцы еще никогда не приближались так близко к русским ядерным боеголовкам. Прилагаемая видеокассета с этого времени мой самый любимый фильм. Большое спасибо вам за это и передайте в Германию самые лучшие мои пожелания.
      Герт и я вопросительно переглянулись. Общий смех всех двадцати американцев. В комнате выключили свет, и кто-то нажал на кнопку "дистанционки". – Вот та сцена, которая так понравилась президенту, – услышал я голос Дего. На экране был виден русский эшелон. Потом кто-то увеличил звук. Шум поезда, рычание мотора машины. Затем мы услышали: "Поймал ты его, черт побери, ты его поймал? Да, черт побери, да, но он едет слишком быстро. Поддай газу, Герт, поддай газу. Да, едь же, наконец… Черт, я ничего не вижу. Герт, едь быстрее, быстрее, едь же, едь, едь… "
      Нам на самом деле было не по себе. Во время записи мы совсем не подумали о звуке. По возвращении мы тут же отдали пленки американцам и никогда больше их не видели. До этого киносеанса в подвале… Когда свет снова включили, наши первые слова утонули в буре продолжительных аплодисментов. Этот момент оказался для меня очень волнующим. Герт тоже был тронут.
      Но в то же время нам было очень стыдно за флегматичное поведение наших собственных начальников. Гуляя чуть позже по окружавшему виллу парку, я сказал Герту: – Это просто удивительно. Мы немецкие офицеры и работаем для Федеративной Республики Германия. Но если нам что-то нужно – материал, поддержка, профессиональные знания – приходится обращаться к американцам. Даже похвалу и благодарность мы получили оттуда. Разве это не абсурд?
      А потом последовала еще одна ложка дегтя, которая прибавилась к нашей рюгенской операции. Мы пообещали нашу поддержку начальнику вокзала в Замтенсе. Пуллах тоже пообещал нам, что вступится за него перед дирекцией федеральных железных дорог в Ростоке. Но вдруг через пару недель их позиция резко и неожиданно изменилась: – Как вы могли пообещать что-то подобное? Правовой отдел как раз проверяет, не следует ли подвергнуть вас самих дисциплинарному взысканию. Радуйтесь, если вам самим удастся вывернуться.
      Чужие письма с Востока
      Моя работа на Федеральную разведывательную службу началась осенью 1984 года и полностью изменила всю мою жизнь. И это несмотря на то, что я уже прошел немало испытаний для моих нервов, включая службу в специальных подразделениях и в штабах Бундесвера. Кроме того, в предложении перейти из армии в секретную службу, которое я получил, речь вовсе не шла об операциях, подобных показанным в фильмах о Джеймсе Бонде с его постоянной борьбой против красивых вражеских шпионок. Нет, задание предполагалось более чем банальное. И мне вскоре стало ясно, что я не смогу довольствоваться этим долго.
      2 октября 1984 года, четверг, незадолго до моего 31-го дня рождения, был моим первым рабочим днем в качестве сотрудника БНД. Мне нужно было явиться в региональное подразделение города Ганновера. Я припарковал машину за Оперным театром и двинулся пешком на Театерштрассе, недалеко от центральной площади Крёпке и Главного вокзала. Цель находилась в доме под номером 4/5, в котором, среди прочего, была еще контора по прокату машин. Я изучил таблички на доме. Сыскное бюро, страховая компания, маклер по недвижимости и – вот как раз это могло быть моим профессиональным гнездышком – странно звучащее название "Отдел документации главного управления статистики связи". Это загадочное предприятие занимало четвертый и пятый этажи.
      Доброжелательная, немного полноватая дама встретила меня. Она была секретаршей отдела. Когда открылась дверь кабинета шефа, я встретился взглядом с ослепительно голубыми глазами седоватого пожилого господина, возраст которого я спонтанно оценил в 60-65 лет. Он был среднего роста и стоял, немного наклонившись ко мне. Мое первое впечатление было раздвоенным. Тело человека было как бы измученным и усталым, но мимика и жесты выдавали в нем живой и подвижный ум.
      С некоторой ухмылкой он начал знакомиться. – Ну, скажите же, наконец, что вы у нас хотите делать? Я читал ваше дело. Офицер Бундесвера, лучшие характеристики, окончили военное училище с отличием, парашютист, специалист по рукопашному бою. И теперь вас направили сюда, в эту темницу…
      Мужчина представился мне как Бенсберг. Он был дружески настроен, но вел себя так, как будто это все ни к чему его не обязывало. Беседа закончилась обычной фразой: – Если у вас возникнут проблемы… Это мы уже знали. То, что Бенсберг был таким открытым и непринужденным, вызвало у меня к нему симпатию. – Вы, конечно, хотели бы услышать, какая классная у нас здесь фирма. Но, увы, тут я ничем не смогу помочь. На самом деле, это настоящая дерьмовая лавочка. Но если вы хотите услышать что-то настоящее по теме разведки, то приходите ко мне. Я вам кое-что расскажу. Но только не путайте БНД и то, что вы тут увидите, с разведслужбой.
      Шеф вызвал своего заместителя, некоего господина Димитроффа. – Ну, теперь вы познакомитесь с настоящим сотрудником БНД. Он только, можно сказать, слишком уж долго в ней служит. Бенсберг еще раз улыбнулся и провел ладонью перед лицом. – Еще кое-что. Рассказывайте ему как можно меньше. Это маленький профессионал. Тут в дверь постучали. Перед нами стоял высокий человек с широкой дружеской улыбкой. Он представился как уполномоченный по вопросам безопасности (Sicherheitsbeauftragter, сокращенно – SiBe) отдела 14 СС. Господин Димитрофф, похоже, волновался больше меня. Его щеки были ярко-красными. Верный признак повышенного давления.
      Бенсберг закурил сигарилло. При этом я заметил, что еще одна такая же маленькая сигара уже дымилась в пепельнице на подоконнике, а третья – в пепельнице на его письменном столе. Как потом выяснилось, это была одна из странностей "Дядюшки Бена". И в этот же момент я заметил еще одну его особенность.
      Во время беседы у него в руке вдруг оказался конец галстука Димитроффа. Пока Дядюшка Бен говорил и поучал, он все время постукивал Димитроффа пальцем по груди и незаметно понемногу тянул за галстук, так что узел затягивался. Эту сцену я наблюдал с ним не один раз. Иногда кому-то просто приходилось вырывать из руки Дядюшки Бена конец галстука, чтобы тот его случайно не задушил. Самой знаменитой жертвой Дядюшки Бена был, несомненно, во время одного из своих визитов в Ганновер тогдашний президент БНД Клаус Кинкель, в будущем министр иностранных дел ФРГ. А в этот момент Димитрофф стоял совершенно беспомощный, не в силах пошевельнуться, перед своим шефом, который его, по всей вероятности, умышленно третировал. Было видно, что Димитроффу это все крайне неприятно. Потому он поторопился попросить меня зайти к нему в кабинет.
      Димитрофф сказал, что флаг федеральной службы и карта Германии его собственные. Его кабинет был образцом порядка. На подоконнике даже стояли цветы. – И вы еще не знаете, что мы тут делаем? – вдруг услышал я его голос, тихий для дополнительной таинственности. – Тогда пойдемте.
      Мы прошли по длинному коридору. Справа и слева находились маленькие бюро. В заднем конце коридора была открыта тяжелая бронедверь защищенного помещения служебного архива. Этот участок дополнительно охранялся еще и сигнализацией. В середине коридора слева была дверь в кабинет Димитроффа, а напротив – дверь в так называемое паровое помещение. Внутри него стояло пять больших столов. В центре каждого из них была установлена форсунка на ножке. Внешне она была похожа на настольный микрофон. Ящиков у столов не было. Вместо них были большие баки с дистиллированной водой. Если включить такую аппаратуру, то из форсунки выходил горячий водяной пар. На отдельном столе лежали большие пачки связанных бечевкой писем.
      – Ну, господин Даннау, – сказал Димитрофф с определенной гордостью в голосе, – здесь, стало быть, вскрывают почту. В этот момент в помещение вошел еще один сотрудник. В руке у него была пачка вскрытых писем. После короткой демонстрации он начал их гуммировать и проглаживать горячим утюгом, чтобы снова их запечатать. Это был работник группы по обработке писем из ГДР. Команда состояла из еще двух мужчин, двух женщин и меня. Затем присоединился еще один коллега. Кроме того, существовала еще и "польская" команда из трех человек.
      Под прикрытием Г-10
      Итак, мне предстояло читать чужую почту. Вначале я наивно полагал, что речь идет о перлюстрации писем подозрительных лиц, попавших под наблюдение государства. Вовсе не так. Мы без всякого выбора получали наобум выхваченные письма граждан ГДР, которые те отправляли адресатам в Федеративной Республике.
      Все это проходило под лозунгом "получения стратегической информации для обеспечения внешней безопасности ФРГ". Под этим прикрытием мы ежеквартально получали от соответствующих судей полномочия на нарушение Г-10. Г-10 означало ссылку на Десятую статью Основного закона, гарантировавшую право на тайну почтовой переписки. Мы же могли законно нарушать Конституцию, прикрываясь спорными законами о чрезвычайном положении.
      Наша деятельность проходила так. Каждое утро в восемь часов два сотрудника на машине "Опель-Кадет-Караван" отправлялись на главный почтамт Ганновера, располагающийся около Главного вокзала, в десяти минутах ходьбы от здания нашего отдела. Из соображений безопасности этим двоим приходилось двадцать минут кружить по городу, "заметая следы". На рампе для самовывоза корреспонденции их уже ожидал выделенный для этого и проинструктированный сотрудник Федеральной почты. Там происходил обмен мешками с корреспонденцией. Старые взамен новых – прочтенные вместо непрочтенных.
      Для подтверждения "легенды" за этим следовал получасовой завтрак в служебной столовой почты. Сотрудники секретной службы вынуждены были вести себя так, чтобы выглядеть как люди из некоей частной фирмы, забирающей посылки. Затем они возвращались назад в отдел. Это тоже длилось около двадцати минут, иногда дольше. На "объекте" мешки с письмами открывались в "паровой", и пачки писем сортировались по группам. Как правило, нам доставалось пять пачек русских, пятнадцать пачек польских и двадцать пачек немецких писем. Потом "регистраторы" проскальзывали к столу с "дарами" и брали по одной – две пачке писем в свои кабинеты для перлюстрации.
      Оперативный почтовый контроль, который до сих пор считался типичной практикой восточногерманской Штази, существовал – что мало кому известно – и на Западе. Как и во многих других случаях, мы и тут брали пример с американцев. В 1962 году, во время Карибского кризиса, эксперты ЦРУ инспектировали письма, которые немцы отправляли на Кубу. Им это было разрешено как оккупантам. Но об акции стало известно общественности, потому ее официально осудили. Однако друзья из службы-партнера не придали этому никакого значения. Постепенно Федеральная разведывательная служба тоже вошла во вкус и получила полномочия на почтовую цензуру и прослушивание телефонов. В 1968 году был образован так называемый "Комитет Г-10" и "Трехсторонняя комиссия" с парламентариями Бундестага, которые, естественно, на все давали свое согласие.
      В Федеральной разведывательной службе около 250 сотрудников подотдела ID, реферат 2 (получение информации из Советского блока, контроль почты и связи) занимались "чужими письмами с Востока". Работы хватало, потому что только из ГДР ежегодно в ФРГ направлялось более ста миллионов писем. Журнал "Штерн" в 1978 году в статье "Как ваши письма попадают к секретной службе?" цитировал в качестве примера письмо одного гражданина ГДР: "Русские на последних учениях снова вели себя как свиньи, крали картошку и т. д. Но товарищи же все время утверждают, что Иваны, мол, наши лучшие друзья. Можешь мне поверить, от таких друзей мы с удовольствием бы избавились".
      Другой типичный пример звучал так: "Снабжение у нас с некоторого времени удовлетворительное, хотя, кончено, не такое хорошее, как в "столице". Там, понятное дело, нужно всего в три раза больше. потому что иностранным дипломатам приходится демонстрировать "мировой уровень", да и сами бонзы тоже должны жить". Обычно сообщения были весьма банальны и не имели ровным счетом никакого значения с точки зрения безопасности ФРГ. Вот еще пример из Лейпцига: "Маргот наконец получит место ученицы в одной частной парикмахерской. Что, вы удивлены? Да, они у нас все еще есть…"
      После того, как "Штерн" в 1978 году разоблачил эту тайную деятельность БНД, боннский юрист госпожа Эвелин Мантойффель подала иск в Федеральный конституционный суд в Карлслруэ. В контроле своих почтовых и телефонных контактов с Востоком она заметила нарушение конституционного права на тайну переписки. В остальном, указывала она, даже массовый анализ писем немцев с Запада к немцам с Востока и наоборот никак не может способствовать созданию какой-либо стратегической оценки ситуации.
      Лишь спустя шесть лет у высокого суда дошли руки до иска этой дамы – и суд его отклонил. В обосновании было сказано – типично для "Холодной войны" – что БНД должна, в том числе, и в почте собирать "сведения о передвижениях войск", чтобы своевременно распознать признаки угрозы "вооруженной агрессии". На самом деле, судьи, похоже, обладали даром предвидения. Эти "меры стратегического контроля", указывали они, лишь тогда нарушают Конституцию, если соответствующие сведения могут также быть получены путем использования спутников.
      Ко времени принятия судом в Карлсруэ этого решения – мы о нем не знали – я уже несколько недель проработал в ганноверском филиале мощной пуллахской службы. В первые дни еще было интересно открывать почту с Востока, просматривать ее по диагонали, что-то выбирать, а потом снова запечатывать. Но тут у меня уже появились первые сомнения. Что там было стратегического в содержании этих писем? Почему некоторые сотрудники вообще на самом деле ничего не читали? Мой сосед по кабинету Айзи с куда большим удовольствием читал газеты и книги, учил английский язык, наслаждался долгим перерывом для завтрака и, уходя в два часа дня на обед, редко уже возвращался на работу.
      При этом он все время находился в длительном клинче с начальником "регистраторов", уполномоченным по вопросам безопасности и с заместителем шефа Димитроффым, который любил контролировать своих людей внезапными посещениями. Димитрофф точно знал, что Айзи на самом деле ничего не делает. но никак не мог поймать его с поличным. Димитрофф не знал польского языка, и если Айзи говорил, что не попалось ни одного письма с достойной упоминания информацией, то Димитроффу нечего было ему возразить. И если кто-то из коллег готовил пять-шесть донесений в день, у Айзи едва набирался десяток за неделю. Результаты нашей работы отправлялись обычно в Пуллах, в "Архив персоналий" и в "Сведения о лицах на предмет использования для возможной агентурной разработки и вербовки".
      Секреты Дядюшки Бена
      Климат в отделе был весьма своеобразный. Сотрудники делились на три категории. Первая плюнула и на службу, и на специальную деятельность и интересовалась только своими личными делами, вторая, в основном пожилые работники, помаленьку тянули до пенсии. Они все еще ностальгировали по тем временам, когда они работали на английскую разведку. Бенсберг, особый случай, все время вспоминал дни, когда при перевербованном американцами бывшем нацистском генерале Райнхарде Гелене, легендарном основателе БНД, договора о приеме на работу заключались простым рукопожатием, а зарплату каждый месяц получали наличными. Третья группа, в которую входило не больше трех-четырех человек, без слова критики выполняла все, что ей приказывали. Эти люди гордились тем, что работают в разведке. Отсутствие какого-либо уважения к вышестоящему начальству со стороны дядюшки Бена их раздражало. Но они его уважали, потому что он был окружен неким нимбом и обладал своего рода "свободой для дурачества". Бен считался "зубром" оперативной работы и уже поэтому – неприкасаемым.
      Трюк Бена с сигарилло приводил к тому, что у него в нескольких комнатах могли дымиться до пяти мини-сигар одновременно. Однажды это натолкнуло меня на такую шутку. Каждый четверг у нас проходило служебное совещание. Скучнейшее времяпровождение, тем более, что, собственно, говорить было не о чем. Бенсберг снова и снова рассказывал о старых добрых временах, когда он водил за нос американцев в Берлине. Были кофе, чай, печенье.
      При этом он вдруг зажег мини-сигару. Погрузившись в мысли, он затем взял из пепельницы мою сигарету и затянулся. Присутствующие с интересом наблюдали. Я тоже затянулся моей сигаретой. Потом снова он и опять я. Когда сигарету выкурили до конца, я взял его дымящуюся мини-сигару и начал курить. Не успел я положить ее назад в пепельницу, как он буквально выдрал окурок из моей руки и стал курить дальше. При этом он вовсе не реагировал как-то странно, а наоборот, спокойно продолжал рассказывать.
      Бенсберга во многих аспектах можно было бы назвать чудаком. Все, что касалось настоящей разведывательной службы, он мог обсуждать остроумно и толково. Но стоило мне начать говорить о Пуллахе и о БНД, как его лицо тут же мрачнело. И после многих часов наших заседаний Бен не оставлял и камня на камне от немецкой внешней разведки.
      Со времени моего первого официального представления меня не покидало впечатление, что Бенсберг был от меня в восторге. Этим я мог бы воспользоваться.
      После того, как Дядюшка Бен завершил свою оперативную работу, Пуллах заткнул его в Ганновер. Практически в состояние ожидания выхода на пенсию. В Пуллах, в Центр, он возвращаться не хотел. Это местечко на юге Мюнхена он не называл иначе как презрительным словечком "Нужник для слонов". Соответственно он и вел себя по отношению к начальству. С сияющими голубыми глазами и широкой улыбкой он приветствовал их, а потом ледяным холодным тоном давал от ворот поворот. Бенсберг приходил на работу и уходил, когда сам хотел. Иногда он до ночи сидел в бюро, а в другой раз его не было целый день. Телефоны накалялись добела, но никто не мог его найти.
      Однажды он исчез на целых четыре дня. Его куратор, начальник 14-го подотдела доктор Бреннер каждый час звонил из Мюнхена. На следующий день Бенсберг снова появился на рабочем месте. Он вызвал меня к себе. По его поручению я должен был позвонить начальнику 14-го подотдела. – Скажите этому болвану, что я вернулся. Я был на Кипре у моего дантиста. И скажите ему еще, что если бы они были настоящей разведкой, то смогли бы выяснить это за прошедшие четыре дня". Я должен был позвонить Бреннеру с его телефона. Начальник прошипел мне в трубку: – Немедленно дайте мне Бенсберга. Но тот ухмылялся и не хотел говорить. Бреннер начал буйствовать. Тут в разговор и включился Бенсберг, который слушал весь разговор по второму телефону, и радовался всему, как удачливый вор: – Бреннер, не накаляйте ситуацию! Молчание на другом конце провода. – Уже одиннадцать часов, – спокойно продолжал Бен, – через час мы сегодня завершим работу. Вы же знаете, воспитательные мероприятия для сотрудников. Вы у себя называете это управлением людьми. Хороших вам выходных.
      Как сказано, так и сделано. Бенсберг собрал всю команду и отпустил ее по домам в качестве награды "за большие успехи". Его последнее наставление звучало так: – Но всем запишите полный рабочий день.
      Димитрофф чуть не лопнул от злости из-за такого необычного метода управления отделом. Но он ничего не мог против этого предпринять.
      Один из регистраторов, рабочий псевдоним Пилар, занимался русской почтой. Его жена тоже работала в службе, но ожидала появления пятого ребенка. Его свояченица, русская по происхождению, тоже работала в почтовой цензуре БНД, но во Франкфурте. Тамошний отдел располагался на двух этажах офисного здания, прямо над универмагом "Вулворт". Свояк Пилара работал на БНД в Майнце. Это был идеальный пример семейственности в БНД. А ведь так называемая система "герметизации", при которой отдельные управления и отделы были "герметично" изолированы друг от друга, как раз и должна была бы это предотвратить.
      Пилар выделялся одним особенным талантом. Он был садовод-любитель и весь свой кабинет, включая приемную, превратил в рай для растений. В этой "теплице", как он ее называл, стояли мешки с землей для цветов и с удобрениями, садовый инвентарь и горшки разных размеров. Одним из его главных клиентов, как ни невероятно это звучит, был Димитрофф. У него тоже был свой сад, и он часто обращался к Пилару с заказами своей жены.
      О ценах на помидоры и прочих банальностях
      С профессиональной точки зрения похвастаться отделу было нечем. Вот, как пример, несколько странный текст, попадающий в категорию "добычи стратегической информации": "Герман должен в октябре к "пеплу". Сие значило, что этого Германа в октябре призовут на службу в Национальную народную армию ГДР. Такое важное сообщение получило гриф "МИЛ" (от Militaerische Meldung – "военная информация") и с ним – наивысшую оценку аналитиков. Если кто-то отлавливал подобный текст, это считалось большой удачей.
      Куда чаще мы получали сведения о ценах на помидоры и о времени ожидания в очереди на покупку новой "Лады" или "Трабанта". Такие сообщения направлялись пуллахским аналитикам с отметкой "ВИР" (от Wirtschaftsmeldungen – "экономическая информация") и чисто статистически занимали самую большую часть отправляемой нами информации. Когда мы сообщали о дефиците таблеток от головной боли, то такие донесения регистрировались как ТВИ (от Technisch-Wissenschaftliche Meldungen – "научно-техническая информация") и считались особо ценными.
      Если кто-то находил в письме строчку, что помидоры, мол, нынче в дефиците, и вся эта система должна провалиться ко всем чертям, то он считался везунчиком. Он мог сделать сразу два донесения – как политическую и как экономическую информацию. Наши находки сначала маркировались в самом письме двумя канцелярскими скрепками. Потом мы печатали текст на переносной печатной машинке "Олимпия" и вместе с оригинальным письмом фотографировали на микропленку. Сообщению присваивали номер, и все вместе заносилось в книгу регистрации.
      Уже спустя несколько недель я понял, что одно из важных прав человека нарушается здесь ради совершенно призрачного результата. Невыносимое положение, которое только для красоты заговаривали туманными фразами о "поступлении донесений" и о "статистике".
      Время от времени попадался и особенный улов – письма, доставленные не по адресу. Это когда в Ганновер попадал мешок с письмами, которые, собственно, были направлены из ГДР в ГДР, но по ошибке попали в Западную Германию. Часто тут были письма солдат домой и наоборот. Так мы могли узнать номера полевой почты отдельных частей вооруженных сил ГДР. Кое-что мы узнавали и о настроениях в войсках. Но никогда нам не удавалось узнать что-то такое, о чем бы я уже раньше не читал бы в газетах.
      Когда мешок ошибочно попавших на Запад писем прибывал в отдел, к нему сбегались все работники команды. занимающейся ГДР, но в первую очередь коллега Ангерштайн. Ангерштайну было уже за шестьдесят, и ему вскоре нужно было уходить на пенсию. Он был невысокого роста, седовласый и носил большие очки в роговой оправе. Из всех нас Ангерштайн больше других проводил время в бюро. Особенно во время отпусков его никак не удавалось отлучить от отдела.
      Когда я однажды спросил его, почему он так поступает, он печально взглянул на меня и вздохнул: – Если я прямо сейчас поеду домой, то там меня ждут мои внуки, которые так хотят поиграть с дедушкой. Но у меня нет на это никакого желания.
      Ангерштайн уже в 60-х годах перлюстрировал почту для англичан. В обычной почте этот дружелюбный господин охотнее всего собирал новые анекдоты о Хонеккере, которые всегда переправлял в Пуллах в виде разведывательных донесений. Они там считались политическо-стратегической информацией, сокращенно ПОЛ (от Politisch-strategische Information, POL) и всегда получали хорошие оценки.
      Ангерштайн умело отсортировывал нужное из ошибочно доставленных писем. В основном это была переписка между отдельными солдатами и их женами или подругами. Тайный чтец говорил в таком случае об "эротически ценном содержании". Кроме того, там встречались порой интимные фотографии, локоны волос и даже волосы с интимных мест. Ангерштайн читал всю эту почту очень скрупулезно, упаковывал их в гигиенические пластиковые пакеты и передавал дальше по инстанции. Мы говорили между собой об "ангернштайнской ситуации со снабжением". Я не могу сейчас вспомнить, составлял ли он при этом и входящие в его прямые служебные обязанности настоящие донесения.
      Однажды очень взволнованный Бенсберг вызвал меня к себе в бюро. Там меня ждали он и Димитрофф. Они только что узнали о предстоящей реставрации фасадов домов на Театерштрассе. Перед нашим зданием уже ставились леса. Это вызвало кризисные настроения. Окна не были защищены, и если леса простоят хотя бы неделю, нельзя было гарантировать, что кто-то посторонний по ним проберется в наше бюро.
      С ужасом Бенсберг вспомнил о ставшем недавно известном провале с переездом аналогичного отдела во Франкфурте, который переводили из здания универмага "Вулворт" на Банхофштрассе. Сначала все проходило совершенно конспиративно. Но одним субботним утром улицу Банхофштрассе пришлось перекрыть, потому что огромный самоходный кран должен был поднять на один из верхних этажей тяжеленную дверь секретного архива Газета "Бильд" сообщила об этом, опубликовав фотографию, изображающую "секретный" переезд франкфуртского отделения БНД.
      Подобное нужно было предотвратить в Ганновере любой ценой. Рассматривалось несколько предложений. Они охватывали диапазон от ночных дежурств частной охраной фирмы до идеи Айзи. Он предложил просто закрыть отделение на время строительных работ. Работники оставались бы дома и вели бы себя конспиративно. Пилар тут же предложил проводить еженедельные рабочие совещания в своем саду.
      В конце концов, все осталось по-прежнему. Раз-другой кто-то из строителей попадал в наши помещения в поисках туалета. Пара окон всегда оставались открытыми из-за жарких летних дней. Кондиционеров у нас не было. Мы только сократили нашу работу до минимума, зато трижды в неделю организовывали совместное заседание с распитием кофе для продолжения политического образования. Через пару месяцев жизнь вернулась в свою нормальную колею.
      Другой странностью Бенсберга был его белый ботинок. Мне с первого дня запомнилось, что он всегда носил один белый и один коричнево-красный ботинок. Никто не знал почему, и никто не рискнул спросить. По подразделению циркулировали разные теории. По одной из гипотез, у него вообще было всего две пары обуви. По другой версии, это был его отличительный признак еще с берлинских времен. По третьей, у Бенсберга просто был маразм, и он сам не замечал, что носит два разных ботинка. Однажды я все-таки спросил его. Ответ был прост и понятен.
      Из-за мучивших его хронических мозолей он во время одного из своих путешествий на Кипр заказал для больной ноги специальный ботинок. Единственная кожа, достаточно мягкая и эластичная, была, однако, белой. Это ему не мешало. А то, что он купил только один ботинок, было связано уже с его сказочной скупостью. Это вполне соответствовало слухам, что он ради экономии якобы запретил своему восемнадцатилетнему сыну пользоваться душем каждый день. А во время служебных совещаний обычно грыз только одно – и то уцененное – вчерашнее пирожное.
      Однажды меня направили дежурить на телефоне и заменить нашу секретаршу. Тогда я увидел через широко открытую дверь, как Бенсберг опустошает стальной сейф. Он вытащил несколько заграничных паспортов и разных удостоверений, потом пачки денег: немецкие марки, доллары, швейцарские франки и прочие валюты. Дядюшка Бен начал их пересчитывать. На глаз я с расстояния пары метров оценил кучу марок в как минимум триста тысяч.
      Внезапно вошел Димитрофф, увидел считающего Дядюшку Бена и сразу развернулся и вышел. Он прошептал мне: – Ну что, он снова пересчитывает? Я пошел за ним до двери и спросил, что это за деньги. Димитрофф этого тоже не знал, но заметил, что тут всего наберется больше миллиона немецких марок. Это он знал от самого Бенсберга. Димитрофф простился со мной со словами: – Не думайте, что Бенсберг устроил весь этот спектакль со строительными лесами и нашим подразделением из-за того, что боялся за наши секреты. Он боится только за свои деньги. Он сам мне так сказал.
      За второй год моей службы в ганноверском отделе одно кадровое изменение следовало за другим. Сначала на пенсию ушел Бенсберг. Это произошло тихо и незаметно. Короткое прощание за чашкой кофе. Никаких речей, никаких наград, ничего. На следующий день его уже не было. Никто не догадывался, сколько он нам еще доставит хлопот.
      Вместо дядюшки Бена прибыл Лукас. Маленький, невзрачный, очень спокойный и тихий человек. Он хорошо отработал свое в ближневосточном отделе и по собственному желанию был переведен к нам в Ганновер. В близлежащем городке Целле жила его старая больная мать. Отсюда ему легче было о ней заботиться. Лукас по знаниям и опыту был намного выше уровня, необходимого для этой работы, находился явно не на своем месте. Мы ценили в нем то, что он был честен и искренен с нами.
      Когда Бенсберг ушел, Димитрофф увидел знамения времени. Он начал интриговать за спиной нового шефа и собирал "очки" в Мюнхене. В качестве поощрения ему через полгода удалось стать оперативным офицером-агентуристом. Он курировал связников в Федеральной пограничной службе БГС (Bundesgrenzschutz, BGS) на внутригерманской границе. Это льстило ему, старому пограничнику.
      На место Димитроффа прибыла госпожа Рат из нашего управления в Мюнхене. Она еще там курировала поток донесений из Ганновера. Без промедления она двинулась по стопам Димитроффа. При каждом удобном случае она старалась "подставить" Лукаса. Уже через полгода его перевели назад в Мюнхен.
      Его преемником стал один слишком деловой молодой человек. Он рассматривал свою работу в БНД в большей степени как хобби или времяпровождение. Зато старательно занимался собственной фирмой. Через туристическое бюро в Мюнхене он предлагал оздоровительные поездки, а госпожа Рат вместо него занималась делами подразделения.
      За это время поступили еще два новых регистратора, специализирующихся на польском направлении, Уте и Томас. После окончания гимназии они подали заявление на работу в БНД, за три года выучили польский язык и все тонкости шпионского ремесла. Внутри самой службы основной курс обучения в школе БНД назывался "шпионской гимназией".
      Оба новичка радовали сердце. После практики в самых разных отделах Центра у них был лучший кругозор, чем у многих ветеранов отдаленных от Мюнхена подразделений. Быстро выяснилось, что мы с ними мыслим похоже, потому быстро сдружились. Так появилась группа "инакомыслящих", иронизировавших над структурой персонала отдела и саботировавших методом "службы точно по уставу" нарушения Г-10. Вскоре к нам присоединился еще один новенький, Петер, офицер ВВС Бундесвера.
      Томас вскоре начал жаловаться на разнообразные болезни с приступами ипохондрии и лишь изредка появлялся в бюро. После двух лет работы перлюстратором он нашел для себя работу в городской ратуше. С большим разочарованием он покинул службу. Петер через три года отправился вместе с женой и детьми в один из других филиалов БНД. Уте после нескольких лет разочарования в службе уволилась и живет сейчас в Южной Германии. Летом 1997 года она мне рассказала, что ей понадобилось три года для изгнания из себя демонов этой работы. С Уте и Петером я дружу до сих пор.
      Адью, Дядюшка Бен
      Это произошло где-то осенью 1986 года. Я шел домой, погрузившись в мысли, через Главный вокзал Ганновера. Вокруг двигались массы людей. Но вдруг на полу среди десятков туфлей я увидел одинокий белый ботинок, просто блестевший в вечерних сумерках. Я присмотрелся внимательнее и попытался найти человека с этим ботинком.
      И действительно, это был Дядюшка Бен. Он был в бежевом плаще и нес большую коричневую кожаную сумку. Склонившись вперед, он медленными шагами и шаркающей походкой направлялся к автобусу, едущему в аэропорт. Как всегда, он курил сигарилло. Я улыбнулся. Это был он, Старик. Но чем он занимался? Издали я увидел, как он сел в автобус, отправлявшийся в аэропорт. Тогда я и не предполагал, что это будет последний его образ, оставшийся в моей памяти.
      Через неделю в отдел пришла печальная новость. Дядюшка Бен умер, через полгода после своего ухода со службы. Он умер как раз так, как полагалось человеку его профессии. Не в постели, и тем более не в больнице, покинул он этот мир, а на передвижном трапе Франкфурттского аэропорта. Бенсберг как раз поднимался на борт Боинга-737 "Люфтганзы". Перед тем, как войти в самолет, он повернулся, оглянувшись на здание аэропорта. Когда он задержался на несколько секунд, его сердце остановилось навсегда. Он упал на землю и умер без слов. Кстати, самолет должен был отвезти его на Кипр. Никто так до сих пор и не знает, почему он с такой регулярностью посещал этот остров Афродиты.
      Теперь можно было бы предположить, что история Дядюшки Бена завершилась окончательно. Но как раз наоборот, она только началась. Все в подразделении были очень опечалены известием об его смерти. Странным образом, больше всех расстроен был Димитрофф. Большой, сильный мужчина, всегда интриговавший против Бенсберга, вдруг просто плакал. Я не мог отделаться от впечатления, что его мучила совесть. Он чувствовал себя плохо, и я искренне желал, чтобы угрызения совести терзали его подольше.
      Теперь нам предстояло посетить вдову Бенсберга. Мы попытались вспомнить его настоящую фамилию. Но никто в отделе ее не знал. Дядюшка Бен, профессионал до мозга костей, всегда хранил свое имя в тайне. Поступили первые запросы из Пуллаха. Они хотели прислать венок, но не нашли ни одного документа, где указывалась бы его настоящая фамилия. Это было невероятно. Пуллах не знал его фамилии, и мы тоже не имели понятия. Вдруг Димитрофф вытащил из папки с документами Дядюшки Бена фотокопию его налоговой декларации за 1985 год.
      На документе ясно и четко была написана фамилия "Грэбер". Ха – теперь-то мы знали, как его звали. После долгих проволочек Димитрофф позвонил в Центр и сообщил эту фамилию. Через час из Мюнхена снова позвонили. Пардон – фамилия Грэбер тоже не была настоящей. Документы изготовляла Служба, как и паспорт, и водительские права. Одновременно, приехав по указанному в бумагах покойного адресу, мы выяснили – и этот домашний адрес тоже был фальшивым.
      Димитрофф, уполномоченный по вопросам безопасности в отделе, совсем запутался. Что же делать? У нас не было ни его личного номера телефона, и вообще не было почти ничего, за что мы могли бы зацепиться. Пенсию ему, как и зарплату, перечисляли на счет, открытый им тоже под одним из оперативных псевдонимов. Реликт окутанных абсолютной тайной времен генерала Гелена и оперативной деятельности Бенсберга в Берлине.
      Тогда мы снова позвонили в Пуллах. У Бенсберга был всего один загранпаспорт, и в нем, конечно, не был указан домашний адрес. Но был еще наш водитель, он же курьер, мастер на все руки. Он вспомнил, что однажды вечером высаживал Бенсберга на одной из улиц на юге Ганновера. Это место удалось найти, и половина подразделения рыскала по окрестностям. Настоящее чудо – мы нашли дом с табличкой "Грэбер". То есть, именно тут он и жил.
      Но, как оказалось, он не был ни женат на даме, проживающей в нем, и сын, для которого он всегда получал денежную помощь для ребенка, тоже был не его. Он его и не усыновлял. Сын и мать знали Дядюшку Бена только по фамилии Грэбер. Мне до сих пор неизвестно, удалось ли хоть когда-то БНД выяснить фамилию бывшего шефа ганноверского подразделения. Из соображений безопасности сотрудники отдела не могли присутствовать на его похоронах. На ленте венка никакого имени указано не было.
      Теперь мое настроение окончательно достигло глубин кризиса. Образ БНД скатился для меня в глубокую пропасть. Пилар и Айзи, возможно, были правы. По их мнению, этот аппарат был ни на что не годен. Настоящая разведывательная служба должна была бы работать по совсем другим критериям и ориентироваться на иные цели. Кроме того, о сотрудниках очень мало заботились, вернее, с ними просто плохо обращались.
      Меня это никак не устраивало. Где-то в недрах Службы все же должна была быть профессиональная компетентность и что-то вроде серьезной работы для меня. Возможно, я просто по ошибке попал в самый деградировавший ее уголок. Мне все-таки следовало бы сделать еще одну попытку. Потому я написал заявление с просьбой о переводе. Но вскоре я понял, что оно даже не дошло до Пуллаха, потому что я просидел на одном месте уже пять лет. Я напрямую поговорил с начальником отделения. Безуспешно.
      Ну, тогда пойдем другим путем. Меня этому научил сам Дядюшка Бен. Я растягивал свои обеденные перерывы. Расположенный неподалеку ганноверский крытый рынок идеально для этого подходил. Каппуччино с "Амаретто", потом маленькая закуска, порой еще и "Пино". Я был не одинок. Айзи или еще кто-то другой охотно ко мне присоединялись. У нас в офисе стояли автоматы, ставящие штемпеля на карточки, отмечая время прихода и ухода с работы. Уходя на обед, я отдавал мою карточку нашему водителю. Он машинально заботился о моем своевременном возвращении с обеда. Я и тут не был исключением. Порой ему приходилось обслуживать до семи карточек за раз. При случае мы старались его за это отблагодарить.
      По утрам на 8.45 я записался на массаж. Со времени службы в воздушно-десантных войсках у меня были проблемы с позвоночником, но лишь теперь у меня дошли до этого руки. Потому я каждое утро отправлялся в фитнесс-центр на Крёпке. Там я по очереди занимался гимнастикой и проходил сеансы массажа. Затем я шел в кафе "Мёвенпик". Кофе с миндальными пирожными. Прошло немного времени, и за мной последовали другие коллеги. Петер вдруг начал жаловаться на сердце. Уте постоянно ходила к гинекологу. Томас начал лечить какую-то кожную болезнь и жаловался на проблемы с желудочно-кишечным трактом.
      В ганноверском подразделении БНД происходил маленький тихий бунт. Если Петер, Уте и Томас еще порой посылали донесения, то есть, читали хоть какие-то поступающие к нам письма, то я совершенно забросил службу. Это противное и бессмысленное чтение чужих писем стало для меня невыносимым. Меня от него уже тошнило.
      Мое поведение не скрылось от зорких глаз начальства. Я открыто объяснил им все и попросил о переводе, по возможности – в оперативную сферу. Сначала они ответили мне угрозами. Они пугали дисциплинарными взысканиями. На это я ответил, что в таком случае, я буду вынужден сообщить широкой общественности о деятельности почтовой цензуры. Это было уже слишком. Из Мюнхена специально прилетел доктор Бреннер и начал меня отчитывать. Он, похоже, полностью придерживался схемы из учебника БНД по руководству персоналом: угрозы – упреки – требование лояльности.
      Это не помогло из-за моей убежденности в том, что наша деятельность одновременно бессмысленна и противозаконна. При любой слишком жесткой реакции моего шефа я тут же подал бы заявление об уходе. Это вполне понимал и по-ганзейски деловой доктор Бреннер. Весной 1987 года он снова вызвал меня в Центр, в Пуллах. Там он открыл мне, что я осенью буду переведен в другой подотдел. Я думаю, он понял мои мотивы. На рабочем уровне мы спорили, но по-человечески понимали друг друга хорошо. На этом он и попрощался со мной.
      Доктор Бреннер умер в 1998 году после тяжелой болезни. К сожалению, я больше его никогда не видел. Среди сотрудников распространился слух, что его вдова не разрешила пуллахцам присутствовать на похоронах. Официальный венок от БНД она отослала назад.
      "Стэй-Бихайнд"
      Во время личной беседы в Пуллахе весной 1987 года доктор Бреннер ошеломил меня предложением перевести меня в реферат полковника Бундесвера Гигля, занимавшийся ГДР. Полковник Гигль руководил отделением в Бремене.
      Задание казалось интересным, город Бремен в качестве места службы тоже был мне симпатичен. Я мог бы быстро выехать в Бремен из Ганновера, где тогда жил. Я тут же принял решение: согласен на перевод в реферат ГДР! Срок перевода был назначен на 1 октября 1987 года. Пуллахцы пригласили меня на инструктаж. Моя тогдашняя жена, работавшая в земельном управлении по вопросам труда Ганновер-Бремен, написала заявление с просьбой о переводе в Бремен.
      В Мюнхене меня ожидала молодая и очень активная сотрудница отдела кадров, так называемого статусного реферата. Есть некоторые изменения, сказала она походя и немного туманно. Первый день я использовал, чтобы решить некоторые личные вопросы в Центре. На следующее утро я, выйдя из близлежащего лесного отеля "Бухенхайн", вошел на территорию, занимаемую Службой. Люди из отдела кадров посадили меня в машину. Объездными путями мы двинулись в центр города Мюнхена, точнее, в район Швабинг. Нашей целью была Боннская площадь – Боннер Платц.
      Шпионский центр Боннер Платц
      Недалеко от Швабингского госпиталя мы остановили машину и пошли пешком к дому номер 55 по улице Карл-Теодор-Штрассе. Прямо под этим домом находится станция метро. Если выйти из станции метро на улицу, то наткнешься на прилавок, где продаются овощи и фрукты. За ним стеклянная дверь вела в неприметное офисное здание, состоявшее, собственно говоря, только из сорока окон и большого количества бетона. Наша цель была на втором этаже. Вот так я и попал туда, в одно из самых секретных отделений Федеральной разведывательной службы, на объект "Заттельхоф" (Sattelhof – "подворье шорника") на площади Боннер Платц. Отсюда осуществлялась большая часть всей оперативной разведки против ГДР. Управлял подразделением подотдел 12. Подчиненный ему в него реферат 12 А размещался в этом же здании, так же, как и 12 С ("Стэй-бихайнд"). 12 В был филиалом в Бремене, куда я и должен был направиться.
      Сопровождающие провели меня в бюро шефа. С нами поздоровался его заместитель. Его звали Вирзинг, он был высокого роста и производил впечатление очень приятного и любезного человека. – Какую новость вы хотите услышать первой? – спросил он, несомненно, чтобы чуть-чуть разрядить несколько напряженную атмосферу. Я еще был под впечатлением самого факта, что, похоже, в БНД действительно еще существует то, что называется оперативными службами, и, чуть помолчав, ответил: – Ну, начинайте, пожалуй, с хорошей новости.
      Вирзинг принял игру и улыбнулся. – Как и обещано, вас переводят в лавку Гигля, в 12 В. Внешне спокойный, я в душе торжествовал: "Слава богу, Бремен, я еду туда". Но Вирзинг еще не сказал последнего слова. – Да, но вот только не в Бремен. 12 В переводят в Мюнхен, бременский филиал закрывается. Во всем прочем – все, как договаривались. Я тут же возразил, что уже и моя жена подала заявление о переводе на работу в Бремен. Потому новое место службы в Мюнхене для меня совершенно не подходит. Что же делать? Мы долго дискутировали. Выяснилось даже, что о роспуске бременского бюро было уже известно, когда мне предложили место там.
      Мы вместе искали компромиссное решение. Вдруг я вообще перестал что-либо понимать. У коллеги из пуллахского отдела кадров возникла идея. – А что у нас с Олльхауэром? – спросил он Вирзинга. – Даннау – солдат и привезет все нужное с собой. – Я не уверен, вы же его знаете. Кроме того, это было бы тоже в этом же доме. Но если его нос не понравится Олльхауэру, то у него вообще нет никаких шансов. – Место службы было бы тут, но, собственно говоря, в "Хайдехаусе", – прозвучал ответ. Как оказалось, "Хайдехаусом" (Heidehaus – "дом на пустоши") назывался филиал в Ганновере. Для моей жены, конечно, было бы намного легче забрать свое заявление о переводе в Бремен, нежели срочно переводиться в Мюнхен. Вирзинг снова обратился ко мне: – Возможно, у нас будет еще одна альтернатива. Он взял телефонную трубку и позвонил этому самому Олльхауэру. Я мог слышать, как кто-то на другом конце провода рычал в телефон. Потом Вирзинг и сотрудник отдела кадров из Пуллаха исчезли. Я остался наедине с симпатичной коллегой пуллахца и ждал.
      Она рассказывала про 12 А. Этот отдел абсолютно герметично отделен от всех других, и он один из самых интересных объектов Службы. Отсюда проводятся все самые секретные операции против ГДР. У меня уже заныло под ложечкой. Такая важная контора, и я скоро тоже буду одним из них. Да, это уже настоящая разведка. Секретная, конспиративная, важная. Что-то особенное. И я туда принят.
      Но я и тут сильно ошибся. Если бы я только знал то, что узнал после "поворота", то с криками убежал бы оттуда. Вся правда выяснилась лишь в 1990 году, когда к филиалу на Боннер Платц пришел аскетичный человечек в плаще со старенькой папкой под мышкой и позвонил в нашу дверь. Когда ему открыл один из наших удивленных работников, чужак с сильным саксонским акцентом попросил разрешить ему побеседовать с кем-то. Его обоснование было просто и тревожно: – Я обрабатывал вас все последние годы!
      Вывод: "Заттельхоф" вовсе не был самым секретным из всех наисекретнейших мест на Земле. Штази давно о нем знала. Дом на Карл-Теодор-Штрассе, 55, регулярно был под наблюдением наших восточных противников, за всеми действиями сотрудников БНД они скрупулезно следили. Но и это еще не все. Министерство государственной безопасности ГДР с восточноберлинской улицы Норманненштрассе устраивало кое-что, впоследствии вызывающее стыд у любого нашего сотрудника. Штази использовало сверхсекретный объект БНД в центре баварской столицы в качестве собственного учебного объекта.
      Когда курсанты училищ МГБ ГДР завершали курс наружного наблюдения, то "выпускной практический экзамен" проходил у них не в Потсдаме или в Виттенберге. Нет, для этого был избран мюнхенский "Заттельхоф" с его сверхсекретными руководителями агентурных сетей. Таким образом, на площади Боннер Платц раз за разом топтались целые группы офицеров Штази. На спортивном жаргоне можно было бы сказать, что на этом поле играли друг против друга две команды из разных лиг.
      При этом люди из отдела собственной безопасности БНД всегда все тщательно перепроверяли. Директор супермаркета был "чист", как и все его работники – от кассирши до продавщицы сосисок. Проверяли и практикантов, и уборщицу. Естественное подозрение БНД поэтому как-то зацепилось за торговца, продававшего овощи и фрукты у входа на станцию метро. Именно от него, казалось, исходила утечка, предполагаемый риск для безопасности всего "Заттельхофа".
      Во-первых, со стратегической точки зрения он размещался в идеальном месте. Он видел каждого, кто уходил и приходил, знал некоторых с верхних этажей лично, потому что они покупали у него фрукты и овощи во время обеденного перерыва. Во-вторых: он был иностранцем! Пророки из службы безопасности БНД единогласно воскликнули: Риск! И беднягу, он по национальности был, кажется, грек, годами проверяли и следили за ним. Все предполагали: его точно завербовало Штази. Но никто не мог это доказать.
      Коллеги из ГДР, конечно, тщательно изучили все окрестности и проработали местность. Торговца фруктами они тоже заметили. Но от его вербовки в Восточном Берлине сразу же отказались. Его место работы было слишком заметно, и потому любой профессионал при случае заподозрил бы именно его. Потому к нему не обращались.
      После того, как я около четверти часа беседовал с молодой дамой из Пуллаха, вернулся ее коллега из отдела кадров. Он был взволнован и сразу повел меня с собой. Мы поспешили на этаж выше. Во время этой, в общем-то, излишней спешки, он отрывочными словами попытался меня подготовить: – Мы сейчас идем к Олльхауэру. Шефу 12 С. Он офицер-десантник. "Черная рука". Вы уже знаете! Я, правда, ничего не знал. Но он продолжал: – Крутой пес, настоящий военный, руководит филиалом в Ганновере, с ним не просто… Тут мы, уже совсем запыхавшись, стояли перед дверью его кабинета и постучали. Оттуда грохочущий голос попросил нас зайти.
      Там стоял Олльхауэр, полтергейст пятидесятых годов, смотревший на свои наручные часы так, как будто он засек время нашего бега. Он сначала хотел поговорить со мной наедине. Теперь главное – не наделать ошибок. Взгляд Олльхауэра бурил меня насквозь как рентгеновский луч. Мне нужно было что-то сказать. В голове моей пронеслись тысячи формулировок. Но я схватился за показавшуюся мне самой подходящей. Я стал по стойке "смирно" и громко отчеканил: – Господин подполковник, по вашему приказанию прибыл!
      Его лицо не показало никакой реакции, зато его глаза… В них внезапно вспыхнуло чувство заботы, даже что-то отеческое… Мы смотрели друг на друга еще несколько секунд. Потом он совершенно спокойным голосом попросил меня садиться. Я сел на маленьком "уголке".
      – Я уже кое-что о вас слышал. Вы парашютист, верно? И затяжные прыжки совершали? Я скромно кивал. – Курс рукопашного боя окончили с отличием, это верно? – Так точно! – мой короткий ответ. – Хорошо, Даннау, это очень хорошо.
      Затем Олльхауэр со смешанной вопрошающе-знающей интонацией перечислил все прежние этапы моей профессиональной карьеры. Я был удивлен. Как он мог за такое короткое время все это узнать и запомнить? Когда ему успели все это написать? Одновременно я предчувствовал, что Олльхауэр окажется самым необычным моим шефом.
      Я тогда еще ничего о нем не знал, но впоследствии много о нем расспрашивал. Олльхауэр был очень стройным и подтянутым, с пепельно-бледным лицом. Он не выглядел здоровым. Много позже я узнал. что он в это время как раз лечился от резкого падения слуха. Он очень долгие годы работал в БНД. До этого он командовал ротой глубокой разведки в Вайнгартене. Затем служил в спецподразделении, которое в Бундесвере прозвали "Черной рукой". Олльхауэр с самого начала произвел на меня впечатление очень обязательного человека. Абсолютная лояльность снизу доверху, но так же – и наоборот.
      Олльхауэр не оставлял никаких сомнений, кто тут был сверху, а кто снизу. И он делал это с абсолютным правом, однако при этом вовсе не был самодуром. За годы моей службы в БНД мне часто приходилось менять мое мнение о людях, сложившееся после первой встречи. Но не об Олльхауэре. Он был именно таким, каким показался мне в первый момент. Он точно знал, чего хотел. Горе тому, кто осмелился бы не выполнить его приказ. Тут Олльхауэр превращайся в дикого зверя, которого никто не смог бы утихомирить. Только иногда у меня возникало подозрение, что он порой целенаправленно пользуется этими своими приступами ярости.
      Я чувствовал себя хорошо, как будто вернулся, наконец, к себе домой. Я ощущал надежность. И заурядность, окружавшая меня два с половиной года, вдруг исчезла. Олльхауэр, похоже, понял мое психическое состояние и попросил меня рассказать о моей предшествующей деятельности. Я проинформировал его и не скрывал своей оценки всего, что видел и пережил. Олльхауэр смущенно качал головой. Из него тихо вырвалось: – Сумасшествие, эта служба! Но потом он вдруг просиял: – Даннау, я беру вас. У меня вы будете на правильном месте. Он пожал мне руку, как будто только что меня повысили в звании.
      Прощание было коротким и происходило в рубленом приказном тоне: – Завтра, в четверг, загородная экскурсия для всего отдела, на Тегернзее, на весь день. Отъезд в восемь утра от Швабингского госпиталя. Вы участвуете, конечно. До завтра.
      На этом аудиенция закончилась. Теперь я был в 12 С, значит – в "Стэй-бихайнд". Я тогда еще не имел ни малейшего понятия, что это такое, но это была оперативная деятельность, которая представлялась мне очень интересной. Кроме того, я так мог в самое ближайшее время вернуться назад в Ганновер.
      Все начиналось с Гелена
      С этой минуты меня не покидало чувство, что вот, наконец, и я попал в настоящую разведку. БНД, как я читал, была преемницей "Организации Гелена", основанной работавшим для американцев бывшим нацистским генералом Райнхардом Геленом. Во время войны Гелен командовал 12-м отделом Генерального штаба Вермахта, известным также как отдел "Иностранные армии Востока". Сразу после войны Гелен и его люди были приняты на содержание американской армией. В 1949 году их взяло под свое крыло недавно организованное ЦРУ. Первый начальник разведки освобожденной Германии сидел в американском лагере "Кэмп-Кинг" в Оберурзеле. В конце 1947 года он переехал в Пуллах под Мюнхеном, в так называемый лагерь "Кэмп-Николаус", где раньше была резиденция Рудольфа Гесса. За высокими стенами с колючей проволокой тут образовался полностью изолированный от мира шпионский городок, территорию которого порой так и называли "лагерем".
      Спартанец Гелен и его сотрудники по разведке – убежденнейшие антикоммунисты – десять лет подряд работали преимущественно для американских друзей. Началась "Холодная война" и бывший союзник Сталин стал общим противником. Коммунистический диктатор так быстро и резко расширял свои владения в Восточной Европе, что на Западе возникли страх и недоверие. К этому добавился постепенный раздел Германии. Процесс начался с создания двух германских государств и достиг своего апогея с постройкой стен в Берлине летом 1961 года. Обе стороны, а, прежде всего, их правящие элиты, вели гонку вооружений и вскоре уже стояли друг напротив друга обвешанные самым разнообразным смертоносным оружием с ног до головы. Потому с обеих сторон очень возросла потребность в разведке.
      1 апреля 1956 года появилась западногерманская Федеральная разведывательная служба. Гелен руководил ею до своего ухода на пенсию весной 1968 года. Старый вояка был чрезмерно рьяным, потому он не только охотился за информацией с Востока, но и приказал следить за собственными согражданами, казавшимися ему подозрительными. На них составлялись объемные досье. Ему никто не мешал, потому что такие действия прикрывались на самом высоком уровне – Федеральным канцлером Конрадом Аденауэром. БНД с самого начала была подчинена непосредственно Ведомству Федерального канцлера в Бонне. Но это вовсе не предотвращало политические злоупотребления, а наоборот – способствовало им.
      Шпионы Гелена добились больших успехов в ходе операции "Гермес". Она заключалась в интенсивных опросах возвращавшихся из СССР немецких военнопленных. Эти опросы в 50-е годы способствовали появлению достаточно подробного анализа обстановки, которым могли воспользоваться и другие западные державы. Только в номенклатуру Кремля разведчикам из долины реки Изар так никогда и не удалось внедриться.
      С 60-х годов Служба начала заниматься и разведкой по всему миру. После окончания "Холодной войны" и падения Восточного блока многие из шести тысяч специалистов БНД переквалифицировались на борьбу с экстремистами из исламского мира. Террористические акты 11 сентября 2001 года помогли медленно уменьшающейся и утрачивающей смысл своего существования разведке БНД снова обрести вес.
      Особенный день на Тегернзее
      На следующий день после моей встречи с Олльхауэром я прибыл к запланированному месту отъезда на всякий случай на полчаса раньше указанного срока. Никого не было видно. Я стоял спиной к Швабингскому госпиталю и смотрел в сторону Боннер Штрассе, где на другом конце можно было разглядеть контуры нашего служебного здания на Боннер Платц. Тут я заметил шевелюру светлых волос, явно приближающуюся к нашему пункту сбора со стороны Боннер Платц.
      Это была молодая женщина с большой сумкой через плечо. Она склонила голову набок и с приветливой улыбкой подошла ко мне. – Вы ведь господин Даннау, не так ли? Я кивнул и в этот момент узнал ее. Я видел ее днем раньше в приемной Вирзинга. С сильным баварским акцентом она представилась: – Я Кармен. – Я Норберт, – ответил я.
      Она производила сильное впечатление. Около двадцати пяти лет, стройная и высокая. Пышные светлые волосы до подбородка. Свою светлую кожу она не скрывала под косметикой. В голубых глазах было что-то магнетическое. В тот день на ней были белые джинсы и светло-голубой пуловер.
      Так мы стояли несколько минут вдвоем и беседовали. Я прилагал все усилия, чтобы быть любезным, и поэтому забыл о моем внутреннем возбуждении. В конце концов, для меня все было новым в этот первый день службы у Олльхауэра. Я старался не задеть никого ненароком и никого не пропустить. Ведь здесь будут все, с которыми мне предстоит работать. Это меня волновало. Но Кармен за пару минут сняла все эти мои переживания.
      Совсем походя я заметил, что в месте сбора начало что-то происходить. Повсюду стояли группки по три-четыре человека, не больше, и все чего-то ждали. Они распределились на всем участке вплоть до газонов на Парцивальштрассе, ведущей на запад от моего места расположения. При этом все происходило очень быстро. Подъехал автобус, и водитель лаконично спросил: – Ведомство федерального имущества? Кармен кивнула и сказала мне: – Ну, заходи. После глубокого взгляда в мои глаза она продолжила: – Придержи место рядом с собой для меня, ладно? Мне еще нужно составить список присутствующих. – Место? Охотно! Я купил бы для тебя целый автобус, стоит тебе захотеть.
      Теперь отдельные группки пришли в движение. Через несколько минут автобус был полон. Последним прибыл Олльхауэр. Он появился как бы из ниоткуда на ступеньках автобуса. Его взгляд проскользнул по рядам и остановился на мне: – А, это хорошо. Все прошло гладко? Я вас потом представлю.
      Итак, моя первая поездка за город с коллективом Федеральной разведывательной службы могла начинаться. Кармен сидела рядом со мной у окна и болтала. Она рассказывала, что в отделе есть некоторые господа, которые не прочь были б ее "подцепить". От этого ей удалось избавиться. Так как большая часть экскурсии – просто свободное времяпровождение, то нам, по ее мнению, следовало бы оставаться вместе.
      Так это и случилось. Сначала был общий завтрак в отеле у озера. Там мы разбили наш базовый лагерь, где постоянно собирались. Некоторые не уходили далеко от него, предпочитая пить пиво в саду у гостиницы. Олльхауэр представил меня нескольким коллегам из реферата ГДР. Порой было похоже, что он демонстрирует меня им в качестве своего трофея. Потом и для меня началась неофициальная часть.
      Кармен, которая ждала меня у лодочного причала, настаивала на том, что нам нужно отсюда сматываться: – Просто уедем отсюда, лучше всего переправимся на ту сторону в Бад Висзее. Сказано – сделано. На лодке мы переправились на восточный берег. Был чудесный летний день Кармен и я сидели за маленьким столиком. Она сняла свой теплый пуловер и осталась в белой шелковой блузке. Я долго смотрел ей в глаза и шептал комплименты. Она мурлыкала и ловила мои руки.
      Между нами вспыхнула искра. Конечно, причина была и в том, что к этому времени мой брак уже начал распадаться. В Тегернзее мы уехали как коллеги, а Бад Висзее покинули, уже держась за руки. Это продлилось не долго, потому что нас внезапно окружила целая толпа коллег из 12 А. Они тоже хотели на пару часов переправиться куда-то подальше.
      Молодые агентуристы сразу сообразили, что тут произошло: "Ну, новый коллега точно из самых быстрых. Надеемся, при вербовке он такой же скорый. А Кармен, видимо, хотела испробовать это в затяжном прыжке,,," Такими и подобными были их комментарии. Моя прекрасная спутница спросила. что означает затяжной прыжок. Я мог пояснить это только на примере парашютного дела. Но настроение других показалось мне вдруг холодным и немного враждебным. Нам пожелали еще хорошо провести время в церкви и напомнили, что кабинки для исповеди находятся там слева. Здорово, думал я, все так хорошо начинается.
      Мы были одними из последних, садившихся в автобус на Тегернзее. Некоторые этого все равно не заметили, потому что были мертвецки пьяны. Как только мы добрались до наших мест, Кармен положила голову мне на плечо и уснула. Олльхауэр, единственный из руководства, ехавший на этом же автобусе, встал и прошел назад. Он сел с другой стороны прохода и сурово взглянул на меня. Мой пульс участился. Теперь предстоит головомойка. Может оказаться, что этот мой первый день в 12 С окажется для меня и последним.
      Олльхауэр склонился вперед, чтобы увидеть Кармен. Потом он расслабленно откинулся на спинку кресла и вытянул ноги в проходе. – Ну, Даннау, что вы еще любите делать? Я имею в виду, в свободное время! Я принялся рассказывать, чем интересуюсь. Вдруг при перечислении моих хобби, он взял меня за плечо. Я только что упомянул, что люблю готовить. – И что же вы готовите? – заинтересованно спросил он. Теперь он был собранным и очень нетерпеливым. – Красный пудинг с фруктовым соком, – заметил Олльхауэр. – Расскажите-ка мне рецепт красного пудинга. Я его люблю.
      Лишь бы на этом все кончилось. Я начал наскоро вспоминать мой рецепт. – Возьмите 100 граммов красной смородины, 150 граммов клубники, 150 граммов малины, 100 граммов черники. Смородину нужно помыть, оторвать хвостики. Малину нужно перебрать, но не мыть.
      Олльхауэр кивал с видом знатока.
      – Оторвать хвостики от клубники и помыть чернику. Ягоды всех сортов поделить пополам, отложить одну половину их всех для добавки в готовое блюдо. Другую половину засыпать в кастрюльку, залить примерно половиной литра красного вина и половиной литра воды, добавить сто граммов сахара, веточку корицы и порезанный на дольки апельсин, потом дать закипеть. Затем варить на среднем огне около пятнадцати минут. Отвар пропустить через сито и еще раз вскипятить. Размешать 40 граммов крахмала в красном вине и долить к отвару, чтобы получилось желе. Ягоды засыпать в стеклянные мисочки и залить сверху отваром. Сервируйте с ванильным соусом…
      Вот этого-то ты не ожидал, Олльхауэр, подумал я. Если он еще спросит о рецепте свиного жаркого, то красавица-блондинка тогда уже не станет темой разговора. Кармен спокойно спала, помогая моим усилиям предстать независимым перед Олльхауэром, тем, что положила руку мне на ногу и еще сильнее ко мне прижалась.
      – Вы забыли о саго, – выложил свой козырь кажущийся задумчивым Олльхауэр. – Что за саго? – спросил я потерянным голосом. – Красный пудинг делают с саго, его берут для связки, чтобы получилось желе. Ну конечно, дружище. Красный фруктовый пудинг делают с саго. Я ем красный пудинг только с саго. Без саго, разве он вкусный? Я пообещал ему, в следующий раз попробовать использовать саго, а потом рассказать, что получилось.
      Олльхауэр снова встал. – Мы встретимся завтра в 8.30 утра. Я кратко кивнул: – Так точно, господин подполковник. Он взглянул на спящую Кармен и прошептал: – Но только между нами. Для этого есть время в обеденный перерыв или после окончания рабочего дня. После этого он снова занял свое место рядом с водителем.
      На следующее утро он появился в "Заттельхофе" с яростным выражением лица и без слов скрылся в своем кабинете. Я ломал себе голову, что же могло его так разозлить уже с самого утра. Через десять минут он вызвал меня к себе. Тут-то и последовала головомойка, которую я ждал еще во время возвращения с экскурсии. В частной жизни, грозно говорил Олльхауэр, можно делать все, что хотите, но нельзя заниматься личными делами на службе. Кстати, на десять утра назначено служебное совещание. Там он представит меня штабу "Стэй-бихайнд".
      Если войти в служебные помещения 12 С, то слева располагается короткий коридор, а еще раз налево – кабинет Олльхауэра. Через выходящее на запад окно оттуда он мог смотреть на Аншпренгер Штрассе и еще на пару сотен метров на Карл-Теодор-Штрассе. Его приемная состояла из двух помещений, соединенных между собой. Оттуда окно выходило на север, прямо на конец Карл-Теодор-Штрассе, выходящую там на площадь Боннер Платц. Приемная была оборудована как конференц-зал. На практике именно там всегда собирались разные люди и разговаривали. К бюро Олльхауэра примыкали с правой стороны многочисленные маленькие комнаты. Их окна все без исключения были занавешены гардинами.
      Красотка с другой стороны
      Я снова вспоминаю о большом интересе госбезопасности ГДР к нашему объекту. Штази не стала вербовать торговца фруктами, но по-прежнему хотела тщательно следить за всем происходящим в "Заттельхофе". Для этого они придумали кое-что необычное. Меня это до сих пор веселит, потому что сделано все было не просто умно, но и красиво. Еще до моего первого служебного совещания со мной произошло событие, связанное с этим. Вдруг открылась дверь бюро. Пауль кивком пригласил меня к себе. Этот приветливый баварец уже много лет был контролером связников в "Стэй-бихайнд". Он был мил во всех отношениях. Теперь, дико жестикулируя, он позвал меня в свой кабинет. Осторожно он сдвинул гардины в сторону. – Вот, – показал он на здание с противоположной стороны улицы, – чтобы вы не думали, что у нас тут все скучно. Пауль улыбнулся.
      На противоположной стороне одно окно было широко открыто. Комната за ним была ярко освещена. Я посмотрел разок, посмотрел другой. Молодая светловолосая женщина с большой грудью и собранными в "хвост" волосами делала утреннюю зарядку у открытого окна. Она была совершенно голой и, казалось, не предполагала, что за ней наблюдают с другой стороны улицы. Я в тот момент не мог догадываться, что гардины были сдвинуты не только в комнате Пауля. Справа и слева от нас, и этажом ниже тоже, любители подглядывать стояли у окон.
      В этот день госбезопасность ГДР сфотографировала меня в первый раз. Лишь после "поворота" стало известно, что блондинка была приманкой и на другой стороне находилась не только в географическом смысле.
      Разведчики из Восточной Германии устроились с фотоаппаратами у чердачных окон и порой снимали не только нас, но и тот или иной документ на наших столах с помощью своих мощных телеобъективов.
      Ровно в десять часов началось совещание. В нем принимало участие около 14 работников, среди них несколько агентуристов связников, руководитель "оперативной безопасности" (Operative Sicherheit, сокращенно OpSi), двое так называемых наводчиков, руководитель группы связи, руководитель учебной группы и начальник оперативной группы. Большинство из них были офицерами Бундесвера, их привел или заманил сюда сам Олльхауэр. Яркая группа мужественных, надежных и решительных мужчин.
      Такого чувства товарищества, как в "Стэй-бихайнд" мне не приходилось испытывать больше нигде в БНД, ни до, ни после. Даже те из коллег, кто не были близки друг к другу, всегда могли слепо положиться на своего партнера. Возможно, это было связано со службой в воздушно-десантных войсках, откуда вышла большая часть сотрудников. Для парашютистов, как я знал на своем опыте, всегда на первом месте стоял человек, а лишь потом его звание и должность. Как правило, отношения были грубоватыми, но сердечными.
      После обсуждения обстановки Хайнц Хилль, руководитель оперативной группы, забрал меня в свой кабинет. Он был полной противоположностью прямого, сухого и всегда корректно одетого Олльхауэра. На Хилле был темно-синий двубортный пиджак, ослабленный ремень и модный галстук, завязанный большим узлом. Он производил впечатление человека дела, заработавшего авторитет исключительно собственной успешной работой.
      Хилль оказался очень приветливым и открытым коллегой, которому можно было полностью довериться. Я быстро оценил его высокие человеческие и профессиональные качества.
      Меч гладиаторов
      Хилль объяснил мне цели и смысл ежедневного существования того отдела, который называется "Стэй-бихайнд", он же "Гладио". То, что он рассказал мне, и ставшие мне впоследствии известными факты об этой совершено секретной службе НАТО составили в целом следующую картину.
      Мы были секретным, по-военному организованным подразделением, которое в случае агрессии с Востока должно было остаться в тылу прорвавшихся на Запад войск стран Варшавского пакта и развернуть там разведывательно-диверсионную деятельность. Потому оно и называлось "Стэй-бихайнд" – от английского выражения "stay behind", что означало примерно подразделения, оставшиеся в тылу противника и продолжавшие там борьбу. Во время моей службы немецкая секция "Гладио" (это имя происходило от короткого меча римских гладиаторов) охватывала, по моим данным, 104 сотрудника и 26 человек управляющего персонала в штабе БНД. В самый разгар "Холодной войны" в ней насчитывалось 75 офицеров управления из разведслужбы и около 500 помощников.
      Американцы всегда в этой связи говорили об "Организации Стэй-бихайнд" (SBO – Stay Behind Organization). Этот невидимый отросток системы защиты от коммунизма был их изобретением. Совет национальной безопасности в Вашингтоне в 1948 году принял два документа, породивших эту организацию: директиву СНБ NSC 10-2 и директиву NSC 68-48. В них задания агентов СБО в случае коммунистической оккупации описывались таким образом: "пропаганда, экономическая война, профилактические контрмероприятия, включая саботаж, анти-саботаж, подрывную деятельность, эвакуационные мероприятия".
      Помимо этого, американские планировщики готовили "подрывную деятельность во враждебных государствах, включая поддержку подпольных движений сопротивления, партизанских сил и команд по освобождению военнопленных, а также поддержку местных и антикоммунистических сил в странах западного мира, которым угрожает коммунистическое вторжение".
      СБО или "Гладио" образовалось в большинстве стран Западной Европы в 50-е годы, и на практике эти группы руководились местными органами разведки соответствующих стран. Центральной координацией занимался таинственный "Объединенный секретный комитет" (Allied Clandestine Commitee, ACC), располагавшийся в здании штаб-квартиры НАТО неподалеку от Брюсселя. В этой системе мы занимали самый нижний уровень и следили за тем, чтобы наши законсервированные в мирное время гражданские помощники в случае войны получили доступ к заранее подготовленным тайникам с оружием, взрывчаткой, радиостанциями и деньгами и умели со всем этим обращаться. Наши "тайные операции" были особенно щекотливы. Я застал как раз последнюю стадию существования "Гладио" – непосредственно перед окончанием "Холодной войны", после которого весь проект исчез в тумане истории.
      Хилль рассказал о том, что мне предстояло пройти. Сначала были запланированы 14 дней инструктажа в т. н. "Райтшталле" (Reitstall – буквально "конюшня"). От дополнительного курса в школе БНД для обучения групповодов-связников было решено сразу отказаться, потому что в "Заттельхофе" считали, что это обучение не нужно и далеко от реальной жизни, и в любом случае, непригодно для особых обстоятельств, в которых действует "Стэй-бихайнд". Потому мне следовало одну неделю зубрить теорию и еще одну неделю практиковаться в центре управления "Заттельхоф".
      Так это и произошло. Олли и Хилли, как тут называли Олльхауэра и Хилля, устроили мне двухнедельную "накачку" по теории и практике "Стэй-бихайнд". С регулярными интервалами они со снисходительной усмешкой спрашивали меня, как проходит учеба. Олльхауэр снова и снова в нарочито наивном тоне продолжал объяснять мне специфику службы в системе управления законспирированными сетями "Стэй-бихайнд". Эти постоянные вопросы приняли вскоре характер настоящего экзамена.
      У меня было большое преимущество. Мне уже не пришлось учить азбуку Морзе. Раньше предписывалось, что все групповоды агентов и источников "Стэй-бихайнд" должны в обязательном порядке изучать радиодело. Это непростое занятие – обучение морзянке отнимало много времени и сил. Большинство из нас и так считали эту практику давно устаревшей. Потому БНД заказало у концерна "Сименс" новую радиостанцию FS 5000. Как раз в тот момент, когда меня приняли на работу в 12 С, Службой было закуплено около 50 таких раций по цене около полумиллиона марок за штуку. Всем агентам-источникам нужно было переучиваться на эту новую технику. Тут я обогнал остальных.
      Капитан по фамилии Целло учил меня ориентации на местности. На своей личной машине он забирал меня из лесного отеля "Бухенхайн" у Баейрбрунна. Это место было совсем близко от территории, занимаемой центральными службами БНД в Пуллахе, потому этот отель долгие годы служил моим основным местом пребывания во время моих частых командировок в Мюнхен. Целло вез меня через Вайльхайм в Пайссенберг. Там, близ красивых холмов Пайссенберга. находилась наша цель – та самая "конюшня" – объект БНД "Райтшталль". Неожиданно в глубине густого леса мы наткнулись на щиток с надписью "Запретная зона. Вход воспрещен. Фотографирование запрещено". Потом красно-белый шлагбаум. Целло поднял шлагбаум, а потом, когда мы заехали вовнутрь, снова его закрыл. Еще через километр находился "Райтшталль". Вся его территория была ограждена забором в 2,5 метра высотой, с колючей проволокой и видеокамерами наблюдения. Угрожающе лаял сторожевой пес. Мы позвонили. Появился мужчина на велосипеде, тепло нас поприветствовал и открыл последний барьер перед ухоженной старой виллой.
      Мы припарковались прямо за зданием. Велосипедист, который оказался комендантом объекта, попросил нас войти вовнутрь. Мы обсудили подробности нашего пребывания. В принципе, мы собирались снабжать себя сами. Только завтрак нам готовила жена коменданта. На этой неделе "Райтшталль" был пуст – пора отпусков! Целло провел меня по дому, в спальнях и столовых которого могли разместиться и питаться от тридцати до сорока человек.
      Пребывание здесь имело какой-то особый шарм и придавало к тому же чувство безопасности. Объект был неподалеку от учебного полигона Бундесвера и уже во времена Гелена использовался для обучения и конспиративных встреч. Теперь он стал базой для обучения сотрудников "Стэй-бихайнд". На территории вокруг виллы оперативники могли тренироваться в использовании оружия и взрывчатки.
      За последующие дни я прошел у Целло полный курс подготовки "Стэй-бихайнд", который проходили и все наши агенты. Курс включал все – от изучения новой рации и особенностей ведения разведки до тех тонкостей, которые нужны только агентам "Гладио". Например, мы выезжали в Фюссен, чтобы учиться проводить конспиративные встречи. В провинции Алльгой Целло сам курировал агентов и потому мог опираться на уже существующие конспиративные квартиры и проверочные маршруты. Все было, как и принято для источников "Стэй-бихайнд", предварительно договорено в письменном виде. Важными также были темы "места секретного хранения" (так называемые "мертвые почтовые ящики") и "долговременные тайники". Сотрудничество с Целло оказалось очень приятным. Ему вскоре предстоял выход на пенсию. Потому мысли о возможной конкуренции с моей стороны ему в принципе не могли прийти в голову.
      Начало службы в "Хайдехаусе"
      Зато совсем по-другому протекало мое обучение ремеслу вербовщика. Сначала я получил от Олльхауэра приказ отправиться в Ганновер в новый филиал под секретным названием "Хайдехаус". Там я должен был явиться к исполняющему обязанности руководителя подразделения. Он организует для меня недельное базовое обучение. Я раскрыл рот от удивления, услышав точный адрес "Хайдехауса". Это место мне было прекрасно известно. Территория Ганноверского офицерского училища сухопутных войск, которое я закончил три года назад. Я даже прожил там полгода в казарме "Эммих-Камбрэ". Из моей тогдашней комнаты я, ничего не подозревая, мог видеть мое нынешнее место службы.
      Казарма находится на улице Фаренвальдер Штрассе на севере города Ганновера. Сразу за забором расположены два комплекса зданий, симметрично протянувшиеся с юга на север. В северном из блоков и находился "Хайдехаус". Чтобы попасть в него, нужно было войти в левую дверь четырехэтажного дома. Никакой таблички, ничего не указывало на ганноверский филиал "Стэй-бихайнд".
      Даже среди руководства училища лишь нескольким людям было известно, что в арендованном помещении разместилось отделение АМК. АМК, сокращенно от Amt fuer Militaerkunde, т. е. "Управление военной науки", было официальным прикрытием для всех военных в БНД. Даже среди моих сослуживцев это знали немногие. Поэтому никто не догадывался, что здесь под служебным обозначением 12 СС размещается филиал той самой таинственной организации "Стэй-бихайнд", которой впоследствии в связи с так называемой "аферой "Гладио" предстояло сыграть достаточно важную роль.
      На самом верхнем этаже длинный коридор вел направо. С обеих его сторон разместились солдатские спальни. Но на левой стороне было лишь две двери. Дальше коридор прерывался временной стеной с тяжелой железной дверью. За нею и скрывались помещения "Хайдехауса". Самое важное помещение использовалось для служебных совещаний, еще в нем часто проводился наш совместный завтрак.
      Когда я позвонил в первый раз, мне открыла молодая женщина со светлыми волосами. Она, очевидно, была не в настроении. Это была машинистка и секретарша, выполнявшая и все прочие поручения. Через несколько минут она вернулась с седоватым господином, которому меня как бы между делом представила. Все прочее время она ругала работу, которую на нее взвалили, похоже, не входившую в ее обязанности. – Сами пишите всю эту чушь. Вы, наверное, считаете, что можете нагружать меня всяким дерьмом. Я тут кассир и не более того. От всего остального меня, пожалуйста, избавьте. Потом она села, оставив ненавистные ей документы на столе, взяла свою чашку кофе и уставилась в окно. Странное впечатление, эти первые минуты на новом месте.
      Начальник отделения, сам офицер Бундесвера в звании капитана, взял эти бумаги со стола и вместе со мной проследовал в свой кабинет. Мы встретились еще с двумя сотрудниками, которым он на ходу шепнул: – Вот чертова корова. Оба ухмыльнулись и молча склонились над своими чашками с кофе, как будто собирались спрятаться в каком-то блиндаже. Руководитель отделения был 1,80 м ростом, светловолосый, с обветренным и загорелым лицом. Он показался мне спокойным, независимым и знающем себе цену человеком.
      Олльхауэр попросил его научить меня практике вербовочных подходов. Кроме того, он должен был передать мне на связь двух агентов под псевдонимами "Дайстер" и "Манске". Я сразу догадался, что не совсем вписываюсь в его расчеты. Хотя он и обсудил со мной планы на следующую неделю, но все время при этом напоминал, что у него есть и другие служебные дела и он не может постоянно заботиться обо мне. Кроме того, он постоянно ходил вокруг да около и ничего конкретного не рассказал.
      Он был полной противоположностью капитана Целло. Тот всегда радовался, стоило ему лишь научить меня какому-то полезному трюку. Мой нынешний "учитель", напротив, всегда оставался застегнутым на все пуговицы, скрытным и недоверчивым. Он, похоже, считал себя самым компетентным в Службе и потому все время скатывался к напускной таинственности. К сожалению, я за время моей долгой службы в БНД познакомился с очень многими, которые нехватку собственной компетентности старались скрыть за преувеличенной "секретностью". По моему мнению, среди этих особенно "секретных" личностей, все равно на каком уровне, редко попадались хорошие специалисты, и никогда – лучшие в нашей Службе.
      Выделенная для обучения вербовочному ремеслу неделя не принесла мне много пользы. То, что я там знал, я мог бы за один-два часа просто прочитать в учебнике "Стэй-бихайнд".
      После нашего первого разговора я получил ключ от "Хайдехауса" и был проинструктирован, как пользоваться секретным архивом. Этот архив, закрывавшийся тяжелой бронедверью, размещался прямо перед основным служебным помещением. У каждого сотрудника там было несколько сейфов-ячеек, в которых он мог хранить свои досье и оперативную технику. Эти ячейки занимали вплоть до потолка все стены довольно узкого помещения архива, общая площадь которого составляла около десяти квадратных метров. Чтобы добраться до верхних ячеек, нужно было взять лестницу-стремянку, стоявшую в углу помещения. Мне было выделено два таких маленьких сейфа.
      История возникновения "Хайдехауса" была довольно темной. Все работавшие в нем сотрудники были переведены туда из совсем другой службы. В середине 80-х годов у БНД в Ганновере была команда наружного наблюдения. Она дислоцировалась в армейской казарме на улице Шуленбургер Ландштрассе. Эта группа обеспечивала агентурные встречи, а также следила за своими собственными коллегами. Этот подход, при котором наблюдение устанавливалось за кем-либо лишь по причине никак не подтвержденных расплывчатых подозрений, давал прекрасное поле деятельности для интриганов внутри Службы.
      Но эта команда наружного наблюдения "Север" однажды "засветилась" после очень неприятного провала и была распущена. Что же произошло? Один из ее сотрудников познакомился с некоей девицей, работавшей в ганноверском борделе. Одного этого проступка хватило бы, чтобы выгнать его с такой важной работы. Но ему не хватило обычных отношений. Так как "наружники" целыми неделями находились в движении, он страдал вдали от своей возлюбленной. Потому он решил брать ее с собой. Представьте себе: в служебной машине на передних сидениях два филера БНД, а на заднем сидении – проститутка. Все в команде это знали, и все его прикрывали. Само собой разумеется, что когда началось служебное расследование, все в один голос тут же заявили, что ничего не замечали.
      Но не это было самое страшное. Когда эти обстоятельства стали известны, выяснилось, что сия представительница древнейшей профессии работала еще и на восточноберлинское Министерство госбезопасности. То есть, Штази постоянно следило за всеми тайными операциями БНД прямо с заднего сидения их автомобиля. Как это выяснилось? Восточногерманские шпионы однажды решили перевербовать этого нашего любвеобильного сотрудника, предложив ему тысячу марок. Тогда тот засомневался и рассказал все начальнику нашей внутренней безопасности. Так как случай был более чем пикантный, БНД даже не стало применять ни к кому никаких дисциплинарных наказаний. Любой ценой нужно было не допустить публичного скандала. И все "мобильные шпионы" однажды оказались в другом заведении – в "Стэй-бихайнд".
      Первым для меня был "наводчик" Корбах. Он был не из военных, а из обычных служащих. Корбах действовал преимущественно на Севере. Там среди местного населения он отыскивал людей, которые потенциально подходили для использования в системе "Стэй-бихайнд". Он собирал "наводки" на несколько сотен граждан ФРГ. Эти сведения переправлялись в Пуллах. где их просматривали и отправляли в архив. При необходимости, а она возникала постоянно, вербовщики получали оттуда двадцать – тридцать адресов и принимались за работу.
      В "Хайдехаусе" было еще три групповода-связника. Тегтмаейр и Хипплер были капитанами, ведущими агентурные источники "Стэй-бихайнд". Коллега Урбан был штабсфельдфебелем. Тегтмаейру было лет сорок пять, внешне – классический тип полицейского. Блондин с серым лицом и чисто солдатской выправкой, он представлялся мне полнейшей противоположностью образа общительного и обходительного коллеги. Страстный велогонщик, Тегтмайер частенько брал с собой велосипед даже в служебные командировки. Для подкрепления "легенды", то есть, ради маскировки, как он всегда торжественно заявлял.
      Он был, пожалуй, единственным в "Хайдехаусе", кто все еще поддерживал контакт с армией. Время от времени, особенно по воскресеньям, он со своей семьей приходил обедать в офицерскую столовую. У Тегтмаейра был важный недостаток. Сам он во время активной службы в Бундесвере был военным полицейским, и это осложняло ему сейчас жизнь среди бывших десантников. Над ним постоянно подтрунивали. Агентурист Арнштайн, к примеру, всегда титуловал его не иначе, как "вооруженным школьным лоцманом". ("Школьным лоцманом" называют человека, обычно ученика старших классов, который переводит детей возле школы через дорогу).
      Полной его противоположностью был Удо Хипплер. До черноты загорелый, веселый, настоящий хороший товарищ. Кроме всего прочего, он учил всех желающих играть в теннис и часто приходил с целым подносом пирожных, угощая всех сладостями. Хипплер много ездил и прекрасно находил общий язык со своими источниками. Настоящий фонтан хорошего настроения, он был любим всеми.
      Роланд Урбан, 1,85 м ростом, довольно худой, всегда излучал добродушие и открытость. При нашей первой встрече я непроизвольно подумал об актере Чарльзе Бронсоне. Урбан был мастером рукопашного боя и парашютистом, получил прекрасные навыки в боевых искусствах. Никто не удовлетворял требования "Стэй-бихайнд" лучше его.
      Представив меня всем сотрудникам, начальник отделения попрощался и уехал – был пятничный вечер, начинался уик-энд. В понедельник утром мне предстояло отправиться с ним в мою первую командировку в район Эмсланда. В первую очередь, он снял свой личный багажник с крыши служебного автомобиля. – Знаете, господин Даннау, – пояснил он, – я порой беру с собой в командировки доску для серфинга. Она мне пригождается как "легенда", если меня спрашивают, что я тут делаю. Потому время от времени мне нужно заниматься серфингом. Я улыбнулся и вспомнил о Тегтмаейре с его велосипедом. Во время поездки шеф рассказывал мне о своих вербовочных успехах и о том, что его вскоре переведут в реферат, занимающийся ГДР.
      У нас было время, потому он, наконец, подробно рассказал мне о деталях деятельности "Стэй-бихайнд". Отдел 12 СС вербовал по всей ФРГ людей в качестве источников и помощников по получению информации. В случае военной интервенции со стороны государств Варшавского пакта эти люди образовывали бы в тылу противника агентурную сеть, которая снабжала бы (сбежавшее) западногерманское руководство информацией о ситуации на оккупированных территориях ФРГ. Эти полупрофессиональные группы должны были также наносить ущерб противнику путем диверсий и саботажа, а также переправлять людей. Наше задание состояло в том, чтобы в мирное время организовать и курировать эту сеть законспирированных "спящих" агентов.
      Вербовочные стратегии "Стэй-бихайнд"
      Возможные кандидаты должны были происходить из круга людей, которые в случае войны не вызвали бы первых же подозрений у оккупационных властей вероятного противника. Известные люди и люди, занимающие должности, выделяющие их из общей массы, например, руководители банковских филиалов, по этой причине нам не подходили. Не вербовали и того, кто хоть в каком-то смысле носил какую-то униформу. Приходилось избегать и государственных чиновников среднего и высокого ранга. Мы искали обычного промышленного рабочего, секретаршу, служащего небольшой фирмы – незаметного среднестатистического "бюргера".
      Один критерий был особо важен: люди, которых мы искали, должны были проживать в собственном отдельно стоящем доме, в котором жила бы только одна их семья. Это было связано с тем, что большинству из них передавались рации, с помощью которых они должны были поддерживать контакт со станциями управления в США. Потому нужно было устанавливать длинную проволочную антенну. Часто приходилось кое-что перестраивать в доме, потому что антенну нельзя было устанавливать открыто, чтобы ее не видели посторонние. Кроме того, как правило, владелец дома крепче держится за свою землю, чем обычный квартиросъемщик.
      В ранние годы системы "Стэй-бихайнд" вербовка делилась на четыре этапа. Сначала была "наводка", позволявшая отсортировать подходящих людей. Затем следовал вербовочный подход с проверкой кандидата и последующим новым отбором. Сама вербовка осуществлялась открыто – "в лоб". Если все удавалось, с завербованным БНД устанавливала связь. Нам нужно было поддерживать регулярные контакты и проводить обучение сотрудников "Стэй-бихайнд".
      В 1986 году система стала более гибкой. Принцип "наводки" не менялся. Данные об интересовавших нас лицах мы получали из управлений регистрации граждан и паспортных столов. Но при необходимости нам оказывали помощь и другие власти, например, полицейские управления и военные комиссариаты. Вопросы вербовочного подхода, оценки перспектив возможного сотрудничества, самой вербовки и курирования все сильнее концентрировались в одних руках. Это означало, что один и тот же сотрудник, как правило, осуществлял первичный вербовочный подход, вербовал агента и управлял им, поддерживая с ним связь. Потому отпадала передача агента от одного сотрудника к другому, а работа групповода-агентуриста становилась объемнее и интересней. Этот способ вербовки агентуры, впрочем, действует в общих чертах и во всех прочих структурах БНД, занимающихся использованием так называемых "человеческих источников".
      В системе "Стэй-бихайнд" была еще проверка, состоявшая из двух частей. В первую очередь, речь шла о контроле средств связи. Что стоит самый обученный и убежденный агент, если из его дома нельзя передавать радиограммы? По этой причине еще до прямой вербовки мы изучали характер местности, где проживал потенциальный источник. Ландшафт близ объекта играл большую роль, например, большие здания и определенное оборудование, которое могло создавать помехи для радиосвязи, должны были быть определены заранее. Если первая проверка оканчивалась положительно, проводилась вторая.
      При тестировании внешней связи (Aussenfunk, сокр. AFU) мы проверяли уже сам объект. Было важно знать, не изолирована ли крыша стекловатой и алюминиевой фольгой. В этом случае радиосвязь на большие расстояния сильно затруднялась. Мы проводили измерения в непосредственной близости к объекту, а для проверки сами пробовали отправлять радиосигналы. И если все факторы для вербовки предполагаемого источника оказывались позитивными, мы открыто подходили к нему с нашим предложением.
      В каждом отдельно взятом случае такая процедура могла длиться месяцами. Чтобы достать первоначальные сведения об интересующих нас людях, что должно было бы облегчить принятие нами решений, мы пользовались "легендой" социологического опроса от некоего института по изучению общественного мнения, который сами для этого и организовали. В целях прикрытия у нас в "Стэй-бихайнд" было два адреса почтовых ящиков и контактные телефоны. Каждый вербовщик мог пользоваться ими на свой вкус. Анкеты состояли, как правило, из двадцати вопросов, касающихся общих экономических и социально-политических тем.
      С анкетами мы шли к интересующим нас людям и заявляли им, что их выбрали для репрезентативного опроса населения. Если они были готовы ответить на вопросы, то мы просили разрешения войти в дом, чтобы все провести там. Так мы получали первое впечатление об условиях жизни и быта этих людей. В анкете были искусно скрыты вопросы, служащие выяснению сведений, касающихся их персон. Мы старались вести с этими людьми более личный разговор, чтобы узнать о них еще больше. Если они на интервью соглашались, то мы после него выплачивали им маленький гонорар – от 10 до 20 марок.
      Затем мы спрашивали наших собеседников, не сможем ли мы прийти к ним еще раз для следующего так называемого специализированного интервью. Если это оказывалось возможным, мы просили время от времени заинтересовавшего нас человека заполнить так называемые специализированные анкеты. В них были вопросы о верности государству, о лояльности или об отношении к полиции, властям и прочим государственным учреждениям.
      Очень целенаправленно выяснялись основные жизненные позиции будущих потенциальных сотрудников. Для супружеских пар были готовы специальные "супружеские" анкеты. Как правило, нам хватало от трех до шести визитов, чтобы получить достаточно ответов на основные интересующие нас группы вопросов. После анализа всей информации, если общий профиль интересующего нас субъекта вписывался в наши ожидания, наше руководство отдавало приказ на вербовку.
      Для этого мы договаривались с "кандидатом" на подходящее для него время, обычно вечером. В случае с семьями должны были присутствовать оба супруга. Прямо в начале встречи мы выкладывали наши карты на стол. В качестве доказательства нашей принадлежности к БНД использовались служебные удостоверения или другие обычные документы. Если люди сомневались в том, что мы те, за кого себя выдаем, мы предлагали им самим в этом удостовериться.
      Сначала кандидату в агенты сети "Стэй-бихайнд" следовало через телефонную справочную узнать номер телефона БНД. Потом мы просили их позвонить туда и продиктовать сотруднику Службы какие-то данные из удостоверения вербующего агентуриста – дату рождения или номер удостоверения. В ответ БНД дополняла сведения, сообщая звонившему, к примеру, срок действия удостоверения или другую дополнительную информацию.
      Каким бы нужным и полезным не представлялось нам тогда это "подтверждение солидности", после "поворота" на свет божий всплыли ужасные факты. Оказалось, что госбезопасность ГДР многие годы подслушивала служебные телефоны сотрудников БНД. Потому данные из документов прикрытия и прочих бумаг наши восточные коллеги могли собирать для себя в полном объеме. Затем Штази обращало наше оружие против нас самих, используя данные работников БНД уже для своих фальшивых документов.
      В первый вечер нашей совместной поездки мы поселились в маленьком отеле на берегу реки Эмс. Мой шеф удалился на два часа, чтобы найти супругов-агентов Дайстеров и подготовить передачу этих источников мне. На имя и адрес Дайстеров в "Хайдехаусе" была зарегистрирована служебная машина. Они были так называемыми агентами по прикрытию регистрации номеров автомобилей, сокращенно КFZ DA (Krаftfahrzeug-Deckadresse – "адрес прикрытия для регистрации автомобиля"). Расходы на полагающиеся автовладельцу налоги и страховку машины им регулярно возмещала БНД. Когда возникали проблемы, например, запросы полиции в случае аварии, то агенты по специальному номеру звонили своему оперативнику. Если вдруг кто-то неожиданно пожелал бы увидеть машину, им нужно было отвечать, что они как раз одолжили ее на время своим знакомым. Один раз в квартал мы выплачивали им за всю эту работу небольшое вознаграждение. Это постоянно поддерживало высокий командный дух.
      В ходе совместного ужина мы обсудили с супругами Дайстер скорое изменение их ситуации. Они восприняли все без единого слова комментариев. Однако во время беседы меня кое-что удивило. Тот же самое, что я потом замечал и при других разведывательных контактах. Это было благоговейное, почти подобострастное отношение агентов к своим оперативникам.
      В их глазах офицеры БНД всегда были чем-то особенным. У них были деньги, они передвигались конспиративно, обладали документами прикрытия и так далее. Этот ореол "агента 007" многие агентуристы создавали вокруг себя намеренно, особенно самые самовлюбленные и пустые среди них. С другой стороны у агентов тоже было определенное чувство сопричастности. Им было позволено делать что-то секретное по поручению государства, вести себя как бы нелегально и незаметно. Это усиливало их "эго".
      На следующий день мы двинулись в район федеральной земли Шлезвиг-Гольштейн. В окрестностях города Хайде нам нужен был еще один источник для "Стэй-бихайнд". У нас было несколько "наводок" и во время остановки в Рантруме мы просмотрели их за чашкой кофе. Для района города Хузум у нас были "наводки" на десять потенциальных агентов. Во второй половине этого дня мы хотели попробовать с двумя. Сначала мы планировали попытаться завербовать так называемый источник для связи и дальнейшей переправы (Verbindungs – und Weiterleitungsquelle, VWL-Quelle).
      Это были помощники-"проводники", которых использовали для нелегальной переправы людей через линию фронта. Наша хитроумная система предусматривала, что в случае войны они смогут провести через всю территорию ФРГ лиц, которым угрожала бы опасность, не пользуясь при этом основными транспортными путями. Для этого были заранее подобраны и проверены маршруты. Они обычно проходили через леса и другие труднопроходимые районы. Наши связники получали все приспособления, необходимые для таких действий, от карманного фонаря до рюкзака.
      Каждый источник располагал долговременным тайником (Dauerversteck, DV), где очень долго могли храниться вспомогательные средства. Обычно тайник представлял собой металлический контейнер, который закапывали в точности согласно с нашими предписаниями. Каждый долговременный тайник обязательно отмечался на специальных картах у оперативника-групповода, источника и в управлении. Агентурист и источники должны были к тому же каждый квартал проверять контейнер. Они это делали, используя прочную металлическую проволоку, которую втыкали в землю точно над тем местом, где, согласно карте, был закопан тайник. Если проволока натыкалась на металл, значит, контейнер был на месте.
      В районе Хузума нам нужен был необычный такой агент – морской связник-проводник. Этот человек должен был в случае войны обеспечивать безопасность и скрытность высадки с моря, в том числе ночью и в тумане, наших агентов и диверсантов. Для этого источнику следовало уметь справляться не только с рацией. Он должен был еще световыми сигналами управлять с берега движением подводных лодок или катеров. Потому агенту нужно было быть физически крепким и сообразительным. Если тайным визитерам удалось бы высадиться, то им понадобилась бы затем его помощь для дальнейшего передвижения к их цели внутри страны.
      Таковы были предпосылки. "Помощника" для морского источника завербовали уже много лет назад. Но настоящего источника на берегу моря у нас все еще не было. Обоим мужчинам предстояло познакомиться друг с другом только в ходе настоящей боевой операции. Только в этом случае ими двумя управляли бы совместно.
      Составив в голове эти требования, мы приехали в столицу крабовой ловли Хузум. Первый наш адрес располагался в Зимонсберге, к югу от города, прямо на берегу. Дом выглядел заброшенным, участок земли неухоженным. Женщина примерно тридцати пяти лет открыла нам дверь.
      Мой шеф начал с обычной уловки: – Добрый день, мы представители социологической службы "Авакон" и проводим опрос общественного мнения. Вас выбрали для этого. Согласились бы вы дать нам интервью? Женщина согласилась и ответила на все наши вопросы. Она оказалась даже довольно словоохотливой. Но через несколько минут нам уже было ясно, что мы тут зря теряем время. Она развелась с мужем и продавала свой дом.
      По пути к машине шеф жаловался: – Очень жаль, нас редко кто приглашает в дом. Надеюсь, нам повезет, и мы найдем кого-то в этом районе. Здесь не так много подходящих объектов, расположенных так близко к морю, как этот. Я уже по многим "наводкам" работал тут и все без толку. Он был внешне очень расстроен.
      Для второй попытки мы выбрали человека, проживавшего в одном из стандартных домов на окраине Хузума. Мы оставили машину на парковке супермаркета, где ее нельзя было увидеть из дома – так предписывала инструкция. Потом мы пешком направились к дому. Через несколько лет на эту семью из-за ее сотрудничества с БНД совершенно несправедливо навалилось столько горя и страданий, что я до сих пор жалею, что не мог этого предвидеть в тот далекий день. Но тогда мы позвонили в дверь, и нам немного приоткрыла дверь молодая красивая женщина.
      – Здравствуйте, мы проводим опрос общественного мнения. Вас выбрали в качестве респондента… – Подождите, – ответила женщина и повернулась: – Ганс-Петер, подойди-ка сюда, пожалуйста. Через мгновение он стоял у двери. Он широко открыл ее. Жена только шепнула ему: – Опрос какой-то или что-то вроде этого. Но он уже сам спрашивал: – Так в чем дело? Мой шеф быстро ответил: – Мы из "Авакона" и выбрали вас для социологического опроса. Потом он указал на меня. – Этот новый коллега как раз входит в курс дела. Вы не против, если он примет участие в нашем коротком разговоре? Это займет не больше десяти минут.
      Нас пригласили в гостиную. Шеф вытащил свои анкеты. Собеседник наш был любезен и отвечал на вопросы с готовностью. Когда мы закончили, я спросил, можно ли будет зайти к нему еще раз в ближайшее время, ради специализированного опроса по теме семейной политики. – Да, пожалуйста, – ответил он, – просто позвоните в дверь, когда будете проезжать мимо.
      На обратном пути меня охватил настоящий восторг. Интервью удалось, и все было готово для следующей встречи. Мой шеф, правда, был более скептичен: – Ну, ладно, давайте подождем. Пока еще это все ничего не значит. Ему почему-то вроде бы не совсем устраивало, что все прошло так легко. Но впрочем ему уже и так было все равно, его в любом случае ожидал в ближайшее время перевод на другое место работы.
      На следующий день мне предстояло принять еще одного передаваемого мне агента, тоже владельца "адреса прикрытия для регистрации автомобиля". Ювелир из Эккернфёрде предоставил свою фамилию и домашний адрес, чтобы мы смогли зарегистрировать на него одну из наших служебных машин. Мы встретились в кафе в Шлезвиге. Не прошло и часа, как все было решено. Этот человек был очень богат, но, тем не менее, не отказывался от нашего маленького вознаграждения, хотя его главным мотивом – и это было видно с первого взгляда – была тяга к таинственности и всему, ее окружающему.
      Я считал добычу первой командировки вполне удовлетворительной. Я перенял двух агентов прикрытия регистрации автомобилей и нашел потенциального агента для "Стэй-бихайнд". Потому я запланировал через две недели снова отправиться в Хузум для продолжения вербовочной разработки. Мне обязательно хотелось провести еще одну беседу с семьей из этого дома. В отличие от шефа у меня тут было хорошее предчувствие. У него, к тому же, это, скорее всего, был "умышленный пессимизм".
      В этот раз я подготовил семейную анкету. С ее помощью мы извлекали из людей все нужные нам данные о личности опрашиваемых. В вопросах речь шла о разводе, приемных детях, собственности на недвижимость и о вопросах наследства. Как и обещано, я позвонил сначала по телефону. Муж сразу вспомнил о нашей первой беседе и тут же согласился на вторую. Не успел я и глазом моргнуть, как уже стоял у заветной двери, и сердце мое вырывалось из груди.
      Мужчина открыл мне дверь и приветливо поздоровался с явным северонемецким диалектом. – Да, привет, вы пунктуальны как каменщик. Ну, заходите же в дом. В этот раз мы прошли уголок столовой, где разговаривали в прошлый раз, и уселись в удобных кожаных креслах в гостиной. Жена принесла кофе и печенье. Появилось чувство некоторой близости и доверия.
      Мои хозяева были очень дружелюбно настроены и отвечали на все вопросы быстро и без возражений. Мы дошли даже до политических тем. Муж рассказал мне о своем членстве в ХДС, зато его жена была сторонницей социал-демократов. Оба и в этом вопросе казались искренними и терпимыми. Мы испытывали симпатию друг к другу и проболтали целый час. По пути домой я позвонил начальнику оперативной группы. Хилль тоже был в восторге.
      Последующие контакты проходили тоже хорошо. Радость от благоприятного хода операции передалась и нашему управлению в Мюнхене. Через несколько недель уже должна была последовать прямая вербовка. Но до этого момента меня еще раз вызвали в Центр. Хилль и Олльхауэр думали, что перед тем, как осуществить лобовую вербовку, или, на нашем жаргоне, "спустить штаны", нужно получить еще последнее благословение. Слишком часто в прошлом именно на этой щекотливой завершающей фазе происходили какие-то срывы. Олльхауэр хотел этого избежать.
      От него я узнал, что некоторые кандидаты на такое открытие реагируют несдержанно, а других даже охватывает настоящее бешенство. Порой агентуристам приходилось даже сталкиваться с местной полицией, которую вызывал несостоявшийся потенциальный агент. Вовсе не каждый хотел сотрудничать со шпионами. БНД, пожалуй, люди не доверяли куда больше, чем считалось. Позже оказалось, что такое недоверие было более чем оправданно.
      В Мюнхене я расписал "мою" семью из Хузума в самых лучших красках и предложил провести быструю открытую вербовку. Я не видел в этом никакой проблемы. После короткого раздумья Хилль вызвал меня к себе: – Олльхауэр дал согласие. Когда вы хотите туда снова поехать?
      Лучше всего было сделать это в начале недели, тогда я смог бы запланировать следующую встречу с ними через два дня. Между обеими встречами не было бы уик-энда. Опыт других показывал, что если дать кому-то раздумывать в течение выходных, то опасность отказа намного увеличивается. Хилль воодушевленно дал мне листочек со своим домашним номером телефона: – До и после встречи обязательно позвоните мне домой. Я вас тут же вытащу, Даннау, если вы вдруг вляпаетесь. Казалось, этот разговор его веселит.
      Я знал, что он имел в виду. Один из вербовщиков недавно просидел целую ночь в полицейском участке. Хотя он и показал полицейским свое удостоверение, но в Пуллахе, куда те позвонили для проверки, никто якобы не знал его оперативного псевдонима, под которым вербовщик работал. Лишь когда и на следующий день его отдел не получил от своего офицера никаких вестей, начальники забеспокоились и принялись его искать.
      В моем особом случае мне удалось всего этого избежать. Вербовка прошла как по маслу. Корнельзен, под таким псевдонимом проходил он у нас в будущем, отреагировал положительно и с большим любопытством интересовался, в чем будет состоять его работа у нас. Его жена была сдержанней. Она задавала вопросы и постоянно переспрашивала, но не хотела соглашаться сразу. Я ее успокоил, попросив записать все интересующие ее вопросы. Мол, в следующий раз я все откровенно и без утайки ей объясню. Если она и после того не согласится на сотрудничество, тогда мы больше никогда у них не появимся и уничтожим все бумаги.
      На какой-то момент я почувствовал угрызения совести. Я ведь знал, что определенные сведения все равно навсегда останутся в открытом на них досье. У Службы была своя собственная концепция защиты данных.
      Семейную пару, похоже, привлекало тайное задание, потому их положительный ответ становился все более вероятным. Когда супруг предложил всем нам коньяк, я понял, что победил.
      При следующей встрече, состоявшейся на той же неделе, я пригласил их обоих на ужин. Тогда они и согласились. Я гарантировал им абсолютную конфиденциальность. Никто не должен был и не имел права узнать об их деятельности для БНД и "Стэй-бихайнд".
      Если бы я только мог тогда знать, насколько мало можно доверять таким обещаниям Федеральной разведывательной службы! С помощью прокуратуры города Мюнхена Служба в декабре 1998 года вполне официально вторглась в служебные помещения банковского служащего господина Корнельзена и беспечно раскрыла для всех секрет его превосходной работы на нас. Начальник филиала банка и его жена подверглись такому же жесткому допросу следователей, как самые опасные преступники. Без какого-либо основания, бесцеремонно и даже без того, что это, в конце концов, хотя бы послужило раскрытию раздутой государственной аферы. Последствием всего этого для обоих были серьезные личные трудности. Но если Пуллах и замечает когда-то, что все умышленно разрушено, то это всегда бывает слишком поздно. И никому и в голову не приходит попросить за содеянное прощения.
      После моей вербовки Корнельзенов я гордо объявил о своем успехе. На похвалы и похлопывания по плечу не скупились. Теперь надо было переходить к следующей фазе. Я подготовил программу обучения для семьи из Хузума. Параллельно к этому я подыскивал других сотрудников, прорабатывая три дюжины "наводок" на участке от Итцехое до Фленсбурга. Пара этих интервью должна была оказаться успешной.
      Об одном из новых контактов мне хотелось бы рассказать поподробнее. Это произошло в Дитмаршене, точнее говоря, в Марне, маленьком гнездышке за земляной дамбой. Когда я постучал в дверь, мне открыла маленькая темноволосая женщина, очевидно, только что из кухни. На ней был фартук, а в руке тряпка для мойки посуды. Стоило мне выпалить мою извечную приветственную фразу, она весело рассмеялась: – Ну, вам и повезло. Если бы тут был мой муж, он тут же вышвырнул бы вас со двора. Усмехаясь, она ответила на мою стеснительную просьбу все же заполнить анкету: – Ну хорошо, приходите еще раз в шесть часов вечера. Это точно будет забавно. Как раз и муж мой будет дома. Но вам нужно набраться настоящего мужества. Он, собственно, очень не любит всяких шляющихся от дома к дому коробейников. Она засмеялась и скрылась в доме.
      Глубоко разочарованный, я поехал к Фридрихскоогу. В этом городке у меня было еще две "наводки". В этот день я впервые почувствовал одиночество вербовщика. Кто ведет себя конспиративно и хочет оставаться незаметным, должен по возможности избегать контактов с другими людьми и стараться не попадаться на глаза. Если коммерсанты собираются по вечерам в баре гостиницы и хвастаются друг перед другом своими успехами, то оперативнику нужно держаться от такого времяпровождения как можно дальше. В первые дни я еще не воспринимал это так остро. Но начавшаяся рутина пробудила во мне это чувство, связанное с дефицитом самых простых человеческих личных контактов.
      Уже приближался вечер, когда я сидел в маленьком кафе и смотрел через окно на проливной дождь. Сумрачный свет, сильный ветер и много воды с неба – как раз в таком настроении писал, наверное, свои рассказы Теодор Шторм. Нет, к свирепому мужу я больше не пойду, думал я. Мне казалось, что уж без этого я точно смогу обойтись. Но тут, сам не знаю почему, я вдруг передумал. Это меня самого удивило. Мне вдруг пришло в голову, что стоило бы взглянуть на этого дикого типа. Препятствия для того и существуют, чтобы их преодолевать. Сказано, сделано.
      Когда я вернулся в Марне, мне сразу стало ясно, что он уже здесь. Белого "Форда-Фиесты" в свой прошлый визит я у дома не видел. Я набрал в грудь побольше воздуха и постучал. На втором стуке я услышал из-за двери грохочущий бас на местном диалекте: – Боже мой, да я уже иду. Я не могу так скоро – я ведь чиновник. Открылась дверь, и передо мной возник великан. Он заполнил собой весь дверной проем. Человек вытянул голову наружу и громко спросил: – Да? Я сначала ничего не мог ответить и только подумал про себя: "Норберт, что ты наделал? Кто тебя заставлял приезжать сюда еще раз?"
      Ожидая, что сейчас мне просто дадут по шее, я смог выдавить из себя только испуганное: – Добрый вечер, социологический опрос. – Ах, да, – услышал я в ответ, – моя жена мне что-то об этом рассказывала. К моему полному удивлению он продолжил: – Ну, тогда уж заходите в мою избу. Не успел я и оглянуться, как мы уже сидели на удобной мягкой мебели в гостиной. Совершенно сбитый с толку, я начал мое интервью, потому что все никак не мог оценить складывающуюся ситуацию.
      Невероятно. Этот человек не только ответил на все стандартные вопросы. "Великан" рассказал о себе, своей семье и своем доме. Он был чиновником в администрации земли Шлезвиг-Гольштейн. Его родители были крупными землевладельцами и оставили ему в наследство большие участки земли. Эти земли он уже давно сдал в аренду, пользуясь ими лишь для охоты. В этом человеке, казалось, сошлись все хорошие критерии агента "Стэй-бихайнд". Я понял это довольно быстро и не ошибся.
      Мой хозяин, назовем его Айлерсом, даже представил мне своих детей. Жени только недавно пошла в школу, а сына Флориана, на два года младше ее, отец уже брал с собой на охоту. Айлерс обратился к нему: – Флориан, расскажи-ка этому господину, что мы делаем, если в кустах (имелся в виду его охотничий участок) встретим кошку? Низким скрипучим голосом малыш заученно ответил: – Мы всадим ей картечь в задницу. Папа гордо кинул.
      Айлерс и я были совершенно разными людьми. И, тем не менее, мы прекрасно понимали друг друга с первого раза. Я в то время еще не мог предположить, что из этой встречи разовьется настоящая дружба. В будущем наши контакты вышли далеко за границы его официальной деятельности агента.
      Первые встречи все еще проходили пол "легендой" изучения общественного мнения. Мы обрабатывали известные анкеты. Но в ходе четвертого визита на столе уже были бутерброды. Я попросил у мюнхенского Центра разрешение на вербовку. Его не пришлось ждать долго. Теперь дело принимало серьезный оборот. Я снова поехал в Марне и провел с Айлерсами опрос на тему "Секретные службы". Благодаря такой анкете можно было выяснить отношение опрашиваемого к властям, полиции и спецслужбам. Как правило, эта бумага была последним вопросником перед открытой вербовкой. Если на все вопросы были получены положительные для нас ответы, можно было начинать.
      Айлерс и его жена, которая, кстати, была намного скептичнее своего мужа, на все вопросы ответили к моему полному удовлетворению. Постепенно я перешел к признанию: – Теперь я должен перед вами кое в чем покаяться. Я вовсе не из социологического института. Я не успел продолжить, потому что Айлерс тут же меня перебил. Он усмехнулся своей жене и хлопнул себя по ноге. – Я же так и знал. Знал что за этим что-то кроется. И не ошибся. У меня на такие дела нюх. Чтобы сократить процедуру я объяснил ему процесс "проверки солидности". Ему следовало позвонить мне на работу. – И? – спросил Айлерс, – что это за работа? Федеральный уголовный розыск, военная контрразведка или Ведомство по охране конституции? Или может быть, мафия? – Нет, ни то и ни другое. Это Федеральная разведывательная служба.
      – Тогда дай мне номер прямо сейчас, я перекинусь парой слов с твоим шефом, – требовательно воскликнул он, сидя на диване. – Сказать ему что-то хорошее про тебя? Вдруг он повысит тебя в должности.
      Он последовал моим указаниям и, набрав телефонную справочную, спросил там номер телефона БНД. Но тут он на глазах все больше удивлялся, а жена его оставалась недоверчивой. – Как? Нет? Но почему? И в Пуллахе? Тоже нет, но я тогда ничего не понимаю. Он передал мне трубку. На другом конце я услышал приветливый голос, уверявший меня, что не может дать номер телефона БНД. Тогда я попросил соединить меня с начальником смены.
      Он тоже был любезен, но упорен: – Да, номер телефона БНД у нас записан. Но это наверняка была какая-то ошибка. Я просто не могу себе представить, что они умышленно предоставили всем доступ к своему телефону. Потому все мои сотрудники получили указание никому этот номер не давать. Это точно ошибка в системе обработки данных, если секретный номер телефона вдруг всплыл у нас.
      Ангельским голосом попытался я уговорить этого человека из справочной службы, но ничего не добился. Даже мой аргумент, что номер БНД давно есть в любом телефонном справочнике Мюнхена, его не убедил. Мой образ в глазах обоих кандидатов тут же потускнел.
      Я прекратил свои попытки и попросил Айлерса просто позвонить по номеру, который я ему дам и связаться с дежурным чиновником БНД. Так он и поступил: – Алло, здравствуйте, это Вернер. Я хотел бы провести проверку солидности. Наступила пауза. Потом Айлерс снова с улыбкой передал мне трубку. Человек на другом конце провода меня сразу отфутболил: – Вы избрали неправильное время! Сегодня четверг!
      – Я знаю, – огрызнулся я. – Да, и уже после шести вечера, – продолжал он. – И это я знаю, – вырвалось у меня, – часы у меня тоже есть, что с того? – Не "что с того", – выругался он. – Вы не читали циркуляр? У меня снова возникло ощущение одиночества и потерянности.
      – Какой циркуляр? Он назвал мне восьмизначный номер. Это уже было слишком. Этот умник, видимо, не догадывался, что этот номер здесь вдали от Центра мне ничего не говорил. – И что же написано в этом циркуляре, – спросил я, стараясь сдерживать ярость. – Этого я не могу вам сказать по телефону! Тут уже меня прорвало. Вернер Айлерс жестом показал мне, что сходит на кухню и принесет нам пиво. Когда он исчез, я на короткое время остался один в гостиной. Наедине с этим чокнутым на телефоне, который делал все от него зависящее, чтобы сорвать мою так здорово начавшуюся вербовочную беседу.
      – Послушайте, дружище, уважаемый господин коллега. Я здесь на очень важных, чрезвычайно важных переговорах. Все зависит от этой чертовой "проверки солидности". И если вы мне прямо сейчас не скажете, о чем говорится в этом циркуляре, и почему вы не хотите мне помочь, я протащу вас за задницу по всему телефонному проводу. Вы поняли меня?
      Кажется, на него это произвело впечатление, потому что он начал осторожно поддаваться.
      После короткой паузы он начал тихо, как бы сквозь зубы, мне нашептывать: – В четверг, с 18 до 23 часов, проверка солидности больше не возможна. Теперь в это время каждую неделю проводится профилактика центрального компьютера Службы. Потому доступа к данным нет, сорри! Пока он мне все это рассказывал, я не мог отделаться от впечатления, что он при этом трижды оборачивался, для уверенности, что его никто не подслушивает.
      Меня снова как бы раздавили. Вернер с двумя бутылками пива уже стоял рядом. – Ну, парень, – взглянул он на меня, – опять ничего не вышло. Не обращай внимания выше голову. Я тебе и так верю. Уже сам факт, что у тебя ничего не получилось, доказывает, что ты действительно работаешь на федеральные власти. Он подтолкнул меня и одним глотком осушил свою бутылку пива. – За хорошее сотрудничество!
      Мы снова уселись, но мне было так гнусно на душе. Весь мой выставленный на показ профессионализм пострадал очень сильно. К сожалению, мне в последующие годы еще не раз приходилось переживать подобные случаи, когда отдалившийся тот мира центральный аппарат БНД невероятными методами осложнял самую удачную фронтовую работу своих разведчиков, а порой срывал ее полностью.
      Антенна в веревке для просушки белья
      Для моих первоклассных агентов Айлерса и Корнельзена нужно было создать инфраструктуру. Сначала мы купили для Айлерса письменный стол. Транспортная фирма привезла его в Мюнхен. Там в его тяжелом дубовом основании БНД смонтировала рабочий тайник (Arbeitsversteck, AV) в виде двойного дна. Там наш человек мог хранить рацию и некоторые документы. Для рации мы установили антенну. Она находилась в веревке для просушки белья, натянутой над крышей.
      Рацию в подвале и антенну в веревке соединял кабель. Для его проводки нужно было сделать желобок в стенах и пробурить отверстия между этажами. После этого все пришлось заново обклеить обоями и покрасить. Под специально закупленным для этого покрытием кабель соединил передатчик и антенну. Чтобы местные власти не заставили семью платить налог за самовольно проведенные строительные работы, Айлерс отправил ее на уик-энд в короткую турпоездку, оплаченную Службой.
      У Корнельзена установка рабочего тайника и антенны прошла еще проще. В его спальне уже был замаскированный личный сейф. Антенну мы тоже спрятали в спальне. Для этого ее в Мюнхене установили в бордюр, укрепленный между потолком и стенами. Поиск места для долговременного тайника (Dauerversteck, DV) у обоих источников проходил одинаково. Неподалеку их места жительства был небольшой лес, и там около тропы нашлось неприметное местечко, которое, тем не менее, можно было легко и точно описать. Ведь не только наш источник должен был уметь найти тайник, но и тот, кто никогда не был в этом месте. И для обоих присутствие их там должно было легко прикрываться "легендой".
      Когда мы нашли места для долговременных тайников, руководитель операций их одобрил. Только потом там можно было зарыть контейнеры. Затем наши люди подобрали им по несколько нейтральных мест для явок (Neutralterffort, NTR) и проверочных маршрутов. Встречи следовало проводить в тех местах, где агенты проживали. Описания явок определяли в письменном виде дни и часы встреч, а также пароли на случай войны. Тренировки с так называемыми нейтральными явками были важной частью обучения в системе "Стэй-бихайнд". Наши источники регулярно выезжали на учения по проведению явок, встречаясь на них с незнакомцами.
      Нейтральные места встреч служили для того, чтобы встретиться там с незнакомыми агентам людьми. Если определенное место явки не могло быть использовано или не выдерживалось оговоренное время, то встреча должна была состояться на запасной явке (Ausweichtreffort, ANTR) Эту местность тоже изучала наша команда и заранее определяла для всех агентов. После первого контакта по инструкции договаривались о последующем месте встречи (Folgetreffort, FNTR). Место последующей встречи всегда назначали не местные люди. Мы исходили из того, что этот пункт местный житель всегда найдет легче, чем чужак. Потому агенты изучали не только проведение одной явки, но и определение условий для последующих встреч.
      Для всех агентов нужно было определить еще одно место – очень важное в случае кризиса для ведения агентурной разведки – место секретного хранения или же "мертвый почтовый ящик" (Ablageort, AO). Это были маленькие тайники, в которых можно было спрятать короткие сообщения, фрагменты карт или условия для проведения встреч, чтобы другие агенты их оттуда забрали при так называемом безличном контакте. К этим тайникам относились цинки, которые сигнализировали, если в месте складирования что-то лежит или оттуда уже что-то забрали. В качестве "мертвых почтовых ящиков" я лично предпочитал столбики ограды, представлявшие собой пустую круглую стальную трубу. Сверху у них была пластиковая крышечка, которая предотвращала попадание дождевой воды вовнутрь трубки.
      С внутренней стороны такой крышечки с помощью винта прикручивалась "гильза", например, металлическая трубочка, напоминающая футляр для хранения дорогих сигар. Потому посвященному нужно было лишь вынуть крышечку из столбика и открутить "гильзу". Таким методом можно было быстро заложить или опустошить тайник. "Гильзы" всегда просто менялись – полная вместо пустой.
      Каждый агентурист имел свои предпочтения при выборе тайников. Некоторые любили, в классической манере, старые каменные стены, в которых находился легко извлекаемый камень или кирпич. Других привлекали тайники в лесу, под корнями деревьев. У фантазии не было границ. Тайники только должны были удовлетворять общим правилам, указанным в учебнике "Стэй-бихайнд".
      В первый год я таким образом много занимался созданием инфраструктуры для источников. С интервалами в четыре-шесть недель я посещал мои разведывательные контакты (Nachrichtendienstliche Verbindungen, NDV) и вскоре были созданы основные предпосылки для проведения активного обучения.
      Но процесс протекал медленно, потому что мне в это время вдруг пришлось перенимать нескольких уже много лет активно работавших агентов у моего коллеги Урбана. Причиной этой внезапной акции была совершенно невероятная история, которая, однако, могла бы служить примером многих подобных случаев внутри БНД. Как правило, это происходило с людьми, которых по причине их временной личной слабости, унижали и изгоняли. На таких примерах можно было четко увидеть весь человеческий холод в микрокосмосе разведывательной службы.
      У "Чарльза Бронсона" сдают нервы
      Что же произошло? Роланд Урбан, "Чарльз Бронсон" нашего филиала, был одним из самых работящих и активных работников в нашей гильдии. Всегда в хорошем настроении, дружелюбный и готовый помочь, настоящий краеугольный камень "Стэй-бихайнд". Он жил скромно и всегда выступал против несправедливости. Если кому-то была нужна помощь или профессиональный совет, Роланд всегда был тут как тут. Но непонятно откуда вдруг поползли слухи, что Урбан обогащается за счет клиентов. Мне это с самого начала показалось сомнительным. Но вследствие всего этого Роланда будто подменили. Раньше открытый и искренний коллега теперь стал замкнутым и очень недоверчивым.
      Источники "Стэй-бихайнд" получали в квартал в среднем по 300 немецких марок вознаграждения, более чем скромный заработок. Это было известно каждому агенту. Кроме того, на все суммы выписывались квитанции, агенты давали расписки, и все скрупулезно подсчитывалось. Каким образом смог бы Роланд тут обогатиться? Его самого я вначале не хотел спрашивать, потому сперва прислушался к слухам, распространившимся в "Хайдехаусе".
      За это время у нас произошли некоторые изменения. Как уже давно планировалось, наш шеф почти сразу же после моего перевода в "Хайдехаус" перешел на работу в другой реферат. Когда я однажды был на совещании на объекте "Райтшталль" в горах Пайссенберга, новым начальником филиала назначили коллегу Тегтмайера. Олльхауэр выбрал его по самому простому принципу: "Кто тут самый старший по званию". В филиале это вызвало уныние.
      Роланд Урбан был, и в этом никто не сомневался, намного компетентнее своего нового шефа, профессиональные качества которого частенько подвергались сомнению. Это еще больше осложнило обстановку. Конкретные упреки против него утверждали, что Роланда якобы порой агенты угощали ужином, что позволяло ему экономить свои командировочные. С этим подозрением был связан и другой слух, что возможны, мол, и прочие некорректности. Неожиданно по комнате пронеслось злое слово "риск для безопасности", хотя никто не мог ничего пояснить и тем более доказать. Однако из-за бессмысленных и голословных упреков началась дикая травля одного из самых лучших работников "Стэй-бихайнд".
      Но самое плохое было еще впереди. Это произошло однажды во вторник, в первой половине дня. В "Хайдехаус" приехал человек из Мюнхена. К нам в Ганновер с мюнхенской площади Боннер Платц был направлен ревизор, ответственный за финансовые дела реферата 12 С. Никого заранее не предупреждая, он с регулярными перерывами начал проводить проверку кассы. Правда, он всегда за день до приезда все-таки звонил, чтобы мы забронировали для него номер в гостинице. Потому в виде исключения в этот день все сотрудники "Хайдехауса" приходили утром ровно в восемь часов, чтобы собрать и подготовить все нужные для отчета счета.
      В десять утра прибыл мюнхенский ревизор. Несмотря на свою деятельность, он не был для нас фигурой отрицательной. Мы знали его только как человека с дружеской улыбкой на лице и с ясными умными глазами. Его чуть сутулая фигура выдавала в нем типичного работника бюро. Он вел себя суперкорректно и педантично. Никто из нас никогда не видел его в роли обвинителя. В куда большей степени он был для нас спасителем на случай необходимости.
      Он начал проверять кассу, бухгалтерские книги и счета. Примерно через час "наводчик" Корбах, Удо и я вместе с ним сидели в нашей комнате для переговоров. За чашкой кофе ревизор рассказывал о своих приключениях на Дальнем Востоке, где он подхватил малярию, от которой страдал до сих пор. Потом мы увидели, как Роланд Урбан с какими-то бумажками в руке зашел в бюро Тегтмайера.
      Внезапно перед нами возник Тегтмайер. В руке у него был а квитанция, он крутил ее туда-сюда. смотрел через нее на свет, как будто проверял казавшуюся ему фальшивой банкноту. Затем он громко сказал Роланду, все еще стоявшему в его бюро: – Ну, дорогой мой, эту подпись ведь ты сделал сам, правда? В этот момент Тегтмайер, усиленно делая вид, что не видит нас, вернулся к себе в бюро. Всем было понятно, что произошло, и чего он добивался. Если в присутствии важного сотрудника из Мюнхена бросают подобный упрек, то это породит новые слухи. И как раз ревизор никак не мог бы не сообщить Олльхауэру о таком случае. Мюнхенский коллега растерянно посмотрел на нас: – Что это такое было? Роланд вышел из бюро, бледный как мел, и, дрожа, встал перед нами. – Вы же не верите, что я подделывал подписи. Здесь, смотрите, гонорар Кибелю (его важному агенту – автор), точно 300 марок. Неужели кто-то может подумать, что я бы его обокрал?
      Роланд все стучал кулаком по злосчастной квитанции и набирался ярости. Он, как и мы все, сразу понял, что за злую игру ведет с ним Тегтмайер. Этот упрек в присутствии "шейха копеек", как называли наши сотрудники финансового ревизора, был фронтальной атакой против него. Роланд не мог держать себя в руках: – Я не обманщик. И я ведь уже очень много лет тут работаю.
      Он побежал в свой кабинет и вернулся с целыми пачками счетов и квитанций.
      Все это он бросил на стол. – Ну, посмотрите же! Все точно подсчитано и уплачено. Затем он схватил еще часть бумаг и, размахнувшись, забросил их в бюро Тегтмайера. – Вот, – рычал он, – можешь сам все пересчитать. Корбаху, который только что встал, Роланд засунул пачку бумаг в руку. – Скажи мне, что тут фальшивое? Я что – все это подделал? Неожиданно он открыл папку-скоросшиватель. Он сразу десятками выдирал оттуда листки и бросал их в воздух.
      При этом он бегал из одного кабинета в другой и кричал: – Все подделано, все ложь и мошенничество. Мы же сами профессиональные жулики и универсальные дилетанты. Высокооплачиваемые государственные преступники – вот кто мы такие.
      Ситуация становилась ужасной. Роланд действительно сорвался. Он запрыгнул на стол и скакал по своим документам, сбрасывая их на пол. Через открытую дверь вылетел дырокол. Мы растерянно наблюдали за происходящим. Никто не знал, как ему помочь.
      Первым отреагировал Корбах: – Дружище, Роланд, никто не верит в ту чушь, которую распространяет здесь этот Тегтмайер. Только успокойся. Но Роланд был не в себе. Он вообще ничего не видел и не слышал, только стоял перед нами и весь дрожал. Потом он упал на колени. Молящим голосом и сомкнув ладони, как при молитве, он уверял: – Я не поделал ни одной подписи, я никого не обманывал. Скажите, пожалуйста, это Олльхауэру. Вы же не можете так поступать со мной. При этом он много раз кланялся всем туловищем и колотил кулаками по полу.
      Тут вскочил Удо и взял Роланда за плечи. Он поднял его, и бедняга просто упал ему на руки. Затем Роланд начал безостановочно плакать. Удо схватил его черную кожаную куртку и вывел Роланда из комнаты. – Пойдем, парень, – говорил он ему, – давай выйдем на свежий воздух.
      У меня перехватило дыхание. То, что началось с взрыва ярости, превратилось в серьезный нервный срыв с приступами плача. Такого я не видел больше никогда – ни до, ни после этого случая.
      Виновник произошедшего все это время прятался в своем укрытии. Потом он тихо высунулся из кабинета. Растерянно он спросил: – Ну что, это все? Я этого совсем не хотел. Что же мне теперь делать? Мне придется сообщить об этом происшествии Олльхауэру. Корбах кипел от злости. Он подбежал к Тегтмайеру: – Дорогой мой, ты виноват во всем. И хорошо подумай, что ты скажешь. Иначе может случиться что и я как-то начну много болтать.
      Я постарался разрядить ситуацию и вместе с Корбахом обратился к нашему ревизору: – Вы знаете, у него сейчас слишком большое нервное напряжение. Все уладится. Ведь это может быть только недоразумением. Наши слова, пожалуй, плохо соотносились с реальностью, потому что офис был похож на поле битвы, а в приемной сидела всхлипывающая секретарша. Собственно говоря, все, что бы мы ни говорили, звучало потому по-дурацки. Потому мы начали устранять беспорядок. Время от времени я видел в окно, как два друга рука в руку накручивали круги по двору.
      Через какое-то время они вернулись. Роланд заглянул в свой кабинет и ошарашено спросил: – А что ту случилось? Он повернулся ко мне и спросил, немного наклонив голову: – Это же не я сделал, правда? При этом он прижал кончики пальцев к своей груди:
      – Или все-таки я? Норберт скажи, это был я? Я кивнул и, чуть скривив губы, заметил: – Да уж Роланд – все твоя работа! Затем я взял его за плечи и провел в мое бюро. Он сел, и я запер дверь. – Я вообще не понимаю, что тут произошло. Такого со мной никогда еще не было. Затем он испугался: – Я ничего не сделал с Тегтмайером?
      Мне удалось его успокоить: – Нет – к сожалению, нет! Он усмехнулся, и так постепенно его лицо снова порозовело.
      Последствия этой истории были короткими, печальными и, судя по рассказам, вполне типичными для БНД. Случай поднял большие волны. Всех сотрудников долго, скрупулезно и мучительно расспрашивали. Сам Хилль приехал в Ганновер для проведения своего личного расследования. Нужно было тщательно проверить обоснованность упреков в адрес Роланда. Его самого сначала отправили на несколько недель в отпуск – для лечения. В ходе внутреннего расследования выяснилось, что за всеми подозрениями не стояло ровным счетом ничего – совсем ничего. Не всплыло ни одной поддельной квитанции.
      Но тут оказалось, что Роланд, судя по произошедшему, не может больше выдерживать экстремальные нервные нагрузки, которым подвергаются разведчики "Стэй-бихайнд". Такова была аргументация БНД. И когда Роланд вернулся из отпуска, ему было приказано передать другим коллегам всех своих агентов. А самого его тут же отправили на досрочную пенсию. Его разочарование в БНД было огромным.
      Зона высадки в "дипломате"
      Роланд должен был передать мне четыре своих источника. Для этого мы по отдельности, каждый на своей машине, отправились в поездку. Это была сложная процедура. Мне нужно было не только познакомиться с самими агентами, но перенять и проинспектировать всю их инфраструктуру. Для двоих сотрудников для выполнения их заданий были отобраны и подготовлены так называемые зоны высадки (Absetzzonen, ASZ). Они находились неподалеку от тех мест, где жили агенты, чтобы те могли быстро до них добраться. В эти зоны высадки в случае войны по ночам должны были выбрасываться парашютисты. Затем наши агенты переправляли бы их дальше к местам, где те собирались совершить диверсии или какие-то иные специальные задания.
      Зоны высадки должны быть достаточно большие и открытые, чтобы парашютисты высаживались в безопасности. Рядом должен был быть небольшой лес, в котором парашютисты после высадки могли бы спрятать в долговременном тайнике свои парашюты. Для каждой зоны высадки заранее предусматривались места встречи (Trefforte, TO). Перед ночной высадкой в этом месте должны были встретиться источник и его помощник, чтобы все подготовить для встречи парашютистов. Каждый связник-проводник располагал двумя помощниками. Но они лично знакомы не были и должны были увидеть друг друга впервые только в случае войны. Если офицер-агентурист уже имел за плечами парашютную подготовку, то это было идеальным случаем.
      Только очень немногие летчики Бундесвера обладали достаточным опытом для таких сложных выбросок. И только с такими проверенными экипажами мы и проводили наши тренировки. Конечно, не все при этом проходило гладко. Летчикам нужно было лететь на очень малой высоте, ориентируясь по маленьким сигнальным огням на земле, и попасть на правильную ось над зоной высадки. Маленькие ошибки тут могли привести к ужасным последствиям.
      Из-за малой высоты полета парашютисты не могли самостоятельно скорректировать направление своего прыжка. Потому тот или иной десантник "Стэй-бихайнд" порой случайно приземлялись на верхушку сосны. Правда, серьезно при этом никто из них не пострадал.
      Мне очень хорошо запомнилась выброска совершенно особого рода. Нужно было сбросить груз с парашютом. "Трансалл" С-160 Бундесвера на малой высоте пролетал над зоной высадки и снова скрывался в темноте. Все было подсчитано до мелочей, даже учтен легкий ветер. На земле стоял агент "Стэй-бихайнд" и два сотрудника мюнхенского управления. Они выступали на учениях в роли помощников агента. Агентурист-групповод наблюдал за происходившим. В самолете сидел бывалый экипаж и один выпускающий из "Стэй-бихайнд".
      Начался второй подлет "Трансалла". В месте высадки уже был слышен нарастающий шум обоих турбовинтовых двигателей. Тренировка проходила в светлое время суток, потому что агент был лишь на начальной стадии обучения. Вот самолет, наконец, пронесся над точкой выброски. Все было превосходно, в том числе расчет ветра и сноса. Пилот слега исправил направление полета. Кормовая аппарель открылась, и в нужный момент груз выкатился из самолета.
      Парашют тоже вытянулся, но не раскрылся, как положено. Груз с развевающимся вверху как флаг нераскрывшимся парашютом грохнулся на землю за пределами зоны выброски на садовом участке и всего в нескольких метрах от маленькой кладбищенской часовни. Все тут же побежали к месту падения, молясь в душе, что так рано – было семь часов утра – никого на участке еще не было. Когда первые участники тренировки заглянули через забор, то увидели там старую женщину, пропалывающую репу в своем огороде. Груз лежал в двадцати метрах в соседнем садике. Когда старушка заметила обоих оперативников "Стэй-бихайнд", то обратилась к ним на жутком баварском диалекте: – Ха, это у вас что-то упало, здорово грохнулось? Она улыбнулась и продолжила свою работу.
      Мы знали, что следует тщательно изучить каждую зону высадки, чтобы исключить подобные неудачи. Каждый связник-проводник обслуживал две зоны. Если первой по каким-то причинам нельзя было пользоваться, использовали вторую.
      Итак, теперь Роланд таскал меня за собой по лесам и полям, показывая свои "владения". При этом я еще раз убедился, что он действительно работал превосходно. Я узнал невероятно много за эти дни. Кроме того, он показал мне одну изысканную штуку для тренировки, которая меня не просто удивила, но даже развеселила. Каждому из своих агентов Роланд вручил толстый "дипломат" из твердого пластика. Однажды он показал мне его содержимое. Там внутри он смастерил для каждого агента абсолютно достоверную модель зоны высадки. Деревья, кусты, ручьи – все, что было в реальности. Дополнительные элементы инфраструктуры – тайники, места встречи и прочее тоже были отмечены. Все характеристики ландшафта, рельефа, в точном масштабе соответствовали настоящей местности.
      Роланд улыбался, объясняя: – Смотри, Норберт, я иду с ним к моему источнику, открываю чемоданчик и говорю – сегодня ветер дует с направления 270 градусов со скоростью 5 км/ч. Потом "агентик" (так он ласково называл свои источники) получает от меня три цветные булавки, схему установки сигнальных огней. И вот уже можно начинать десантную операцию. Особенно полезная штука при паршивой погоде! В чемоданчике была даже маленькая модель самолета. Роланд вдохнул поглубже и выпустил воздух через сомкнутые губы, имитируя шум авиамоторов. При этом он рукой крутил самолетиком, и я не смог удержаться от смеха.
      Для подготовки источников использовался еще один особенный метод, так называемая тренировка на каникулах. Мы приглашали семейную пару примерно на неделю в короткий отпуск. Но в отпуске их ожидало мало отдыха и много тренировок. Я сам ездил с Айлерсом в Шварцвальд и сопровождал супругов Корнельзен на неделю в Гарц. У Корнельзена помимо обычной разведывательной подготовки в программу было включено изучение новой радиостанции FS 5000. Во время проверочной радиопередачи на большое расстояние (Long Range Test), когда нужно было установить связь с США, произошел неприятный случай.
      На участке между Браунлаге и Хоэгайс непосредственно возле внутригерманской границы была автостоянка. Если по лесной тропе двинуться от нее на восток, то метров через пятьдесят упрешься в забор, разделявший два военно-политических блока. Я припарковал машину задом в самом дальнем углу, багажником в сторону востока. В багажнике лежала готовая к использованию рация FS 5000. Антенну, представлявшую собой тридцатиметровый тонкий черный провод, я по земле через лес протянул по направлению к границе. Корнельзен сидел на сидении рядом с водителем, а я за рулем. Рация была запрограммирована и в заранее настроенное время должна была самостоятельно отправить радиограмму.
      Тут вдруг Корнельзен зашептал: – О, о, посмотри-ка вон туда.
      Большим пальцем через правое плечо он показывал куда-то назад. Я повернул зеркало заднего вида, чтобы лучше рассмотреть происходящее сзади нас справа. Какой-то сотрудник Федеральной пограничной службы (БГС) заметил конец провода и как раз начал медленно сматывать так старательно уложенную мной антенну. При этом он двигался все ближе к нашей машине. Я вышел и направился в его сторону. У пограничника в руке был уже большой клубок, когда мы с ним столкнулись. – Не делаете ли вы тут чего-нибудь, о чем мне, возможно, стоило бы знать, – спросил он очень вежливо.
      Мне не оставалось ничего другого, кроме как представиться. Я вытащил свое служебное удостоверение и положил его на крышку багажника. Пограничник усмехнулся и покачал головой. В руке у него все еще оставался клубок антенного провода. Затем он показал пальцем на багажник и спросил: – Могу я туда взглянуть? Я покачал головой. С легким вздохом он сдался: – Да, ради бога, но мне все равно придется об этом сообщить. Он сунул мне в руку антенный провод.
      Последняя его попытка касалась сидевшего в машине Корнельзена. Сотрудник БГС указал на него? – А это кто? Что он тут делает? Я ответил с широкой улыбкой: – Я думаю, вы на самом деле вовсе не хотите это знать. Пограничник покрутил глазами и ушел, бросив на прощание необычную фразу: – Ну, тогда желаю вам хорошо пошпионить.
      На главной дороге его через несколько минут подобрал автобус пограничной охраны. Он даже не оглянулся в нашу сторону. Запросы по этому случаю ко мне так и не поступали. Спустя несколько дней рухнула Берлинская стена.
      Во всем остальном моя служба в "Стэй-бихайнд" протекала без особых событий. Когда в конце 1990 года "афера "Гладио" – смесь угрожавших государству махинаций спецслужб, военных и неонацистов, вспыхнув в Италии, как степной пожар, пронеслась по всем разведывательным службам европейских государств, быстро стало ясно, что дни этой организации сочтены. Система за мгновение устарела, превратившись в реликт заканчивающейся "Холодной войны".
      Но и в случае настоящей войны она бы не сработала. Мы с горечью осознали это в конце нашей службы в "Стэй-бихайнд". Государственная безопасность ГДР давно знала обо всех агентах "Стэй-бихайнд". Кроме того, и в этой сфере были случаи предательства. Но БНД никогда не сообщала об этом роковом обстоятельстве своим офицерам-агентуристам, работавшим в этой системе. Но ведь именно в этом и был ее прямой долг, потому что, зная это, мы были бы обязаны исходить из того, что все такие сведения из Восточного Берлина попали и к старшему брату в Москву. То, что не были предупреждены наши люди, и не последовало никакого инструктажа, как им следует себя в этой ситуации вести, однозначно доказывает, с какой преступной небрежностью БНД обращалась со своими агентами.
      Пуллахцы додумались еще до кое-чего. В 1992 и 1993 годах, несмотря на известный им и уже подтвержденный факт выдачи противнику сотрудников "Стэй-бихайнд", они разрешили снова задействовать все восемь моих источников в качестве агентурных помощников по добыче информации. Сам я до того времени простодушно полагал, что агентура "Стэй-бихайнд" оставалась неизвестной. Ни в одной разведке мира дальнейшее использование наших агентов при таких обстоятельствах не было бы возможным. Такой подход с одной стороны нанес вред самим агентам лично, с другой жестоко подставил под возможный удар офицеров-оперативников и тем самым угрожал жизни уже наших новых агентов на Востоке.
      Конец "Гладио"
      Напуганное крупномасштабными скандалами вокруг "Гладио", потрясавшими иностранные спецслужбы, и под влиянием окончания "Холодной войны" Федеральное правительство в конце 1990 года заявило, что немецкая организация "Стэй-бихайнд" будет распущена до апреля 1991 года. Итак, теперь нам предстояло заняться демонтажом с таким трудом созданных тайных структур.
      За несколько месяцев до того я познакомился с еще одним сотрудником, которому в ходе моей дальнейшей карьеры в БНД довелось стать моим самым важным партнером и лучшим другом.
      Меня как раз вызвали в Мюнхен, где Олльхауэр представил мне в своем кабинете этого новичка. Его звали Тойбнер – Фредди Тойбнер. Олльхауэр поручил мне научить его "бегать". Для меня тогда не было ничего лучшего, потому что мне уже надоело постоянно разъезжать по стране в одиночку.
      В комнате для переговоров у нас появилась возможность побыть наедине и познакомиться друг с другом поближе. Фредди было под сорок, на три года старше меня. В Бундесвере он дослужился до хауптфельдфебеля, тоже был парашютистом, специалистом по затяжным прыжкам. К его специальности относилась также радиотехника. У Фредди было потрясающее чувство юмора, и все его любили. Он был очень любезен и вежлив, но всегда говорил правду в глаза. Эта искренность меня привлекала. Мы с самого начала испытывали друг к другу симпатию.
      Сперва мы вместе согласовывали наши планы на вербовку, потом неделю вместе колесили по Гарцу, чтобы подобрать новый персонал для "Стэй-бихайнд". Был конец лета. Листья на деревьях начинали желтеть, но медленно укорачивающиеся дни оставались еще теплыми и солнечными. Наше турне началось в "Хайдехаусе". С самого начала я познакомил Фредди со всеми вершинами и пропастями нашего дела. Наши беседы вскоре вышли за пределы профессиональных тем, и при этом мы нашли, что у нас много общего.
      В первом по порядку населенном пункте нам нужно было посетить три адреса. Сначала мы припарковали нашу машину подальше от мест проживания интересующих нас людей. Потом я взял свой "дипломат" и вытащил оттуда пластиковый "файл" с данными на первую "наводку". Я открыл голубую папку с тесемочками, засунул туда бумаги и передал ее удивленному Фредди. – Мой дорогой, – пояснил я ему, – голубая папка "Авакона", шариковая ручка, анкета, визитные карточки, все правильно передано, так что – открыть огонь и вперед! – Как?! Ты не пойдешь со мной? Он был потому так ошеломлен, что мы с ним заранее об этом не договаривались.
      Я поддержал изумленного партнера. – Ну, может мне еще провести тебя за ручку? Ты ведь знаешь, в чем тут дело. Во-первых, ты чувствуешь себя более раскованно, когда идешь один, и во-вторых – подумай сам. Тебе открывают дверь и видят там две мрачные фигуры. Тогда наши шансы сразу падают до нуля. Кроме того, может мне потом еще послать в Центр рапорт с оценкой твоего поведения во время опроса? Ну, давай, удачи! Затем я откинул назад спинку сидения и надвинул себе на лицо кепку.
      Через полчаса Фредди вернулся. После пары попыток мы решили все-таки заходить к кандидатам вдвоем. Мы по очереди менялись ролями: один говорил, а другой слушал. После встречи мы самокритично разбирали свои действия, чтобы в следующий раз сработать лучше. Фредди оказался очень толковым. Его жизнелюбие и приветливость были очень полезны в нашем деле, и нам удалось провести несколько интервью. Фредди для такой работы подходил идеально. Постепенно мы стали заниматься и другими заданиями. Фредди принес с собой многолетний опыт службы и знания из самых разных областей. По специальности он был администратором. Так что он стал половиной нашей команды, занимающейся административными делами. Задание, недооценивать которое нельзя.
      Фредди работал из офиса на Боннер Платц. Мы время от времени встречались в Гессене, чтобы согласовать наши планы и обменяться новостями. Когда поступил приказ о роспуске организации, нам пришлось работать непрерывно, ведь нужно было демонтировать большое количество объектов инфраструктуры "Стэй-бихайнд".
      При этом нам довелось столкнуться и с гротескными ситуациями. Например, многие долговременные тайники просто не удалось найти. Некоторые агентуристы облегчили себе жизнь, закопав в свои "тайники" не контейнеры, а только крышки от них. Так им не пришлось копать глубокие ямы. Проверку металлической проволокой, которую устраивали сотрудники из Центра, эти псевдо-тайники всегда с блеском выдерживали.
      Один офицер-групповод собрал свои рации уже за три дня. На вопрос, как ему удалось так быстро управиться, он лапидарно ответил: – Только не говори, что ты свои рации действительно раздал агентам. Для меня это было слишком опасно. Вдруг бы кто-то из них сбежал…
      Разгадка проста – все приборы он хранил у себя дома. В случае учений в дело включалась его жена. На обратной стороне двери кладовки, где хранились метлы, висел календарь сеансов радиосвязи всех агентов ее мужа. Оттуда она и знала, когда ей нужно передавать и принимать радиограммы.
      Ликвидация "Стэй-бихайнд" вызвала большое беспокойство и страх за будущее. Отвечающий за наши кадры реферат спрятался от нас подальше, а шефы демонстрировали свою прозорливость. Хилль первым, еще до решения Федерального правительства о роспуске подразделения, перешел в другой отдел БНД. Его преемником на посту начальника оперативной группы на уже тонущем корабле стал человек по фамилии Гассинг.
      Друг и враг
      Гассинга в середине 1990 года перевели в Берлин, чтобы организовать там двустороннее подразделение совместно с американцами. Через несколько недель после того, как развеялся дым от нашей бурной миссии на Рюгене, меня окончательно перевели в 12 YA, совместное подразделение БНД и американской военной разведки РУМО в Берлине.
      "Хайдехаус" в Ганновере уже был распущен. Только упрямый Корбах отказывался покинуть свой пост. Он был не военный, а служащий, потому его нельзя было произвольно перемещать с места на место, и он очень хорошо это знал. Потому он по-прежнему оставался на пустом объекте и исполнял службу, для которой уже давно не было никаких уставов, приказов и инструкций.
      Вместе с моим коллегой Удо, проживающим в нижнесаксонском городке Пайне и тоже переведенным из "Стэй-бихайнд" в Берлин, мы решили путешествовать вместе на одной машине. Мою просьбу о переводе в Берлин на постоянную работу Служба отвергла, мотивируя это тем, что на несколько ближайших лет там для меня не будет достаточно много работы. Поэтому я и Удо решили экономить деньги, вместе разъезжая из Ганновера в Берлин и назад. Наше первое совместное турне состоялось на "Фольксвагене-Гольф" Удо. По дороге я рассказывал ему об опыте, накопленном мною за время сотрудничества с партнерами при наблюдении за вывозом русских атомных боеголовок на Рюгене и о работе нового подразделения. Мы укрепили друг друга во всех наших сомнениях, связанных с этой неестественной ситуацией, но, тем не менее, решили принять участие в этой игре.
      Наши бюро были почти пусты. Марк Хэндридж стоял в коридоре и радостно со мной поздоровался. Наша делопроизводительница сидела в своей комнате. За это время БНД даже удалось уже взять на работу в наш филиал кассиршу. Поприветствовав обеих дам, мы явились к Гассингу.
      Первый разговор начался с плохой новости. С доплатой за работу "на холоде" ничего не вышло, заявил шеф, потому что филиал все-таки расположен в бывшем Западном Берлине. То обстоятельство, что 90 процентов нашей работы мы должны были проводить в новых федеральных землях, похоже, никого в Пуллахе не интересовало. Нас снова "надули".
      Новость номер два стимулировала нас не больше первой. Гассинг заявил, что американцы прямо с этого момента полностью взяли на себя ответственность за наши операции. Что же это было такое? Неужели пуллахцам это все было настолько ненужно, что нас теперь переподчинили американцам? Кто поддержит нас, если что-то случится? И что, эти в подвале теперь будут нам указывать, когда, как и куда ехать? Вопросы за вопросами…
      Никакая из основных проблем решена не была. Все внутренние правила БНД оказались произвольно сваленными в одну кучу. Типичный пример: в интересах берлинского филиала нам следовало брать нашу служебную машину с собой домой, чтобы мы быстро и без лишней траты времени смогли в случае необходимости действовать и по выходным дням. Но циркуляры финансово-бюджетного отдела БНД этого не разрешали. Исключений из правил официально не было, даже если они и были бы полезны для дела.
      Потому мы выдумали наше собственное исключение. Если по пути в наши родные места или на обратном пути в Берлин нам нужно было решать какие-то официальные дела, то мы могли брать служебную машину. Потому мы подбирали соответственно сроки для решения таких официальных дел, назначали встречи и т. д. Были ли эти дела целесообразны и оправданны – это уже совсем другая история.
      Но сначала нам предстояло решить другую проблему. Нам было нужно жилье. Гассинг уже установил контакты с фирмой ARWOBAU, занимающейся строительством и недвижимостью, и некоторых коллег разместили на объектах этой фирмы неподалеку от места расположения филиала. С разрешения Мюнхена они все зарегистрировались под своими настоящими фамилиями.
      Для бывших людей "Стэй-бихайнд" это не подходило никак. Они не хотели жить вблизи бывшей виллы Кейтеля на Фёренвег и уж точно не собирались засвечивать свои настоящие имена. Потому Герт Арнштайн, Удо Хипплер, Фредди Тойбнер и я отправились в филиал ARWOBAU на Буковер Дамм, чтобы найти подходящее жилье. Арнштайн, франконец, уже сошелся близко с Тойбнером, который был родом из-под города Ансбаха. Появилась еще одна команда для совместной работы и поездок.
      Чтобы сэкономить деньги, мы придумали следующее. Каждая из наших команд снимет по одной однокомнатной квартире. Фредди и Удо возьмут на себя одну квартиру, Герт и я – другую. Мы планировали, что так как одна команда все время находится в командировке, то другой в это время можно будет пользоваться двумя маленькими квартирами. На случай, если нам придется быть в Берлине всем четверым, то в каждой квартире мы поставим дополнительно еще по раскладушке. У этой идеи было еще и то преимущество, что при регистрации каждой квартиры мы "засвечивали" только один псевдоним. Зачем рисковать без надобности?
      Мы выбрали большой жилой комплекс в доме номер 2 по улице Рингслебенштрассе в районе Буков на юге Берлина. Там нам легко было затеряться среди многочисленных жильцов, и никто не заметил бы, что в квартире, где зарегистрирован один человек, живут порой двое. К тому же наши квартиры были удобны с точки зрения использования транспорта. Недалеко от нас проходил федеральный автобан № 96, идущий из Финстервальде вплоть до Засница на острове Рюген. По трассе 96-го автобана находилось несколько советских гарнизонов, интересных для нас.
      После того, как все координаты сошлись, мы хотели покомандно устроиться в доме, во всем остальном оставаясь автономными. В дальнейшем выяснилось, что мы использовали квартиры даже реже, чем изначально рассчитывали. За четыре последующих года они были заняты максимум десять процентов всего времени. С другой стороны, намного чаще, чем планировалось, в Берлине работали две наши команды одновременно. Потому я чуть ли не каждую мою ночь в Берлине проводил на раскладушке в комнате Герта. К сожалению, наше стремление к экономии не было вознаграждено государством, в нашем случае администрацией БНД. Бухгалтера высчитывали из финансовой прибавки за работу вдали от семьи, с каждого из нас одинаковую общую сумму за плату за жилье. Таким образом, хотя у нас было всего две квартиры, платить нам приходилось за четыре.
      Секреты с мусорных свалок
      Прошло всего несколько дней, и мы получили первое оперативное задание от американцев. Его смысл нас ошеломил. Нужно было проверять не казарму, не транспорт, не человека. Нам был дан куда менее увлекательный приказ – порыться в многочисленных мусорных свалках в поисках там "сокровищ" Западной группы войск. В качестве рабочей одежды нам выдали сапоги и пластиковые перчатки. Наш джип "Мерседес", так хорошо послуживший нам на Рюгене, за это время уже был перекрашен из натовского цвета хаки в красный "металлик". Он стоял на парковке у филиала и ждал нас.
      К первой поездке мы приступали со смешанным чувством. Почему именно нам вначале приходится ехать на дорогом внедорожнике, а потом копаться в мусорных ящиках? Я ведь был офицером Бундесвера, а теперь они хотели сделать из меня мусорщика.
      Перед первой поездкой мы еще раз заглянули к американцам. Мы взяли у них карты, которые были заказаны нами в Пуллахе еще несколько недель назад, но до сих пор не присланы. Правда, из Центра мы получили новейшую зеркальную фотокамеру – но без пленки. Пленку тоже пришлось просить у американцев. В этот раз Ганс Дитхард из американского РУМО показал нам свои запасы в кладовке с большим холодильником. Там лежали ящики водки, виски, другие спиртные напитки, блоки сигарет. – Вы можете здесь запасаться перед выездом. Берите все это в качестве, так сказать, обменного фонда, если вы вдруг во время посещения свалок наткнетесь на русских, которые как раз выбрасывают свой мусор. Берите сколько нужно. Конечно, можно немного взять и для собственного потребления, – добавил он покровительственным тоном.
      Это было первой попыткой подкупа, потому что всем было ясно, что такой подход никак не соответствовал правилам. За первой попыткой последовали другие, более четкие предложения. Маленькая кладовая позже стала даже камнем преткновения. Многие агентуристы перед выездом затаривались сигаретами и алкоголем, чтобы благожелательно настроить к себе персонал свалок. Но и другие все больше начали обслуживаться в подвале, прежде всего, сотрудники внутренних служб БНД. Бесплатные деликатесы они поднимали к себе наверх целыми ящиками. Потому однажды руководителям резидентуры РУМО пришлось вмешаться и запретить некоторым людям посещать подвал. Слухи уличали в таких действиях даже нашего шефа.
      Полковник Грув, преемник прославившегося в июле 1990 года в ходе рюгенской операции полковника Дего, был вынужден со временем ограничить эту "халяву", потому что расходы на такого рода бесплатное снабжение уже начинали понемногу выходить за грани разумного.
      Дего перевели в штаб в Аугсбурге, и командование на Фёренвег взял на себя Грув. Новый начальник всего себя отдавал работе, постоянно ходил в мундире и отличался свирепым взглядом. Уже с первого момента он заставил себя уважать. Грув командовал строго, но одновременно был чувствителен и заботлив. Он не терпел ошибок, зато оставлял своим людям столько простора для действий, сколько они хотели. Для Грува значение мел только успех работы.
      Уже после нескольких поездок нам стало понятно, что мы упустим исторический шанс, если сконцентрируем свои усилия только на мусорных свалках. Российских военнослужащих можно было встретить повсюду. Они составляли большой потенциал, из которого мы должны были систематически получать информацию. Наши новые коллеги Вульф и Эрнст поняли это первыми. Они, кстати, поселились в том же доме на Рингслебенштрассе. Мы регулярно встречались и обменивались опытом.
      Один раз в неделю мы передавали весь собранный нами материал американцам на Фёренвег. Мы приносили туда тяжелые мешки с официальными военными документами. Порой нам приходилось приезжать туда по несколько раз, чтобы привезти все, что собрали. Подсчитать или составить перечень нашего "улова" мы не могли. Российские военные просто выбрасывали слишком много. Документы касались всего – от меню в столовых и списков персонала до совершенно секретных приказов.
      За это время мы успели уже наладить сотрудничество с восточногерманскими мусорщиками. За пятьдесят или сто западных марок они отбирали для нас отходы российских гарнизонов, особое внимание обращая при этом на бумаги или технические приспособления. Ранняя форма сортировки мусора. Только через пару месяцев к нам поступила бюджетная смета из Пуллаха. Теперь мы могли законно оплачивать услуги наших помощников со свалок. Ради порядка и эта наша работа получила официальное название – "Операция "Жираф".
      Как и раньше, американцы имели право первого доступа. Они просматривали материал и переводили, в зависимости от приоритета. В отличие от немецкой части совместного подразделения у них были люди, умевшие говорить и читать по-русски. Один раз в неделю они передавали нам пачку донесений, содержавших разведывательные сведения, полученные из выловленных в мусорных кучах документов.
      Меняю тостеры на секретные документы
      Вульф и Эрнст за это время перешли к завязыванию личных отношений с российскими военнослужащими. Примерно через полгода я заметил, что качество поставляемых ими документов улучшается день ото дня. Понять причину оказалось нетрудно. Вульф купил фургон и заполнил его различными электротоварами для кухни и дома. Эрнст и он разъезжали на нем в первую очередь в окрестностях Вюнсдорфа, где размещалось командование Западной группы генерал-полковника Бурлакова.
      Однажды и мы с Фредди поехали в Вюнсдорф, чтобы понаблюдать за работой Вульфа и Эрнста. Вульф свой маркитанский автомобиль поставил на большой стоянке на улице Банхофштрассе, откуда были видны российские казармы. С дистанции в сто метров Фредди и я наблюдали за невероятным событием. Боковая сдвижная дверь красного автобуса была открыта. Там сидел Вульф среди сложенных штабелями коробок с тостерами, электроутюгами, кухонными комбайнами, видеомагнитофонами, электробритвами и многим другим.
      Перед фургоном выстроилась очередь, в которой попадались офицеры и солдаты в форме. Каждый принес с собой коробку или сумку. Эрнст сидел на сидении рядом с водительским, и принимал у русских все документы через открытое окно. Он наскоро просматривал материалы, чтобы сообщать своему партнеру о возможной разведывательной ценности тех или иных документов.
      Вульф потом, в зависимости от результата, выдавал поставщику либо кофеварку, либо миксер, либо электрическую яйцеварку. Некоторые солдаты уже успевали снова сбегать в казарму, если принесенных ими в первый раз бумаг не хватало, например, для обмена на видеомагнитофон. Через определенное время наши коллеги все хорошо упаковывали, закрывали лавочку и уезжали к другой казарме или к другому гарнизону.
      Фредди ухмылялся, сидя на заднем сидении: – Пожалуйста, скажи мне, что этого всего на самом деле не было. Мне ведь это просто приснилось, правда? Эта индивидуальная скупка информации и вправду, мало в чем походила на наше общее понимание смысла разведывательной работы. Подобное могло случиться только в буре, пронесшейся после "поворота" по немецкому Востоку. Абсолютно сюрреалистическая ситуация.
      Все это время я ездил вместе с Удо, а Фредди порой с Гертом. Мы посещали все гарнизоны российских войск. Теперь мы знали, где бывают солдаты после окончания службы. Мы узнали, когда личная беседа приносит пользу, если нужно узнать о процедуре вывода войск и выяснить, где та или иная часть будет дислоцироваться после возвращения в Россию.
      Страх контактов с чужаками, преследовавший нас первые недели уступил место доброжелательной открытости по отношению к русским. Я, как и все другие коллеги, был родом из "старой" ФРГ, в которой мы изначально якобы знали, где находится зло и опасность. А именно – за большим забором, разделившим мир на два лагеря. Пока это правило считалось верным, все было для нас хорошо и просто. Но теперь мы оказались в привилегированном положении – могли своими глазами видеть, как уходит домой славная Западная группа советских войск. Еще нам удалось прочувствовать, как наши восточные соотечественники воспринимают нас, западных немцев, вдруг вторгшихся к ним и пользующихся ими совершенно бесцеремонно. Давно устоявшаяся в наших головах картина мира начала распадаться.
      Особенно это касалось русских, белорусов, украинцев, с которыми мы завязали личные отношения. Как-то вдруг эта армия стала для нас складываться из людей с теми же проблемами, что и у нас. Они перестали быть для нас единой анонимной массой, превратившись в людей со своими судьбами, которые мы уже не могли так просто игнорировать. У них были дети, они переживали за их будущее, обладали культурой и, несмотря на общую бедность, радостью жизни.
      Уровень жизни советских, а позднее российских войск, расквартированных в ГДР, в то время стремительно падал до нулевого уровня. Простой солдат жил в казарме, где кроме него содержалось еще до ста двадцати его товарищей. У него не было никакой личной собственности. Каждый его день был расписан по минутам. Личность не стоила ничего, коллектив – все. Солдат муштровали без малейшего уважения к их человеческим правам. У них не было ни увольнительных, ни отпусков. Им приходилось удовлетворяться денежным пособием всего в один рубль в день и дополнительно 25 марок ГДР в месяц. Питание солдат было жутким, медицинское обслуживание отвратительным.
      В отношениях между офицером и солдатом, а еще больше между самими солдатами, часто царили невероятная жестокость и неприкрытое насилие. В восьмидесятых годах от четырехсот до пятисот солдат ГСВГ-ЗГВ ежегодно дезертировали из своих частей. Как правило, их ловили, после чего их ожидали либо 15 лет лагерей, либо даже смертная казнь.
      В отличие от их западных коллег офицерам и их семьям, тоже, кстати, проживавшим в более чем скромных условиях, было строго запрещено вступать в неслужебные контакты с восточными немцами. Еще им мешал языковой барьер между "братскими странами". Дружба и не могла появиться, ведь обе стороны видели друг друга только в дни особых праздников. Потому, за исключением разве что высших эшелонов военного руководства или спецслужб, тут не было боли расставания, когда пути восточных немцев и защищавшей их в течение почти пятидесяти лет державы в 1994 году разошлись окончательно. Тем не менее, полковник ЗГВ Геннадий Лужецкий написал в "Прощальной песне российских солдат" (она же – "Прощай, Германия, прощай") такие проникновенные слова:
      "Германия, мы протягиваем тебе руку
      И возвращаемся на Родину.
      Родина готова нас встретить.
      Мы остаемся друзьями на все времена.
      На мире, дружбе и доверии
      Будем строить мы наше будущее.
      Долг исполнен. Прощай, Берлин!
      Наши сердца тянутся к дому".
      А как в сравнении с этим обстояли наши дела с нашими собственными союзниками, к которым мы, вроде бы, были куда ближе? Благодаря полной неспособности Федеральной разведывательной службы РУМО старалось нас в Берлине хорошо мотивировать, но плохо информировать. Американцы относились к нам внимательно, зато из всей полученной нами информации нам после них доставался совсем маленький кусочек. Причина была в том, что БНД никак не могла обеспечить нас переводчиками. Потому янки взяли на себя обработку сырого материала. Они высасывали из него все и возвращали нам крошечные обрывки полученных таким путем сведений. Начиная с 1991 года, это неравенство сохранялось в течение еще четырех лет. Мы просто не могли с этим справиться.
      "Жучки" на улице Фёренвег
      Одно событие времен нашего немецко-американского разведывательного партнерства я никогда не забуду. Однажды Удо и я готовились к поездке на Балтику. Там мы хотели пронаблюдать за вывозом российских танковых соединений в портах погрузки. Обычно в таких случаях мы пользовались всегда маленьким диктофоном, так называемым "перлкордером". Собирая свой багаж, я заметил, что у меня больше нет кассет к этому диктофону. По пути в подвал я столкнулся с Марком Хэндриджем, который, очевидно, торопился на встречу с полковником Грувом.
      Тем не менее, он остановился на мгновение рядом со мной и спросил, не может ли он чем-то мне помочь. – Да, Марк, – сказал я, – не сможешь ли ты дать нам пару маленьких кассет для нашего "перла". У меня нет больше ни одной.
      Мы быстро прошли в его бюро. Сначала он полез в свой шкаф. – Черт, – вырвалось у него, – здесь их тоже нет. Погрузившись в свои мысли, он открыл свой ящик стола и с облегчением взглянул туда. – О, Норберт, тут есть еще две. Возьми их. Он дал мне две мини-кассеты в руку и тут же исчез в кабинете Грува.
      Удо и я выехали из Берлина. На вторую половину дня у нас была назначена встреча с Гертом и Фредди в Висмаре. Они оба уже были там, а мы должны были их сменить. Это произошло на автобане, идущем в сторону Гамбурга. Я как раз искал на автомагнитоле какую-то новую радиоволну, а Удо вставил одну из кассет в "перлкордер". Он нажал на кнопку воспроизведения и оцепенел: – Тихо! Приглуши радио! Тут какие-то голоса на пленке! – Что это? – спросил я своего коллегу, взглянув в его сторону. Удо засмеялся и вдруг сразу же разволновался.
      – Там только что был голос Герта. Послушаем, что он там наболтал. В этот момент Удо еще думал, что на пленке старая запись, которую когда-то надиктовал Герт.
      Удо прокрутил пленку назад и снова нажал на воспроизведение. – Но теперь это уже не Герт, а Гассинг. Я схожу с ума! – пробормотал Удо. Впереди мы увидели автостоянку. Мы с трудом припарковались между грузовиками. – Дай сюда! Я взял диктофон из его рук и снова включил воспроизведение. Потом увеличил громкость, и мы оба навострили уши. Мы как бы переместились на служебное совещание, судя по всему, проходившее в кабинете Гассинга. – Зачем старик тайно записывает свои заседания? – спросил Удо с некоторым упреком в голосе. Мы слушали дальше. На пленке было слышно, как Гассинг прощается с Гертом и еще с одним человеком. Затем он позвонил по телефону.
      – Но зачем старик записывает еще и свои телефонные разговоры? – вырвалось уже у меня. Удо стукнул кулаком по приборной панели. – Вот дерьмо, – произнес он после долгой паузы, – он записывает все, чтобы потом тихонько передавать записи американцам – возможно. Нет! Вряд ли, я не думаю. Это они сами нас слушают. Вот свинство!
      – Нам нужно срочно вернуться к старику, – предложил я, пока кассета крутилась дальше. – Нет, сначала пусть послушает Герт, – возразил Удо. Мы дали газ и помчались в Висмар, где у нас была назначена встреча.
      В порту стояло несколько колонн техники и войск ЗГВ. В этот день в первую очередь на корабли грузились медико-санитарные части. Потому мы не направились прямо в центр, а проехали вдоль улицы Герберштрассе. Там мы их и увидели – Герт и Фредди катили на синем джипе вдоль российской военной колонны. Мы радостно поприветствовали друг друга. Потом я повел обоих в маленькое кафе.
      Еще на тротуаре я вытащил "перлкордер" и включил пленку. Хорошее настроение Герта пропало мгновенно. – Откуда это у тебя? Я рассказал об известных нам уже обстоятельствах. Герт вспомнил: – Это было, наверное, две недели назад. Там были старик, помощник по оперативной безопасности и я. Речь шла о том, кто кого будет замещать на время отпусков. Старки хотел в отпуск, а потом еще на пару недель в школу для прохождения курсов повышения шпионской квалификации. Мы все это обсудили. То, что мне тогда доведется гораздо реже выезжать, ну и все такое…
      Несомненно, американцы подслушивали, как минимум, бюро шефа. Этого никто из нас не ожидал.
      Из нас сыпались проклятья и ругательства. Разочарования последних месяцев, пустые обещания наших работодателей требовали громоотвода. Мы подсчитывали наш возраст, желая узнать, сколько мы еще сможем выдерживать подобные неприятности. Потом мы решили прервать операцию и вернуться в Берлин. Гассинга нужно срочно познакомить с кассетой. Теперь у нас возникла новая проблема. Мы не могли проинформировать старика в его собственном кабинете, потому что "подвальные мокрицы" тут же узнали бы об этом. Нужно было выманить его наружу. Я высадил Удо у ресторана неподалеку от здания нашего филиала и прошел оставшиеся до красно-коричневого кирпичного дома 400 метров пешком.
      Гассинг сидел в своем кабинете и размышлял над бумагами. Не давая ему сказать ни слова, я перехватил инициативу: – У нас проблема с машиной. Гассинг измученно поднял взгляд: – Мотор или коробка передач? Его это совсем не удивило, потому что это были обычные проблемы у наших джипов, которых, кстати, у нас уже было девять. – Нет, вроде бы ничего особо серьезного. Но вы ведь хорошо разбираетесь в машинах, может быть, посмотрите…
      Он встал и последовал за мной. Снаружи дул ледяной ветер. На мне было пальто, а Гассинг в своем костюме, дрожа от холода, остался стоять на верхней ступеньке входной лестницы. Я кратко сообщил ему о нашем новом открытии. Он выглядел несколько озадаченным, но взял кассету и снова исчез в своем кабинете. Он обо всем позаботится, были его последние слова.
      Обе вернувшиеся команды встретились на Рингслебенштрассе. Там мы чувствовали себя в безопасности и могли свободно разговаривать. Дом номер два состоял из трех десятиэтажных блоков, сходившихся подобно звезде. Их соединял центральный вход. Оттуда можно было подниматься на лифтах или по отдельным лестницам. Удо и Фредди проживали на втором этаже западного крыла, Герт и я на четвертом этаже северо-восточного блока. Тут разместилось и большинство сотрудников нашей старой команды "Стэй-бихайнд". Я сначала поднялся в мою квартиру, где с удовлетворением заметил, что домоуправление привинтило к ней новую табличку – "Вернер Шрадер".
      Через какое-то время поднялся Удо. Мы посоветовались, куда нам лучше всего отправиться на ужин. Выбор наш пал на "Буссола" – итальянский ресторан, в 850 метрах от нас на перекрестке улиц Липшицштрассе и Фриц-Эрлер-Аллее, в середине района Гропиусштадт. Это было смешное круглое здание с прекрасной кухней, мягким светом и очень удобными местами. Там можно было спокойно беседовать, не боясь, что услышат люди за соседними столиками. Во время еды мы снова обсудили ситуацию в подразделении. Реакция Гассинга показалась нам странной. Все равно, в любом случае теперь должны реагировать мюнхенцы. Но что будет, если они промолчат? Ведь при таких обстоятельствах мы уже не смогли бы сотрудничать с американцами.
      Нам оставалось надеяться, что Гассинг урегулирует неприятную ситуацию. Нам самим несколько недель назад запретили напрямую связываться с пуллахским Центром. Это было связано с тем, что многие из нас жаловались в разные служебные инстанции, потому что нам приходилось выполнять нашу работу в хаотичных обстоятельствах и без четких указаний. Каждый, от шефа до кассирши, поступал в любой ситуации так, как сам считал правильным. Исходя из своих добрых намерений и на свой собственный риск.
      Этой открытой критике в Центре не обрадовались. Потому последовали нерадостные указания. Только наш шеф мог с этого момента напрямую общаться с Мюнхеном, и то исключительно с начальником курирующего нас отдела Гиглем. Немедленно права доступа подразделения 12 YA к Центру были резко ограничены. Этот факт исключительно ярко показывал, какое малое внимание уделялось руководством БНД нам и нашей работе.
      На следующее утро мы, сгорая от любопытства, поехали на Фёренвег. На территории объекта все еще было тихо. Команды были в дороге, оставалась лишь пара человек из внутренней службы. Но больше всего нас поразило, что Гассинг вообще не приехал. Он отпросился у начальства на целый день. Так прошла, пожалуй, целая неделя, пока мы снова смогли поговорить с ним о проблеме "жучков" в его бюро. Нас смутило, что он, оказывается, так никак и не отреагировал. И сейчас он постарался приуменьшить проблему: – Я считаю эту запись скорее случайной ошибкой или небрежностью, чем преднамеренным действием. Ведь до сих пор все шло гладко с американцами. У нас и так хватает проблем. Не хотел бы я ссориться еще и из-за этого.
      Его заместитель не мог с этим согласиться. – Итак, мы сегодня просто переходим к нашей обычно рабочей повестке дня. При всем уважении, такого я еще не видел. Еще Герт добавил: – Я пробуду тут еще несколько месяцев, но вам придется оставаться тут и справляться со сложившейся ситуацией. Долго я бы такого не вынес.
      Тут сорвался уже Гассинг: – Господин Арнштайн, вас никто не принуждает. Здесь каждый может уходить, если найдет то, что ему больше по душе.
      Герт встал и вышел из кабинета. Я не верил своим ушам. Наверное, это стало новым стимулом для наших "слухачей" из подвала, чтобы подслушивать нас и дальше. Гассинг еще до этого отказался вести эту неприятную беседу вне стен своего бюро. Может быть, он этим хотел дать знак?
      Наши немного противоречивые симпатии к американцам заметно растаяли после этого случая. Сначала нам было неприятно, что они шпионят за нами. Потом они, очевидно, придерживали для себя информацию, которую для них получали мы. Нам возвращалась лишь ничтожно малая часть проанализированных ими документов. А в-третьих, они регулярно рылись в наших вещах. Были явные признаки этого. Напротив бюро Гассинга мы устроили помещение для хранения архива. Там мы хранили наши документы, в том числе, с середины 1992 года, оперативные досье на наших агентов. Днем эта комната без окон, снабженная тяжелой бронедверью, всегда была открыта. В нее могли заходить все наши работники. Некоторые из находившихся там сейфов-ячеек никогда не запирались, к другим доступ был тоже свободен – из-за торчавших в замках ключей.
      И вдруг коллеги из РУМО решили поставить свой факс и провести внутреннюю телефонную линию не где-нибудь, а именно в нашем архиве. Вроде бы, другого места у них не нашлось. Каждый знал, что это обоснование – полная чепуха, но мы уже давно привыкли, что американцы регулярно бывают там каждый день. Иногда в нашей части здания филиала полдня сидела только секретарша. Она, конечно, не могла со своего рабочего места видеть, что происходит в комнате архива.
      Затем как-то случилось так, что Марка Хэндриджа на несколько часов попросили присмотреть за нашими бюро. Тот, естественно, не заставил себя долго упрашивать и устроился в комнате нашего сотрудника, отвечавшего за оперативную безопасность. Когда мы вернулись, Марк Хэндридж, закинув ноги на стол, как раз читал досье кого-то из наших источников.
      Жизнь продолжалась, несмотря на все сомнения и предупреждения. Как раз за месяцы до апреля 1992 года произошло особенно много интересного. Как правило, мы много ездили, отслеживая российские военные перевозки и "объедали траву" со свалок – наших "вонючих сокровищниц". Однажды новая администрация Ведомства федерального имущества в Магдебурге подсказала нам дом, в котором раньше находился военных трибунал российских войск. Юристы выехали оттуда за одну ночь. Но, тем не менее, они оказались настолько любезны, что оставили все свои документы.
      Когда я шел по коридорам многоэтажного здания, то чувствовал себя как будто в доме с привидениями. Все выглядело так, будто солдаты могут вернуться в любой момент. Повсюду валялись папки с документами, сейфы остались открытыми. В комнате для переговоров на столе стояли кофейные чашки. В личных шкафах висели кителя, стояли сапоги и туфли. Чтобы вывезти весь материал, нам нужна была поддержка. На нескольких грузовиках мы, в конце концов, вывезли в Берлин все судебные протоколы, уставы, предписания, секретные приказы и папки со списками личного состава. Некоторые сейфы были переданы американцам просто в закрытом виде.
      Российская контрразведка не спит
      За прошедшее время работа по сравнению с первыми неделями и месяцами усложнилась. Другая сторона начала защищаться от наших операций. В одного нашего майора, проводившего операцию по наблюдению, стреляли. Мой коллега Фредди во время ночной рекогносцировки авиабазы Шперенберг попал в рискованную ситуацию. Со специальной американской видеокамерой он проводил измерения уровня шума. Это должно было нам помочь отличать по звуку свои самолеты от вражеских. Русские заметили вторгнувшегося на их объект чужака и, чтобы прогнать, гонялись за ним на вертолетах.
      Но самый сенсационный случай произошел в городе Нойруппин. Один-единственный раз в операции лично участвовал офицер-оперативник из Мюнхена. Он должен был завербовать одного русского – потенциального агента-"крота". Пуллах все подготовил очень профессионально, даже создал для этой операции специальный штаб. Наш оперативник установил контакт с российским офицером и дважды встречался с ним. Потом русский пригласил его к себе домой. Он пообещал, что передаст ему при этой встрече "совершенно секретные" документы.
      Как только разведчик БНД вошел в квартиру своего нового информатора в Нойруппине, дверь дома за ним вдруг закрылась. Внезапно в лицо ему ударили лучи мощных ламп. Застрекотали видеокамеры. Агентуристу пришлось сесть и подвергнуться допросу с участием нескольких офицеров российской военной прокуратуры. "Гостеприимные хозяева" были немало удивлены, обнаружив при обыске его портфеля, что немец и сам принес с собой некоторые документы.
      Это были его личные счета, собранные для отчета за командировки и агентурные встречи, а также полный план операции по вербовке этого офицера из Нойруппина.
      Кроме того, там нашлись предписания по организации оперативной работы в новом берлинском филиале. Для российской контрразведки ценность этих бумаг была огромной. Позднее в БНД этот скандал усиленно старались приуменьшить. И никто не сделал из случившегося никаких выводов. С берлинскими сотрудниками даже не провели инструктаж. Ответственные лица перешли сразу к обычной повестке дня, а через какое-то время даже повысили в должности шпиона-неудачника.
      Пару месяцев спустя произошел подобный случай, когда в беду попал один из агентуристов нашего берлинского подразделения. Он специализировался на автомобильных рынках, которые как грибы после дождя выросли в непосредственной близости от казарм ЗГВ. Этот разведчик всегда был в разъездах один – еще одно доказательство того, как мало Служба уделяла внимание оперативным вопросам. От русских его деятельность не укрылась, потому они решили приготовить для него ловушку
      Они просто переставили дорожные указатели, показывающие границу запретной зоны военного объекта. Наш разведчик полагал, что находится на авторынке, а на самом деле был уже на территории российской воинской части. Его подвергли аресту и допросу военных прокуроров. Чтобы сломить его, русские запугивали его отправкой в Москву – во дворе уже стоял готовый к вылету вертолет. Но потом они все же передали его в руки местной полиции.
      Такие опасные сюрпризы могли поджидать и нас в любой момент. Мы знали об этом риске, а это еще сильнее осложняло нашу работу. У моего нового партнера Фредди уже начали сдавать нервы, и он подумывало над тем, чтобы все бросить. В эти дни мы долго беседовали с ним о нашем личном положении. Я знал, в чем тут загвоздка. Фредди слишком редко бывал дома, мало мог заботиться о своей семье и не мог справиться с проблемами своих детей-подростков. Потому я пообещал заново перестроить порядок нашей работы, чтобы обеспечить ему более размеренную жизнь. Это было в начале 1992 года.
      Десять заповедей
      Мы решили в будущем сконцентрироваться на вербовке русских агентов, которые после своего возвращения на родину продолжали бы на нас работать. При этом мы должны были стать полностью равноправной командой, в которой один занимался бы оперативными аспектами, а другой заботился бы об административных и бюрократических делах. Все решения мы должны были принимать единогласно. В случае спора мы стремились бы найти подходящий для обоих компромисс. Я заметил, что "страсть к охоте" постепенно возвращается к Фредди. То, что мы решили создать наши собственные правила работы, казалось, доставляло ему удовольствие. Потому мы уселись рядом и два дня подряд разрабатывали порядок нашей будущей командной работы. Мы договорились о десяти пунктах.
      1. В будущем мы будем стараться как можно реже и короче бывать в проблематичном помещении берлинского филиала. Это касается также контактов с американскими партнерами. Об оперативных делах мы вообще не будем больше с ними говорить.
      2. Мы договорились выработать тест для проверки того, как функционирует система обратной передачи нам американцами информации, которую они черпают из полученных благодаря нам документов.
      3. Устные донесения должны передаваться только в самом общем виде, без подробностей – для избежания известного нам риска прослушивания. В будущем мы постараемся использовать любую возможность, чтобы разговаривать с нашим шефом вне стен филиала, особенно при принятии важных решений.
      4. Никаких документов оставлять в помещениях филиала нельзя. Если нам в случае необходимости все-таки придется что-то хранить в служебных помещениях, то к ним не должно быть доступа посторонних.
      5. Обязанности в команде распределяются так, как это было договорено.
      6. Для успешной вербовки источников необходимо установить и поддерживать хорошие контакты с Ведомством федеральной имущества. Западная группа войск тесно сотрудничала с этим учреждением при процедуре возвращения бывшей своей недвижимости. Для этого ЗГВ использовала своих переводчиков или других знающих немецкий язык военных. Как раз этот круг лиц нас и интересовал.
      7. Мы больше не будем выполнять задания, связанные с рекогносцировкой в непосредственной близости к военным объектам. Русские уже знали достаточно много о такой нашей деятельности и начали проводить свою контроперацию под кодовым названием "Паутина".
      8. Мы намереваемся следовать определенному оперативному шаблону. Так как у нас нет достаточно времени для проведения широкомасштабных вербовочных операций, следует поступать следующим образом. Мы будем стараться обращаться к потенциальным агентам вне территории их гарнизонов. Первый контакт должен проходить под "легендой". Второй человек из команды должен вначале не показываться на глаза, а тайно наблюдать за встречей. Если объект вербовки соглашается на вторую встречу, то уже на ней мы открываем наши каты.
      9. Мы договорились честно и порядочно вести себя с нашими объектами вербовки. Мы не будем составлять никаких досье или вести какие-либо записи. Мы отвергли методы нажима, шантажа и компромата.
      10. Мы договорились между собой сохранить этот наш план в тайне.
      Такова была теория. До практики должно было дойти лишь тогда, когда Гассинг разрешит нам двоим работать вместе, а Фредди решит тут остаться. Теперь наступила моя очередь. В середине марта 1992 года я явился к шефу. Он принял меня любезно. Наши отношения большей частью вернулись в прежнее взаимно доброжелательное состояние. Он ценил результаты моей работы, и мы, как правило, избегали любых ссор. По его мнению, я слишком критически воспринимал роль американцев. Но эту тему в наших разговорах мы оба старались лишний раз не затрагивать.
      Мы оба были согласны, что Фредди явно скатывался к нервной депрессии и потому вполне мог оказаться следующим из сотрудников, кто уйдет от нас. Я подчеркнул, что после предстоящего ухода Герта и Удо я могу себе представить тесное сотрудничество только с Фредди. Гассинг оценивал эту ситуацию из своей башни из слоновой кости. Фредди сам принял решение перевестись в Берлин. Теперь ему не положено было жаловаться и выпрашивать себе какие-то привилегии.
      У меня захватило дух – старик просто игнорировал реальные проблемы нашего ежедневного бытия. Постепенно филиал стал работать как бы сам по себе. Ежедневные донесения были такими превосходны, таких у Службы еще никогда не было. И это при том, что большая часть собранной информации, так сказать, терялась в подвале. Работу Гассинга в Мюнхене оценивали очень высоко. У него из-за этого развилось чувство уверенности в себе, приправленное изрядной долей самолюбования. Поэтому постепенно изменился и его тон по отношению к сотрудникам. В трудные времена начальной фазы нашей работы он спрашивал каждого обо всех деталях и пытался защищать своих. А теперь он видел в них лишь исполнителей, помогавших его успехам.
      Я сразу понял, как нам убедить Гассинга. Перспектива нового успеха, еще больше славы и блеска в Мюнхене заставила бы его согласиться со всем, что представилось бы ему многообещающим. Потому я сделал ему предложение, от которого он никак не смог бы отказаться: – Сделайте Фредди моим партнером, когда он вернется из отпуска. Я позабочусь о том, чтобы из-за него больше ни у кого не возникало хлопот. Мы будем дальше выполнять наши задания для американцев. Но дополнительно поручите нам установить контакт с Ведомством федерального имущества. Через их чиновников мы установим контакты и с российскими офицерами. Это даст нам куда более качественную информацию. Мюнхен умрет от зависти.
      Гассинг благожелательно кивнул:
      – Ну хорошо, если вы думаете, что справитесь. Я посмотрю, что у вас выйдет. Но все равно я прошу вас наведываться ко мне каждые десять дней.
      Итак, Гассинг согласился на образование нашей команды, но добавил с особым ударением: – Смотрите, чтобы после ваших контактов что-нибудь перепало и другим агентуристам. Все прошло намного легче, чем я ожидал. То, что я и в будущем буду выполнять поручения американцев, я просто соврал, но в дальней перспективе и для них наши результаты принесли бы пользу. Порой нужно заставить людей быть счастливыми, подумал я. Однако для раскопок мусорных куч у нас уже действительно не было ни времени, ни желания.
      Когда я после этой встречи доложил Фредди о результатах, тот ответил фразой, ставшей крылатой во всей нашей дальнейшей профессиональной карьере: – И ты думаешь, мы с этим справимся? – Да, мы с этим справимся. Фредди утвердил наш пакт крепким рукопожатием.
      Утром 20 ноября 2002 года этот диалог повторился при совсем других обстоятельствах. – Да, – ответил я и в этом случае, – мы с этим справимся. Мы не совершали никаких преступлений!
      Фредди и я стояли в этот день у здания Первого земельного суда в Мюнхене. Мы были обвиняемыми на закрытом процессе, завершившем нашу карьеру в БНД. Но об этом позже.
      Со временем потери персонала нашего подразделения уже невозможно было скрывать. Когда в действие вступил новый закон о структуре вооруженных сил, многие из военных тут же подали прошения о досрочном выходе на пенсию. Одним из них был сотрудник БНД из Брауншвейг-Вендена. Довольно проворный коллега, до "поворота" он летал вдоль внутригерманской границы на разведывательном вертолете БНД, дислоцировавшемся в Брауншвейг-Вендене. Когда на границе для него больше не стало работы, вертолетчика и его людей перевели в Берлин. Ему тоже пришлось копаться в мусорных ящиках и подсчитывать танки при погрузке. Уже через короткое время он однажды оказался моим попутчиком.
      Он был абсолютно расстроен. – Я больше не могу этим заниматься. Наша собственная Служба на нас плюет, а американцы обманывают. Ничего из того, что мне обещали, не было выполнено. БНД щедро оплачивает наше жилье, но другой рукой вычитает эту же сумму из нашей денежной прибавки за работу вдали от семьи. Я отказываюсь. Мне надоело.
      Когда я привез моего коллегу к его дому, он очень сердечно попрощался со мной. На следующей неделе мы хотели вместе отправиться на Рюген, чтобы продолжить наблюдение за погрузкой российских войск. Но из этого ничего не вышло, потому что бывший летчик сказался больным. Несмотря на многочисленные требования вернуться и серьезные угрозы со стороны Службы он упрямо отказывался, еще хоть раз ступить в помещения берлинского бюро. После примерно года отсутствия его досрочно отправили в отставку по состоянию здоровья. К сожалению, я его больше никогда не видел.
      Он был, конечно, не единственный, кто нас покинул. Среди других ушли Удо и Герт. В июне 1992 года мы проводили обоих на досрочную пенсию. Последние месяцы своей службы они только время от времени бывали в Берлине. Они взяли свои отпуска за год, остатки неиспользованного отпуска прошлого года и часть компенсаций за переработки. Пока все для них не было уже позади.
      Технологический трансфер
      В начале 1992 года у меня состоялась беседа с Гертом, который как раз замещал Гассинга. Я рассказал ему о нашей договоренности со стариком, и о том, что было бы очень полезно еще раз добиться сенсационной удачи. Потому что тогда мы на несколько следующих месяцев смогли бы беспрепятственно сконцентрироваться на вербовке агентов. В конце концов, Фредди и я не хотели заканчивать нашу карьеру раздачей электрокофеварок русским военным. – Найдется ли что-то интересное, куда мы могли бы вклиниться?
      Герт просмотрел свой список проводимых операций и остановился на одной акции, которую обозначил как "в данный момент очень горячую". – Ты что-то слышал о "С55 Patrol"? – спросил он. – Это прибор опознавания "свой-чужой". Он установлен на российских военных самолетах и еще на кораблях. Мы знаем, что здесь все еще используется пара дюжин таких штук. Американцы хотят получить один из них. Но зайди к Марку. Он тебе больше расскажет.
      Марк поставил небольшой чемодан "Самсонайт" на стол и открыл его с тем широким жестом, который можно увидеть в соответствующих фильмах. У двери замер сержант, не отводя глаз от чемоданчика. Он был до краев наполнен долларами. – Это только первая половина, которую мы заплатим за прибор. Достань для нас этот самый С55 и ты можешь тут же провернуть сделку, – объяснил он мне, ухмыляясь.
      – А сколько здесь? – спросил я. – Миллион американских долларов. Но в случае успеха будет как минимум вдвое больше. Есть у тебя такая возможность? – Посмотрим, – намеренно расплывчато ответил я, – всегда можно что-то подыскать. – Хочешь взять чемодан с собой прямо сейчас? – Нет, конечно, нет. Не ходить же мне с миллионом по Берлину? Марк засмеялся: – Почему бы и нет? Этот чемодан проехал со мной по старым федеральным землям не одну сотню километров. В самом Берлине ему тоже не раз довелось путешествовать. Но твои коллеги пока еще не сдержали обещание.
      – Но это не так-то легко – украсть такой прибор.
      Я был немного сбит с толку. То, что мы держались подальше от Фёренвег, дало нам с одной стороны преимущества. Но с другой, мы просто многого не знали. История с чемоданом совершенно прошла мимо меня.
      – Ну, ты удивлен, да? – усмехнулся мне Герт. Потом он рассказал об одном контакте, который он и Фредди поддерживали несколько месяцев. На этого человека Герт вышел при посредничестве главного комиссара берлинской уголовной полиции, занимавшегося расследованиями в преступном мире. Комиссар обратил наше внимание на человека, который торговал различными военными атрибутами. После "поворота" он выставлял на продажу самые разные приборы и приспособления уходящей российской армии. Герт и Фредди посетили его. Торговца завербовали в качестве информатора под псевдонимом "Тинте" ("чернила"). Впоследствии они у него купили кое-что из оборудования. Но из-за его ненадежности от его услуг в дальнейшем отказались.
      С ним связан был некий Райнер К., который много раз обещал достать один "С55 Patrol". Но с ним мои оба коллеги так ни разу и не встретились. Герт пообещал мне, как только Гассинг вернется, попросить его поручить мне это дело. К. к этому времени уже обратился в берлинское Ведомство по охране конституции и пожаловался на некоего Дитера Х. Как раз этот Дитер Х. и был нашим информатором "Тинте".
      Гассинг теперь много времени проводил в Мюнхене, греясь в лучах славы 12 YA. Его берлинская "лавка" буквально завалила аналитический отдел материалами. Как минимум там, где донесения оценивались, они приводили всех в восторг. Это, естественно, привлекло и других. Теперь каждый хотел примазаться к "делу", обеспечив себе свою долю успеха. Потому Гассинг часто и с удовольствием путешествовал "вниз", как он всегда выражался. То, что при этом он на уик-энд посещал своих родителей, проживавших в Элльмау, он старался не упоминать.
      Гассинг был краток, потому что ему не хватало времени для долгих объяснений. Он передал мне все досье на Х. и визитную карточку земельного Ведомства по охране конституции, пожелал успеха и выпроводил из кабинета. В досье лежали рапорт Герта и письменное поручение на получение информации от президента БНД. Там черным по белому было написано: "Для получения прибора опознавания "свой-чужой", называемого "Patrol", выделяю в качестве основы для переговоров сумму в 500 000 марок". Я не верил своим глазам.
      Сначала я поехал в Ведомство по охране конституции. К., там, как я уже знал, пожаловался на своего бывшего партнера Х. и на БНД и сообщил о том, что ему должны еще большие суммы обещанных денег. В Ведомстве один из сотрудников передал мне досье с пояснением: – Тут есть все. Это настоящий псих. Все упирает на свою важность для государства. На нем еще много всякого другого дерьма. Если вам он не покажется таким важным, то мы уж точно с ним разберемся. На последовавшие вопросы ответом было второе предупреждение: – Это трепач. Он танцует на нескольких свадьбах одновременно. Будьте с ним поосторожней.
      В тот же день я позвонил Райнеру К.. Мы договорились следующим вечером встретиться в 18. 00 в холле отеля "Палас" в "Европа-Центре". За четверть часа до назначенного срока я вошел в фойе гостиницы. Там, в конце холла был укромный уголок. Оттуда я мог наблюдать за всем происходящим. Сгорая от нетерпения я ждал К., которого раньше никогда не видел. В досье даже не было его фотографий. Чтобы не опознаться, я попросил его взять с собой последний номер журнала "Шпигель".
      За пару минут до шести часов в холл вошел мужчина среднего роста с черным "дипломатом" и с оговоренным знаком. Он несколько раз огляделся по сторонам, посматривая на наручные часы. Человек вел себя нервно и неуверенно. Через какое-то время я дал ему о себе знать. – Ханзен, – представился я, – мне кажется, мы именно с вами договаривались. Он с облегчением кивнул.
      Мы вышли из фойе и молча прошли по "Европа-Центру". На лифте мы поднялись на самый верхний этаж, где я в ресторане зарезервировал столик. Там он сразу начал рассказывать. Он болтал о своей жизни в ГДР, о том, как познакомился с Х., как тот его обманул итак далее… Он постоянно подчеркивал свою лояльность государству и то, что он очень хочет активно участвовать в модернизации восточных земель. К. рассказал и о своих хороших контактах с российскими военными. Так как его жена была русской, то он, естественно, знал русский язык.
      Мы немного поели, а потом я сразу перешел к делу. – Что там у вас с прибором опознавания? Вы можете его для меня достать? Он ответил уклончиво: – Ну да, в принципе это возможно. Но он же стоит не меньше пяти миллионов долларов. Кстати, он еще должен был получить обещанные ему деньги от Х., которому передал образцы многослойной брони танка Т-80, полную систему радиационной, химической и биологической разведки и многое другое.
      Его бесстыдство трудно было выдержать. С одной стороны он все время пытался представить дело так, будто занимается всем этим в интересах государства. С другой, его интересовали только деньги. Мне пришлось унять его пыл. – Такой прибор и действительно раньше стоил таких денег. Но сейчас, когда все подряд пытаются его продать, ситуация изменилась. У меня много предложений, которые я как раз проверяю. И я вам честно скажу: кто первым принесет прибор, тот и получит деньги. Конечно, не такую сумму, которую вы назвали. Кроме того, не пытайтесь продать его кому-то другому. Вы уже знаете, что в таком случае вам может угрожать уголовное наказание. По вашим бывшим сделкам я сказать ничего не могу. В любом случае, платить за них я не буду. Нам нужно смотреть в будущее. И у нас есть хорошие шансы, чтобы договориться.
      К. нервничал. На лбу у него появились большие капли пота. Он чувствовал себя неуверенно и беспокоился. Я спросил, как он собирается добраться до интересующего нас прибора. – Мы можем снять его с вертолета дежурной эскадрильи. Он находится в Ораниенбурге. Мне в этом поможет один русский офицер. Если у него дежурство в ближайшие выходные, то это все можно устроить совсем скоро.
      Мы начали торговаться. – Господин К., если вы в следующий понедельник принесете мне прибор, то получите от меня 40 тысяч марок. Больше мне мои люди точно не разрешат выплатить. Вы же видите, мы и так тут тратим огромные средства налогоплательщиков. Кроме того, не забывайте, что наше сотрудничество сейчас только начинается. Мы еще многое можем сделать вместе.
      Хорошо, сказал он, но тогда деньги должны быть уже при передаче. Тут мне снова пришлось его разочаровать. – Это невозможно. Нашим специалистам, конечно, нужно будет сначала проверить, тот ли это прибор. Я в технике настолько некомпетентен, что вполне могу спутать его с каким-то русским тостером. А вы сами можете ли с уверенностью исключить, что вас не обманут? Потому так – если вы приносите мне товар в понедельник, я расплачусь в пятницу. Вот мое предложение. Согласны?
      К. тяжело вздохнул. – Хорошо, в понедельник товар, а в пятницу деньги. Где мы встретимся?
      Я долго раздумывал, понимая, что такая встреча может оказаться очень опасной. Меня никак не оставляло предчувствие, что эта дорогая штуковина уже находится у торговца. Иначе как он мог обещать с такой уверенностью, будто речь шла о покупке ящика пива? Исходя из этой оценки, я глубоко задумался. Человек этот, похоже, уже сидел на "горячем товаре" и хотел избавиться от него как можно скорее. Отсутствие прибора не долго удастся скрывать от начальства в Ораниенбурге. А потом в дело вступит целая машина, готовая пойти на все, чтобы вернуть С55 обратно. Ведь речь шла об одной из самых секретных разработок советской военной промышленности.
      Когда я еще раз напомнил К. об опасности, которой он себя подвергает, его словоохотливость сразу исчезла. Именно по соображениям безопасности он не хотел больше вдаваться в детали. В конце концов, нужно же помочь собственному государству. Есть ли у него в руках уже этот прибор – на такой вопрос он не стал отвечать. Его интересовало только место передачи.
      Я еще раз подчеркнул, что в любом случае прибор нужно вывезти из бывшей ГДР на территорию старых федеральных земель, подальше от сферы досягаемости ЗГВ. В старых федеральных землях оккупационные власти все еще имели определенные преимущества. Я предложил ему поехать через Магдебург в Брауншвейг. Я с молодости хорошо знал этот город. К. должен был подъехать на автостоянку перед Ледовым стадионом – очень легко доехать по автобану № 2 и по Гамбургер Штрассе. Сначала К. был не в восторге от такой длинной дороги, но потом согласился, потому что вся сцена напоминала ему шпионские триллеры.
      У Брауншвейга было еще одно преимущество. Мой бывший партнер Удо жил всего в сорока километрах оттуда. Я мог задействовать его в этой операции С55. Помощью Герта и Фредди я в этот момент воспользоваться не мог, а с другими "берлинцами" работать не хотел. Во-первых, они в большинстве своем были неопытны, а во-вторых, американцы должны были как можно позже узнать о том, что нам удалось достать прибор опознавания "свой-чужой". Я был убежден в том, что в первую очередь этот прибор нужно отправить в Пуллах. А что там с ним произойдет, было мне уже все равно.
      Святая святых российской армии
      На следующее утро Ганс Дитхард сидел в бюро уполномоченного по оперативной безопасности и ждал меня. Наш шеф и несколько его сотрудников за пару дней до того уехали в Мюнхен. Потому мы остались один на один. Американец принес кофе и сразу перешел к делу: – Как все прошло вчера? Наклевывается что-то с С55? Я удивленно спросил, откуда он об этом узнал. Он пожал плечами. Спросил, не найдется ли у меня в обеденный перерыв время, чтобы пообедать вместе. Там можно будет обсудить основные проблемы, например, финансы. Ганс подмигнул: – Как ты используешь деньги – это твое дело. Значение имеет только успех. Он попытался выудить у меня еще больше информации, но я отвечал уклончиво. К тому же в этот день я спешил, потому попросил перенести совместный обед на две недели.
      На обратном пути, проезжая по автобану А 2, я остановился у Цизара в придорожном кафе, которое сейчас называется "Букауталь Норд", чтобы, как обычно выпить кофе и проглотить сосиску. Эта остановка еще много месяцев назад стала для меня обязательной, настоящим ритуалом при путешествии из Берлина в Ганновер и назад. Там был еще телефон-автомат. Несколько минут стоял я возле него, думая, следует ли мне позвонить шефу в Мюнхен. Но затем я отказался от такого звонка. Если там заранее узнают о запланированной передаче, то поднимется слишком большой шум. А именно шума я, в двух шагах от успеха, как раз и хотел избежать. Потому я позвонил домой Удо и спросил, найдет ли он для меня время.
      Конечно, время он для меня нашел, и я потому поехал в городок Пайне. С ним и со всеми другими ветеранами "Стэй-бихайнд", прошедшими школу Олльхауэра, было особенно приятно работать, потому что они не задавали по телефону никаких вопросов. Они никогда не спрашивали, зачем да почему. Они инстинктивно чувствовали, что раз им звонят, то это важно. Мы немного поболтали обо всем, пока я не разъяснил ему подробности предстоящей операции. Он тут же пообещал мне свою помощь: – Но только на один день и только для тебя!
      В понедельник утром я позвонил Гассингу: – Хочу вам вкратце сообщить, что я сегодня провожу операцию "Общество любителей пения". Возьму с собой Удо и позвоню вам домой с докладом сегодня ночью. Неуклюжее название операции я придумал не сам, а согласовал с ним. Гассинг просто не мог себе представить, что можно так быстро заполучить такой ценный прибор, потому начал задавать много вопросов. Я побыстрее свернул разговор: – Перспективы успеха достаточно велики. Пожалуйста, просто доверьтесь мне. У меня все под контролем.
      Около полудня я забрал отпускника Удо. Мы поехали в сторону Брауншвейга. Я чувствовал волнение и напряжение, как всегда в чрезвычайных ситуациях. Удо уже давно "завязал" с БНД. Но для меня, он, по его словам, готов был снова поиграть в "казаков-разбойников". Мы изучили место встречи и продумали план ее проведения.
      Джип мы собирались поставить у стадиона. Оттуда Удо мог бы легко наблюдать за всей большой парковкой. Я сам стал бы у въезда на стоянку, чтобы К. тут же меня увидел и мог бы остановиться рядом со мной. Затем мы поставили бы коробку с частями прибора возле машины. Продавец должен был сразу же ехать дальше. Так как движение тут было односторонним, Удо с ходу смог бы определить, нет ли за К. "хвоста". Сразу после передачи ему следовало бы проехать через автостоянку и забрать меня с прибором. Так все это, на наш взгляд, прошло бы быстро, безопасно и без задержек. Но как же мы ошибались!
      К. прибыл вовремя, как вошедший в поговорку каменщик. Он тут же припарковался рядом со мной на свободном месте, весело открыл дверцу и поздоровался со мной. Потом пришла очередь багажника. Мы вместе поставили у машины большую картонную коробку. К. перешел на сторону сидения рядом с водителем, чтобы вытащить еще что-то из "бардачка". Вдруг из машины, неожиданно, как будто укушенный тарантулом, выскочил маленький охотничий терьер. С громким тявканьем пес промчался по стоянке и скрылся в темноте, пока его лай уже не был слышен.
      К., весь в панике, сам побежал за ним, оставив меня одного рядом с его открытой машиной и полным комплектом русского прибора "свой – чужой". Он громко звал свою собаку, время от времени свистя в свисток. Прошло целых пятнадцать минут, пока он вернулся с собакой. Со словами: "Такое с ним порой бывает", К. уселся в свою машину и укатил прочь без дальнейших комментариев.
      Я, собственно, свое дело сделал. Теперь пришла очередь Удо. Я видел, как в нашем джипе включилось внутреннее освещение. Потом снова погасло и опять зажглось. Несколько раз я слышал, как хлопала дверца. Над стоянкой раскатисто пронеслось: – Дерьмо! Фары несколько раз подряд включались и выключались. В темноте я заметил приближавшегося ко мне Удо. Пыхтя и пожимая плечами, он остановился около меня: – Чертова тачка не едет!
      Я подошел к машине, сел в нее и поставил рычаг автоматической коробки передач на "Р". Затем завел мотор и взглянул на моего друга Удо. Он, в своей черной куртке, прислонился к уличному фонарю и курил. Я на мгновение замер, наблюдая за тем, как он в ярком свете фар охраняет большую картонную коробку. Внутренне напряжение исчезло. Вся моя накопившаяся за время этой бестолковой передачи злость мгновенно улетучилась. Я смог только со смехом сказать: – Дружище, ну мы и профи!
      Как только мы погрузили коробку, у Удо вырвалось: – Норберт, малыш, все же классно получилось, разве нет? Я медленно повернул голову в его сторону. Он все еще безучастно смотрел вперед. Я снова почувствовал себя одиноким и непонятым.
      Дома я поставил коробку на кухонный стол и позвонил шефу: – Все прошло гладко. Прибор стоит у меня. Он состоит из нескольких составных частей. Реакция его была еще немного нерешительной: – Великолепно, Даннау. Но вы уверены, что вам передали правильный прибор? Этот вопрос повторялся уже несколько раз, потому я сразу переходил к тому, что советовал скептикам просто послать сюда специалиста, который смог бы идентифицировать прибор. Начальник управлявшего нами реферата Гигль ломал себе голову: – Наш единственный специалист как раз в отпуске, отдыхает в Италии на озере Гарда. Вы думаете, стоит вызвать его оттуда, чтобы он взглянул на эту штуку? Медленно все это снова превращалось в сюрреалистическую картину.
      Наконец, для этого техника был забронирован на следующий день билет на самолет из Милана в Ганновер. Ночь я провел очень неспокойно и почти не спал. Прибор опознавания "свой-чужой" Варшавского пакта стоял у меня под кроватью. Рядом с собой я положил охотничье ружье. Дома я был один. Моя семья на несколько дней отправилась на лыжный курорт.
      Инженер-специалист уже рано утром приземлился в Ганновере и сначала был несколько недоверчив: – Меня очень интересует, Что вы там такого раздобыли. Знаете, случается, конечно, всякое, но получить С55 – это больше, чем невероятно. Боже мой, что мы только ни делали. Ничего не получалось. Даже американцам это не удалось. Потому прошу вас, не расстраивайтесь, если это окажется чем-то другим. Для него это было, казалось, привычной процедурой. Господа из Центра любили поверхностные оценки. Я рисковал жизнью, а они старались все приуменьшить. Где-то в глубине душе это меня мучило, и я сам начал сомневаться.
      Техник производил впечатление нервного и скучного человека. Он всем своим видом показывал, что он бедный прилежный сотрудник, который даже прерывает свой заграничный отпуск лишь ради того, чтобы взглянуть на какую-то ерунду. На какие жертвы только не приходится идти государственному чиновнику высокого ранга…
      Но такое его настроение продлилось не долго. Я выложил части прибора на обеденном столе и прикрыл скатертью.
      "Один из самых больших успехов моей службы"
      Мы стояли друг напротив друга, когда я жестом фокусника сдернул скатерть со стола. Эксперт сначала уставился на стол. Потом он глубоко взглянул мне в глаза и застыл, как библейский соляной столб. Мне показалось, что он в любой момент может упасть в обморок. Его лицо приняло серый оттенок. Он медленно поднял глаза и тихо вымолвил: – Дружище, Даннау, это русский прибор опознавания "свой-чужой". Его лицо вдруг просияло. Я только облегченно вздохнул: – Я же так и говорил.
      Он больше не мог сдержать радости. – Вы вообще знаете, что это значит? Это же С55. Полностью, со всеми дополнительными компонентами. Ну вы и счастливчик. Как же вам это удалось? Пару минут назад такой сдержанный коллега-инженер просто пустился в пляс вокруг моего стола, хлопал себя по ляжкам, а порой и меня по плечам. Потом он позвонил своему начальству и в самых громких выражениях назвал приобретение прибора одним из самых больших успехов Службы. У меня не было слов, а это само по себе кое-что значило.
      Теперь он перешел к работе. – А что дальше? Я имею в виду – как отвезти его в Мюнхен. Вы знаете, мы, техники, в оперативных делах разбираемся мало. Наверное, вам придется что-то организовать.
      Я так и предполагал. По пути из аэропорта он обращался со мной как с несчастным психом, а теперь снова все валится на меня.
      Это было очередным вызовом для меня. Раз уж мне удалось доставить это редкостное чудо в свою квартиру, то уж привезти его неповрежденным в Баварию я точно смогу. Потому я прошел в спальню к другому телефону. Я позвонил Герту в город Швейнфурт. – Алло, Герт, мне нужна твоя помощь? – Куда мне ехать? – Никуда, я сам приеду к тебе, а потом тебе придется меня сопровождать. Мне срочно нужно кое-что перевезти. – Ты имеешь в виду Х. и Ко.? – Да, вернее его преемника? – Тогда приезжай быстрее, но, прошу тебя – не на служебной машине. Я боюсь, что там уже все войско поднято. Я жду тебя с 14.00 на моей синей на трассе В 19 по направлению к городу
      Гость мой был серьезно озадачен, когда услышал мои указания: – Запакуйте снова все в коробку. Я достану другую машину. Я как раз подходил к двери, когда услышал его вопрос: – Но вы же не ковырялись в приборе, верно? – Нет, а что? – спросил я со смутным предчувствием. – Я исхожу из того, что в приборе может быть механизм самоликвидации с зарядом взрывчатки. Меня как молнией ударило. – Что? В этой штуке может быть взрывчатка? А я еду с ней по всей стране, да еще и сплю с ней под кроватью. Спасибо за подсказку! Я хлопнул дверью.
      Потом я пошел к родителям моей жены, проживавшим всего в пятистах метрах от моего дома. Они как раз поехали в отпуск вместе с моей супругой. Их вторая машина, серебристый "Фольксваген-Поло" остался в гараже. Я взял второй ключ. Через пятнадцать минут мы уже были в дороге. Прошло несколько часов, и я съехал с автобана по направлению к центру Швейнфурта. Уже через 500 метров я увидел слева синий джип. Я несколько раз мигнул фарами. Когда Герт заметил меня, он поднял вверх большой палец и дал ход.
      Мы проехали по нескольким переулкам, пока Герт не остановился. Смеясь, он подошел ко мне: – Ну что, есть? Я кивнул, и мы дружески обнялись. Потом он обратился к моему попутчику: – А вы, стало быть, специалист, да? Тот приветливо с ним поздоровался, и Герт высоко поднял брови. С долгим: "Ну, да-ааа", он повернулся снова ко мне: – Мы еще засветло привезем его на юг. Перед джипом стояла "тройка" БМВ. – Эту я взял быстренько на прокат, вот, – проговорил Герт с берлинским акцентом.
      Наша остановка не продлилась и трех минут, и мы снова двинулись в путь. Без остановки мы мчались к Мюнхену. Но то, что нас там ожидало, превзошло мое воображение. Было примерно 18ю30, когда мы переехали реку Изар по мосту в долине Грюнвальд. Чуть позже с улицы Маргаретенштрассе мы свернули на Хайльманнштрассе. Большие главные вороты были ярко освещены. Через первый шлагбаум мы въехали сразу на территорию и свернули направо.
      Мы хотели сначала зайти к Гиглю, бюро которого размещалась рядом с парком. Но туда мы так и не добрались, потому что прямо за поворотом уже стояла целая толпа высокопоставленных сотрудников. Они уже ждали нас. Как только я вышел из машины, раздались их аплодисменты. Я не знал, за исключением Гигля, ни одного из этих любезных джентльменов в серой фланели. В одном из бюро торжественно разливали шампанское, раздавали печенье. Все почтительно рассматривали прибор и слушали пояснения инженера-эксперта.
      Потом Гигль задал мне вопрос, после которого все в помещении замолчали: – Ну, господин Даннау, и во что обошлось нам все это удовольствие? Я наслаждался этим моментом и специально еще подождал некоторое время с ответом. – Я пообещал, то есть сторговался с поставщиком, что заплачу ему в пятницу сорок тысяч марок. Раздался взрыв смеха, что меня удивило. Заметив, что я смотрел на них всех непонимающе и немного раздраженно, Гигль пришел ко мне на помощь: – Господин Даннау, вы сказали сорок тысяч марок. Вы, наверное, имели в виду четыреста тысяч марок. Это намного меньше той суммы, которую мы ожидали. Хорошая работа. – Нет, нет, – защищался я, и снова все стихло, – сорок тысяч марок, не четыреста тысяч. Я купил его за сорок тысяч марок. Может быть, еще наберется марок пятьсот на накладные расходы. Тут восторги руководителей БНД уже не знали границ. Со всех сторона нас сыпались похвалы и похлопывания по плечу.
      На следующее утро я еще раз пришел в Центр для участия в "шоу". Радость из-за приобретения C55 не прекращалась. Сыпался град признательности и восхищения. Особенно подчеркивались удивительно низкие расходы на приобретение прибора. Говорилось и о том, что я достоин ордена и почетного знака. Мне пообещали досрочное продвижение по службе. Но все получилось вовсе не так. БНД и спустя десять лет не предприняла ровным счетом ничего, когда прокуратура Мюнхена обвинила меня перед земельным судом в мошенничестве как раз за этот платеж. Наоборот, Служба приложила все силы, чтобы я предстал перед судом. Но в тот момент я и во сне не мог себе такого представить, да и сейчас это кажется мне чем-то нереальным.
      В эйфории Герт и я тогда вернулись в Швейнфурт. Я сменил машину и уже через пару часов был дома. Уже в пятницу, сразу после развода с моей первой женой, я поехал в Берлин. Днем раньше я несколько раз звонил Гассингу, чтобы организовать оплату для К. Но ничего не было сделано. Началась горячка. Кассирша уже ушла на уик-энд, заместитель шефа Фёллер, правда, еще сидел в бюро. Гассинг снова облегчил себе жизнь, поручив ему: – Позаботьтесь, чтобы деньги доставили. Я ведь не могу обо всем думать.
      Фёллер начал звонить, потому что в его кассе все равно не набралось бы нужной для выплаты суммы. Но он пообещал мне, что как-то наскребет денег. Он собрал их у нескольких берлинских филиалов разных отделов БНД. В 18.00 мы должны были встретиться у двери дома номер 2 по Рингслебенштрассе.
      Я пошел в свою квартиру. В 18.15, довольно расстроенный, я сидел у дома в моем джипе и ждал. Никто не пришел и денег не принес.
      В доме было два телефона-автомата. Я попытался позвонить в филиал на Фёренвег. Но там царил режим абсолютного радиомолчания. На 19.30 у меня была назначена встреча с К. в "Европа-Центре". Учитывая "пробки" на дорогах в пятницу вечером, мне чтобы добраться туда понадобилось бы не меньше получаса. Если я уеду прямо сейчас, думал я, то вдруг через минуту появится Фёллер и не найдет меня. Потому я решил ждать. Даже если я опоздаю, К. в любом случае не уйдет сразу. Он ведь надеется заработать кругленькую сумму.
      Получилось так, как бывает всегда. В 18.40 прибежал совершенно запыхавшийся Фёллер. – Норберт, дружище, поверишь ли ты, но я не нашел этот идиотский дом номер 2. Я въехал на Рингслебенштрассе с другого конца улицы. Тут она вдруг превратилась в улицу с односторонним движением. Можешь мне не верить, но я не нашел никого, кто мог бы подсказать мне этот дом номер два.
      Он передал мне коричневый конверт: 40000 марок, все полностью. Я подписал квитанцию на сумму. Потом я рассказал ему о месте передачи денег. Раздельно мы двинулись в направлении Курфюрстендамм.
      За пять минут до назначенного времени я стоял у больших водяных часов в "Европа-Центре". К. пришел со своей женой. Поздоровавшись, мы вдвоем двинулись в ресторан быстрого питания. Он был со стороны Зоопарка. Вся его выходящая на улицу стенка была стеклянной, потому все внутри было видно. Я уселся рядом с окном, спиной к "Европа-Центру". К. сидел напротив меня, тоже рядом со стеклянной стеной.
      Мы перебросились парой фраз и как раз разговорились, когда я увидел Фёллера, осматривавшего витрины на другой стороне пассажа. Как только Фёллер стал так, что К. никак не мог его увидеть, а сам он видел все, я наиграно торжественным тоном заявил: – Итак, а теперь мы переходим к официальной части нашего вечера! Я выложил на стол конверт, отрывной блокнот с квитанциями и шариковую ручку.
      Он взял конверт и спрятал его в своем черном кожаном "дипломате". Потом я заполнил квитанцию, а К. ее подписал. Когда я убрал назад свои канцелярские принадлежности, Фёллер снаружи кивнул мне и ушел. Мы договорились с К. продолжать поддерживать наши деловые отношения. Потом мы оба вышли из ресторана.
      Когда час спустя я в Цизаре ел свою сосиску, вся прошедшая неделя показалась мне совершенно невероятной.
      "Мюнхгаузен"
      В начале 1992 года мы с Фредди приступили к совместной работе в 12 YA. Я и сегодня во всех подробностях могу вспомнить нашу первую поездку. Она началась довольно рано, в прекрасную погоду. Настроение у нас было превосходным. Мы собирались отправиться на север, точнее, по федеральному автобану № 96 в направлении к Ораниенбургу. Чтобы не застрять в берлинских "пробках" мы рано сели за руль. Фредди вел джип, а я ехал в "семерке" БМВ. Фредди достал две маленькие рации "уоки-токи", и мы могли все время поддерживать двустороннюю связь.
      Когда мы остановились рядом друг с другом на большом перекрестке у аэропорта Темпельхоф, он кивнул мне с таким выражением лица, которое могло означать только одно: "Черт побери, ты хорошо живешь за государственные средства". Я спросил его по рации: – Почему именно эта государственная тачка? – Герт достал, по специальной цене. Сказал, что машину нужно отдать в Ганновере в понедельник ровно в двенадцать часов дня. Не раньше и не позже. Он объяснил, что ничего поменьше достать не удалось. Но послезавтра она будет в самый раз, с букетом на капоте.
      При этом Фредди пальцем оттянул веко книзу. Хитрецы, подумал я. Сегодня четверг, в субботу у меня свадьба. А Герт очевидно хотел оказать мне услугу. Он мог принимать такие решения, потому что как раз замещал шефа. Кроме того, это все равно были его последние недели на службе. И еще один аргумент: у нас на сегодня был запланирован контакт с потенциальным источником из Западной группы российских войск. И на него мы должны были произвести хорошее впечатление.
      Наша первая остановка должна была состояться в Лёвенберге, где мы в маленьком придорожном кафе у автобана договорились о встрече с "Певцом". После операции "Общество любителей пения" – получения российского прибора опознавания "свой-чужой" С55 – Райнер К. проходил у нас под псевдонимом "Певец" ("Sanger"). Он обещал достать список русских, знающих немецкий язык, на который мы хотели бы взглянуть. "Певец" жил совсем рядом от Лёвенберга, в маленькой деревушке. Он собирался прийти в восемь часов утра. Это значило, что у нас хватило бы времени оставить наши машины на стоянке вне его поля зрения и осмотреться. Теперь мы с муками пробирались по Ораниенбургу, где улицы были в совершенной разрухе и как раз ремонтировались. Повсюду вокруг нас на дорогах царил хаос. Но мы уже знали некоторые хитрые объездные пути. Один из них проходил совсем рядом с концлагерем Заксенхаузен.
      Проезжая это зловещее место, я задумался. Как все это оказалось возможным? Что за отношение к послушанию и покорности было тогда у немцев? И как они относятся к этим понятиям сегодня? Мы проезжали по серым, грязным жилым кварталам. Они в ГДР, думал я, тоже вели себя в чем-то похоже. Они очень аккуратно пожертвовали идеалами социализма в пользу ложно понятой верности государству. Может быть, немцев объединяет их тяга к какой-то разрушительной лояльности и верности государству.
      Но это не по мне, думал я. Я здесь ради дела, не ради пары каких-то витавших в облаках начальников из Мюнхена. Кому, собственно, я обязан быть лояльным? Какому-то учреждению? Какому-то лицу? Каким-то властям? Все, думавшие так, совершают ту же основополагающую ошибку, что и сторонники нацистов или лицемерные тихони в ГДР, боявшиеся даже в душе высказывать критику. За время долгих командировок у меня всегда было время поразмыслить над такими вопросами. Как раз в тех местах, где я сталкивался с частью немецкой истории, такие мысли были сильнее всего. Так случилось и во время этой поездки через Ораниенбург.
      Вблизи кафе, где мы договорились встретиться, мы оставили наши машины в близлежащем переулке и пошли пешком. Фредди шел мне навстречу, что-то насвистывая. Наше настроение было великолепным. Мы с любопытством ждали, что же нам расскажет "Певец". Когда мы вошли в кафе, то оказались там единственными посетителями. Мы обрадовались завтраку, потому что этим утром еще ничего не ели.
      Через полчаса я предложил Фредди выйти посмотреть, действительно ли наш друг пришел на встречу один. – Хорошая идея, – ответил Фредди, – пойду-ка я немного прогуляюсь. Когда мне вернуться сюда? – Подожди еще пятнадцать минут, после того, как "Певец" придет. Потом заходи, и я тебя ему представлю. Если случится что-то необычное, поезжай на машине в направлении озера Гранзее. Я увижу тебя отсюда, а потом последую за тобой. Место встречи где-нибудь на 96-м.
      Он вышел, а я остался ждать нашего собеседника. Я испытывал некоторую тревогу, потому что мы не могли знать, не связала ли уже российская сторона пропажу прибора опознавания с личностью "Певца". В таком случае вполне могло оказаться, что за ним установили наблюдение. Потому требовалась осторожность. Специальную вечернюю встречу, которую организовал бы на нашем месте любой агентурист из Пуллаха, мы не могли себе позволить из-за нехватки времени. Встреча должна была пройти как бы по пути. Потому нужно было быть вдвойне внимательным. Во всяком случае, в этот день мы хотели еще завербовать одного высокопоставленного русского из ЗГВ.
      Рассказы "Певца"
      "Певец" пришел вовремя и весело приветствовал меня. Как всегда, он в своей обычной манере начал с многословного трепа. Его история звучала как небылица, но, возможно, она была и правдивой: – Однажды в мою дверь позвонили. Русский генерал, военный прокурор и еще четверо стояли у дверей. Наверное, из КГБ. Они спросили меня, не знаю ли я что-то о С55. Потом они зашли вовнутрь, и целый час обыскивали мой дом. Мне нечего было скрывать, потому я не сопротивлялся. Потом они ушли.
      Когда я спросил его об именах и деталях, он ничего не смог рассказать. Из-за этого я и засомневался в правдивости этой истории.
      Тут вернулся Фредди. Его скромный кивок означал, что все в порядке. Я представил их друг другу и попросил "Певца" еще раз повторить свою историю. Одновременно я подмигнул Фредди. Он с улыбкой уселся. История "Певца" в новом исполнении вышла немного побогаче, чем в первый раз, но полезной информации было в ней даже меньше.. Потом он выложил свой список имен. На листке были напечатаны имена примерно дюжины офицеров ЗГВ.
      Фредди записал довольно много дополнительных сведений о потенциальных объектах вербовки, которые я выспрашивал у "Певца". Возраст, семейное положение, должность в армии, личные качества. Это было довольно путаным собиранием информации, но у нас не было с собой документов, которые могли бы нам помочь при проверке данных. Внутри Службы на этот счет инструкций не было, а мы сами не хотели, чтобы с нами произошел такой же провал, которые уже случались в прошлом, когда документы БНД попадали в руки русским. Единственным, что могло бы в дальнейших поездках выдать в нас разведчиков БНД, были наши служебные удостоверения, которые мы прятали в специальном тайнике для транспортировки, обычно размещавшемся под вставным ("двойным") дном портфеля или "дипломата".
      Примерно через час наш гость попрощался с нами. Фредди поднял бумагу над головой и постучал по ней пальцем. С видом победителя он воскликнул: – Вот он, вот это и есть ключ! – Один из многих, – ответил я ему. Наше хорошее настроение еще улучшилось. В эйфории мы покатили дальше на север. На выезде с озера Гранзее как раз недавно открыли новую заправку. Этот факт мы восприняли как символ "модернизации на Востоке".
      Вскоре мы достигли следующего места, которому суждено было сыграть особую роль для нашего будущего. В центре городка была церковь. Между церковью и главной улицей была автостоянка, время от времени используемая в качестве рынка. Она была в таком состоянии, что поиск места на ней мог бы любого довести до настоящей морской болезни. Булыжную мостовую, похоже, ни разу не ремонтировали с тех давних лет, когда ее построили. Потому, чтобы заехать на нее требовалось некоторое мужество, если вы, конечно, не хотели поломать амортизаторы на своей машине.
      Но у маленького городка был свой шарм. Мы прибыли раньше назначенного срока и потому могли устроить себе небольшой отдых. Напротив автостоянки была гостиница, очевидно, видевшая и лучшие времена. Фасад ее немало пострадал от погоды и, похоже, много лет вполне обходился без покраски. К сожалению, в этот день гостиница была закрыта. Рядом с ней кто-то, очевидно, совсем недавно открыл маленькую фотолабораторию. Она совсем не вписывалась в серое однообразие тех дней. С другой стороны федерального автобана появилась маленькая закусочная. Так выглядел тогда типичный "общепит" бывшей "восточной зоны".
      Как раз когда мы собирались пересечь улицу, мы услышали грохот сапог в ритме строевого шага. Я остановился как вкопанный и наблюдал за сценой. С севера приближалось несколько рот солдат. На них были защитные гимнастерки, и они перекрыли улицу по всей ширине. Грохот сапог раздавался все громче, приближаясь к нам. Потом иностранная "армия Востока" протопала мимо нас. Нескончаемой колонной.
      В эти минуты у меня возникло незнакомое мне раньше ощущение. Все солдаты были очень молоды и, судя по их лицам, приехали из очень далеких мест. Никто из них не был выше 1, 65 м. Они, судя по их виду, были напуганы. Глаза безучастно смотрели вперед, на лицах нельзя было разглядеть никаких эмоций.
      Рядом с каждым взводом шел прапорщик или лейтенант. Командиры были не старше своих солдат. Чужой, сладковатый запах повис в воздухе. Он был смешан с запахом затхлых и сырых гимнастерок, солдатского пота и этим бессмертным привкусом восточногерманского аромата, состоявшего из дыма угольных печей и выхлопных газов "Трабантов". Это был невероятный момент – чужие люди и запахи в чужом месте.
      Когда они прошли, я сделал глубокий вдох. Фредди с открытым от удивления ртом стоял рядом. Я кратко его спросил: – Мне это не приснилось? Пораженный, он ответил: – Это было как привидение. Как будто они организовали этот парад специально для нас. Ведь они же все еще дети. Боже мой, а мы ведь всегда их боялись. Злой враг со злого Востока. Да они же, бедняги, прыгают от радости, когда их регулярно кормят. Дружище, какое же испорченное представление было у нас об этих людях.
      Потом мы сделали перерыв в наших дискуссиях и, перейдя улицу, молча выпили кофе.
      В душе у меня был ледяной холод и, когда мы снова стояли у наших машин, я еще раз настойчиво повторил Фредди: – Все равно, кого бы мы ни уговорили работать для нашей лавки, мы с каждым будем вести себя по-честному. Открыто, уважительно и серьезно. Никакой подлости, шантажа или чего-то подобного. Никто из них такого не заслужил. Если нам кто-то помогает, то и мы ему поможем. Все на равноправной основе.
      Под сильным впечатлением этого задевшего за живое соприкосновения с чужеземными солдатами мы поехали дальше по прекрасным местам, через Нойштрелиц в Нойбранденбург. Там мы свернули в боковую улочку, чтобы снова в тишине все обсудить. Человек, которого мы ждали, был из Вюнсдорфа. Он был полковником, прекрасно говорившим по-немецки без акцента и постоянно соприкасавшимся по работе с немецкими властями и учреждениями. Несколько последних недель он, по поручению главкома ЗГВ Бурлакова много раз вел различные переговоры с Бундесвером.
      Через одного тогдашнего офицера генерального штаба Бундесвера я и узнал об этом человеке. С этим офицером я был знаком еще со времен моей активной службы в армии. Тогда он был капитаном и командовал ротой в соседнем батальоне. Ловкий и жесткий офицер, которого его солдаты именовали не иначе как боевой свиньей, за это время не просто сделал карьеру. Теперь его ожидал новый взлет – перевод в Ведомство военной разведки Бундесвера – АНБ (Amt fuer Nachrichtenwesen der Bundeswehr, ANB) в Ойскирхене. У него было много интересных контактов с русскими офицерами, даже приглашал делегацию ЗГВ в Бонн. Он хотел было, чтобы и из БНД кто-то присутствовал на этой встрече, но Пуллах его предложение отверг. По воле случая мы однажды встретились снова, после чего и началась вся эта история.
      Русский полковник для БНД
      Теперь пришло время предпринять что-то с контактным лицом этого немецкого офицера. Русский полковник, назовем его здесь Владимиром Абрасимовым, ничего не знал о том, что его ожидало. В обычном случае он получил бы сначала в БНД внутренний оперативный персональный номер "ОППА-номер" (Operative Personen-Abfrage – OPPA). Каждый потенциальный информатор получает его, стоит лишь раз сделать запрос, касающийся его личности. После вербовки этот номер превращается в агентурный номер – т.н. "фау-номер" (V-Nummer), а сам он получает агентурный псевдоним.
      В Берлине это все проходило совсем по-другому. По причине большого количества информаторов, маленького рабочего штаба и постоянной нехватки времени, агентуристу приходилось отступать от этого правила – с согласия мюнхенского Центра. Потому были некоторые агенты и информаторы, которых долго вели без номеров "ОППА" и "Фау". Некоторых из них внесли в досье и регистры через много месяцев или лет после вербовки. Этот факт и объясняет, почему в данном случае наш источник зарегистрировали и проверили в Пуллахе только в июле 1992 года. Тогда ему и присвоили ОППА-номер 12YA000100692. Мы сами дали нашему объекту вербовки Абрасимову агентурный псевдоним "Мюнхгаузен". Он оставался за ним в течение всего времени его агентурной работы.
      Подобный подход без внутренней проверки личности в БНД нельзя было назвать некорректным, потому что на чиновников стран Восточного блока, а особенно на офицеров ЗГВ в досье БНД никаких данных, по сути, не было, потому ни о какой серьезной проверке в любом случае не могло быть и речи. При проверке мы получали ответ всего на два вопроса. Первый: подвергалось ли данное лицо уголовному наказанию на Западе? Второй: не занимается ли данным лицом уже какой-то другой разведчик БНД? Вероятность того, что мы найдем хоть какую-то зацепку, была меньше чем вероятность выигрыша в лотерею. Поэтому проверка носила бы исключительно формальный характер.
      Такое отклонение от принятых в БНД норм могло бы показаться постороннему человеку несущественным, но много лет спустя тогдашний начальник следственного реферата перед земельным судом Мюнхена весьма бурно подчеркивал "преступный" характер этих наших действий. Совершенно нормальная в годы, о которых идет речь, процедура в 12 YA, имела для меня опустошающие последствия.
      Первый контакт с объектом "Мюнхгаузен" я планировал установить в одиночку. Фредди получил задание наблюдать за окрестностями дома. Прежде всего, мы хотели выяснить, когда и как интересующий нас человек приедет и уедет.
      Дело пошло. Сначала Фредди поехал в сторону нойбранденбургского управления Ведомства федерального имущества. Это учреждение располагалось прямо на федеральном автобане. Там он припарковал свою машину. Я двинулся вслед за ним через пять минут и остановился у входа. Справа от него уже стоял русский джип. В нем я увидел водителя в российской военной форме. Через зеркало заднего вида я увидел, как из машины вышел русский полковник, взял портфель и пешком направился к зданию. Я оставил машину неподалеку от учреждения и быстро вошел в дом. На первом этаже я встретил моего посредника, который тут же провел меня в свой кабинет. На сегодня у русского полковника уже не было никаких общих дел с моим знакомым. Он должен был просто забрать какие-то документы.
      На маленьком столике у "уголка" для меня уже приготовили кофе, чай и немного печенья. Потом все произошло очень быстро. Через немного приоткрытую дверь я мог наблюдать, как русский полковник вытащил из портфеля одни документы и взял другие. Немецкий посредник дружелюбно его поприветствовал и пригласил в свой кабинет. – Я сейчас подойду, если вы сами захотите познакомиться, – сказал он и закрыл за собой дверь. Полковник Абрасимов положил свою фуражку и коричневый портфель на маленький столик. – Меня зовут Шрадер, Вернер Шрадер, – представился я ему. Русский полковник был приветлив, но смотрел немного скептически. Потому что ситуация была, согласимся, несколько необычной. Мы выпили чаю и начали трудный разговор.
      Тут я и решился, выпустить кошку из мешка. – Вы, наверное, удивились, увидев здесь незнакомое лицо. Мне очень хотелось бы с вами побеседовать. Но сначала я выложу на стол все карты. Я сотрудник Федеральной разведывательной службы.
      Русский тут же стал белым как мел. Я продолжил: – Я хочу, чтобы вы раз и навсегда знали следующее. Если вы сейчас или позже не захотите со мной разговаривать, я приму это полностью. Через пять минут после этого мы оба выйдем, и никто ничего не узнает о нашей встрече. Но вы понимаете, что мне нужно воспользоваться этим шансом.
      Я говорил все это ему для того, чтобы утихомирить его страх. Медленно его лицо приобрело нормальный цвет. Потом он рассказал мне о себе много очень личного, что меня снова поразило. Казалось, он доверился мне. Я почувствовал, что между нами есть что-то общее. Абрасимов сначала был под сильным впечатлением. Его руки дрожали. Я чувствовал, как в его мозгу проносятся самые разные мысли.
      Мы выпили еще по чашке чаю. Я попросил дать мне возможность еще раз встретиться с ним на нейтральной и безопасной территории. Потом мы договорились сказать нашему посреднику, что мы со всем справились. Кроме него, никто здесь не знал о встрече. Я назначил русскому две встречи в Берлине и одну в Бад Фрайенвальде. В столице я, как и раньше в истории с прибором "свой-чужой", выбрал "Европа-Центр", в этот раз – место у больших водяных часов. Эта точка превосходно подходила для незаметных встреч, и я хорошо запомнил ее после истории с С55. Кроме того, ее было легко найти и удобно до нее добираться.
      То, что из этого рискованного зондажа разовьется дружба, продолжающаяся до сегодняшнего дня, давно вышедшая за все рамки служебного и официального, я тогда, конечно, не мог себе представить.
      Я оставил своему собеседнику только неделю для размышлений. Как это говорится? "Куй железо, пока горячо". Для второй – запасной – встречи я выбрал следующий день, то есть, среду, 6 мая 1992 года, тоже в 21.00. На случай, если обе встречи по каким-то причинам не состоятся, то была предусмотрена еще третья встреча в понедельник, 18 мая 1992 года, на вокзале в Бад Фрайенвальде. В конце беседы мы пожали друг другу руки. – Ну, тогда посмотрим, что из этого выйдет. Сказать можно все, что угодно. До следующей недели, – такими были его последние слова.
      Когда я через пять минут вышел из здания, русского джипа больше не было. На стоянке на автобане В 96, в нескольких километрах к югу от Нойбранденбурга, я снова встретился с Фредди. Он пронаблюдал за приездом и отъездом нашего объекта и не заметил ничего подозрительного. – Как все прошло? – кратко спросил он. – Думаю, очень хорошо. По моей оценке, он придет на следующую встречу.
      Потом мы вдвоем поехали назад. Мы шли через Нойштрелиц, порой по грунтовым дорогам, через Везендорф и Миров до Витштока. Там мы расстались.
      Фредди нужно было поехать в Берлин, чтобы упаковать свои вещи и наконец отправиться в долгожданный отпуск. Я же поспешил в Ганновер, где через день должна была состояться моя свадьба. Мы расстались с чувством некоторого удовлетворения. Теперь у нас появилась ясная перспектива дальнейшей работы. Возможно, мы уже очень скоро завербуем настоящего агента для разведки. Во мне было даже какое-то ощущение грусти, когда наши с Фредди пути разошлись по двум разным автострадам.
      Прошла неделя. Мое внутренне напряжение возросло невероятно. Когда я поехал в центр города. Герт еще успел пожелать мне удачи. Придет ли "Мюнхгаузен" на встречу в "Европа-Центр"? Я твердо на это рассчитывал. Для прикрытия я взял с собой еще одного коллегу. Он разместился на первом этаже внутреннего двора, в ресторане "Мёвенпик". Оттуда он мог видеть холл и большие водяные часы. Я уселся в баре в поле зрения этих гигантских часов. Он должен был подойти только через пятнадцать минут. Потому в душе я еще раз проиграл всю сцену. Первую встречу в Нойбранденбурге, прощальные слова.
      Через час мы уехали разочарованные. Единственной надеждой для нас оставалась запасная встреча на следующий день. Утром первым со мной встретился Ганс Дитхард. Американский коллега перехватил меня, как только я вошел в здание нашего филиала на Фёренвег, и больше от меня не отставал. – Вот и он, Норберт, самый редкий гость. Я слышал, у тебя что-то грандиозное наклевывается. Нужна тебе какая-то помощь? Может, помочь деньгами? Заходи потом в подвал, там все сможем обсудить. Может быть, тебе понадобятся сигареты или алкоголь для обмена. При этом он мне многозначительно подмигнул.
      Он точно знал, что я не поддерживаю контактов, для которых нужен был обменный материал. Кроме того, ни для кого уже не было тайной, что агентуристы 12 YA используют этот самый обменный материал в основном для личных нужд. Об этом я уже как-то упоминал. Американцы регулярно заманивали наших сотрудников в подвал, чтобы там выкачивать из них информацию для себя. Все это проходило довольно неуклюже, но достигало цели. Службе такие делишки наших заокеанских партнеров были хорошо известны, но, тем не менее, она их благожелательно терпела. Я не раз видел даже того или другого мюнхенского начальника, который во время посещения берлинского подразделения выходил из подвала с блоком "Мальборо" или с галлоном виски или и с тем и другим одновременно.
      Мой коллега и я снова поехали на Курфюрстендамм и заняли наши позиции в "Европа-Центре". Скажу кратко – и в этот раз ничего не произошло. Мои сомнения снова укрепились. Что же мы сделали неправильно? Может быть, я вел себя слишком дерзко или слишком самодовольно?
      Изрядно нервничая, я приехал в Буков и около полуночи зашел в наш любимый местный кабачок, "Мауэрблюмхен" ("Цветочек у стены") на нашей улице Рингслебенштрассе. Там уже сидели несколько моих коллег, которые, видимо, уже пару часов подряд выпивали там, радуясь жизни. Это сразу перевело мои мысли в другое русло. Со всех сторон сыпались шутки. Изрядно набравшись, команда около двух часов ночи покинула заведение.
      Самый короткий путь оттуда к нашему дому, около трехсот метров, мы преодолевали довольно долго. Некоторые фонарные столбы или тот или иной угол подверглись "орошению", что тоже требовало времени. Потом мы вдруг увидели служебную машину всеми нами так "уважаемого" коллеги Тегтмайера, того самого, который в Ганновере довел до нервного срыва Роланда Урбана из "Стэй-бихайнд". К моему стыду я должен сознаться, что и я время от времени принимал участие в ритуале, который опишу ниже.
      Внезапно мы все протрезвели. Один из группы воскликнул: – Классная машина! Другой ответил: – Это же "Опель", разве они надежные? Подключился следующий: – Нет, нет, я слышал, у них все время проблемы, особенно когда заводишь. А особенно шины у них не держат воздух. Кто-то заметил: – Мне кажется, Тегтмайер завтра не успеет вовремя приехать на работу. Следующий "друг" Тегтмайера: – Не буду спорить. В мгновение ока из всех шин выпустили воздух. Смеясь и хихикая, мы, очень довольные, скрылись в доме номер два. Этот "ритуал" я видел не один раз. Текст его был известен каждому из команды 12 YA, кто жил на Рингслебенштрассе.
      В этой связи я вспоминаю еще один вечер осенью 1992 года. Мы тогда тоже шли домой из "Мауэрблюмхен". Предвкушая веселье, мы заметили машину Тегтмайера. Он за это время уже привык оставлять ее на какой-то из боковых улочек. Но это ничего не меняло, потому что наша команда ее все равно находила. Но в этот раз, рассмотрев автомобиль повнимательнее, мы с сожалением заметили, что воздух из шин до нас успела уже выпустить какая-то другая команда. Один из коллег был очень расстроен: – Вот, испортили вечер. В следующий раз пойдем домой пораньше.
      В ожидании "Мюнхгаузена"
      На следующее утро я за совместным распитием кофе в нашей квартире сообщил Герту о состоянии дел в операции "Мюнхгаузен". Но он не разделял мой пессимизм. – Подожди, Норберт, он еще придет. В Вюнсдорфе творится черт знает что. Потому ему точно что-то помешало.
      Когда мы прибыли на Фёренвег, нас там уже ждала секретарша: – Марк Хэндридж и Ганс Дитхард хотят с вами поговорить. Они как раз в твоей комнате. Норберт.
      Мы вместе поднялись на верхний этаж. Там нас ожидали двое американских коллег в совершенно пустом бюро.
      Мебель там была древней и точно попала сюда из какой-то казармы. Многие стулья разваливались, потому посетители опирались на стулья и ли на подоконники. С провоцирующим взглядом и всезнающей ухмылкой Марк осматривал пустую комнату. Герт улыбнулся: – Все прекрасно убрано, Норберт, очень аккуратно! Мои поздравления! Картина, представшая перед американцами, была и впрямь странной. Если у всех остальных оперативников столы ломились от документов, то у меня не было видно ни клочка бумаги. Даже карандаш не лежал на столе. Все дверцы и ящики были открыты и совершенно пусты. Ни календаря на стене, ни блокнота, ничего. На обоих сотрудников РУМО это должно было подействовать как демонстрация открытого недоверия.
      Марк сразу взял инициативу на себя: – Мы собственно хотели просто узнать, как у тебя дела? Что с "Мюнхгаузеном"? Есть у тебя время сегодня в полдень? Мы приглашаем вас на обед. Там мы, может быть, сможем поговорить спокойней. Затем оба исчезли как призраки. – Сволочи, – сказал я Герту, – они нам вздохнуть не дают.
      Мы решили принять приглашение на обед, чтобы лучше оценить намерения американцев. Но эту проблему все равно следовало обязательно подробно обсудить с Центром. Партнеры слишком уж назойливо себя с нами вели.
      На обеде разговор шел ни о чем. Марк и Ганс явно старались не задавать конкретные вопросы. Зато они неоднократно предлагали деньги и прочую поддержку. За это время до них уже дошло, что мои действия по вербовке агентов открывают куда более широкую перспективу, чем просто сбор мусора подразделением 12 YA.
      Собственно, мы все хорошо относились друг к другу. Об американца были мне симпатичны. Но их чуть ли не прямое выколачивание информации и довольно наглые методы работы заставляли меня держать дистанцию. Возможно, партнеры даже догадывались, что здесь должно произойти. Но то, что "Мюнхгаузен" окажется одним из самых лучших источников БНД, в то время никто предугадать не мог.
      Понедельник 18 мая 1992 года был последним днем, когда еще можно было заполучить "Мюнхгаузена". Если он не приедет и в третий раз, то операция отменяется. Я в это и так обрабатывал еще много других перспективных "наводок". Если не он, то кто-то другой, прагматично размышлял я.
      В 18.00 я прибыл в Бад Фрайенвальде. "Мюнхгаузен" приехал за десять минут до назначенного времени. В этот майский день было удивительно жарко, потому мы стояли друг с другом на вокзале в рубашках с короткими рукавами. На площади перед вокзалом не было больше ни оного человека. Я решил справиться без команды прикрывающей "наружки". Если я, чтобы не застрять где-то в "пробке" приехал сюда прямо из Ганновера, не заезжая в Берлин, то мой коллега, которого я уже брал с собой в "Европа-Центр", прибыл из Берлина и фотографировал происходящее.
      "Мюнхгаузен" дружески улыбнулся, подойдя ко мне. Сначала он попросил прощения за обе сорвавшиеся встречи: – Главком назначил на эти дни важные заседания. Я был нужен ему буквально днем и ночью.
      Вокзал не очень подходил для конфиденциальных бесед, потому я предложил сменить место. У него не было возражений.
      Мы сели в мою машину и проехали по прекрасному ландшафту. Большой частью это была просто грунтовая дорога. Потому ехать приходилось медленно и осторожно. Благодаря этому у нас было время для разговора. Мой попутчик сначала схватился за свою сумку, лежавшую у него на коленях. Но потом он становился все спокойней и расслабленней. В этой обстановке, вдали от Вюнсдорфа, он чувствовал себя в безопасности. Когда перед Бралицем на нашу машину чуть не запрыгнул олень, мы, как только отошли от испуга, впервые рассмеялись.
      Ужин прошел в гармонии. Мы быстро договорились о принципиальных вопросах. Теперь нужно было обсудить множество разных деталей. Самым главным для меня было данное мной обещание позаботиться о безопасности "Мюнхгаузена" и всегда оставлять для него открытой возможность, в любой момент прервать контакт с нами, не называя причин. В отчете о вербовке, который я позже написал для БНД, было сказано так: "Основным мотивом являются финансовые соображения и забота о собственной семье. Цитата: "Ваши успехи сами говорят все о вашей системе"."
      Этот достаточно лаконично написанный рапорт появился лишь через несколько месяцев после первой встречи. За это время "Мюнхгаузен" предоставил нам множество первоклассных сведений и получил около десяти тысяч марок вознаграждения. Но до этого момента не было никакой, даже чисто формальной проверки нового источника. Важные детали его личности я и так не упоминал, чтобы на Фёренвег никто – особенно американцы – не мог докопаться до его настоящей фамилии. Это было хотя и некорректно, но – как показали дальнейшие события – вполне разумно. Даже преемник Гигля Таве посоветовал мне в одном из последующих разговоров стараться во всех разговорах скрывать любые данные, способные привести к раскрытию личности агентов и помощников.
      Я тогда не знал о существовании циркуляра 1/11/А с номером 80-38/45-27-01 от 22 апреля 1991 года. Его составил тогдашний начальник Первого отдела (агентурная разведка) Фолькер Фёртч, и он касался разведывательного использования граждан восточноевропейских государств и немцев в новых федеральных землях в качестве внутренних источников ("кротов"). Фёртч в нем приказывал, что прямая вербовка этих людей требует "моего предварительного согласия". В 1992-1993 годах, когда вместе с моим партнером Фредди мы завербовали полдюжины агентов из стран бывшего СССР, я об этом порядке не знал. Но и другие агентуристы нашего подразделения не были о нем проинформированы.
      Если бы мы действительно для каждой вербовки просили бы разрешения начальника отдела, то это оказалось бы ужасным нарушением правил безопасности. БНД при этом совершенно упустила из внимания, что данные о настоящей личности каждого потенциального агента еще перед самой вербовкой должны были проделать долгий бюрократический путь по Первому отделу. Ужас!
      В начале июня Фредди вернулся из отпуска. Мы начали планировать дальнейшую стратегию. Нам скоро стало ясно, что хорошие результаты "Мюнхгаузена" прикроют нам спину для дальнейших вербовок. У нас в поле зрения было уже довольно много интересующих нас людей. Потому было много работы.
      8 июня 1992 года я снова встретил "Мюнхгаузена". Мы остановились на том, что он мое предложение еще раз спокойно обдумает. В этот раз я надеялся на твердое согласие. У него были дела в гарнизоне близ Врицена, потому мы встретились неподалеку от этого городка. Мы просидели вместе целый вечер в ресторане местной гостиницы и очень оживленно побеседовали. За столиком в отдалении за нами наблюдал Фредди, чтобы получить серьезное представление о "Мюнхгаузене".
      Это был для меня счастливый день. "Мюнхгаузен" не только дал согласие, но даже принес с собой некоторые документы. Примерно после часа разговора он вытащил папку из портфеля. – Вот, возьми это, – сказал он твердым голосом, – но мне нужно будет ее вернуть. Может быть, ты сможешь ее скопировать. Перелистывая, я сразу заметил, что все документы обозначены грифом "совершенно секретно".
      "Мюнхгаузен" улыбнулся: – Я передаю тебе полный и самый актуальный список состава всех самолетов и вертолетов всей бывшей Советской армии, то есть не только тех, что дислоцируются в ГДР. Полное расписание – со всеми номерами, с номерами частей, в которые они включены и так алее.
      У меня не было слов. – Могу я с ним на некоторое время выйти? – спросил я его. – Если ты только не оставишь меня наедине со счетом, – был его остроумный ответ. Я спрятал папку в большой пластиковый пакет и вышел из кафе.
      На соседней улице Фредди уже сидел в своей машине и ждал. – Нам нужно перефотографировать это, – сказал я ему, держа пакет в воздухе. – Но мы не можем снимать в машине. Вспышки фотоаппарата могут заметить, – возразил Фредди. – Тогда в багажнике, – ухмыльнулся я. Неохотно он заполз в неудобный "кабинет". Несколько раз он передавал мне оттуда камеру, чтобы я зарядил в него новую пленку. Через пятнадцать минут все было сделано. Фредди простился со мной, пошутив на жутком франконском диалекте: – Когда я расскажу это дома в Аурихе, мне никто не поверит. – Зато твои внуки однажды будут тобой гордиться, – ответил я ему, уходя.
      Этот список произвел в Пуллахе эффект разорвавшейся бомбы. Никогда раньше не удавалось получить секретные документы такого уровня. Соответственно хорошим было настроение и на Фёренвег. Американцы прыгали от радости. Наш умный и образованный российский старший офицер не только знал пять иностранных языков, но обладал и фотографическим взглядом, потому регулярно снабжал нас сенсационными данными. "Мюнхгаузен" превращался в настоящего агента высшего класса.
      В июне последовало еще несколько встреч. Мы получили от него оригинальные документы, фотографии и звукозаписи. Особенно вожделенными были кассеты с записями. На них он надиктовывал содержание документов, которые он не мог получить другим путем. Таким образом, мы получили от "Мюнхгаузена" блестящий список совершенно секретных бумаг. Здесь был список всего российского военного руководства, "Кто есть кто" их генералитета.
      Уже тогда "Мюнхгаузен" предупреждал нас об опасности, исходящей от его земляков. КГБ, подчеркивал нам, очень активен и располагает важными источниками в БНД. Это его беспокоило. Он просил о максимальной осторожности во всем, что могло привести к его идентификации. Мы тогда предположили, что слух о "кротах" в БНД был умышленной дезинформацией КГБ с целью профилактически противодействовать своим утечкам. Но хорошо, мы записывали все сведения и собирали их, не предпринимая дальнейших действий.
      Все прошло так, как мы ожидали. Успешная вербовка источника "Мюнхгаузен" принесла нам большое признание. Теперь мы получили достаточно простора для игры, чтобы продолжить работу в этом направлении. Но все больше хлопот доставляли нам наши американские коллеги из "Совместного аналитического подразделения в Берлине" ("Combined Analysis Detachment Berlin", CAD-B), как они сами себя называли. То одна, то другая надиктованная "Мюнхгаузеном" кассета терялась в их подвале.
      "Лакмусовый тест" в Ганновере
      Я снова заметил, что американская сторона возвращает немецкой стороне на порядок меньше разведывательных донесений, чем получает от нас. В конце концов, у нас всегда оказывалось слишком мало материала для наших аналитиков в Мюнхене.
      Я предложил Фредди устроить так называемый пробный бросок, своего рода лакмусовый тест. Идея состояла в следующем. Сначала мы копируем какой-то один текст "Мюнхгаузена" и отдаем его кому-то на перевод. Потом этот перевод отправляем в Пуллах нашим аналитикам, а оригинал, как обычно, отдаем американцам. Только так мы сможем проверить, что делает РУМО с нашей информацией. Несколько смутил нас вопрос, кто сможет перевести текст с русского на немецкий, без угрозы для безопасности нашего агента. О Центре не могло быть и речи, потому что там готовый перевод можно было ждать целый год.
      Тут я вспомнил о Петере Пиларе, моем бывшем коллеге по службе почтового контроля в Ганновере, садоводе-любителе. Он тогда был там нашим переводчиком с русского и даже сегодня – после тридцати лет службы – продолжал работать в БНД. Ему я вполне мог доверить такую специфическую работу. Фредди предоставил мне право принимать решения. – Если ты уверен, что он не проболтается, то позвони ему и договорись о встрече.
      На следующий день мы поехали в Ганновер. Точно в 12.30 Петер Пилар стоял перед нами. Он меня сердечно обнял. После того, как я представил ему Фредди, мы пошли в городской парк. Петер хотел показать нам старое здание федеральной садоводческой выставки. Там мы сели на скамейку в парке, и я начал рассказывать о нашей хаотической ситуации в Берлине, об убожеском положении с информацией и о неравноправном партнерстве с американцами. В конце беседы он пообещал нам свою помощь, хотя еще не знал точно, что именно мы от него хотим.
      Мы показали ему совершенно секретную бумагу, переданную нам "Мюнхгаузеном". Пятнадцать страниц, о которых наш поставщик сказал, что в них речь идет о дальнейшем использовании тактического и стратегического ядерного оружия. Я передал документ Пилару и с любопытством спросил: – Тут, вроде бы. что-то говорится об ядерных ракетах. Это правда? Он перевернул первую страницу, и руки у него начали дрожать. – Откуда, черт побери, это у вас? Вы вообще знаете, что вы с собой таскаете? Петер вернул мне маленькую стопку бумаги с таким выражением, будто хотел немедленно избавиться от груза.
      Потом он встал и прошел пару шагов, оглянулся направо и налево. Затем продырявил нас взглядом. А потом сделал глубокий вдох. – Вы ведь не издеваетесь надо мной, или как? Этот документ прямо из Генерального штаба российского министерства обороны. В этих бумагах полно деталей, например, точные координаты дислокации, точные данные о частях и соединениях. Документ перечисляет дальнейшие планы оперативного использования этих видов оружия. Послушайте, эта штука бесценна. Вам часто такое попадается? Я сделаю для вас перевод. Но это должно остаться только между нами.
      Петер снова подошел поближе. Он взял фотокопии и подержал их в воздухе. В его голосе появились нотки заговорщика. – У вас есть такие вещи? Вы приторговываете домашним вареньем российской армии, а эти там внизу до сих пор не могут предоставить вам переводчика? Я переводчик. Знаете, какую работу мне дают? Я сейчас должен переводить нынешние цены на продукты во Владивостоке. Ну почему только я продался этой разваленной лавке? Ну почему?
      Петер снова засунул бумаги мне в руку. – Подождите здесь, я скоро закончу работу. Я не хочу брать на работу эти документы. Я вернусь через двадцать минут. Потом я поеду на свою дачу, а завтра утром вы получите полный перевод.
      Похоже, Петер был очень разочарован. Во всем, что он говорил, сквозило убеждение, что в нашей Службе мало что функционирует, собственно, работает только то, что ты можешь сделать сам под свою ответственность.
      После окончания рабочего дня Петер вернулся. За это время он уже успокоился и теперь извинялся за свой взрыв эмоций. На следующее утро, еще до начала работы, мы снова встретились. Петер все старательно перевел и напечатал. Мы пообещали друг другу хранить молчание и поддерживать контакт, на тот случай, если нам снова понадобится его помощь.
      Фредди с немецким текстом поехал прямо в Мюнхен. Там ему пришлось уладить еще одну проблему. Как известно, нам было запрещено поддерживать прямые контакты с Центром, особенно с аналитиками. До этого додумались "большеголовые" из Первого отдела. По нашему мнению, это никак не могло быть в интересах Третьего отдела (анализ и оценка), в данном случае реферата 33 Н. Потому я связался с одним бывшим коллегой из службы почтового контроля, который за это время перешел в мюнхенский аналитический отдел. Хорст Элькенбах был коренастым, темноволосым типом, с которым я познакомился на курсах для штабных офицеров Бундесвера в Зонтхофене, а потом снова встретил его в БНД. Для нашего плана он подходил великолепно. Ему я мог слепо довериться.
      Операция "Обходной маневр"
      Хорст ни на что не мог закрыть глаза и всегда прямо высказывал свое мнение. Он вполне осознавал, что такая позиция может вредить ему лично. Но он был критически настроенным, последовательным офицером, каких мало. Его тогдашний шеф реферата 33 Р очень высоко его ценил. Случайно оказалось так, что именно он был основным получателем нашей разведывательной информации. Потому мы вместе начали нашу операцию "Обходной маневр" ("Bypass"). После того, как я связался с Хорстом по телефону, он свел между собой Фредди и шефа военно-аналитического отдела.
      Так как мой партнер не имел разрешения на посещение Центра под своим псевдонимом Тойбнер, то он просто показал охране свое удостоверение, выписанное на его рабочий псевдоним "Франке". Элькенбах провел его в бюро своего шефа. Там уже собралась небольшая группа аналитиков. У них глаза вылезли на лоб от удивления, когда Фредди описал им ситуацию в нашем филиале и потерю информации, передаваемой нами американской стороне и не возвращающейся нам назад. Потом он выложил на стол перевод документов.
      Фредди потом так описал эту сцену: – Тишина, полная тишина. Один коллега первым нарушил молчание. – Это просто сногсшибательно, – сказал он. Потом листки пошли по рукам. Снова все замерло. – Бомба, – сказал потом один. – Точно бомба!
      Был понедельник, и мы стояли на железнодорожной станции Берлин-Ваннзее. Как всегда, Фредди приехал на поезде, а я его оттуда со станции забрал. По пути к машине он во всех подробностях описывал все, что пережил в Пуллахе в 33 Н. – Затем они сказали, что мы получим от них точную оценку каждого сообщения. Все прошло неформально благодаря твоему приятелю. А теперь нам нужно как можно скорее передать новую информацию американцам, чтобы поскорее получить ее от них в обработанном виде назад и узнать, что CAD-B из нее выбросил. Дружище, Норберт, в их глазах мы выглядим просто супер.
      Когда мы вернулись в филиал, Гассинг встретил меня довольно угрюмо. Третий отдел в Мюнхене уже успел отреагировать. – Реферат 33 Н пригасил вас в Мюнхен. Они там внизу, похоже, думают, что мы тут изнываем от скуки. Речь идет, вероятно, о постановке задач и о паре конкретных вопросов. Лучше всего, договоритесь о встрече с ними на начало следующей недели. Тогда я тоже буду там, мы сможем пойти вместе.
      Остаток недели мы занимались обработкой администраций Ведомства федерального имущества, чтобы завязать там соответствующие контакты. Поездку в Мюнхен мы назначили на воскресенье, потому что наш шеф собирался приехать туда только в понедельник во второй половине дня. Нельзя было дать ему возможность участвовать в беседах, чтобы он своей неумышленной болтливостью случайно не насторожил американцев.
      В понедельник мы уже рано утром явились в реферат 33 Н. Сначала мы узнали, что наше приглашение в аналитический отдел наткнулось на неодобрение начальника Первого отдела. Он якобы до последнего момента пытался через свой подотдел 12, которому подчинялся наш филиал в Берлине, помешать нашему приезду. Однако 33 Н удалось настоять на своем, сославшись на особые обстоятельства и на важность информации. Но это, указали наши противники, будет единственным исключением.
      Аналитики с гордостью показали нам свои результаты. Что касается текста документов, переведенных Петером Пиларом, то из них американцы передали нам лишь выдержки из текста и двенадцать отдельных сообщений среднего качества. А аналитики БНД сделали из этого текста целых 80 разведывательных донесений. Большую их часть оценили на "отлично".
      В качестве примечания: система оценок БНД делит источников по степени их надежности на шесть категорий, обозначая их буквами от A до F. "А" означает "абсолютно надежный". Качество донесений оценивается цифрами от 1 до 6. Как и в немецкой школе, оценка "1" и тут самая высшая. Итак, результат нашего теста был однозначен. Но чтобы быть уже совершенно уверенными, мы провели еще одну попытку. В этот раз мы использовали намного больше документов И тем не менее, конечный результат был катастрофическим. Через три месяца выяснилось, что на мелях кооперации с американской военной разведкой РУМО застряло от 70 до 80 процентов всей полученной нами информации, не говоря уже о потерях качества.
      После этого обработка информации команды Даннау-Тойбнер шла по четкой схеме. Материал по системе "обходного маневра" отправлялся аналитикам в Мюнхен. Большая его часть потом возвращалась к нам, чтобы мы смогли передать ее американским партнерам. Раньше, до того, как мы придумали этот маневр, в Мюнхене оценивалось лишь то, что возвращалось нам от американцев, и именно это вносилось в досье агента. Этого было порой совсем мало. Но и того, что поступало в Мюнхен таким путем, хватило для БНД, чтобы классифицировать нашего "Мюнхгаузена" как суперисточник.
      Итак, из источника "Мюнхгаузен" струилось множество информации, и все были довольны. Но это ничего не изменило в основной проблеме. Внутренний источник такого рода требовал инфраструктуры, чтобы работать четко и надежно. Нужно было создать пути получения информации и связи. В БНД на это обычно требуется несколько лет. Но у нас такого времени не было. Потому мы в очередной раз решили вести работу за закрытыми дверьми в наших "кельях" в жилом доме в Букове. То, что мы задумывали и планировали наши действия здесь, вдали от суматохи филиала на Фёренвег, себя полностью оправдывало. Наша работа в команде складывалась великолепно, а Фредди был в лучшей форме и потому, что его нервы снова успокоились, придя в норму. Он все еще, правда, ругал "шарашкину контору", но ко всему подходил теперь сдержанней, был очень надежным, трудолюбивым и прилежным.
      "Стэй-бихайнд" снова в деле
      Эту кажущуюся идиллию в конце лета 1992 года взорвало сообщение "Мюнхгаузена" о том, что в начале 1993 года его отправляют на родину. И вот теперь нам приходилось со скоростью ветра создавать целую структуру с курьерами, связниками, адресами прикрытия, телефонными номерами и всем прочим. Запрос в Пуллах в очередной раз не принес результата. Нам нужны были практические советы по подготовке источника такого большого порядка, по работе с нашим новым сотрудником, по обращению с ним. Один оперативник-ветеран шепнул нам: – Тут вам никто не поможет, у нас еще не было внутренних источников такого калибра.
      По дороге от вокзала Ваннзее к придорожному кафе Цизар у меня вдруг возникла идея, которую я тут же высказал Фредди. – У меня есть решение. Мы мобилизуем всех наших источников "Стэй-бихайнд" и сделаем из них агентурных помощников для "Мюнхи" и всех, кто последует за ним. Их всех завербовали на самой последней фазе существования "Стэй-бихайнд", потому со всей вероятностью их еще не успели "засветить".
      Я продолжал: Перед обычными агентурными помощниками у них есть определенные преимущества, потому что они даже прошли некоторое разведывательное обучение. Нам просто нужно посетить их всех и сообщить им новое задание – и вот у нас готова целая сеть поддержки для нашего источника. Кроме того, она сможет послужить, как минимум, и для еще трех внутренних источников.
      Фредди, как всегда, проявлял скепсис, но был не против попробовать. Он был убежден, что с окаменевшими структурами нашей Службы у нас все равно ничего не выйдет.
      Мы составили план, нарисовали круги и линии связи. Мы записали все, что нужно для ведения такого важного источника. Вскоре у нас уже была система на бумаге, которую можно было обсуждать и дорабатывать. Кроме того, мы сформулировали наш стратегический план.
      Следующим утром в здании филиала присутствовали почти все. Все подразделение стояло в коридоре и даже позволило себе, на глазах начальства, опрокинуть по стаканчику. Был какой-то повод для праздника. Я прошел через толпу и в очень формальном тоне попросил у Гассинга назначить мне время для встречи. Доброжелательно он предложил мне зайти к нему в 13.00. Шеф был в прекрасном настроении. Он наслаждался окружавшим его почетом, купался в лучах славы.
      С определенным напряжением, потому что мы не знали, как он отреагирует на наши предложения, мы вошли в кабинет Гассинга. На его столе лежало несколько маленьких коробочек. Он как распаковал пару новых моделек автомобилей. Стеклянная дверь его трюмо, в котором стояли модели старинных машин, была открыта. Гассинг сидел за письменным столом и обеими руками держал воздухе синюю машинку. Затем последовал самый комичный диалог, который мне доводилось слышать в моей жизни.
      – Здравствуйте, шеф, мы явились, как напуганные! – попробовал я с самого начала оживить разговор.
      – Заходите и присаживайтесь. Ну, разве это не драгоценность, достойная копирования?
      – У нас есть концепция для "Мюнхгаузена", чтобы вести его в будущем, – выдал я мой заранее заготовленный текст.
      – Да, интересно. Посмотрите-ка, "Дюзенберг" 1933 года. Гениально, правда?
      – Мы думали, что, может быть, стоит активировать наши старые источники "Стэй-бихайнд" в качестве агентурных помощников…
      – А теперь посмотрите сюда, у него независимая подвеска. Старик нажимал то на один, то на другой уголок машинки, отпускал его, и она покачивалась. Я сидел прямо у стеклянной дверцы трюмо, а Фредди уселся на кожаном кресле. Я пожал плечами в его сторону. Фредди ответил мне жестом, который меня подстегнул.
      – Итак, господин Гассинг, это было бы идеальным, подумали мы. Мы можем легко и быстро снова задействовать этих людей. Я думаю, большинство из них будет…
      Он снова меня прервал: – Посмотрите сюда, даже рулевые тяги работают. Он покрутил руль "Дюзенберга".
      Когда Фредди заметил, что я начинаю закипать, он еще подлил масла в огонь своим веселым замечанием: – Черт побери, классная тачка. Я показал на шефа и промямлил в сторону Фредди: – Он радуется тому, что колеса крутятся. – Да, – ответил тот с огромной заинтересованностью, – это просто фантастика. Колеса ведь должны двигаться, не так ли, господин Гассинг? Если бы они не крутились, это не было бы хорошей моделью! – добавил он тоном мудреца. Я чувствовал себя так, будто надо мной издеваются уже они оба. – Так что вы думаете об этом? Это же было бы идеальным решением – снова ввести в дело "Стэй-бихайнд", верно?
      Наконец, последовала заметная реакция Гассинга: – Да, да, так и делайте. Посмотрите-ка лучше сюда. Капот открывается, и весь двигатель точно как на настоящем. Я могу и вам достать. Ниже розничной цены, само собой разумеется. Потом он еще минутку поразмышлял и тут же принял решение: – Но еще получите благословение у Розиполя.
      Мы уже уходили, когда Фредди еще раз повернулся и, с трудом сдерживая наглую ухмылку, спросил: – А шины тут цельные или пневматические? Я сильно стукнул его по ребрам и подтолкнул к двери. Тут я услышал голос Гассинга: – Шины? Не знаю, надо посмотреть. Зато вот тут, крышка багажника…
      Ну, наконец, все закончилось. Мы закрыли за собой дверь. Фредди давился от смеха. Мы быстро пронеслись через приемную и фойе. Стоило нам взглянуть на Фёренвег, как из нас вырвалось нечто вроде крика первобытного человека. Такого спектакля мы еще никогда не видели.
      Я тут же позвонил Розиполю из отдела безопасности. Он отвечал за разрешение на использование источников или агентурных помощников. Так как в берлинском филиале ни в чем не было установленного порядка, он несколько разнервничался, когда ему позвонили из 12 YA. Его реакция была симптоматичной: – Если вы действительно этого хотите, и если ваш шеф это одобрил, то пусть так и будет. Пришлите мне их псевдонимы. Я активирую их всех. Папу Римского даже, если захотите.
      Вот потому мы с наилучшими намерениями и из самых лучших побуждений активировали нашу сеть источников "Стэй-бихайнд".
      Лишь много лет спустя я узнал, что вся команда давно была известна государственной безопасности ГДР. Следует предположить, что и КГБ располагал такой информацией. И когда мы попросили разрешение на новое использование этих людей, в БНД тоже уже знали, что они все давно выданы противнику. Мне до сих пор непонятно, почему этот факт так и не был известен людям, принимающим решения. В результате этого начальники в Пуллахе позволили нам использовать агентурных помощников, которые были известны противнику. О риске, которому подвергались при этом наши агенты, я тогда не мог и подумать.
      Уроки тайнописи
      "Профессионалы" из Пуллаха приготовили для нас еще один фокус, представлявший собой немалый риск для безопасности нашего источника. Чтобы "Мюнхгаузен" и после своего возвращения домой мог поддерживать с нами связь, его нужно было соответственно подготовить и обучить так называемому "методу Г", т. е. тайнописи (от Geheimschriftverfahren. G-Verfahren). Для этого мы снова поехали в Пуллах, в реферат 63 ВС. При приветствии у меня вырвалась фраза: – Ага, значит это здесь занимаются шулерством, фальшивками и обманом. Любезный господин с несколько провоцирующими нарукавниками обладал чувством юмора. Он покачал головой и заметил: – Нет, нет, господа. мы здесь не делаем фальшивок. Мы только сопереживаем. Другие изготавливают фальшивые деньги или документы. А мы нет! Мы сопереживаем.
      Затем нас очень быстро проинструктировали в использовании метода тайнописи СР 430-0. Определенное химическое вещество, спрятанное в бутылочке от лосьона после бритья, могло сделать написанное невидимыми чернилами снова видимым. Для этого в жидкость нужно окунуть ватную палочку и смочить бумагу с невидимым текстом. Другой метод тайнописи был сложнее и требовал тренировки. Сначала источник писал на листе бумаги вполне безобидное письмо. Потом на написанное клали сверху лист специальной бумаги, на котором писали уже секретное послание. По принципу работы это было похоже на обычную копирку, но только выдавленный текст нельзя было заметить без специального вспомогательного средства.
      Вооружившись нашим СР 430-0, мы с гордостью вернулись в Берлин. Мы начали учить наш источник "Мюнхгаузен". В тихом местечке за городом мы все время тренировали его пользоваться тайнописью. Когда "Мюнхгаузен" вернется в Россию, у него будет все, что нужно хорошему агенту. У него будет линия связи, линия управления, немного наличных денег и различные возможности для установления контактов и поддержания связи.
      К сожалению, мы не знали, что у нашего метода тайнописи был небольшой недостаток. Его, как говорится, давно "засветили". То есть, он был известен противнику уже много лет.
      Если наш человек у себя на родине попал бы под подозрение контрразведки, то преемники КГБ с легкостью бы расшифровали его почту и доказали бы, что "Мюнхгаузен" работает на нашу разведку.
      Я узнал об этой опасной возможности от одного старого сотрудника БНД, конфиденциально просветившего меня. К этому времени к нам поступило уже четыре письма, написанных "Мюнхгаузеном" "методом Г". От нас он тоже получил несколько инструкций. Примерно через год мы было потребовали ответа от пуллахцев. Те ответили нам односложно: – У нас было указание поступать именно так.
      Кто отдал такое указание, мы так и не смогли узнать. Но понятно, что это не был гардеробщик или охранник.
      На одном из последних вечеров, перед тем как "Мюнхгаузен" уехал домой, мы встретились с ним, чтобы временно попрощаться. Отношения между нами тремя к этому времени стали по-настоящему дружескими и сердечными. Потому это расставание было действительно горьким. Когда наш русский друг уехал на такси в направлении Вюнсдорфа, Фредди с серьезным взглядом обратился ко мне: – И ты думаешь, мы сделали все правильно? Или ты тоже беспокоишься? Скажи, мы справимся с этим? Со всей этой ответственностью, которую мы на себя взвалили?
      – Да, Фредди, это верно! Но мы справимся. Мы точно справимся! Мой ответ был тихим. Был ли он убедительным, я не знаю.
      Через несколько недель мы передали БНД первые документы уже не из ЗГВ, а из самой России. В Пуллахе они вызвали настоящий восторг. К примеру, БНД получила документацию на новую систему вооружения "Буратино".
      "Мюнхгаузен" быстро становился одним из важнейших высокопоставленных агентов немецкой внешней разведки, постоянно поставлявшим первоклассный материал.
      "Уленшпигель"
      Когда мы в начале 1993 года ехали в направлении Нойбранденбурга, был морозный зимний день. Мы уже с полгода "объедали траву" вокруг администраций Ведомства федерального имущества, собирая "наводки" на русских, знающих немецкий язык.
      Мы снова активировали все наши бывшие источники "Стэй-бихайнд", что очень обрадовало их, "осиротевших". Большинство встреч с "подпольщиками" проходило на уик-энд по вечерам, дополнительная нагрузка на нас. Как бы между прочим, мы получили разрешение на доступ на все земельные участки ЗГВ, которые в ближайшее время передавались в собственность немецкого государства. Теперь у 12 YA появилась возможность сразу же после вывода частей ЗГВ первыми законно проникать на оставленные военными территории.
      Что было еще нового? Герт и Удо уже полгода наслаждались жизнью довольных всем пенсионеров. Служебный джип мы внутри фирмы при случае обменяли на новый "Опель-Вектру". В результате этого обмена у нас утихли боли в спине от постоянного сидения в машине, потому что за девять месяцев мы наездили не меньше ста тысяч километров. Наш счастливый случай "Мюнхгаузен" работал, как часы. Но мы хотели иметь больше агентов такого уровня.
      Вот потому мы снова катили через Ораниенбург по автобану В 96 в северном направлении. Через одного посредника мы установили контакт с одним русским генералом, прекрасно говорившим по-немецки. Под "легендой" торговцев подержанными машинами мы хотели встретиться с ним лично.
      Ровно в 19.00 он должен был подойти к двум заранее оговоренным телефонным будкам. Термометр показывал восемь градусов мороза, когда мы припарковали машину. Мы оставили ее за павильоном автобусной остановки, на половине пути между автобаном и Рыночной площадью. Оттуда мы могли видеть обе телефонные будки и вход в расположенную напротив гостиницу "Цур Пост" ("У почты"). Оставалось подождать еще двадцать минут.
      Мы хотели зайти с ним в гостиницу, потому что там в то время был пожалуй единственный приемлемый ресторан в городке. План работы мы уже обсудили. Не решили только, кто из нас будет устанавливать первый контакт. Было понятно, что один должен подойти к русскому и заговорить с ним, а другой в это время должен будет следить за происходящим вокруг для обеспечения безопасности встречи. Когда я выключил мотор, Фредди глубоко вздохнул: – Ну, и кто в этот раз пойдет на холод? Я пожал плечами: – Бросим жребий. Будем тянуть спички.
      Фредди знал об этом ритуале и вовсе ему не обрадовался. Он дал мне коробок спичек. Я как всегда взял две из них и отломал от одной кусочек со словами: "Кто вытащит короткую, тот и идет". Потом я зажал обе спички между большим и указательным пальцами, чтобы видны были только головки. Затем другой рукой я вытащил короткую спичку и дал ее Фредди. Тот взял обломок, как привычно, вертикально между большим и указательным пальцами, поднял его до уровня глаз и промямлил: – Ну да… По меньшей мере, честно!
      Он надел свой тонкий серый плащ, взял пластиковый пакет и уже хотел было уходить, когда я опустил стекло и дал ему еще один добрый совет: – Вот, возьми, положи что-то в пакет, а то видно, что он пустой. При этом я сунул ему блок сигарет "Мальборо" из запасов наших американских друзей. Фредди трясся от холода и тихо промямлил что-то насчет "чертова мороза". – Я думаю, так нормально, – был мой ответ. Я включил печку еще сильнее и поднял стекло. Немного сутулый, он, куря и дрожа от холода, примерно час простоял у стены дома между двумя телефонными будками. Потом какой-то человек подошел к нему. Перебросившись парой слов, они перешли улицу и исчезли в отеле.
      Снаружи было спокойно, можно сказать, тихо как на кладбище. Ни машин на улице, ни пешеходов на тротуаре. Только несколько человек ждало автобуса на остановке. Как только автобус их увез, все вокруг стало напоминать город призраков. Через двадцать минут после того, как Фредди с этим высоким темноволосым человеком скрылись в гостинице, я последовал за ними.
      Внутренняя обстановка была более чем скромной. Она обладала всеми прелестями восточногерманской заводской столовой. Стулья из стальных трубок, несомненно, повидали уже немало на своем веку. Свисающая с потолка люстра никак не вписывалась в общий антураж ресторана, зато сделала бы честь любому дому в стиле модерн. Сзади справа сидели четверо рабочих, судя по их разговору, приехавших с Запада. Они прибыли сюда для ремонта какой-то телефонной станции. В самом дальнем левом углу сидел Фредди с нашим генералом. Они заказали две большие рюмки водки. По мимике двоих я мог догадаться, что там что-то уже произошло. Я уселся у стойки бара, чтобы немного понаблюдать за ними.
      Мы в наших вербовочных турах привыкли не затягивать процесс. На профессиональном жаргоне это называется "холодным подходом". В нашем случае это означало следующее. Один из нас подходил к интересующему нас лицу под прикрытием "легенды". Обычно мы рассказывали, что подыскиваем в интересах некоей группы инвесторов земельные участки, подходящие для полей для гольфа. Этим мы не только объясняли, что мы делаем вдали от твердых дорог, но и необходимость фотографирования. Люди, имеющие контакты с инвесторами, то есть, с богатыми людьми, интересуются также и другими сделками. В любом случае, мы располагали соответствующими связями. Так, во всяком случае, в грубых чертах выглядела наша "легенда". Тонкая ее подгонка требовала много времени и любви к деталям каждой отдельно взятой ситуации. Уже при первой беседе мы быстро понимали, подходит для нас данное лицо или нет. Большинство этих людей хотели торговать машинами, мебелью, домашней техникой и так далее. Русские, не знающие немецкого языка, просили своих друзей и знакомых-"полиглотов" помочь им при покупке того или иного товара.
      Шоковая терапия при вербовочном подходе
      Умелые посредники на этом зарабатывали свои комиссионные. Чем выше было их звание и положение, тем выгоднее заказы и больше доля финансового участия. Если разговор принимал положительное направление, мы со временем доходили и до продажи информации. Мы делали вид, что среди наших широкомасштабных связей были и контакты с теми, кто мог бы такую информацию купить.
      Если человек реагировал с любопытством или с интересом, то мы организовывали с ним следующую встречу. Если он не подходил нам, боялся или сразу отказывался, то мы быстро свертывали разговор. Таким образом, мы встречались с большинством офицеров Западной группы только один или два раза. С большей частью "наводок" нам вообще после первой встречи нечего было больше делать. Мюнхенский Центр проявлял очень умеренный интерес, потому что никто из них не хотел утруждать себя многонедельными поездками по "дикому Востоку". Поэтому нам не оставалось ничего другого, как самим отделять зерна от плевел.
      В этом стиле мы до весны 1993 года провели уже около тридцати "отдельных бесед". Я и в этот раз, исходя из нашего опыта, был уверен, что Фредди уже выпустил кошку из мешка. Вопрос о вероятной сделке с информацией определенно уже успел прозвучать. Это было видно по тому, что здоровяк побледнел и дрожал. Он опрокинул уже третью двойную порцию водки. Мужчина скрестил руки за головой и оперся локтями на стол. Чуть ли не упершись лицом в столешницу, он тупо смотрел вниз. Фредди умиротворяюще жестикулировал, казалось, он говорил ему какие-то успокаивающие слова. Ну да, думал я, вот еще одного ударило молнией. Я быстро выпил свой бокал пива и вышел из ресторана.
      Русский оказался между двух огней. Потому его ситуация была типичной. Если он сообщит о случившемся своему начальству, то его ожидает много неприятностей и необходимость ответить на очень неприятные вопросы. Уже сам контакт с незнакомцем, к тому же с Запада, был ему запрещен. А при этом он ведь еще ничего не сделал. Если он "наябедничает", то его дела "накроются" навсегда. С другой стороны было предложение быстрым и необычным путем заработать денег. Эта запутанная и неприятная ситуация сразу угнетала многих, лишая почвы под ногами. Именно это и происходило с ZP12YA 000100393, как мы уже обозначили этого человека.
      Выйдя наружу, я не пошел прямо к машине, а прошелся разок вокруг церкви на Рыночной площади. Издалека я мог видеть, как Фредди и его новый подопечный вышли из ресторана. Русский двинулся вперед. Фредди стоял в павильоне автобусной остановки и курил. Через пятнадцать минут мы уже снова были на колесах. Я сидел за рулем, а Фредди рассказывал. – Производит хорошее впечатление, этот человек. Но сразу остолбенел, как только я ему сказал, как он может заработать больше всего денег.
      – Он придет еще раз, или это все? – Придет! Точно придет! Что из этого получится, я пока сказать не могу. Он очень умный тип. Поживем, увидим.
      Фредди проявлял заметную уверенность. -Ты же всегда был скептиком? Откуда такой оптимизм? – не отставал я. Он полез в карман пиджака и вытащил листок из блокнота. Им он помахал перед моим носом. – Вот почему! Его служебный номер телефона и домашний контактный адрес в Нойштрелице, через который его всегда можно найти по выходным. Разве так поступает человек, который никогда больше не собирается прийти?
      Мой пульс участился. – Дружище, Фредди! Он же генерал. У него фантастические возможности доступа! Парень, если только это получится!
      В автомагнитоле торчала кассета, которую там оставил один наш коллега. Там пел дуэт Ганса Альберса и Хайнца Рюманна: "Кто за печкою сидит и не использует время, тот экономит свои силы, но не достигнет ничего…" Мы в машине громкими голосами пели эту песню вместе с ними.
      Этим вечером мы поселились в отеле "Золотая звезда". Серое, непримечательное здание со скромными, но чистыми номерами. Гостиница находилась в центре и у нее была маленькая автостоянка, которая как раз устраивала наши потребности. Гостиница фасадом была включена в строй домов, выходящих фасадом на улицу, между которыми был только узкий проезд во внутренний двор. Там было несколько мест для стоянки и четыре гаража. Двустворчатая деревянная дверь со стороны улицы на ночь запиралась.
      Мы регулярно пользовались этим отелем все следующие месяцы. Стоило нам лишь поставить нашу служебную машину в гараже во внутреннем дворе, как мы буквально пропадали из поля зрения. Кроме того, в доме был черный ход, который никто не мог увидеть со стороны улицы. Еще номера там были недорогими, что нас очень устраивало. Много ночей мы постоянно фотографировали там русские секретные документы, которые днем обязаны были вернуться в свой родной сейф.
      В тот вечер мы, стало быть, впервые устроились в нашем жилище в Райнсберге. Мы были благодарны повару гостиницы, симпатичному господину пятидесяти лет, который в такой поздний час приготовил нам ужин. На следующее утро мы отправились на рекогносцировочную прогулку. Мы прошлись по парку замка Райнсберг. Когда-то дивное строение производило в те дни тягостное впечатление заброшенного. Первые реставраторы уже установили несколько небольших лесов, но оптимизма все это еще не внушало.
      На следующий день мы поехали в сторону Варентина. Этот городок лежит в двух километрах к западу от Райнсберга. Только там было место, где работал наш новый мобильный телефон. В те дни Райнсберг и его окрестности были в этом отношении полной "радиодырой". Чуть-чуть не доезжая до Варентина, от прямой как линейка дороги был съезд на юго-запад. На картах он обозначен номером К 6812. Оттуда нужно было на пару метров подняться вверх по горе, и наша радиосвязь заработала. Потом выяснилось, что это место на самом деле было единственным в радиусе десяти километров, где функционировала мобильная связь. Мы часто пользовались этим в 1993 и 1994 годах.
      Разговор в этот день был довольно монотонный. – Я хочу только сообщить, что у нас все идет по плану. Мы проводим хорошие сделки и собираемся прибыть в бюро в следующий понедельник. У аппарата была секретарша нашего подразделения. Старик снова был в Мюнхене. – Он там на шоу, – сказала она и пожелала нам удачи. – Да, Фредди, громко заметил я, – никто за нами в Берлине не скучает. И если мы тут утонем и исчезнем навсегда, ни одна свинья этого не заметит.
      Вербовка в лоб в многоэтажке
      После сеанса связи мы медленно поехали назад и, вывернув на автобан, снова через Варентин двинулись на север. На дорожном указателе было написано "Цехлинер Хютте". Через три километра после нее, был съезд на запад. Он заканчивался большой автостоянкой у отеля, прямо на озере Райнсбергер Зее. "Отель у озера" был десятиэтажным бетонным блоком, напоминавшем многоэтажные жилые дома восточноберлинского района Марцан. – Тут и там, видать, трудился один и тот же архитектор, – глубокомысленно заметил Фредди. Между озером и главным зданием отеля было еще плоское строение, застекленное вплоть до самой воды. Там разместились не только пара магазинчиков, но еще бистро, ресторан, бюро регистрации отеля, а в подвальном этаже даже дискотека.
      За этими главными строениями находились еще несколько жилых многоэтажек и теплоэлектростанция, снабжавшая электричеством весь комплекс. И именно тут этим вечером мы собирались завербовать нашего нового агента. Место мы подобрали и обследовали еще несколько недель назад. Так как мы всегда ездили только вдвоем, то наблюдение за встречей нам доставляло порой немалые хлопоты. Именно при первых контактах особенно важно "остаться чистым", как мы это называли. Эта местность показалась нам подходящей. Был только один въезд, при том хорошо просматриваемый. Если интересующее нас лицо притащит за собой "хвост", то в таком окружении мы определим это лучше. чем где бы то ни было. Многоэтажка там, и многоэтажка тут.
      В 18.00 мы заняли наши позиции. Наш собеседник должен был прийти через час. В фойе было многолюдно, а в ресторане почти никого. Я так припрятал нашу машину среди других автомобилей, что мог наблюдать и за въездом на стоянку и за входом в отель. Когда и в 19.45 ничего не произошло, я пошел в бистро и выпил там чашку кофе. Фредди, сидевший в фойе, делал вид, что читает газету. Он вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами и снова вышел на улицу, чтобы дать ему понять, что нужно еще подождать. Несколько расстроенный я опять залез в машину.
      В 20.00 вокруг отеля не было никакого движения. Я видел, как Фредди в своем темно-коричневом льняном пиджаке бродил туда-сюда по холлу. Внезапно со стороны Райнсберга на съезд к отелю повернула легковушка. Это было такси, которое проехало мимо меня и остановилось у парадной лестницы гостиницы. Только когда пассажир поднялся по ней, я смог его хорошо разглядеть. Да, это было он – человек, которого я видел вчера вечером. Он действительно пришел. Я глубоко вздохнул.
      Примерно через четверть часа я вышел из машины и двинулся в ресторан. В большом помещении сидело очень немного людей. Я выбрал отдельный столик у окна и заказал себе что-то перекусить. Глядя на залитое полной луной озеро Райнсбергер Зее, я ожидал сигнала от моего партнера. Фредди не заставил долго себя ждать. С дружеской миной он подошел и уселся рядом. – Да, господин доктор, теперь твоя очередь, – сказал он с уверенностью победителя.
      Вместе мы спустились в подвальный этаж, остановившись прямо у мигающей красными и синими огнями дискотеки. В темном углу сидел наш человек за маленьким квадратным столом. – Добрый вечер, я очень рад познакомиться с вами. – приветствовал я его наиграно небрежным тоном. – Я тоже очень рад, – ответил он. Но ответ прозвучал вовсе не без акцента, как я полагал было. Наш гость говорил на явном саксонском диалекте!
      – Простите, но я немного удивлен, я ведь ожидал здесь встретить гражданина России, – попытался я ему польстить. Он улыбнулся. – Вы хотите взглянуть на мой паспорт? Я просто немного научился говорить именно на этом диалекте. Но если я постараюсь, то вполне смогу общаться и на литературном немецком языке. – Ну, это для нас не проблема, – пошутил я в свою очередь и подсел к нему. Окинув взглядом помещение, я заметил, что в нем мы были совсем одни. Только молодая официантка стояла у бара и протирала бокалы.
      Он мне сразу показался симпатичным. Нервничая, он вертел свой бокал пива. В глазах Фредди я прочитал, что он думает: "Ну, теперь я сгораю от нетерпения, как ты это устроишь". Я буквально почувствовал, как он в душе откинулся назад, расслабившись. Итак, моя очередь. Я начал с обычных аргументов. – Мой партнер вам уже объяснил, что у нас есть интересная возможность заплатить за хорошую информацию хорошие деньги. Но я хочу быть с вами полностью честным. Мы не торговцы информацией. Мы из Федеральной разведывательной службы. Я не хочу вам лгать. Если уж мы с вами договоримся, то вы имеете право знать, что вы будете в хороших руках. А если вы не захотите иметь с нами дело, то и это не создаст для вас никаких трудностей. На каждый отказ мы получаем два новых согласия. И я гарантирую вам, что в случае отказа никто об этом нашем разговоре никогда не узнает. Если вы скажете "нет", то мы выпьем вместе по бокалу пива и сразу забудем обо всем. Даже мое руководство не знает об этой нашей встрече и в случае вашего отказа не узнает о ней никогда.
      Он прислонился к ковру, висевшему на стене, и издал глухой звук, прозвучавший вроде как: "Угаааа!". Потом он округлил и вытянул губы и выпустил через них воздух. Фредди понял, что ситуация обострилась и тут же попытался снять напряжение: – За этот ужас я закажу нам одним еще по пиву! Русский взглянул на него, слегка склонил голову набок, кивнул, поднял плечи и добавил: – И еще водку! Если можно! Прошу вас! Потом я начал рассказывать ему о наших возможностях, о безопасности, о деньгах и так далее.
      Было ли это сделано профессионально? Очень сомнительно. Но о том, что в нашем ремесле профессионально, а что нет, до сих пор идут споры. Сегодня я знаю, то этот неуклюжий метод, как минимум, в этом конкретном случае был единственным шансом. Много лет спустя наш человек, которого с того дня мы называли "Уленшпигелем" рассказал о своих первых впечатлениях. Его как громом ударило. Сначала приглашение одного торговца информацией на совместную встречу. Тут уже было от чего забеспокоиться. Он за ночь до того глаз сомкнуть не мог. А потом этот высокомерный франт так прямо и заявляет ему, что он, мол, работник БНД.
      – Я думал, что так никто не делает. Все должно было происходить тоньше, изысканней. Этот тип, казалось, никогда не читал даже книжек о шпионах. Уселся и просто сказал: -Я твой ведущий офицер, а ты мой шпион! А с другой стороны: если бы я лишь позже заметил, куда это все идет, то я тихонько бы скрылся. Только из-за этого глуповатого нахальства я сказал тогда "да". А дома я посмотрел на твое выступление немного другими глазами. Я подумал – этот будет поступать так, как сам хочет. Но зато он был удивительно честен со мной. Я думаю, на самом деле это и был единственный путь, чтобы заполучить меня.
      "Уленшпигель" медленно успокоился. Когда он впитал в себя мой поток слов, то пришла его очередь. Довольно медленно рассказал он о своей деятельности в армии, о планах на будущее, о своей семье. За вечер он достаточно оттаял и в конце был уже вполне разговорчив. Мы договорились с ним встретиться еще раз через четыре дня. Так у него еще было время подумать. Даже в случае, если он откажется, он заверил нас, что не сделает это без объяснений. Эта его фраза вселила в нас надежду, что он скорее согласится, чем откажется.
      Когда мы в 23.30 сидели в "Золотой звезде" у семьи Лусега, там было полно народу. Пара рыбаков с озера Гринерикзее как раз обмывали свой улов. Разговоры о сетях, крючках, поплавках и нынешней популяции окуня заставили нас быстро уйти. Так было и лучше. Не нужно все топить в многословии, лучше сохранять внутренний оптимизм.
      Через 48 часов началась подготовка к следующей встрече с "Уленшпигелем". В воскресенье, в 12.00 генерал должен был стоять у обелиска напротив Райнсбергского замка. Так как нельзя было исключать, что он придет с "сопровождением", мы не хотели попасть впросак. У нас был один неписаный закон – не попадаться в ловушку. В любом случае, наше честолюбие тоже заставляло нас проводить встречи с максимальной безопасностью.
      В субботу поздно вечером мы сидели в скучном кабачке "Золотой якорь". Мы обсудили все, оценили любые возможности, прошли всеми путями. Теперь как раз пришло время снова поговорить о смысле и бессмысленности нашей жизни и пофилософствовать о значении нашей работы. Мы думали о людях, которыми занимались, и в этом смысле все было для нас в порядке. Мы считали себя убежденными, уверенными в себе и полными рвения к работе.
      Но стоило разговору коснуться неповоротливого аппарата БНД, хаоса ее управления и отсутствия концепции в работе Службы, как нам ничего другого не оставалось, как помолчать и задуматься. Такой контрастный душ чувств нам приходилось переживать в следующие годы еще не один раз. Мы все время жили с чувством, что кто-то в Центре умышленно отказывает нам в заслуженной заботе. Нас оставили совершенно наедине с нашими проблемами.
      Операторы Первого отдела смеялись над нашими "эскападами", в то время как аналитики Третьего отдела нас воодушевляли и стимулировали. Беспомощный берлинский филиал благожелательно следил за нашими выездами на ловлю агентов, а американские партнеры смотрели на нас с завистью. И, тем не менее, все нас каким-то образом обхаживали. Но рассчитывать мы с уверенностью могли только на самих себя. Жажда охоты гнала нас вперед, как и мысль, что надо воспользоваться историческим шансом. И конечно, тот факт, что мы во всем могли положиться друг на друга. Этим мы гордились.
      В воскресенье в полдень мы ждали "Уленшпигеля". Из моего гостиничного номера я мог наблюдать за всей улицей и видеть сам обелиск. Мы не выходили наружу. Фредди установил фотоаппарат с телеобъективом. Мы были недоверчивы, потому хотели следить за всем очень внимательно. В этот раз будущему источнику пришлось самому нас ждать. Нам хотелось удостовериться, нет ли в районе обелиска каких-либо необычных изменений. Пока "Уленшпигель" пришел, опять, как и в прошлый раз, прошел целый час. Он приехал на такси прямо к обелиску. Там он стоял с пластиковым пакетом и ждал.
      Когда мы удостоверились, что он пришел один, я вышел к нему, чтобы поздороваться. Мы пошли в близлежащее кафе "Немецкий дом". Все шло лучше, чем мы ожидали. В прошлый раз мы попросили нового агента принести уже на следующую встречу по возможности какой-то материал, но не рассчитывали на это. А тут в его пакете было восемьдесят страниц секретных документов. Удачное начало.
      Ежедневный стресс на Фёренвег
      На следующий день в берлинском филиале нас ожидал холодный душ. Гассинга не было. Он провел выходные в Баварии и хотел воспользоваться понедельником для визита в Пуллах. Но в бюро нас поджидал его новый заместитель: Темпо! Несколько месяцев после того, как Герт ушел на пенсию, мюнхенцы подыскивали ему замену. В каком досье БНД наткнулась на имя Темпо, мне до сих пор непонятно.
      Приблизительно пятидесятилетний "настоящий руководитель подразделения" (так он сам себя титуловал) аккуратно зачесывал жиденькие светлые волосы. Его лицо отличалось двумя особыми приметами. Первой были тяжелые мешки под глазами с черной каймой. Другой – искусно завитые усы, из-за которых коллеги прозвали его "Шнауцером". Он говорил с баварским акцентом, вернее, пытался. Родился и вырос он где-то в Рурском бассейне. В любом случае, когда он говорил, складывалось впечатление, что примерно так пытался бы телеведущий Йохен Буссе имитировать голос футбольного тренера Франца Беккенбауэра.
      Его личная секретарша, которая прибыла в филиал на пару недель раньше, чтобы заниматься организацией работы с оперативными досье, одной фразой прояснила все вопросы. Я спросил ее, считает ли она нового заместителя по оперативной безопасности нормальным человеком. Она тут же провела меня в его кабинет и показала на стену, всю обклеенную фотографиями: – У того, кто в своем рабочем кабинете развешивает так много своих фотографий, точно "не все дома". Я видел на стене Темпо, катающегося на лыжах. Темпо на море, Темпо на кухне, Темпо в походе. Вся стена с одним мотивом: Темпо.
      Когда он встретил меня тем утром в понедельник, то выглядел будто с похмелья и не в лучшем настроении. – Откуда вы тут взялись, – проворчал он в наш адрес. Пыхтя, он ушел в свой кабинет и вернулся с каким-то формуляром. – С сегодняшнего дня здесь все будет по-другому! Он продолжал ругаться: – Такого, как было раньше, здесь больше не будет. Теперь все будет четко регистрироваться и фиксироваться.
      Я не верил своим глазам. Он махал у меня перед носом формуляром, который составили американцы. Он назывался "Сопроводительный формуляр донесения", сверху и снизу жирными буквами по-английски было написано: "CONFIDENTIAL". В нем следовало указывать настоящее имя агента, его агентурный псевдоним или название операции, его агентурный номер или номер запроса на идентификацию личности, данные о встречах, а также точные сведения о передаче материала. В будущем такой формуляр должен был крепиться к каждому разведывательному донесению. Зная об объеме получаемой нами информации, американцы только для нашей команды заботливо подготовили 500 бланков. Фредди уставился на этот листок: – Теперь все сошли с ума. "Шнауцер", правда, считает, что это здорово. Если мы заполним такие формуляры, то можем прямо передать наших агентов в руки расстрельной команды. Потом он открыл окно и прошептал: – Если бы "Шнауцер" узнал, что материал, который он получает, уже до того попадает в Мюнхен, с ним случился бы инфаркт.
      Американцы разумно обосновывали это свое нововведение. Они говорили, что если получат все полностью заполненное, то могут принять финансовое участие в оплате разведывательных контактов. Конечно, они, во всяком случае, должны были бы знать, кто получит деньги или кому они предназначены.
      Но это не только представляло собой опасность для наших агентов, но мы рисковали еще и тем, что их перевербуют на себя наши американские друзья. Наши источники могли бы стать объектом давления и шантажа для американской разведки. Несомненно, в таком случае американцы бы точно знали, кто и что поставляет. Я мог только покачать головой по поводу такой наглости. Но еще больше я злился на нашего нового уполномоченного по оперативной безопасности, который, собственно, как раз и прилетел из Мюнхена, чтобы обеспечить безопасность наших источников.
      – Ничего. – внушал я Фредди. – ни одно настоящее имя сюда не попадет, ни в сопроводительный формуляр, ни в оперативные досье. Я не стану убийцей. Мы там вербуем людей, которые нам доверяют. Наши результаты превосходны. Мы тратим на все это меньше денег, чем все остальные. Потому они получат от меня настоящие фамилии только в том случае. когда я буду абсолютно уверен, что они смогут с ними правильно обращаться. Вот и все! Точка!
      Фредди должен был еще "переработать на колбасу", как он выражался, десять отдельных донесений от "Мюнхгаузена". Их уже видели в Мюнхене, и теперь мы могли нашим привычным путем передать их американцам. Итак, я начал диктовать Фредди данные для сопроводительных формуляров. В них теперь попадало все, что я смог вспомнить из звучных русских фамилий. Что мне взбрело в голову, то мы и вписывали в формуляры, от Горбачева и Шеварднадзе до Толстого и Пастернака. Меня это все так "достало", что я припомнил даже Иосифа Сталина и некоего Григория Распутина. Услышав последнюю фамилию, Фредди недоверчиво спросил: – Неужели на самом деле писать Распутина? – Пиши, пиши и его. Они ведь не хотят по-другому. Не бойся, я лично передам донесения в руки "Шнауцеру".
      Через пятнадцать минут мы вышли из кабинета. Фредди отправился к кассе, а я к заместителю по оперативной безопасности. Я бросил ему на стол пачку донесений. Он быстро пролистал бумаги и поднял взгляд с видом триумфатора: – Ну вот. Можно же так. В точку! "В точку!" он говорил всегда, когда думал, что нашел самый "железный" аргумент. Порой он пользовался этим словом и тогда, когда никто из нас не мог понять, что именно он имел в виду. Это все время приводило к его раздражению, на которое мы реагировали пожиманием плечами.
      "Шнауцер" любил хвастаться своими источниками в Восточном блоке. Как только он начинал говорить на эту тему, приходило время сматываться. Мы уже к тому времени знали – в БНД никакой секрет не хранится долго – что в начале восьмидесятых он вел всего одного агента. Речь, вроде бы, шла о почтальоне из Будапешта, который раз в год информировал его об актуальном экономическом положении в Венгрии. Но это, конечно, могло быть и целенаправленной дезинформацией из Центра.
      В любом случае, мы в тот вечер и словом не обмолвились об "Уленшпигеле". Этому суждено было случиться только через несколько недель. Переданный им материал Фредди отвез в Мюнхен. Уже через день мне позвонил один из аналитиков. У него не хватало слов, чтобы выразить свой восторг. Документы были просто сенсационными. Если так пойдет и дальше, то разведслужбы партнеров будут в этой сфере зависеть от нас. Это было хорошо. Бальзам на душу.
      Этой весной мы встречались с "Уленшпигелем" несколько раз, чтобы получить как можно больше информации и укрепить с ним личный контакт. Чтобы ему было легче передвигаться, мы купили ему машину. В Потсдаме, где дислоцировалась его часть, мы запарковали ее на одной из боковых улиц. Машина служила "мертвым почтовым ящиком", но порой он выезжал на ней на встречи с нами. Красный "Гольф" нами нигде не упоминался, ни в одном отчете и ни в одном разговоре.
      Мы боялись, что американцы могут благодаря этому автомобилю обходными путями выйти на настоящее имя "Уленшпигеля". Нас и так уже беспокоило, что американцы Марк и Ганс больше не отводили нас в сторону, когда мы бывали в доме на Фёренвег. Еще мы заметили, что они всегда звонили нам как раз тогда, когда мы были в дороге к одному из наших агентов. Это нас очень тревожило и привело к тому, что мы все больше и больше скрывали наши источники и данные о встречах с ними.
      Нам доставляло хлопот и еще одно обстоятельство. И "Уленшпигель", и "Мюнхгаузен" с самого начала в расплывчатых словах намекали на то, что у КГБ в БНД может быть "крот". Именно "Ули" все время просил нас быть очень осторожными с данными об его личности, потому что, попади они в досье БНД, он не будет уверен в своей безопасности. Что же на самом деле за всем этим крылось? Мы тщательно собирали каждое упоминание, любой намек, все, что могло подкрепить это подозрение. Для этого Фредди специально купил блокнот, в который мы записывали все после каждой встречи. Мы записывали, что нам рассказывали источники умышленно или отвечали на наши вопросы, все как бы между делом сделанные замечания и брошенные походя фразы.
      С течением времени нам стало ясно: у "Уленшпигеля" был какой-то доступ к этой очень чувствительной и конфиденциальной сфере, если не прямой, то опосредованный. Да он и сам не долго скрывал это. Он назвал имя одного офицера, который, как он дал нам понять, имеет доступ к российской разведке. Был ли этот человек сам офицером внешней разведки бывшего КГБ или разведчиком военной разведки ГРУ? Торговал ли этот человек информацией, или нас намеренно уводили на ложный путь? Это надолго оставалось для нас тайной. Но это был как бы вызов нам. Мы как раз решили выйти на это связующее звено с российскими разведывательными службами.
      "Уленшпигель", наконец, решился нам помочь, хотя этот путь и был полон препятствий.
      Работа источника "Уленшпигель" протекала великолепно. Через полгода им интересовались уже не только аналитики Третьего отдела, но и проныры из Первого отдела (агентурная разведка). Уже существование агента "Мюнхгаузена" их ошеломило. Теперь была вторая "хлопушка" того же рода, как выразился один из мюнхенских шефов.
      Неожиданно нас стали охотно приглашать в Пуллах. С любопытством нас расспрашивали ответственные лица и многие другие, которым, собственно, не должно было быть до всего этого никакого дела. Вот небольшая хронологическая выборка комментариев ответственных лиц в Первом отделе, в виде заметок на полях заявок на оперативные расходы и на рапортах об агентурных контактах и встречах:
      14 декабря 1993 года – "первоклассный внутренний источник с самым лучшим доступом".
      17 ноября 1994 года – "поток донесений выше среднего".
      4 апреля 1995 года – "самая лучшая информация по нынешнему кризису".
      22 апреля 1995 год а – "33 НВ более чем доволен".
      20 декабря 1995 года – "на данный момент самое лучшее, что у нас есть".
      8 января 1996 года – "он один из самых лучших наших источников".
      29 января 1996 года – "нам нужно взять в отдел переводчика, который занимался бы только "Уленшпигелем".
      2 февраля 1996 года – "Уленшпигель" бесценен, самый важный источник в очень чувствительной сфере".
      Нам и во сне не могло присниться, что мы завербуем информатора, который сможет обогнать нашего "Мюнхгаузена". Но "Уленшпигель", агентурный "фау-номер" 077834, превзошел все, что было до него.
      Фирма прикрытия
      Осенью 1993 года нас отделяло лишь немного месяцев от окончания вывода ЗГВ. Фредди и я за полтора года завербовали шесть внутренних источников, каждый из которых превосходил средний уровень агентов БНД. Почти все они уже действовали в своих странах, куда вернулись после вывода войск из Германии. Берлинское бюро – мы уже избегали его, как чумы – было для нас бельмом на глазу. Нам нужно было найти альтернативу, которая удовлетворяла бы требованиям наших связей на Востоке. В мюнхенском Центре каждый оперативник-агентурист, ведущий хотя бы одного посредственного агента, имел так называемое бюро прикрытия. Наши коллеги содержали туристические фирмы, страховые компании, агентства по продаже недвижимости, журналистские прикрытия и многое другое. Мы раздумывали над тем, как без обычных для Службы гигантских чрезмерных расходов можно достичь той же цели. Нам тоже была нужна фирма прикрытия.
      Тут мне пришла в голову идея. Мои тесть и теща много лет дружили с одним гамбургским коммерсантом. Звали его Фридрих, и его имя часто упоминалось в разговорах. Но я никогда о нем не расспрашивал. Теперь я вдруг о нем вспомнил. Может быть, он сможет помочь решить нашу проблему. Моя жена, которая после окончания гимназии некоторое время проработала в бюро Фридриха в Нью-Йорке, описывала мне этого человека в самых лучших словах.
      Фридрих раньше был топ-менеджером одного нефтяного концерна. Там он добился больших успехов в поставках нефти. После нефтяного кризиса в начале семидесятых годов Фридрих налаживал свои контакты в основном в арабском мире. Вскоре после этого он основал в Гамбурге собственную фирму. По воле случая именно этот самый Фридрих на следующий уик-энд должен был приехать в городок, где жили родители моей жены, чтобы принять там участие в теннисном турнире. Это был шанс познакомиться с ним. Я им воспользовался.
      После того, как нас представили друг другу, мы тут же углубились в оживленный разговор. На меня большое впечатление произвел этот человек, который был достаточно богат и, тем не менее, не оторвался от земли. Я, естественно, ничего не рассказывал ему о своей деятельности, но в одном месте разговора намекнул, что хотел бы основать собственное бюро. На ярко выраженном северонемецком диалекте он ответил: – Ну, с этим мы как-то справимся. Приезжай в Гамбург, в мою фирму. У меня всегда найдется хороший кофе и кое-что перекусить. А там расскажешь поподробнее, и мы посмотрим, что делать дальше.
      Сказано, сделано. Через несколько дней я отправился в этот ганзейский город. Бюро Фридриха лежало всего в двухстах метрах от залива Бинненальстер, в одном из самых лучших мест города. Судоходные компании, банки, все, что имело славное имя и реноме, собралось тут. – Ну, мой мальчик, что-то нашел? – приветствовал он меня подчеркнуто дружелюбно. Пока его секретарша готовила нам кофе, я осматривал этаж, где располагалось бюро шефа. Изысканная деревянная мебель в кабинете Фридриха напоминала внутреннюю обстановку дорогой яхты. Несколько фотографий в деревянных рамках изображали хозяина фирмы во время его встреч на Ближнем Востоке и в бывшем Восточном блоке. Тут чувствовалась любовь к деталям и даже тяга к совершенству. В этом помещении все, казалось, было подобрано со смыслом и с любовью. И не выпирало ничего излишне роскошного и чрезмерно хвастливого.
      Фридрих сам был чем-то похож на тогдашнего министра иностранных дел Ганса-Дитриха Геншера. То ли фигурой, то ли прической, то ли большими очками, а может быть, желтым пуловером? Скорее всего, смесью всего названного. Если можно говорить о клише типичного гамбургского купца, то, несомненно, именно таким был Фридрих. Настоящий ганзеец, как сказал бы гамбуржец, который занимается серьезным бизнесом. В одном из его образцов договора я нашел позже одно предложение, которое и сейчас еще его характеризует: "Договаривающиеся стороны обязуются исполнить договор лояльно и с соблюдением основных принципов честного купечества". В этом был весь он, не спутаешь.
      Итак, напротив меня сидел человек, для которого до сих пор обещание, скрепленное рукопожатием, все еще что-то значило. Один из тех, кто дает жить другим и к кому всегда можно обратиться за помощью. Я знал, что могу доверить ему свою проблему. Фридрих откинулся назад в своем кресле, закурил сигарилло, отхлебнул кофе и начал внимательно меня слушать. Время от времени он кивал с пониманием.
      Он рассказывал мне и о своей работе. Особенно интересным был для меня тот факт, что он как советник по вопросам энергетики принимал участие в различных маневрах НАТО. Из-за этого он, несомненно, регулярно проходил проверки служб безопасности. Очевидно, он хотел мне иносказательно показать, что умеет обращаться с конфиденциальной информацией.
      Через полчаса он встал и сказал: – Ну, тогда пойдем со мной. Мы вместе вошли в соседний кабинет. Он был меньше его бюро, но обставлен так же красиво. Очевидно, им обычно не пользовались, потому что шкафы были открыты. Фотографий на стене не было. – Как по мне, то ты можешь устроиться здесь, если захочешь! – услышал я его слова. У меня не было слов. Этому офису позавидовал бы даже мой начальник подотдела, – подумал я про себя. Отсюда мы могли бы работать без помех со стороны наших американских партнеров. Я договорился с ним о следующей встрече, чтобы представить ему Фредди.
      За оставшееся до следующей встречи время я собирался получить у Службы разрешение на пользование этим бюро. По пути к машине все это мне представлялось какой-то сказкой. Месторасположение и оснащение нашего совсем личного филиала были первоклассными. Общественный фон подходил и нам, и нашим клиентам. Но тут я вспомнил об одном препятствии. Фридрих знал меня только под моим настоящим именем. Этот вопрос следовало бы уладить.
      Фредди тоже был в восторге, но теперь нужно было убедить Гассинга. Предпосылки были благоприятны. Начальная фаза первых месяцев закончилась, успех наших необычных методов работы был неоспорим. Потому и он к этому привык. Мы встретились в тот же вечер в кафе недалеко от Курфюрстендамм.
      Я описал ему в самых ярких красках необходимость создания бюро в Гамбурге. Особенно подчеркнул я тот момент, что Фридрих и я не были друг другу чужими людьми. Но наш шеф не видел тут никакой серьезной проблемы. Во-первых, сказал он, это вовсе не так редко случается в Службе, что разведывательные контакты знают настоящую фамилию своего оператора, а кроме того, мы можем официально направить туда в качестве оперативника-агентуриста не меня, а Фредди. Практически это ничего не изменит, но для "бумаг" так будет лучше.
      Курьер для агентов
      Нам нужно было решить еще одну проблему. Многочисленные фотографии секретных документов, которые все еще непроявленные лежали в России, следовало как можно быстрее оттуда вывезти. Сначала мы надеялись, что у БНД есть кто-то для этих целей, кого мы могли бы использовать. Но оказалось, что это совсем не так. После неудачи с тайнописью мы больше не могли рисковать. Лучше завербовать кого-то самим, кто подчинялся бы только нам напрямую.
      К этому добавилось, что намеки наших источников, становившиеся все более конкретными, начинали нас серьезно беспокоить. Каким-то образом СВР, Служба внешней разведки России, один из преемников бывшего КГБ, возможно, получила доступ к нашим пуллахским архивам. Из-за личного положения и "взрывоопасности" наших источников для российской стороны нам следовало исходить из самого худшего. Потому любой ценой мы должны были предотвратить попадание данных о настоящей фамилии нашего курьера в оперативные досье Пуллаха, ведь его разоблачение означало бы смертельную опасность не только для него самого, но и для посещаемых им источников.
      Наше предложение Гассингу звучало так. В досье будет внесена в качестве "пустышки" фамилия реального человека, который, однако, на самом деле никуда не будет ездить. Этим мы лучше всего обезопасим настоящего курьера. С финансовой точки зрения это будет несложно. Псевдокурьер будет расписываться на квитанции за вознаграждения за свои несуществующие поездки, а сами деньги получит настоящий курьер. Оба – "двойник" и настоящий курьер – будут знать об этой игре, но между собой никогда лично не познакомятся.
      – Господин Гассинг, я скажу вам откровенно, если там в Пуллахе что-то не в порядке, а уже есть четкие признаки этого, то с нашей стороны было бы больше, чем халатностью, направить кого-либо в курьерские поездки при соблюдении привычной процедуры. Мы долго над этим думали. Или настоящий курьер будет прикрыт со стопроцентной уверенностью, или мы откажемся от его использования. Тогда придется устроить это все по-другому. Но мы не возьмем на себя ответственность. Гассинг воспринял все довольно благожелательно: – Ну, так и делайте. Вы же не хуже меня знаете. что мы – уже только из-за друзей из CAD-B – не можем теперь так свободно обращаться с настоящими данными людей, как это было раньше. Этим тема была закрыта. Таким образом, польза от встреч со стариком вне его бюро и в совсем иной обстановке, несомненно, была.
      До нас самих все никак не доходило, каким же удачным оказался для нас этот день. Бюро в Гамбурге разрешено, оперативный курьер тоже, и теперь нужно было найти "двойника". Но это не должно было оказаться слишком сложным – найти человека для работы, которую он обязуется не делать.
      На следующее утро мы очень рано выехали в Гамбург. Сами мы выглядели очень необычно. Если в основном мы всегда одевались просто – джинсы и свитера, то теперь на нас была изысканная одежда. На Фредди был темный костюм с жилеткой и голубая рубашка. Я выбрал фланелевые брюки, темно-синий пиджак и белую рубашку. Каждый из нас повязал элегантный галстук. В первую очередь, мы хотели произвести хорошее впечатление на Фридриха, а во вторую – этим вечером у нас была запланирована встреча с одним из наших источников в отеле "Четыре времени года". Тем не менее, Фредди не смог удержаться от комментария: – Теперь мы тоже выглядим как эти пустозвоны из Пуллаха.
      Фридрих сразу нашел общий язык с моим партнером. Они тут же нашли и общую тему для разговора – парусный спорт. Фредди, гордый владелец документа, дающего право управлять парусной яхтой, с восторгом расспрашивал нашего купца об его паруснике. У того в Киле стояла импозантная яхта. Потому с формальностями мы управились быстро. Впрочем, Фридрих обращался со мной как с давним другом, что само по себе создавало непринужденную атмосферу.
      Фирма-легенда "Торговая контора Гамбурга"
      Теперь пришло время поговорить о деталях нашей фирмы-легенды. Фридрих предоставил нам все, что нужно для работы солидного предприятия. От регистрации в торговом реестре и телефонного номера до банковского счета. При этом он хотел получать от нас лишь компенсацию за коммунальные расходы, то есть за отопление, электричество и уборку. Это было более, чем щедро с его стороны, потому что он взял на себя и расходы на телефонные переговоры. Еще мы могли спокойно распоряжаться его канцелярскими принадлежностями и обладали еще теми или иными льготами.
      В конце речь дошла до названия будущей фирмы. Я спонтанно предложил: "Торговая контора Гамбурга". И – вот дела – оказалось, что в этом ганзейском городе было зарегистрировано много "торговых контор", но ни одна не называлась именно так. Через неделю мы снова стояли перед нашим гамбургским офисным зданием, и тут Фредди ударил меня по ребрам. Он громко рассмеялся. В фойе за стеклом среди табличек прочих разместившихся в здании предприятий висела и новая табличка "ТОРГОВАЯ КОНТОРА ГАМБУРГА". В качестве логотипа был изображен земной шар, на котором красной точкой был обозначен Гамбург. Из этой точки исходило четыре луча по всем сторонам света.
      В лифте мы нашли маленькую наклейку с тем же изображением, а в коридоре четвертого этажа такую же стеклянную витрину, что и в фойе. Но сюрпризы на этом не закончились. Фридрих был в командировке, но нас встретила его секретарша. Она показала на стену – Подарок от Фридриха. Там в латунной рамке висела огромная – не меньше, чем сто на сто сантиметров – фотография Кремля. Лишь бы это не оказалось предзнаменованием!
      На письменном столе лежали бланки с цветным логотипом фирмы, визитные карточки с нашими оперативными псевдонимами и новым названием фирмы. На полу в подставке из дубового дерева стояли два флага – Германии и России. – Если вам еще что-то понадобится, то прошу вас, обращайтесь сразу ко мне, – простилась с нами симпатичная секретарша. Мы были совсем сбиты с толку. – Норберт, там внизу нам не поверит ни один человек, и ты думаешь, мы с этим справимся? – Почему бы и нет, – ответил я вопросом на вопрос и упал в глубокое кресло. Потом мы закатали рукава и принялись за работу.
      Пока наш настоящий курьер, молодая, красивая и очень хорошо говорившая по-немецки украинка, приступит к работе, нам нужно было подготовить соответствующие бумаги. Потому сначала нужно было продумать план для нее и функции для "двойника". У нас уже было на это благословение шефа.
      Мы придумали и кто будет нашим "двойником". Много лет я был знаком с одним парнем из предместья Ганновера. Он был хорошо образован, холост, надежен и происходил из чуть ли не примерной семьи. Мой молодой знакомый как раз звонил мне пару недель назад, потому что получил повестку в армию. Бундесвер его никак не привлекал, потому что он уже давно спланировал, чем будет заниматься в жизни. Пройдя обучение в одном большом немецком концерне, он сразу же получал там хорошую должность с приличным жалованием. Потому он позвонил мне и попросил моего совета.
      Итак, мы отправились к моему знакомому в Ганновер и сообщили ему о наших планах, связанных с курьером. Он был очень сдержан и попросил несколько недель на обдумывание. Он сомневался в серьезности БНД и нашей работы. В качестве компенсации мы пообещали ему на все время, пока он работает для нас, отсрочку от военной службы. Мы уже начинали паниковать, потому что российский материал все накапливался, а вывезти его мы еще не могли. Потому мы были вне себя от радости, когда через несколько недель к нам пришла первая поставка из Грузии.
      С того времени мы оба действовали в основном из Гамбурга. Берлин мы посещали только время от времени и вскоре на нас там глядели как на экзотику. Некоторым коллегам мы давно казались подозрительными. Никак их не застать, всегда в дороге, необычайные успехи. Особенно те, с которыми у нас не было личных контактов, смотрели на нас с подозрением. Но Гассинг, которого мы всегда держали в курсе, и который один мог поэтому оценить, что мы делаем, благословлял наши действия.
      Все это время я усиленно старался не попадаться на глаза заместителю Гассинга Темпо. Если шеф был в командировке, то я объезжал филиал десятой дорогой и посылал вместо меня туда Фредди. А резолюции руководства мы получали благодаря простому трюку. Фредди приезжал на Фёренвег и говорил всегда одну и ту же фразу: – Норберт сказал, что ему это обязательно нужно. Больше я сам ничего не знаю. Но даже если вы не согласны, то он сказал, что вы должны дать свой отказ в письменном виде, чтобы тем самым снять с Норберта всю ответственность.
      Невероятно, как быстро мы получали нужную подпись в таком случае. Так мы могли работать без стрессов. За все годы работы не была отвергнута ни одна заявка, шла ли в ней речь о покупке какой-то техники или об оплате агента. У нас все шло настолько хорошо, что никто не решался ни разу сказать "нет", опасаясь возможной ошибки.
      Речь, конечно, не шла о том, чтобы пробивать какие-то бессмысленные вещи. Обычные глуповатые дискуссии просто слишком изматывали нас. И кроме того, они забирали много времени. Умная болтовня людей, которые никогда не управляли ни одним настоящим агентом, угнетала нас, особенно сильно раздражали их надменность и презрительное отношение к информаторам. Потому мы все больше и больше шли своей дорогой, чтобы со всей ответственностью и добросовестностью исполнить все, что нам предстояло.
 

 
      Но, с таким трудом организовав работу, мы уже едва могли с ней управиться. Нам нужно было не только курировать всю сеть источников, но также агентурных помощников и курьеров. Даже бюрократическая работа в конторе отбирала все больше времени. Мы всегда помнили о Пуллахе, но не могли оставлять без внимания и поставку материалов американцам.
      Интересно, что со временем наши отношения с коллегами из РУМО нормализовались. Так как мы не восприняли всерьез всю эту чепуху с сопроводительными формулярами для донесений, то о них скоро тихо забыли. Сотрудничество с Гансом Дитхардом значительно улучшилось. В середине 1993 года стало совершено ясно, что к нам остановятся со всей серьезностью. Мы и сами старались поддерживать с американцами равноправные отношения и вести себя с ними по-честному.
      Потому РУМО начало поддерживать наших источников и финансами. Это не было так уж просто. Все чаще для нас оставляли конверты с деньгами. Например, американцы получили от нас кучу донесений, а через несколько дней подготовили конверт с десятью тысячами долларов. На конверте было имя информатора, которому нужно было эти деньги передать. Но не было никаких правил по обращению с такого рода гонорарами для агентов, мы не получали инструкции из Пуллаха, хотя и я, и Гассинг много раз их спрашивали, как нам оприходовать и обращаться с деньгами. К нашему огромному удивлению мы потом получили инструкцию из Центра, что все полученные таким путем деньги должны выплачиваться агентам, но о них нельзя упоминать ни в одном отчете или в финансовых документах. Этот подход мы категорически отвергли. Такая практика могла открыть простор для манипуляций с деньгами каждому оперативнику. Чтобы этого не было, нужно было вести секретную бухгалтерию.
      Вторая проблема была серьезнее. Суперисточник, вроде "Мюнхгаузена", к примеру, получал в год около ста тысяч марок – половину от нас и половину от американцев. А в оперативных досье мы отмечали лишь пятьдесят тысяч, то есть, только нашу часть.
      Но если однажды американцы отказались бы больше платить свою долю, то у нас возникли бы большие проблемы с финансами. Ведь нам пришлось бы взять на себя оплату и второй половины гонорара, которой официально не было. Тут возникла бы куча вопросов, которые мы хотели предотвратить любой ценой. Потому, несмотря на противоречащие этому указания, мы вносили в наши досье обе половины жалования.
      Но была и еще одна проблема. На конвертах с американскими гонорарами всегда были написаны имена. Например, "Для Норберта / Фредди по делу "Мюнхгаузена". Сумма там не указывалась. Вначале обращение с этими деньгами, как правило, хранившимися у Темпо, вызывало нехорошие вопросы. Однажды мы решили сами выплатить "Уленшпигелю" его американскую долю гонорара. Во-первых, эти деньги и так были выделены для него, а во-вторых, мы этим ослабили бы давление на наш собственный бюджет, предназначенный для оплаты услуг источников. Но когда мы захотели взять эти деньги, оказалось, что их уже отдали другому коллеге для оплаты работы его агента. Часто мы только случайно узнавали от американцев, что они выделили для нас конверт. Вся эта процедура представлялась очень сомнительной и вызывала подозрения.
      Поток указаний на утечки информации из БНД в российскую разведку не прекращался. Фредди исписал уже не одну дюжину страниц в своем "разведывательном блокноте", как я его называл, намеками и уликами, конкретными именами и фактами. Он спросил меня, как со всем этим поступить. Мой ответ был таким: – Мы должны спрятать его в пакет и послать в управление в Пуллах. Там это все проанализируют. В Мюнхене они точно смогут что-то из этого извлечь. Потому мы передали блокнот ответственной за связь коллеге с Фёренвег. Она отправила посылочку в Пуллах. Копий мы не делали, даже для американцев.
      А потом случилось что-то совсем невероятное. Прошла неделя, а странички из блокнота Фредди снова лежали в нашем сейфе в берлинском филиале. К ним был приклеен желтый листок клейкой бумаги с такой заметкой: "Норберту и Фредди по делу иностранных разведок. Не представляется возможным оценить сообщения. Речь идет исключительно об информации, уже опубликованной в прессе. Интереса не представляет. С дружеским приветом. Херле".
      Мы были ошеломлены. Вот так, стало быть, обращаются в Пуллахе с конкретными указаниями на возможного шпиона в их рядах. Возможно, что-то на самом деле раз или другой упоминалось в газетах. Но ведь в заметках наших были конкретные имена и описания личностей людей, о которых мы со всей уверенностью могли сказать, что они не могли публиковаться в средствах массовой информации. Кроме того, нас очень удивило, что наши бумаги вернулись назад с такой быстротой. Это означало, что их никто не анализировал и не исследовал. Эти донесения даже не вышли из стен Первого отдела. Но почему?
      Почему этот доктор Херле, который однажды совершенно незаметно для нас сменил на посту руководителя реферата 12 YA господина Таве, так странно отреагировал? Сначала это вызвало у нас только пожатие плечами и покачивание головой. Если мы своими заметками доставляем этим господам слишком много хлопот, то мы можем это бросить. Мы, вероятно, не стали бы так настаивать ради нашего нового шефа, но вот ради наших агентов… Вся наша забота была направлена на них. А тут речь шла именно об их безопасности. Потому я сам начал листать этот блокнот. И не нашел в нем ни одной пометки на полях, никакого замечания, никакого мнения, ничего такого, что свидетельствовало бы о том, что эту нашу писанину хотя бы читали. А это уже было совсем непривычно.
      Мы тогда не могли предположить, что за всем этим кроется. И мы оба не могли знать, что причиной такого обращения с нашим трудом не были ни лень, ни глупость. Много лет спустя мы поняли, что тут имел место только холодный расчет.
      Просматривая наши материалы, "уже опубликованные в прессе", я заметил, что некоторые места могли бы представлять интерес для Службы военной контрразведки – МАД. – Фредди, мы поедем в МАД. Быстренько узнай, где они сидят в Берлине, – решительно сказал я. – И ты думаешь, что это корректно, если мы просто так туда заявимся? – прозвучал его ответный вопрос. Я покачал головой, как будто собираясь упасть в обморок, и возразил: – Корректно – какое замечательное слово, когда речь идет о БНД. Что тут корректного? Корректно только то, что наши агенты останутся в живых. А тем, в Пуллахе, на это, очевидно, наплевать. Кроме того, я считаю, что как офицер, я, столкнувшись с угрозой для безопасности, просто обязан обратиться в соответствующее отделение МАД.
      Не прошло и десяти минут, как Фредди не только узнал адрес Службы военной контрразведки, но даже и договорился о встрече с начальником ее подразделения в Потсдаме, отвечавшего в том числе и за берлинский регион, на тот же день в 15 часов. Теперь он ухмылялся во все лицо. – О нет, только не туда снова! Я защищался обеими руками. У нас еще слишком свежи были воспоминания о Потсдаме. Пару недель подряд имя столицы земли Бранденбург веселило нас, и само это слово стало для нас чем-то вроде постоянной шутки.
      Под подозрением как поджигатели
      Это произошло пару недель назад, когда мы в ходе нашего тура по администрациям Ведомства федерального имущества в новых землях решили посетить и администрацию в Потсдаме. Но по известному нам адресу мы нашли только сгоревшее до самых стен здание. Разузнав новый адрес у прохожих, мы добрались до учреждения, временно разместившегося в другом здании. Уже договариваясь о встрече по телефону, мы заметили, что с нами разговаривали невежливо и резко. К этому мы не привыкли.
      Во всех администрациях Ведомства федерального имущества мы обращались прямо к начальнику и сразу показывали наши служебные удостоверения, выписанные на наши рабочие псевдонимы. Так и здесь. Мы вошли в очень по-спартански обставленный кабинет шефа. Я поздоровался с ним и протянул ему руку. Но он прошел мимо меня, чтобы рассмотреть наши удостоверения, которые Фредди, стоявший справа от меня, держал в руке. Потом он обошел нас, описав большую "восьмерку" и очень пристально на нас уставился. Я все еще держал руку протянутой, но он на это никак не реагировал.
      А смотрел он так, будто готов был нас прямо тут убить. Потому для меня показалось целой вечностью, пока он, наконец, вымолвил: – Зачем вы это сделали?
      Фредди вопросительно покосился на меня и, показалось, засомневался в психическом здоровье начальника. – Ну, говорите же, – наступал он на нас, – зачем вы это сделали? Опустив уголки рта, я сам спросил его: – Что?! Пожалуйста, повторите, что вы сказали? Что мы сделали? Шеф бушевал: – Вы еще спрашиваете?! Вы, что ли не знаете, что! Вы подожгли мое учреждение!
      Я взглянул на Фредди и спонтанно спросил: – Это ты сделал? Он покачал головой и замахал руками. Мы уже едва сдерживали смех. Что же тут происходит? – Вы еще и смеетесь надо мной! – злился начальник. – Кто это был? Этот? И он показал на Фредди. – Кто поджег мою администрацию Ведомства федерального имущества? Все наши заверения, что мы никакого отношения к пожару не имели, не помогали. Это было как в анекдоте, он не верил ни единому нашему слову. Человек был искренне глубоко убежден, что перед ним стоят поджигатели.
      Через несколько минут разозлившийся начальник вышвырнул нас из своего временного пристанища. Только наше позднейшее расследование прояснило загадку. Несколькими днями раньше администрация Ведомства федерального имущества в Потсдаме стала жертвой пиромана. Тут же пошли слухи, что на самом деле за поджогом стояла Федеральная разведывательная службы. И как только этот слух распространился, мы заявились в кабинет начальника администрации. Для него этот факт показался новым доказательством этого абсурдного обвинения. Выходя из здания, Фредди сухо заметил: – Может быть, нам нужно еще подождать, пока придет Курт Феликс?
      В результате, вместо документа, разрежающего допуск на объекты Западной группы, мы получили от потсдамского филиала Ведомства федерального имущества официальный запрет появляться в его стенах. Это решение после долгих проволочек было, правда, снова отменено вышестоящей инстанцией – управлением Ведомства федерального имущества в Котбусе. Но нам так никогда и не удалось наладить хорошие отношения с начальником потсдамской администрации. В любом случае, само слово "Потсдам" с того времени означало для нас что-то особенное. Тем не менее, я надеялся, что наш первый контакт с отделением военной контрразведки в Потсдаме пройдет несколько приятнее.
      Сотрудничество с военной контрразведкой
      Служба военной контрразведки МАД (Militaerischer Abwehrdienst, MAD) является аналогом гражданского Ведомства по охране конституции, но только решает те же задачи применительно к Бундесверу. Она собирает сведения об экстремистских настроениях в вооруженных силах и о разведывательной деятельности противника. В области контрразведки офицеры МАД пользуются как открытыми источниками, так и разведывательными методами. Но сети информаторов в Бундесвере у них нет. И если Федеральная разведывательная служба подчиняется Ведомству федерального канцлера, то МАД получает приказы от министра обороны.
      Потсдамское подразделение МАД дислоцировалось в казарме "Хафельланд". Сотрудник "Общества любителей национальных костюмов", как мы в БНД в шутку называли офицеров МАД из-за того, что они носят мундиры, встретил нас у поста на входе. Он провел нас в служебное здание. В кабинете начальника нас встретили подполковник Войяцки и его заместитель капитан Ендрицки. Войяцки сразу же весело нас поприветствовал: – Ага, вот и оба господина из "Южной фруктовой компании"! – Приятно познакомиться с кем-то из "Общества любителей национальных костюмов"! – пошутил я в ответ. Мы как бы обнюхали друг друга и скрылись в укрытии до того момента, когда узнаем друг о друге побольше.
      Войяцки, родом из Верхнего Пфальца, быстро заметил франконский диалект моего партнера, а Ендрицки и меня объединял северонемецкий акцент. С помощью этого между нами быстро возникло чувство личной связи. Наш разговор за чаем и кофе продлился в конечном счете два часа. Здесь все было не так, как на Фёренвег. Войя, как его называли сотрудники, вскоре показал себя авторитетом, которому не нужно много слов. Да, собственно, и все это подразделение, судя по всему, работало не для шума и показухи. Лавка была маленькой, но милой.
      Я не стал ходить вокруг да около, а сразу выложил обоим мои заботы. При этом я положил на стол документы. – Было бы здорово, если бы вы это посмотрели. В Пуллахе этому не нашлось применения.
      Войя с интересом пролистал наши заметки и передал пару листков своему заместителю. При этом он указал на определенные пассажи в тексте. – Все агентурная информация? – спросил он. – Да, мы проводим это под нашим собственным обозначением "материал Зорбас". Одного взгляда шефа хватило, чтобы Ендрицки тут же исчез со словами: – Я уже знаю, сейчас принесу… Через минуту он вернулся с большой папкой-скоросшивателем.
      Шеф подразделения МАД подошел к окну и долго смотрел вдаль. – Знаете, господа, я не хотел бы вас обижать. Но… И тут последовал подробный и точный анализ деятельности БНД, который выставлял нас в отнюдь не положительном свете. Войя приводил многочисленные примеры, подтверждавшие его высказывания, и при этом показывающие, что он хорошо знаком с нашими проблемами. Чтобы не навредить ему, я не буду тут приводить его мысли. Я могу только сказать, что я сейчас подписался бы под каждым его словом.
      Затем оба офицера сравнили некоторые данные из своего досье с нашими заметками. Кое-что совпадало до мелочей, другое требовало проверки. – В одном я уверен, – сделал в конце вывод Войяцки, – к материалам из газет это не имеет никакого отношения.
      После этого обсуждения мы были рады, что не побоялись приехать сюда. Мы не только нашли получателя нашего конфиденциального и взрывоопасного "материала Зорбас", но и познакомились с человеком, который мог бы стать для нас своего рода профессиональным авторитетом. Наконец, хоть какая-то ориентация, разведывательный критерий.
      Нам было понятно, что такой контакт обязательно стоит поддерживать. Но если мы будем регулярно встречаться с офицерами МАД, то такие встречи следует легализовать. Потому я предложил Гассингу в обязательном порядке использовать этот профессиональный обмен. Без сомнения, у "национальных костюмов" уже были многие сведения о ЗГВ, что, конечно, способствовало бы нашей работе. Без обиняков старик прямо тут дал нам задание поддерживать постоянную связь с военной контрразведкой. Нам не нужно было писать об этом отчеты, да у нас и так на это не хватило бы времени. Но нам следовало написать список встреч с нашими коллегами.
      Этот список есть у меня до сих пор, но он пуст. Мы, наверное, просто забыли вписать туда даты. В любом случае, о нем больше никто и не спрашивал. Зато был установлен регулярный и взаимовыгодный контакт с МАД, который прервался лишь после моего ухода из мира секретных служб.
      В начале 90-х годов, во время нашей самой активной деятельности, мы регулярно посещали казарму "Хафельланд", чтобы передать наши новейшие сведения по делу "материал Зорбас" и другую важную информацию. Однажды в берлинский филиал поступило внутреннее исследование Службы о проверке контрразведывательных мероприятий, подозрительных случаев и подобных событий. Так как МАД оно тоже частично касалось, и многие места в исследовании напрямую затрагивали интересы военной контрразведки, я решил передать этот конфиденциальный и важный документ потсдамским коллегам. Но это нужно было сделать быстро и тайно, чтобы сведения о нашей дружбе не дошли до начальства в Пуллахе.
      Как только Войяцки услышал о необычном подарке, он тут же организовал группу для копирования. Дюжина офицеров МАД с четырьмя ксероксами приехала в нашу квартиру в Букове, заполнив ее до последнего сантиметра.
      С того времени у нас были откровенные и честные взаимоотношения с военными контрразведчиками. Мы обращались друг с другом с уважением, но без лишних формальностей. Контрразведчики Бундесвера, над которыми часто посмеивались, считая их некомпетентными, показали нам все свои возможности и результаты. И обе стороны от этого только выиграли.
      Операция "Мяч"
      С середины 1993 года нам постоянно говорили, что филиалу 12 YA скоро придется переехать, якобы, аж в Нюрнберг. Было это правда или нет, но срок возможного переезда постоянно переносился. Потому до середины 1994 года ничего не изменилось, кроме того, что нас переименовали в 12 AF. Сохранялась и наша близость к американцам, но это уже было давно решенное дело.
      На результаты в работе нам было грех жаловаться. Количество донесений постоянно росло. Благодарственные письма аналитиков и обильные похвалы начальства стали ежедневной рутиной. Но Фредди и я уже думали о новом ходе, который наверняка сделал бы нашу работу значительно эффективней. Мы хотели сильнее рационализировать ежедневную деятельность. Именно источники и собственный аппарат управления отбирали у нас очень много времени. От этого очень страдали обработка донесений и составление отчетов. Нам хотелось постепенно исправить этот недостаток. И, по нашему мнению, для этого как раз настало подходящее время.
      Наши собственные коллеги по-прежнему относились к нам с недоверием. Мы были уверены, что мы тем лучше защитим наших агентов, чем меньше будем писать и чем больше будем запутывать все, касающееся идентификации источников и обстоятельств их деятельности. "Материал Зорбас" продолжал накапливаться и тревожил нас все сильнее. Мы испытывали сильное подозрение, что в Службе на очень важной позиции засел "крот", работающий на другую сторону.
      Итак, мы решили посвятить себя улучшению работы с этим потоком донесений. Мы не хотели ничего менять в том обстоятельстве, что только часть наших сведений оценивалась аналитиками из Третьего отдела. Чем меньше мы перегружаем линии связи большим потоком донесений, тем лучше мы дополнительно защитим наши источники. Нас устраивал тон оценки аналитиками донесений, потому что этого было достаточно, чтобы прилично платить агентам. Но в общей добыче донесений и в их качестве еще можно было кое-что улучшить. Потому мы предложили аналитикам лично опросить наши источники. Это стало маленькой революцией в методах работы Федеральной разведывательной службы.
      Аналитики тут же ухватились за такую возможность. Они выезжали на два дня и сами опрашивали наших агентов. Это увеличило выход готового продукта и разгрузило нас, потому что специалисты из Третьего отдела сами теперь писали свои протоколы донесений. При этом аналитики смотрели на нас как на суперработников, а для управления 12 А мы оставались бельмом на глазу. Мы снова пошли своим путем, под недоверчивым взглядом доктора Херле, начальника реферата 12 А.
      Мы все еще были для них какими-то странными людьми, хотя, вместе с командой Эрнста и Вульфа, мы давали в десять раз больше разведывательных донесений, чем все прочие работники филиала вместе взятые. А там работало уже 65 человек, из них две трети – оперативники-агентуристы. Что бы мы ни делали, нас сопровождала зависть. Так мы, медленно, сами того не замечая, попали под огонь. Весной 1995 года начались странные события, повлиявшие на всю нашу дальнейшую жизнь.
      Все началось совершенно безобидно. Мы, как обычно, раз в месяц сидели вместе с нашими коллегами Вульфом и Эрнстом, обсуждая решение наших общих проблем. Обычно у нас всегда было о чем поговорить за ужином или за парой бокалов пива. Однажды речь зашла о нашем прикрытии – гамбургской фирме-легенде. Это прикрытие на Альстере за это время стало образцом для всех, потому в Службе о нем часто упоминали. В ближайшее время мы даже должны были рассказать о нашем опыте создания фирмы для прикрытия в школе
 

 
      Итак, однажды случилось так, что Вульф весной 1995 года посетил нашу "Торговую контору Гамбурга". Мы разговаривали о многом, в том числе о количестве и качестве получаемых нами сведений. И тут у Вульфа вырвалось: – С таким количеством информации вы могли бы кое-что давать и на сторону. У нас есть один торговец информацией, поляк, который время от времени кое-что у нас покупает. Если вы хотите, я смогу кое-что продать и от вас. Это на самом деле выгодно.
      Мы остолбенели, а я спросил: – Вы что, перепродаете материал ваших русских третьим лицам? – Да, а почему бы и нет? Тем, внизу, его всегда хватает. Иногда кое-что мы даже дважды продаем. Службе и "томми", к примеру. – Нет, я думаю, это не для нас, – успокоил его я. Затем я сменил тему. В прошлом такие намеки уже встречались, но никогда нам не делалось таких четких и ясных предложений. Когда Вульф от нас снова уехал, мы оба сидели, как побитые собаки. Зачем он нам это рассказал? Кто этот польский торговец? Вульф поставил нас в препротивное положение.
      Фредди уже разволновался. Побледнев, он ругался: – Почему он хотел нас туда втянуть? Что нам теперь делать? – Ума не приложу. Если это верно, то нам тут делать нечего. Кто знает, что они там уже продали. Я на мгновение остановился. – А не может ли быть так, что кто-то пытается нас проверить? Представь себе, они хотят проверить нас, увидеть нашу реакцию. Если мы после визита Вульфа просто пожмем плечами, то, может быть, нас вышвырнут на следующий день, и какой-то другой представитель "Южной фруктовой компании" с радостью возьмет на себя наших агентов. Разве это звучит так уж нелепо? Ты сам знаешь, там внизу у нас очень мало друзей. Но разве Вульф согласился бы сыграть для нас роль такой ловушки?
      Мы рассматривали проблему со всех сторон. Но ничего не приходило в голову. Что будет, если эти двое во время одной из своих сделок "засветятся", а потом станет известно, что мы знали об их махинациях и молчали? Тогда нас выгонят вместе с ними. Так как же выбраться из этой ситуации? Мы постоянно бродили по заколдованному кругу. Правда это или блеф, под угрозой наши источники или только мы сами, кто стоит за всем этим, почему он рассказал именно нам, почему, почему, почему? Как нам на все это реагировать? Ничего не делать было бы ошибкой и вообще не в нашем стиле. Но что? Нам нужна была ясность. Если это просто игра, то мы это выясним. Потому мы подготовили список вопросов и решили еще раз попробовать Вульфа на зуб. А до этого мы решили молчать.
      Нам готовят ловушку?
      Прошло всего несколько дней и мы снова сидели вместе. Мы включили диктофон, чтобы потом проанализировать, не врал ли нам Вульф. Мы усиленно показывали свою заинтересованность и просили его еще раз все объяснить. Нам хотелось, так сказать, взвесить все риски. После беседы мы прослушали пленку и попробовали оценить тон каждого слова, взять сведения из каждого выражения. Теперь мы, казалось, были почти уверены. Это была фальшивка. Кто-то хотел нас проверить. И что теперь?
      Через пару дней мы снова встретились в ресторане отеля "Бухенхайн". В наших головах путались мысли. Мы все еще не решили, как поступить с возможно фальшивым предложением Вульфа. После двух часов разговора нам, наконец, стало ясно, что нам следует сообщить начальству об этом деле. Дружба с Вульфом? Но по-другому было нельзя. А если это просто проверка, то ничего особо плохого ему не сделают, если мы на него донесем. Если это так, то тогда, в конечном счете, просто ничего не произойдет.
      Несмотря на все это, мы чувствовали себя хуже некуда. Когда на следующее утро мы проезжали в ворота в стене, окружавшей территорию "лагеря" БНД, Фредди снова жаловался: – Он же не оставил нам выбора, этот идиот. И теперь, как бы мы ни поступили сейчас с Вульфом, все равно это будет неправильно. Потому мы должны обо всем доложить. У нас ведь просто нет другого шанса.
      Мы остановились перед домом 109. Снизу мы могли видеть, что Мёдлинг уже на месте, заместитель по оперативной безопасности начальника нашего управления, У него была характерная привычка. Когда он приходил в бюро, то сдвигал жалюзи, откидывал окно и вешал пиджак на оконную ручку. Сегодня он пришел в шерстяном пиджаке в черно-белую клетку. Мёдлинг был одним из редких старых и по-настоящему опытных оперативных работников Службы. Он не мог похвастаться представительным видом, отрастил брюшко, а на его примечательном черепе светилась лысина, обрамленная седыми волосами. Мёдлинг был приятным и доступным человеком, которому мы могли доверять. Одному из немногих.
      Сияя, со множеством морщинок от улыбок на лице, он встретил нас в своем кабинете и предложил сесть. Мы сначала обсудили наши планы. Командировки, расчеты, оперативные деньги, использование курьеров и так далее. Но потом он сам начал говорить о команде Вульфа. – То, что там происходит, нечисто. Вся их система работы не соответствует тому, что принято у нас. Кроме того, скажем так, мы заметили некоторые их непорядочные действия. Но мы скоро до них доберемся. Недолго им осталось. Это только вопрос времени.
      Я подал Фредди знак, который означал "отступление". Не поддавшись на речи Мёдлинга, мы попрощались с ним, чтобы урегулировать наши административные дела. В любом случае, так ему мы это представили. Мы быстро покинули здание. Погода была великолепной, и потому мы решили прогуляться по "лагерю". Мы прошли мимо бассейна и теннисных кортов и дошли до самой внешней стены с колючей проволокой сверху. Вокруг не было ни души. И только тут мы смогли обсудить создавшееся положение.
      Замечание Мёдлинга не могло быть совпадением. Он ведь точно знал, что мы дружим с теми двумя. Тогда почему он так демонстративно доверился нам? Хотел подать нам какой-то знак? Может быть, все уже раскрылось? Что же тут, в конце концов, происходит? Мы пребывали в полнейшем недоумении.
      У нас возникло чувство, которое нас больше никогда не покидало. Там, снаружи, где мы были предоставлены сами себе, все проходило безукоризненно. Там царило полное доверие. Почти слепое обоюдное взаимопонимание. То, что мы могли на сто процентов положиться друг на друга, придавало нам уверенность.. Но здесь, внутри, на территории Центра БНД, мы чувствовали себя запертыми, отгороженными от мира, несвободными, терялись и не находили себе места. Кому здесь можно было доверять? Кому можно было все рассказать? Общение тут больше определялось тактикой беседы, а не ее содержанием. Вся эта лавка казалась нам совершенно оторванной от мира. Свой замкнутый мирок, далекий от жизни, в котором ничего нельзя понять.
      Начиная с определенного уровня руководства речь тут шла уже не о деле, а о личной выгоде. Такой климат мог вызывать только недоверие. Если мы еще хотим какое-то время тут поработать, то нам понадобится величайшая осторожность. У нас не было права на малейшую ошибку, и мы должны рассказывать здесь как можно меньше. Только так мы сможем гарантировать безопасность наших источников и продолжать успешно работать.
      Нам было ясно – действовать нужно немедленно. Потому мы пошли обратно. Фредди остановился у большой лестницы перед домом 109 и посмотрел вверх. Мёдлинг стоял у окна и подал нам знак, чтобы мы заходили. – Норберт, мы справимся с этим? – тихо спросил Фредди. Мой ответ не оставлял места для сомнений. – Да, конечно. Почему бы и нет? Мы сейчас доложим об этой чертовщине. А там пусть они решают, что им делать. Это уже не наши заботы.
      Через несколько минут я доложил ответственному за оперативную безопасность о дерзком предложении Вульфа. Мёдлинг тут же пригласил к себе начальника управления Херле. Мы вели себя настолько сдержанно, насколько могли. Осторожными словами мы сообщили о чувстве неуверенности и дискомфорта. Мы много раз это повторили. Не прошло и часа, как мы сидели в кабинете начальника подотдела Вольберта Смидта. Мы и ему, уже в третий раз, передали наш разговор с Вульфом. Как только мы закончили, в кабинет вошли еще два сотрудника, которых я никогда раньше не видел. Это были начальник 52-го подотдела (UAL 52) Вильгельм, ответственный за безопасность в БНД, и начальник направления следственного реферата Ульбауэр. Теперь нам пришлось рассказать нашу историю в четвертый раз. Фредди и я рассказывали по очереди. Мы старались дополнить друг друга или корректировать.
      Вильгельм и Ульбауэр начали задавать вопросы. Создалась опасная ситуация. Когда речь зашла вообще о ситуации на Фёренвег, мы отвечали кратко и правдиво. Нашим непосредственным начальникам, Херле и Смидту, ситуация в Берлине, похоже, была знакомой. Потому они совсем бесстрастно реагировали на наши рассказы. Вильгельм и Ульбауэр это почувствовали и потому особо заинтересовались. Лица Херле и Смидта окончательно помрачнели.
      Наш начальник подотдела Смидт через какое-то время стал похож на всадника, у которого сбежала лошадь. Он задавал странные вопросы, например, грозит ли ему самому какое-то дисциплинарное наказание. Потом он опять разыгрывал из себя ничего не знающего, который, в конечном счете, не несет за все происходящее никакой ответственности. В конце он постоянно извинялся, даже когда его не спрашивали. Когда мы вышли из помещения, он попрощался с нами наиграно дружески с похлопываниями по плечу и снова хвалил нас за откровенность. Нам было очень противно.
      Ульбауэр спустился с нами вниз. Там мы перешли в другое крыло здания. Он провел нас в свой кабинет, располагавшийся на уровне земли в самом заднем углу. Его кабинет и кабинет доктора Херле находились в доме номер 109 в диаметрально противоположных углах. Это обстоятельство было, конечно, чистой случайностью, но вскоре получило символическое значение.
      Бюро Ульбауэра было оборудовано по-спартански. На подоконнике, правда, стояли несколько вазонов с цветами, потому комната не производила такого скучного впечатления, как большинство привычных нам кабинетов. Ульбауэр предложил нам кофе, и его секретарша тут же принялась за работу. Она была интересным созданием с приветливым, открытым лицом и с сильным баварским акцентом. – Я Риа, – представилась она и со смехом вышла из комнаты. Чистопородная бабенка, в самом положительном смысле слова. У меня пересохло во рту – Ты увидел мисс Манипенни? – спросил меня потом Фредди в своей обычной манере и попал прямо в точку.
      Как мы вскоре выяснили, работа в следственном реферате была организована совсем не так, как во всей прочей Службе. Если повсюду был огромный рабочий аппарат, постоянно выезжавший в командировки, отвечавший за оперативные расходы и внутреннюю коммуникацию, то тут часы шли по-другому. Организационные структуры были уже и лучше изолированы. Если дело не касалось уже завершенной операции, то все административные дела проходили через стол Риы. Она отсчитывала деньги на расходы, вела учет кадров и решала все бюрократические вопросы. Риа была доброй душой лавки Ульбауэра и своего рода девушкой на все случаи жизни. Кроме того, она отличалась храбростью, что нам скоро доказала.
      Ульбауэр уселся за своим письменным столом. Он продолжил расспросы о берлинском филиале и о сотрудничестве с американцами, о встрече с Вульфом и обо всем, что касалось пуллахского подотдела 12. Его манера говорить была спокойной и приятной. Мы чувствовали себя хорошо, потому что, наконец, смогли рассказать о своих проблемах, которые нас долго угнетали. Ульбауэр говорил тихо и время от времени делал заметки. Человек этот излучал доверие. Его стальные голубые глаза производили впечатление обязательности, но вспыхивали и снова и снова лукавым огоньком.
      Через какое-то время пришел еще один работник. Он представился как господин Гайсбауэр. Гайсбауэр был похож на своего шефа. Он тоже говорил вдумчиво и сдержанно, с такой же обязательностью и любезностью. Но в отличие от Ульбауэра Гайсбауэр время от времени комментировал услышанное. По поводу берлинского филиала он скоро сделал свой вывод: – Боже мой, что за дерьмо они там устроили. Нам нужно туда поехать. Нельзя пускать все на самотек.
      Контрастный душ чувств
      Гайсбауэр и Ульбауэр знали свое дело вдоль и поперек. Конечно, на их кругозор наложили отпечаток маленькие неудачи и большие провалы, которыми им приходилось заниматься в своей работе. Но это не мешало им подчеркивать свою лояльность системе Федеральной разведывательной службы. Оба работали все еще для Большого Целого, а не только на самих себя. Этим они отличались от наших начальников, и это готовило нам контрастный душ чувств.
      Мы внезапно из одного мира попали в другой. Там наверху, в доме 109, в Первом отделе, подотделе 12, мы столкнулись с кучей эгоцентриков, которых мы все время называли не иначе как "пустозвоны". Для меня это была лавка самодовольных людей, полная специалистов в разведывательном деле. Но тем не менее никто из них не смог дать нам ни одного практического совета или как-то толково нас поддержать. Их претензии и реальность были далеки друг от друга как небо и земля.
      Время от времени мы видели, что там производится. Некоторые агентуристы гордо показывали нам свои отчеты о встречах с агентами. Содержание их было жалким, зато сами отчеты по форме изложения представляли собой шедевры мастерства рассказчика. Я все время вспоминаю один отчет одного прежнего заместителя доктора Херле. Этот поэт агентурной работы завербовал машиниста локомотива из южноафриканского Кимберли. И вот какими словами он описывал решающий момент вербовки: – Он сначала вовсе не хотел работать на иностранную разведку. Но тут я внезапно и совершенно неожиданно направил на него мой пронизывающий взгляд. Долгое время мои глаза преследовали эту жертву разведки. Как подстреленный зверь пытался он уйти от моего проницательного взгляда. Но потом он был уже не в состоянии противостоять моему острому взгляду. Он был разбит и согласился на сотрудничество…
      Такого рода "шпионская проза" была обычнейшим явлением на верхнем этаже. Она вполне вписывалась в общую атмосферу самодовольства и игры в секретность. Тот, кто работал тут, в оперативной агентурной разведке – одной из самых чувствительных и секретных областей Службы, тот открыто выставлял это напоказ. Добившись скромной власти, можно было чувствовать себя удовлетворенным и довольным собой. Принадлежать к подотделу 12 было важнее, чем результаты собственно работы.
      Мы провели весь остаток дня с людьми из отдела безопасности. В конце беседы нам дали номер телефона, по которому мы могли звонить в обход обычных служебных каналов. Ульбауэр приказал нам хранить все в тайне. Это касалось также общения с нашими начальниками на верхнем этаже дома. Когда мы уходили, во многих комнатах первого этажа все еще кипела работа. Но снаружи не было ни одной машины, потому что Первый отдел точно в момент окончания рабочего дня выключил свет у себя на этаже и весь разъехался по домам.
      Расследование начинается
      Мы знали, что запустили целую машину, которая уже сейчас показалась нам ужасной. Больше мы в тот момент не могли знать ничего. И это было к лучшему.
      Через несколько дней нас снова вызвали в отдел безопасности. Никто не должен был узнать об этой встрече, в том числе и наш начальник доктор Херле. Потому мы даже машину нашу припарковали вне территории и пошли к воротам пешком. Как два вора, пробирались мы по территории БНД, прошли по пешеходному туннелю, мимо нового оперативного центра, потом через кусты добрались до дома номер 109. Мы сильно нервничали, опасаясь, что у самого здания нас заметит кто-то из 12-го подотдела. – Не бойся, – успокаивал меня Фредди, – они сейчас пьют кофе. Было без нескольких минут десять часов утра.
      В тот день и родилась операция "Мяч". Ульбауэр и его команда хотели выяснить, были ли незаконные действия в работе Вульфа и его партнера, а еще намеревались тихо расследовать неофициальные действиями наших американских партнеров. Никто из наших начальников не должен был об этом узнать, кроме начальника управления 12 А. Для Фредди и для меня были предусмотрены разные роли. Я должен был активизировать контакты с Вульфом, одновременно укрепляя мои отношения с нашим американским коллегой Гансом Дитхардом. Это не было тяжело, потому что американцы и так мною очень интересовались из-за большого количества добываемой нами информации.
      Фредди, близко друживший и с Вульфом и с Эрнстом, и потому сильнее меня страдавший в этой ситуации, должен был держаться подальше от оперативной работы в этом направлении, но поддерживать меня в административном отношении. Я уже догадывался, что нам предстоит куча дополнительной работы, ведь наша обычная оперативная деятельность продолжалась. Когда нас ознакомили со всеми деталями, мы попросили время подумать и покинули территорию БНД. По вечерам мы гуляли по лесной тропе от нашей гостиницы до реки Изар. Там мы могли без помех обсудить нашу беду со всех сторон.
      – Меня это все совсем "достало", – вырвалось у меня. – Неужели им мало того, что мы честно обо всем доложили? Теперь мы должны для этих господ еще таскать каштаны из огня. Что будет, если за этим всем делом не стоит ничего? Тогда мы, в конце концов, предстанем перед всеми как доносчики и предатели. Я чувствовал себя очень плохо, и наша лавка мне сейчас нравилась еще меньше, чем когда бы то ни было. Но какие у нас шансы, чтобы выбраться из этой ситуации без потерь? Можем ли мы вообще отказаться сотрудничать со следственным рефератом 52?
      В конце мы сидели в "пивном саду" и исписывали пустой лист бумаги. Мы формулировали предпосылки, при которых мы согласились бы участвовать в операции "Мяч". Скрытые расследования, таков был наш тезис, будут успешными только тогда, если мы тоже будем действовать в абсолютной тайне. Поэтому в нашем списке было много маленьких мероприятий. Например, мы больше не хотели проводить наши расчеты через общую бухгалтерию, а отчеты о нашей деятельности могли быть доступны только очень маленькому кругу людей. На самом верху списка стояло требование, что после окончания операции наше участие в ней навсегда останется в тайне.
      Не прошло и 24 часов, как мы сдались. Я сам не знаю почему, но так вышло. После душераздирающего призыва к нашей лояльности и чувству дога они согласились выполнить большую часть наших требований, потому что они, в конечном счете, были и в интересах отдела безопасности. Как мы могли так заблуждаться? Они даже пообещали нам выполнить наше главное требование – сохранить все в тайне. Нас обещали полностью "прикрыть", таковы были их слова. Фредди настоял даже на письменном обязательстве. Он получил его по почте от UAL 52 Вильгельма, который полностью осознавал, что мы не верим его честному слову. Теперь мы могли начинать.
      Следующие недели оказались для нас просто ужасными. Летом 1995 года участились встречи с агентами. Особенно много времени отбирала работа с "Рюбецалем", буквально заваливавшим нас сверхсекретной информацией. А тут навалился еще и переезд совместного американо-немецкого филиала 12 AF из Берлина в Нюрнберг, в помещение пехотной казармы на Тиллиштрассе. Теперь наше сотрудничество с американцами продолжалось на новом месте, под "легендированным" названием "Координационного отдела по военной технике". И кроме всех этих нагрузок мне еще приходилось заниматься конспиративными встречами с Вульфом и с Гансом Дитхардом.
      Для нового месторасположения нашего филиала Центр уже назначил и нового шефа. Им стал Шёнер, ранее ведавший нашим направлением, который сменил Гассинга. Шёнер уже ждал нас в Нюрнберге, где оборудовал новый офис вместе с американцами. Шёнер был доверенным лицом начальника управления доктора Херле, и для него это новая должность была чем-то вроде выигрыша в лотерею, потому он с энтузиазмом принялся за работу. Вместе с 12 AF, ему досталась и самая ценная агентурная сеть, которой в то время располагала БНД. Кроме того, из-за близости к коллегам из РУМО эта "лавка" обладала особой ценностью внутри Службы. Все предпосылки для успеха Шёнера были, таким образом, предопределены заранее. Потому на фазе вступления в должность он вел себя очень любезно и понимающе. У Фредди и меня сразу же сложилось впечатление, что наконец-то мы получим шефа, который поймет наши требования к ведению агентов и наши личные нужды и поддержит нас.
      С самого начала мы пытались объяснить ему проблемы нашего сотрудничества с американцами. Шёнер показывал удивительное понимание. Но от партнеров это не скрылось, потому не прошло много времени, как Марк Хэндридж и Ганс Дитхард снова появились у меня. Все началось снова совершенно невинно. Иногда приглашения на обед, щедрые прибавки к гонорарам наших агентов. Но скоро предложения стали более четкими. Американцы предложили нам передавать им напрямую некоторые агентурные сведения, не направляя их вообще в БНД. Они заманивали нас бесплатными путешествиями в США, естественно вместе с женами.
      Фредди и я быстро поняли, что тут нам придется быть чертовки осторожными, чтобы не попасть впросак. С одной стороны мы обязаны были сотрудничать с американцами и продолжали это делать, тем боле, что многие сведения могли оценить только они. С другой стороны мы не хотели по неосторожности потерять наших агентов в пользу американцев. Стоит им узнать настоящие имена наших русских, и они не перед чем не остановятся, чтобы их перевербовать. мы и так испытывали возрастающее недоверие к американцам. И нас заставило поломать себе голову одно странное обстоятельство. Всегда сразу после встречи с агентом у меня звонил мой мобильный телефон. На проводе был Ганс и с определенным участием спрашивал, как прошла встреча. Он был проинформирован, хотя мы время наших встреч скрывали даже в нашем подразделении. Только шеф или его заместитель, как правило, знали. Но им было известно и то, что мы наши будущие акции стараемся по соображениям безопасности держать в секрете от всех. Потому звонки американцев нам были не просто неприятны, а ужасны, потому что свидетельствовали об утечке, которую мы не могли определить. Кто же рассказывал им о наших встречах?
      Американцы играют по своим правилам
      В середине сентября Ганс Дитхард пригласил меня на беседу, во время которой хотел обсудить со мной некоторые основные вопросы нашего сотрудничества. Мне было понятно, что у него снова какие-то конкретные предложения, потому что он не хотел встречаться со мной в здании нашего подразделения. Он так мне и сказал – мол, у него есть предложения специально для меня.
      За несколько дней до этого он уже встретил меня в мюнхенском аэропорту и тут же заявил, что мы ему и его людям уже довольно долгое время не передаем важные сведения, добытые нами. Среди прочего, он упомянул о важном документе – стратегическом плане развития российской контрразведки ФСБ, где речь шла о реформе структуры этой службы. Мы и действительно достали этот документ пару недель назад. Но откуда американцы узнали об его существовании? Можно было сойти с ума.
      При этом случае Ганс сделал мне предложение, чтобы все бумаги, которые раньше мимо американцев отправлялись в наш собственный аналитический отдел, обрабатывались особо и оплачивались отдельно. Особое значение он уделил при этом документу ФСБ, а также списку российской военной техники и оружия, направленного в Сербию. Этот документ тоже был в наших руках. Об оплате за труды мы, как он заявил, должны поговорить на отдельной встрече.
      Из аэропорта мы тогда поехали в наше пристанище на юге Мюнхена, гостиницу "Бухенхайн". Фредди и я попытались анализировать ситуацию. Понятно было одно – кто-то из начальства сам информирует американцев. Но заподозрить можно было очень немногих. О нашем необычном процессе обработки и отправки донесений ("Обходной маневр") знал только очень маленький круг людей. Это были Гассинг, его преемник Шёнер и наши пуллахские руководители Херле и Смид. Уполномоченный по оперативной безопасности Мёдлинг тоже об этом знал, но у него не было с нашими партнерами никаких контактов.
      В тот же день мы передали наши новые соображения и сведения в отдел безопасности. Там работники подотдела 52 как раз занимались вопросами нашего сотрудничества с заокеанскими партнерами. Наши предшествующие рассказы о происходивших в берлинском филиале процессах привели к дальнейшим расспросам берлинских сотрудников. В конце нашего обсуждения представители 52-го подотдела попросили меня снова согласиться пойти на встречу с американцами, чтобы лучше оценить их намерения.
      Кроме того, было принято решение посвятить Шёнера в проводимые расследования против Вульфа и против РУМО. Это случилось спустя несколько дней в нашем присутствии. Меня это очень беспокоило, потому что теперь я мог не скрывать правды в разговоре с моим шефом и открыто обсуждать с ним эти болезненные вопросы. Но вскоре это чувство улетучилось.
      Ганс Дитхард опять настаивал на встрече. 5 октября мы сидели рядом в автобусе, когда ехали в район Нюрнберг-Фойхта на общую загородную экскурсию всего подразделения. Мы договорились встретиться через неделю в доверительной и неофициальной обстановке в Бухшвабахе, в пятнадцати километрах к западу от Нюрнберга, на федеральном автобане 14. Уже во время поездки Ганси Марк осторожно намекнули, что на встрече речь пойдет о новых стимулах для более "тесного" сотрудничества. При этом они просили хранить все это в строжайшей тайне.
      Для подготовки встречи меня снова вызвали в Мюнхен. Чтобы это не вызвало подозрений, я в тот же день должен был явиться в Первый отдел в дом № 109 и решить там некоторые административные вопросы. Спускаясь на этаж Ульбауэра, мне приходилось стараться не попадаться кому-либо на глаза. Вечером я поехал в отель "Бухенхайн", где меня ждал Фредди. В номере мы разработали план наших поездок на ближайшие недели. Было задумано несколько встреч с агентами, нужно было посетить некоторых агентурных помощников. Еще требовалось уладить целую кучу разных формальностей. Фредди заполнял пачками формуляры, а я снова и снова пересматривал календарь запланированных встреч.
      Он негромко ругался: – Если бы я только мог себе представить, что я здесь в нерабочее время, ведь рабочий день уже закончился, буду делать ту работу, которую все остальные делают спокойно в свое рабочее время в своих кабинетах, то я сам себя удушил бы. Что за сумасшедшая контора! Там внутри ты никому не можешь доверять. Потому мы сидим в нашей каморке и делаем все тайно, чтобы никто об этом не узнал. Но если хоть кто-то из этого высокооплачиваемого начальства застукает нас со всеми этими документами, то тут нам мало не покажется…
      Через несколько часов, было уже одиннадцать вечера, я отправился в путь. Я ехал на юг, по тропе, которая со временем исчезала в лесу. Эта тропа проходила выше Изара и вливалась в улицу Герман-Рот-Штрассе. Все это – мюнхенский пригород Байербрунн. Там в очередной раз была назначена моя ночная встреча. Я уже привык к таким поздним мероприятиям. И в этот вечер я был рад, когда прошел через лес и приблизился к гостинице "Цур Пост". Щекотливое чувство понемногу покинуло меня.
      Полуночная конференция в кегельбане
      Как и обычно, я вошел во двор гостиницы через боковую дверь. Перед кегельбаном стоял молодой человек в черной кожаной куртке. Он прикрывал наше тайное свидание от непрошенных гостей. Он дружелюбно кивнул мне, когда я приблизился, и открыл дверь. – Ну, мастер, – приветствовал меня небрежно Олльхауэр, – случилось по дороге что-то необычное? Вы сверхпунктуальны.
      Началась привычная процедура. Я доложил обо всех контактах с американцами, состоявшимися со дня нашей последней встречи. Потом последовали новости по делу Вульфа. Люди из отдела безопасности все тщательно записывали и задавали конкретные вопросы. Наконец, они расспрашивали о нынешней ситуации в берлинском филиале и о содержании моих бесед с 12-м подотделом.
      Самой важной темой была предстоящая моя встреча с Гансом Дитхардом. Франк Оффенбах, начальник внутренней секретной команды наружного наблюдения QB 30, уставился на меня: – Вот теперь-то я тебя по настоящему обмотаю проводами. С коренастым Оффенбахом я познакомился совсем недавно. Он командовал совершенно секретным филиалом отдела безопасности на Шубертштрассе рядом с Терезиенвизе. Там трудились полсотни специалистов по наружному наблюдению и по прослушиванию.
      Главный сыщик БНД родился в Восточной Германии и, несмотря на многолетнее пребывание в мюнхенском обществе, все еще не избавился от саксонского акцента. Несмотря на трудный участок работы, он не растерял чувство юмора. Оффенбах был видным явлением в отделе безопасности, компетентным, скромным, целеустремленным. Мы быстро нашли общий язык. Не в последнюю очередь потому, что его заместитель сидел со мной за одной партой в офицерской школе. В БНД мы снова встретились, вот как мал мир. Мой старый товарищ представил меня своему шефу, и тот моментально понял, каких результатов добивались Фредди и я.
      Теперь он устанавливал на мне целую систему из подслушивающих устройств. Божественная картина! Я стоял, обнажив верхнюю часть туловища, в кегельбане отеля "Цур Пост" и под присмотром руководителей отдела безопасности тренировался в правильной установке и снятии со своего собственного тела "жучков" и прочей аппаратуры. Для создания "музыкального фона" Франк Оффенбах разрешил нескольким своим людям играть в кегли. – Ради "легенды", чтобы те, кто сидит в ресторане, не обращали на нас внимания, – усмехался он.
      Было около двух часов ночи, когда я снова покинул гостиницу. Перед уходом Ульбауэр еще раз мне напомнил: – И ни слова, никому! Даже Фредди! В любом случае, никаких подробностей!
      Потом я под проливным дождем поплелся рысью через лес к себе в гостиницу. Снова мне показалось, что я попал в мир привидений. Вот дерьмо, думал я про себя, когда мокрый с ног до головы, стоял в моем номере. Я чувствовал, будто меня колесовали, и мое внутренне состояние соответствовало моему внешнему виду. Долго с таким ритмом работы я не продержусь. С тревожными мыслями я уснул.
      Фредди разбудил меня уже через три с половиной часа и поприветствовал меня в комнате для завтраков стимулирующим замечанием: – Сегодня ты снова выглядишь, как хорошо сохранившийся семидесятиоднолетний старик! Да так я себя и чувствовал. Ему хотелось узнать все детали прошедшей ночи. Немного нервничая, я сообщил ему о ходе встречи и при этом особо подчеркнул именно те моменты, о которых он, собственно, вообще не имел права знать, по мнению сотрудников отдела безопасности.
      Затем мы вместе привычно двинули в Центр. Последовали привычные беседы с Мёдлингом, Херле, Шёнером. мы объясняли дальнейшие планы по связи с агентами и получили разрешение на использование курьеров и иные действия. Затем я отвез Фредди на Главный вокзал Мюнхена и продолжил свой путь в Нюрнберг. В 15.00 мне предстояла встреча с коллегами из РУМО в Бухшвабахе. В придорожном кафе у Фойхта я на короткое время остановился, чтобы нацепить на себя всю систему подслушивания.
      Я сам не ожидал, что справлюсь с этой процедурой до без десяти трех. Точно на въезде в город, перед деревенской гостиницей "Красный конь" я поставил машину на стоянку. Именно здесь и должна была состояться наша встреча. Полный напряжения, я ожидал моего американского друга. За пару минут до 15.00 пошел обратный отсчет. Я еще раз сбегал в туалет, чтобы включить мои "жучки". День был теплым, но пришлось сидеть в куртке, чтобы не видно было висевших на мне проводов. После долгого ожидания, наконец, появился длинный американский "сухопутный крейсер". Через окно я видел, как из машины вышел Ганс. Хотя я ждал его, его внешний вид вызвал у меня большое удивление.
      Мне придется объяснить. Ганс, как и все прочие работники РУМО, всегда ходил в простой и удобной одежде. Джинсы, ботинки, рубашка "поло", порой легкая гавайская рубашка – обычная одежда его и его коллег. Даже на официальных мероприятиях американцы внешне отличались от всех других гостей. Галстуков я на них почти никогда не видел, а над костюмами и пиджаками они открыто смеялись.
      Сотрудники американской военной разведки открыто кокетничали своим неформальным внешним видом. Больше быть, чем казаться, – таков был их девиз. Если немцы всегда приезжали на совещания как манекенщики одежды фирмы "Хуго Босс", то нередко Марк Хэндридж встречал их в старых джинсах, яркой фермерской рубашке и с широкими подтяжками.
      И вот на встречу, носившую очень личный и секретный характер, Ганс явился таким, каким я его никогда еще не видел. На нем был светлый, цвета яичной скорлупы, летний костюм, белая рубашка, застегнутая до последней пуговицы, и тонкий темный галстук, завязанный крепким узлом. На улице было 30 градусов тепла, невероятно жарко для этого времени года, но это, казалось, никак ему не мешало. Свой гигантский автомобиль с тонированными стеклами он, как бы нарочно привлекая внимание, поставил у входа в гостиницу. Когда он вошел в дом, то снял темные очки и заснул их в верхний карман пиджака. В общем и целом, он выглядел как Джеймс Бонд.
      Как внешность его была невероятна и искусственна, таким искусственным были наш короткий разговор. Несмотря на все сложившиеся привычные формы общения, он поздоровался со мной очень формально и обращался ко мне на "вы". Мне сразу стало ясно, что до встречи что-то произошло. Поведение его было таким наигранным, что он становился смешным. Вот его точные слова: – Я очень рад встретить вас здесь. Мы, то есть американская часть нашего двустороннего подразделения, постоянно старается активно поддерживать положительное развитие совместных действий. Ранее сложившееся столь успешное сотрудничество должно продолжаться в обоюдных интересах при соблюдении всех основных принципов честного и открытого взаимного общения. При этом я особенно хочу подчеркнуть… Ну и так далее, и так далее. Такими лозунгами он говорил все время.
      В душе я кипел. Все указывало на то, что американцы пронюхали о наши намерениях. Когда Ганс завершил чтение наизусть своего реферата об американо-германской дружбе я сказал только: – О'кей, о'кей, я все понял. Мы закончили наш диалог парой замечаний о погоде и о предстоящих в ближайший уик-энд футбольных матчах. Из разговора никто не смог бы понять, для чего мы, собственно, встречались. После того, как каждый из нас осушил свой бокал с водой, мы вместе вышли из гостиницы. У двери я спросил: – Ганс – и что же это такое было? Он улыбнулся, пожал плечами, дружески потрепал меня по голове и ответил: – По-другому было нельзя, старик, очень жаль!
      Ганс Дитхард удалился в направлении Нюрнберга. Это был последний раз, когда я его видел.
      Пылая гневом, несся я на своей машине по автобану. Через Хайльбронн и съезд на Айх я приехал к а кафе у придорожной стоянки Франкенхёэ Норд. Там меня ждал Франк Оффенбах со своим начальником команды, который должен был снять с меня всю свою аппаратуру. Была пятница, на дорогах напряженное движение. С визгом шин я остановился у серого "Мерседеса" обоих "наружников". У меня совсем сдавали нервы. Все угнетало меня: ежедневная игра в прятки с коллегами, ночные встречи с сотрудниками отдела безопасности, бесконечные дискуссии с Фредди по основным принципам жизни, состояние безопасности наших агентов, история с Вульфом – а теперь еще и это!
      Тут Франк Оффенбах как раз подвернулся мне под руку. Не успел он сказать хоть слово, как я пошел в атаку: – Вы тут все перепились, что ли? Вы знаете вообще, чем вы тут занимаетесь. Я вытащил свою куртку и бросил ее на землю прямо в центре автостоянки. При этом я продолжал ругаться: – Они все знали, все! А я опозорился насквозь! Вот ваша вонючая аппаратура, забирайте ее! Я с треском бросил ее на брусчатку, так что она развалилась на несколько частей.
      Командир команды "наружников" спрятался, а Оффенбах, испуганно глядя на меня, потому что мой взрыв ярости уже привлек внимание других людей, попытался меня успокоить. – Норберт, эти люди свое получат. Теперь давай поговорим спокойно. Что же там все-таки произошло? Но я продолжал бушевать. – Что произошло? Я ради вас брожу вокруг да около днями и ночами, а ты спрашиваешь меня, что произошло. Меня уже все достало!
      Я уже стащил свою рубашку "поло" и бросил ее на заднее сидение машины. – Они все там, внизу, гипсовые головы. Можешь передать им это от меня. Послали меня на эту хреновую встречу. Я отодрал все провода, прикрепленные пластырем к коже, и бросил клубок проводов в кусты. Оффенбах снова пытался меня утихомирить. Он говорил, что ему очень жаль, но информация просочилась из окружения Шёнера, а он никак не мог меня предупредить.
      – Что? Этими словами он добился результат, как раз противоположного тому, на который рассчитывал. – Шёнер, этот козел, растрепал все. Да, вы что там совсем обалдели? Почему он вообще об этом узнал? Я так колотил кулаками по крышке багажника, что у меня заболели руки. – Как он мог об этом узнать? Почему он? Меня все время предупреждали, чтобы я держал язык за зубами, а теперь вот это. Конец, все, точка! Скажи тем внизу, они могут меня… А Шёнеру передай от меня самый большой привет. Если я доберусь до него, то проведу с ним очень интенсивную беседу. Очень интенсивную. Пусть одевается потеплее. Если ты понял, что я имею в виду!
      Затем я поднял свою крутку, сел в машину и поехал прочь. Мое выступление было слишком сильным испытанием для обоих сотрудников QB 30. Совершенно ошарашенные, они смотрели мне вслед. Но позже Оффенбах рассказывал мне, что из всех конспиративных встреч в его жизни эта встреча произвела на него самое сильное впечатление.
      Неудача с Гансом Дитхардом в очередной раз поколебала мое доверие к Службе. Конечно, я мог в какой-то степени постичь причину такого поступка нового нюрнбергского шефа. Еще до того, как он в полную силу приступил к работе, отдел безопасности явно намеревался развалить его новый красивый филиал. А ведь он рассчитывал на большой успех, причем личный успех, именно благодаря немецко-американскому сотрудничеству. И теперь он попытался спасти то, что еще можно было спасти. Но то, что он оказался настолько глуп и считал, что кабинеты в его новом офисе не прослушиваются, снова шокировало меня. Мое впечатление от Службы становилось все четче: никому нельзя ничего рассказывать! Можно позволить себе все, что угодно, кроме открытости и искренности!
      Эмоциональный всплеск на автобане, впрочем, не имел никаких последствий. Напротив, все шло так же, как раньше. На следующей встрече в кегельбане Ули, как мы называли Ульбауэра, снова напомнил мне о необходимости строжайшей секретности. О результате внутрислужебных мероприятий по прослушиванию меня не информировали. Но постепенно становилось ясно, что вскоре предстоит по-настоящему большой взрыв.
      Двойная игра с МИ 6
      Мои разговоры с Вульфом тоже не приносили облегчения. За это время я встречался с ним много раз. По поручению команды Гайсбауэра я предложил ему совершенно секретную бумагу, которую он должен был передать дальше. Речь шла о списке материалов, в котором перечислялись многочисленные полученные нами документы.
      Вульф хотел напрямую свести меня с покупателем – британской службой внешней разведки МИ 6, она же "Сикрет Интеллидженс Сервис". Он с восторгом рассказывал мне, что уже провел несколько сделок с "томми", как у нас называли англичан. Для британских коллег успехи нашего берлинского подразделения не долго оставались тайной, и потому у них развился большой интерес к получаемым нами сведениям.
      Итак, я должен был встретиться с английской разведчицей по имени Розмари Шэйвер. Вульф организовал встречу на 12 августа 1995 года в ганноверском аэропорту Лангенхаген, а в качестве ее опознавательного признака сообщил лишь, что у дамы лошадиные зубы. Мне нужно было надеть белую рубашку и красный галстук. Ближе к вечеру я поехал в Лангенхаген. Список, по моему мнению, весьма посредственной ценности, лежал у меня в коричневом конверте. Я поставил взятую напрокат машину прямо на уровне взлетной полосы в зоне "А". Так как я приехал слишком рано, я решил немного погулять по зданию аэровоказла.
      Мне сразу бросилось в глаза, что перед холлом "Люфтганзы" стоят сотрудники службы безопасности аэропорта, чего обычно не бывало. Понаблюдав некоторое время за происходившим, я догадался о причине их присутствия. Прибыл с большой свитой тогдашний премьер-министр Нижней Саксонии Герхард Шрёдер, в будущем Федеральный канцлер, а среди сопровождавших его лиц был и руководитель концерна "Фольксваген" Фердинанд Пиех. То ли они хотели что-то обсудить, то ли собирались отправиться в совместную поездку. Шрёдер, который еще помнил меня, вкинул мне, проходя мимо.
      Вначале я помогал предвыборной кампании Моники Ганзефорт, преемницы Шрёдера в его избирательном округе, и через нее познакомился с этим политиком. Какое-то время я поразмышлял об этом случае. Я с 1974 года был в той же местной организации СДПГ, что и Шрёдер и порой пересекался с ним. Несколько лет назад он начал быстро подниматься по карьерной лестнице. Я следил за его успехами с некоторой гордостью, потому что был одним из его самых старых сторонников. А теперь я прямо на его глазах проводил конспиративную встречу с МИ 6. Это мне показалось невероятным.
      Когда двери терминала "Люфтганзы" закрылись, а я все еще смотрел вслед ушедшей делегации, я услышал чей-то голос. – Я думаю, вы ждете меня, – сказала дама среднего возраста и улыбнулась мне. Боже мой, подумал я, ну и зубы. Это была она, сразу видно. Мы прошли в одно из кафе аэропорта и немного побеседовали. К моему большому удивлению она не скрывала ни откуда она, ни что она хотела. Она прибыла из МИ 6 и хотела купить у меня материал. После короткого изучения списка она оценила его смысл так: – Тут есть превосходные перспективы. Но сначала нужно, чтобы его проверили наши специалисты. Впрочем, это не входит в мою компетенцию. По суммам до 50 тысяч марок я сама принимаю решения. Но это стоит в несколько раз больше. Я был удивлен. Сколько же заплатили бы англичане, если получили бы по-настоящему первоклассный материал? В душе я покачал головой
      Немного позже я возвращался домой, Розмари Шэйвер полетела назад в Берлин. При этом ее сопровождала дюжина филеров Оффенбаха. Они пронаблюдали и задокументировали всю встречу. Ее путешествие кончилось в берлинском районе Шарлоттенбург, где дама исчезла в здании, являющемся объектом британской службы.
      Теперь сотрудники отдела безопасности буквально натравливали меня на это дело. Между 12 августа и 30 октября 1995 года мне пришлось встречаться с Вульфом девятнадцать раз. Это означало огромное напряжение не только для меня, но также и для моего партнера. Ведь Фредди приходилось заниматься всей прочей работой. За этими конспиративными встречами с Вульфом тянулась вереница прочих связанных с ними мероприятий. Отдел безопасности сначала меня инструктировал, а после каждой встречи начинались многочасовые обсуждения. Обычно все это происходило поздно вечером или ночью. При этом как бы само собой разумелось, что мне нужно продолжать нашу обычную работу. И никто не должен был узнать об этих абсолютно секретных действиях. И даже те, кто был посвящен, не могли знать деталей.
      До конца октября люди из отдела безопасности собрали огромное множество сведений. На основе накопленной информации не только сам Вульф, но и его партнер Эрнст и наш бывший берлинский шеф Гассинг попали под подозрение в государственной измене. В какой степени в это дело была замешана спецслужба наших конкурентов с Востока, осталось неизвестным до сих пор. Но это и не играло большой роли, поскольку недозволенные сделки с англичанами уже сами по себе содержали состав преступления.
      На 30 октября Вульф организовал следующую встречу с британцами. За день до этого он забрал меня из мюнхенского аэропорта. Встреча должна была произойти в мюнхенском районе Швабинг, практически у дверей БНД. Мы заехали в отель "Марриот" и заказали там столик. Я, как обычно, провел ночь в "Бухенхайне" и встретился с людьми из отдела безопасности в кегельбане в Байербрунне.
      На следующий день Вульф привез меня в швабингское кафе "Моноптерос". Там я передал ему конверт с "пробным товаром" для англичан. Документ был одним из полученных от моих агентов и был отобран отделом безопасности. Чтобы сразу не выпускать из рук весь документ, я разделил лист бумаги пополам. Вторую половину он должен был передать через стол, если клиенты согласятся на покупку. Мы поехали дальше в "Марриот" и Вульф один пошел в ресторан.
      Вульф и его англичане были там не одни. За большим соседним столом громко праздновали день рождения. Восемь сотрудников фирмы "Шмидт Электротехник Мюнхен" обмывали круглый юбилей одной сотрудницы. На самом деле это была специальная команда Оффенбаха. Специалисты снимали, слушали и запоминали все, что происходило. Снаружи, на Шинкельштрассе, точно перед машиной Вульфа, стоял закрытый фургон, машина наблюдения и контроля группы QB 30. Туда сходились и там запоминались все получаемые данные.
      В это время я ожидал в машине или пару раз выходил покурить. После долгих двух с половиной часов Вульф вернулся. – Да, ничего не вышло, – сообщил он мне, печально пожав плечами. – Говорят, что у них уже есть этот материал. Потому согласны заплатить всего десять тысяч долларов. Это слишком мало. Такими ценами я сам себе буду вредить.
      Моя голова начала работать. Здесь что-то явно было не так. Если у англичан уже есть материал, почему же они готовы вообще хоть что-то за него заплатить?
      Когда я выходил на площади Одеонплатц, то начал догадываться. – Лучше всего, отдай мне прямо сейчас вторую половину, я все сожгу дома, – попробовал он застать меня врасплох. – Нет, Вульф, я все возьму с собой, – ответил я. Он показался растерянным и не хотел мне просто так отдать конверт. Мне буквально пришлось его вырвать из рук. Он свернул на Берлинер Штрассе и исчез.
      На такси я доехал до Гётеплатц, где меня уже ждал Франк. Потом мы отправились на Шубертштрассе для обсуждения. Когда я вошел, там как раз показывали видеосъемку. Люди из QB 30, несомненно, проделали хорошую работу. Записаны были не только разговоры за столом, но и все, что происходило в лифте и в номерах, где остановились англичане. Двое из них несколько раз уходили с обеда, чтобы позвонить из своих номеров. О чем договорился Вульф с людьми из дружественной секретной службы, мне не сказали. Франк Оффенбах после моего рассказа отвел меня в сторону и сказал: – История, которую он тебе выложил, вранье от начала и до конца. Если ты меня спросишь, то я скажу, что он просто хотел тебя надуть.
      Лишь в конце 1995 года Федеральная разведывательная служба подала в прокуратуру заявление о преступлении, совершенном тремя подозреваемыми, занимавшимися незаконными сделками с британской секретной службой. Федеральная прокуратура начала расследование. Трио с оперативными псевдонимами Гассинг, Вульф и Эрнст сначала были уволены со службы или временно от нее отстранены. Президент БНД Конрад Порцнер попытался было воспользоваться моментом, чтобы избавиться еще от двух больших начальников: от Фолькера Фёртча, прежнего начальника Первого отдела (агентурная разведка), а теперь начальника Пятого отдела (безопасность) и от начальника подотдела Вольберта Смидта. Президент потребовал от Ведомства федерального канцлера отправить обоих на досрочную пенсию. Но Бонн не согласился. Потому Порцнер поднял белый флаг.
      Гассингу, Вульфу и Эрнсту лишь в конце 1997 года Первой прокуратурой города Мюнхена было официально предъявлено обвинение в мошенничестве, растрате и взяточничестве. Летом 1998 года шпионский скандал закончился настоящим сюрпризом. Пятая палата по уголовным делам Земельного суда Мюнхена отвергла обвинения против делового трио. Суд заявил, что никто из обвиняемых не прикарманивал денег. Одного из чиновников приговорили к семи месяцам тюремного заключения условно и к штрафу в 25 тысяч марок, другого к 36 тысячам марок штрафа, третий был вообще оправдан. Суд в своем постановлении отметил, что сотрудники БНД были перегружены работой, а их спецподразделение в Берлине недостаточно контролировалось и опекалось центральными службами БНД.
      Охота начинается
      Когда скандал вокруг Вульфа и обоих его друзей закончился, мы оставались в неведении во всем. что касалось хода следствия. Мы так и не узнали, в какой степени наши берлинские коллеги на самом деле были замешаны в грязных махинациях. Но мы были рады, получив от начальника подотдела Вильгельма письменное обещание, что пуллахцы не привлекут нас на суд в качестве свидетелей.
      Теперь, наконец, подошло время с полной силой заняться осуществлением связи с агентами и получением информации. После роспуска нюрнбергского филиала мы просто, как и раньше, планировали все свои операции из нашего гамбургского бюро прикрытия, такие, например, как поездку в Румынию.
      Разок в Карпаты и обратно
      Утром 17 ноября 1995 года мы вылетели из Мюнхена в Бухарест. Эта поездка оказалась для нас сплошным приключением и беспрецедентной авантюрой. Наш человек из Киева ждал в четырехстах километрах от столицы в городе Яссы, прямо на границе с Молдовой. Мы хотели преодолеть это расстояние на самолете внутренних линий. Потому в Бухаресте мы из аэропорта Отопени приехали в аэропорт Бэняса. Казалось, что все в полном порядке. Через окно мы видели "Туполев", которого как раз готовили к взлету. Но через два часа зал ожидания вдруг за мгновение ока опустел. Оказалось, что в нем сидели теперь только три человека: Фредди и я, плюс еще одна дама из Парижа, которая нервничала все больше.
      После прозвучавшего объявления на румынском языке я послал Фредди узнать, в чем проблема. Через десять минут он, ухмыляясь, вернулся: – Они приготовили все для полета. только одной мелочи у них сейчас нет – горючего! Дама из Парижа, более чем невзрачное создание, которой я попытался объяснить создавшуюся ситуацию, побледнела как мел. – Я не поеду через Румынию на поезде, – твердо отверг Фредди мои первые соображения, – к тому же ночью. Так нам лучше сразу раздарить наши вещи прямо тут на вокзале.
      Теперь француженка стала белой, как стена, и стояла как вкопанная, когда мы с ней вежливо попрощались. Снаружи у здания аэропорта стояло пестрое сборище машин. Все старые "Шкоды", "Лады", в большей или меньшей степени созревшие для свалки. Среди них было старое немецкое такси – "Мерседес", который мог бы составить гордость любого технического музея. – А вот на нем мы и поедем в Яссы, – сказал я кратко. Фредди был озадачен: – Ты хочешь поехать в Яссы на такси?! Ну, я уже сейчас с радостью предвкушаю момент заполнения финансового отчета. Это ведь тоже придется делать мне, разве не так?
      С водителем мы договорились быстро. Он согласился за двести долларов плюс деньги на ночлег привезти нас из Бухареста в Яссы, а на следующий день отвезти назад. Мужчина хорошо говорил по-английски и вообще казался очень общительным. Мы закинули наши чемоданы в багажник и уселись на просиженном заднем сидении. Фредди взглянул на меня. Я догадался, о чем он думает. – Мы же не можем взять за это ответственность, или как, – начал я короткий диалог. – Гммм, – был его ответ. – Итак, иди уже и поторапливайся. Через три минуты он вернулся с француженкой и ее тремя большими чемоданами и сумками. Улыбаясь, он прошептал мне: – Она все это время там так беспомощно и стояла, как мы ее оставили.
      Несмотря на профессиональные сомнения, мы все-таки взяли с собой эту женщину, которая в сложившихся обстоятельствах оказалась совершенно нежизнеспособной. Кончено, если бы об этом узнали наши шефы, нам бы не поздоровилось. Но в этом особом случае нам просто совесть не позволяла оставить попавшую в такую сложную ситуацию попутчицу в беде. Кто знает, что с ней могло бы случиться.
      И вот, наконец, поездка началась. Парижанка села прямо с водителем. Она, казалось, была очень рада и очень благодарна. Но вскоре настроение ее изменилось. Когда водитель понял, что в месте назначения ему придется заночевать, он захотел хотя бы предупредить об этом семью. Потому он по пешеходному тротуару подъехал на своем такси прямо к телефонной будке, у которой стояла очередь. С руганью люди разбежались. Оставив двигатель включенным, наш водитель выпрыгнул и вытащил из будки молодого парня, который как раз разговаривал по телефону. Люди вокруг шумели и злились. Мы, на всякий случай, закрыли окна и двери. Через десять секунд все было улажено и мы пробирались сквозь пестрые пригороды пришедшей в упадок румынской столицы. – До сего времени, – проворчал я, – все шло очень незаметно и совершенно конспиративно.
      Через несколько километров широкая современная автострада перешла в щебеночную дорогу, а наш шофер, которого мы прозвали Фанджио, по имени легендарного аргентинского автогонщика, тут оказался вдруг в своей стихии. Не успело лицо француженки вернуть свой нормальный цвет, как началась дикая гонка, которую мне не приходилось переживать раньше, и надеюсь, не доведется пережить никогда больше в жизни. Фанджио был фанатом "Мерседеса". Он обожествлял свою "тачку" и, очевидно, был уверен, что все остальные участники дорожного движения обязаны разделять его мнение.
      Автострада А 1 вела нас прямо на север до Плоешти. Потом нужно было свернуть на восток на Бузэау, затем снова на север, и через Фокшани, Текуч и Васлуй в Восточных Карпатах добраться до Ясс на молдавской границе. Наш водитель имел одну привычку, от которой нас бросало в пот. Несмотря на плотное движение, он обгонял всех постоянно и безжалостно. Он по всем правилам включал боковые огни и нажимал на гудок, чтобы предупредить обгоняемого, а световым сигналом он предупреждал тех, кто ехал на встречной полосе. При этом он обгонял всегда, вне зависимости от того, ехал кто-то нам навстречу или нет. Когда рискованный обгон удавался, он каждый раз крестился, прикладывая пальцы ко лбу, рту и груди. Парижанка каждую такую акцию сопровождала тихим визгливым криком, который заканчивался лишь когда Фанджио в очередной раз оказывался впереди, занимая новое место в потоке движущихся машин. Его стратегия всегда приводила к опасным ситуациям, потому что идущим навстречу грузовикам постоянно приходилось тормозить до полной остановки, чтобы избежать столкновения. Некоторые из них едва не оказывались в кювете. Фредди, которому никогда не изменяло чувство юмора, на этот раз смог выдавить из себя лишь одну фразу: – Позаботься о моей семье, может быть, хоть ты уцелеешь. Потом снова и снова последовали гудки и визг тормозов. Это был настоящий ад.
      И даже когда сильный карпатский туман сделал темноту еще более непроницаемой, в технике обгона нашего шофера ничего не изменилось. Нам этого хватило. Водитель, которому надоело жить, и совершенно истеричная попутчица постоянно держали нас в стрессовом состоянии. Только после половины пути крики француженки ослабли. Теперь она издавала звуки, лишь когда нам навстречу несся грузовик. Кроме того, она все чаще прикладывалась к фляжке с коньяком. Это утихомирило ее нервы и помогло смягчить страх смерти.
      Поздним вечером мы, как бы то ни было, добрались до цели. Но Фанджио не повез нас прямо в отель, а остановился у красивой стариной кирпичной церкви. – Я должен поставить свечку за то, что путешествие так хорошо закончилось, сказал он нам на елейном английском языке. Фредди и я присоединились к нему без слов, а наша попутчица, поблагодарив, отказалась, предпочтя общению с богом еще маленький глоток из фляжки. Когда мы втроем стояли перед маленьким алтарем, Фредди с пониманием вздохнул:- Ну, да. Успех его оправдывает.
      Потом мы поехали в отель "Траян", находящийся в центре. Француженка поблагодарила за поездку и уехала с другим водителем, который повез ее к конечной цели. По профессии она была врачом и должна была шесть недель отработать в Яссах по программе обмена медиками. После непримечательного обеда – картошки, запеченной с сыром, и маленькой прогулки для лучшего пищеварения этот полный приключений день, наконец, подошел к концу. По меньшей мере, официально.
      Но в час ночи мы снова встали с постели, чтобы встретиться с нашим агентом. Мы выбрали пограничный город Яссы в качестве места встречи, потому что недалеко от него был неохраняемый пограничный переход, через который наш человек мог спокойно доставить свой материал. Сначала мы взяли у него катушки с пленками и спрятали их, насколько это получилось в специальный контейнер БНД. Информатор принес больше материала, чем мы ожидали, потому часть его мы просто засунули в чемодан.
      Следующим утром нам нужно было вместе с агентом вернуться в Бухарест. – Кто сядет спереди, – лицемерным тоном спросил Фредди, в абсолютной уверенности, что нам снова предстоит день кошмара. Я опять вытащил две спички из кармана пальто, длинную и короткую. Привычным движением я подсунул Фредди короткую и провокационно ему улыбнулся. С видом презирающего смерть, Фредди плюхнулся на переднее сидение и обратился к нашему другу, уже занявшему место сзади?: – Ну разве он не милашка? Путешествие оказалось таким же диким, как мы и предполагали. На половине пути нам в этот раз пришлось выпить кофе, потому что на нас сильно подействовала авария, которую мы видели. Тягач, перевозивший стальные трубы столкнулся с конной повозкой. Несколько человек приканчивали раненых лошадей, чтобы воспользоваться хотя бы их мясом.
      О самом кофе тоже стоит упомянуть. Возле автомастерской мы нашли маленькое, скупо обставленное кафе, единственным украшением которого был стакан "Нескафе". Приветливая официантка взяла четыре чашки, насыпала туда по половине ложки растворимого кофе, залила холодной водой, перемешала и поставила перед нам. Мы вопросительно переглянулись. По нашей просьбе таксист спросил ее, не является ли холодный кофе традиционным напитком в Восточных Карпатах. Она объяснила, что, мол, сейчас нет горячей воды, потому что нет электричества. Ток использовался в данный момент сварочным аппаратом.
      Перед кафе действительно стоял сварщик. На нем не было ни защитных очков, ни перчаток. Вокруг летели искры. Чтобы защититься от них, он прикрывал лицо рукой. Тыльная сторона ладони уже почернела от искр. Фредди покачал головой. – Я думаю, Румыния, все же, ничего для нас не значит.
      Даже после многих километров кофейный порошок, не растворившийся в холодной воде, все еще скрипел у нас на зубах.
      Еще до того, как Фанджио высадил нас у гостиницы, он решил предложить нам ресторан с настоящей румынской национальной кухней. В одном из пригородов Бухареста мы наткнулись на овощной рынок. За ним располагался ресторан. В нем не было ни души, и потому заказанный водителем обед появился на нашем столе уже через несколько минут. Когда тарелки с супом стояли перед нами, наш русский друг, только взглянув на них, тут же встал и побежал в туалет. Ему, очевидно, сразу стало плохо. А Фанджио схватил ложку и стал громко хлебать желтоватый водянистый бульон.
      Я осторожно окунул ложку в суп. Потом попробовал. Вкус был ужасен. Но водитель так причмокивал и настолько увлекся едой, что ничего не замечал. Когда Фредди удалось проглотить свою первую ложку этого непонятного бульона, а Фанджио проглотил комок жира, плававший в его тарелке, я больше не мог сдержаться. Прикрыв рот, я выбежал через дверь и тут же меня стошнило. Там стоял наш информатор с сигаретой и ухмылялся: – Я знаю эту еду, ее есть нельзя. Затем к двери подбежал Фредди. Лицо у него было такого же желтовато-зеленого цвета, как и предложенный нам суп.
      Вечером я попытался позвонить моей жене в Германию. Когда и через несколько часов никто не поднял трубку, я созвонился с соседями и попросил их заглянуть в дом справа. Затем я попытался снова и тут, наконец, застал ее дома. Она была в полном смятении и просила меня как можно быстрее вернуться домой. Больше она ничего не хотела говорить. Что же там произошло?
      Несмотря на мои тревоги, нам сначала нужно было позаботиться о нашем агенте. На следующий день мы вклеили новую немецкую въездную визу в паспорт нашего человека и поставили туда особый штамп. Потом мы этот штамп убрали. Но пройдет ли все хорошо? Однажды уже были проблемы с такой же изготовленной в БНД визой. Не хватало какого-то опознавательного знака, удостоверявшего, что виза настоящая.
      В этот раз мы разными путями двинулись в аэропорт Отопени. Наши сумки были набиты секретным материалом. Тут нам нельзя было рисковать. В конце концов, все прошло гладко, и после отлета мы позволили себе еще по бокалу шампанского, Чтобы успокоить стресс прошедших дней.
      Обычно мы избегали поездок с нашими источниками в Мюнхен. Но в этот раз мы сделали исключение, потому что это было единственное хорошее авиасообщение с Германией. Кроме того, мы помнили, что наш начальник управления доктор Херле хотел встретиться со всеми нашими клиентами. Вот тут и подвернулся удобный случай представить ему нашего суперагента. Поэтому мы запланировали одну ночь в Мюнхене. Но и в этот раз все оказалось совсем не так.
      В мыслях я был с моей женой, причину поведения которой я не мог понять. Неизвестно почему, она отреагировала на мой звонок отталкивающе и холодно. После посадки в Мюнхен я автоматически включил свой мобильный телефон, чтобы послушать накопившиеся сообщения. "Мэйлбокс" был полным. Мне по очереди звонили Гайсбауэр. Ульбауэр и моя жена, и все они хотели, чтобы я срочно после возвращения связался с ними.
      Плохой сюрприз в Мюнхене
      – Алло, солнышко мое, это я, – просюсюскал я в трубку "мобилки", – мы вернулись, все в порядке. Не успел я продолжить, как она прервала меня: – Да уж, как раз самое время! Постарайся, чтобы все было снова в порядке. Ты слышишь? – Я не понимаю, что ты имеешь в виду, что там случилось? – спросил я огорченно. – Спроси своих шефов-придурков, этих психов! – услышал я, а потом она положила трубку.
      На автобане мне, наконец, удалось дозвониться идо Ульбауэра. Он хотел срочно поговорить с нами по очень важному делу. Мы договорились на 19.00 в отеле "Холидэй Инн" на Леопольдштрассе. – Случилось что-то очень плохое, раз Ули специально поедет в Швабинг, – заметил Фредди. И он оказался прав. У нас еще было время, и мы сначала зашли в бюро регистрации.
      Я смело заполнил регистрационный формуляр. Хорст Херциг, из Хузума, улица, номер, дома, дата рождения. Но в конце, погрузившись в мысли, я случайно подписался своим настоящим именем. Секундный ужас, и я быстро смял листочек и спрятал его в карман пальто. Служащая отеля как раз занималась другим постояльцем, и, слава богу, ничего не заметила.
      Потом я снова обратился к ней. Я улыбнулся. Она глядела на меня озадаченно. Ее взгляд сначала проскользнул по стойке налево и направо, потом на пол перед ней. – Разве я уже не…? – спросила она и показала пальцем на стопку формуляров. Я слегка покачал головой. – Правда, не давала? – настаивала она. Я опять покачал головой. – Но я была уверена, – не отставала она. Тога я пожал плечами. Затем она дала мне новый формуляр, скрестила руки на груди и, как строгая гувернантка, наблюдала за тем, как я заполнял листок. Вот и так порой случается.
      По пути к лифту наш человек из Киева обратился ко мне тихим голосом: – Люди, мне нужна женщина! Я посчитал это шуткой, хлопнул его по плечу и ответил: – Конечно, нам тоже нужна! Так когда мы встречаемся, чтобы пообедать? Он мрачно посмотрел на меня: – Нет, ты меня не понял. Я серьезно. Можете вы достать для меня проститутку? Он назвал номер своей комнаты и исчез в лифте.
      Я обратился к моему партнеру. – Ну, что теперь? Он хочет прямо сейчас и здесь в гостинице. Это придется организовать тебе, Фредди. Я этого не умею. Я поставил наши чемоданы в сторону и уселся в кресле, чтобы посмотреть за происходящим. Как только Фредди дождался своей очереди у портье, он задал ему свой вопрос: – Вы можете заказать для меня проститутку? Но, пожалуйста, побыстрее, это очень срочно!
      За его спиной все стихло. Одна дама, как раз направлявшаяся со своим супругом к лифту, дернула того за рукав и остановилась как вкопанная. Было видно, что она хочет посмотреть, что случится дальше. Я еще ниже опустился в своем кресле. Вот молодец, подумал я, не постеснялся. Фредди задал следующий вопрос: – Что тут вы можете предложить? Молодой приветливый служащий тут же описал сразу нескольких дам, называя их рост, вес и цвет волос.
      – А какая может оказаться здесь раньше всех? – наставила Фредди, даже не стараясь говорить потише. – Это милая азиатка с черными волосами тоненькой фигурой, – прозвучал немедленный ответ. – Сколько она берет и как быстро можно все устроить? – услышал я вопрос Фредди. Потом Фредди дали телефон. Он поговорил с нашим гостем. Теперь он стал спиной к стойке, чтобы видеть меня, и при этом одобрительно кивал. Теперь все могли слышать его разговор еще лучше.
      – Итак, она будет через пятнадцать минут. Черноволосая устроит? Маленькая, азиатка. Очень стройная,. Бюст? Нет, об этом Яне спрашивал, не знаю. Да. Хорошо? Тогда пока и наслаждайся.
      Затем он подошел ко мне. – Я подожду тут и расплачусь. Потом встречаемся в баре. Я исчез со словами: – Мне же все это приснилось, или нет?
      Ули и Гайсбауэр прибыли вовремя. Мы уселись в тихом уголке. – Где ваш человек? – спросил меня шеф отдела безопасности. Фредди ухмыльнулся, а я пробормотал: – Он наверху, в своем номере, он, да. как сказать, ну, в общем, он, ну, короче, ему надо еще что-то доделать! Мой партнер прыснул, нагнувшись к бокалу пива. – Молодец, хороший человек, как я слышал, и такой работящий, – похвалил нас Ули. – Да, ну, конечно, нам нечего на него жаловаться. Он хорошо работает, – подтвердил я ему и громко закашлялся. Затем мы снова рассмеялись. Оба коллеги из следственного реферата смотрели нас с удивлением. Поэтому мне пришлось сказать правду. Я подчеркнул, что речь шла о совершенно особом исключении и крайней необходимости.
      Но тут смех застрял у нас в горле. Ули сообщил, что при разбирательстве дела Вульфа и его соучастников во время допроса обвиняемых перед судом, были открыто упомянуты наши имена и то, чем мы занимались. Нас как громом ударило. В конце концов БНД пообещала нам полную конфиденциальность нашего секретного расследования, и не только устно, но и в письменном виде. Только при этом условии мы в самом начале согласились участвовать в операции. Фредди молчал, но лицо его прекрасно выражало его настроение.
      Потом оба, сами не зная правды, рассказали нам свою сказку. По их словам, наши имена случайно разболтал начальник подразделения 52 D по фамилии Томберг. Но через несколько дней эту версию поправила другая. Судья якобы спросил Томберга, не может ли тот назвать ему для совершенствования тактики допросов наши имена, чтобы столкнуть с ними обвиняемых. Только после этого Томберг назвал наши имена. А осенью 1998 году я услышал, что и эта версия была неверна. Тогда Франк Оффенбах излил мне свою душу и подробно рассказал мне о случившемся. Имена наши суду назвал начальник Пятого отдела (Abteilungsleiter 5, AL 5) Фолькер Фёртч.
      Это было не единственной катастрофой, о которой сообщили нам люди из 52-го. Во время нашего отсутствия у нас дома происходили очень странные события. Чтобы не травмировать моего тогдашнего партнера, Я опишу тут только то, что коснулось моей семьи. Сначала моей жене многократно угрожали пот телефону. От нее требовали. чтобы она меня образумила, иначе с ней и с детьми случится что-то ужасное. Видимо, чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений, неизвестные отравили нашу охотничью собаку. Моя жена нашла бедного зверя, хрипевшего в своей клетке. Только ее решимость и помощь нашего друга-ветеринара спасли псу жизнь. Подотдел 52 тут же назначил охрану для защиты моей семьи.
      Теперь мое терпение лопнуло. Последняя искра доверия к этому прогнившему аппарату погасла. Последнюю точку над "i" поставил Ули, сказав в конце разговора, что у доктора Херле нет времени, Чтобы встретиться с нами на следующий день. И русского агента он тоже не хотел видеть. Возможно, он собрался со своей женой отправиться на рынок Виктуалиенмаркт за покупками. У нас это не укладывалось в голове. Ответственный начальник управления не может найти время, чтобы встретиться с самым плодотворным источником БНД.
      Единственным, из-за чего мы еще готовы были хоть что-то сделать для фирмы, был наш человек с Востока, который за это время уже уселся у стойки и заказал себе пива. Его мы ни в коем случае не могли разочаровать или тем более, оставить в беде. Кроме того, нам в любом случае нужно было провести встречу, потому что мы уже предупредили аналитиков. Их сотрудник, профессионально занимающийся опросами агентов, ждал нашего звонка.
      До поздней ночи мы с Фредди обсуждали сложившуюся ситуацию. Мы изменили наши планы. На следующие дни мы решили устроиться в охотничьем домике, расположенном недалеко от моего дома, чтобы я хотя бы ночи мог проводить с семьей. Там со времени моего отъезда в Румынию многое изменилось. Регулярно мимо проезжали полицейские патрули, полицейские привозили моих детей в школу, отвозили домой, и охраняли на больших переменах. Временами у моего дома в этом маленьком городке топтались до восьми телохранителей, защищавших мою семью. Много недель подряд ни жена, ни дети не могли выйти из дома без сопровождения охранника. Наши условия жизни мгновенно ухудшились, как и наше психическое состояние.
      После того, как мы устроили встречу агента с аналитиком, доктор Херле вызвал нас в Мюнхен. Как руководитель 12 А он оставался нашим шефом, хотя после роспуска филиала в Нюрнберге нас переместили на новое место внутри отдела. Доктор Херле хотел отдельно поговорить с Фредди и со мной. Мы отказались. Мы уже чувствовали ледяной ветер, который с самого начала окружал нас в Мюнхене. Последние события еще больше укрепили наше недоверие. Наша первая беседа в Центре запомнилась нам навсегда.
      Без долгих проволочек Херле вытащил кота из мешка, потребовал нашего перевода в Мюнхен и постоянного присутствия в Центре. Тот факт, что нашим семьям угрожали, и они находились под охраной, не имел для него никакого значения. Следующее указание касалось нашей агентурной сети. Нам следовало переработать все наши отчеты за последние пять лет. Херле хотел, чтобы ему в прозрачной форме предоставили настоящие данные о личности наших информаторах. Агентурные досье, упрекнул он нас. не содержат в этой связи достаточных сведений. Чтобы обосновать свое требование, он забросал нас номерами циркуляров и параграфами инструкций.
      Мы рассматривали это как часть карательной акции против нас. На нас, очевидно обиделись за то, что мы сотрудничали с нашей внутренней службой безопасности. Херле сам подсказал нам решение. Когда он закончил свою проповедь, полную мероприятий и руководящих указаний, то посмотрел мне прямо в глаза и сказал: – Господин Даннау, я надеюсь, вы все поняли. Нам просто не нужны тут те, кто гадит в нашем доме. Не боритесь против системы. Боритесь вместе с ней! Почему мы, собственно, осложняем тут всем жизнь? Я вам очень благодарен за вашу работу. Но почему именно вы всегда плывете против течения? Подумайте-ка над этим.
      Мой ответ был кратким и недвусмысленным: – По течению плывет только дохлая рыба! Херле покраснел как помидор и хлопнул ладонью по столу: – Теперь нужно будет делать так, как я сказал. Если нет, то вам придется туго. Я схватил Фредди, уже готового взорваться, и вытащил его из кабинета. В бешенстве мы спустились на лифте на нижний этаж дома 109.
      Фредди пошел в отдел безопасности, я к заместителю начальника 12-го подотдела Вольберту Смидту. Худой спец по агентурной разведке с аурой советского комиссара встретил меня с вымученной любезностью. Потом и он начал свою речь. Сначала он поблагодарил меня за мою самоотверженную работу. Он похвалил увлеченность и инициативность нашей команды и высоко оценил наши успехи. Я постоянно спрашивал себя, к чему он клонит. Когда же, наконец, он перейдет к делу? В моем представлении над ним как бы навис большой вопросительный знак. И тут, в конце концов, взорвалась бомба. Я ждал многого, но не этого.
      Нужно скрыть "государственную измену"
      Говоря "кухонным" языком, Херле отбил нас, как мясо, чтобы мы стали мягче, а Смидт должен был теперь довести дело до конца, положив нас на сковородку. Мои личные проблемы, угрозы дома, он обо всем этом очень сожалеет, но, увы, тут он ничем не может помочь. Тут он бессилен. – Но знаете, господин Даннау, что меня угнетает? – лицемерно спросил он, – Нюрнбергское дело (процесс Гассинга, Вульфа. Эрнста – прим. авт.) и весь связанный с ним стресс принесли нам всем много хлопот. Знаете, вам нужно подумать по поводу ваших показаний в Карлсруэ. Это же и вам доставит проблемы. Вы понимаете? Ведь это же всегда только вопрос, в каких словах это представить. Могли бы вы подумать над тем, чтобы несколько изменить ваши прежние описания и изобразить, так сказать, эту же картину в боле мягких тонах?
      Я промолчал, и это подвигло его на фразу, которую я не забуду никогда: – Вам нужно сформулировать свои показания перед судебным следователем в Карлсруэ в таком виде, чтобы обвинение в государственной измене было снято!
      Мы достигли низшей точки нашей беседы. Я встал и пошел к двери. Смидт удивленно глядел мне вслед. Я ответил ему: – Господин Смидт, здесь вы можете делать все, что вам будет угодно. Вы можете перекручивать факты, врать, обманывать и творить еще черт знает что. Но вот я с вами этого делать не буду. Я не буду.
      Теперь пришло время. Я чувствовал, что наступили последние дни моей работы в БНД. Теперь мне оставалось сформулировать и в соответствующем отделе подать заявление об отставке. С меня как бы упал весь груз. Спускаясь на лифте вниз, я почувствовал большое облегчение. На бумажке я записал последние слова начальника подотдела Смидта. В развевающемся пальто я влетел в кабинет Ульбауэра. Ко мне подошла Риа: – Ох, что они там с вами делают? Я дружески похлопал ее по плечу и успокоил: – Теперь все кончилось, не бойся. Она потерла лоб, потому что она, конечно, не поняла, что со мной произошло.
      Фредди уже был у Ульбауэра и докладывал ему о состоявшемся разговоре. С ясного неба я в первый и в последний раз обратился к нему в грубом приказном тоне: – Прямо сейчас возьмешь машину и отвезешь меня к президенту! Ульбауэр попробовал вмешаться: – А что вы хотите делать у президента? Вам же даже не назначено время приема! Я накинулся на него: – Ну так скажите им там наверху, что я приду! Надолго это не затянется.
      Я снова рыкнул на Фредди, все еще стоявшего рядом: – Да подгони же ты "тачку" к двери, давай, наконец! Тут он уже догадался, что предстоит, и исчез, бросив мне на ходу: – Только не наделай сейчас ошибок. Я без слов взял предложенную Ульбауэром сигарету и зажег ее. Ульбауэр позвонил референту президента. Я не стал дожидаться конца разговора и вышел.
      Мой партнер довез меня до дома, в котором находилось бюро президента БНД Конрада Порцнера. У двери я встретил нескольких охранников. Они дружески со мной поздоровались. За это время я успел познакомиться со многими из них, потому что они по очереди охраняли мою семью. Они спросили меня о детях и о том, миновала ли уже опасность. Это был искренний интерес, который хорошо на меня подействовал. Херле ни разу не спросил меня о ситуации с моей семьей.
      Я зашел в дом и сдал пальто в гардеробе. Потом я доложил о себе в приемной. Не успел я хоть что-то объяснить, как молодая девушка с "планшеткой" для бумаг сразу сказала: – Господа уже ждут у камина, это еще немного продлится. Я заглянул в зал, где стояло несколько человек. В камине горел огонь, а они собирались в группки, погруженные в разговоры. Все были одеты чрезвычайно изысканно, большинство в темных костюмах с яркими платками в нагрудных карманах пиджаков.
      – У меня встреча с президентом, – объяснил я даме из приемной. Она посмотрела в свои бумаги и ответила немного растерянно: – О, извините, Я думала, вы пришли на совещание начальников отделов. Но вы, наверное, ошиблись, у президента нет времени. И время приема здесь не указано. – Но мне назначено, – соврал я. Тут я услышал, как кто-то внутри спрашивал: – Даннау, тут есть господин Даннау? Тогда я оставил девушку стоять в приемной и просто зашел в зал с камином. Приветливый седой кудрявый человек спустился по лестнице и снова крикнул: – Даннау? Я негромко ответил: – Да, это я!
      Кудрявый посмотрел на меня: – Проходите, пожалуйста, поднимайтесь наверх. Господа в темных костюмах начали что-то бормотать. Кудрявый господин обратился к ним: – Господа, президент просит вас немного подождать. Совещание переносится на несколько минут. Потом он протянул мне руку и представился, пока мы поднимались наверх: – Меня зовут Цаузингер. Я личный референт господина президента.
      Разведка для президента
      Во время короткого пути наверх по лестнице я снова обдумал все. Моя большая злость утихла, потому что на меня произвел впечатление сам тот факт, что меня примет лично президент БНД. Но это ничего не изменило в моей главной позиции. Напротив, у меня было внутреннее спокойствие, необходимое мне, чтобы сказать моему самому главному шефу все, что я считал необходимым.
      Конрад Порцнер встретил меня у двери своего кабинета. Он поздоровался со мной спокойным, почти мягким голосом и попросил войти. Когда мы стояли у его письменного стола, он спросил: – Господин Даннау, что я могу для вас сделать? Что у вас на сердце?
      Я ответил ему спокойно и твердо: – Я хотел бы сначала сказать вам самое важное. Я не профессиональный ворчун. Я уже 22 года служу в Бундесвере, из них двенадцать лет здесь, в этой Службе. В самом начале я дал присягу. В то время я воспринимал это очень серьезно, и сейчас думаю так же. Эта клятва касалась, в том числе и верности принципам человеческого достоинства, правового государства и демократии. Но теперь я оказался в ситуации, в которой я вынужден уйти из БНД, потому что не вижу здесь ни отношение к людям, ни демократические и соответствующие принципам правового государства структуры, которые я собственно должен был защищать. Я думаю, вы, господин президент, имеете право узнать, почему я так считаю.
      – Заходите, – сказал он и провел меня к кожаным креслам, – присаживайтесь. Он сел с передней стороны стола, Цаузингер на диване у стены, а я в кресло напротив. – Что же случилось? – спросил Порцнер. Я по прядку рассказал о событиях последних недель, особенно подчеркнув последние разговоры с Херле и Смидтом. Президент мрачно взглянул на своего референта: – Скажите господам внизу, что это продлится еще некоторое время. Попросите их подождать, пока я приду.
      Ассистент встал и вышел. Порцнер подошел ко мне: – Погодите, мне придется все записать. Со своего письменного стола он взял большой белый блокнот.
      Потом я снова начал рассказывать. Он много расспрашивал о деталях и записывал. Цаузингер, который, вернувшись, тоже взял блокнот, время от времени качал головой. Президент внешне был спокоен и собран, но я заметил, что моя информация все сильнее его беспокоит. Он среди прочего попросил меня точно описать условия нашего сотрудничества с американцами. Я рассказал все до подробностей, не замолчав ни одной проблемы.
      С серьезным взглядом он обратился к своему помощнику: – Почему, собственно, некоторые люди тут, в Службе, проводят свою личную политику? Конрад Порцнер откинулся назад на спинку кресла и тяжело вздохнул. Открылась дверь. Вошла женщина и извиняющимся тоном напомнила, что собравшиеся внизу господа уже проявляют нетерпение. Тут президент прикрикнул на нее: – Когда я закончу, то я приду. В любом случае, совещание состоится. Скажите это им внизу. Секретарша втянула голову в плечи и исчезла так же быстро, как и появилась.
      Тем временем прошло уже почти два часа. Порцнер, попавший в БНД со стороны, бывший парламентарий Бундестага от социал-демократов, просился со мной краткой фразой: – Господин Даннау, нет ни малейшей причины, чтобы вы увольнялись со службы. Я очень благодарен вам за то, что вы пришли. Конечно, все рассказанное вами еще нужно серьезно проверить. Но уже сейчас я могу вам сказать, что из этого будут сделаны надлежащие выводы. Потом последовали два его указания. Из-за сложного положения с моей безопасностью мое место проживания объявлялось местом службы. То есть я мог решать все свои административные дела, не выходя из дому. Это правило касалось и моего партнера.
      Если возникнут проблемы, я мог, естественно через господина Ульбауэра обращаться к его референту. На тот случай, если мне понадобится позвонить в нерабочее время, я получу домашний номер референта. Референт мне тут же его продиктовал. Затем мы простились. Уходя, я договорился с Цаузингером встретиться с ним на следующий день, чтобы решить все формальные вопросы. На нижнем этаже уже было довольно шумно, когда я спустился туда по лестнице. В каминном зале собралось уже пятнадцать – двадцать человек. Когда я стал на нижнюю ступеньку, все вдруг замолчали.
      Без слов прошел я сквозь строй самых важных руководителей БНД, и мне это показалось похожим на наказание шпицрутенами. Опять тут был он, этот ледяной холод. Мой друг Фредди на моем месте сказал бы: – Все бумажные тигры, от которых толк лишь на коктейльном фронте, и больше ни для чего непригодны! Когда "толпа" осталась позади меня, я спонтанно подумал, что со всем справился. Но и тут я сильно ошибся. Эти дни были только началом.
      Снаружи ждал Фредди, смотревший на меня с вопросим в глазах: – Я уже подумывал пойти туда и вырвать тебя из их лап. Что ты сделал на этот раз? – Да, Фредди, с чего же мне начать. Я им все убрал со стола. Все убрал. – И ты думаешь, мы с этим справимся, – спросил он. И я, как всегда, ответил: – Да, Фредди, мы с этим справимся.
      Чувствуя в душе силу и уверенность в том, что теперь все образуется мы снова прибыли в отдел безопасности. Ульбауэр с нетерпением ожидал нашего рассказа. Все, что я сообщил, коллеги из 52-го воспринимали с удовлетворением. Тем не менее, в нашем положении мало что изменилось. Нас по-прежнему приходилось охранять, среди прочего, и из-за "материала Зорбас", нашего собрания сведений о возможных "утечках" из Службы. Отдел безопасности стремился получить от наших агентов еще больше информации в этом направлении. Потому мы по-прежнему сидели на двух стульях, служа двум господам.
      На следующий день мы впервые встретись с нашим новым непосредственным начальником в Первом отделе, доктором Карбергом. Его бюро находилось напротив дома № 109, на одном из верхних этажей. Он принял нас чрезвычайно доброжелательно. Высокий, худой, в очках, он совсем не был похож на всех наших прежних начальников. Здесь напротив нас сидел человек, производивший впечатление очень активного, но для которого работа и успех не означали в жизни все.
      Хотя он ничего не знал о моей встрече с президентом, и потому это никак не могло повлиять на его поведение, он сперва спросил меня о моих хлопотах и проблемах. Его интерес, показалось мне, был связан с искренней заботливостью. Его приятная и дружеская манера разговора помогла нам откровенно и честно рассказать обо всех наших проблемах. Несколько часов хватило нам для взаимного обмена мнениями. Особенно впечатляла нас его честная самооценка, касающаяся управления агентами. Доктор Карберг долгое время работал в резидентуре БНД в Лондоне и накопил там большой опыт. Но с нашей ежедневной рутиной в Центре это, конечно, нельзя было сравнивать.
      Новый шеф тоже считал необходимым разобраться с некоторыми "хвостами" прошлого. Но в основном его интересовало будущее. Ученый-геолог по профессии, доктор Карберг оказался и хорошим стратегом. Он стал заместителем Херле, но с ним у Карберга было мало общего. Для Карберга на первом месте стояли люди: сотрудники, их семьи, агенты. Мы были согласны с ним, что с лучшим отношением к людям, с лучшим обликом человека Служба сможет достичь лучших успехов. И как раз в отношении к людям Карберг и Херле отличались как небо и земля. Мы с того дня стали называть Карберга "большим доктором", а его начальника "маленьким доктором". Увидев эти новые перспективы, мы вновь стали смотреть в будущее с большим оптимизмом.
      Палки в колеса
      Доктор Херле вначале не стал выполнять распоряжение президента, а, напротив, приказал, чтобы мы оставались в Мюнхене все время, пока указание не поступит к нему в письменной форме. Целых шесть недель длились проволочки, пока он не дал свое согласие. И все шесть этих недель нам постоянно угрожали дисциплинарными наказаниями, если мы не будем оставаться всю рабочую неделю в Мюнхене. Два распоряжения о нашем переводе были, как нам сообщали, якобы потеряны в ходе внутренней пересылки из одного отдела в другой. Ситуация была безумной. Все знали, что произошло, только Херле продолжал настаивать на нашем присутствии. Я еженедельно писал отчеты о моей деятельности за каждый день, которые далеко выходили за привычные рамки. Каждый телефонный звонок, каждое иное служебное поручение мною тщательно фиксировалось в отчете. Доктор Карберг, который, естественно, обязан был быть лояльным по отношению к своему шефу, принимал у меня отчеты со словами: – Я не понимаю его, да и никто не понимает его. Но что я могу сделать? Я ему сообщил, что здесь все в полном порядке.
      Когда бумага о моем переводе, наконец, была передана лично доктору Херле, ему ничего не оставалось, как нехотя уступить. – Если вы полагаете, что это продлится долго, – прикрикнул он на нас, – то вы ошибаетесь. Ситуация становилась для нас тяжелее с каждым днем. Херле достиг высот мастерства в единственной сфере деятельности, в которой он на самом деле был асом, – в интриганстве. За нашей спиной он начал служебные расследования, потому что якобы нашел какие-то некорректные или подозрительные моменты в нашей деятельности.
      Среди прочего, он передал части оперативного досье одного из наших лучших информаторов в Баварское земельное управление уголовной полиции. А в этих документах была не какая-то чепуха, а настоящие данные о личности источника. Например, Херле выразил сомнения по поводу подписей источника. При этом каждый мог понять, что подписи на расписках были идентичны подписи в паспорте информатора. Потому из этой акции ничего не вышло, кроме большого риска для агента.
      Конечно, я говорил с ним об этой бессмысленной акции и указал на опасность, которой из-за таких действий может подвергнуться агент. Вот тут Херле и выдал фразу, полностью показавшую его позицию: – Ну а что вы, собственно, хотите. В конечном счете, они все равно преступники: шпионы, предающие свою собственную страну.
      В 1996 и 1997 годах Херле инициировал три больших расследования. В первую очередь проверялось управление агентами и особенно финансовые расчеты с ними. За этим следовали личное окружение и личные контакты. Все персональные проверки завершились положительно. На нас ничего не удалось повесить.
      Маленький доктор все старался задать нам перцу. Но откуда исходило это все? Зачем он делал это? Какая была у него причина, чтобы так третировать двух своих лучших агентуристов? Комментарии Херле, касающиеся наших отчетов, вдруг стали невероятной длины. Казалось, он пытается вовлечь нас в интенсивную переписку, которую можно было бы даже считать дружбой по переписке – если бы только она исходила не от него. В одной из больших обобщающих оценок деятельности Фредди и меня, вышедшей из-под пера тогдашнего уполномоченного БНД по вопросам безопасности, был, к примеру, такой пассаж:
      _"На самом деле в прошлом было много подозрений, касающихся бывшего места службы данных оперативников. Они простирались от подделки подписей до растраты выделенных для оплаты труда агентов денег и многого другого. Но все эти подозрения были тщательно проверены нашей службой, и было выяснено, что они необоснованны. Тем не менее, наговоры не прекратились. Было похоже на то, что этих оперативников хотят на все времена представить людьми, недостойными доверия"._
      Одновременно Херле начал за нашей спиной устанавливать контакты с нашими источниками. Первая попытка была ужасно неуклюжей. Когда мы встречались с агентом, проходящим под псевдонимом "Лилиенталь", он вдруг послал другого агентуриста-связника по фамилии Шубек и, не долго думая, приказал нам передать ему "Лилиенталя" на связь. Нам пришлось подчиниться приказу, хотя эта процедура никак не соответствовала правилам нашего ремесла – такие глубокие изменения не должны происходить без тщательной заблаговременной подготовки.
      С источником "Уленшпигелем" Херле поступил тоньше. По его просьбе мы взяли на встречу с "Уле" нашего бывшего шефа Шёнера. Потом произошло следующее. Шёнер уехал раньше окончания встречи. Но прямо перед тем, как отправиться на вокзал, он успел поговорить с "Уленшпигелем" наедине. Он в лоб спросил его, не хочет ли он работать исключительно с ним. У Фредди и меня, мол, скоро возникнут большие проблемы, а потом нам придется уйти из фирмы. Кроме того, он, Шёнер, сможет предложить ему больше денег. "Уленшпигель" был очень обижен и горько жаловался нам. Разве так можно поступать, говорил он. "Уле" сожалел, что вокруг него шла такая мелкая возня.
      Третья "обходная операция" доктора Херле тоже оказалась неудачной. Нас вызвал к себе Карберг. Херле, сказал он, приказал ему немедленно взять на себя связь с агентом "Мюнхгаузеном". Но Карберг выступил за чистую передачу, чтобы не обидеть никого из задействованных лиц. Мы были не в восторге, Кто же добровольно хочет отдать такого успешного агента? Но мы все-таки, в конечном счете, организовали передачу, потому что в наших глазах Карберг был серьезным разведчиком.
      Четвертый случай касался агента под псевдонимом "Рюбецаль". Его история говорит сама за себя. Естественно, нашими сведениями, которые мы собирали под общим названием "материал Зорбас" и касались возможного русского "крота" в БНД, интересовались не только люди из отдела безопасности. В берлинские времена Херле отбросил наши первые сведения, как "не имеющие никакой ценности", но теперь он хотел все точно знать. Указания на утечку в Службе поступали в первую очередь от агента "Рюбецаля". Жажда знаний доктора Херле ко всему, что касалось донесений "Рюбецаля" не знала границ. При этом он никоим образом не отвечал за какие-либо контрразведывательные операции.
      Источник и все вокруг него действительно относились к сфере ответственности Херле. Но содержание донесений обычно отправлялось только аналитикам, а намеки на возможную утечку только службе внутренней безопасности. Херле повел себя очень странно, как только узнал, что у "Рюбецаля" есть доступ к очень важной и специфической информации. И если в прошлом он был очень прижимист при выдаче денег на оперативные расходы, то в деле "Рюбецаля" он вдруг проявил невиданную щедрость. Он был готов заплатить любую сумму и превзошел самого себя, разбрасываясь комплиментами в превосходной степени.
      16 апреля 1996 года Херле сходу сделал заявку в центральное финансовое управление БНД 90 FY на получение ста тысяч долларов для "Рюбецаля", даже не зная, будет ли "Рюбецаль" поставлять вообще ценную информацию. Кроме того, через своего заместителя по оперативной безопасности Мёдлинга он заказал дополнительно пятьсот тысяч долларов. Но об этом мы узнали намного позже встречи и прямо остолбенели от изумления.
      Что на самом деле произошло на встрече в Лондоне?
      История протекала так. На обычной рутинной встрече в лондонском отеле "Гемпшир" 7 марта 1996 года "Рюбецаль" отказался встречаться с неизвестными ему сотрудниками БНД. Именно из-за того, что он знал о возможном "кроте", он проявлял необычайную осторожность. Теперь предстояла новая встреча с ним, 17 апреля 1996 года, снова в британской столице. Когда до нашего отъезда оставались считанные дни, доктор Херле вдруг заявил, что хочет поехать с нами, чтобы лично познакомиться с "Рюбецалем". Это нас вовсе не обрадовало.
      Разгорелась дискуссия о смысле и бессмысленности такой поездки. В доме № 109 поднялись волны. После всего случившегося мы больше не могли доверять шефу 12 А. Мы боролись изо всех сил за наш источник. Кроме того, указывали мы, есть неписаный закон, по которому без предварительного согласия информатора на встречу с ним нельзя приводить незнакомых ему людей. В совещании принимали участие не только Херле, Мёдлинг, Фредди и я, но также Вильгельм, Ульбауэр и еще три человека из отдела безопасности. Целая команда высказывала возражения, всеми силами они пытались отговорить доктора Херле от поездки в Лондон.
      Когда Вильгельм в конце заседания еще раз взял слово и прямо спросил его, какую пользу принесет его участие во встрече, Херле отреагировал с обидой и сослался на свой статус начальника. Тем не менее, результат совещания можно было считать положительным. Сначала я должен был наедине встретиться с "Рюбецалем" и подготовить его к встрече с нашим шефом. Это решение было даже внесено в письменный протокол.
      Во второй половине дня мы забрали доктора Херле из Тауфкирхена, где он жил, и вместе поехали в аэропорт. В 19.30 мы прибыли в Лондон и поехали в отель "Беркшир". Мы сгорали от нетерпения – как же будет двигаться "в поле" великий профессионал разведки доктор Херле. Это была катастрофа. Не имея никакого представления об осторожности и скрытности, он просто топал по Лондону. Мы, в отличие от него старались вести себя незаметно.
      На следующий день, ровно в полдень, мне позвонил "Рюбецаль". Он уже был в Лондоне и хотел встретиться с нами в номере 506 отеля "Маунтбэттен". Мы вышли из отеля и двинулись на Монмаут-стрит, которая находится вблизи "Ковент-Гардена". На площади Лейсестер-Сквэйр мы разделились. Доктор Херле остался в кафе. От станции метро Лейсестер-Сквэйр Фредди пошел самым коротким путем по Монмаут-стрит прямо к отелю "Маунтбэттен", в то время как я повернул налево и пошел в обход через Чэринг-Кросс-Роуд и Шэфтсбери-Авеню. Таким образом, я шел с северного направления, навстречу Фредди, к гостинице, где остановился агент. Это была для нас знакомая и давно привычная процедура.
      В 14.00 я сидел у "Рюбецаля", только что вернувшегося с обеда. Примерно час мы беседовали, обсуждая будущую встречу с доктором Херле, который должен был быть представлен ему под именем Берг. "Рюбецаль" снова был очень скептичен, но, в конце концов, согласился.
      Фредди пришлось около получаса ждать снаружи. Проверив, что все было спокойно и ничего не вызывало подозрений, он отправился к доктору Херле. Я встретился с обоими примерно в 15.30. После моего рассказа о встрече с "Рюбецалем" мы обсудили дальнейший план действий. В 19.00 я должен был снова встретиться с "Рюбецалем", а через короткое время привести шефа. Фредди предложил в оставшееся время вместе погулять по Лондону. Но "маленький доктор", поблагодарив, отказался. – Идите спокойно сами, – сказал он, – я хочу еще немного побродить вдоль Темзы. Встречаемся в 18.00 в нашем отеле. Нас это тоже устраивало, поэтому в 16.00 мы расстались на площади Лейсестер-Сквэйр.
      Ровно в 19.00 мы стартовали из паба, находившегося напротив отеля "Маунтбэттен". Доктор Херле (Берг) остался ждать. Он должен был войти в фойе только через десять минут после нас и там ждать оговоренного сигнала. Но дозвониться в номер "Рюбецаля" мне не удалось. В бюро регистрации я спросил о джентльмене из номера 506. – Сорри, ответили мне, – он съехал еще в 17.00. Нас как будто громом ударило. В отвратительном настроении мы вернулись к доктору Херле. Мне было ясно, что нас ожидает трудный разбор дела. Никто не смеется над таким провалом встречи.
      Но мы ошиблись. Реакция нашего начальника была совершенно неожиданной, и нам долго не удавалось ее себе пояснить. Я был страшно зол на "Рюбецаля" и рассуждал, что бы могло с ним произойти. А Херле, наоборот, смотрел на нас спокойно и пожимал плечами: – Не переживайте так. Всякое бывает. Я беру всю ответственность на себя. Потом он повернулся и заказал нам три бокала "Гиннеса". Я спросил Фредди:- Что еще за ответственность? Что происходит? – Я вообще уже ничего не понимаю, – был его ответ, – я просто хотел бы узнать, почему "Рюбе" сбежал. Окончание путешествия прошло без заметных событий. И если я самому себе казался идиотом, то Херле вел себя как "крутой", как будто мы прокатились в Лондон просто на экскурсию.
      Решение загадки
      Загадка была решена лишь четыре месяца спустя. На следующей встрече, 8 августа, в Лозанне, "Рюбецаль" объяснил нам причину своего срочного отъезда. После того, как мы встретились в "Маунтбэттене", он еще отправился по магазинам, и в 16.15 вернулся в свой номер. Через полчаса у него зазвонил телефон. В трубке был мужской голос, который поздоровался с ним на русском языке: – Здравствуйте, господин… Как вы поживаете? Потом звонивший перешел на немецкий: – Могу я с вами немного поговорить? "Рюбецаль" поинтересовался у звонившего, кто он такой. Тот ответил, что он друг. Тогда наш информатор запаниковал, упаковал свои вещи и исчез.
      Звонил ли "Рюбецалю" сам Херле, осталось тайной. Он, в любом случае, это решительно отрицал. Против его версии свидетельствует тот факт, что он один был не с нами, когда "Рюбе" позвонили. Кроме Фредди и меня, только Херле знал, в какой гостинице и под каким именем остановился наш агент. И если звонил именно он, то становится понятно и почему Херле так спокойно воспринял наш рассказ о сорвавшейся встрече, и его слова об ответственности. Кроме того, именно для этой встречи в Лондоне он без нашего ведома запросил у финансистов Службы уже упомянутые сто тысяч долларов. Мы располагаем предписанием о выдаче денег, выписанным на основе письма за номером Pr 0147/96.
      Через несколько недель после провала в Лондоне наш конфликт с ним достиг абсолютного апогея. "Рюбецаль", который только много позже рассказал нам о странном звонке, тогда сам позвонил из Лондона, в первый раз после своего спешного отъезда из отеля. В Англии как раз проходил чемпионат Европы по футболу, и наш человек, похоже, приехал туда без материала, просто так. Но он хотел поговорить с нами о принципиальных вещах, в том числе и о несостоявшейся последней встрече. Я не хотел, чтобы источник диктовал мне дату и время встречи. Кроме того, после последней неудачи требовалась особенно тщательная подготовка. А еще из-за футбольного первенства у нас были бы проблемы с авиабилетами до Лондона и с местами в тамошних гостиницах. Потому спешка не требовалась, и я предложил "Рюбецалю" встретиться с нами в период с 16 по 23 августа, а до этого созвониться по телефону в июле.
      Как и положено, Фредди и я отправились к доктору Херле, чтобы доложить о звонке "Рюбецаля". Его первая реакция обескуражила нас. Он моментально сильно побледнел и медленно встал. Я на мгновение замолчал и посмотрел на моего партнера. Фредди слегка поднял брови. Чуть приоткрытым ртом с белыми губами Херле тихо промолвил: – Да? Затем последовала пауза: – И что? Тут я подробно рассказал о звонке и о моих планах. Лицо нашего собеседника снова приобрело нормальный цвет. У нас возникло четкое чувство, что сообщение о звонке почему-то испугало его.
      Ошеломленный, он, слегка заикаясь, отдал приказ. – Позвоните ему. Срочно. Мы прямо сейчас летим в Лондон. Сегодня. Или завтра. Все равно. Давайте, займитесь. Я спросил его, считает ли он это действительно правильным. Кроме того, мне только сейчас пришло в голову, что я не знаю, куда мне звонить "Рюбецалю" Я понятия не имел, в каком отеле он остановился. Лицо Херле из белого превратилось в красное. Он заорал: – Звоните ему! Спросите о нем в больших лондонских отелях! Звоните во все гостиницы, где он когда-либо останавливался. Мы летим в Лондон. – Но таких гостиниц может набраться пара дюжин, или даже больше, – пытался я возразить. Херле впал в полную истерику: – Да по мне, хоть сотня гостиниц! Фредди и я покачали головой, оставили разбушевавшегося Херле и вышли.
      Мы снова направились на нижний этаж, к коллегам из отдела безопасности. По пути к лифту Фредди сказал:- Сейчас он вообще сошел с ума. Эта контора – сумасшедший дом. Он все время упрекает нас в том, что мы не профессионалы, а потом хочет, чтобы мы обзвонили все отели на острове и всех открыто спрашивали о нашем агенте. Норберт, ты хоть что-то понимаешь?
      Ульбауэр терпеливо нас выслушал. Он был согласен с нами. "Рюбе" мог остановиться в любом отеле. Из-за футбольного чемпионата было возможно все. Начальник службы безопасности собрал нескольких своих коллег и объяснил им проблему. Франк Оффенбах, который как раз был в бюро, выругался: – Да если бы в моей лавке кто-то хотя бы попытался сделать что-то подобное, я тут же распрощался бы с ним. Что это у нас за шарашкина контора? Никого идея Херле не воодушевила, и никто ее не поддержал. На вторую половину дня было назначено совещание. Участниками его снова были Херле и Мёдлинг, реферат которого назывался теперь не 12 А, а 13 А, Томберг, Ульбауэр и Гайсбауэр из 52 D и начальник 52-го подотдела Вильгельм. Вопрос был подвергнут подробному обсуждению, но к единому мнению так и не пришли. Потому в конце Вильгельм взял на себя инициативу. Как самый старший по должности на совещании он отдал такое письменное распоряжение: "Исходя из соображений безопасности господину Даннау после дополнительной консультации с UAL 52 не разрешается разыскивать агента в отелях города Лондона".
      Херле был в ярости из-за того, что его приказ пришлось отозвать. Он обратился к тогдашнему начальнику Пятого отдела Фёртчу и попросил о нашем переводе. Кроме того, он передал нам, что больше вообще не хочет нас видеть. 1 августа 1996 года мы формально перешли в 52 DB, то есть, к Ульбауэру. К тому времени Фредди и я получили новые оперативные псевдонимы. Даннау превратился в Буземанна, а Тойбнер – во Фрайзинга.
      Все последующее время нас за спиной продолжали обвинять в хищениях и прочих служебных проступках. Это привело к еще двум большим внутренним расследованиям, о которых мы – подозреваемые – вообще ничего не узнали. На нас оказывалось давление, которое вскоре уже нельзя было выдержать.
      Несмотря на длительное копание в нашей личной жизни и попытки найти проступки в нашей прошлой деятельности, каждый раз эти расследования заканчивались положительным для нас результатом.
      "Козак-3" – дело Фёртча
      В дальнейшем мы продолжили сбор информации, поступавшей от наших агентов, и указывавшей на наличие "крота" в БНД. При этом выяснилось, что наш "Рюбецаль" располагал превосходным доступом к такой информации. После следующей поездки в Швейцарию – мы встретились с "Рюбецалем" в начале августа в Лозанне – дело дошло до окончательного скандального разрыва с шефом снова переименованного подразделения 13 А доктором Херле. От уполномоченного по оперативной безопасности Мёдлинга мы получили приказ собрать все новые сведения по делу "Зорбас". На Женевском озере "Рюбецаль" как раз снабдил нас актуальным, очень хорошим материалом из российской спецслужбы. Некоторые сведения давали представление о структурных изменениях в секретных службах нашего восточного соперника. "Рюбецаль" был очень напряжен и удивительно осторожен. Он был согласен продолжать работу с нами, но указывал на свою рискованную ситуацию. Тот факт, что загадочного человека, звонившего ему в Лондон, агент охарактеризовал как немца среднего возраста, нас отнюдь не успокоил. Напротив. Если это был действительно Херле, то чего он хотел этим добиться? Почему он поступил так?
      Еще до нашего возвращения домой я непреднамеренно вызвал бурю. Я позвонил уполномоченному по оперативной безопасности Мёдлингу и сообщил ему, что встреча прошла благополучно. Очень нетерпеливо он спросил меня о новом материале "Зорбас". Как всегда я ответил уклончиво: – Мы получили заказанную поставку и много хороших отдельных экспонатов.
      Мёдлинг поздравил нас и пожелал счастливого пути домой.
      Телефонный террор
      Не прошло и получаса, когда мы как раз выезжали с пересечения Виллар-Сен-Круа на автобан А 9, идущий по направлению к Монтре, как на мой мобильный телефон позвонил "маленький доктор". Мы ему тоже доложили, как все прошло. Тут он попросил нас возвращаться побыстрее и в тот же день передать новый материал лично ему. Он дождется нас, когда бы мы ни приехали. Его последние слова до сих пор звучат в моих ушах: – И как я вам уже говорил: все идет ко мне. Ко мне лично. Не к Мёдлингу и не к кому-либо другому. Я вас жду.
      – Фредди, что ты об этом думаешь? – спросил я моего задумавшегося попутчика. – Здесь что-то не так, – таким был его вывод, – сколько мы уже получали информации, и никто не проявлял никакого интереса. Когда бы и где бы и как бы мы не привозили ее в Пуллах. А теперь он прямо создает из этих сведений дело государственной важности. Чего же он собственно хочет? – Мне тоже все это представляется очень сомнительным, – заметил я, – и почему он так стремится заполучить именно "материал Зорбас"? Он ведь предназначен для 52-го подотдела. Если мы добывает обычный материал для аналитиков, то он даже не заглядывает в него. Но все равно, пусть делает, все что хочет. Главное, чтобы он дал нам спокойно работать.
      Через некоторое время, когда мы как раз проезжали Фрибург, мобильный телефон снова зазвонил. Теперь это был Ульбауэр. – Ну, мастер, как все прошло? Все гладко? Как ваши дела? Я сообщил ему то же самое, что уже успел рассказать Мёдлингу и Херле. Потом он поздравил нас двоих. На следующий день, сказал он, мы должны зайти к нему, чтобы отдать причитающуюся ему часть документов из России.
      Я рассказал ему о противоположном приказе. Его ответ: – Ни в коем случае не отдавайте бумаги в другие руки. Я перезвоню вам через полчаса. Его следующий звонок последовал скоро. И мы снова получили от него указание не предавать ничего из нового материла – ни в устной, ни в письменной форме, в Первый отдел. Его начальники, так сказал Ульбауэр, сказали бы то же самое.
      Теперь обстановка стала еще напряженней. Через Цюрих и Сент-Гален мы приближались к немецкой границе. На баварской земле телефон зазвонил снова. Теперь это был опять доктор Херле. Куда мы доехали и сколько нам еще осталось. Я рассказал ему о звонке Ульбауэра и об его распоряжении. Доктор Херле заорал в трубку, что тут он начальник. Если я не выполню его приказ, то нас ждет дисциплинарное взыскание.
      Мы остановились в придорожном кафе и выпили кофе. Когда мы снова сели в машину, то увидели что на наш "мэйлбокс" поступили новые звонки от господ из Первого и из Пятого отдела с просьбой перезвонить. Я еще не успел прослушать все накопившееся, как телефон зазвонил опять. Это был Ульбауэр: – Я поговорил с людьми из Первого. Документы идут ко мне и баста! И если мы не выполним это указание, нас ждет дисциплинарное наказание. А потом снова позвонил Херле: – Материал идет ко мне!
      БНД явно превращалась в оперетту. – Что же нам делать, Фредди, – спросил я моего напарника. Он только потер лоб ладонью и расстроено покачал головой. – Да выброси ты всю эту хреновину в окошко, – бросил он сердито. Он опустил окно, и машину наполнил шум дороги. – Дай сюда, если сам не решаешься. Я сейчас это выкину. Тогда все, наконец, успокоятся. Мой ответ: – Но тогда нас отлупят обе стороны. Так как же нам поступить на самом деле? У тебя еще есть время поразмышлять, от кого бы ты предпочел получить свое наказание. Разве это не здорово? У нас даже есть выбор между двумя славными подзатыльниками. Ну, компаньеро, от кого ты хочешь получить по шее – от "первых" или от "пятых"?
      Телефон зазвонил снова. Тут я его сразу же выключил. – Чертова контора, – прорычал я Фредди, – поверни, пожалуйста, направо. – Здесь? На прямой трассе? Тут скоро будет развилку у Меммингена. Может лучше там повернуть? – Нет, останавливайся здесь. Я знаю, что мы сделаем. Здесь, на стояночной полосе. Фредди промямлил: – Пожалуйста, если ты хочешь остановиться посередине автобана, то пожалуйста. Если ты захочешь, я ради тебя даже покачу по встречной полосе. Он съехал на стояночную полосу, включил "аварийку" и остановился. Дождь лил как из ведра. – Мне теперь развернуться и поехать назад? – пошутил он. – Нет, езду по противоположной полосе мы пока отставим, – ответил я. – Мы же не хотим уподобляться этим господам из Пуллаха. правда?
      Я позвонил Ульбауэру: – Так не пойдет. Один говорит одно, а другой другое. Мы сейчас стоим на стояночной полосе на 96-м автобане недалеко от съезда на А 7 в направлении Кемптена. То, что я сейчас скажу, я говорю абсолютно серьезно. Кто первый приедет, то и получит всю эту дрянь. Тут и так можно свихнуться. После короткой паузы он спросил: – Где вы хотите остановиться на ночь? – У озера Штарнберер Зее, – ответил я, в "Отеле у озера". – Хорошо, тогда сначала закиньте свои личные вещи туда, до того, как вы приедете на территорию БНД. Всем остальным займусь я. Если господин доктор еще раз позвонит, то скажите ему, что скоро привезете ему бумаги. Итак, теперь осторожненько поезжайте вперед. Пока, ребята. Не переживайте, с вами ничего не случится.
      Конфискация портфеля
      Примерно в восемь вечера мы подъехали к нашей гостинице. Зарегистрировавшись, мы занесли наши чемоданы в комнаты и спустились к машине снова. Тут у входа в отель откуда-то уже появился Гайсбауэр и улыбался нам: – Вот так театр, верно? И они еще занимаются с вами делами. Ну, а мы решим все очень элегантно. Потом он вытащил из кармана служебное удостоверение и письмо с полномочия. Торжественным тоном он объявил: По поручению уполномоченного по вопросам безопасности БНД я должен забрать находящиеся в вашем распоряжении служебные документы. Я прошу вас отдать мне их все. Мой ответ был кратким: – Да с удовольствием. Потом я передал ему портфель.
      – Вот, – простился он с нами, – теперь это уже не ваша проблема. Я скажу Херле, что вы долго оборонялись и не хотели отдавать документы. Но без толку, вы же не могли не выполнить приказ своего начальника. А теперь позвоните ему, пожалуйста, и скажите, что случилось. Я вздохнул и спросил Фредди, не возьмет ли он на себя такую приятную задачу. – Нет, – упрямо отказался тот, – и спички тоже тянуть не буду. Херле позвонил сам. – Да, слушаю? Когда он услышал мой голос, то тут же спросил: – Где вы? Я жду вас здесь! Быстро я рассказал ему, что случилось, а потом с вытянувшимся лицом немного отвел трубку от уха. Херле выкрикивал слова раздельно: – Ну – до – завтра – господин – Даннау! Потом он бросил трубку.
      После этой операции наше общение с Херле свелось исключительно к взаимному недоверию. Он требовал, чтобы мы бюрократически обработали всю нашу предыдущую деятельность в Берлине, то есть написали задним числом отчеты о более 850 встречах с источниками, информаторами и агентурными помощниками. Как уже отмечалось, в Берлине бумаги велись не так аккуратно, как в Мюнхене. Так как не было никакой возможности по прошествии довольно долгого времени справиться с этим всем в разумных рамках, я сделал еще один ход, чтобы привести документацию в более-менее современное состояние.
      Я предложил доктору Карбергу провести масштабное опрашивание агентов. При этом Херле, он теперь командовал 13 А (бывшим 12 А) мог ставить конкретные вопросы, на которые мы бы отвечали, в такой степени, в какой все это еще можно было прояснить. Затем, предложил я, можно было бы составить соответствующие протоколы, которые мы бы дополнили в нужных местах. Карберг был согласен. Но чуть позже он расстроенный вернулся от Херле. – Мне очень жаль, – сообщил он нам, – но шеф отверг эту идею. Вы должны все обработать так по форме, как это делают оперативники здесь. Я вам честно скажу, я тоже его не понимаю. С одной стороны он жалуется на недостаточное количество донесений, с другой требует рациональной и разумной обработки.
      Так чего же добивался этот человек? У нас были большие успехи. Полученная нами информация оценивалась очень хорошо, выше, чем в среднем в Службе. Фредди считался агентуристом с самыми лучшими оценками в нашем подразделении. Мы накопили так много часов переработки, что стоило бы нам ими воспользоваться, мы могли бы отдыхать целый год. Так чего же еще нужно было доктору Херле? Почему он так настаивал на своем личном ознакомлении с "материалом Зорбас"? Почему он у каждого нашего агента пытался выбить информацию, располагает ли тот какими-то сведениями о спецслужбах противника, чтобы потом так же быстро этих агентов "отключить"?
      Вскоре после встречи в Лозанне в начале августа последовал следующий контакт с "Рюбецалем". Он согласился на так называемый разговор со специалистами и приехал для этого во Франкфурт. Встреча состоялась 19 августа 1996 года в отеле "Эрпорт Шератон". Ульбауэр приехал с большой командой, а "наружники" из QB 30 установили в номере 7034 так называемую "систему скоростного движения". Она использовалась для прямой зашифрованной передачи данных в Пуллах, благодаря которой прямо во время разговора высказываемые агентом сведения тут же могли подвергаться проверке в Центре.
      На самой встрече в номере 7048 участие принимали "Рюбецаль", Ульбауэр, Фредди и я. Источник "бил ключом" и выдал множество данных на разных людей, которые мы могли быстро проверить по "системе скоростного движения". Данные оказались правильными. И снова "Рюбецаль" указал на серьезную измену в БНД. Сразу после этого 19 августа 1996 года началась внутренняя контрразведывательная операция под кодовым обозначением "Козак-2". Она была направлена против одного высокопоставленного сотрудника БНД. Хотя прямой контакт подозреваемого лица с одной из российских спецслужб доказать не удалось, но были собраны улики и подозрительные связи, подкреплявшие подозрения. Среди прочего в его доме были найдены дискеты с секретными сведениями служебного характера. Кроме того, он, хотя и был женат, поддерживал интимную связь с одной сотрудницей штаба президента БНД.
      Во время расследования, кстати, возникло подозрение, что данное лицо было предупреждено о проводившейся проверке. В 52-м подотделе вспыли сведения, которые могли быть интерпретированы как доказательства существования еще одного "крота" в БНД. Сыщики при этом опирались на показания "Рюбецаля" и собранную ими самими информацию.
      То, что операция "Козак-2" очевидно была предана, представляло собой огромную проблему для контрразведки. Уполномоченный по вопросам безопасности Вильгельм через какое-то время охарактеризовал операцию так: – Эта Федеральная разведывательная служба в то время была такой же дырявой, как швейцарский сыр. Потому, на основе новых собранных данных, в декабре 1996 года началась дополнительно новая контрразведывательная операция "Козак-3".
      Серьезные подозрения против Фолькера Фёртча
      В то же время произошло другое событие. Фредди и я сначала без комментариев приняли это к сведению, потому что еще не знали подоплеки. Томберг, тогдашний руководитель следственного реферата, уже через короткое время был переведен на новую должность в административном отделе БНД. Судя по слухам, Томберг, профессиональный юрист, как только вступил в должность начальника следственного отдела, тут же провел крупномасштабное расследование провалов последних лет. Его выводы гласили, что некоторые крупные руководители БНД попадали под подозрение как возможные предатели. На первом месте списка стояла фамилия Фёртча.
      С этими знаниями и с результатами своей экспертизы мужественный Томберг направился к своему начальнику отдела Фёртчу и представил ему эти результаты. "Серый кардинал" Службы отреагировал невероятно круто и потребовал перерода неудобного Томберга на другую должность. Так и случилось. Никто из сотрудников не понимало реакцию Фёртча, ведь он был не молодым горячим сорви головой, а седым ветераном, служившим в БНД с 1957 года. Если совесть Фёртча была чиста, то он как раз должен был бы инициировать расследование, чтобы узнать правду и отвести от себя все подозрения. Вместо этого, Томберга перевели в другой отдел – любимый метод, чтобы избавиться от критиков внутри Службы.
      То, что я узнал об этих событиях, вполне совпадало с тем, что пережили и мы с Фредди, а именно, что Фёртч очень опасался честного профессионального рассмотрения вопроса. В щекотливых ситуациях он всегда использовал свое влияние и контакты в аппарате. Внутри Службы у него было много близких знакомых на важных постах. Во время одного обсуждения в следственном реферате один сотрудник проронил фразу: – Тут точно шурин был замешан! На мой вопрос о смысле этих слов, мне открыли то, что все остальные уже давно знали. Доктор Херле был родственником Фёртча.
      Когда у уволился из Службы, мне в руки попала резолюция уполномоченного по оперативной безопасности Мёдлинга, где от руки было написано:
      _"Господин Ульбауэр, 52 D, вечером 12.03.96 встретился с Тойбнером/Даннау и "конфисковал" у них отчет об их последней встрече с "Рюбецалем".. С того времени начальник управления доктор Херле провел несколько бесед с Пятым отделом, в том числе с Ульбауэром и начальником Пятого отдела, называя такой поступок неприемлемым. Подключен начальник 12-го подотдела. Начальник Пятого отдела (Фёртч) принял решение о том, что начальник управления доктор Херле должен быть проинформирован в полном объеме и получить все доклады о встрече"._
      После ухода из Службы мой партнер и я вывели затем следующий тезис: за враждебным отношением Херле стоял совсем другой человек, а именно Фёртч. На рубеже 1995 и 1996 годов мы заметили изменения в поведении Херле по отношению к нам. Это началось вскоре после того, как я встретился с президентом Порцнером. К этому времени сведения о предателе в БНД тоже становились все конкретнее. Но Фёртч не мог точно знать, откуда они исходят. Херле "отключал" одного важного агента за другим. В важных случаях он даже срывал встречи. Если это не удавалось, то он пытался перевербовать агентов за нашей спиной.
      Мы, два "свободных художника из Берлина" внезапно получили в свои руки очень взрывоопасную информацию, которая могла бы навредить предателю. У нас уже не было стимула доверять хоть кому-либо в Службе. На первом месте для нас была защита источника. К этому добавился тот факт, что намеки на вражеского шпиона внутри Службы накапливались. К этому времени очень участились и упреки нашей команды в возможных некорректных действиях, исходящие от Херле. У нас было подозрение, что кто-то хочет представить нас людьми, недостойными доверия.
      Одновременно с началом операции "Козак-3" к нам поступило так называемое "сообщение о пятом". Источник сообщал, что "ФСБ известно все, после того как последний из пяти заместителей БНД, который хорошо знаком с первым заместителем ФСБ, передал все". Это донесение взорвалось как бомба. Тот, кто читал его в оригинале, заметил бы, что у русских начальники отделов всегда назывались заместителями руководителя, и именно в порядке нумерации отделов. В данном случае "пятый заместитель" означает "начальник Пятого отдела БНД".
      Воздухе повисло тяжелое подозрение. Начальник 52-го подотдела Вильгельм проинформировал об этом президента БНД Гайгера 13 марта 1997 года. Он попросил его о личном разговоре наедине. Но из разошедшихся из окружения слухов Фёртч в тот же день тоже узнал о новой сложившейся ситуации. Тем же утром Фёртч вызвал к себе своего начальника подотдела Вильгельма. Вопрос звучал так, знает ли он (Вильгельм), что-то такое, чего не знает Фёртч. После этого Вильгельм рассказал ему о "сообщении о заместителях" и о своей встрече с президентом.
      Фёртч реагировал несдержанно и потребовал немедленно убрать из его отдела Вильгельма. Объяснил он это свое требование тем, что у них нарушились доверительные отношения. Его просьбу не исполнили. Но после этого по отделу поползли слухи, имеющие целью выставить Вильгельма в виде некомпетентного работника, которому нельзя доверять.
      С этого времени, как рассказывала одна сотрудница из окружения начальника Пятого отдела, Фёртч совершенно изменился. Люди, знавшие его годами, сообщали о необычайной нервозности. Он много раз брал к себе оперативное досье "Рюбецаля", изучал его и копировал содержание некоторых сообщений, в том числе "информацию о заместителях". Эту бумагу, как он сам говорил, он показывал даже в Ведомстве федерального канцлера. Но этим Фёртч достиг только того, что его громко высмеяли. Действия этого опытного руководителя с каждыми днем становились все более странными.
      События развивались драматично. Через короткое время агентурные сообщения подтвердили, что о внутренней контрразведывательной операции БНД стало известно в Москве. Уже 28 февраля 1997 года президент БНД сообщил в Берне, что его коллегам из швейцарской разведки известно, что русские знают о запланированной совместной операции БНД и швейцарской контрразведывательной службы. При этом речь могла идти только о двух операциях. Одной из них была вербовочная операция в начальной фазе.
      Второй была встреча с "Рюбецалем", которая как раз и должна была пройти в Швейцарии. До этого команда Ульбауэра попросила швейцарцев о помощи по делу "Козак-3". Теперь швейцарцы отреагировали очень раздраженно, потому что Москва обо всем успела узнать. Когда Фёртч 17 марта 1997 года был проинформирован об этом, то отреагировал мгновенно. Он потребовал узнать у швейцарской разведки точные данные об агенте в Москве. У наших коллег из отдела безопасности такое поведение вызвало непонимание и одновременно попытки отгадать загадку.
      Арест "поддельного" "Рюбецаля"
      25 марта 1997 года Фредди и я поехали в Эмден в Восточной Фризии, чтобы найти одного старого агента "Стэй-бихайнд". Это был холодный, но ясный день. Во время прогулки в порту внезапно зазвонил мой мобильный телефон. На том конце провода был "Рюбецаль". Он как раз был вне России и потому мог сравнительно беспрепятственно звонить. То, что он мне рассказал, было настолько удивительным, что у меня перехватило дыхание. Связь была довольно плохой, потому я попросил его перезвонить мне, ведь я должен был еще все обсудить с моим партнером. Фредди уже догадался по моей реакции, что случилось что-то очень важное.
      Я сразу перешел к делу: – "Рюбецаля" арестовали русские! Фредди остановился как вкопанный. – Арестовали? Но ты же только что с ним разговаривал по телефону. Они арестовали его и разрешили позвонить тебе из тюрьмы?! Ты шутишь? – Да, знаешь, если сказать точнее, они арестовали не того "Рюбецаля", а нашего бумажного "Рюбецаля". Они арестовали Ларри и допрашивали его. Фредди побледнел как мел. – Вот дела – невероятно! Это же бомба! Итак, они схватили "поддельного". Я скоро тут чокнусь. Нашему "Рюбецалю" явно повезло.
      Случилось следующее. Когда мы регистрировали нашего агента в БНД, то написали в оперативном досье ненастоящую фамилию. Из-за слишком любопытных американских партнеров мы поступали так или примерно так со всеми нашими разведывательными связями. Когда нас позднее перевели в Нюрнберг, а потом в Мюнхен, мы ничего не изменили в этой процедуре, потому что у нас уже было много сведений о возможной утечке из БНД. Многочисленные источники из ЗГВ, которых вели другие агентуристы, за это время уже были арестованы. Судьба некоторых из них неизвестна.
      Например, произошли провалы таких агентов: "Ладога", агентурный номер 076970 и "Альф", 078176 (оба – источники из ЗГВ). Русские арестовали агентов "Прибрежный туман", 077848 и "Муравьед", 076072, а в начале 1997 года также важного агента "Базар", 078178. Кроме них, было еще не менее десяти других агентов, все настоящие имена которых были, согласно установленному порядку, внесены в оперативные досье.
      Наши же информаторы, к счастью, оставались живы и здоровы, вероятнее всего, именно потому, что мы так скрыли их настоящие данные, что вычислить их оказалось трудно. "Рюбецаль" в архивах БНД проходил под именем Василия Лариновского, сокращенно "Ларри". Это был вполне реальный человек, проживавший в Москве, но никогда не имевший никаких контактов с БНД. Благодаря кое-каким разведывательным методам мне удалось получить его паспорт, сделать с него фотокопию и внести в досье "Рюбецаля" его личные данные.
      Вот теперь произошел этот печальный случай, и настоящий Василий Лариновский был арестован по подозрению в шпионаже. Но это могло произойти только в том случае, если кто-то, имеющий в БНД доступ к оперативным досье с настоящими данными о личностях агентов, передал эти данные русским.
      Мы поехали на стоянку, где мобильная связь работала лучше. Когда "Рюбецаль" позвонил снова, ему пришлось повторить всю историю, чтобы Фредди тоже мог послушать. Мы были в шоке и сразу поняли, что теперь тем более мы должны вносить в досье только фальшивые данные. Нам это грозило дисциплинарными наказаниями, но это не могло заставить нас молчать. В конце концов, мы использовали фальшивые имена ради защиты агентов и ради благополучия Службы. При ближайшем рассмотрении, успех оправдывал нас. Но теперь вот пострадал невинный человек.
      Кому мы могли сейчас довериться? Мы и так были перегружены работой выше головы и наши силы были на исходе, хотя мы сами себе в этом не хотели признаваться. Упреки, подозрения и инсинуации с верхнего этажа дома № 109 измотали нас. Собственно, мы никому больше не доверяли кроме самих себя. Когда мы поехали дальше, Фредди тихо спросил: – И ты думаешь, мы справимся с этим? Я ответил, не промедлив ни минуты: – Конечно, справимся!
      Мы долго размышляли, с кем нам теперь следует поговорить. Это должен был быть человек, который никогда не имел доступа к оперативным досье. Оффенбах! Это имя сорвалось с губ у нас двоих одновременно.
      Этот человек полностью владел материалом и был опытен в разведывательном ремесле. Нам он нравился из-за его открытого и заботливого характера. Он нас устраивал во всем. Я попробовал дозвониться к нему. К сожалению, это удалось лишь следующим вечером, потому что он до этого был в командировке. Через пару дней Фредди и я прибыли в Мюнхен. Мы встретились с дамой, ведущей дело "Козак-2" и с Франком Оффенбахом в нашем привычном отеле "Бухенхайн". Оба настаивали на приглашении еще начальника подразделения Ульбауэра. Наконец, я согласился.
      10 апреля 1997 года я официально проинформировал отдел безопасности о фальшивых именах агентов и о подоплеке ареста "фальшивого" "Рюбецаля". Ульбауэр попросил меня подготовить письменный отчет о случившемся. Шеф следственного реферата 52 D и его непосредственный начальник Вильгельм, шеф 52-го подотдела (UAL 52), меньше ломали голову над происшествием, чем я. Они прямо и без промедления посвятили в дело находившегося под подозрением Фёртча. Это случилось 16 апреля 1997 года. Ульбауэр и Вильгельм, вместе с их начальником отдела (AL 5), были как раз на празднике, посвященном открытию нового служебного помещения для группы
 

 
      После возвращения в Пуллах они рассказали Фёртчу об аресте "Ларри" и о фальшивых данных "Рюбецаля". Потом независимо друг от друга каждый из них составил "запись беседы". Вот цитата.
      _"Мы…, возвращаясь назад, поставили в известность AL 5 об аресте "поддельного" "Рюбецаля"… Ульбауэр сидел за рулем, AL 5 сидел рядом с ним, UAL 52 за водителем на заднем сидении. Первая реакция Фёртча была почти панической. Он побледнел и явно потерял контроль над собой. Это было заметно по сильному потоотделению и дрожи по всему телу. Он очень несдержанно реагировал на то, что его проинформировали только сейчас о случившемся, и усиленно делал вид, что совсем не интересуется обсуждением значения этой информации…"_
      Сразу же после этого Фёртч начал действовать в том же стиле, как поступал всегда. Он открыто подвергал сомнению мои профессиональные способности и правдивость. Кроме того, он ставил под вопрос правдивость вообще всей операции "Козак". Ни он, ни я тогда не знали, что отдел безопасности, кроме "Рюбецаля", располагал еще другими источниками, дополнявшими своими сведениями общую картину. В любом случае, Фёртча сразу после этого перестали допускать к получаемой информации. Следственный реферат приготовил фальшивое агентурное досье специально для начальника Пятого отдела, чтобы скрыть от него настоящий ход дела. Эту фальшивую папку он много раз брал к себе. Он постоянно тщательно изучал это досье.
      Стоит упомянуть, что враждебность и обвинения начальника реферата 13 А достигли своего апогея как раз во время этих последних событий, связанных с делом Фёртча. Это оставило отпечаток на сотрудничестве с Фредди, а также на работе для Службы. Почему нас делали ответственными за информацию, которую поставляли наши источники? БНД в принципе работала какими-то старинными методами. Именно в древности гонца, доставившего плохую весть, казнили. Подобный опыт был у нас уже после операции "Мяч". И теперь все повторялось.
      Однажды я шел по территории БНД в Пуллахе. Я шел от врача Службы и приближался, идя вдоль восточной стены, к обратной стороне дома 109. Я взглянул на окна. Некоторые из коллег, похоже, хотели впустить в свои кабинеты свежий весенний ветер. Пробивающиеся через молодую зелень деревьев лучи солнца освещали здание. Погода была такой великолепной, что я, несмотря на довольно низкую температуру, на мгновение позабыл о своих печалях.
      За пару метров до дома я снова взглянул на окна. Там я увидел человека, внимательно наблюдавшего за мной. Он уперся руками в бока и не двигался. Его взгляд следовал за мной, пока я не исчез за углом в направлении главного входа. Я прошел через старую комнату охраны, в которой уже много лет никто не сидел. Потом я прошел по длинному коридору, свернув в конце его направо. Тут я оказался перед стеклянной дверью, через которую можно было попасть в смежный коридор и на лестничную клетку. Здесь находилось царство Ульбауэра, который, правда, сам сидел чуть дальше, за следующей стрелянной дверью. По лестнице можно было, поднявшись наверх, попасть и в другие подотделы и рефераты Пятого отдела.
      Перед первой дверью я остановился и позвонил, как обычно. Прошло какое-то время, пока кто-то прошел долгий путь до стеклянной двери, чтобы открыть ее. Пока я ждал, поглядывая внутрь дома, я увидел за углом стены лестничной клетки два высовывающихся носка туфлей. Значит, там кто-то стоял. Но я не мог отсюда видеть это место. Только если дверь откроется, и я войду, я смогу увидеть стоявшего за углом человека. Кто же там? И почему этот человек не шевелится? Мое сердце забилось сильнее. Вокруг не было видно ни души. Через какое-то время, показавшееся мне вечностью, одна из сотрудниц, наконец, нажала на кнопку открытия двери.
      Тут я взглянул направо в сторону лестницы и увидел человека, о котором я до сей поры знал лишь, что он носит черные мужские туфли. Женщина сильно вздрогнула от испуга, потом немного вымученно улыбнулась и слегка кивнула, как будто хотела кого-то поприветствовать. Я вошел вовнутрь. Когда я приблизился ко второй стеклянной двери, загадочный человек спустился на шаг ниже. Я испугался.
      Передо мной стоял Фёртч. На нем была темно-синяя рубашка с закатанными рукавами, распущенный галстук, верхняя пуговица расстегнута. Темные пятна от пота подмышками спускались чуть ли не до ремня. Обе ладони были слегка сомкнуты в кулак. Пот тек по его лбу. Он сверлил меня мрачным взглядом.
      Я застыл на мгновение и с усилием выдавил из себя: – Добрый день. Он сначала стоял не пошелохнувшись. Когда дама открыла мне вторую дверь, я вошел в нее и закрыл дверь за собой. Тут Фёртч повернулся и молча опять пошел наверх. Сердце выскакивало у меня из груди. – Боже мой, что же это такое? Это же было просто ужасно, – вырвалось у женщины, – он был похож на призрак самого себя. Он что-то сказал вам?
      Заявление об увольнении из БНД
      Я тут же рассказал о происшествии Ульбауэру. И тут же мне стало понятно, что мне здесь нечего больше терять. Против этого аппарата я всегда мог бы вытянуть только короткую спичку. После долгого, с обильным потреблением пива, вечера Фредди и я решили завершить нашу командную работу. В следующее воскресенье я написал длинное письмо Ульбауэру и Вильгельму. Когда я его сегодня снова перечитываю, мне становится понятно то психическое состояние, до которого довели нас некоторые господа из БНД.
      Чтобы показать это яснее, приведу отрывок из письма.
      _* 20 апреля 1997 года
      Уважаемый господин Вильгельм, уважаемый господин Ульбауэр,
      Сегодня я пишу вам согласно изречению: "Вы будете смеяться, но я говорю серьезно". (…(
      Потому я с большим сожалением сообщаю вам, что я собираюсь сначала взять отпуск на шесть недель с последующей целью окончательно завершить мою работу для Федеральной разведывательной службы.
      Как вы знаете, я кадровый офицер и на добровольной основе занимаюсь моей нынешней деятельностью. Но в сложившихся обстоятельствах я не могу дальше продолжать эту деятельность.
      (…(нападки на меня не прекращаются и даже усиливаются. И злонамеренная клевета, направленная против меня, приносит свои плоды. С тем, что делает господин Фёртч и его семейная клика, я больше не хочу иметь никакого дела.
      Я ощущаю глубокое недоверие, возникшее в результате кампании против меня. И я могу это даже понять. Но я предотвращу все это, уйдя из БНД и избавившись от какого-либо влияния на меня некоторых господ.
 

 
      2. Я ответственен перед моим коллегой Фредди, здоровье которого сильно пошатнулось после последних событий, тоже связанных с начальником Пятого отдела. Я должен предотвратить, возможность того, что такой порядочный и прилежный сотрудник, который прекрасно показал себя, постепенно будет погублен.
      3. И не в последнюю очередь я ответственен перед моими источниками и агентурными помощниками, которые безмерно доверились мне. Это доверие большей частью уже не оправдано, потому что обращение начальника Пятого отдела и начальника управления подразделения 13 А, к примеру, с данными о настоящей личности агента "Уленшпигеля" было беспрецедентно безответственным.
      Теперь по отдельным моментам (…(
      (…(особенно по истечении времени я документировал встречи и контакты намного позже, чем они происходили, и составлял соответствующую картину. Между 1991 и 1995 годами я провел около 850 встреч.
      (…(Я не буду оправдываться ни за что, случившееся в это время. (…(Я никогда не терял из виду цели и задачи собственной Службы и делал все, чтобы добиться успеха.
      (…(Благодаря этим материалам Федеральная разведывательная служба, по ее собственной оценке, в том, что касалось сбора военной информации о государствах СНГ, стала самой информированной разведкой мира.*_
      Нюрнберг – операция "Мяч"
      _* Хотя я, повинуясь чувству долга, принял участие в операции "мяч", я ни в коем случае не был ее причиной. Некоторые ответственные лица, похоже, спутали эти два понятия… Поскольку это было и есть моим понятием о лояльности, и, как я знаю, вы разделяете это мое мнение. К сожалению, мои тогдашние начальники считали иначе. Конечно для шефов, которых эти события затронули, это было неприятной ситуацией. Но вместо того, чтобы отвечать за случившееся, случилось(…(, все пытались скрыть, затушевать произошедшее (…(
      (…(Начальник управления 13 А уже тогда давал мне советы вроде "Вы больше не должны плыть против течения" или "Не боритесь против системы, боритесь вместе с ней". С таким извращенным представлением о лояльности я никогда не мог согласиться. Все, кто знает меня, и относятся ко мне без предубеждений, знают, что я лоялен к большому Целому. И лоялен страстно и со всей душой.
      Но теперь этому ярко выраженному чувству долга пришел конец. Я не хочу, чтобы меня называли "человеком, гадящим в своем собственном доме". Возможно, я не вправе критиковать определенные уровни управления Службы. Но я никогда не буду замалчивать правду по причине обычного некритического оппортунизма. Это не для меня. (…(
      Основные моменты:
      Я убежден в том, что в разведке можно работать чисто. Решающим моментом этого является отношение к людям, а под ними я понимаю как сотрудников, так и агентов. Я на своем опыте доказал, что такое возможно. В какой степени наши информаторы чисты и честны по отношению к нам – это всегда трудный вопрос… В большой степени это была работа некоторых лиц из реферата 13 А, проявивших себя по отношению ко мне как грязные интриганы… Я хотел бы только вспомнить фразу моего нюрнбергского шефа, предложившего сдать в полицию одного нашего оперативного курьера, отказавшегося продолжить работу на нас.
      Мне понятно, что из-за меня возникли хлопоты. Однако я должен был воспринимать вещи такими, каковы они есть. Этого я ожидал и от моего руководства. Но им это было не по душе…
      (…(Конечно, можно спорить о моем поведении. Общая ситуация и все нападки известных личностей обеспокоили меня. Но я должен был высказать то, что знал, потому что считал эти факты чрезвычайно важными. Но реакция на это меня больше уже не удивляет. Тем не менее этим лицам придется признать, что я не буду безучастно сидеть, как кролик перед удавом.
      С лучшими пожеланиями и счастливо оставаться на забытом посту*_
      Критическое состояние здоровья
      Нашим следующим шагом было совместное посещение врача. Речь шла при этом не просто о каком-то медике, а о бывшем "оберфельдарцте" – подполковнике медицинской службы – пуллахского "лагеря" БНД. Он тоже недавно попал в немилость у своих начальников и потому, оставив БНД, открыл свою маленькую практику на юге Мюнхена. Причиной были глубокие расхождения во мнениях. Для доктора на первом мечте стоял человек, а потом работа. Для БНД часто было как раз наоборот. Для определенных руководителей человек вообще не имел никакого значения, служа лишь средством для достижения цели. Здесь любили предательство, но ненавидели предателей. Здесь ценили сотрудничество, но презирали сотрудников.
      Это был первое большое расхождение. Второе состояло в том, что интересы Службы с одной стороны и врачебная тайна и заботливость с другой стороны были несовместимы. БНД ожидала тут совсем другого, а именно – хотела знать о возможных болезнях сотрудников и манипулировать ими. Но на это наш доктор, старый военный врач, никогда не мог пойти. Он не мог терпеть никаких злоупотреблений в своей работе. Самоотверженно заботился он о сотрудниках Службы и о членах их семей. Пациенты могли говорить с ним откровенно, не боясь упоминать о проблемах на работе или в семье. Кроме того, причины болезней, которые нередко были связаны с проблемами на работе, всегда оставались, так сказать, "внутри семьи".
      Много лет доктор ожесточенно сопротивлялся всем попыткам хоть как-то впутать его в большие и мелкие подлости. Потому его и затравили, как это обычно бывает. Всеми уважаемого врача терроризировали дисциплинарными взысканиями и даже попробовали инициировать расследование в прокуратуре. Само собой разумеется, все это завершалось для него положительно, ничего плохого на него "прицепить" не удалось.
      Как только док нас увидел, то тут же прекратил смеяться: – Боже мой, ну и вид у вас!? Что с вами сделали? Вместе мы рассказали ему о прошедших годах и обо всем, что нам довелось пережить. Потом началось интенсивное медицинское обследование, охватывавшее все, что возможно в хорошей врачебной практике. Вскоре выяснилось, что состояние здоровья и у Фредди, и у меня намного хуже, чем мы сами предполагали.
      В ходе прощальной беседы док очень серьезно, но участливо и дружески сказал нам: – Итак, Норберт, не сердитесь, если я вам скажу по-простому, но вы дошли "до ручки". Нужно что-то делать и прямо сейчас. Так дальше продолжаться не может. Сейчас пора заканчивать. У вас есть семья, и за нее вы тоже несете ответственность. Я вам это говорю как старый военный врач. Вы должны быть в состоянии справиться с этой ответственностью. Если вы оба будете продолжать свою жизнь, как жили раньше, вас надолго не хватит.
      Док посоветовал мне срочно пройти курс психологического и психотерапевтического лечения. Он тут же написал направление к одному знаменитому профессору и по телефону назначил для меня время приема на следующее утро. – Мы с этим справимся, – пообещал он мне и крепко пожал руку. Внезапно у меня как гора с плеч свалилась. Наконец-то я нашел человека, который заботился обо мне, ничего не требуя от меня взамен. Ульбауэр и его люди обращались с нами вовсе не плохо. Но им был нужен я и мои агенты, и потому я и с их стороны тоже ощущал давление.
      Мы поехали назад в лесной отель "Бухенхайн", чтобы начать длительную, предписанную врачом прогулку вдоль Изара. В последний раз на кассете пели для нас Хайнц Рюманн и Ганс Альберс: "Кто за печкою сидит и не использует время…" Прямо в середине песни, Фредди, сидевший за рулем, нажал кнопку и вынул кассету. Он передал ее мне. На высоком мосту через Изар у Хёлльригельскройта он свернул направо, остановился и вышел. Мы оба стояли, опершись на перила моста, и смотрели вниз на реку. Потом я выбросил кассету в Изар. Мы смотрели, как кусочек пластика медленно, как осенний лис на ветру, планировал вниз, пока не исчез в воде.
      Откровенный разговор в федеральной канцелярии
      БНД за это время получила мое заявление об уходе. Ульбауэр понял серьезность ситуации и подключил Ольгауэра, который к тому времени стал его прямым начальником в отделе безопасности. Потом Ольгауэр – после того, как мы упрямо отказались хоть раз войти на территорию Центра БНД – вместе с начальником 52-го подотдела Вильгельмом сам приехал к нам в "Бухенхайн". Во время долгой прогулки по парку мы еще раз обсудили все моменты. В конце разговор больше походил на настоящий допрос.
      Но одно стало совершенно ясно. Наши начальники хотели ясности в вопросе о личности агента "Рюбецаля". На нас оказывалось сильное давление. Конечно, мы изменили личные данные, даты встреч и так далее, но наши мотивы тут были совершенно понятны. А теперь пришел момент, когда нужно было выложить все карты на стол. Я показал Ольгауэру и другим сотрудникам отдела внутренней безопасности БНД, в каких именно местах я скрыл настоящие данные о личности агента. Но и в этот раз я не выдал им сами настоящие данные об его личности.
      В коне прогулки Ольгауэр положил мне руку на плечо и "отпустил мне грехи": – Теперь вы выиграли. Я вам доверяю. По-видимому, он уже раньше получил какие-то обрывки информации и проверял мои слова, основываясь на них. Но теперь не было никакой причины, чтобы что-то умалчивать, потому что мы дошли до завершающей фазы нашего сотрудничества. – Господин полковник, – сказал я ему, – если бы мы не поступали так, то наши люди давно бы уже сидели за решеткой.
      В ответ он попросил меня продолжить работу. Ради дела. Мне это все показалось очень знакомым, и Ольгауэр быстро заметил, что его аргументы не действуют. Потому он воспользовался той моей слабостью, которую ему следовало бы лучше оставить в покое. Он перевел разговор на мою службу в Бундесвере и на мое прошлое парашютиста. – У кого вы проходили парашютную подготовку? – У майора Моршайда, – ответил я кратко. Ольгауэр, сам офицер-десантник с большим опытом прыжков с парашютом, знал майора еще по старым временам и рассказал пару историй из своего прошлого. Потом он снова положил мне руку на плечо и сказал: – Дружище! У нас в Пуллахе есть как минимум один предатель. Кто он, мы пока не знаем. Но мы, черт побери, обязаны это выяснить. Для этого нам нужны вы и ваши источники. Мы, два старых десантника, сможем все же узнать, кто эта свинья.
      Тут он задел за струну моей чести десантника. Есть неписанный закон – десантник не оставляет другого десантника в беде. Этот кодекс чести все еще воспринимается всерьез, по меньшей мере, "стариками". Что же делать? Я попросил время на обдумывание до завтрашнего утра. Потом я передам ему мое решение через Ульбауэра.
      Вечер в "Бухенхайне" был долгим, пока я не принял окончательное решение. Все, что я теперь собирался предпринимать, должно было проходить уже без Фредди. Но он все равно сам захотел заняться для меня всей бюрократической работой.
      Мы решили поддерживать тесный контакт и вместе тщательно обдумывать каждый шаг. Но кое-что мы были обязаны в любом случае сделать вместе – предупредить наших агентов. Как долго наш бумажный щит еще продержится, мы, конечно, не могли предугадать. Потому нам нужно было со всеми ними встретиться, и встретиться быстро. Для этого потребовались бы несколько внеплановых командировок, о которых в Центре никто не должен был знать. Потому все эти мероприятия нужно было проводить за свои личные деньги.
      С "Уленшпигелем" и так уже возникли серьезные проблемы. Он обратился ко мне с просьбой о помощи. При этом речь шла вовсе не об его положении дома, а о трудностях с новым руководителем-агентуристом.
      Грустная игра вокруг "Уленшпигеля"
      Все началось два месяца назад. В феврале "Уленшпигеля" нужно было передать другому оперативнику. После провала с Шёнером, нашим бывшим Нюрнбергским шефом, ставшим ныне начальником подразделения в 13 А и пытавшимся перевербовать "Уленшпигеля" за нашей спиной, Херле включил в игру агентуриста Детлефа Шустера, который уже до этого принял на связь "Лилиенталя". Шустер приехал в Берлин, чтобы встретиться с "Уленшпигелем". Но в этот раз мы не хотели, чтобы нас опять обвели вокруг пальца. Потому мы сначала организовали интенсивное предварительное обсуждение с самим "Уленшпигелем".
      Я был в принципе готов передать этого агента, но только при условии, что его будут и дальше вести на честных условиях. После первого разговора с "Уленшпигелем" мы встретились с Шустером. Коллега болтал без умолка, хвастался своим богатым опытом. Это бахвальство показалось мне знакомым. Шустер был типичным примером классического оперативника-агентуриста БНД, которых было немало в окружении Херле. Артист кабаре Вернер Финк выдал как-то одну фразу, которая всегда приходит мне на ум, когда я встречаюсь с подобными людьми: "Мысли! Мы не задумываемся! И если мысли к нам вдруг приходят, то мы с ними быстро расправляемся! Но чтобы самим задуматься – какая мысль!"
      С Шустером мы сидели в отеле "Швайцерхоф", неподалеку от берлинского зоопарка. Фредди вращал глазами, слушая хвастливую болтовню "профи" Шустера. Этому агенту-любителю я попытался объяснить мою философию управления агентом. Он понимал все и отвечал на все одним "да", при этом постоянно кивая головой. У нас очень быстро возникло впечатление, что его манера со всем соглашаться служила лишь одной цели – успокоить нас. Вот идиот, подумал я. Если "Уленшпигель" захочет с ним работать, то я не против. Но этот агент был слишком ценным, чтобы просто "отключить" его, не задумываясь.
      Мы решили провести общую встречу и двинулись – с командой наружного наблюдения из Мюнхена на "хвосте" к гостинице "Зюльтер Хоф", удаленной на пару улиц. Еще раньше я рассказал Шустеру, что "Уле" будет жить там, так что новому агентуристу показалось естественным, что он встретит агента именно тут. После первой беседы с Шустером русский информатор попросил у меня пару часов на размышление. Я снова провел его через задний выход из "Зюльтер Хоф", а потом мы пошли в его гостиницу.
      Фредди в это время занимался наблюдением, что его очень забавляло. Сначала он проскользнул через "КаДеВе" и несколько других универмагов на Курфюрстендамм, чтобы потом в общественном туалете дождаться, пока не услышал голос, который спрашивал другого, внутри ли еще "он". Мой партнер отравился к умывальнику и прямо сказал филерам: – Да, Фредди все еще внутри. Потом он со смехом вышел из туалета.
      "Уле" задумчиво посмотрел на меня: – Что ты об этом думаешь? Я пожал плечами. – Подумай, что ты сам будешь делать. До этого никто не знает, кто ты на самом деле. Потому на тебя никто не сможет давить. Ты в любой момент можешь отказаться, если захочешь. Но было бы очень жаль. Может быть, ты все-таки попробуешь. Он глубоко вздохнул. – Ага! Вот так забава! Ты видел, там еще один сидел в фойе. Что это за люди – с самого первого раза начали играть в индейцев? Я ничего не мог ему возразить, потому просто извинился за моих коллег.
      Вечером мы встретились в "Бакко", итальянском ресторане на Марбургер Штрассе. Его выбрал сам "Уленшпигель", потому что мы там уже часто с ним встречались раньше. Нам он подходил. "Бакко" находился в центре и был всегда полон. Потому мы могли чувствовать себя уверенно с "приклеившимся Шустером". Самому Шустеру мы сказали лишь за пять минут, куда мы пойдем. Кода мы вошли в ресторан, он вдруг вспомнил, что ему нужно сделать важный телефонный звонок, и быстро вышел. Было видно, что он тут явно не на совеем месте. Два года спустя он так описал свои впечатления от этой встречи на допросе в Баварском земельном управлении уголовной полиции в Мюнхене:
      "Вечером дело дошло до окончательной передачи в одном из ресторанов Берлина. Этот выбранный старыми оперативниками ресторан был по всем параметрам совершенно непригоден для передачи агента (очень маленький, маленькое расстояние между столиками, соседи могли слышать все разговоры). Я посчитал эти обстоятельства достаточной причиной, чтобы еще раз встретиться с агентом наследующее утро один на один и сообщить ему определенные детали (номера телефонов), а также произвести оплату за его услуги к этому моменту.
      На встрече следующим утром "Уленшпигель" показался мне очень усталым. На мой вопрос он ответил, что после того как мы расстались прошлым вечером, он продолжил отмечать прощание со своими старыми агентуристами. Это, по моему мнению, совершенно противоречило основным принципам разведывательной работы. Я передал "Уленшпигелю" деньги и мой номер телефона для связи.
      Сегодня я очень благодарен Шустеру за эти его слова. Они прекрасно показывают, насколько моя философия работы отличалась от практикуемой БНД. Уже этот коротенький отрывок свидетельствует о высокомерном и презрительном отношении к агентам. Конечно, мы в этот вечер хорошо посидели с "Уле". Он был в Берлине один, а мы уже к тому времени стали хорошими друзьями. Мы разговаривали о детях, об их проблемах и об их делах в школе. Этим личным отношениям с "Уленшпигелем" Шустер и так помешал тем вечером во время ужина, да и сам он не скрывал, что чувствует себя тут неуютно. Очевидно, он хотел бы продемонстрировать перед агентом фонтан красноречия, в котором он рассказал бы "Уленшпигелю" о своих выдающихся способностях разведчика и о своих прошлых заслугах.
      Но из этого ничего не вышло. Мы не разрешили даже маленького фонтанчика за столом. Шустеру ничего не осталось, кроме как с бравым видом лопать свое "карпаччо". При этом он никак не мог общаться с этим русским как нормальный человек. Никому за этим столом его хвастовство было не нужно. "Уле" был лучшим источником всей Службы. Не в последнюю очередь потому, что мы с ним обращались естественно. Он сам знал, чего стоил. Ему не нужна была пустая болтовня и похвалы от незнакомого ему человека. Куда важнее было для него, что мы успели купить игрушечную железную дорогу для его сына, которую он ему пообещал. Он хотел сидеть с друзьями, пить вино, рассказывать анекдоты, поглядывать вслед одной или другой красивой женщине. Порой ему хотелось и напиться.
      Шустер же хотел принять "дело", как предписано инструкциями. А нам нужно было передать "человека", служившего нашей стране в надежные руки. Именно потому, что он так старался, что рисковал своей жизнью, он заслуживал особенной осторожности, чуткости и заботы. А Шустер, исходя из своего представления о своем себе, был в этом смысле прав, говоря, что наше поведение противоречит основным принципам разведывательной работы.
      Шустер действительно искренне верил, что купил "Уле" за двадцать тысяч марок. На самом деле информатор согласился следующим утром продолжить работу, но при условии, что я буду присутствовать на следующей встрече, чтобы прояснить возможные нерешенные еще вопросы. Сказано, сделано. Шустер пообещал сообщить мне и Фредди, как только "Уленшпигель" объявится.
      В апреле "Уле" позвонил мне. Он был в Берлине и спрашивал, найдется ли у меня для него время. Я тут же отправился к нему. Мы встретились вблизи городка Нойруппин. Вечером он сообщил мне, что разбил бы себе голову из-за "Гюнтера" (так представился ему Шустер). Я посоветовал ему хотя бы попытаться с новым оперативником. На встречу в Гамбурге я согласен был поехать с ним.
      В следующий понедельник "Уле" и я сидели в моей служебной машине. Мы катили по автобану в направлении Витштока. С замиранием сердца мы свернули на стоянку. Мой гость взял мобильный телефон и набрал номер "Гюнтера". Тот мгновенно бы у аппарата. "Уленшпигель" вежливо представился и сказал что едет сейчас в Гамбург. Шустер, очень радостный, назвал ему отель, в котором остановился. "Уленшпигель" спросил его: – А что с Хорстом? На это Шустер ответил: – Ах. этот нам совсем не нужен. Мы и вдвоем прекрасно справляемся. "Уле" настаивал и стал говорить уже громче: – У нас была договоренность. Хорст еще никогда не нарушал обещаний. Когда он приедет на нашу встречу?
      – Ну, тут есть проблема, – услышал я заикающегося Шустера, – он заболел, не может приехать. Но "Уле" хотел знать все точно: – Как заболел? Что значит заболел? Что с ним случилось? Шустер начал выкручиваться: – Он лежит в постели. Невозможно, чтобы он приехал. Но он просил передать вам привет от него. "Уленшпигель" выключил телефон и бросил его назад. Потом он проворчал ко мне: Ну что ж, ложись, ты же болен.
      Он немного оттянул мое веко вниз. – Ага, это человек уже наполовину мертв. На его месте я не стал бы покупать себе долгоиграющую пластинку, а месячный проездной и подавно. Потом он вышел, скрестил руки на крыше "Опель-Вектры" и выругался. – Ну что это за безголовые люди! Скажи мне, пожалуйста! В Берлине он начинает наше сотрудничество с того, что организовывает за мной слежку, а теперь он мне лжет. Ну, давай поедем в Гамбург, а там я просто дам ему в морду. Потом я приглашу тебя в кабачок "Шиффербёрзе", и мы больше никогда не услышим и не увидим никого из этих болванов.
      Когда он успокоился, мы обсудили наши следующие действия. Нам все равно хотелось узнать, чего хочет Шустер. У меня было еще с собой около ста секретных документов на пленке, которую доставил наш курьер. Аналитики оценили их в превосходной степени. Но мы еще не могли пустить этот материал в оборот, потому что наши переводчики не справлялись с таким объемом работы. Аналитик в Пуллахе уже сделали себе заметки, но ждали полного текста документов. Теперь я дал "Уле" весь пакет с пеленкой и сказал, чтобы он его отдал своему новому куратору. На этом он хотя бы заработает себе немного денег.
      Забегу вперед. "Уле" отдал материал Шустеру. Когда того впоследствии допрашивали в Баварском земельном уголовном розыске, он выдал такой уничтожающий приговор:
      _"Тогда мы в первый раз вместе провели беседу разведывательного характера, но результаты ее были сравнительно слабыми. Тем не менее, этот источник был классифицирован как агент высокого класса."_
      "Сравнительно слабые?" Не были ли это разоблачающие слова, ставшие уже определенной традицией? Херле говорил о "переписанных газетных статьях". Совпадение? Для меня – метод. Но вот почему, это оставалось неясным.
      Но вернемся к хронологии. Я, конечно, с любопытством ожидал увидеть, как работают настоящие профи. Потому я устроился неподалеку. Я пообещал "Уле" оставаться в пределах досягаемости. То, что я там увидел, было совершенно в стиле Джеймса Бонда. Господа из Пуллаха вели себя очень конспиративно. На сиреневой "семерке" БМВ они забрали информатора из придорожного кафе "Харбургер Берге". Туда ему пришлось доехать на такси. Потом некоторое время продлилась езда по автобану.
      Шустер был не один со своим заместителем, а притащил снова целую команду "наружников". Встреча с агентом высокого уровня, пожалуй, стоила немалых денег. Они "стряхивали", как говорят у нас, несуществующие "хвосты", как черти. Для этого они так долго "проверялись", катаясь по кругу, пока не приехали почти в то же место, откуда начали поездку. Они не стеснялись никаких "спецэффектов" и включили в свою программу даже паром. То, что "Уле" во время "экскурсии" смертельно устал и рассердился, им не мешало, он сам интересовал их лишь постольку-поскольку.
      Вся эта чепуха слабо впечатлила "Уленшпигеля". А внушительное жеманство отпугнуло его. А когда "наружники" из БНД провели обыск в его вещах, пока он плавал в бассейне отеля, его терпение лопнуло окончательно. Он позвонил мне и возмущенно сообщил, что мои преемники попытались тайно сфотографировать его в закрытом бассейне и копались в его вещах. Потом он спросил, как ему быстрее всего незаметно выбраться оттуда. Я попытался его успокоить. На следующий день "Уленшпигель" собрал свои вещи и сел в поезд на Ганновер. Он в буквальном смысле сбежал. По телефону он сообщил мне о целой толпе филеров, топавших за ним.
      С громким визгом поезд остановился на Главном вокзале Ганновера. Открылись двери, люди входили и выходили. "Ули" подождал еще мгновение. Как раз перед тем, как поезд снова поехал, он вязл под руку свой багаж и спрыгнул на перрон. Только часть "наружников" успела отреагировать. Большинству пришлось беспомощно взирать на оставшийся на перроне объект их наблюдения.
      "Ули" последовал моему совету. Он спрятал свои сумки в камере хранения. Потом он отправился в "Галерею Кауфхоф", большой универмаг в центре города. Там я встретил его в ресторане "Мёвенпик". Он знал его со времен одной нашей прежней встречи. Мы поменялись – ключ от камеры хранения на ключи от автомобиля. "Ули" сел во взятую напрокат машину, ждавшую его на подземной стоянке, и поехал в отель в одном из пригородов Ганновера. Я последовал за ним с его багажом.
      Когда мы встретились вечером, он все еще был взволнован. Прошло некоторое время, пока я его смог успокоить. Мы оба так и не смогли додуматься, чего же добивались другие этим шпионским цирком. Потому мы бросили рассуждать на эту тему. Затем мы провели несколько дней вместе.
      С Фредди я обсудил, что делать с "Уленшпигелем" дальше. Мы видели, что сотрудничество этого агента с Шустером будет бесперспективным и все равно хотели дать новому агентуристу еще один шанс. "Ули" встречался с Шустером еще два раза: раз в Венгрии и раз в Турции. Но его разочарование только возросло. Потому мы решили "отключить" агента. При его вербовке никто о нас не думал, потому и сейчас нам было наплевать на интересы Службы. "Уле" как человек был для нас важнее. В конце 1997 года мы прервали связь.
      В 13 А некоторые специалисты выдвигали дичайшие предположения о возможной перевербовке нашего агента российской разведкой, и о том, что он был "подставой". Они в своих анализах предполагали самые запутанные теории заговора и просто не могли понять, что этот человек не мог работать в условиях взаимного недоверия. На самом деле все было намного проще.
      Начальник отдела под серьезным подозрением
      Летом 1997 года состоялась очередная встреча с "Рюбецалем" в Варшаве. К этому времени подозрения против начальника отдела Фолькера Фёртча укрепились настолько, что мне стало страшно. Уже некоторое время назад я заметил, что его имя было как-то упомянуто в связи с возможным существованием "крота", работавшего на одну из российских спецслужб. Но что делать с такой взрывоопасной информацией, если нет твердых доказательств? Потому я в полной растерянности носился с ней несколько недель. Но теперь поступила еще информация от первоклассного источника "Рюбецаль", а его сведения всегда были правдивы и очень информативны. Кроме того, я заметил, что "Рюбе" постепенно "уходил в укрытие", потому, что сам очень опасался того, что уже знал.
      Именно от него и поступило, в частности, пресловутое "сообщение о заместителях". Он рассказывал, что первый заместитель директора ФСБ получил информацию от пятого заместителя президента БНД. В долгих дискуссиях с Фредди я попытался обосновать, что – кроме государственной измены – это могло бы означать. Мы выдвинули несколько идей. Одна или другая звучали порой слишком надуманно или фантастически, но, собственно говоря, мы пытались найти самое безобидное обоснование для этих упреков.
      Фёртч, по нашим данным, поддерживал вполне официальные контакты с российской ФСБ. Потому мы спросили себя: могло ли случиться так, что его московский собеседник прихвастнул и из официальных бесед со своим немецким коллегой соорудил якобы агентурную связь?
      Возможно, в договорах о воссоединении Германии были секретные договоренности, предусматривавшие отказ от взаимного шпионажа и определенный обмен информацией. Фёртч, как друг Бернда Шмидбауэра, государственного министра в Ведомстве федерального канцлера, осуществляющего координацию и надзор за деятельностью немецких спецслужб, был бы в таком случаем самым первым адресатом для такого обмена.
      Но против обеих этих умозрительных моделей были многие сведения и улики. Прежде всего, Фёртч производил на нас впечатление человека, изо всех сил старавшегося скрыть произошедшее.
      Мы рассмотрели и третий вариант – целенаправленную дезинформацию ФСБ с целью компрометации Фёртча. В этом случае тоже можно было рассмотреть две возможности. Либо его хотели очернить, чтобы нанести вред ему и БНД. В конце концов, мы тоже нанесли немалый ущерб Востоку благодаря нашим "кротам" вроде "Мюнхгаузена" или "Уленшпигеля". Или же ФСБ опасалась разоблачения своего агента Фёртча и пыталась предотвратить это специально подготовленными обвинениями, которые потом оказались бы лживыми. Этим методом российские разведывательные службы уже много раз успешно пользовались в прошлом.
      Мы рассматривали проблему со всех сторон. Что нам нужно было делать? Просто не прислушиваться? Отводить глаза? Молчать? Я вовсе не хотел снова оказаться в роли гонца, приносящего плохую весть. Тут мне пришла в голову идея: во время следующей встречи "Рюбецаль" просто должен был надиктовать мне свои "показания" на диктофон.
      Для этого 29 июня 1997 года я вылетел в Варшаву. Так как я прервал сотрудничество с Фредди, мои шефы выделили мне в помощь одного сотрудника из подотдела внутренней безопасности. С ним я встретился во Франкфурте. Оттуда мы полетели самолетом "Люфтганзы". Мы решили сначала действовать поодиночке, чтобы потом нам было легче помогать друг другу. Уже прибыв в Варшаву, я потерял коллегу. Зарегистрировавшись в отеле, я сел в холл и ждал его.
      Вскоре мой новый партнер прибыл и отправился в бюро регистрации. Там возник шум и даже переполох. Он бегал от одного служащего гостиницы к другому и дико жестикулировал. Затем он вышел из отеля, взял такси и уехал. Через час он снова появился, очевидно, не замечая меня. Когда он один вошел в лифт, я зашел вслед за ним. – Что случилось? – спросил я. – Мне нужно в больницу. Я испугался. – Что, ради бога, произошло?
      – У меня шумит в ушах, – ответил он. Возможно, я тогда выглядел так, как будто меня стукнули по затылку. – Шумит в ушах, у тебя шум в ушах? И поэтому тебе нужно в больницу? Ну да, логично. Я тоже бы так сделал. Всякий раз бегу к доктору, когда у меня шумит в ушах. Дверь открылась, и он исчез с карточкой, где был написан номер его комнаты. Я обалдел настолько, что забыл выйти из лифта. Шум в ушах, сказал он, шум в ушах…
      В моем номере я свалился в кресло. Потом открыл бутылку пива и отхлебнул из нее. Я еще никогда в жизни не пил днем никаких спиртных напитков. Но это было уже слишком. Где Фредди, думал я, я срочно хочу вернуть Фредди.
      Как позднее выяснилось, у моего нового партнера при приземлении в Варшаве возникли проблемы с выравниванием давления. Это так обеспокоило его, что он обратился к врачу. Для сравнения: сам я перед поездкой в Варшаву во время занятий спортом повредил себе мышцу, почти не мог ходить, а после этого еще три месяца был на больничном. А этот новый коллега бежал к врачу с шумом в ушах и вел себя так при этом, будто ему оставалось жить считанные дни.
      Около 20.00 в гостиницу пришел "Рюбецаль". Он перефотографировал некоторые секретные документы и еще принес несколько отдельных сведений по интересующим нас делам. Как и планировалось, я попросил его все надиктовать на пленку. Он постучал мне по лбу:- Ты совсем сошел с ума. Лучше сразу дай мне веревку. Об этом не может быть и речи.
      Как обычно, он сделал заметки на своем языке на листочке. Но и листок он не хотел выпускать из рук. – Запиши все, я тебе продиктую, – сказал он. Я понимал его ситуацию, потому согласился и сделал так, как хотел он. В конце он дал мне все-таки свой листок. Теперь и у меня была двойная информация – собственноручные заметки "Рюбецаля" и мои переведенные им записи.
      Я заплатил "Рюбецалю" причитавшиеся ему деньги. При этом должен был присутствовать мой коллега. "Рюбецаль" отдал нам поврежденное второе дно чемодана "Самсонайт". В БНД такое вставное дно используется как "транспортный контейнер", с помощью него в чемодане легко можно устроить тайник для документов. Мы должны были забрать его с собой в Германию, чтобы починить. Этим заданием хотел заняться мой коллега.
      Поздно вечером в Варшаву прибыл и "Уленшпигель". Когда мой партнер уже спал, мы с ним еще раз все обсудили. Я должен был предупредить "Ули". Если Фёртч предатель, то близость между доктором Херле и Фёртчем представляет угрозу для моего источника. Я чувствовал себя ответственным за его безопасность. Потому предупредить его было моим долгом.
      Но "Уле" был и моим шансом. Я смог с его помощью проверить, что именно написал кириллицей "Рюбецаль" на листочке. "Уленшпигель" углубился в текст и застыл от ужаса. В прочитанном он увидел обвинения против Фёртча и сразу осознал опасность для себя.
      – Ты должен мне помочь. Я не могу передать эти рукописные заметки. Пожалуйста, наговори мне все, что написано на листке, на пленку, – попросил я его. После долгих раздумий он, наконец, согласился при условии, что после анализа я эту кассету сотру. Это я ему пообещал.
      На следующее утро мой коллега пришел ко мне очень взволнованным. – Я не могу взять с собой это вставное дно. Если его обнаружат на границе, меня могут арестовать. – Тогда выбрось его, – предложил я ему. – Но как, не могу же я просто бросить его в урну? – Тогда разрежь на маленькие кусочки и выбрось по частям. Примерно через полчаса он снова стоял предо мной, с пластиковым кульком в руках.
      Он открыл мне его, чтобы я взглянул. – Все разрезано на мелкие кусочки, – доложил он со всей гордостью, – я разрезал своими маникюрными ножницами. На самом деле довольно большую пластину он разрезал на кусочки размером с монету. Я не мог сдержать смех, когда одобрительно сказал ему: – Хорошая работа. А теперь нужно незаметно выбросить. Теперь я подумал, что он просто бросит кулек в мусорный бак, но и тут я сильно ошибся. Впоследствии я очень сожалел, что никто не снял на видео, как мой коллега выполнял это задание.
      Усиленно старясь не выделяться, он прохаживался по большой парковке возле отеля "Виктория Интернейшнл". Мне пришлось дважды присмотреться, чтобы его узнать. Раз за разом он останавливался, удостоверялся, что никто за ним не следит, лез в карман и незаметно бросал на землю пригоршню кусочков оставшихся от бывшего вставного дна. Постепенно мне уже надоели все эти шпионские игры.
      Я посоветовал бедному коллеге ехать домой на поезде, чтобы он больше не жаловался на шум в ушах. Он так и сделал. После того, как я прилетел назад, я еще два дня пробыл в Мюнхене. Все это время о моем попутчике ничего не было слышно. На третий день он появился в Берлине в нашем тамошнем филиале. Он, заблудившись в Польше, наконец-то добрался до Германии.
      На встрече в Варшаве я по просьбе отдела безопасности попросил "Рюбецаля" как можно быстрее достать больше материала по делу Фёртча. Чтобы не упустить ни одной улики, пуллахцы попросили помощи у своих коллег из Швейцарии, Франции и Англии. В сентябре 1997 года "Рюбецаль" доставил нам один документ из России, содержащий неоспоримые улики. Но сначала короткая предыстория.
      "Рапорт"
      Мои шефы проверили две возможности для передачи материала. "Рюбецаль" должен был передать документы во время одной из его зарубежных поездок менеджеру полетов в аэропорту Франкфурта. Тот потом передал бы их в БНД. В этом случае "Рюбе" мог бы устроить все быстро и легко, не покидая транзитной зоны франкфуртского аэропорта. Вторым методом был конспиративный адрес в городке Геретсрид под Мюнхеном. Туда он мог бы послать свои сведения просто по почте. Обе возможности проверил не я сам. Это было новинкой в моей служебной деятельности, что материал от агента шел мимо меня прямо в Службу.
      Как и запланировано, "Рюбе" 28 октября 1997 года во время промежуточной остановки во Франкфурте-на-Майне подошел к менеджеру полетов авиакомпании "Люфтганза" и попросил взять конверт. Но тут случилась неудача. Сотрудница авиакомпании захотела почему-то посмотреть паспорт "Рюбецаля". А в противном случае она не могла взять письмо. Под каким-то предлогом "Рюбе" отошел, чтобы тут же позвонить мне. – Это что за игра такая? Они говорят, им нужен мой паспорт. Ха-ха-ха! Ты вообще-то думаешь о моих нервах? Может быть, мне не хватает своих проблем?
      Потому он просто послал письмо по почте на конспиративный адрес в Геретсриде. Оттуда его забрал начальник команды наружного наблюдения. Я не получил никакой информации об его содержании. Только сотрудница, ведущая дело, кратко рассказала мне, что материал был, очевидно, первоклассный, но требовал еще уточнения и проверки.
      6 ноября 1997 года меня снова вызвали в Мюнхен. Вызов не касался непосредственно дела "Козак-3", но был связан с ним. Причиной проведения новой акции послужил сам Фёртч. Реферат его "шурина" Херле все время прилежно собирал обвиняющий материал против меня. Кроме того, все собрание упреков и подозрений в мой адрес было сведено вместе в дело под внутренним номером 13А-0854/97. Среди прочего, утверждалось, что я имел доверенности, позволившие мне распоряжаться банковскими счетами агентов и потому, возможно, мог злоупотреблять их деньгами. Фёртч предъявил досье президенту БНД Ганс-Йоргу Гайгеру, чтобы в очередной раз донести на меня. Это случилось ровно на следующий день после того, как в Центр прибыл "Рапорт" от "Рюбецаля".
      Мои шефы Вильгельм, Ольгауэр и Ульбауэр собрались вместе и ждали меня. Присутствовали еще коллега, ведущая дело, и Оффенбах. В первый момент я даже вздрогнул, потому что это собрание выглядело в точности как трибунал. Но это было не так. Люди из отдела безопасности сообщили мне, что они из-за многочисленных подозрений Херле в мой адрес вынуждены были провести новое расследование моей деятельности. Все упреки были тщательно проверены. Ольгауэр с удовольствием сообщил мне, что все подозрения оказались необоснованными. Днем раньше они уже сообщили о результатах проверки президенту БНД и при этом в присутствии одного в данном случае нейтрального и незаинтересованного директора в БНД. Я был очень рад, но одновременно моя потребность в проверках была удовлетворена.
      Теперь я с любопытством ждал новой информации. После того, как я некоторое время постоянно настаивал на этом, коллега, ведущая дело, показала мне русский оригинал, а затем и немецкий перевод. По словам этой сотрудницы, содержание документа однозначно указывало на Фёртча как на предателя. Большую часть того, что содержалось в документе, я сам не мог классифицировать. БНД даже попросила одного специалиста из бывшей восточногерманской Штази, имевшего опыт в чтении таких бумаг, разобраться в его содержании. Он охарактеризовал содержание материала как "очень серьезное" и пришел к выводу, что документ настоящий. Но с другой стороны несколько месяцев спустя федеральный прокурор Шульц в ходе своего следствия, опираясь на независимых экспертов, заявил, что данный "Рапорт" является стопроцентной фальшивкой.
      + + +
      _* /ШАПКА ФСБ/
      Рег. № 24-171
 

 
      единственный экземпляр
      24.04.1997 Москва
      Начальнику управления координации и оперативной информации
      Заместителю директора (написано от руки)
      Кас. доклада директору
      28.4.97 – лично!
      А. Сокф
 

РАПОРТ

 
      Для Вашего сведения сообщаю о состоянии и перспективах сотрудничества с источником 000-20/081. Общее время непосредственной совместной работы составляет 4 года и 2 месяца. До начала 1990года мы примерно в течение 16 лет получали сведения через Министерство государственной безопасности ГДР. Связь была восстановлена в 1993 года – контакт 24-007-93 от февраля 1887 года. Для общего обзора количества и качества полученной информации см. приложение 1-004.76/2794-1.
      В настоящее время источник обеспокоен фактом возможной утечки информации об его сотрудничестве (мой доклад на совещании 14.02.1993). Это также связано с известными внутренними противоречиями в руководстве организации в стране пребывания.
      Источник подтверждает, что организация в стране пребывания располагает информацией о нас, о чем уже подробно сообщалось в аналитической записке от 25.03.97 (0004.76/2786, текущ.). Возможный канал утечки проверяется.
      (Примечание. На левом поле листа в этом месте от руки написан вопросительный знак, справа – пометка "уточнить")
      Вышеназванные проблемы были обсуждены с источником во время его последнего приезда в Москву. За последнее время по объективным причинам политического характера возможности получать от источника оперативную информацию значительно ограничены.
      Возможное раскрытие источника привело бы к нежелательному политическому резонансу, поскольку это противоречило бы нынешним договоренностям и подписанным документам.
      Исходя из вышеизложенного, а также в связи со скорым выходом источника на пенсию предлагаю:
      1. Приостановить сотрудничество и проинформировать об этом источник в ходе запланированной встречи в начале июня 1997 года в Англии.
      2. Сохранить стабильный канал связи с источником и изучить возможность оказания помощи источнику или его семье в случае возникновения опасности для источника.
      3. Сохранить копии необходимых документов по неосуществленным мероприятиям, а прочие сдать в архив до 15.06.97 под общим номером 000/07.
      4. Для обеспечения безопасности инфраструктуры, созданной для обеспечения деятельности источника, последняя не должна быть распущена до 1.3.1998; для этого подготовить соответствующий приказ и инструкцию до
 

 
      5. Подготовлено предписание на выплату источнику премии в размере 100 000 долларов США. Даная сумма должна быть до 1.6.1997 переведена на его счет в одном из английских банков.
      Старший офицер Управления полковник В. Добрецов
      М 6 65 напечатано на машинке Добрецовым*_
 
      Слежка за начальником отдела безопасности
      От Франка Оффенбаха я знал, что люди из отдела безопасности установили некоторое время назад наблюдение за своим собственным шефом, начальником отдела Фолькером Фёртчем. Вечером 6 ноября я встретился с Франком в коридоре около приемной Ольгауэра. Когда он меня увидел, то осторожно огляделся по сторонам и жестом подозвал меня к себе. – Заходи, я тебе кое-что покажу, – сказал он. Оффенбах подвел меня за угол коридора к двери, на которой была маленькая табличка с надписью "Кладовая для техники". Я знал эту комнату, в которой хранились старые полки, шкафы, чемоданы и обломки техники разного вида. Я заметил, что обычная дверная ручка была заменена на круглую ручку, которой нельзя было воспользоваться без ключа.
      Франк Оффенбах выстучал определенный сигнал по двери. Оттуда послышался такой же "отзыв". Дверь открылась и снова закрылась за нами. Оффенбах, старый лис, с гордостью смотрел на меня: – Это наш отдел видеонаблюдения! Он показал на стол, на котором стояли большой телевизор и пульт микширования. – А это наша студия звукозаписи. Франк подал знак одному из сотрудников, тот повернул ручку регулятора и дал нам двоим наушники.
      Фёртч как раз звонил кому-то из штаба БНД. Мы могли слышать все. Оффенбах что-то шепнул своему работнику, и тот показал на большом экране изображение. Мы могли теперь и видеть и слышать начальника Пятого отдела. Изображение менялось. Можно было наблюдать из разных ракурсов. Даже в приемной, у секретарши AL 5, были установлены камеры. Франк спросил, какова нынешняя ситуация. Сотрудник отвечал кратко и четко, но было видно, что он не скрывает своего презрения к Фёртчу.
      Впечатление было сильным, потому я вопросительно взглянул на Франка. Он приложил свою ладонь к моей, будто хотел сказать, чтобы я немножко подождал. – У нас есть еще пленка за вчерашний день? – спросил он техника. – Вы имеете в виду, с Ольгауэром. Франк кивнул. Я весь напрягся, как перед прыжком. И то, что я тогда услышал и увидел, погасило во мне последнюю искру уважения к этому большому начальнику.
      Кассета пошла, и я увидел на экране, как Ольгауэр вошел в кабинет Фёртча. Фёртч приветствовал своего начальника контрразведки очень приветливо. Они обсуждали служебные, неизвестные мне вопросы. Потому пленку перемотали вперед, до того момента, когда Ольгауэр встал, чтобы уйти. Прощался с ним Фёртч тоже весьма любезно. Он проводил своего гостя даже через приемную. Потом Фёртч вернулся в свой кабинет. При этом лицо его скривилось, и он в презрительном тоне бросил пару фраз в адрес Ольгауэра.
      Когда я я услышал это, у меня мурашки пробежали по коже. – Может быть, хочешь посмотреть еще кое-что? – прошептал Франк. Я покачал головой.
      Когда немного позже Франк подвез меня к гостинице, мы еще раз обсудили услышанное и увиденное. Франк был очень задумчив. – Я страшно разочарован в этом человеке. Не потому, что он, возможно, предатель, просто потому, что он неприятен мне именно как человек. Я никогда не думал, что возможно то, что происходит там вверху.
      Он излил мне свою душу, рассказывая о результатах наблюдения и привел еще один пример, способствовавший его глубокому разочарованию. – Представь себе, он даже сам написал проект постановления о награждении его "Федеральным крестом за заслуги". Мы нашли бумагу, когда устанавливали наши приборы в его кабинете. Самое поразительное, что он при этом щедро предоставляет Федеральному президенту право самому решать, орден какой именно степени должен тот вручить. Ты не можешь себе представить, как меня это покоробило.
      Лицо у Оффенбаха стало серым. Человек, который много лет занимался тайной и порой очень щекотливой работой для своего шефа, слепо ему доверяя, он был поражен в самое сердце тем, что узнал о нем. То, что он увидел истинное лицо своего шефа, оставило на нем глубокий отпечаток. – Ты знаешь, Норберт, – сказал он задумчиво, – раньше ты видел только маленький кусочек того, что мы тут узнавали о нем нового каждый день. То, что тут происходит, просто ужасно. Оказалось, что рядом с нами работал совсем не такой человек, как мы думали.
      Потом он спросил меня, не заметил ли на подоконнике в бюро Фёртча коротковолновый радиоприемник. Я как-то его не заметил, хотя на пленке он действительно был виден за занавеской. Франк четко сказал: – Точно такие же приемники использовались зарубежными агентами разведки Штази. Они по ним получали свои инструкции.
      Недоверчиво я покачал головой. – Это чушь. Агент не поставил бы такую штуку прямо в бюро. – Я тоже сначала так подумал, – поправил он меня, – но теперь я немного получше разобрался в его характере. Поверь мне, это его сущность. Он считает себя Маркусом Вольфом из БНД. И он искренне верит, что он тайный руководитель Службы. Для меня это было уже действительно слишком, и честно говоря, я не понял тогда и половины того, что сообщил мне Франк. А он все рассказывал и рассказывал…
      Предварительное расследование дела Фёртча – "Козак-3" было практически завершено в конце ноября 1997 года. Начальник 52-го подотдела постоянно пытался перепроверить собранные данные. По нему было видно, что он сильно страдал от таких тяжелых подозрений в адрес своего шефа. Вильгельм не был каким-то повесой. Он очень серьезно подошел к делу и часами беседовал со всеми работниками следственного реферата, чтобы возможно, прийти еще к какому-то другому выводу. На него сильно давила вся эта ответственность. Даже если посмотреть на его поведение с позиций сегодняшнего дня, то он подошел к этой проблеме абсолютно корректно. Я не заместил у Вильгельма никакой насмешки, злорадства или чувства мести. Наверное, именно поэтому он так и страдал. Когда в конце расследования он пришел к тому же самому выводу, то был ужасно разочарован.
      Время от времени он сидел у Ульбауэра, с серым лицом, измученный. Он хотел быть поближе к своим подчиненным, не в последнюю очередь и потому, что президент БНД Ганс-Йорг Гайгер оставил его наедине со всей этой катастрофой. Бывший вице-президент "Ведомства Гаука", занимавшегося разборкой архивов Штази, оказывался всегда недосягаемым для него, или, если удавалось дозвониться, реагировал медленно и нерешительно. Часто он вообще не хотел принимать решения или перекладывал их на Вильгельма. Но тому как раз был нужен кто-то, кто бы его поддерживал или – на случай ошибки – безусловно встал бы на его сторону.
      Ведомство по охране конституции вступает в дело
      Во время одной беседы с Ульбауэром родилась мысль провести независимую экспертизу вне Службы. Единственными, кто нам мог бы помочь, были коллеги из Федерального ведомства по охране конституции БФФ (Bundesamt fuer Verfassungsschutz, BfV). Вильгельм тут же с благодарностью ухватился за это предложение. По нему было видно, что этот совет принес ему облегчение. Если где-то были совершены ошибки, то коллеги из смежного ведомства помогли бы их вскрыть и исправить. Тогдашний президент БФФ Петер Фриш послал одного своего доверенного сотрудника в БНД. Тот назвался фамилией Шмидт и принялся изучать досье по операции "Козак-3" и по операции "Рюбецаль".
      16 декабря 1997 года Шмидт попросил всех участников операции собраться на совещание в служебных помещениях группы QB 30. Его приговор был однозначен. Шмидт считал собранные против Фёртча улики более чем достаточными, и попросил Вильгельма немедленно проинформировать президента БНД с тем, чтобы тот обратился по этому вопросу в Ведомство федерального канцлера. Затем контрразведчик БФФ поздравил нас всех с безупречно проделанной работой.
      Но, несмотря на это, у президента снова не нашлось времени, чтобы принять новые необходимые сведения и заняться ими. Это неблагодарное занятие он поручил своему помощнику, который хотел, однако, чтобы его информировали только по телефону. Вильгельм снова попросил у президента принять его лично. Два дня спустя беседа состоялась, но тоже только по телефону. Прошел почти месяц, пока Гайгер хоть как-то отреагировал. Так как за прошедшее время мало что произошло, он попросил шефа БФФ Фриша провести собственную экспертизу. Она заняла еще один месяц, после чего главный контрразведчик из Кёльна прямо таки потребовал у своего мюнхенского коллеги немедленно проинформировать Федеральную канцелярию о деле Фёртча.
      В начале марта 1998 года Гайгер наконец-то отправился в Бонн на прием к своему "потребителю" (жаргон БНД). Возможно из-за дружбы между Фёртчем и государственным министром Шмидбауэром маленькая делегация 10 марта постучалась сначала к министру Ведомства федерального канцлера Фридриху Болю. Но тот сам не особенно озаботился сомнениями пуллахцев, а просто перенаправил их к своей правой руке Шмидбауэру. Таким образом, дело попало именно на тот стол, на котором оно ни в коем случае не должно было оказаться.
      Олльхауэр сформулировал это так: – Теперь нам вообще не будет хватать воздуха. Но в любом случае мы за это время уже забрались достаточно высоко.
      Совершенно секретный "Боннский раунд"
      17 марта 1998 года Федеральная канцелярия пригласила меня на секретную конференцию, которую я не забуду никогда. Ольгауэр позвонил мне за четыре дня и попросил, хотя я и был болен, сопровождать его в Бонн. Мне следовало присутствовать на обсуждении, чтобы ответить на возможные вопросы, касающиеся агента "Рюбецаля". Мы приехали в Бонн слишком рано, припарковались под "Длинным Ойгеном" – небоскребом, раньше принадлежавшим парламентариям Бундестага – и прошлись пешком по чудесному весеннему Бонну до здания Ведомства федерального канцлера. В фойе нас уже ожидали и сразу провели в подземный этаж.
      Большая приемная была похожа на театральный гардероб. Так как встреча немного задерживалась, мы наблюдали за сновавшими туда и сюда чиновниками Федеральной канцелярии. С одним из них я разговорился. Тут должно произойти наверное что-то особенное, заметил он. На наш вопрос, почему он так думает, чиновник сказал: – Ну да, защищенную от прослушивания комнату здесь еще почти никогда не использовали. Самое большее – раз в год перед дебатами по бюджету. Тогда руководители фракций встречаются тут для переговоров. Он ухмыльнулся с видом знатока.
      Вскоре после этого открылась дверь лифта. Из нее вышел государственный министр Шмидбауэр в сопровождении целой свиты больших и малых подчиненных. Он буквально пронесся к нам. Проходя, он пожал руку Ольгауэру и вел себя так, будто они знакомы уже много лет. Затем министр оказался рядом со мной, быстро осмотрел меня с приветливой улыбкой. После рукопожатия последовала краткая фраза: – Ну, тогда пойдемте, господин Буземанн. Ну и дрянным же делом придется нам сегодня заняться. Он положил мне руку на плечо и повел меня в направлении комнаты для секретных переговоров.
      Шмидбауэр говорил не останавливаясь: – Люди, люди! Ну и наделали же вы дел. Кто бы мог подумать?! Мне кажется, мне придется искать себе новых друзей. Но вы все хорошо поработали. Теперь нужно подумать, как снять корову со льда. При этом он одобрительно похлопывал меня по плечу, который продолжал крепко держать.
      Мы зашли в защищенную от прослушивания комнату, которая закрывалась двумя тяжелыми стальными дверями. Внутри она производила впечатление скорее сейфа, чем конференц-зала. Сначала вошел Шмидбауэр, потом я. Сзади кто-то протолкнулся мимо меня вперед. Он явно старался оказаться поближе к государственному министру. Сперва я его не узнал и принял за личного референта министра. Шмидбауэр скомандовал ему: – Только спокойствие. Вы со своими людьми садитесь вон там. тут человек, к которому он обратился, на минуту повернулся. Казалось, он кого-то искал. В этот момент я его узнал. Это был президент БНД Ганс-Йорг Гайгер.
      Он, похоже, искал Ольгауэра, который вошел самым последним. Когда Гайгер меня увидел, он выдавил искусственную улыбку и повел себя так, будто мы случайно столкнулись в метро. – Ах, господин Буземанн. Очень хорошо, что вы приехали. Теперь мы наконец-то познакомимся лично. Не успел я ответить, как он уже явно смотрел сквозь меня. Он говорил с Ольгауэром.
      Теперь я мог спокойно осмотреться. Комната была не большой, пустоватой и отдавала явным холодом. Никаких фотографий, картин или украшений. Если пару минут назад я еще волновался, то теперь вдруг почувствовал полное внутреннее спокойствие. Мы уселись за большим четырехугольным столом, окруженным двадцатью стульями.
      Не успев войти, ответственный за надзор над секретными службами накинулся на какого-то сотрудника:- Что это такое?! Неужели нельзя было подготовить хотя бы пару бутербродов или что-то такое? Он сидел перед нами, в рубашке с закатанными рукавами, с распущенным слегка галстуком. Но, несмотря на небрежную форму одежды, министр выглядел нервным и напряженным. Он все время крутил свою шариковую ручку. Еще до того, как все уселись, он налил себе чашку кофе и спросил других, не желают ли они присоединиться. Потом он сообщил нам, кто где сидит. На одной длинной стороне стола уселись Гайгер, Ольгауэр и я. Напротив нас сели Шмидбауэр, рядом с ним ответственный за контроль над БНД начальник 6-готдела Аугуст Ханнинг (в будущем президент БНД), затем одна дама из Федеральной канцелярии и сотрудник Шмидбауэра Штаубвассер.
      Референт нервничал ничуть не меньше своего шефа. На первый взгляд он казался таким затравленным, как будто готов был в первую же удобную минуту отсюда удрать. А Ханнинг напротив проявлял большой интерес. Помимо Ольгауэра он был единственным из присутствующих, кто вел себя сравнительно независимо. Мой шеф, Ольгауэр, не показывал никакого нервного напряжения. Он, как и я, был хорошо подготовлен и потому уверен в себе. Гайгер тут был его полным антиподом. Мне даже казалось, что он понятия не имеет, о чем говорит.
      Все в помещении знали, о чем пойдет речь. БНД угодила в глухой тупик. Нужно либо с большим шумом разоблачить изменника либо тихонько спустить дело "на тормозах", чтобы избежать публичного скандала.
      Наконец Шмидбауэр открыл заседание, но потом дверь снова открылась, и в помещение внесли большой серебряный поднос. На нем были разложены пара дюжин шоколадных конфет. Я не верил своим глазам. Все конфеты были уникальны, ни одной одинаковой. Шмидбауэр был очень доволен. – Ну, давайте, налетайте! Потом он посмотрел на меня. – Вы тоже можете угощаться, – сказал он вежливо. Но я не хотел.
      Ольгауэр начал свой доклад. В деловом тоне, без "если бы да кабы" он объяснил присутствующим создавшуюся ситуацию. Потом меня расспрашивали об источнике и других информаторах. Работой по расследованию собравшиеся были, очевидно, довольны. Но сам случай оставался большой головной болью. В качестве вывода Ольгауэр предложил продолжить расследование.
      Но господа из Федеральной канцелярии не испытывали по поводу его предложения никакого энтузиазма. Усердный Гайгер тут же примкнул к ним. Шмидбауэр взял слово: Этот случай ведь, так сказать, "пятьдесят на пятьдесят". Хватит. Что мы еще такого большого можем накопать? В любом случае, общественность не должна об этом узнать. Представьте себе, что за проблемы возникнут в таком случае. Штаубвассер выразил сомнения: – Но что же теперь делать? Как вы думаете, господин министр, что он может затеять? – Да, господа, я же не могу оставить предателя в Службе. Ни днем больше, чем нужно. Как выдумаете, что он сделает? Вы думаете, он расколется? – спросил шеф у собравшихся. Те ответили общим кивком.
      Пришло время выступления Гайгера. – Итак, он собрал множество досье. Свои знания он не скрывает. Фёртч не упускал ни одного случая, чтобы напомнить о своей выдающейся компетенции. Пока это все проходило достаточно тонко. Недавно в беседе со мной один на один он сказал, что память у него как у слона. Это плохое свойство, сказал он, от которого он не избавится и не оставит его на хранение нам. Этот изощренный намек, которым он хотел надавить на меня, я парировал тем, что от плохих привычек можно избавляться и в старости. Гайгер засмеялся над своим остроумием, которое продемонстрировал Фертчу.
      Но эта история позабавила лишь его одного. Собравшиеся были раздосадованы. Гайгер рассказал еще парочку анекдотов о Фёртче, как начальник Пятого отдела открыто угрожал ему своими знаниями, которые могли бы оказаться компрометирующими, и как достойно Гайгер ему отвечал.
      Развернулась дискуссия об опасности, которая может исходить от шефа отдела безопасности, если его уволят. Было видно, что никто в комнате кроме Ольгауэра, не заинтересован в продолжении расследования. Судя по всему, подозрения против начальника отдела простирались намного дальше и глубже, чем я мог себе представить. В обсуждении приняли участие все, но каждый остался со своей ролью: Шмидбауэр – обманутый, Штаубвассер – испуганно сомневающийся, Ханнинг – озабоченный, Ольгауэр – аналитик и Гайгер – готовый на все карьерист. Мне эта ситуация показалась невероятной и гротескной.
      Так эти господа долго ходили по кругу. Один, вспотевший в буквальном смысле слова, проявил инициативу и сказал, что государственной измене не может быть прошения, но нужно, чтобы набралось достаточно улик, чтобы его выгнать. Другой спросил: – Ну и как это сделать? Все равно нужно сначала поговорить с Немом. (Кай Нем, Федеральный генеральный прокурор – авт.). Еще один заметил: – Но нужно сначала проверить, захочет ли вообще Нем говорить об этом деле. На это Шмидбауэр ответил, что кто-то должен поехать к Нему и узнать, согласится ли тот на неофициальную беседу, чтобы потом решить, можно ли с ним официально поговорить об этом деле.
      Штаубвасер заметил, что Нем в первую очередь подчинен своему прямому начальнику – Федеральному министру юстиции. Если он серьезно подойдет к делу, то следует исходить из того, что история станет известна в министерстве юстиции. Кроме того, министр юстиции у нас от Свободно-демократической партии, а это уже само по себе априори рискованно.
      Ханнинг подчеркнул, что в таких обстоятельствах может последовать разбирательство и в Парламентской контрольной комиссии. Потому если уж беседовать с Немом, то исключительно при условии полной конфиденциальности. Нужно действовать очень тонко, чтобы никто не чувствовал себя обиженным.
      Шмидбауэр продолжал волноваться: – Да, но, да, я все это знаю. Но теперь я хочу спросить, кто же поедет к Нему. "008", как прозвали его впоследствии, вопросительно оглядел собравшихся. Тишина. Все молчали. В душе я ухмылялся. Учитель задал вопрос, и никто из учеников не хочет выйти к доске. – Ну что? – грохотал Шмидбауэр и по очереди глубоко смотрел каждому в глаза. Штаубвассер трусил головой. Он вел себя так, будто он тут вовсе не причем. Тут подал голос Гайгер со словами, которые он очевидно долго взвешивал: – Хорошо, господин министр, Я подумал, что я смог бы это сделать. Видите ли, господин Нем и я не конкуренты. Потому вполне возможно, что я поеду в Карлсруэ.
      Шмидбауэр улыбнулся с довольным видом: – Ну вот! Тогда вы и поедете к Нему. Но нужно поступать так, как мы здесь обсудили. Никаких волн. Штаубвассер, я попрошу вас сесть с Ольгауэром и вместе написать все, что нам нужно для доклада Нему. Тут вечно сомневающийся Штаубвассер поднял свою рыжую голову: – Господин государственный министр, мне для этого потребуется время. Как минимум, неделя. Ведь все нужно безупречно обосновать с юридической точки зрения. Стоит мне представить, что Пеннер (председатель Парламентской контрольной комиссии – авт.) пронюхает об этой истории и какой от этого поднимется шум… Кошмарный сон.
      Шмидбауэр ядовито ответил: – Вы сделаете это сейчас же. Немедленно. Через два часа все должно лежать у меня на столе. Ольгауэр, вы ему поможете. Так и будет сделано. Все, конец дискуссии. Он вдруг встал и пошел к двери. Но на полпути остановился и еще раз обратился ко всем тоже начавшими пониматься с мест участниками совещания: – Господа, и чтобы раз и навсегда прояснить: запомните – этого разговора никогда не было!
      Все участники мгновенно разошлись. Уходя. Ханнинг отвел меня в сторону: – И если появятся новые факты от агентов, прошу вас, информируйте меня прямо здесь в Федеральной канцелярии. Ольгауэр крикнул мне: – Вы можете ехать. Внезапно я остался совсем один в комнате для секретных переговоров. Никто не обращал на меня внимание. Я спустился в гардероб и взял пальто. Совершенно спокойно я вышел наружу. Погода была чудесной, прохладный ветерок носился по площади перед зданием Федеральной канцелярии.
      На половине пути я остановился и обернулся к зданию, откуда только что вышел. Я подумал: – Нет, люди. В эти игры я с вами играть не буду. Я не буду! Меня снова охватило необычное чувство одиночества. Что за страной мы стали? Разве для этого я жертвовал собой? Глубоко разочарованным я подошел к машине. Водитель отвез меня на вокзал. У меня оставалось еще немного времени до прихода поезда. С вокзала я позвонил Фредди и рассказал ему обо всем. Возвращение прошло как во сне. Я записывал себе фразы и обрывки слов с секретного заседания.
      О предателях и лжецах
      Так предатель Фолькер Фёртч или нет? Этот вопрос больше всего, наряду с личными и медицинскими проблемами, волновал меня много месяцев подряд. То, что я узнал в конце 1997 и в начале 1998 года, представляло его в очень нехорошем свете. Как человек он был для меня весьма сомнительной личностью. Но предатель? Многое говорило в пользу этого предположения. Но были ли улики достаточными? Ольгауэр был прав. Если бы БНД и правительство канцлера Коля действительно хотели бы решить эту проблему, то они обязаны были продолжить расследование. Но то, что произошло потом, никак не вписывалось в рамки понятия о правовом государстве.
      Какое воздействие оказало совещание в подвале Федеральной канцелярии на Бонн и Карлсруэ, я не знаю. О последствиях я узнавал, так сказать, на рабочем уровне. В последние дни марта 1998 года Федеральная прокуратура уведомила Пуллах о начале прокурорского расследования против начальника Пятого отдела. Теперь ему были предъявлены обвинения, и два дня продлились допросы. Уже за несколько дней до этого меня вызвали в Центр БНД. Вместе с другими я должен был подвергнуться допросу в качестве свидетеля. До этого предстояли лишь предварительные обсуждения.
      Одно было ясно с самого начала, как только генпрокуратура завела дело. Среди сотрудников отдела безопасности БНД царило явное неудовольствие, стоило им лишь узнать, что следствие возглавил федеральный прокурор Шульц по поручению Федерального генерального прокурора Нема. Шульц и Фёртч были знакомы очень много лет. По слухам они даже обращались друг к другу на "ты". Очень невыгодная ситуация, как ворчали некоторые проинформированные люди.
      Франк Оффенбах лично забрал меня из аэропорта и рассказал о состоянии дел. Среди всего прочего, складывалось впечатление, что Фолькер Фёртч заранее узнавал обо всех предстоящих мероприятиях прокуроров. За день до визита из Карлсруэ меня снова вызвали в реферат внутренней безопасности. Оффенбах показал мне видеопленку. Я увидел на ней AL 5, опустошавшего свой письменный стол и постоянно бегавшего по своему кабинету с какими-то бумагами.
      – Он очищает свое бюро, – пояснил Оффенбах, – ты слышишь шумовой фон? Это запись за субботу. Весь выходной день Фёртч был в бюро. Я услышал гудение, но не мог сообразить, что это было. – Мы тоже долго гадали, что это. Лишь вечером, когда он ушел, мы смогли разузнать. Я вопросительно уставился на него. – Это машинка для уничтожения бумаг. Все, даже его блокнот, которым он всегда пользуется, теперь девственно чисты.
      Потом Оффенбах подошел к магнитофону, и я смог послушать записи прослушивания за последние дни и ночи. Мой друг был бледный как мел, выглядел обессиленным и раздавленным. Я, собственно, услышав все это, должен был бы кричать от ужаса, но меня теперь уже ничто не удивляло. Не удивляло больше и то, почему Фёртч вычищал свое бюро. Стало быть, вот так проводятся секретные расследования…
      Чуть позже я пришел к Ульбауэру. Он попросил меня немедленно переехать в другую гостиницу. БНД именно в моем отеле разместила господ из Федеральной прокуратуры. Так как я не должен был встречаться с ними до начала самих допросов, мне пришлось переехать в Байербрунн, в отель "Цур Пост". Без всякого желания и неблагоразумно я последовал указанию и с сожалением переехал. После ужина с Фредди мы с огорчением прощались с нашим традиционным жилищем и, наконец, решили выпить там по пиву.
      Конечно, нам хотелось взглянуть и на федеральных прокуроров. Даже сама мысль об ожидаемой реакции на это наших шефов радовала нас. Нагоняем нас уже не испугать, ведь в душе мы давно "завязали" с БНД. Потому на вечернюю прогулку мы направились как раз в отель "Бухенхайн". В ресторане нам повезло. Начальник 52-го подотдела Вильгельм и пара других сидели с обоими прокурорами в удобном уголке и не заметили нас. Мы уселись так, чтобы все хорошо видеть.
      Когда Оффенбах прошел однажды в туалет, он заметил нас, но не издал ни звука. Он только чуть покрутил глазами, как будто обалдевший от разговора. Оба представителя верховного обвинителя Республики были вначале как будто завернуты в черную тонкую ткань, но уже вскоре почувствовали себя легче. Они больше не шептали, а говорили громко. Внезапно Шульц встал, и слегка покачиваясь, направился в туалет. При этом правую руку он держал в кармане брюк. а левую вытянул вперед. чтобы поддерживать равновесие. При первой попытке он промахнулся мимо дверной ручки, но все-таки смог открыть тяжелую дверь. Федеральные прокуроры давно уже были невменяемыми, но несмотря на это, все время доказывали свою способность стоять на ногах. Когда Вильгельм в очередной раз, напоминая, взглянул на часы, Шульц опять подозвал официанта. Мы покинули веселую вечеринку с выпивкой, не дождавшись ее конца.
      На следующий день Вильгельм громко ругался по поводу поведения обоих прокуроров и особенно Шульца. Казалось, он был на самом деле шокирован. Но это оказалось самой маленькой неприятностью. Федеральная прокуратура позаботилась о том, чтобы доставить куда больше хлопот – и не только отделу безопасности БНД. Ближе к полудню оба прокурора и Вильгельм вместе с Фёртчем вошли в бюро последнего. Я только недавно вошел на территорию "лагеря" БНД и теперь наблюдал за безумной ситуацией из кабинета Ульбауэра. Ульбауэр стоял в углу и курил, все время качая головой. Наша дама, ведущая дело, и Франк Оффенбах сидели за маленьким столиком и дискутировали с озабоченными лицами. Вокруг них топал невысокий неизвестный мне мужчина и что-то рычал в телефон. Ульбауэр знаком попросил меня выйти из его кабинета, потому я на какое-то время остался в приемной. Секретарша Ульбауэра сухо заметила: – Они рехнулись, эти "римляне"! Если бы я не видела это собственными глазами, ни за что бы не поверила.
      Через дверь я мог видеть, как бушевал незнакомец. Ведущая дело женщина вышла и прокомментировала происходящее: – Ну и свинство то, что тут происходит. Этого и в кино не увидишь. Внезапно из комнаты вышел Франк. – Норберт, они идут. Давай, мы посмотрим это по телевизору. Мы тут же побежали в "технический кабинет". Федеральные прокуроры как раз заходили в бюро Фёртча. Секретарша встала. Она очень нервничала и дрожала.
      В служебном кабинете проверялись шкафы и ящики в столах. Все выглядело вычищено и упорядочено. Шульц взял со стола блокнот и просмотрел его. Он вытащил ящик стола и снова закрыл его, даже не взглянув вовнутрь. Вильгельм покраснел от злости:- Господин федеральный прокурор, вы не хотите ли это осмотреть? Шульц его не слышал. Открыли сейф. Фёртч кратко рассказал об его содержимом и со скрещенными на груди руками отошел назад.
      – Вы и это не хотите посмотреть? – с упреком снова спросил Вильгельм. Он взял стопку из пятнадцати – двадцати цветных папок из сейфа, чтобы побудить Шульца к внимательному осмотру. Тот подошел, развернулся и спросил Фёртча: – Это все папки, которые вы имеете право держать у себя? Тот кратко ответил: – Да. При этом он спокойно кивнул. До этого Франк и я смотрели это телешоу молча. Но тут он мне прошептал: – Чертовски интересно, что они с ними все-таки будут делать. Шульц взял папки и попросил – без всякого контроля – отнести их в его служебную машину.
      На этом осмотр бюро Фёртча закончился. Когда все выходили. Фёртч, уже стоя в дверях, услышал вопрос своей секретарши: – Мы еще увидимся с вами в этой жизни? Он повернул голову в сторону и, не глядя ей в глаза, ответил:- Я думаю, что да! Потом он с маленьким сопровождением покинул бюро.
      Через несколько минут, мы сидели в кабинете Ульбауэра, к нам зашел Вильгельм. Он был весь серый и кипел от ярости. Опустив вниз руки, обратив их ладонями к нам, он почти в отчаянии сказал: – И что, и что, как вы думаете, что они сейчас делают? Они едут на обед. Шульц вместе с Фёртчем отправились вместе обедать. Мне кажется, в ресторан при лесничестве Гроссхесселое или куда-то еще. Мне это в голову не вмещается.
      Тут невысокий незнакомый человек подпрыгнул со стула в бюро Ульбауэра и прорычал: – С меня хватит. Он с силой хлопнул блокнотом по столу и исчез, кипя от злости.
      А кто он собственно? – спросил я Ульбауэра. – Это начальник группы из Мекенхайма, – ответил Ульбауэр. Чуть позже я снова увидел этого чиновника из БКА – Федерального ведомства уголовной полиции.
      По пути я встретил уже знакомое мне лицо. Этот человек был не из Службы, но он приветливо мне улыбнулся. Это был криминальхаупткомиссар – главный комиссар уголовной полиции – из отдела государственной защиты, которого я знал со времен одного из прошлых допросов свидетелей. Он дружески со мной поздоровался, и мы вместе прошли в его большое бюро, располагавшееся как раз рядом с нашим "техническим кабинетом".
      При этом мы беседовали о ходе этого странного расследования. – Что здесь, собственно говоря, разыгрывается? – спросил я его, когда мы дошли до дверей кабинета. Он открыл дверь, впустил меня и дружелюбно хлопнул по плечу: – Ах, вы знаете, все это гигантская игра. А мы оба играем в ней очень маленькие, совсем маленькие роли статистов. Он вздохнул и предложил мне сесть.
      Я не верил своим глазам. Вся комната была забита едва ли не дюжиной сотрудников уголовного розыска. Они пили кофе, курили и устало беседовали. При этом их настроение казалось каким-то взрывоопасным. Шеф команды, которого я видел в комнате Ульбауэра, как раз давал указания своим людям.
      Когда он снова вышел из комнаты, я заметил, как все покачали головами. Мне запомнились слова одного из этих полицейских. – Это все фарс. Обман века. Как долго нам еще сидеть тут взаперти? Кто-то взял полный кофейник с электрокофеварки и всем разлил черный напиток по чашкам. Потом он поднял свою чашку: – Пью кофе за ваше здоровье, олухи!
      Конфликт с федеральным прокурором
      На следующий день предстоял допрос меня в качестве свидетеля федеральным прокурором Шульцем. Он выбрал себе для работы кабинет на первом этаже того же здания, где сидит наш президент. Присутствовали только он, его коллега Штройдель и машинистка Шульц сидел прямо передо мной. Он запахнул свой двубортный пиджак руками справа и слева, как будто он мерз. Язык тела, думал я, язык тела. И мои мысли были при этом совсем далеки от происходившего.
      Перед моими глазами проносились картины моих последних лет службы. Снова вспомнились Дядюшка Бен, первая встреча с Олльхауэром, и вся лавка "Стэй-бихайнд", Федеральная канцелярия и Шмидбауэр, прогулки в лесу и Фёренвег, охрана для моей семьи, "Рюбецаль", Ульбауэр, ведущая дело Фёртча сотрудница и Фредди. Я буквально утонул в воспоминаниях. В голове возник отель "Бухенхайн", и поневоле я подумал о том, как вел себя вчера Шульц, тот самый. который сидел сейчас передо мной, разыгрывая из себя защитника государства. Я ухмыльнулся и снова вернулся в "здесь и сейчас".
      Как бы походя я ответил на целую кучу вопросов. Когда он увидел, что я улыбаюсь, из него вырвалось: – Вы, кажется, не воспринимаете это все слишком серьезно, да? – О, нет, очень, очень серьезно, – ответил я наигранным тоном. – Вам нужен перерыв, – решил Шульц. – Пойдемте со мной, – приказал он и оглядел кабинет, будто желая отыскать в нем "жучков". Затем он вышел, а я последовал за ним.
      Через несколько минут мы стояли перед зданием. Выложенная белым гравием площадь перед главным входом была пуста. Только в углу стояла синяя "Вектра". За рулем сидел Фредди и курил через открытое окно. – Верная душа, – подумал я. Шульц встал передо мной. С огромным неудовольствием он осознал, что я не назову ему ни настоящих имен моих источников, и не скажу ни слова, которое могло бы привести к их идентификации. Много раз он спрашивал, можно ли ждать еще новых компрометирующих начальника Пятого отдела сведений и нет ли у меня уже на руках материала, о существовании которого ему пока неизвестно.
      Он застегнул пиджак и снова затянул старую песню: – Я еще раз вам скажу. Я из Федеральной прокуратуры. Вы поняли? Я свободен в принятии решений. До вас дошло? На меня нельзя надавить. Я не подчиняюсь указаниям со стороны политиков. Вы должны знать, у нас в Германии действует принцип разделения властей. Понимаете? Вы хоть раз слыхали об этом? Политика не имеет отношения к моей работе. Я надеюсь, теперь это вам понятно.
      В душе я начал закипать. Чего, собственно, добивается от меня этот человек? Мне нужно подыграть ему в этом кукольном спектакле? Я ведь сам видел и слышал, как в Ведомстве Федерального канцлера разнюхивали все это дело. Я узнал, что Шульц до этого уже побывал в Бонне. Знал, что там он получил соответствующие указания, и после выполненной работы снова отправится туда. Я видел, как он проводил обыск в кабинете Фёртча, я говорил с полицейскими из федерального уголовного розыска. Я знал, что думали об этом процессе Вильгельм и Ольгауэр. Я даже знал, что одному редактору мюнхенской газеты "Зюддойче Цайтунг" удалось еще до начала официального прокурорского расследования выведать в Федеральной прокуратуре, что следственные действия против Фёртча будут прекращены.
      Потому мой ответ был коротким и прямым: – А почему, господин Шульц, вы отвечаете мне на вопрос, который я еще даже не задал? Я думаю, пора закончить эту комедию. Он был вне себя от ярости: – Вы слишком уверенно себя чувствуете, Буземанн. Учтите, я тоже могу по-другому. Кажется, вы недооцениваете мои возможности.
      Но я недооценивал не только его возможности, но и, в первую очередь, его мотивацию.
      "Империя" наносит ответный удар
      Я уже довольно долго был на пути домой и как раз регистрировался на самолет, летящий в Ганновер, как у меня зазвонил мобильный телефон. Это был Ольгауэр. Он взволнованно сообщил мне то, что, собственно, не имел права рассказывать. Федеральный прокурор передал дело прокуратуре Мюнхена, а та начала расследование только против Фредди и меня. Суть обвинений: злоупотребления, обман и мошенничество.
      Смеясь и качая головой, сидел я с моим партнером за чашкой кофе, в ожидании нашего рейса. – Тут они превзошли самих себя, – недоверчиво сказал Фредди. Потом спросил: – Мы с этим справимся? Я был погружен в мысли и не успел ответить, как он ответил на свой вопрос сам:- Да, справимся. Посмотрим. Что мы такого сделали? Мы просто защитили наши источники. Ну и что? Больше ничего, разве не так?
      Мы еще не воспринимали опасность слишком серьезно. Мы работали честно и с лучшими побуждениями. Мы достигли больших успехов. Кроме печально известного закоренелого ворчуна доктора Херле все были нами довольны. Последняя оценка моей деятельности была выше хорошей, и Ольгауэр как раз недавно ее снова подтвердил. Мы всегда экономно расходовали деньги и в соотношении с достигнутыми результатами потратили их сравнительно мало. Три большие внутренние проверки доказали, что наша работа была безупречной. Не было никакого повода даже для дисциплинарных взысканий, не говоря уже об уголовном преследовании. В конце концов, оставалось лишь сокрытие настоящих имен агентов и наше упрямство во всем, что касалось защиты наших источников? Но за что же тут наказывать?
      Потому мы решили просто подождать. Несколько следующих недель царила тишина. Мюнхенская прокуратура молчала. Эхо в прессе было однозначно негативно к нам. Кто-то усердно разжигал кампанию дискредитации против нас. Внутри "конторы" началась большая чистка. Вильгельма перевели в школу БНД в мюнхенском пригороде Хааре, Ульбауэра в один из рефератов Первого отдела, а Ольгауэр исчез в нирване БНД. Весь отдел безопасности сменился и – вот те на! – внезапно на свободные вакансии вернулись старые сторонники Фёртча!
      Преемник Ольгауэра Баркус, который не хотел плясать под дудку Фёртча и его клики, уже за пару недель тоже был переведен на другую должность. Его сменил Коллер, питомец и любимчик AL 5. Потом он оказался свидетелем обвинения против нас и сам себя назвал "критичным поклонником Фёртча".
      Собственно, еще ничего не происходило, но я чувствовал, что затевается что-то, находившееся вне моего влияния. Потому я первым сделал шаг вперед. Я позвонил в бюро Петера и попросил о личной встрече. Я хотел проинформировать его о настоящем состоянии дел. Петер, депутат Бундестага, занимавший соответствующую должность, казался мне подходящим человеком, кому можно было бы пожаловаться. Но так как он сам больше не входил в число членов Парламентской контрольной комиссии, он посоветовал мне обратиться к эксперту по вопросам безопасности, парламентарию от СДПГ Вильфриду Пеннеру. Итак, я поехал в Бонн.
      Первоначально встреча должна была состояться 27 мая 1998 года. Я не хотел делать тайны из моей поездки, потому проинформировал своего тогдашнего шефа Ульбауэра. Таким образом, Служба все знала. Потом встречу перенесли на день раньше, соответственно изменилась и дата моего отъезда. Я не считал изменение дня отъезда важной информацией, потому не сообщил БНД об этом. Фредди и я переночевали в традиционном для нас "Рейнском отеле Дреезен". Погода была прекрасной, а вид на Рейн способствовал нашему хорошему настроению. Мы прекрасно знали эту гостиницу, потому что останавливались там уже не один раз. Совсем рядом от нее находился филиал БНД, занимающийся дешифровкой секретных документов. Мы частенько отдавали туда чрезвычайно важные зашифрованные российские документы.
      У нас было время, потому мы провели тут один из наших любимых вечеров с основным мотивом разговора: "А ты знаешь?" На следующее утро мы встретились с депутатом Бундестага Пеннером. Он выслушал нашу историю и пообещал помочь.
      Полицейская облава по всей стране
      Фредди ночью поехал домой, потому что у него была назначена встреча на следующее утро. Я же хотел проинформировать Петера о состоявшейся беседе с Пеннером и остался в Бонне. Но потом случилось следующее. Я как раз шел на завтрак, как мне позвонила жена. Она в подробностях рассказала о том, что случилось дома. За час до того в наш дом ворвались сотрудники мобильной группы баварского земельного ведомства уголовной полиции в сопровождении одного чиновника из нашей общины и с эскортом из местных полицейских. Никто ничего не объяснял. Моя жена сказала им, что я уже два дня назад уехал в Бонн для встречи с представителем Парламентской контрольной комиссии.
      Нарушители спокойствия были удивлены. Один из полицейских спросил: – А почему с позавчерашнего дня? Его начальник знает? В такой ситуации мюнхенские полицейские не знали, как им поступить дальше. Моя жена закрыла дверь и наблюдала за командой, прибывшей для обыска, остановившейся в паре метров от дома. Они звонили по телефону, прося новые инструкции. Потом они вернулись и все-таки начали обыск дома, вернее, осмотр.
      И чиновнику общины, и моей жене показалось, что полицейские сами не знали, что они, собственно, ищут. Потому они взяли с собой несколько папок-скоросшивателей и мой персональный компьютер и увезли в Мюнхен в качестве трофеев. Потом из этого всего родились объемные следственные досье. Только распечатка всех моих файлов заняла несколько толстых папок. Но улик, подтверждавших обвинения в мошенничестве и обмане, мои утренние посетители не нашли. На последующем процессе никакие из этих прокурорских трофеев вообще не были упомянуты. Мой компьютер за это время сохранил разве что историческую ценность.
      Так как правоохранители и в конце 1998 года не нашли против нас ничего, за что можно было бы ухватиться, их методы стали намного тоньше. Подстегиваемые отделом по политическим преступлениям мюнхенской прокуратуры и с помощью добровольцев из Пуллаха Земельное ведомство уголовной полиции Баварии начало допрос наших источников и агентурных помощников. Они подошли к делу с явным предубеждением, что каждый разведчик в той или иной степени преступник, только нужно докопаться до улик. Это представление заставляет меня сильно сомневаться в том, насколько наша Республика на самом деле является правовым государством.
      Наш бывший источник в сети "Стэй-бихайнд" Корнельзен, банкир из Хузума, пострадал больше всех. Мы восстановили с ним связь как с агентурным помощником. Среди прочего, он помог некоторым нашим русским агентам при открытии банковских счетов. Хотя все номера счетов были известны Службе, и банковские выписки хранились в досье, сыщики ввалились к Корнельзену прямо в банк и раскрыли всем его работу для БНД. Это значительно осложнило его отношения с собственным руководством. В конечном счете, выяснилось, что все начисления денег были сделаны правильно, а деньги со счетов снимали исключительно сами их владельцы. БНД следила за этой травлей с благожелательностью и подбросила полиции данные еще на нескольких агентов. Защита источников "по-пуллахски"…
      Мои люди были сильно запуганы. Позднее они такими словами описывали эти похожие на налеты визиты следователей: " У меня было впечатление, что они обязательно хотели найти хоть что-то против вас. Мне не объясняли, в чем тут собственно дело. Слегка даже намекнули, что я, возможно, работал на кого-то совсем другого, а не на БНД. Меня спросили еще, правильно ли я платил налоги с полученных гонораров". Некоторых вызывали в местные полицейские участки. Скрытая угроза того, что их заставят задним числом выплатить налоги с полученных от БНД денег, испугала агентов. При этом и прокуратура, и БНД, вполне осознанно замалчивали тот факт, что все гонорары выплачивались агентам уже после того, как с них централизованно сама БНД снимала все налоги.
      В начале 1999 года прокуратура несколько раз вызвала на допрос даже одного из наших русских агентов. БНД выдала ей его настоящие данные. И это ради более чем сомнительного следствия. Потом больше трех лет не происходило вообще ничего. Это было время ожидания, предположений и войны нервов, которую вела против нас БНД. Документ о моем увольнении пришел ко мне просто по обычной почте и без всяких комментариев. Удивительно, что не было даже инструктажа по вопросам безопасности, который обычно проводится с уходящими в отставку разведчиками.
      В когтях правосудия
      Утром 20 ноября 2002 года я с моим другом и бывшим партнером Фредди стоял, наконец, перед зданием Первого земельного суда Мюнхена. Фредди почти автоматически задал свой вопрос: – И ты думаешь, мы с этим справимся? При этом, как всегда, он повернулся ко мне с вопросительным взглядом. Но в этот раз я не увидел на его лице ни удовлетворения, ни доверия, когда произнес свой обычный ответ: – Да, Фредди, мы справимся. Мы не совершали никаких преступлений! Мы дошли до конечной точки. Если нам немного повезет, думал я, мы попадем на пару мужественных судей, которые покончат со всем эти кошмаром. Но я сильно ошибся.
      То, что происходило на процессе, до сих пор не подлежит разглашению. Общественности сообщили только результате – не упоминая наших имен. В прессе Фредди и я были представлены как два грязных мошенника, много лет водившие за нос БНД и набивавшие себе карманы служебными деньгами. Сам процесс проходил при очень странных обстоятельствах. В конце его я почувствовал, что нас здорово надули. На суде я только, как и прежде, старался защитить агентов, которые, как выяснилось, были единственными людьми, которые на самом деле могли бы и хотели бы мне помочь. Но как раз это и оказалось для меня западней. Мой приговор был таким: одиннадцать месяцев тюрьмы условно.
      После оглашения приговора, по пути домой я чувствовал, что раздавлен окончательно. У меня украли репутацию, работу и добрую часть моего здоровья. Но позднее я почувствовал, что кое-что у меня все-таки осталось: мой хребет – несломленная воля.
      + + +
      О книге
      Начав службу в БНД – Федеральной разведывательной службе ФРГ – в 1984 году, Норберт Юрецко, оперативный псевдоним Даннау, со временем заметил, что некоторые части разведслужбы превратились в скопища интриганов, нередко нарушавших не только служебные инструкции, но и федеральные законы государства, защищать которые они были призваны. Другие же отделы просто бездельничали. Это приводило к многочисленным утечкам, из-за чего даже сверхсекретная агентурно-диверсионная сеть "Стэй-бихайнд" не была тайной для восточногерманской "Штази". Автор с большой откровенностью и с горьким сарказмом описывает работу БНД в 80-х и 90-х годах. Рассказы о проведенных операциях перемежаются в книге с описанием бюрократической и неэффективной рутины, в которой Служба скорее боролась сама с собой, нежели с противником. Эта книга, написанная человеком "изнутри системы", – одновременно и захватывающий шпионский триллер и документ, отражающий время.
      Об авторах *Норберт Юрецко* родился в 1953 году, был солдатом, затем офицером Бундесвера, служил в воздушно-десантных войсках. С 1984 по конец 1999 года служил в Федеральной разведывательной службе – БНД. После выхода в отставку живет с семьей в городе Целле, Нижняя Саксония, и является председателем местной ячейки Социал-демократической партии Германии (СДПГ). *Вильгельм Дитль* родился в 1955 году. Профессиональный журналист, работал на журналы "Штерн", "Шпигель" и "Фокус", специализировался на вопросах, связанных с секретными службами, терроризмом и правоохранительными органами. Заместитель директора института изучения проблем терроризма и политики в области безопасности в г. Эссен (IFTUS).
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

15.10.2008