Условно пригоден к службе

      Мы были ошеломлены. Вот так, стало быть, обращаются в Пуллахе с конкретными указаниями на возможного шпиона в их рядах. Возможно, что-то на самом деле раз или другой упоминалось в газетах. Но ведь в заметках наших были конкретные имена и описания личностей людей, о которых мы со всей уверенностью могли сказать, что они не могли публиковаться в средствах массовой информации. Кроме того, нас очень удивило, что наши бумаги вернулись назад с такой быстротой. Это означало, что их никто не анализировал и не исследовал. Эти донесения даже не вышли из стен Первого отдела. Но почему?
      Почему этот доктор Херле, который однажды совершенно незаметно для нас сменил на посту руководителя реферата 12 YA господина Таве, так странно отреагировал? Сначала это вызвало у нас только пожатие плечами и покачивание головой. Если мы своими заметками доставляем этим господам слишком много хлопот, то мы можем это бросить. Мы, вероятно, не стали бы так настаивать ради нашего нового шефа, но вот ради наших агентов… Вся наша забота была направлена на них. А тут речь шла именно об их безопасности. Потому я сам начал листать этот блокнот. И не нашел в нем ни одной пометки на полях, никакого замечания, никакого мнения, ничего такого, что свидетельствовало бы о том, что эту нашу писанину хотя бы читали. А это уже было совсем непривычно.
      Мы тогда не могли предположить, что за всем этим кроется. И мы оба не могли знать, что причиной такого обращения с нашим трудом не были ни лень, ни глупость. Много лет спустя мы поняли, что тут имел место только холодный расчет.
      Просматривая наши материалы, "уже опубликованные в прессе", я заметил, что некоторые места могли бы представлять интерес для Службы военной контрразведки – МАД. – Фредди, мы поедем в МАД. Быстренько узнай, где они сидят в Берлине, – решительно сказал я. – И ты думаешь, что это корректно, если мы просто так туда заявимся? – прозвучал его ответный вопрос. Я покачал головой, как будто собираясь упасть в обморок, и возразил: – Корректно – какое замечательное слово, когда речь идет о БНД. Что тут корректного? Корректно только то, что наши агенты останутся в живых. А тем, в Пуллахе, на это, очевидно, наплевать. Кроме того, я считаю, что как офицер, я, столкнувшись с угрозой для безопасности, просто обязан обратиться в соответствующее отделение МАД.
      Не прошло и десяти минут, как Фредди не только узнал адрес Службы военной контрразведки, но даже и договорился о встрече с начальником ее подразделения в Потсдаме, отвечавшего в том числе и за берлинский регион, на тот же день в 15 часов. Теперь он ухмылялся во все лицо. – О нет, только не туда снова! Я защищался обеими руками. У нас еще слишком свежи были воспоминания о Потсдаме. Пару недель подряд имя столицы земли Бранденбург веселило нас, и само это слово стало для нас чем-то вроде постоянной шутки.
      Под подозрением как поджигатели
      Это произошло пару недель назад, когда мы в ходе нашего тура по администрациям Ведомства федерального имущества в новых землях решили посетить и администрацию в Потсдаме. Но по известному нам адресу мы нашли только сгоревшее до самых стен здание. Разузнав новый адрес у прохожих, мы добрались до учреждения, временно разместившегося в другом здании. Уже договариваясь о встрече по телефону, мы заметили, что с нами разговаривали невежливо и резко. К этому мы не привыкли.
      Во всех администрациях Ведомства федерального имущества мы обращались прямо к начальнику и сразу показывали наши служебные удостоверения, выписанные на наши рабочие псевдонимы. Так и здесь. Мы вошли в очень по-спартански обставленный кабинет шефа. Я поздоровался с ним и протянул ему руку. Но он прошел мимо меня, чтобы рассмотреть наши удостоверения, которые Фредди, стоявший справа от меня, держал в руке. Потом он обошел нас, описав большую "восьмерку" и очень пристально на нас уставился. Я все еще держал руку протянутой, но он на это никак не реагировал.
      А смотрел он так, будто готов был нас прямо тут убить. Потому для меня показалось целой вечностью, пока он, наконец, вымолвил: – Зачем вы это сделали?
      Фредди вопросительно покосился на меня и, показалось, засомневался в психическом здоровье начальника. – Ну, говорите же, – наступал он на нас, – зачем вы это сделали? Опустив уголки рта, я сам спросил его: – Что?! Пожалуйста, повторите, что вы сказали? Что мы сделали? Шеф бушевал: – Вы еще спрашиваете?! Вы, что ли не знаете, что! Вы подожгли мое учреждение!
      Я взглянул на Фредди и спонтанно спросил: – Это ты сделал? Он покачал головой и замахал руками. Мы уже едва сдерживали смех. Что же тут происходит? – Вы еще и смеетесь надо мной! – злился начальник. – Кто это был? Этот? И он показал на Фредди. – Кто поджег мою администрацию Ведомства федерального имущества? Все наши заверения, что мы никакого отношения к пожару не имели, не помогали. Это было как в анекдоте, он не верил ни единому нашему слову. Человек был искренне глубоко убежден, что перед ним стоят поджигатели.
      Через несколько минут разозлившийся начальник вышвырнул нас из своего временного пристанища. Только наше позднейшее расследование прояснило загадку. Несколькими днями раньше администрация Ведомства федерального имущества в Потсдаме стала жертвой пиромана. Тут же пошли слухи, что на самом деле за поджогом стояла Федеральная разведывательная службы. И как только этот слух распространился, мы заявились в кабинет начальника администрации. Для него этот факт показался новым доказательством этого абсурдного обвинения. Выходя из здания, Фредди сухо заметил: – Может быть, нам нужно еще подождать, пока придет Курт Феликс?
      В результате, вместо документа, разрежающего допуск на объекты Западной группы, мы получили от потсдамского филиала Ведомства федерального имущества официальный запрет появляться в его стенах. Это решение после долгих проволочек было, правда, снова отменено вышестоящей инстанцией – управлением Ведомства федерального имущества в Котбусе. Но нам так никогда и не удалось наладить хорошие отношения с начальником потсдамской администрации. В любом случае, само слово "Потсдам" с того времени означало для нас что-то особенное. Тем не менее, я надеялся, что наш первый контакт с отделением военной контрразведки в Потсдаме пройдет несколько приятнее.
      Сотрудничество с военной контрразведкой
      Служба военной контрразведки МАД (Militaerischer Abwehrdienst, MAD) является аналогом гражданского Ведомства по охране конституции, но только решает те же задачи применительно к Бундесверу. Она собирает сведения об экстремистских настроениях в вооруженных силах и о разведывательной деятельности противника. В области контрразведки офицеры МАД пользуются как открытыми источниками, так и разведывательными методами. Но сети информаторов в Бундесвере у них нет. И если Федеральная разведывательная служба подчиняется Ведомству федерального канцлера, то МАД получает приказы от министра обороны.
      Потсдамское подразделение МАД дислоцировалось в казарме "Хафельланд". Сотрудник "Общества любителей национальных костюмов", как мы в БНД в шутку называли офицеров МАД из-за того, что они носят мундиры, встретил нас у поста на входе. Он провел нас в служебное здание. В кабинете начальника нас встретили подполковник Войяцки и его заместитель капитан Ендрицки. Войяцки сразу же весело нас поприветствовал: – Ага, вот и оба господина из "Южной фруктовой компании"! – Приятно познакомиться с кем-то из "Общества любителей национальных костюмов"! – пошутил я в ответ. Мы как бы обнюхали друг друга и скрылись в укрытии до того момента, когда узнаем друг о друге побольше.
      Войяцки, родом из Верхнего Пфальца, быстро заметил франконский диалект моего партнера, а Ендрицки и меня объединял северонемецкий акцент. С помощью этого между нами быстро возникло чувство личной связи. Наш разговор за чаем и кофе продлился в конечном счете два часа. Здесь все было не так, как на Фёренвег. Войя, как его называли сотрудники, вскоре показал себя авторитетом, которому не нужно много слов. Да, собственно, и все это подразделение, судя по всему, работало не для шума и показухи. Лавка была маленькой, но милой.
      Я не стал ходить вокруг да около, а сразу выложил обоим мои заботы. При этом я положил на стол документы. – Было бы здорово, если бы вы это посмотрели. В Пуллахе этому не нашлось применения.
      Войя с интересом пролистал наши заметки и передал пару листков своему заместителю. При этом он указал на определенные пассажи в тексте. – Все агентурная информация? – спросил он. – Да, мы проводим это под нашим собственным обозначением "материал Зорбас". Одного взгляда шефа хватило, чтобы Ендрицки тут же исчез со словами: – Я уже знаю, сейчас принесу… Через минуту он вернулся с большой папкой-скоросшивателем.
      Шеф подразделения МАД подошел к окну и долго смотрел вдаль. – Знаете, господа, я не хотел бы вас обижать. Но… И тут последовал подробный и точный анализ деятельности БНД, который выставлял нас в отнюдь не положительном свете. Войя приводил многочисленные примеры, подтверждавшие его высказывания, и при этом показывающие, что он хорошо знаком с нашими проблемами. Чтобы не навредить ему, я не буду тут приводить его мысли. Я могу только сказать, что я сейчас подписался бы под каждым его словом.
      Затем оба офицера сравнили некоторые данные из своего досье с нашими заметками. Кое-что совпадало до мелочей, другое требовало проверки. – В одном я уверен, – сделал в конце вывод Войяцки, – к материалам из газет это не имеет никакого отношения.
      После этого обсуждения мы были рады, что не побоялись приехать сюда. Мы не только нашли получателя нашего конфиденциального и взрывоопасного "материала Зорбас", но и познакомились с человеком, который мог бы стать для нас своего рода профессиональным авторитетом. Наконец, хоть какая-то ориентация, разведывательный критерий.
      Нам было понятно, что такой контакт обязательно стоит поддерживать. Но если мы будем регулярно встречаться с офицерами МАД, то такие встречи следует легализовать. Потому я предложил Гассингу в обязательном порядке использовать этот профессиональный обмен. Без сомнения, у "национальных костюмов" уже были многие сведения о ЗГВ, что, конечно, способствовало бы нашей работе. Без обиняков старик прямо тут дал нам задание поддерживать постоянную связь с военной контрразведкой. Нам не нужно было писать об этом отчеты, да у нас и так на это не хватило бы времени. Но нам следовало написать список встреч с нашими коллегами.
      Этот список есть у меня до сих пор, но он пуст. Мы, наверное, просто забыли вписать туда даты. В любом случае, о нем больше никто и не спрашивал. Зато был установлен регулярный и взаимовыгодный контакт с МАД, который прервался лишь после моего ухода из мира секретных служб.
      В начале 90-х годов, во время нашей самой активной деятельности, мы регулярно посещали казарму "Хафельланд", чтобы передать наши новейшие сведения по делу "материал Зорбас" и другую важную информацию. Однажды в берлинский филиал поступило внутреннее исследование Службы о проверке контрразведывательных мероприятий, подозрительных случаев и подобных событий. Так как МАД оно тоже частично касалось, и многие места в исследовании напрямую затрагивали интересы военной контрразведки, я решил передать этот конфиденциальный и важный документ потсдамским коллегам. Но это нужно было сделать быстро и тайно, чтобы сведения о нашей дружбе не дошли до начальства в Пуллахе.
      Как только Войяцки услышал о необычном подарке, он тут же организовал группу для копирования. Дюжина офицеров МАД с четырьмя ксероксами приехала в нашу квартиру в Букове, заполнив ее до последнего сантиметра.
      С того времени у нас были откровенные и честные взаимоотношения с военными контрразведчиками. Мы обращались друг с другом с уважением, но без лишних формальностей. Контрразведчики Бундесвера, над которыми часто посмеивались, считая их некомпетентными, показали нам все свои возможности и результаты. И обе стороны от этого только выиграли.
      Операция "Мяч"
      С середины 1993 года нам постоянно говорили, что филиалу 12 YA скоро придется переехать, якобы, аж в Нюрнберг. Было это правда или нет, но срок возможного переезда постоянно переносился. Потому до середины 1994 года ничего не изменилось, кроме того, что нас переименовали в 12 AF. Сохранялась и наша близость к американцам, но это уже было давно решенное дело.
      На результаты в работе нам было грех жаловаться. Количество донесений постоянно росло. Благодарственные письма аналитиков и обильные похвалы начальства стали ежедневной рутиной. Но Фредди и я уже думали о новом ходе, который наверняка сделал бы нашу работу значительно эффективней. Мы хотели сильнее рационализировать ежедневную деятельность. Именно источники и собственный аппарат управления отбирали у нас очень много времени. От этого очень страдали обработка донесений и составление отчетов. Нам хотелось постепенно исправить этот недостаток. И, по нашему мнению, для этого как раз настало подходящее время.
      Наши собственные коллеги по-прежнему относились к нам с недоверием. Мы были уверены, что мы тем лучше защитим наших агентов, чем меньше будем писать и чем больше будем запутывать все, касающееся идентификации источников и обстоятельств их деятельности. "Материал Зорбас" продолжал накапливаться и тревожил нас все сильнее. Мы испытывали сильное подозрение, что в Службе на очень важной позиции засел "крот", работающий на другую сторону.
      Итак, мы решили посвятить себя улучшению работы с этим потоком донесений. Мы не хотели ничего менять в том обстоятельстве, что только часть наших сведений оценивалась аналитиками из Третьего отдела. Чем меньше мы перегружаем линии связи большим потоком донесений, тем лучше мы дополнительно защитим наши источники. Нас устраивал тон оценки аналитиками донесений, потому что этого было достаточно, чтобы прилично платить агентам. Но в общей добыче донесений и в их качестве еще можно было кое-что улучшить. Потому мы предложили аналитикам лично опросить наши источники. Это стало маленькой революцией в методах работы Федеральной разведывательной службы.
      Аналитики тут же ухватились за такую возможность. Они выезжали на два дня и сами опрашивали наших агентов. Это увеличило выход готового продукта и разгрузило нас, потому что специалисты из Третьего отдела сами теперь писали свои протоколы донесений. При этом аналитики смотрели на нас как на суперработников, а для управления 12 А мы оставались бельмом на глазу. Мы снова пошли своим путем, под недоверчивым взглядом доктора Херле, начальника реферата 12 А.
      Мы все еще были для них какими-то странными людьми, хотя, вместе с командой Эрнста и Вульфа, мы давали в десять раз больше разведывательных донесений, чем все прочие работники филиала вместе взятые. А там работало уже 65 человек, из них две трети – оперативники-агентуристы. Что бы мы ни делали, нас сопровождала зависть. Так мы, медленно, сами того не замечая, попали под огонь. Весной 1995 года начались странные события, повлиявшие на всю нашу дальнейшую жизнь.
      Все началось совершенно безобидно. Мы, как обычно, раз в месяц сидели вместе с нашими коллегами Вульфом и Эрнстом, обсуждая решение наших общих проблем. Обычно у нас всегда было о чем поговорить за ужином или за парой бокалов пива. Однажды речь зашла о нашем прикрытии – гамбургской фирме-легенде. Это прикрытие на Альстере за это время стало образцом для всех, потому в Службе о нем часто упоминали. В ближайшее время мы даже должны были рассказать о нашем опыте создания фирмы для прикрытия в школе
 

БНД.

 
      Итак, однажды случилось так, что Вульф весной 1995 года посетил нашу "Торговую контору Гамбурга". Мы разговаривали о многом, в том числе о количестве и качестве получаемых нами сведений. И тут у Вульфа вырвалось: – С таким количеством информации вы могли бы кое-что давать и на сторону. У нас есть один торговец информацией, поляк, который время от времени кое-что у нас покупает. Если вы хотите, я смогу кое-что продать и от вас. Это на самом деле выгодно.
      Мы остолбенели, а я спросил: – Вы что, перепродаете материал ваших русских третьим лицам? – Да, а почему бы и нет? Тем, внизу, его всегда хватает. Иногда кое-что мы даже дважды продаем. Службе и "томми", к примеру. – Нет, я думаю, это не для нас, – успокоил его я. Затем я сменил тему. В прошлом такие намеки уже встречались, но никогда нам не делалось таких четких и ясных предложений. Когда Вульф от нас снова уехал, мы оба сидели, как побитые собаки. Зачем он нам это рассказал? Кто этот польский торговец? Вульф поставил нас в препротивное положение.
      Фредди уже разволновался. Побледнев, он ругался: – Почему он хотел нас туда втянуть? Что нам теперь делать? – Ума не приложу. Если это верно, то нам тут делать нечего. Кто знает, что они там уже продали. Я на мгновение остановился. – А не может ли быть так, что кто-то пытается нас проверить? Представь себе, они хотят проверить нас, увидеть нашу реакцию. Если мы после визита Вульфа просто пожмем плечами, то, может быть, нас вышвырнут на следующий день, и какой-то другой представитель "Южной фруктовой компании" с радостью возьмет на себя наших агентов. Разве это звучит так уж нелепо? Ты сам знаешь, там внизу у нас очень мало друзей. Но разве Вульф согласился бы сыграть для нас роль такой ловушки?
      Мы рассматривали проблему со всех сторон. Но ничего не приходило в голову. Что будет, если эти двое во время одной из своих сделок "засветятся", а потом станет известно, что мы знали об их махинациях и молчали? Тогда нас выгонят вместе с ними. Так как же выбраться из этой ситуации? Мы постоянно бродили по заколдованному кругу. Правда это или блеф, под угрозой наши источники или только мы сами, кто стоит за всем этим, почему он рассказал именно нам, почему, почему, почему? Как нам на все это реагировать? Ничего не делать было бы ошибкой и вообще не в нашем стиле. Но что? Нам нужна была ясность. Если это просто игра, то мы это выясним. Потому мы подготовили список вопросов и решили еще раз попробовать Вульфа на зуб. А до этого мы решили молчать.
      Нам готовят ловушку?
      Прошло всего несколько дней и мы снова сидели вместе. Мы включили диктофон, чтобы потом проанализировать, не врал ли нам Вульф. Мы усиленно показывали свою заинтересованность и просили его еще раз все объяснить. Нам хотелось, так сказать, взвесить все риски. После беседы мы прослушали пленку и попробовали оценить тон каждого слова, взять сведения из каждого выражения. Теперь мы, казалось, были почти уверены. Это была фальшивка. Кто-то хотел нас проверить. И что теперь?
      Через пару дней мы снова встретились в ресторане отеля "Бухенхайн". В наших головах путались мысли. Мы все еще не решили, как поступить с возможно фальшивым предложением Вульфа. После двух часов разговора нам, наконец, стало ясно, что нам следует сообщить начальству об этом деле. Дружба с Вульфом? Но по-другому было нельзя. А если это просто проверка, то ничего особо плохого ему не сделают, если мы на него донесем. Если это так, то тогда, в конечном счете, просто ничего не произойдет.
      Несмотря на все это, мы чувствовали себя хуже некуда. Когда на следующее утро мы проезжали в ворота в стене, окружавшей территорию "лагеря" БНД, Фредди снова жаловался: – Он же не оставил нам выбора, этот идиот. И теперь, как бы мы ни поступили сейчас с Вульфом, все равно это будет неправильно. Потому мы должны обо всем доложить. У нас ведь просто нет другого шанса.
      Мы остановились перед домом 109. Снизу мы могли видеть, что Мёдлинг уже на месте, заместитель по оперативной безопасности начальника нашего управления, У него была характерная привычка. Когда он приходил в бюро, то сдвигал жалюзи, откидывал окно и вешал пиджак на оконную ручку. Сегодня он пришел в шерстяном пиджаке в черно-белую клетку. Мёдлинг был одним из редких старых и по-настоящему опытных оперативных работников Службы. Он не мог похвастаться представительным видом, отрастил брюшко, а на его примечательном черепе светилась лысина, обрамленная седыми волосами. Мёдлинг был приятным и доступным человеком, которому мы могли доверять. Одному из немногих.
      Сияя, со множеством морщинок от улыбок на лице, он встретил нас в своем кабинете и предложил сесть. Мы сначала обсудили наши планы. Командировки, расчеты, оперативные деньги, использование курьеров и так далее. Но потом он сам начал говорить о команде Вульфа. – То, что там происходит, нечисто. Вся их система работы не соответствует тому, что принято у нас. Кроме того, скажем так, мы заметили некоторые их непорядочные действия. Но мы скоро до них доберемся. Недолго им осталось. Это только вопрос времени.
      Я подал Фредди знак, который означал "отступление". Не поддавшись на речи Мёдлинга, мы попрощались с ним, чтобы урегулировать наши административные дела. В любом случае, так ему мы это представили. Мы быстро покинули здание. Погода была великолепной, и потому мы решили прогуляться по "лагерю". Мы прошли мимо бассейна и теннисных кортов и дошли до самой внешней стены с колючей проволокой сверху. Вокруг не было ни души. И только тут мы смогли обсудить создавшееся положение.
      Замечание Мёдлинга не могло быть совпадением. Он ведь точно знал, что мы дружим с теми двумя. Тогда почему он так демонстративно доверился нам? Хотел подать нам какой-то знак? Может быть, все уже раскрылось? Что же тут, в конце концов, происходит? Мы пребывали в полнейшем недоумении.
      У нас возникло чувство, которое нас больше никогда не покидало. Там, снаружи, где мы были предоставлены сами себе, все проходило безукоризненно. Там царило полное доверие. Почти слепое обоюдное взаимопонимание. То, что мы могли на сто процентов положиться друг на друга, придавало нам уверенность.. Но здесь, внутри, на территории Центра БНД, мы чувствовали себя запертыми, отгороженными от мира, несвободными, терялись и не находили себе места. Кому здесь можно было доверять? Кому можно было все рассказать? Общение тут больше определялось тактикой беседы, а не ее содержанием. Вся эта лавка казалась нам совершенно оторванной от мира. Свой замкнутый мирок, далекий от жизни, в котором ничего нельзя понять.
      Начиная с определенного уровня руководства речь тут шла уже не о деле, а о личной выгоде. Такой климат мог вызывать только недоверие. Если мы еще хотим какое-то время тут поработать, то нам понадобится величайшая осторожность. У нас не было права на малейшую ошибку, и мы должны рассказывать здесь как можно меньше. Только так мы сможем гарантировать безопасность наших источников и продолжать успешно работать.
      Нам было ясно – действовать нужно немедленно. Потому мы пошли обратно. Фредди остановился у большой лестницы перед домом 109 и посмотрел вверх. Мёдлинг стоял у окна и подал нам знак, чтобы мы заходили. – Норберт, мы справимся с этим? – тихо спросил Фредди. Мой ответ не оставлял места для сомнений. – Да, конечно. Почему бы и нет? Мы сейчас доложим об этой чертовщине. А там пусть они решают, что им делать. Это уже не наши заботы.
      Через несколько минут я доложил ответственному за оперативную безопасность о дерзком предложении Вульфа. Мёдлинг тут же пригласил к себе начальника управления Херле. Мы вели себя настолько сдержанно, насколько могли. Осторожными словами мы сообщили о чувстве неуверенности и дискомфорта. Мы много раз это повторили. Не прошло и часа, как мы сидели в кабинете начальника подотдела Вольберта Смидта. Мы и ему, уже в третий раз, передали наш разговор с Вульфом. Как только мы закончили, в кабинет вошли еще два сотрудника, которых я никогда раньше не видел. Это были начальник 52-го подотдела (UAL 52) Вильгельм, ответственный за безопасность в БНД, и начальник направления следственного реферата Ульбауэр. Теперь нам пришлось рассказать нашу историю в четвертый раз. Фредди и я рассказывали по очереди. Мы старались дополнить друг друга или корректировать.
      Вильгельм и Ульбауэр начали задавать вопросы. Создалась опасная ситуация. Когда речь зашла вообще о ситуации на Фёренвег, мы отвечали кратко и правдиво. Нашим непосредственным начальникам, Херле и Смидту, ситуация в Берлине, похоже, была знакомой. Потому они совсем бесстрастно реагировали на наши рассказы. Вильгельм и Ульбауэр это почувствовали и потому особо заинтересовались. Лица Херле и Смидта окончательно помрачнели.
      Наш начальник подотдела Смидт через какое-то время стал похож на всадника, у которого сбежала лошадь. Он задавал странные вопросы, например, грозит ли ему самому какое-то дисциплинарное наказание. Потом он опять разыгрывал из себя ничего не знающего, который, в конечном счете, не несет за все происходящее никакой ответственности. В конце он постоянно извинялся, даже когда его не спрашивали. Когда мы вышли из помещения, он попрощался с нами наиграно дружески с похлопываниями по плечу и снова хвалил нас за откровенность. Нам было очень противно.
      Ульбауэр спустился с нами вниз. Там мы перешли в другое крыло здания. Он провел нас в свой кабинет, располагавшийся на уровне земли в самом заднем углу. Его кабинет и кабинет доктора Херле находились в доме номер 109 в диаметрально противоположных углах. Это обстоятельство было, конечно, чистой случайностью, но вскоре получило символическое значение.
      Бюро Ульбауэра было оборудовано по-спартански. На подоконнике, правда, стояли несколько вазонов с цветами, потому комната не производила такого скучного впечатления, как большинство привычных нам кабинетов. Ульбауэр предложил нам кофе, и его секретарша тут же принялась за работу. Она была интересным созданием с приветливым, открытым лицом и с сильным баварским акцентом. – Я Риа, – представилась она и со смехом вышла из комнаты. Чистопородная бабенка, в самом положительном смысле слова. У меня пересохло во рту – Ты увидел мисс Манипенни? – спросил меня потом Фредди в своей обычной манере и попал прямо в точку.
      Как мы вскоре выяснили, работа в следственном реферате была организована совсем не так, как во всей прочей Службе. Если повсюду был огромный рабочий аппарат, постоянно выезжавший в командировки, отвечавший за оперативные расходы и внутреннюю коммуникацию, то тут часы шли по-другому. Организационные структуры были уже и лучше изолированы. Если дело не касалось уже завершенной операции, то все административные дела проходили через стол Риы. Она отсчитывала деньги на расходы, вела учет кадров и решала все бюрократические вопросы. Риа была доброй душой лавки Ульбауэра и своего рода девушкой на все случаи жизни. Кроме того, она отличалась храбростью, что нам скоро доказала.
      Ульбауэр уселся за своим письменным столом. Он продолжил расспросы о берлинском филиале и о сотрудничестве с американцами, о встрече с Вульфом и обо всем, что касалось пуллахского подотдела 12. Его манера говорить была спокойной и приятной. Мы чувствовали себя хорошо, потому что, наконец, смогли рассказать о своих проблемах, которые нас долго угнетали. Ульбауэр говорил тихо и время от времени делал заметки. Человек этот излучал доверие. Его стальные голубые глаза производили впечатление обязательности, но вспыхивали и снова и снова лукавым огоньком.
      Через какое-то время пришел еще один работник. Он представился как господин Гайсбауэр. Гайсбауэр был похож на своего шефа. Он тоже говорил вдумчиво и сдержанно, с такой же обязательностью и любезностью. Но в отличие от Ульбауэра Гайсбауэр время от времени комментировал услышанное. По поводу берлинского филиала он скоро сделал свой вывод: – Боже мой, что за дерьмо они там устроили. Нам нужно туда поехать. Нельзя пускать все на самотек.
      Контрастный душ чувств
      Гайсбауэр и Ульбауэр знали свое дело вдоль и поперек. Конечно, на их кругозор наложили отпечаток маленькие неудачи и большие провалы, которыми им приходилось заниматься в своей работе. Но это не мешало им подчеркивать свою лояльность системе Федеральной разведывательной службы. Оба работали все еще для Большого Целого, а не только на самих себя. Этим они отличались от наших начальников, и это готовило нам контрастный душ чувств.
      Мы внезапно из одного мира попали в другой. Там наверху, в доме 109, в Первом отделе, подотделе 12, мы столкнулись с кучей эгоцентриков, которых мы все время называли не иначе как "пустозвоны". Для меня это была лавка самодовольных людей, полная специалистов в разведывательном деле. Но тем не менее никто из них не смог дать нам ни одного практического совета или как-то толково нас поддержать. Их претензии и реальность были далеки друг от друга как небо и земля.
      Время от времени мы видели, что там производится. Некоторые агентуристы гордо показывали нам свои отчеты о встречах с агентами. Содержание их было жалким, зато сами отчеты по форме изложения представляли собой шедевры мастерства рассказчика. Я все время вспоминаю один отчет одного прежнего заместителя доктора Херле. Этот поэт агентурной работы завербовал машиниста локомотива из южноафриканского Кимберли. И вот какими словами он описывал решающий момент вербовки: – Он сначала вовсе не хотел работать на иностранную разведку. Но тут я внезапно и совершенно неожиданно направил на него мой пронизывающий взгляд. Долгое время мои глаза преследовали эту жертву разведки. Как подстреленный зверь пытался он уйти от моего проницательного взгляда. Но потом он был уже не в состоянии противостоять моему острому взгляду. Он был разбит и согласился на сотрудничество…
      Такого рода "шпионская проза" была обычнейшим явлением на верхнем этаже. Она вполне вписывалась в общую атмосферу самодовольства и игры в секретность. Тот, кто работал тут, в оперативной агентурной разведке – одной из самых чувствительных и секретных областей Службы, тот открыто выставлял это напоказ. Добившись скромной власти, можно было чувствовать себя удовлетворенным и довольным собой. Принадлежать к подотделу 12 было важнее, чем результаты собственно работы.
      Мы провели весь остаток дня с людьми из отдела безопасности. В конце беседы нам дали номер телефона, по которому мы могли звонить в обход обычных служебных каналов. Ульбауэр приказал нам хранить все в тайне. Это касалось также общения с нашими начальниками на верхнем этаже дома. Когда мы уходили, во многих комнатах первого этажа все еще кипела работа. Но снаружи не было ни одной машины, потому что Первый отдел точно в момент окончания рабочего дня выключил свет у себя на этаже и весь разъехался по домам.