Захра не представляла, что случилось в деревне после ее ухода. Был ли сердит шейх Хамид, потерявший невесту? Кинулись ли за ней в погоню отец и дядья? Наверное, они избили мать, заподозрив, что она помогала Захре. А может быть, все уже позабыто и история Захры уже кажется одним из старых деревенских преданий.
Какие ужасные дни провела она в Каире в поисках Абду! Город оказался таким огромным, таким многолюдным. Ее толкали прохожие; оглушительно гудели машины; на нее кричали привратники, когда она ночевала на ступенях перед дверьми; уличные торговцы гнали ее от своих лотков; полисмен пригрозил арестовать ее, а сам запер у себя в комнате и три ночи насиловал, пока ей не удалось убежать. Потом она оказалась на мосту, где было странное скопище калек и нищих, и просила милостыню, пока на нее не накинулась женщина-бедуинка с синей татуировкой на подбородке, которая гнала ее, крича, что это их мост и, чтобы на нем работать, надо получить разрешение от мадам Наджибы. И Захра стала работать на великаншу Наджибу, имя которой означало «умная», и отдавать ей половину собранных монеток, но Захра не умела просить, так что иной день она не могла купить даже луковицу для супа. Мадам Наджиба уже хотела прогнать ее, но тогда красавица из большого розового дома, которой она принесла записку, дала ей шерстяное одеяло, денег и еды, и мадам Наджиба разрешила Захре остаться до родов – а там уж будут больше подавать.
Недавно прошел ее четырнадцатый день рождения, но она до сих пор ничего не узнала про Абду. Один лишь раз произошел случай, напомнивший Захре Абду и ее последние дни в деревне. Она бродила перед розовым домом, где жила щедрая леди, когда подъехала машина, и из нее вышел незнакомец, который встретился ей за деревней у канала и подарил белый шарф, – шарф забрала мадам Наджиба. И Захра, как и при первой встрече, изумилась, как он похож на ее возлюбленного Абду, и до вечера ходила перед розовым домом, надеясь еще раз увидеть богатого двойника Абду.
Схватка была такой сильной, что ноги Захры подкосились и она прислонилась к стене. Мимо нее по шоссе, проходящему рядом с британскими казармами, проносились автомобили, грузовики и автобусы. Захра обогнула разворот шоссе и, пробираясь в тени зданий, добралась до реки, как раз у того моста, от которого начиналась дорога в ее деревню. «В деревню, которую я никогда не увижу!» – подумала Захра. Она ползла вдоль берега среди камышей и остатков гниющей рыбы. Слева она видела рыбацкие фелуки, рыбаков, которые варили себе ужин на жаровнях, справа за музеем – богатые освещенные яхты, с которых доносились музыка и смех.
Пробираясь к Нилу, Захра следовала традиции египетских феллахи, которые верят, что грязь с берега реки помогает от болезней и охраняет неродившееся дитя от дурного глаза. Захра остановилась – ее охватила такая боль, что она не могла вздохнуть. Слишком поздно она поняла, что надо было идти прямо к Наджибе – ребенок уже врывался в мир.
Захра лежала на спине и смотрела в небо. Сколько звезд! Абду говорил ей, что это глаза Божьих ангелов. Она пыталась не кричать, вспоминая родовые муки Агари в пустыне. Если будет сын, она назовет его Измаилом.
Захра смотрела на противоположный берег, видела огни, различала людей в белых одеждах и, корчась в муках, думала, что это ангелы и там, через реку, – рай.
«Рай!» – подумала леди Элис, ступив на террасу клуба «Золотая клетка». Ярко освещенный Каир, блестящие звезды, их отражения, танцующие на реке, – сущий рай. Она могла бы танцевать от счастья – новая жизнь превзошла все ее мечты и ожидания. Она слышала, что Каир называют «Париж на Ниле», но думала, что это преувеличение. Преувеличения не было! Она жила в настоящем дворце на улице посольств и иностранных дипломатов – улица Райских Дев выдерживала сравнение с любой улицей знаменитого квартала Нейи в Париже.
Она была рада, что война кончилась. Правда, ее-то война не коснулась – бомбежек в загородном поместье, где жила Элис, не было. Но ее отец, граф Пэмбертон, предложил вывезти в поместья детей из городов, подвергавшихся бомбежке. Как бы Элис с ними справилась?
Она не любила думать о неприятных вещах – о войне, о сиротах. Не допускала и мысли о выводе британских войск из Египта. Невозможно! Что станет тогда с Египтом? Ведь это благодаря британцам он стал такой процветающей страной. Ей потому и понравился Ибрахим, что он тоже не любил разговоров на неприятные темы и никогда не участвовал в дебатах о политических и социальных проблемах. Но, конечно, ей нравилось в Ибрахиме не только это. Он был добр и великодушен, говорил мягко и сдержанно, был деликатен и скромен. Она думала, что быть королевским врачом – тяжелая задача, а он признался ей, что это очень легкая работа и настоящего врачевания в ней почти нет. Он поведал ей, что врачом стал по желанию отца, но считал медицину скучным и обременительным занятием. Когда отец познакомил его с королем Фаруком, Ибрахим понравился ему и в результате получил должность личного врача – чистая синекура, два раза в день измерять давление и прописывать таблетки при желудочных расстройствах.
Ибрахим шутливо говорил про себя, что он «не вдается в глубь вещей», и это была правда. Элис нашла в нем ровный нрав, отсутствие особых пристрастий, фанатизма, честолюбия. Он мечтал устроить себе и своей семье жизнь безмятежную и комфортабельную, в разумной мере признавая необходимость развлечений и наслаждений. Все это нравилось Элис. Ибрахим нравился ей и как любовник – она была девственница и не знала другого мужчины.
Как она жалела, что умерла ее мать! Леди Франсис одобрила бы выбор дочери – у нее была страсть к экзотике, особенно восточной. Она шестнадцать раз смотрела «Шейха» и двадцать два – «Сына шейха».
Но мать страдала непонятного происхождения депрессией, или, как написал врач в свидетельстве о смерти, «меланхолией», и однажды зимним утром сунула голову в газовую духовку. Граф, его дочь Элис и сын Эдвард старались не упоминать о леди Франсис.
Услышав взрыв смеха, Элис повернулась и посмотрела сквозь стеклянную дверь. Фарук сидел за своим обычным карточным столом и в обычном окружении. Очевидно, он выигрывал.
Король Фарук Элис нравился, но казался мальчиком-переростком, любителем вульгарных анекдотов и школьных проделок. Бедная королева Фарида, которая не может дать ему сына. Говорят, он хочет развестись с ней. В Египте это просто – мужчине нужно только сказать три раза: «Я с тобой развожусь».
Элис находила нелепым национальные пристрастия египтян к младенцам мужского пола. Конечно, все мужчины хотят сыновей, и даже ее отец, лорд Пэмбертон, был разочарован, что перворожденной явилась дочь. Но у арабов это просто навязчивая идея. Элис узнала, что в арабском языке нет даже слова «дети» – его заменяет слово «сыновья» – «авлад». Дочери как бы не в счет, а беднягу, не имеющего сыновей, с безграничным презрением зовут «отец дочерей» – «абу банат». Элис неожиданно вспомнила, что в Монте-Карло, где они познакомились, рассказывая Ибрахиму о своем брате, дядях и множестве двоюродных братьев, она со смехом заметила, что специальность семьи Вестфолл – производство сыновей. Теперь ей казалось, что он стал настойчиво ухаживать за ней именно после этого эпизода. Да нет, не может быть, что он женился на ней для «производства сыновей» в Египте, – он явно влюбился в нее, находил ее красавицей, повторял, что обожает ее, что боготворит дерево, из которого была вырезана ее колыбель, поднимал к губам и целовал ее ножку…
Если бы только отец понял! Но он не хочет понять, что Ибрахим любит ее и будет ей хорошим мужем. И как мог отец назвать Ибрахима этим мерзким словом «вог»!
Медовый месяц, который они провели в Англии, был сущим бедствием. Отец не признавал Ибрахима, не хотел с ним разговаривать. Он заявил, что дочь не унаследует его титула, она не будет как дочь графа именоваться «леди Элис Вестфолл». Но она останется «леди» как жена паши! Но она знала, что отец не устоит, когда родится ребенок. Первый внук!
И все же ей недостает отца. Иногда она так остро тоскует по родному дому… Особенно в первые дни в доме Рашидов. Она поняла, что оказалась в ином мире. Первый завтрак в доме мужа на улице Райских Дев. Как это было непохоже на спокойную, чинную церемонию в английском доме, где Элис сидела за столом с отцом и братом. А здесь все семья сидит на полу на подушках, хватает еду с подносов, комментируя ее качество, то и дело восклицая: «Попробуй-ка то, попробуй это!» Оглушительный галдеж, беспорядок. А сама еда! Тушеные бобы, яйца, горячие лепешки, сыр, маринованные лимоны и перец.
Когда Элис потянулась за чем-то, сестра Ибрахима Нефисса шепнула ей:
– Мы едим правой рукой.
– Но я – левша, – возразила Элис. Нефисса мило улыбнулась и сказала:
– Кто ест левой рукой, наносит оскорбление пище; левая рука считается нечистой, ею… – и Нефисса прошептала на ухо Элис окончание фразы.
Надо запомнить столько сложных правил этикета, которые нельзя нарушать. Но все женщины дома Рашидов рады были учить ее, хотя иногда при этом смеялись и отпускали шутки. Внимательнее и добрее всех была Нефисса. Она сводила Элис на прием к принцессе Фаизе, окруженной придворными дамами в парижских туалетах и с утонченными европейскими манерами. Но когда прием закончился и они собрались домой, Элис испытала сильнейшее потрясение – она увидела, что Нефисса набросила на платье от Диора какой-то черный мешок, оставив открытыми только глаза.
– По велению Амиры! – объяснила ей, улыбаясь, молодая женщина. – Но ты не волнуйся, к тебе наши правила не относятся – ты не мусульманка.
Но были ограничения, с которыми Элис пришлось примириться. Отсутствие бекона на завтрак – мусульмане не едят свинину. Пришлось ей отказаться и от спиртных напитков – вина за завтраком и бренди за обедом.
Все женщины в доме Рашидов говорили по-арабски и только иногда вспоминали, что Элис не знает языка.
Очень не нравилось Элис деление на мужскую и женскую половины дома. Ибрахим мог войти в любую комнату, но женщины, даже мать, должны были испрашивать разрешение посетить его на мужской половине.
Ну, и вопрос религии. Амира сообщила Элис, что в Каире много христианских церквей и она может выбрать любую. Но Элис не воспитывалась в религиозной атмосфере и посещала церковь только по большим праздникам. Когда Амира проявила интерес к религии невестки и стала задавать вопросы о разных видах христианства, Элис оказалась неспособной ответить на них. Она сравнила разные христианские церкви с различными мусульманскими сектами, но Амира возразила ей, что представители всех сект ходят в одну мечеть и читают одну Святую книгу – Коран. Элис даже не знала, признают ли все христианские церкви – протестанты, католики, православные – общие священные книги или нет.
Но все это не имело серьезного значения – она была принята в семье, как родная, все называли ее сестрой или кузиной. А когда родится ребенок, отношение к ней будет еще лучше.
На террасу вошел Ибрахим:
– Я тебя искал…
– А я вышла подышать свежим воздухом. Шампанское ударило мне в голову, – ответила она, любуясь мужем, – он был очень красив в вечернем костюме.
Ибрахим укутал ей плечи меховой накидкой.
– Здесь прохладно. Нужно поберечься – и не только тебе, вас ведь двое. – Он вложил ей в рот шоколадный трюфель с кремовой начинкой, а потом поцеловал, откусив половину конфеты. Он крепко обнял ее. – Ты счастлива, дорогая?
– Очень.
– Тоскуешь по дому?
– Нет. Ну, немножко.
– Мне жаль, что я не понравился твоему отцу.
– Это ведь не твоя вина, и я не могу во всем угождать отцу.
– Знаешь, Элис, а я всю жизнь стремился угодить отцу, но не преуспел в этом. Я тебе первой говорю об этом – я сознаю это как поражение.
– Ты не потерпел поражения, дорогой.
– Если бы ты знала моего отца, ты бы меня поняла. Он был знаменитым, могущественным, богатым.
Я вырос в его тени. Он никогда не говорил со мной ласково. Не потому, что он меня не любил, Элис, но люди его поколения считали, что проявлять любовь к ребенку – значит портить его. Я иногда думал, что отец со дня моего рождения относился ко мне как ко взрослому. А когда я действительно стал взрослым, я не сумел заслужить его одобрение. Вот почему, – сказал он, гладя ее щеку, – я хочу от тебя сына. Хочу дать внука моему отцу – этим я наконец завоюю право на его любовь.
Элис нежно поцеловала мужа, и они вернулись в дом, даже не взглянув на противоположный берег реки, – мильские рыбаки суетились там, словно что-то случилось.
ГЛАВА 7
– Ты счастливица, дорогая, – сказала Амира своей невестке. Они сидели на плоской крыше и рассматривали чаинки в чашке Амиры. – Кетта сказала, что сегодня самая удачная ночь для рождения ребенка. – Амира посмотрела на прорицательницу, которая сидела недалеко от них и изучала разложенные вокруг нее астрологические схемы, время от времени поглядывая на звездное небо.
– Я постараюсь использовать счастливую возможность, – улыбнулась Элис. Срок ее беременности уже превысил девять месяцев на неделю.
Нефисса, сидящая у деревца цветущей ярко-голубыми цветами вистерии в кадке, обменялась с Элис понимающим взглядом. Рождение ребенка в доме Рашидов всегда было связано с изучением звезд и другими магическими действиями, окутывавшими предстоящее событие мистической дымкой. Нефисса понимала, как это странно для Элис, – та рассказывала ей, что в Англии о предстоящих родах говорить не принято.
Все женщины дома Рашидов вышли на крышу, чтобы насладиться весенней ночью и услышать предсказания Кетты, – тетки и двоюродные сестры, замужние, незамужние и вдовы, множество родственниц, состоящих под покровительством главы семьи – Ибрахима.
Нефисса присматривала за двумя малышами, игравшими на коврике у ее ног – годовалой Камилией, дочерью Ибрахима, лишившейся матери в день своего рождения, и собственной дочкой Тахьей, которой исполнилось год и два месяца. Ее сына Омара его дяди взяли с собой в кино. Но мысли Нефиссы были далеко и от двух маленьких девочек, и от предстоящих родов ее невестки. Она думала о том, что приближается время назначенного свидания, поглядывала на часы, с трудом скрывая свое беспокойство.
Она должна была встретиться с английским лейтенантом во дворце принцессы, где им предстояло остаться наедине.
Женщины, собравшиеся на крыше дома Рашидов, пили чай с восточными сладостями и развлекали себя болтовней на арабском, а иногда, ради Элис, на английском языке. Элис нравилось звучание арабского, но она только начала изучать язык. Когда Кетта, показав на яркую звезду, сиявшую, словно маяк, между двух минаретов, сказала: «Это Ригель, очень благоприятное светило», Элис неуверенно пробормотала: «Аль хамду ль'илах…» Нефисса весело подмигнула ей, а другие женщины стали уверять, что она уже говорит по-арабски как египтянка.
Нефисса снова посмотрела на часы. Приближался миг счастья, и она готова была восторженно закричать, чтобы ее голос разнесся с крыши дома Рашидов по безмолвным ночным улицам. Но она боялась, что и на этот раз свидание не состоится, – после их разговора в карете все попытки были тщетны. Нефисса доверилась принцесса, но потом два раза лейтенант не мог прийти на намеченную встречу, один раз не могла Нефисса, а последний раз подвела принцесса – забыла распорядиться и обеспечить свободную комнату.
«Удастся ли сегодня? – думала Нефисса. – Отпустит ли его командир, не подведет ли снова принцесса?» Нефисса чувствовала, что она умрет, если не будет с ним, если не узнает его поцелуев, его ласк. Наконец, она встала и заявила:
– Ну, мне надо уходить.
– Куда? – Амира смотрела на дочь испытующим взглядом.
– К принцессе.
– Когда Элис вот-вот родит?
– Принцесса ждет меня.
– Я в порядке, – вмешалась Элис, посвященная в тайну романтического рандеву.
Амира недоумевала, почему ее дочь обязательно хочет уйти. Она воспитывала детей в послушании, и все-таки они были своевольны. Фатима, о которой ей теперь ничего не известно… После того как Али выгнал дочь из дому, Амира хотела разыскать ее через друзей и знакомых, но муж решительно этому воспротивился, и Амире пришлось повиноваться его воле.
– О! – воскликнула Элис, и все обернулись к ней. Она схватилась руками за живот и прошептала: – Кажется, началось…
– Хвала Богу, – прошептала Амира и повела невестку в дом. Кетта осталась на крыше, устремив взор к звездам.
Нефиссу встретил доверенный слуга принцессы, нубиец в белой галабее, красной куртке и красном тюрбане, и повел через анфилады роскошного дворца в центре Каира, который занимали принцесса Фаиза и ее муж. Во дворце, построенном во времена Оттоманской империи, в причудливом стиле – смеси персидской и мавританской архитектуры, – было двести комнат, и нубиец долго вел Нефиссу длинными коридорами. Проходя под мраморными арками, она слышала доносящиеся из покоев принцессы звуки венского вальса – Фаиза и ее муж принимали гостей.
Нубиец привел Нефиссу в часть дворца, где она раньше не бывала; он поднял бархатную занавеску, и они вошли в обширное помещение с фонтаном посредине. Очевидно, это некогда был гарем, давно не использующийся по назначению. Пол из темно-синего полированного мрамора создавал иллюзию поверхности спокойного моря – Нефиссе показалось, что в глубине его можно разглядеть рыбок. Она осторожно ступила на блестящую гладкую поверхность. Вдоль стен тянулись низкие диваны, покрытые бархатными и атласными покрывалами, с потолка на цепях свисали сотни медных зажженных светильников; потолок и мраморные арки были инкрустированы искусной мозаикой. На зарешеченных балкончиках над высокими окнами, доходящими до потолка, укрывался, наверное, повелитель-султан, любуясь прекрасными обитательницами своего гарема, подумала Нефисса. Она разглядывала настенную роспись– были изображены женщины, купающиеся в бассейне гарема – того самого, в котором находилась Нефисса. Десятки обнаженных женщин самых разнообразных типов, юные девочки и зрелые красавицы, некоторые в сладострастных позах, имели что-то общее, – художник придал выражение томной меланхолии всем лицам пленниц собственной красоты, запертых в клетке для услады мужчины. Были ли это портреты реальных женщин? – думала Нефисса, глядя на газельи глаза и роскошные тела затворниц. Тех, которые в стенах этого гарема жили, имели имена, мечтали о свободе, о любви к прекрасному юноше… На заднем плане Нефисса заметила изображение темнокожего мужчины в длинном одеянии, который спокойно смотрел на купальщиц, равнодушный к их завлекающей игре. Это не мог быть султан, фигура которого изображалась непременно в роскошных одеждах, крупным планом, в окружении его нимф. Кого изображал художник, рисуя эту мужскую фигуру?
Нефисса отвернулась от странно тревожащих изображений; сердце ее билось учащенно. Какой он, ее английский лейтенант? Она не имеет об этом ни малейшего представления. Ей хочется, чтобы он был нежным любовником, но он может оказаться таким же неистовым и разнузданным, как иностранцы-любовники некоторых придворных дам Фаизы, чьих рассказов наслушалась Нефисса. А может быть, он равнодушен к любви, как загадочный незнакомец на картине, и хочет удовлетворить только страсть к приключению? Или он грубо повалит ее, насытится и уйдет?
Нефисса услышала пронзительный крик павлина в саду, и ее охватило беспокойство. Уже поздно, неужели она прождет понапрасну? Беспокойство усиливалось – ведь время истекало не только для этой ночи, но и для ее свободы. Скоро она больше не сможет отказывать искателям ее руки, должна будет уступить матери, которая обратится к ней в очередной раз: «Мистер такой-то и такой-то подходит тебе, Нефисса, он почтенный человек. Он будет хорошим мужем тебе и отцом твоим детям…» Она выйдет замуж, ее свободе придет конец, и она никогда не испытает прекрасной запретной любви!..
Вдруг бархатная занавеска колыхнулась, прозвучали шаги по мраморному полу, и он очутился рядом с ней с военной фуражкой в руке и с сияющими в свете лампы золотистыми волосами. У Нефиссы перехватило дыхание.
Он стоял, изумленно оглядывая помещение, его блестящие сапоги отражались в зеркале полированного пола.
– Где мы с вами находимся?
– Это гарем, он построен триста лет назад.
– «Тысяча арабских ночей», – засмеялся он.
– Тысяча и одна, – поправила Нефисса, не веря, что они наконец вместе, наедине. – Четные числа – несчастливые, поэтому Шахерезада рассказала еще одну сказку, – объяснила она, удивляясь, что владеет голосом.
– Боже, как вы прекрасны, – прошептал он.
– Я боялась, что вы не придете… – слабо отозвалась Нефисса.
Он подошел к ней, но не коснулся ее.
– Я пришел бы несмотря ни на что. Ведь сначала я даже не надеялся когда-нибудь встретить вас…
Он говорил задумчиво, вертя в руках фуражку, а сердце Нефиссы рвалось к нему.
– Вас так охраняют. Вы словно одна из этих… – он показал на стенную роспись, – пленниц.
– Моя мать охраняет меня. Она придерживается старых обычаев.
– А если она узнает о нас с вами?
– Это было бы ужасно. У меня была сестра, – я не знаю, что она сделала, – мне было четырнадцать. Но я слышала, как отец кричал на нее, и он выгнал ее на улицу без вещей. С тех пор в доме не произносится даже имя Фатимы.
– А что с ней сталось?
– Не знаю.
– Вам страшно?
– Да.
– Не бойтесь. – Он подошел к ней и коснулся ее руки кончиками пальцев.
– Я уезжаю из Египта завтра, – сказал он. – Мы возвращаемся в Англию.
Нефиссу раздражали мужские взгляды черноглазых арабов-обольстителей – дерзкие, обещающие или завлекающие. Но взгляд англичанина был кротким, как море летом, нежным и грустным, и сердце ее замерло.
– Но что же тогда? – прошептала она. – Мы будем вместе один час?
– Всю ночь. Я должен вернуться утром. Вы хотите быть со мной?
Она подошла к окну и выглянула в темно-синюю, индиговую ночь, испещренную цветением белых роз в саду. Соловей пел сладко и томительно.
– Вы знаете сказку о соловье и розе? – спросила она, не поднимая на него глаз.
Он подошел совсем близко, так что она чувствовала его дыхание на своей шее.
– Нет. Расскажите мне.
– Когда-то, – начала она, чувствуя, что его дыхание опаляет ее словно пламя, – все розы были белыми, потому что они были девственницами. Соловей влюбился в розу. Однажды ночью он пропел ей лучшую из своих песен, сердце ее затрепетало. «Я люблю тебя», – сказал он ей, и она порозовела. Соловей прижался к ней, роза раскрыла свои лепестки, и он взял ее девственность. Но Аллах велел розам сохранять целомудрие, и она покраснела от стыда. Так возникли алые и розовые розы, и до сих пор лепестки розы трепещут, когда она слышит песню соловья. Но теперь она не отдается ему, потому что Бог запретил цветам и птицам любить друг друга.
Положив ей руки на плечи, он поднял ее опущенное лицо.
– А мужчине и женщине Бог разрешил любить друг друга?
Он сжал ее лицо в ладонях и прижался губами к ее рту. От него исходили запретные для нее запахи сигарет и виски, впитываясь в ее губы. Он отстранился от нее, снял ремень, кобуру с пистолетом. Дрожащими пальцами Нефисса расстегнула его мундир. Под ним не было рубашки, и Нефисса увидела широкие плечи и сильную грудь под туго натянутой, упругой светлой кожей. Она погладила крепкие мускулы и коснулась плоского твердого живота, невольно вспоминая мягкое женственное тело своего покойного мужа.
Страстно, чувственно лаская ее плечи, лейтенант стянул с них блузу, расстегнул и сбросил юбку и замер в восхищении:
– Мой Бог, как ты прекрасна! И время остановилось для них..
– Почему британцы выселяют из Палестины арабов и отдают ее евреям? – спросил юноша, на вид какой-то заторможенный, – может быть, от дозы гашиша. – Мы ведь получили эту землю от римлян, а не от евреев! Скажите мне, какая европейская страна отдаст территорию, которая находилась в ее владении четырнадцать веков? Разве индейцы требуют вернуть им Манхэттен? Разве американцы отдали бы им?
Разговор шел на пришвартованной на Ниле яхте Хассана аль-Сабира, где несколько друзей лежали в шезлонгах, покуривая кальян и угощаясь виноградом и оливками, хлебом и сыром с медного подноса. Среди них был и Ибрахим – он и Хассан познакомились в Оксфорде, и дружеское общение помогало им переносить скрытое недружелюбие британцев к людям Востока. По возвращении в Египет их дружба сохранилась. Хассан был ровесник Ибрахима, двадцати девяти лет, из богатой семьи и очень красивый. Он выбрал специальность юриста и уже преуспел в своей профессии.
– Наверное, проблема в том, кто раньше других жил на территории Палестины, – заметил Хассан. – Но зачем спорить об этом? Нас это не касается.
Но молодой человек не унимался:
– Разве мы истребляли евреев во время войны? Мы считаем евреев братьями, они произошли от святого пророка Ибрахима, так же как и мы. Веками мы жили в мире с евреями. А британцы третируют арабов, не допускают нас в Каире в свои клубы, называют «гиппо». Нет, мы должны добиться Египта для египтян, не то с нами поступят, как с арабами в Палестине. А Израиль будет не государством преследуемых евреев, а базой для раздувания европейцами конфликтов на Среднем Востоке.
Хассан вздохнул:
– Не хватит ли говорить о политике? Это утомительно.
Настойчивый молодой человек продолжал гнуть свою линию:
– Нет, британцы никогда не уйдут из Египта добровольно, им нужен наш хлопок и нужен канал. А что они сделали за восемьдесят лет своего протектората? Не провели водопроводов в деревнях, не построили ни школ, ни больниц для бедных. В Египте самая высокая смертность в мире. Из двух новорожденных один умирает, не дожив до пяти лет. А сколько у нас слепых!..
Хассан встал с дивана, поманил Ибрахима, и они вышли вдвоем на палубу. У Хассана был дом в городе, где он жил с женой, матерью, незамужней сестрой и тремя детьми, но он проводил много времени на своей яхте, где принимал друзей и женщин. Сегодня он сожалел, что пригласил своих младших деловых партнеров, которые часу не могли прожить без политических дискуссий. Лучше бы он пригласил «девочек».
– Сожалею, дружище, – сказал он Ибрахиму. – Больше я их не приглашу. Ну, как ты поживаешь? Вид у тебя счастливый.
Ибрахим, улыбаясь, смотрел на город и думал, что Нил течет медленно, как время.
– Да, я счастлив с Элис, – сказал он Хассану.
– Бог тебя благословил, мой друг, – вздохнул Хассан. Друзья были вместе в Монте-Карло, и оба познакомились со златовласой Элис, но влюбилась она в Ибрахима, а Хассан в душе немного завидовал ему. Через минуту он вновь обрел манеру самоуверенного красавца мужчины и с улыбкой обратился к Ибрахиму:
– Да, между прочим, у меня к тебе просьба. Не можешь ли найти местечко для двоюродного брата моего шурина? Желательно в министерстве здравоохранения.
– Я играю в гольф с министром в субботу. Поговорю с ним. Пусть твой родственник позвонит мне через два дня.
Вошел лакей Хассана и обратился к Ибрахиму:
– Вам звонили из дома. У вашей жены начались роды.
– Хвала Аллаху! – радостно воскликнул Ибрахим. – Надеюсь на сына…
Ибрахим осторожно закрыл дверь спальни, где Элис отдыхала после родов, и вошел в комнату, где Амира охраняла колыбель с новорожденным младенцем, а Кетта снова, как недавно на крыше дома, вперилась в разложенные перед ней астрологические таблицы. Ибрахим склонился над колыбелью, исполненный нежности и любви. Она похожа на херувима с картин художников европейского Возрождения, подумал он, на Божьего ангела. Шелковые золотистые волосики на голове, тончайшие, нежнейшие… Он назовет ее Ясминой…
Он с грустью вспомнил, что он не приветствовал с такой же любовью рождение в мир своей дочери Камилии. Он был охвачен таким горем, потеряв свою юную жену-мотылька, что едва взглянул на ребенка. И даже теперь, год спустя, его чувство к Камилии нельзя было сравнить с той любовью, которая сейчас загорелась в нем с рождением крошки Ясмины. Но внезапно радость его померкла, и он мысленно услышал голос своего отца: «Снова ты обманул меня. Шесть лет, как я в могиле, а ты не даешь мне возродиться во внуках!»
– Разреши мне любить этого ребенка! – взмолился Ибрахим, но Али повторял: «Ты только отец дочерей, только и всего, только и всего!»
Амира ласково тронула сына за плечо:
– Твоя дочь родилась под прекрасной желтой звездой Мирах из созвездия Андромеды. Кетта говорит, что это предвещает ей красоту и богатство. – Она замолчала, понимая, какая мысль мучит сына, и прошептала: – Не печалься, сын моего сердца! Мальчик будет на следующий раз… Иншалла…
– Будет ли, мама? – горько отозвался сын, раздавленный чувством вины перед отцом.
– Мы не можем знать, Ибрахим. Сыновей дарует Бог. Все записано в Книге Судеб. Веруй в его милость и сострадание к людям.
Вдруг он вспомнил, что проклял Бога в ночь, когда родилась Камилия.
– Нет, Бог не дарует мне сыновей, ведь я его проклял! Я навлек на себя злосчастье…
– Что ты говоришь? – спросила Кетта, уставившись на него темными непроницаемыми глазами. Хотя Кетта много лет жила в доме Рашидов и присутствовала при рождении Ибрахима, он всегда чувствовал себя неуютно в ее присутствии.
– В ночь, когда умерла мать Камилии, я проклял Бога. Я не понимал, что делаю. Я был в великом горе. – Он не в силах был взглянуть на мать. – И поэтому, наверное, я сам теперь проклят. У меня никогда не будет сына.
– Ты… проклял… Бога? – спросила Амира. Она вспомнила свой сон – в ночь накануне возвращения Ибрахима из Монако – комнаты в пыли и паутине, полные джиннов и иблисов, – неужели это предвестие гибели рода Рашидов?
Был только один способ узнать будущее.
Следуя указаниям Кетты, Амира заварила крепчайший кофе, положила в него много сахару, налила в чашку и велела Ибрахиму выпить. Кетта взяла пустую чашку и стала вглядываться в узоры кофейной гущи.
Прочитав узоры судьбы Ибрахима, она закрыла глаза. Дочери, только дочери… Но вырисовывалось и что-то еще.
