Добрый и кроткий Захария не хотел радоваться смерти мужа Тахьи, но он считал, что Бог выполнил свое обещание. Когда Захария умирал в Синайской пустыне и Бог взял его в рай, Он дал Захарии обещание соединить его с Тахьей и вернул его на землю. Захария будет наконец вместе с Тахьей, он женится на ней до следующего Рамадана.
Хамсин продолжал неистовствовать, люди закрывали лица носовыми платками, ветер нес песок навстречу похоронной процессии, состоявшей, по обычаю, только из мужчин.
Ибрахим по-прежнему пребывал в мучительном раздумье. Почему холера поразила его дом? Оставалось загадкой, почему не заболели Захария и он сам. Непонятно было и то, что холера поразила всех в доме Рашидов, но при этом случаев заболевания не было ни в одном из соседних домов, ни во всем городе.
Хамсин, ветер пустыни, по-прежнему порывами налетал на процессию и бросал в лица песок. Ибрахим посмотрел на идущего рядом с ним Захарию. Все в этом юноше вызывало у мнимого отца раздражение. Он такой немужественный, странный. Омар тоже участвовал в войне с Израилем, доблестно сражался, получил рану. А Захария вернулся с какими-то россказнями о том, как он умер в пустыне и попал в рай.
Вот и кладбище; носильщики опустили гроб в яму, завалили камнем. Ибрахим вспомнил, что, провожая умершего, надо настроить себя на благочестивые мысли. Он стал думать о судьбе вдовы Джамала, Тахьи, которая еще не оправилась от болезни и даже не знает о смерти мужа. Забота о племяннице ляжет на Ибрахима – пять ртов, шестой на подходе. А доходы с хлопковых плантаций сокращаются, цены растут. Как он с этим справится? Надо снова выдать Тахью замуж за состоятельного человека. До следующего Рамадана надо сыграть свадьбу.
Ибрахим взглянул на небо и увидел странное явление, сопутствующее иногда сезону хамсина в Египте – «синее солнце».
Ватага репортеров ожидала в каирском аэропорту прибытия Дахибы, знаменитой танцовщицы Египта. Ходили разные слухи о причинах ее поездки в Ливан, вплоть до тайного аборта, но многие знали, что она ездила добиваться там публикации своей книги, которая в Египте была запрещена.
Не отвечая на вопросы журналистов, Дахиба, улыбаясь и кивая им, прошла к своему мужу, Камилии и маленькой Зейнаб. Она обняла Рауфа, подняла на руки и поцеловала Зейнаб и обратилась к Камилии:
– Ну, что же случилось в семье? Камалия рассказала ей о холере.
– Помогают только медсестра отца и медсестра из министерства здравоохранения. Умма не хочет никакой помощи. И меня не допускает. Хотя сама она тоже больна, но в постели не лежит.
– Мать всегда хотела делать все сама, – заметила Дахиба, и они заторопились к лимузину.
– А где Ибрахим?
– На похоронах Джамала Рашида. А потом он собирался в больницу к Элис. Она в частной клинике – заболела первая, и отец решил ее изолировать. Но потом заболели все, и дом на карантине. Столько народу – ведь вся семья собралась на праздник Шамм эль-Нессим. Ни одной кровати свободной!
– А где больница? – спросила Дахиба. – Поедем туда!
Элис открыла глаза; у постели ее сидел Ибрахим. Она чувствовала себя очень слабой. Ибрахим был в белом халате и прорезиненных медицинских перчатках; он показался ей усталым и даже постаревшим.
– Что со мной было? – тихо спросила она.
– Ничего, родная, теперь уже нет опасности.
– Я давно в больнице?
– Три дня. На шестой день болезнь уже проходит.
– А чем я больна?
– Холерой. Но все будет в порядке. Я назначил тебе курс антибиотика.
– Холера! – вскричала она в ужасе. – А вся семья? Мухаммед? Мой внук жив?
– Наш внук уже поправился, Элис. Все переболели, кроме Захарии, некоторые в слабой форме. Министерство здравоохранения исследует пищу и воду в нашем доме, потому что пока он единственный в Каире поражен холерой.
Он сжал ее руки:
– Аль хамду лилла – благодарение Богу, – что я сразу сделал тебе анализ. Когда холеру захватывают в самом начале, с ней нетрудно справиться.
– Когда мне можно будет вернуться домой?
– Как только ты окрепнешь, – он погладил ее волосы, жалея, что не может ощутить через перчатку их шелковистость.
Когда Элис стало плохо в приемной Ибрахима, он почувствовал, как боится ее потерять. Он поместил ее в дорогую частную клинику, а не в государственную больницу, где няньки не дозовешься, дежурил около нее каждый день. Элис почувствовала его нежность и прижала его руку.
– Смотри, сколько цветов прислали тебе друзья, – сказал он. Элис почувствовала нежность в его голосе, вспомнила встревоженное лицо у ее изголовья, когда она была в полузабытьи. Значит, любовь не умерла или Ибрахим вообще так добр с больными?
– Теперь я оставлю тебя, – сказал он, целуя ее в лоб. – Да хранит тебя Бог.
В приемной он с изумлением увидел Камилию и Дахибу. Ибрахим уставился на сестру с изумлением.
– Что ты глазеешь, как осел, сделай мне инъекцию против холеры, – сказала она, закатывая рукав.
Хамсин окутывал Каир пыльным облаком, почти не были видны минареты, с которых неслись традиционные, неизменные на протяжении тринадцати веков призывы к молитве:
Бог велик!
Бог велик!
Я признаю, что нет Бога, кроме Бога!
Я признаю, что нет Бога, кроме Бога!
Я свидетельствую, что Мухаммед Пророк Его.
Я свидетельствую, что Мухаммед Пророк Его.
Через молитву,
Через молитву
Достигнешь благодати.
Достигнешь благодати.
Бог велик!
Бог велик!
Нет Бога кроме Бога!
Медсестра Ибрахима Худа торопилась вынести подкладное судно; проходя мимо открытой двери спальни Амиры, она увидела старую женщину, распростертую в утренней молитве. Это зрелище не вызвало у девушки благоговейного чувства – точно так же пять раз в день простирались в молитве ее отец и братья, шестеро бездельников, сидящих весь день в кафе, а вечером садящихся за стол дома и поедающих обед, приготовленный Худой после целого дня работы в клинике. То-то они повозятся эту неделю с кастрюлями и сковородками – она целыми сутками работает теперь в доме доктора Ибрахима, и он, наверное, хорошо ей заплатит, а может быть, еще и подарит какую-нибудь красивую вещь. Но работы было много, и она устала. Вот сейчас закапризничал, отказываясь от завтрака, десятилетний Мухаммед. Он требовал, чтобы его кормила бабушка Нефисса, а той было плохо. Некоторые женщины уже почти поправились и могли ухаживать за больными, но Худе приходилось за ними все время наблюдать, чтобы они тщательно дезинфицировали судна, кипятили грязные простыни и так далее. Несоблюдение всех необходимых правил могло привести к распространению холеры за пределы дома Рашидов.
Трудно было сладить с упрямством миссис Амиры: она не позволяла открывать в доме окна, чтобы хамсин не принес в своем дыхании джиннов пустыни. Все-таки Худа была довольна, что согласилась помогать в доме доктора Ибрахима: она давно была в него влюблена и хотела увидеть, как он живет. Оказалось, что его дом – настоящий дворец!
Она поглядела на цветную фотографию красивой женщины над кроватью Мухаммеда. Мальчик похож на свою мать, только смуглый, а глаза синие – видно, что вырастет красавцем. Худа встала, чтобы унести тарелку– Мухаммед решительно отказывался от еды.
– Не будешь есть – не поправишься, – сердито сказала она и потянулась за подносом, но вдруг почувствовала боль в животе, колени ее подогнулись, и она упала с приступом рвоты. Мухаммед закричал, вбежала Амира.
– У тебя была тошнота?
– Нет, – еле выговорила Худа. Рвота без тошноты – признак холеры. Худа тоже заразилась.
Черный лимузин, утративший свой блеск в песчаном вихре хамсина, подъехал к дому на улице Райских Дев; Камилия и Дахиба ворвались в дом, даже не постучав, и увидели в холле Амиру, увязывающую в тюк грязные простыни.
– Святая Зейнаб дома на улице Райских Дев! – прошептала Дахиба и, быстро подойдя к матери, спросила: – Мама, почему вы не разрешаете открывать окна?
– Фатима, дорогая моя… – Амира не могла говорить, но справилась с собой и ответила: – Болезнь приносит ветер. Джинны пустыни проникнут в дом…
– Не джинны, а микробы, можешь увидеть в микроскоп брата.
– Джинны невидимы. Уходи, дочь, а не то заболеешь.
– Ибрахим сделал нам прививки.
– И Худе сделал, а она заболела.
– Иногда не действует, но очень редко. Пойдем, мама, я уложу тебя в постель.
– Нельзя тебе здесь оставаться, – неуверенно сказала Амира.
– Нет уж, мамочка, именно сейчас мне надо снова стать членом семьи. Не бойся, я возьму все в свои руки и справлюсь. Начнем с тебя, – нежно и властно обняв мать за плечи, Дахиба отвела ее в спальню и уложила в постель.
Амира больше не спорила. Откинувшись на подушки, она с облегчением вздохнула и прошептала:
– Благодарю тебя, Боже, что ты вернул мне мое дитя.
Когда Ибрахим приходил домой из клиники, он сразу обходил все спальни, проверяя состояние больных, раздавая таблетки тетрациклина. Хотя он и предупреждал Худу, что прививка дает гарантию только на восемьдесят процентов, он был огорчен, увидев, что болезнь ее не миновала.
Сегодня он прошел и на кухню, где женщины кипятили воду для питья и гладили выстиранные простыни, а Захра, бледная и усталая, готовила ленч для больных. Она уже переболела – у нее был легкий случай, потому что Ибрахим дал ей тетрациклин в первый же день болезни.
Обойдя всю кухню, Ибрахим и здесь не нашел следов «джинни», как сказала бы его мать, – источника болезни. Ибрахим и доктор Кхейр, районный инфекционист, ломали голову над «загадкой дома Рашидов». Почему не заболели Захария, Ибрахим и грудные дети? Это было совершенно непонятно. Но теперь можно было предполагать, что источник инфекции находится вне дома на улице Райских Дев, хотя и неподалеку, – доктор Кхейр зарегистрировал еще шесть случаев холеры в том же районе.
– Захра, – мягко спросил Ибрахим, – вы моете руки с мылом, как я вам сказал?
– Да, хозяин. Сто раз в день! Посмотрите, – она протянула ладони.
Ибрахим заглянул в большую глубокую миску, из которой Захра уже начала раскладывать кушанье на тарелки на подносах, которые разносились в спальни больным.
– Что это за блюдо? – спросил он.
– Это киббех, хозяин. Очень хорошо для больных. Вам тоже это блюдо всегда нравилось.
Ибрахим нахмурился:
– Здесь все вареное?
– Нет, это по новому рецепту, хозяин, мясо не варится. Мне посоветовал сириец, новый продавец мясной лавки. Это сирийский рецепт. Мясо очень свежее, понюхайте.
Ибрахим наклонился над миской и вдохнул запах баранины, лука, перца и пшеничной каши.
– Это замечательное блюдо, хозяин, – с беспокойством сказала Захра. – Прошлый раз я готовила, так все съели, ничего не осталось.
– А когда вы прошлый раз готовили?
– Четыре дня назад, хозяин, когда гости приехали на праздник… Я решила сделать что-нибудь особенное…
– И на следующий день моя жена заболела?
Она молча кивнула. Ибрахим вдруг вспомнил, что в праздничный вечер он не обедал дома – его срочно вызвали к больному. А Захария никогда не ест мяса. Вот и разгадка.
Ибрахим кинулся к телефону. Доктор Кхейр сразу снял трубку.
– Я собирался звонить вам, доктор Рашид. Мы нашли бациллоносителя. Это мясник-сириец, приехал в Каир неделю назад из Дамаска. Проверьте, покупали ли у него мясо для вашей семьи.
Ибрахим побежал на кухню, вырвал миску из рук Захры и вывалил ее содержимое на пол.
– Я тысячу раз говорил вам, что мясо надо варить! Вы могли убить нас всех!
– Простите, хозяин, – Захра отпрянула от Ибрахима, в глазах ее был ужас. – Я хотела… новое блюдо для праздника… Этот мясник…
– Он бациллоноситель, Захра. Из-за этого все у нас заболели.
– Но он же не болен!
– Бациллоноситель не болен, Захра, но он разносчик инфекции. Вы всех нас могли убить, Захра!
Она начала плакать:
– Простите, хозяин. Я ничего плохого не хотела. Он запустил пальцы в волосы, почувствовав себя вдруг слабым и беспомощным.
– А теперь заболела моя медсестра. И моя мать тоже…
– Саида больна?
– Хорошо, что у нее мы захватили болезнь вовремя. В ее возрасте это могло плохо кончиться.
Захра залилась слезами.
Захария встал очень рано. Он знал, что сегодня Ибрахим должен сообщить Тахье о смерти мужа, и боялся за нее. Поэтому он решил опередить отца и сказать ей сам. Спустившись на кухню, чтобы взять завтрак для Тахьи, он застал прислугу в смятении. Печи не были растоплены, Захры на кухне не было. Захария бросился в ее комнатку – и там ее не было. Комната опустела, Захра забрала всю свою одежду и подаренную ей Амирой фотографию семьи Рашидов, висевшую на стене.
ГЛАВА 4
– Как ветер завывает! – сказал Деклин Коннор, глядя в окно. – В студенческом городке никогда не бывает так пусто… – Теплый вечерний ветер шумел среди сосен и ольхи, высаженных вокруг построек медицинского факультета, гнал сухие листья и взметал песок на дорожках. Недавно студенты отмечали День Всех Святых—1 ноябрями в окне анатомички светилась лампочка в глазницах выкрашенного оранжевым лаком черепа – студенческая праздничная шутка.
Джесмайн сидела за пишущей машинкой в кабинете доктора Деклина Коннора. Она смотрела на отражение Коннора в стекле – тридцатилетнего мужчину, с серьезным взглядом, в строгом костюме, по первому впечатлению – сдержанного и спокойного, но, как казалось Джесмайн, как будто излучающего мощный заряд интеллектуальной и духовной энергии. Проработав вместе с Коннором полгода, Джесмайн узнала, насколько он решителен и честолюбив.
– Ну что ж, – сказал он от окна, – приступаем к последней главе?
Слово «последней» резануло слух Джесмайн: это значило, что ее совместной работе с Коннором приходит конец.
– Это блестящая идея, – сказал он, глядя на Джесмайн. – Я думаю, что аналогичную главу надо добавить и к африканскому варианту.
Последняя глава была идеей Джесмайн. Она называлась «Уважая местные обычаи» и предназначалась для медицинских работников-европейцев, не знакомых с жизнью арабов и рискующих оскорбить местных жителей нарушением обычаев. После рекомендаций общего характера, как-то: «Будьте приветливы и дружелюбны», «Не вступайте в конфликт с местным знахарем», следовали советы, связанные с арабской традицией: не следует расспрашивать мужа о жене; нельзя есть левой рукой; нельзя хвалить матери ее детей.
– Да, – сказал доктор Коннор, наклонившись к Джесмайн, так что она почувствовала свежий запах его одеколона, – сколько опасных ошибок могут сделать медики, незнакомые с местными обычаями. Вот у арабов нельзя хвалить детей, а африканец племени кукию смертельно обидится, если вы не погладите по голове его ребенка…
Деклин Коннор положил руку на спинку стула, на котором сидела Джесмайн, она почувствовала ее тепло и подумала:
«А что, если… – Но тут же одернула себя: – Грег, не забывать о Греге… Он – мой муж».
Хотя Грег Ван Керк, за которого она вышла замуж, чтобы избежать депортации, фактически и не был ее мужем.
Как они и опасались, представители Службы иммиграции и натурализации действительно расспрашивали их самих, преподавателей, друзей, семью Рашели. К счастью, агенты ОИН не имели, как сказал Грег, возможности дежурить по ночам в спальнях, и секрет Грега и Джесмайн оставался неразгаданным. Каждую ночь Джесмайн запирала за собой дверь спальни и через некоторое время слышала звук пружин софы, на которой в другой комнате спал Грег. Так прошло полгода после свадьбы Джесмайн с приятным и добрым человеком, в которого она, к сожалению, не могла влюбиться. Она была замужем за Грегом, носила фамилию Ван Керк и была безнадежно влюблена в Деклина Коннора.
Коннор отошел от нее к своему письменному столу, и она, заслонившись рукописью, проводила его взглядом. Она невольно сравнивала двух мужчин – целеустремленного и энергичного Деклина – его энергия заражала Джесмайн – и беспечного Грега, жизненная философия которого напоминала ей арабскую – «бокра» – «завтра все уладится», – и эта беспечность была ей тоже по душе, потому что напоминала родину. Деклин одевался тщательно, Грег – как попало; Деклин был честолюбив и добился успеха, Грег кое-как дописывал диссертацию на тему, предложенную ему научным руководителем. Но оба были добры, умели рассмешить, склонную к меланхолии, Джесмайн, – а она испытывала нежное дружеское чувство к одному и была пылко влюблена в другого. Всё не так!
Она не знала, как относится к ней Деклин. Иногда она думала об этом, но твердила себе, что, даже если она ему чуточку нравится, это не имеет значения. Он женат, его судьба определена. И ее судьба – тоже.
Джесмайн не знала, как будут развиваться ее отношения с Грегом, но свой собственный путь был ей ясен: изучить медицину и служить своими знаниями людям.
Она утвердилась в своем призвании благодаря Деклину Коннору, его энергия и целеустремленность помогли ей ясно осознать свою цель: лечить бедных и невежественных людей, как это делал в Каире ее отец, бывший личный врач короля Фарука.
Джесмайн знала, что Коннор уедет из Калифорнии, как только закончится семестр.
– Мы с женой непоседы, – говорил он ей, – долго на одном месте не сидим. Сейчас мы с ней собираемся в Марокко.
Джесмайн видела жену Коннора – Сибил, доктора иммунологии. Она приходила как-то в его рабочий кабинет с сыном, пятилетним Дэвидом, вихрастым мальчонкой в коротких штанишках с расцарапанными коленками. Он так напомнил Джесмайн оторванного от нее Мухаммеда, что сердце ее сжалось от зависти.
Коннор перелистал последние страницы рукописи – глоссарий арабских терминов – и весело воскликнул:
– Мы закончили! Аль хамду лилла!
Джесмайн, как всегда, улыбнулась его произношению. Коннор знал несколько языков, но фонетикой пренебрегал. Один забавный случай из его жизни, который он рассказал Джесмайн, был связан с латынью:
– В Кении, в христианской миссии, мне довелось принимать какого-то видного представителя Церкви, и вдруг меня предупреждают, что начать торжественный обед я должен молитвой на латыни. Но я ни одной не знал. Тогда, склонив голову, я возгласил: «Levator labii supepioris alaeque nasi» – название на медицинской латыни маленького бокового мускула носа. Все откликнулись «Амен» и приступили к обеду.
Коннор посмотрел на Джесмайн и воскликнул:
– У меня отличная мысль! Завтра мы отправляем рукопись издателю, так отпразднуем это сегодня! Поужинаем в ресторане!
Джесмайн посмотрела нерешительно. Сколько вечеров провели они вместе за полгода, часто допоздна засиживаясь за работой. Но это совсем другое – интимнее, опаснее…
– Вы не должны отказывать мне, – настаивал Коннор. – Вы не ели с самого утра – ведь у вас Рамадан. Тридцатидневный пост – довольно суровое предписание религии. У евреев только однодневный пост – Йом Кипур. Это более разумно.
Она положила руки на колени, чтобы скрыть нервную дрожь.
– Да, пост – от восхода солнца до заката, а дни летом длинные.
– Я помню. Даже мой веселый приятель Хабиб становился в эти дни раздражительным. Я тогда дал себе слово не приезжать в Египет во время Рамадана. Ну, так какой ресторан мы выберем? Назовите самый дорогой!
– А ваша жена пойдет с нами?
– Нет, она сегодня занята.
Джесмайн колебалась. В Египте все ясно: женщина не должна идти куда-нибудь вдвоем с мужчиной-неродственником. Особенно замужняя женщина. Хотя ее брак почти фиктивный. Но оказаться наедине с Коннором не в деловой, а в интимной обстановке опасно… Она может выдать свои чувства.
– Ну, соглашайтесь! А в награду у меня есть для вас сюрприз! – Глаза его загорелись лукавством.
– Сюрприз?
– Ладно, не буду вас томить. – Он выдвинул ящик стола и достал из большого конверта фотокопию макета обложки будущей книги: «Грейс Тревертон. Когда вы станете врачом. Справочник здравоохранения для работы в деревнях Среднего Востока». – А вот задняя сторона обложки. – Под фотографией, изображающей мать с ребенком на фоне деревенских хижин, изумленная Джесмайн увидела мелким шрифтом: «Переведено на арабский язык и дополнено Деклином Коннором и Джесмайн Ван Керк».
– Это не обогатит вас, но все-таки неплохо, что ваше имя станет известно. На книгу уже есть заказы Корпуса мира и французской группы «Врачей через границы».
– Не знаю, что и сказать, – она не поднимала взгляда от обложки.
– Вам и не надо говорить. Это мне надо сказать спасибо Господу Богу за то, что вы ко мне явились. – Он помолчал и, глядя на нее, добавил: – И хорошо, что вы вышли замуж и избавились от депортации.
Джесмайн снова подумала, что Коннор не должен догадаться об отношениях между нею и Грегом – так будет безопаснее.
– Ну, мы поужинаем в городе? Вы согласны? С замирающим сердцем она сказала:
– Да, конечно. Это будет очень приятно.
Они уже собрались выйти, но зазвонил телефон. Джесмайн сняла трубку, это была Рашель.
– Ты можешь к нам сегодня зайти? Джесмайн взглянула на Коннора.
– Но ведь сегодня Иом Кипур, вам не до гостей.
– Бабушка нездорова, Джес. Она уже неделю не встает. Хочет тебя поскорее увидеть.
Джесмайн колебалась.
– Минутку, Рашель. Доктор Коннор, – сказала она, прикрыв микрофон ладонью, – моя знакомая просит меня зайти к ней сейчас, она больна.
– Ну, конечно, идите, пообедаем вместе в другой раз.
– Хорошо, Рашель, я скоро буду у вас. – Джесмайн повесила трубку, испытывая одновременно облегчение и разочарование. Она знала, что другой встречи не будет.
– Подождите минуту, – сказал ей Коннор. – Я хотел сказать вам это сегодня за обедом, но встретимся ли мы еще? – Он стоял перед ней, сунув руки в карманы. Джесмайн почувствовала, что он много раз повторял про себя то, что хотел сказать ей теперь. – Работа вместе с вами дала мне больше, чем я могу высказать. Вы будете прекрасным врачом, Джесмайн, и будете нужны людям. Я хотел бы, чтобы судьба снова свела нас и мы бы работали вместе.
– Благодарю вас, доктор Коннор, может быть, так и случится.
Она повернулась, чтобы уйти, но он удержал ее и взял за руку. Минуту они стояли, глядя друг на друга; октябрьский ветер шумел сухой листвой.
Он нагнул голову, Джесмайн подняла лицо, сердце ее бешено забилось. Но он вдруг отпрянул:
– Простите, Джесмайн. Если бы вы знали…
– Не надо, доктор Коннор. Наверное, наши пути еще пересекутся. На все Божья воля. Ма Салаама.
– Ма Салаама, – отозвался он.
Рашель встретила ее перед домом.
– Не знаю, в чем дело. Может быть, бабушка получила письмо из Египта.
Джесмайн вздрогнула. А если в этом письме отец зовет ее домой? Когда они входили в дом, у Джесмайн забурчало в животе.
– Прошу прощения, – засмеялась она. – У меня пост.
– А, Рамадан. А у нас Йом Кипур. Все ушли в синагогу, только я осталась с бабушкой.
Марьям Мисрахи уже несколько месяцев чувствовала слабость и почти все время проводила в постели.
Джесмайн впервые навестила Марьям в спальне; в комнате старой женщины было много вещей, вывезенных из Египта, некоторые из них были памятны Джесмайн, Но большого портрета на стене она раньше не видела: Марьям и Амира в молодости, волосы завиты щипцами – «горячая завивка» по моде тех лет. Марьям – лукавая и оживленная – сияет улыбкой; юное лицо Амиры невозмутимо, знойные черные глаза завораживают, как взгляд незабываемых актрис двадцатых годов во весь экран завораживал зрителей немого кино. Джесмайн всю жизнь видела бабушку в черном, а на портрете ее стройная фигура была окутана тончайшей белой тканью.
– А знаешь, как ты на нее похожа? – услышала Джесмайн голос Марьям. – Накрыть шарфом твои светлые волосы – и ты вылитая Амира!
Глядя на портрет, Джесмайн впервые поняла, как сильна в ней восточная кровь, – золотистые волосы и голубые глаза матери-англичанки, в остальном же она действительно – двойник Амиры.
Джесмайн села на стул у кровати Марьям. Марьям за несколько месяцев постарела и потускнела, как будто прошли годы. Джесмайн помнила ее моложавой, яркой, рыжеволосой женщиной, которая очень долго не старилась. Теперь волосы ее были белы, как хлопок.
– Что с вами, тетя? – встревоженно спросила Джесмайн. – Что за болезнь?
– Старость, моя девочка. Я принимала при родах тебя, Нефиссу. Амира моего Ицхака. Как давно это было! Мой потерянный мир – улица Райских Дев! – Марьям говорила по-арабски.
– Да, чудесный мир, – прошептала Джесмайн, вспоминая турецкий фонтан в саду, резную металлическую террасу, похожую на золоченый пряник, где Амира, словно королева, принимала своих гостей.
– Ты учишься на медицинском факультете? – спросила Марьям.
– Да, тетя, это занимает все мое время… простите, что редко вас навещаю. – Джесмайн подумала, как хорошо было бы рассказать тете Марьям о докторе Конноре, но ведь она не доверилась даже Рашели.
– Ты станешь хорошим врачом… Ты ведь дочь Ибрахима и внучка Амиры-целительницы… Что нового в твоей семье? Я давно не получала писем от Амиры.
Джесмайн рассказала о том, что все в доме Рашидов переболели холерой, умер Джамал. Куда-то исчезла повариха Захра. Джесмайн не рассказала Марьям, как перепугалась она за Мухаммеда, хотя Элис писала, что у мальчика болезнь была в легкой форме.
– Вы посылали за мной, тетя?
– Да, Ясмина. Я хочу поговорить с тобой, убедить тебя, что нельзя убить свое прошлое. И я недаром вызвала тебя в День искупления. Ты должна примириться со своим отцом, Ясмина. Семья – это все. Это знает Амира, она пишет мне – ну, конечно, пишет под ее диктовку Захария – о каждом из твоих родных и просит сообщать, как ты живешь. Я не знаю, что произошло между тобой и твоим отцом, Ясмина, но ты должна сделать первый шаг к примирению.
– Отец не хочет примирения. Он больше не любит меня.
– Что вы знаете про любовь, молодые? – Марьям положила свою ладонь на руку Джесмайн. – Вот ты вышла замуж за американца, думаешь остаться здесь, в США. Но ты всегда будешь чувствовать себя в чужом краю, как чувствовала себя я. Наша с тобой родина – улица Райских Дев. Там твой маленький сын, ты ему нужна.
– Они не отдадут мне Мухаммеда, – прошептала Джесмайн. – Омар сказал, что я никогда его не увижу. – «Я мертва для моей семьи», – подумала она.
– Сердце матери найдет путь, – возразила Марьям. – Возвращайся в Египет, Ясмина, Бог тебе поможет. – Марьям посмотрела на молодую женщину пристально и грустно, потом отвернулась и стала что-то искать на ночном столике. – Вот что я получила от сестры из Бейрута, – Джесмайн взяла в руки книгу на арабском языке: «Приговор: ты – Женщина» Дахибы Рауф.
– Ты знаешь, что это – твоя тетя Фатима? – спросила Марьям.
Джесмайн кивнула; перелистывая страницы, она дошла до послесловия в форме эссе, подписанного Камилией Рашид, и прочитала: «В вопросах секса мужчина вступает в битву во всеоружии. Его броня – одобрение обществом всех его действий, его оружие – законы. Женщина выходит на поле боя беззащитной и потому обречена на поражение.
Планетой владеют мужчины. Им принадлежат трава, моря и звезды; они владеют историей, то есть прошлым; они владеют женщинами и воздухом, которым мы дышим. Им принадлежит капля семени, которая проникает в глубины женского тела, и ребенок, которого женщина вынашивает. Нам не принадлежит ничего. Солнечный свет, который омывает всех, – тоже не наш».
Джесмайн была поражена. Она недоумевала – как возникли такие мысли у Камилии? Как она, женщина Египта, сумела так свободно выразить эти мысли и идеи? Она продолжала читать: «Мужчина имеет право на ребенка, которого женщина взрастила в своем чреве, питая его своей кровью. Он, для которого сексуальный акт был только кратким мигом наслаждения, может признать этого ребенка своим – или отвергнуть и обречь на гибель или позор».
«Не обо мне ли пишет Камилия, – подумала Ясмина, – и моем злополучном ребенке от Хассана аль-Сабира?» Она вспомнила чернокудрую сестру с глазами цвета меда. Как смело, правдиво она пишет, – как же могла искренняя и прямодушная женщина поступить так низко, предать свою сестру, рассказать ее тайну Нефиссе? Может быть, неизжитая детская любовь Камилии к Хассану и ревность к Ясмине побудили ее к этому предательству?
В книгу был вложен газетный листок с перепечаткой интервью французского журналиста из «Пари Матч» с «восходящей звездой египетского кино».
– Прочитай мне вслух, а? – попросила Марьям. – Я уже плохо вижу, а никто в доме не знает арабского.
Журналист писал, главным образом, о том, как трудно в Египте с такой славой, какую приобрела Камилия, жить без мужа, как одинокая женщина, и сохранить доброе имя. «В Египте все наоборот, – говорила репортеру Камилия. – Если на улице незнакомый мужчина пристает к женщине и она ответит ему «Убирайтесь!»– он сочтет эти слова поощрением, а ее – доступной женщиной и не отстанет от нее. Она должна сделать вид, что не видит и не слышит преследователя, и тогда он поймет, что она порядочная женщина и отступится. Во Франции это было бы странно и грубо – не замечать человека, как будто бы его нет, но в Египте так принято».
– Почему ты не дружна с сестрой? – задумчиво спросила Марьям. – Иметь сестру-подругу – дар Божий.
Глаза старой женщины вперились в лицо Джесмайн, та отвернулась. Признаться в том, что она хотела изгнать из своей памяти, рассказать о предательстве сестры? Нет, она хочет забыть, как будто этого не было. Но ответить надо.
– Камилия выдала мой секрет. Из-за этого мне пришлось уехать из Египта и я лишилась сына. Она предала меня.
– А, секреты, – заметила старая женщина, думая о тайне, на которой построена была ее собственная жизнь: ее сын, отец Рашели, который слушал сейчас в синагоге службу Йом Кипур, называл ее мужа Сулеймана «отцом», а его брата Муссу – «дядей». А отцом его был Мусса. – Она положила на столик тоненькую книжечку и сказала: – Я знаю, что такое секреты. Но слушай меня, Ясмина. Сегодня Йом Кипур, День искупления. И Рамадан – тоже праздник искупления. Прошу тебя в этот день – возвращайся в Египет. Ибрахим будет счастлив, и вы простите друг друга.
