Улица Райских Дев

      – Чего же тут стыдиться?
      – Женщина моих лет, которую называют богиней любви Египта!
      – Многие святые женщины древности были девственницами.
      – Я не святая.
      – Каждый день, что вы были в Европе, был пыткой для меня. Я люблю вас Камилия и хочу жениться на вас. Я не отступлюсь.
      Она вернулась в гостиную, Якуб последовал за ней. Было включено радио, и бархатный голос Фарида аль-Атра лился в теплом ароматном воздухе. Песня о романтической любви, встречах, разлуках… Камилия решительно обернулась к Мансуру:
      – Есть еще одно. Я не могу иметь детей. Я болела в молодости, и в результате…
      – Я не хочу детей, только тебя!
      – Но мы разной веры! – вскрикнула она, вырываясь.
      – Даже у Пророка Мухаммеда была жена-христианка.
      – Якуб, мы не можем пожениться! Ваша семья не согласится, чтобы вы взяли в жены танцовщицу, а моя семья восстанет, потому что вы не мусульманин. А что скажут мои фанатичные поклонники и ваши читатели? И те, и другие назовут нас предателями!
      – Следовать зову своего сердца – разве это можно назвать предательством? – возразил он, нежно привлекая ее к себе. – Клянусь вам, Камилия, я полюбил вас со дня, когда увидел вас на первом вашем представлении, и все эти годы я любил вас. Я страстно желаю вас и не отпущу, моя драгоценная.
      Он поцеловал ее, и она больше не противилась. Она вернула ему поцелуй и прильнула к нему. Они упали на пол и предались любви на драгоценном ковре из дворца короля Фарука. Первый раз они ласкали друг друга жадно, неистово, стремительно, словно им был отпущен слишком краткий срок для любви. Потом они любили друг друга в огромной кровати с оранжевыми атласными простынями. Этот второй раз они ласкали друг друга нежно, бережно, зная, что им суждено прожить вместе много дней.
      Потом они приняли душ, оделись и, придя в себя, поняли, сколько трудностей ждет их впереди. Но они знали, что переживут их вместе. Потом Якуб начал третий раз, но тут раздался стук в дверь, которая мгновенно разлетелась вдребезги, и ворвались люди с винтовками, надели на них наручники и арестовали как нарушителей закона об оскорблении национальных святынь.

ГЛАВА 6

      Услышав призыв к молитве, Джесмайн почувствовала, что ее душу наполнили счастье и покой, и громко рассмеялась от радости. И проснулась от собственного смеха.
      Лежа в постели, она вспомнила свой сон: каирское утро в предрассветной дымке, на крышах Домов щебечут птицы, прохожих на улицах еще нет, но уже мчатся «фиаты» и цокают копытами ослики, запряженные в маленькие повозки. И над городом стоит всепроникающий илистый запах Нила.
      Джесмайн прошла в ванную, совершила молитвенные омовения, встала на колени и начала молитву, простираясь на молитвенном коврике ниц, поднимая голову и твердя слова священного Корана. Окончив молитву, она еще минуту постояла на коленях, слушая гул морского ветра и шум волн неспокойного в сентябре Тихого океана. Ей хотелось оживить в памяти счастливый сон. Нескоро услышит она наяву призыв к молитве каирского муэдзина. Камилия не ответила на письмо, значит, для семьи Джесмайн по-прежнему мертва.
      Джесмайн начала укладывать вещи – через час приедет Рашель, чтобы проводить ее в аэропорт.
      Она аккуратно расправляла и складывала легкие хлопчатобумажные платья, удобные туфли. Сверяясь со справочником Тревертонского фонда, она положила в чемодан средства дезинфекции и небольшой набор лекарств. Сверху она положила фотографию семнадцатилетнего Мухаммеда и фотографию, где Джесмайн и Грег стояли над океаном на пристани Санта-Моника, молодые и полные надежд. Была упакована книга «Приговор: ты – Женщина» и справочник «Когда вы станете врачом», в который Джесмайн вложила вырезку из лос-анджелесской газеты с заметкой о манифестации в зоне ядерных испытаний, где была фотография Деклина Коннора в сопровождении полицейского.
      Она как раз запирала чемодан, когда в дверь постучала Рашель.
      – Ты готова? – спросила она.
      – Только надену шляпу и возьму сумку, – отозвалась Джесмайн.
      Рашель прошла за ней в спальню.
      – А это все куда? – спросила она, глядя на сваленные в кучу простыни, одеяла, полотенца и ящики с кастрюлями и сковородками.
      – Отдаю Армии спасения, придет женщина и заберет. Мне это больше не понадобится.
      Рашель взглянула на чемодан и небольшую сумку и удивилась, в какое малое пространство вместилась жизнь тридцатипятилетней женщины. Квартира Рашели и ее мужа Морта была так набита мебелью и всевозможной утварью и безделушками, что они подумывали снять квартиру большей площади.
      – Ливан! – пробормотала она, покачивая головой. – Ради всех богов, объясни, почему ты выбрала Ливан и эти лагеря беженцев?
      – Потому что палестинские беженцы – жертвы, а я знаю, каково быть жертвой. В Египте, если кто-то выброшен из семьи, это все равно что смертный приговор. Особенно если это женщина. Среди палестинских беженцев труднее всего приходится женщинам с детьми, и я хочу помогать им. Помощь оказывает не только организация Тревертонского фонда, но и специальная секция ООН, средств достаточно, и добровольцев тоже. Не беспокойся, я справлюсь не хуже других.
      Она положила в дорожную сумочку еще одну фотографию.
      – Дай мне посмотреть, – сказала Рашель. На фотографии были сняты пятеро смеющихся детишек в саду. – Светловолосая – это ты, – сказала Рашель, – а остальные?
      Джесмайн показала на старшего мальчика:
      – Это мой двоюродный брат Омар, потом меня выдали за него замуж. Тахья, моя двоюродная сестра. Ее хотели выдать замуж за моего родного брата Закки, но потом выдали за другого. А вот Камилия… – Темноволосая девочка на фотографии обнимала Джесмайн.
      – Младший мальчик – твой родной брат?
      – Да, Захария, Закки. Мы с ним были очень близки. Он прозвал меня Мишмиш, потому что я очень любила засахаренные абрикосы.
      – Он недавно пропал, кажется, ты говорила мне что-то об этом.
      – Да, он ушел из дома, чтобы разыскать нашу кухарку Захру, так мне умма писала. И пропал, ничего о нем не известно.
      Джесмайн положила фотографию в сумочку, а сверху– Коран, который лежал на тумбочке у кровати.
      – Ты теперь полагаешься на Аллаха? – удивленно спросила Рашель.
      – Он моя опора.
      – Джесмайн, в тебе борются две души. Ты должна примириться со своим прошлым, ведь ты же не в силах отказаться от него. Ты носишь в себе гнев и терзаешься. Наладь отношения со своими родными, прежде чем вступишь в битву Героических медиков мира.
      – Ты гинеколог, Рашель, а пытаешься быть психиатром. С прошлым я покончила. Камилия не ответила мне на письмо.
      – Напиши ей снова.
      – Какие бы ни были причины ее молчания и молчания всей моей семьи – целых четырнадцать лет, – теперь это ничего не значит для меня. Я выбрала свой путь и вступлю на него. Работа даст мне удовлетворение и душевный покой, а прошлое я похороню окончательно.
      – Но все-таки, как ты решилась отправиться в Ливан? Ведь идет война, там стреляют!
      Джесмайн улыбнулась:
      – Как странно, Рашель, ведь если бы не выкидыш, у меня сейчас был бы четырехмесячный беби и мы с тобой толковали бы не о ружейных выстрелах, а о пеленках!
      – Скажи, Грег в самом деле не хотел ребенка? Ведь он славный парень.
      – Славный, это да. Но ты бы видела, какой ужас заметался в его глазах, когда он узнал, что я беременна.
      – Ну что ж, – сказала Рашель, подняв чемодан, который оказался удивительно легким, – найдешь другого.
      «Давно нашла, – подумала Джесмайн, – но никогда не получу его. Деклин Коннор сейчас в Ираке, лечит курдов… с ним его жена Сибил».
      – Спасибо за все, Рашель, – сказала она, глядя на подругу, которая помогала ей адаптироваться в Америке, скрашивала одиночество, утешала в тяжелое время после выкидыша, собирала в дорогу.
      – Знаешь что? – сказала Рашель. – Я сейчас, кажется, зареву.
      – Лучше не надо, а то я опоздаю на самолет.
      Они обнялись.
      – Не забывай меня, Джесмайн, пиши, если будет что неладно, мы с Мортом все сделаем. Ливан! Господи Боже!

ГЛАВА 7

      Ибрахим, задыхаясь, вбежал в гостиную.
      – Я их нашел! Нашел сестру и дочь! – вскричал он.
      – Хвала Богу милосердному! – отозвалась Амира, и все Рашиды, собравшиеся в гостиной, сидящие на всех диванах и даже на полу, радостно вздохнули: – Йа, Алла! Йа, Алла!
      Ибрахим бросился в кресло и вытер мокрый лоб – сентябрьская жара накалила Каир. Ибрахим был обессилен розысками Дахибы и Камилии. Прошедшие три недели воскресили в его памяти кошмары его собственного ареста и тюремного заключения тридцать лет назад.
      Узнав об аресте Дахибы и Камилии, в Каир ринулись родственники из Ассана и Порт-Саида; дом был переполнен, очаги в кухне горели день и ночь. И каирская родня, и приезжие, используя знакомства и родственные отношения, пытались чем-нибудь помочь. Влиятельные подруги Амиры, муж подруги Сакинны – влиятельный чиновник, тесть Фадиллы – судья пока что не могли даже разузнать, где Дахиба и Камилия находятся в заключении. Платили бакшиш, блуждали в лабиринтах бюрократии, проводили долгие часы в приемных, выслушивали успокоительные ответы: «Бакра. Завтра», и никаких результатов.
      Басима протянула Ибрахиму стакан холодного лимонада, и он сказал:
      – Один из моих пациентов, мистер Ахмед Камал, видный чиновник министерства юстиции, представил меня своему деверю, брат жены которого работает в Главном тюремном управлении. – Ибрахим отпил глоток лимонада. – И тот узнал, что Дахиба и Камилия находятся в женской тюрьме Эль-Канатир.
      – Аллах, – вскричала Амира. Все знали это огромное желтое строение на окраине Каира, как будто мрачно насмехающееся над окрестными цветущими садами и зелеными полями. Там творились ужасные дела.
      Амира тоже слышала, что женщин годами держали в этой тюрьме без суда и приговора как «политических заключенных». Это же угрожало Камилии и Дахибе.
      Надо было немедленно организовать усилия всей семьи, решила Амира. Женщины должны заложить свои драгоценности– придется всюду давать бакшиш. Они будут собирать продукты и белье для передач в тюрьму. Получив известие, что ее дочь и внучка находятся в этом ужасном месте, Амира не упала духом, а собрала все силы и проявила неистовую энергию. Ее приказы приводили в движение всю рать Рашидов. Когда она собрала своих племянников и двоюродных братьев, которые должны были писать протест президенту Саадату, Ибрахим отвел ее в сторону и сказал:
      – Мать, я должен сказать тебе кое-что. Ты не знаешь… ведь Камилия при аресте была с мужчиной…
      Нарисованные брови Амиры взлетели:
      – С каким мужчиной?
      – Издателем газеты. Небольшое радикальное издание. Он печатал статьи Дахибы и Камилии.
      – Статьи? Какие статьи?
      – Эссе, стихи. Так что причины для ареста были – к этим статьям можно применить новый закон об оскорблении национальных святынь.
      – Камилия была арестована в офисе этого человека?
      – Нет, – Ибрахим прикусил губу, – в своей квартире. После полуночи. Она была вдвоем с ним.
      – Мы обсудим это позже. Больше никому не говори! – твердо сказала Амира.
      В эту минуту вбежал Омар:
      – Хвала и благословение Богу! Не бойтесь, умма, мы все сделаем. – Сорокалетний Омар, привыкший громко распоряжаться на нефтяных промыслах, где он работал, наполнил громовым голосом всю гостиную. – Где этот раззява, мой сын? Когда он нужен, так его и нет. Я пойду с ним в офис Шамира Шукри, известного законника…
      Появился восемнадцатилетний Мухаммед в белой галабее и белой прилегающей шапочке – одежде членов «Мусульманского братства». Эта организация только что была запрещена президентом Саадатом.
      – Ты с ума сошел? – загремел Омар, ударяя сына кулаком в грудь. – Хочешь, чтобы нас всех арестовали? Что ты за дурак, или твоя мать спала, когда ты был зачат? Сейчас же сними эти нечестивые одежды!
      Мухаммед без единого слова протеста пошел переодеваться. Никто из родных не вступился за него, – отец должен показать свою власть сыну, иначе как он добьется уважения? Ибрахим помнил, что его отец Али часто давал ему пощечины и ругал последними словами.
      Когда все разъехались: Омар и Мухаммед – к адвокату Шукри, другие – в министерство юстиции и тюремное управление, остальные – в тюрьму Эль-Канатир, – Амира позвала Ибрахима в маленькую гостиную и сказала ему:
      – Достань мне эти писания, за которые арестовали Камилию и Дахибу. И раздобудь сведения о человеке, с которым арестовали Камилию. Подумай, что можно сделать, чтобы никто не узнал об обстоятельствах ее ареста.
      Камилию и Дахибу поместили в камеру, где, кроме них, находились еще шесть женщин, – а камера была рассчитана на четверых. Кроме них, в камере не было политзаключенных; женщины, брошенные мужьями, оставшись без средств к существованию, попадали в тюрьму за воровство или проституцию. Одна из них, восемнадцатилетняя Рухья, была присуждена к смертной казни за убийство любовника, но по ходатайству психиатра президент заменил смертную казнь пожизненным заключением.
      Дахиба и Хаким были арестованы в ночь массовых политических арестов; к счастью, они успели отправить Зейнаб в сопровождении Радвана на улицу Райских Дев. Дахиба последний раз видела мужа в полицейском участке, где у них обоих взяли отпечатки пальцев и потом разлучили. Дахибу привезли в тюрьму Эль-Канатир, заставили раздеться и выдали грубое дерюжное платье и тощее одеяло. Потом ее поместили в переполненную камеру и двадцать дней она не получала ни записки, ни передачи, не имела возможности поговорить с адвокатом или с кем-нибудь из тюремного начальства.
      Камилия, которая была арестована позже Дахибы, благодаря счастливой случайности попала в ту же камеру. Ее тоже разлучили в полицейском участке с ее спутником, и она беспокоилась о судьбе Якуба Мансура – бросили ли его в тюрьму без суда, как ее и Дахибу, или, может быть, судили по новым суровым законам, согласно которым могли приговорить даже к пожизненному заключению. Вместе с Дахибой она переживала за дядю Хакима – как немолодой уже, некрепкого здоровья человек перенесет тюремное заключение? Женщины подбадривали и утешали друг друга и надеялись, что семья разыскивает их и сможет помочь.
      Но проходили дни, а положение не изменялось. В камере теперь была еще одна политзаключенная – она находилась в тюрьме уже целый год, без предъявленного обвинения, и ей до сих пор не удалось установить связь с волей.
      Камилия и Дахиба не имели в камере никаких привилегий. Рухья удивлялась этому: ведь они настоящие госпожи, не то что мы, говорила она. Но злобная надзирательница считала, что привилегии можно получать только за деньги, а у обеих женщин отобрали сумочки и драгоценности после ареста, и даже платья из мешковины были точно такие, как на воровках и проститутках. Камилия, как ни странно это было в ее положении, жалела, что лишилась белой галабеи с воротником и рукавами, вышитыми золотом, – ей так хотелось сохранить ее в память первой ночи любви в своей жизни!
      Темными сентябрьскими ночами, когда выключали свет, а тоска и страх гнали сон, женщины рассказывали друг другу свои истории.
      Камилия и Дахиба узнали, как живут деклассированные женщины Каира, как суров к ним закон, который всегда обрекает на смертную казнь женщину, убившую мужчину, – даже если это была самозащита, – и может оправдать мужчину, убившего женщину, поскольку он защищал свою честь.
      Закон преследует проститутку, но не наказывает сутенера. Закон не осуждает мужчину, бросающего на произвол судьбы жену и детей, но карает покинутую им женщину, вынужденную воровать, чтобы прокормить детей. Закон строг к жене, оставляющей мужа, но снисходителен к мужу, который может без предупреждения оставить жену.
      Девочки с девяти лет и мальчики с семи полностью принадлежат отцу; разведясь с женой, он может оставить детей у себя и навсегда запретить матери видеться с ними.
      Закон разрешает мужу избивать жену и применять другие средства подчинения женщины.
      Из шести соседок Камилии и Дахибы по камере пятеро были неграмотны; ни одна не слышала о феминизме и не могла понять, почему оказались в тюрьме две знаменитые киноартистки.
      «Мужчины надменно утверждают свое превосходство над нами, – читал Ибрахим, – их самоуверенность проистекает из их невежества, по невежеству они ведут себя как дикари, как дети, которые, рассердившись, колотят кого попало, кто подвернется под руку и не может дать сдачи. Так и мужчины. Вот пример: муж бьет жену, потому что она рожает ему только девочек, а ему нужны сыновья. По невежеству он не знает, что пол ребенка заложен не в яйцеклетке женщины, а в сперме мужчины; следовательно, в том, что не рождаются мальчики, виноват мужчина. Но разве он признает свою вину? Он обрушивается на невинную жертву – свою жену».
      Ибрахим положил газету. Амира вздохнула и сказала удивленно:
      – Моя внучка смелая женщина. Ведь это все – правда. Почему же я раньше этого не знала?
      Они сидели вдвоем в решетчатой беседке – все остальные Рашиды уехали в тюрьму или к судебным чиновникам добиваться освобождения Камилии и Дахибы. Высокие зеленые деревья, которые уже были старыми, когда Амира вошла в этот дом шестьдесят пять лет назад, дарили прохладу и тень, из сада лился сладкий аромат цветов.
      – Мама, – сказал Ибрахим, садясь рядом с ней на скамейку, – моя дочь принадлежит к новому поколению женщин. Я их не понимаю, но слышу, что они обрели свой голос.
      – Сын мой, почему ты боялся рассказать мне о ее статьях? Я – из поколения бессловесных женщин, меня считали вещью, и я горжусь смелостью моей дочери и внучки. Узнал ты о том человеке, которого арестовали вместе с Камилией?
      – Нет еще, мама.
      – Найди его. Надо узнать, что с ним.
      Дахибу и Камилию пробудило от дневного сна в жаркое время сиесты звяканье ключей в коридоре и звук шагов у дверей камеры. Обитательницы камеры встревоженно зашевелились: когда камеру открывали не в положенный час еды или прогулки, это сулило недоброе. Одну из заключенных могли увести неизвестно куда, и она исчезала бесследно. Дверь открылась, и надзирательница в форменной одежде, грузная женщина, похожая на пожилую крестьянку, выкрикнула, обращаясь к Камилии и Дахибе:
      – Вы две! На выход!
      Дахиба взяла Камилию за руку, они вышли из камеры и пошли вслед за надзирательницей в конец коридора, где она открыла ключом дверь и ввела их в камеру на четверых человек, где стояли только две опрятно постеленные кровати, столик и стулья.
      – Теперь вы будете здесь, – сказала надзирательница.
      – Камилия, наша семья нашла нас! – воскликнула Дахиба. Через пять минут в камеру внесли корзины с провизией и бельем; там были еще письменные принадлежности, бумага и Коран. В Коран было вложено письмо от Ибрахима и конверт, наполненный банкнотами в десять и пятьдесят пиастров. Дахиба вынула из корзины с едой большую плоскую лепешку, кусок сыра, жареного цыпленка и немного фруктов и, сунув надзирательнице бумажку в пятьдесят пиастров, попросила ее:
      – Отнесите, пожалуйста, корзину в нашу прежнюю камеру – пусть наши соседки все это съедят. И передайте нашей семье, что мы здоровы.
      Потом они читали письмо Ибрахима, который сообщал, что Хаким в тюрьме чувствует себя хорошо и что адвокат Шукри хлопочет о его освобождении.
      О Якубе Мансуре известий не было.
      Все родные дежурили у тюрьмы, каждый день просиживая у ворот до захода солнца, но Камилию и Дахибу не выпускали, и не было надежды даже на свидания. Ибрахиму и Амире каким-то чудом удалось добиться встречи с представителем тюремной администрации, но дело ограничилось вежливой беседой и любезными извинениями:
      – Свидания с политическими заключенными запрещены.
      Записки от Камилии и Дахибы и для них передавались, также каждый день передавалась свежая еда, – это стоило немалых денег – надо было вручать бакшиш десяткам людей.
      Ибрахим и Омар продолжали хлопоты, обходя правительственные офисы, встречаясь с влиятельными людьми в кофейнях и у них дома. Затруднение состояло в том, что Камилия и Дахиба были не уголовными, а политическими заключенными, а в таком случае ходатайства были небезопасны. Один адвокат, хлопотавший за политзаключенного, сам попал в тюрьму. Так что знакомые, которые могли бы помочь, стесняясь отказать Ибрахиму, говорили ему: «Бокра – завтра увидим», «Ма'алеша – все уладится» или фаталистически возглашали: «Иншалла – Все в Божьей воле».
      Даже Набиль эль-Фахед, богатый антиквар с влиятельными знакомствами, предпочел скрыться из виду.
      Амира призвала женщин к молитве. Расстелив молитвенные коврики на мостовой перед стенами тюрьмы, двадцать шесть женщин рода Рашидов, встав на колени, простирались ниц и повторяли слова Корана. Двадцать шесть женщин в возрасте от двенадцати до восьмидесяти лет, одетые в исламскую одежду, мелаи, платья или юбки с блузами, одна – старшая дочь Омара от Налы – в джинсах. Окончив молитву, они раскрыли зонтики – защита от жестокого солнца октября – и вернулись в машины, припаркованные у тюремной стоянки, к рукоделию или книгам, – так семья Рашидов проводила целые дни. Амира сидела в привезенном для нее складном кресле, когда к тюрьме подъехал Ибрахим. Выйдя из машины, он подошел к матери:
      – Мать, я только что узнал, где находится Якуб Мансур, – сказал он тихим голосом, чтобы остальные не могли услышать. – Это старая тюрьма за пределами города, та, где меня держали в 1952-м.
      Амира встала и подала руку сыну.
      – Поедем к нему, – сказала она.
      Камилия заболела. Она лежала на кровати, выдерживая приступы неукротимой рвоты. Обе женщины с ужасом думали о холере.
      – Но почему заболела я одна? Так при холере не бывает.
      – Ты могла съесть что-то, чего не ела я, – возразила Дахиба.
      – Но ведь нам посылают свежую еду!
      – А у надзирательницы грязные руки. Или ты съела что-то слишком острое.
      Настроение было безотрадное. Камилия снова согнулась в приступе рвоты.
      – Придется позвать врача, – в отчаянии воскликнула Дахиба и застучала в окошечко, вызывая надзирательницу. Та теперь являлась к богатым арестанткам незамедлительно, рассчитывая на хороший бакшиш. Узнав, в чем дело, она покачала головой и сказала:
      – Доктор важный человек, он не ходит по камерам. Но я могу отвести ее к больницу.
      Она взяла Камилию за руку и вывела за дверь, оттолкнув Дахибу:
      – А вам нельзя.
      «В особых случаях» начальник мужской тюрьмы на улице Исмаилия иногда разрешал свидания политическим заключенным, и за весьма щедрую мзду он разрешил Ибрахиму и Амире свидание с Якубом Мансуром.
      Амира сказала сыну, что хочет увидеться с этим человеком наедине, и Ибрахим остался в кабинете администратора. Амира вошла в другую комнату, где были столы и стулья и арабские надписи на стенах, которые она не могла прочитать.
      Ввели бледного человека в рваной одежде, сильно прихрамывающего. У Амиры замерло сердце. Возлюбленный ее любимой внучки!
      Лицо Мансура было покрыто ссадинами, некоторые уже загноились. Когда он заговорил, она увидела, что у него выбиты два зуба.
      – Саида Амира, – сказал он хриплым голосом, – благословение Божье да сопутствует вам. Ваш приход – большая честь для меня.
      – Вы знаете меня? – спросила она.
      – Да, я знаю вас, саида. Камилия говорила мне о вас. И она похожа на вас – такой же властный, прямой взгляд. – Он понял, что смотрит на нее прищурившись, и извинился: – Простите меня за неучтивость, саида. Они разбили мои очки.
      – Как ужасно они с вами обошлись!
      – Простите меня, а как Камилия? Что вы знаете о ней? Освободят ее?
      – Моя внучка – в тюрьме Эль-Канатир. Мы добиваемся ее освобождения.
      – Как они с ней обращаются?
      – Она пишет, что хорошо.
      В голосе Якуба Мансура Амира услышала искреннее беспокойство за Камилию, его мягкие манеры и душевное спокойствие импонировали ей, в глазах этого человека, подвергшегося пыткам, светилась доброта. Она увидела воспаленный кружок на его запястье… наверное, прижигали зажженной сигаретой – Амира слышала о таких пытках. Вокруг багрового пятна виднелись следы татуировки.
      – Ваша внучка – смелая и умная женщина, саида, – сказал Якуб Мансур. – Она хочет уничтожить несправедливость, царящую в мире. Она не могла молчать, хотя знала, что подвергает себя опасности. Я люблю вашу внучку, саида. Мы с Камилией хотим пожениться. Как только…
      – Вы хотите предложить моей внучке жизнь, полную опасностей, постоянного страха, беспокойства? К тому же вы ведь – христианин, мистер Мансур, а моя внучка – мусульманка.
      – Я знаю, что ваш сын женился на христианке.
      – Да, это так.
      Он поднял голову и посмотрел на нее грустными, близорукими глазами.
      – Ваш Пророк Мухаммед, саида, говорит об Иисусе Христе в Коране. Он рассказывает о непорочном зачатии Девы Марии, Богоматери. Если вы верите своей Священной книге, Корану, то вы должна знать, что Мухаммед верил в пришествие Мессии – Христа.
      Она помолчала, прислушиваясь к звукам, наполняющим тюрьму, – звон ключей, шаги, отдаленный крик. Потом Амира посмотрела в глаза Мансура и сказала:
      – Вы правы, мистер Мансур.
      Взволнованная Дахиба мерила шагами маленькую камеру– Камилия еще не вернулась.
      За дверью раздался звон ключей, и вошла надзирательница, но не та, что повела в больницу Камилию, а другая.
      – Что с моей племянницей? – нетерпеливо воскликнула Дахиба.
      – Собирайте вещи, – флегматично ответила женщина в форменной одежде.
      – Куда меня переводят?
      – Никуда не переводят. Вас освобождают.
      – Как? Я арестована по приказу президента Саадата! Женщина воззрилась на нее удивленно.
      – Да вы ничего не знаете! Президент Саадат убит пять дней назад. Вас освобождают по приказу президента Мубарака. Он объявил амнистию всем политическим заключенным.
      Дахиба поспешно собрала вещи – ведь настроения президентов быстро меняются – и столкнулась в дверях с Камилией.
      – Тебя отпустили из больницы? Слава Аллаху. Что сказал доктор?
      Камилия уставилась на узел в руках Дахибы.
      – Зачем это, тетя?
      – Нас выпускают! Идем скорее, а то еще окажется, что это ошибка!
      Вся семья ждала у ворот тюрьмы. Апофеоз трехнедельного ежедневного ожидания разрешился восторженными криками, слезами и объятиями.
      – Хаким! – вскричала Дахиба с радостными слезами на глазах.
      Амира обняла Камилию, шепча: «Хвала милосердному Аллаху». Потом к матери кинулась Зейнаб, но Дахиба остановила ее:
      – Постой! Не подходи пока к маме! Она больна, ее сначала надо показать доктору!
      – Нет, я здорова! – восторженно воскликнула Камилия. – Я беременна! Умма, врачи ошиблись – у меня будет ребенок!
      Толпа женщин оцепенела, все глаза устремились на Амиру. Она подошла к Камилии, обняла ее и прошептала:
      – Да будет воля Бога, внучка моего сердца! Он каждому назначает судьбу, да будет так!
      – Умма, ты знаешь, Якуб Мансур…
      К тюрьме подъехала машина Ибрахима, и вслед за ним из машины вышел похудевший, с отросшей бородой Якуб Мансур, и Камилия кинулась к нему, смеясь и плача:
      – Ты здесь! Какое счастье!
      – Если бы твой отец не вызволил меня из тюрьмы, я бы погиб…
      – Мы поженимся, умма! Мы поженимся! – закричала Камилия.
      Все начали поздравлять ее и Мансура, а Амира, снова нежно обняв Камилию, думала о второй своей внучке Ясмине и желала ей тоже обрести счастье и любовь.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
1988

ГЛАВА 1

      Новенькая «тойота лендкрузер» лихо катила по пыльной улице, тянущейся вдоль канала, распугивая коз и кур и поднимая облако красной пыли. Женщины, отполоскавшие белье, с мокрыми узлами на головах оборачивались на знакомую машину с блестящей дощечкой организации Тревертонского фонда на дверце. «Да он может разбить машину доктора», – думали они, глядя на беспечную улыбку ливийца Насра, сидевшего за рулем «тойоты».
      Доктор Деклин Коннор, принимавший больных на веранде небольшого помещения клиники, услышав шум подъезжавшей машины, поднял голову – он как раз кончил бинтовать ногу больного. «Тойота», взревев, остановилась около них, и осыпанный пылью из-под ее колес феллах воскликнул:
      – Бог велик! Этот парень, видно, торопится попасть в рай! Отчаянный у вас помощник, уважаемый доктор!
      – Самолет сейчас прибудет, саид! – прокричал из машины Наср. Черное, потное лицо его блестело на солнце.
      – Тогда давай скорее на взлетную полосу, Наср! Чтобы никто не притронулся к грузу!
      Наср нажал на стартер, и «тойота» понеслась по пыльной дороге.
      – Ну, все в порядке, Мухаммед, – сказал Коннор больному. – Не занеси грязь под повязку. – Он зашел в дом надеть шляпу, которая висела на гвоздике у календаря, и машинально взглянул на крестик, отмечавший дату его отъезда. Ровно через три месяца он навсегда распрощается с Египтом – и с медициной тоже.
      Обойдя дом, он подошел к другому «лендкрузеру» и сел в машину. Феллах, который прихромал вслед за ним, закричал с широкой улыбкой:
      – Вы ждете сегодня нового помощника, доктор? Наверное, прилетит медсестра, красивая и толстая.
      Коннор засмеялся и покачал головой:
      – Нет, хватит с меня медсестер. Слишком они соблазнительны, эти красотки. Я жду помощника-доктора. Свою замену. Он будет здесь работать, когда я уеду.
      Джесмайн чувствовала слабость и тошноту после болтанки в самолете, а может быть, это снова был приступ малярии. Врач предупредил ее, что она слишком рано отправляется в путешествие. Но она не хотела упустить случая. Встретиться с доктором Коннором, работать с ним – это давно была ее тайная мечта, с тех самых пор, когда она начала работать при медицинской организации Тревертонского фонда. И вот такой случай выпал – Кон-нору срочно был нужен помощник, и Джесмайн прилетела в Верхний Египет, нарушив данное самой себе обещание– никогда не возвращаться в свою страну.
      Так странно было лететь в современном самолете над зелеными полями, где буйволы, с надетыми им заслонками на глазах – чтобы избежать головокружения, – вертели вечные водяные колеса. Над этой древней и вечной страной, над деревенскими домиками, крошечными куполами и минаретами мечетей надо лететь на сказочном ковре-самолете…