Та дважды утвердительно кивнула, и Джесмайн, выписывая ей направление к районному врачу, сказала:
      – У вас болезнь крови. В районной больнице вам дадут лекарство, и вы поправитесь.
      Случай был ясным – инфекция гнездилась в грязных водоемах деревни, и если бы лекарство у Джесмайн не кончилось, она немедленно сделала бы инъекцию. Старая крестьянка кивнула и взяла бумажку, но Джесмайн знала, что она может, вернувшись домой, сварить ее с чайными листьями и выпить для целительного эффекта.
      – Саида! – сказала ум Тевфик, отняв от груди ребенка. – Дайте мне лекарство для моей сестры. Она три месяца замужем и не беременеет. Он может взять вторую жену.
      Женщины кругом сочувственно закивали – лучше всего забеременеть в первый же месяц после свадьбы, тогда брак складывается удачно.
      – Пусть сестра покажется врачу, – сказала Джесмайн, – он найдет причину.
      – Причину она сама знает – в нее вошел злой дух. Дайте лекарство, чтобы изгнать его. Вскоре после свадьбы, – рассказывала ум Тевфик, – сестра шла через поле, перед ней пролетели два ворона. Они сели на акацию и глядели на сестру, когда она проходила мимо них. Вот тогда в нее и вошел джинни, поэтому она и не беременеет.
      Глядя в упрямое лицо женщины с жестко очерченным ртом, Джесмайн кивнула и сказала:
      – Да, ум Тевфик, твоя сестра права. Скажи ей – пусть носит под одеждой на животе два черных птичьих перышка. Через неделю пусть вынет их и прочитает первую суру Корана, потом пусть носит еще семь дней. Через несколько недель джинн выйдет из нее.
      Уже не в первый раз Джесмайн применяла магию как средство излечения. С каждым днем, с каждым золотым восходом и алым закатом солнца она чувствовала, что ею все сильней овладевают чары Египта, его древней мистической культуры, которую Джесмайн впитала от Амиры. Теперь в завываниях ветра ей слышались голоса джиннов; принимая роды, Джесмайн произносила над новорожденным древнее заклинание против дурного глаза. Она поняла силу древних тайн, видела, что древние поверья помогают иногда там, где бессильны антибиотики.
      – Э-э, посмотрите-ка, как на вас поглядывает саид! – воскликнула вдруг ум Джамал, и все женщины украдкой посмотрели на Деклина, сидящего на другой стороне площади. – Да ведь он в вас влюбился, – пусть со мной муж разведется, если это не так!
      Женский смех разнесся над площадью, как всплеск крыльев вспорхнувший птичьей стаи. Молодые женщины радостно наслаждались возможностью пообщаться, зная, что скоро вернутся к строгому домашнему затворничеству.
      – Сегодня праздник Пророка, – сказала ум Джамал. – Хотите, я приворожу к вам доктора, саида?
      – Да нет, – возразила Джесмайн, – доктор Коннор скоро уедет.
      – А вы сделайте так, чтобы он остался, саида. Непременно сделайте! Мужчины думают, что они поступают по своей воле, а на деле, сами того не зная, они поступают так, как хотим мы.
      Молодые женщины, еще только начинающие осознавать свою скрытую власть, радостно хихикнули.
      – Докторше надо выйти замуж за саида и родить ему детей, – решительно сказала ум Тевфик, и старые женщины в черном одобрительно закивали.
      – Я уже стара рожать детей, – сказала Ясмина, укладывая стетоскоп в свою медицинскую сумку. – Мне скоро сорок два года.
      Ум Джамал, женщина с внушительной фигурой, бабушка двадцати двух внуков, бросив на Джесмайн игривый взгляд, запротестовала:
      – Будут еще у вас детишки, саида. Когда я родила последнего, мне под пятьдесят было. Я подарила мужу девятнадцать детей, все они живы и здоровы, – сказала она с удовлетворенным вздохом. – Вот он за всю жизнь и не взглянул на другую женщину!
      Джесмайн улыбнулась, но в глубине ее души проснулась боль, которую она испытывала всякий раз, когда брала на руки чужого ребенка или видела мать с дочкой. Она тосковала о девочке, погибшей при родах, – Джесмайн забыла бы, что это дочь Хассана аль-Сабира, и любила бы дитя так же нежно, как матери-феллахи в деревнях любили своих дочерей. Тосковала она и о своем сыне Мухаммеде, думая, помнит ли он ее, как он выглядит теперь, на кого похож. Неужели на грубого эгоиста Омара? Нет – он должен быть похож на Элис, нежную и мягкую, и на нее – в нем должна быть доброта.
      Ум Джамал сказала вдруг с неожиданной серьезностью:
      – Вы должны выйти замуж за доктора, саида, еще и потому, что вы все время бываете вместе.
      – Не беспокойтесь об этом, – сухо сказала Джесмайн. В действительности она и Деклин бывали вместе только в машине, на пути из одной деревни в другую, и тогда действительно сидели рядом, соприкасаясь при толчках по ухабистым дорогам среди полей хлопка и сахарного тростника. В деревне они останавливались в разных домах, часто на противоположных концах деревни, и больных принимали раздельно.
      Джесмайн приняла последнюю больную, поздравила женщин с праздником святого Пророка, и молодые женщины начали расходиться с площади. Они исчезали в узких улочках с грудным ребенком на руках или в узелке за спиной, с малышами, вцепившимися в юбки их красочных традиционных нарядов. Старые женщины в черных платьях и покрывалах темными пятнами рассеялись по площади в ожидании праздничных зрелищ. Джесмайн осталась одна; посмотрев через площадь, она встретила взгляд Коннора.
      Он быстро отвернулся и, собрав свою сумку, попрощался с посетителями кофейни:
      – Увидимся вечером на празднике, иншалла. Когда он встал и поднял сумку, от стены отделилась тень и, материализовавшись в оборванного феллаха, протянула ему каменного жука-скарабея.
      – Это старинный, саид, я сам украл его в гробнице фараонов. Ему тысячи лет, а я продам вам за пятьдесят фунтов.
      – Я не покупаю старинные вещи.
      – Так он же новый! – Феллах снова стал энергично совать ему скарабея. – Его только что сделал знаменитый мастер, мой друг…
      Деклин улыбнулся и пошел через площадь навстречу Джесмайн; они встретились на полпути.
      – Я обещал хаджу Тайебу съездить с ним на кладбище: он хочет помолиться перед праздником на могиле отца. А сначала я завезу вас в церковную миссию. (Джесмайн на этот раз остановилась у католических монахинь, а Деклин жил в доме имама, на другом конце деревни.)
      – Да я охотно поехала бы с вами. Около кладбища, говорят, древние руины, интересно посмотреть…
      Глиняные домики и поля остались позади, машина шла среди пустынной равнины. Дорогу показывал хадж Тайеб. Пламенный шар заходящего солнца горел на безоблачном небе, расцвечивая пустыню золотыми и оранжевыми полосами, испещренными темными пятнами скал и валунов. Наконец они увидели впереди маленькую деревушку; среди глиняных куполов царило безмолвие пустыни, только иногда в узких улочках посвистывал ветер. Это была деревня мертвых – кладбище. Они подъехали к могиле семьи Тайеба, и он показал им, в каком направлении ехать к древним руинам. Они подъехали туда в последних лучах заходящего солнца, и Джесмайн прошептала:
      – Деревенские женщины рассказывали мне, что эти развалины обладают священной силой. Крестьяне отламывают камушки от древних колонн, толкут их в порошок и употребляют как лекарство. От гробницы какой-то древней богини, куда некогда стекались паломники и где останавливались пересекавшие пустыню караваны, осталось совсем немного – две колонны, остальные большими кусками и осколками валялись на земле; кое-где проступали камни древней мостовой – очевидно, дорожка, которая вела к этому святилищу. За руинами возвышалась массивная крутая насыпь, – возведенная тысячелетия назад, она, словно рубец, отделяла долину Нила от пустыни Сахары.
      – Здесь был самый оживленный караванный путь, – сказал Деклин, пробираясь с Джесмайн среди камней. Заходящее солнце окрасило колонны в цвет ржавчины.
      – Наверное, путники молились здесь о благополучном путешествии. А ночевали в пещерах, – сказал Деклин.
      – Мне кажется, кто-то ночует там и теперь, – отозвалась Джесмайн, показывая на след ноги среди каменной пыли.
      – Да, святые пустынники заходят сюда. Мистики, их здесь посещают видения. Преимущественно суфии. Но и отшельники-христиане тоже.
      Джесмайн села на статую барана с отбитой головой.
      – А почему здесь не ведутся раскопки?
      Коннор посмотрел на пустынную равнину, заметив невдалеке черные пятна бедуинских палаток.
      – Наверное, нет средств. Гробница незначительная, раскопки велись в конце прошлого века, когда страна была наводнена египтологами. В наше время попробовали организовать туристский маршрут – везли сюда туристов по Нилу, потом на машинах. Но после такого долгого пути люди бывали разочарованы скудным зрелищем, и маршрут заглох. Это мне Абу Хосни рассказывал. – Джесмайн видела силуэт Коннора на фоне бледно-лилового неба; ветер трепал его волосы, уже седеющие на висках.
      – Деклин, – спросила она, – почему вы уезжаете? Он подошел к ней, ступая по древним плитам.
      – Я должен уехать. Чтобы спастись.
      – Но вы так нужны здесь. Пожалуйста, не уезжайте. Я тоже испытала депрессию, когда попала в лагерь палестинских беженцев в Газе. Но работа при Тревертонской миссии помогла мне понять, что мы можем творить добро, и мы должны это делать.
      – Джесмайн, – сказал он, стоя в тени колонны. – Я видел много лагерей, во всех странах. Я знаю, что это такое, как ужасно люди живут там. Ни вы, ни я не сможем этого изменить, ни на дюйм. Вот, посмотрите, – он обернулся к колонне, – древние мастера три тысячи лет назад вырезали здесь изображения, ветер и песок сгладили их, но не стерли, и вот сейчас их высвечивает солнце. На этих рисунках люди работают на полях, буйвол вертит колесо водяной мельницы, женщина толчет в ступе зерно. Наши крестьяне живут так же сегодня. Ничего не изменилось, – я понял это, проработав четверть века врачом в странах третьего мира. Не изменилось и не изменится.
      – Изменились вы сами… – печально сказала Джесмайн.
      – Вернее сказать, я очнулся от сна, освободился от иллюзий. Я понял.
      – Что?
      – Все, что мы делаем – в Египте, лагерях беженцев, – тщетно, бессмысленно.
      – Но вы так не думали прежде. Вы хотели спасти детей всего мира.
      – Тогда я так думал, теперь знаю, что это была пустая похвальба.
      – Нет! – сказала она с вызовом.
      – Вы…
      Они услышали шум шагов – к ним, задыхаясь, тащился хадж Тайеб.
      – Аллах, как я устал… – пропыхтел он. – Богу пора уже призвать меня, не то я стану совсем развалиной и в раю ни на что не пригожусь. Ох, уж эти колонны! Если бы к ним ездили туристы, деревня наша стала бы побогаче. А то они приезжали и обижались, что колонн только две – стоило так далеко ехать! Мы уж с Абу Хосни хотели понастроить тут колонн и придать им древний вид, да не вышло. Ох, и устал же я.
      Коннор встал:
      – Я пригоню сюда машину. Вы вдвоем меня подождите. Джесмайн встала со статуи каменного барана, хадж Тайеб сел на ее место, аккуратно расправив на себе галабею. Он поглядел на небо, которое быстро темнело, и прижал руку к груди:
      – Нехорошо здесь быть, когда падает ночь. Становится не по себе.
      – Вам плохо? Сердце?
      – Я старый человек, но Бог меня хранит… Вернулся Деклин и, встревожившись, достал аптечку, но не успел дать лекарство хаджу Тайебу – тот встал, и, прислушиваясь, воскликнул:
      – Здесь кто-то стонет!
      – Это ветер, хадж Тайеб, – успокоил его Коннор.
      – Нет, это джинни. Давайте уедем отсюда поскорей, саид. По ночам здесь бродят призраки.
      – Подождите, – сказала Джесмайн, – я тоже что-то слышу.
      Все трое постояли, прислушиваясь. В руинах свистел ветер; вдруг раздался какой-то другой звук, похожий на стон. Звук повторился.
      – В стороне святилища! – воскликнул Коннор.
      Им пришлось пробираться среди камней почти ползком; Коннор держал за руку Джесмайн. Там, где некогда было святилище, сохранилась небольшая постройка над алтарем в человеческий рост Коннор заглянул во входное отверстие – уже стемнело, и внутри ничего не было видно. Они слушали, нагнувшись; снова раздался стон.
      – Алла! – закричал хадж Тайеб и сделал жест, отгоняющий злых духов. Коннор поискал в машине фонарь, зажег его, вошел внутрь и увидел на алтаре человека, глаза которого были закрыты. Он был в одежде суфиев-мистиков, запятнанной кровью. На грудь спускалась длинная белоснежная борода.
      Деклин стал перед ним на колени, спокойно убеждая:
      – Ничего, добрый человек… Мы врачи, мы вам поможем… – Он открыл свою медицинскую сумку, выслушал сердце и измерил давление странника. В это время Джесмайн, подняв грубую одежду, увидела распухшую ступню с признаками гангрены.
      – Он, наверное, упал… расшиб или сломал ногу… а потом как-то дополз и укрылся здесь, – тихо сказала Джесмайн, готовя укол морфия. – Это облегчит вашу боль, – внятно сказала она больному, хотя не была уверена, слышит ли он ее. Деклин отложил стетоскоп.
      – Пульс очень слабый. Организм обезвожен. Сделаем уколы и отвезем его в районную больницу.
      Они были поражены, услышав хриплый шепот:
      – Нет! Не надо меня увозить отсюда.
      – Мы заботимся о вашем здоровье, абу! – обратилась к больному Джесмайн, называя его в почтительной форме «отец». – Мы – врачи.
      Он неожиданно открыл глаза, и Джесмайн увидела, что это вовсе не глубокий старик. Глаза были совсем не старческие, ясные, светло-зеленые. Когда лицо его исказила гримаса боли, блеснули молодые крепкие зубы.
      – Это не старик, – шепнула она Коннору.
      – Но он очень плох. Такое низкое давление! – мрачно отозвался тот. – Принесите металлическую коробку из багажника, – сказал он хаджу Тайебу, застывшему у входа в святилище.
      Джесмайн положила руку на лоб отшельника, – кожа была сухая, как пергамент. Осмотрев ногу, она и Деклин поняли, что ее надо ампутировать выше колена.
      – Что с вами случилось? – спросил Деклин.
      – Я молился наверху, на насыпи, потерял равновесие и упал, дополз сюда…
      – Сколько времени вы тут?
      – Часы, дни…
      Когда он полз, в рану набилась грязь, поэтому он не истек кровью. Сколько же дней он был без воды и пищи?
      В машине была фляжка с водой, Джесмайн поднесла к его губам, но он был так слаб, что сделал лишь два глотка.
      Постепенно начал действовать морфий; раненый перестал стонать, выпил еще воды и заговорил:
      – Добрые люди есть повсюду. Здесь были бедуины, они накормили меня и оставили воды… Благослови их Аллах…
      – Вы поправитесь, – сказал ему Деклин. – Мы отвезем вас в больницу. – Но он не отвечал, уставившись вдруг на Джесмайн, нагнувшуюся к нему. Потом он поднял исхудалую руку и, отодвинув ее абрикосового цвета тюрбан, увидел светлые волосы и вскрикнул:
      – Мишмиш! Мишмиш! Абрикосик! Джесмайн покачнулась и выдохнула:
      – Что?! Что вы сказали?
      – Мишмиш, я думал, что ты мне снишься, но это ты, живая!
      – Захария! Закки! – Она обернулась к Деклину: – Это мой брат.
      – Ты знаешь, я везде искал Захру, – хрипло шептал Захария, – но не нашел… Я шел от деревни к деревне, всюду спрашивал, но ее не было. Не судьба мне найти ее…
      – Не говори, Закки, – умоляла Джесмайн со слезами на глазах. – Мы тебя вылечим, только береги силы!
      – Нет, не вылечите, – улыбнулся он. – Но я благодарен Всевышнему, что он позволил мне увидеть тебя перед смертью, Мишмиш…
      – Да, – сказала Джесмайн, еле сдерживая рыдания, – я тоже счастлива, что мы увиделись. Но что мы оба делаем здесь, так далеко от дома?
      Он поднял на нее затуманенный взгляд:
      – Ты… помнишь… фонтан в саду?
      – Я помню. Молчи, не утомляйся.
      – Зачем мне беречь силы, я умираю. Мишмиш, виделась ли ты… – лицо его исказила гримаса боли, – виделась ли ты с семьей, после того как отец изгнал тебя? Как это было ужасно!
      Ее слезы лились на руки Захарии.
      – Молчи, умоляю! Мы спасем тебя!
      – Ясмина, я чувствую – Божья милость пребывает с тобой. Бог опекает тебя, он держит руку на твоем плече и направляет твой путь. Его касание легко, но Он вернул твоей душе мир и покой.
      – О, Закки! – всхлипнула она. – А если бы мы не нашли тебя? Как страшно тебе было одному!
      – Со мной был Бог, – выдохнул он еле слышно Деклин бросил на Джесмайн озабоченный взгляд.
      – Мы должны перенести его в машину, не то будет поздно.
      – Мишмиш… Боль уходит…
      – Это подействовало лекарство.
      – Спасибо тебе за это, сестра моего сердца, и вам тоже, – Захария посмотрел на Деклина. – Но вас самого мучает боль, брат мой. Я вижу это по ауре, которая вас окружает.
      – Не разговаривайте, абу, берегите свои силы.
      Но Захария дотронулся до руки Деклина, потом взял ее в свои руки и сказал:
      – Да, вы страдаете. – Он посмотрел в лицо Деклина и сказал, как будто что-то увидел и понял в нем: – Вы не виноваты. Это не ваша вина.
      – О чем вы?
      – Она пребывает в мире, и вы тоже должны обрести мир.
      Деклин вздрогнул и отвернулся.
      Джесмайн склонилась над Захарией. Он прошептал, полузакрыв глаза:
      – Теперь я ухожу к Богу, настал мой час. – Захария погладил золотистые волосы, упавшие из-под тюрбана на плечо Джесмайн. – Бог привел тебя домой, Мишмиш. Твоим странствиям в чужих землях пришел конец. – Он слабо улыбнулся и с последним дыханием прошептал – Передай мою любовь Тахье. Мы встретимся с ней в раю.
      Джесмайн опустила его безжизненную руку и прошептала:
      – Во имя Аллаха прощающего, милосердного. Нет Бога кроме Бога, и Мухаммед Пророк Его.
      Она долго сидела неподвижно у смертного ложа. Moлчание пустыни окружало святилище, потом донесся вой одинокого шакала. Тихо плакал хадж Тайеб, растроганный смертью паломника. Деклин тронул Джесмайн за плечо и сказал:
      – Темнеет, мы должны зарыть его. Идите с хаджем Тайебом в машину, а я выкопаю могилу.
      – Нет, я должна участвовать в этом, похоронить брата – мой долг, – возразила Джесмайн.
      Когда они завалили могилу камнями, чтобы ее не разрыли шакалы, и Джесмайн выцарапала на камне, лежавшем над головой Захарии слово «Аллах», хадж Тайеб прошептал:
      – Восхвали Бога, саида, твой брат лег в землю, находящуюся под покровительством и Аллаха, и богов древности.
      Джесмайн заплакала, и Деклин бережно обнял ее.

ГЛАВА 4