Дом Рашидов был взбудоражен – готовилось торжество по случаю приезда Камилии из Европы. Все комнаты выметали, мыли, стирали пыль, полировали до блеска мебель и начищали кухонную утварь. Комнаты для гостей заняли родственники из провинции; на кухне под наблюдением Амиры готовился праздничный обед.
      В хлопотах не участвовала только Нефисса. Не обращая внимания на суету в доме, она методично разбирала почту – это была ее обязанность и привилегия как дочери хозяйки дома и матери ее единственного внука.
      «Аль хамду лиллах – Хвала Богу!» – подумала она, распечатав письмо от Омара, – сын возвращается домой из Багдада. Нефисса снова будет полновластной хозяйкой в доме Омара в Булаке, опекая восьмерых внуков, распоряжаясь прислугой, помыкая женой Омара, безответной Налой. И Мухаммед, ее любимый старший внук, переедет с улицы Райских Дев в Булак и снова будет под опекой Нефиссы, а то Амира чуть не прибрала его к рукам. Задумала женить парня – ему же всего восемнадцать лет и он только начал учебу в университете. А главное, Нефисса не допустит, чтобы этим занималась всевластная Амира, она сама подберет Мухаммеду невесту.
      Нефисса продолжала перебирать почту – письма Басиме и Сакинне из Ассиюта; счет от портного Тевфику – вот транжира, на улице Каф эль-Нил такой дорогой портной! Письмо в замусоленном конверте Ибрахиму – от любезного тестюшки, продавца пирожков, уж конечно, просьба о деньгах! Нефисса не одобряла женитьбы Ибрахима на простой девушке, медсестре. Худа хвалилась, что женщины в ее семье рожают одних сыновей, а сама, ленивая баба, народила Ибрахиму пять девчонок.
      Нефисса услышала звон колокольчика у входных дверей – слуга проводил к Амире ее знакомого, Набиль эль-Фахеда. Что этот богач к ней зачастил? Неужели сватовство? Но кого из правнучек Амира собирается сватать этому импозантному пятидесятилетнему человеку, торгующему антиквариатом?
      Последнее письмо из вечерней почты Нефисса взяла в руки с неприятным чувством – из Калифорнии от Ясмины. Адресовано Камилии. Нефисса вскрыла и прочитала письмо Ясмины, и у нее возникло впечатление, что та собирается вернуться в Египет. Нефисса не желала ее возвращения. Она все эти года старалась изгнать образ матери из сердца Мухаммеда, полностью завладеть внуком. И вдруг эта нечестивица вернется и через четырнадцать лет на правах матери завладеет любимым внуком Нефиссы. Нефисса, жизнь которой была бедна любовью, вложила весь остаток ее в старшего внука и делиться не была намерена. Ибрахим объявил свою дочь мертвой – незачем ей воскресать и губить последние надежды Нефиссы!
      Нефисса сложила все письма в корзинку и спустилась в вестибюль с письмом Ясмины в кармане – она решила его уничтожить, как и предыдущее. В маленькой гостиной Нефисса увидела Амиру в обществе мистера Фахеда. Они пили чай, и Амира рассказывала гостю, как Али Рашид «в дни короля Фарука» возил семью на лето в Александрию.
      Пятнадцатилетняя племянница Нефиссы Зейнаб сидела у окна и глядела на улицу Райских Дев. Нефисса позавидовала ей, вспоминая, как в дни своей юности она, укрывшись за машрабием, высматривала своего лейтенанта. Она заторопилась на кухню, две кухарки спорили, сколько лука-порея надо класть в шпинатный суп. «А как бы я жила в Англии, если бы лейтенант на мне женился?» – подумала Нефисса.
      Зейнаб высматривала в окно не молодого человека, а Камилию. Мать Зейнаб провела в Европе пять месяцев, и девочка впивалась взглядом в каждую машину, проезжавшую по улице Райских Дев, рассеянно теребя красивое ожерелье – жемчужины в форме слезок в оправе из старинного серебра. Ожерелье подарил ей на день рождения мистер Фахед. Зейнаб было пятнадцать лет, и она была в смятении. Новые чувства росли в ее душе, обуревали ее тело. Глядя на своих двоюродных братьев, она теперь замечала, какие они стройные, мускулистые. Когда выходил из комнаты ее двоюродный брат Мустафа, она восхищалась его плотно обтянутыми тканью крепкими ягодицами.
      Зейнаб стыдилась своих мыслей и думала, что лучше бы ей сделали в детстве таинственную операцию, которая изгоняет нечистые помыслы. Об этом шептались в школе, а в детстве, когда Зейнаб было пять лет, она услышала ночью пронзительный крик и, вбежав в ванную, увидела на полу свою кузину Асмахан, которую держала за руки тетя Тахья, и бабушку с бритвой в руке.
      Зейнаб этой операции не делали, и вообще все в доме относились к ней как-то особенно. Она сама видела свое отличие от окружающих – у нее была светлая кожа, и волосы, которые с каждым годом светлели, и теперь были такого цвета, как у тети Ясмины на фотографии над кроватью Мухаммеда, которую Зейнаб убирала по утрам. А умма и дедушка Ибрахим смотрели иногда на Зейнаб так странно, как будто она – загадка, которую никак не разрешить.
      У Зейнаб было много вопросов: почему в семейных альбомах нет фотографий ее отца, погибшего на войне? И его родных?
      – Этими расспросами ты оказываешь неуважение покойному, – мягко увещевала ее умма, но вопросы продолжали волновать Зейнаб. Возникали все новые и новые вопросы – «блошиное гнездо вопросов» – как говорил дядя Хаким. Теперь вопросы были о мальчиках и о любви. Зейнаб увидела из окна свою кузину Асмахан, которая быстрой походкой шла по улице к дому. Зейнаб завидовала Асмахан: та была ослепительно красива; говорили, что она – копия своей бабушки Нефиссы в молодости. Как ни странно, Асмахан свою красоту прятала. В удушливо жаркий день, когда девушки выходили на улицы в открытых летних платьях, а юноши – в шортах, Асмахан была одета в платье с подолом ниже щиколоток, на руках ее были перчатки, на ногах – чулки, голова закутана в хеджаб – покрывало, и… – и Зейнаб не верила своим глазам! – лицо Асмахан было закрыто вуалью! Не было даже прорезей для глаз! Да как же она идет по улице, ничего не видя?
      Асмахан скользнула в дом. «Вот ее-то мальчики не волнуют, как меня. И не только мальчики», – подумала Зейнаб в смятении, услышав густой мужской смех, раздавшийся в маленькой гостиной. Это мистер Набиль эль-Фахед, богатый антиквар, смеялся шутке уммы. Он казался ей таким обаятельным и пленил ее сердце еще до того, как подарил ожерелье с жемчужинами-слезками и сказал, что Зейнаб очень хорошенькая. Когда она мечтала о замужестве, то жених представлялся ей похожим на мистера Фахеда.
      В конце улицы появилось такси, и Зейнаб увидела, что это – они! Камилия вышла из машины, и Зейнаб, высунувшись из окна, закричала:
      – Мама, мама, мама! Она приехала!
      – Хвала Аллаху! – сказала Амира, улыбаясь мистеру Фахеду. Она пригласила его с тайной целью: увидев встречу Камилии с дочерью, он оценит, какая она нежная мать.
      Камилия, Дахиба и Хаким вошли, устало улыбаясь. Домочадцы облепили их, ахая, поздравляя с приездом, выхватывая чемоданы. Мужчины уже вернулись с работы, а подростки – из школы, и предстояло большое семейное празднество, после которого Камилия должна была дать концерт в отеле «Хилтон», где сотни поклонников ждали свою богиню.
      Камилия крепко обняла Зейнаб, которая прижалась к матери, вдыхая родной сладкий запах. Десятки вопросов вертелись у нее на языке, и главный: почему же все-таки мама уехала? Что случилось в тот день накануне ее отъезда, когда она ждала мать на улице Эль-Бустан? Зейнаб услышала звон разбитого стекла, потом Радван выскочил из машины, а потом вернулась мама, бледная и потрясенная. Дома она поговорила с тетей Дахибой и дядей Хакимом и сообщила Зейнаб, что решила ехать на гастроли в Европу. Но Зейнаб не задала вопроса – разве сейчас имеет значение причина поездки? Мама вернулась, они пойдут домой.
      Обнимая дочь, Камилия удивлялась, как та выросла всего за пять месяцев. Взрослая девушка! И как похорошела… Такая нежная, любящая… Мысли ее омрачились – кому нужна хромая жена, даже если девушка красива и богата? Каждый мужчина решит, что физический изъян скажется в детях. Судьба Зейнаб была ясна всем с самого ее рождения. Поэтому ей не сделали женского обрезания, – зачем принимать меры к обузданию сексуальности в интересах будущего мужа, если девушка для брака не предназначена?
      Но если мужа для Зейнаб не найти, то мужчина-покровитель ей нужен, особенно сейчас, когда она уже не ребенок. В этом смятенном и неустроенном мире подвергаются опасности даже замужние женщины – разве не пала жертвой Хассана эль-Сабира ее сестра Ясмина?
      Мысль о сестре сразу вызвала в душе привычное беспокойство – Ясмина может неожиданно вернуться и потребовать себе Зейнаб…
      «Она моя, – подумала Камилия, занимая почетное место в большой гостиной. – Ясмина покинула ее, она моя дочь. Я никогда не верну ее Ясмине и никогда не расскажу ей об этом чудовище, ее отце».
      Наконец, все родные поцеловали и поприветствовали Камилию, даже Нефисса, с утаенным письмом Ясмины к Камилии в кармане. Все прошли в гостиную, где служанки уже начали разносить чай и сладости. Когда Камилия и Дахиба входили в комнату, Амира подвела к ним мистера Фахеда, представив его как «старого друга семьи», хотя раньше имя его в доме Рашидов не упоминалось.
      – Приветствую вас в нашем доме, мистер Фахед. Да пребудет с вами Божья милость, – вежливо приветствовала его Камилия, бросив на умму любопытный взгляд. Та никогда не поступает наобум, и за приглашением незнакомого человека на семейное торжество непременно скрывается какая-то ее цель.
      – Мистер Фахед занимается оценкой антикварных вещей, – сказала Амира.
      – В самом деле? – заметила Камилия, думая, не приходится ли умме расставаться с фамильными драгоценностями. – У вас чрезвычайно интересная профессия, мистер Фахед.
      Он улыбнулся и сказал:
      – Которая к тому же, благодарение Богу, дает мне возможность знакомиться с такими замечательными женщинами, как саида Амира. Я испытываю наслаждение, оценивая прекрасные вещи, радующие глаз. Но я также, – он улыбнулся значительно, – коллекционер. Я окружаю себя прекрасными вещами и не упускаю случая насладиться всем прекрасным, что есть в нашем мире, – например, вашими танцами, мисс Камилия. Я имел счастье видеть ваши танцы много раз.
      Наступило краткое молчание – все взрослые в гостиной поняли цель визита мистера Фахеда. Нефисса испытала легкий шок. Амира, ускоряя ход событий, с улыбкой обратилась к Камилии:
      – Мистер Фахед удивляется, дорогая, почему ты не выходишь замуж.
      На сцену незамедлительно выступил Рауф – в переговорах о браке интересы женщины должен ограждать ее отец, но Ибрахима не было дома, и эта роль досталась ее дяде Хакиму.
      – Увы, мистер Фахед, – притворно-уныло заметил он, – мужчины любуются прекрасными танцами, но обычно не желают жениться на прекрасных танцовщицах.
      Взгляд Фахеда скользнул по Дахибе, которая уже давно не танцевала, но в пятьдесят семь лет все еще была на редкость красива.
      – Но вы своим же примером опровергаете свое наблюдение, – заметил он, не упоминая имени Дахибы, что было бы нарушением обычая, и не глядя на нее пристально, что ее муж счел бы за оскорбление. – Если бы я женился на танцовщице, которой поклоняется Египет, – продолжал он, полностью проясняя ситуацию, – я не стал бы, как эгоист, скрывать ее от взглядов тех, кто восхищается ее искусством.
      Камилия, молчавшая, как и было ей по традиции предназначено в этой сцене, в душе изумлялась, как это она вдруг стала товаром на ярмарке невест, – много лет к ней никто не подступался с серьезными брачными намерениями (ошалелые поклонники были не в счет). Изумлялась она и тому совпадению, что это произошло как раз в тот момент, когда она осознала, что Зейнаб нужен отец. С этой мыслью она наблюдала за искусной дуэлью мистера Фахеда и Рауфа, которые обговаривали брачную сделку, не упоминая, о чем идет речь, – высказываться напрямую было бы нарушением приличий, и оба вели себя как опытные дипломаты. «Значит, мистер Фахед действительно хочет жениться на мне? – думала Камилия. – Ведь он делает предложение через семью. Ну что ж, у него привлекательная внешность, он, очевидно, завоевал расположение Зейнаб, судя по тому, как она ему улыбается». А главное, его предложение сделано именно сейчас, когда Камилия начала думать о замужестве.
      Она следила краем глаза за привлекательным торговцем древностями, пока Хаким, ведя церемонную беседу, настойчиво выпытывал все необходимые сведения о положении в обществе и образе жизни мистера Фахеда: особняк в аристократическом квартале Гелиополис, знатный род, насчитывающий двух пашей и одного бея, финансовая обеспеченность, впечатляющая даже богатых Рашидов. Выяснилось, что мистер Фахед не хочет от новой жены детей.
      – Я – коллекционер, – заявил он. – Собираю прекрасные вещи.
      Хочет ли она выйти за него замуж? Она ринулась в Европу, чтобы вычеркнуть из своей жизни Якуба Мансура. Пять месяцев она выступала перед восторженными зрителями в отелях и ночных клубах Парижа, Мюнхена и Рима, но новые впечатления не изгнали из ее памяти воспоминание о нем. Она помнила, как он обнял ее, защищая и утешая, когда фанатики швырнули камень в окно редакции. Она помнила, как прильнула к нему, какое счастье ощутила, вдыхая его мужской запах. И сейчас он стоял перед ее глазами как живой – немного неловкий, старомодный, слегка лысеющий, с умным и добрым взглядом из-под очков в металлической оправе, и его поцелуй горел на ее губах. Наверное, забыть его она не сможет. «Но, – решила Камилия, – я с ним никогда не увижусь».
      И особенно сейчас, когда вражда между коптами и мусульманами в Каире разбушевалась вовсю. Продолжаются столкновения, копты нападают на мечети, мусульмане – на церкви. Участники религиозных столкновений подвергаются аресту согласно новому закону, принятому правительством.
      Разговор подошел к концу, оба собеседника – Рауф и Фахед – выглядели вполне удовлетворенными. Камилия обернулась к гостю и любезно спросила:
      – Не желаете ли вы присутствовать на моем вечернем представлении в «Хилтоне», мистер Фахед?
      – Клянусь бородой Пророка, да пребудет с ним благословение Божье – почту за счастье! А не согласитесь ли вы и ваши друзья поужинать со мной после представления?
      Камилия колебалась – в ее памяти возникла улыбка Якуба Мансура и блеск его глаз под очками, – но учтиво ответила:
      – С благодарностью принимаю ваше приглашение.
      Как всегда, она овладела аудиторией, едва выйдя на сцену. Зрители, которые собрались за два часа до начала представления, встретили свою обожаемую танцовщицу с неистовым восторгом. Она была их богиня – в сиянии красоты и дорогих украшений – золота, серебра и жемчуга. Они – фанатично верующие. Когда она начала свое обычное вступление, кружась и плавно размахивая в воздухе покрывалом, они вскакивали с мест и кричали: «Аллах! О сладостная, как мед!»
      Камилия смеялась и простирала руки, как бы обнимая зрителей, но смотрела только на первые столики, опасаясь заметить в глубине зала Якуба Мансура. Там был Фахед, и она ему улыбнулась.
      Она отбросила покрывало и начала сексуальный танец. По животу ее словно проходили волны ряби, ягодицы вибрировали кругообразно, убыстряющимися движениями, в то время как руки она поднимала и разводила в стороны медленно и плавно. Она манила зрителей, она играла с ними, воплощая на сцене арабский идеал женщины – желанной, но недоступной. Мистер Фахед, сидящий за одним из столиков первого ряда, в элегантном темно-синем костюме, с золотым «Ролексом» на запястье и золотыми кольцами на пальцах, богатый, лощеный и элегантный, не сводил с нее глаз. Закончив танец, она снова послала ему улыбку. В громе рукоплесканий она вышла на авансцену, улыбаясь родным и знакомым, – и все-таки не удержалась и бросила взгляд в глубину зала – Якуба Мансура там не было.
      Вступил оркестр, и она приготовилась к новому танцу. Музыка постепенно стихала, инструменты замолкали один за другим, и теперь играла только най – деревянная флейта Верхнего Египта, звуки ее грустили и завораживали. Боковое освещение выключили, Камилия на сцене в столбе света начала танцевать медленно, словно загипнотизированная томительными звуками флейты. Зрителям казалось, что она вьется словно струйка дыма, словно змея в плавном движении, в танце были томление и печаль. Танец окончился в громе аплодисментов, Камилия убежала за кулисы, на сцену выбежали танцоры ее ансамбля и закружились по сцене в бешеной пляске.
      Камилия в своей костюмерной собиралась переодеться для ужина с мистером Фахедом, когда вдруг в комнату, задыхаясь, вбежал Рауф.
      – Эти бандиты разгромили редакцию Мансура! – вскричал он.
      – Как! Он ранен?!
      – Не знаю. Сохрани нас Бог, это ужасно. Может быть, потому, что он напечатал статью Дахибы…
      – Я поеду туда, – сказала Камилия, найдя свою черную мелаю из костюма народного танца. – Позаботьтесь о Зейнаб, возьмите ее к себе, вызовите Радвана, и пусть он не спускает с нее глаз.
      – Камилия, я поеду с тобой! Но она уже ушла.
      На Эль-Бустан царил хаос, полиции не удавалось разогнать толпу, запрудившую улицу. Камилия припарковала машину и начала пробиваться сквозь толпу. Когда она увидела обгорелое здание с грудами бумаги и осколками стекол перед ним, она побежала.
      Якуб был внутри, с ошеломленным взглядом он ворошил дымящиеся бумаги.
      – Хвала Господу! – вскричала Камилия, кидаясь к нему.
      Набившиеся в помещение люди, узнав ее, изумленно восклицали: «Аллах!» Они не понимали, почему их божественная Камилия плачет в объятиях бунтовщика и нечестивца.
      Она ощупала лицо и голову Мансура. Очки были разбиты, из раны на голове сочилась кровь.
      – Кто посмел вас ударить?
      – Не знаю, – ответил он удрученно.
      – О, почему люди не могут жить в мире?
      – Не могут… – вяло повторил он и вдруг осознал ее присутствие. – Это вы! Вернулись из Европы! – И он увидел под раскрывшейся черной мелаей розовый шифон и сияющие жемчуга. – Сегодня было ваше представление! Но зачем вы здесь?!
      – Когда мне сказали… – Она не докончила. – Вы ранены, я отвезу вас к врачу.
      Но он взял ее руки в свои и, глядя в ее глаза, твердо сказал:
      – Камилия, вы должны немедленно уйти отсюда. После вашего отъезда в Каире начались аресты. Саадат решил очистить Каир от интеллектуалов и либералов, деятельность которых называют теперь подрывной. Издан новый закон об охране национальных святынь. По этому закону людей арестовывают и бросают в тюрьмы без всякого суда. Срок тюремного заключения неограниченный. На прошлой неделе арестовали моего брата, вчера – писателя Юссефа Хаддада. Я не знаю, кто разбомбил редакцию – мусульманские братья или правительственные силы. Но вам нельзя оставаться со мной, вы в опасности!
      – Я не могу оставить вас! И вам нельзя возвращаться домой. Я отвезу вас к себе, моя машина на улице Эль-Бустан. – Она порывисто схватила его за руку, и они выбежали из обгорелого дома.
      Якуб стоял на балконе квартиры Камилии и вдыхал освежающее дыхание ветра с реки. Камилия промыла и перевязала его рану, сейчас она в комнате слушала радио. Опершись на железные перила, он смотрел на темный Нил, по которому сновали фелуки. Он сожалел, что находился здесь, подвергая Камилию опасности.
      – Никаких сообщений, словно на Эль-Бустан ничего не произошло, – сказала Камилия, выходя из комнаты на балкон. Она сменила свой танцевальный костюм на белую галабею с вышивкой золотом по вороту и на рукавах. Она сняла грим и освежила лицо холодной водой, но кожа горела, и она вся была охвачена лихорадкой. Когда она перевязывала голову Якуба, колени их на софе соприкасались, а когда она касалась его кожи, ее словно ударяло электрическим током.
      Вспомнив об изысканном и богатом Набиле эль-Фахеде, она поняла, что этот человек способен был бы пробудить в ней страсть не в большей мере, чем его антикварные кресла. Она пылает страстью к Якубу Мансуру, который так еще и не пришил к рубашке оторванную пуговицу. «Что же теперь?» – думала она, стоя рядом с ним на балконе и глядя на его профиль. Она чувствовала, что приближается неотвратимое счастье, – вот сейчас спадет завеса, скрывающая его грозный лик.
      Якуб Мансур смотрел на звездное небо.
      – Завтра появится Сириус, – сказал он. – Он засияет рядом с этими тремя звездами, – вон там, на горизонте, смотрите! – показал он.
      Камилия стояла рядом с Мансуром, его голос был переполнен нежностью. Волнами налетал свежий нильский ветер.
      – В древности, до рождения Иисуса, – продолжал он, – Сириус почитался как воплощение бога Гермеса. Египтяне праздновали появление на небе Сириуса как возрождение юного бога, а его звезды-спутники звали «Три мудреца». – Он замолчал и вдруг решился: – Я люблю вас, Камилия. Я хочу коснуться вас.
      – Не надо, пожалуйста, – слабо отозвалась она. – Вы многого не знаете обо мне.
      – Это не имеет значения. Я хочу жениться на вас, Камилия.
      – Слушайте, Якуб, – заговорила она, торопясь все сказать, пока есть решимость. – Зейнаб не дочь мне, а племянница. Я не вдова и никогда не была замужем. И никогда, – она запнулась, – не была с мужчиной.