Появлению Вавилы в башне обрадовались и пушкари, и воротники, и сын боярский Тимофей, поставленный на место Олексы. Горю его сочувствовали молча, стараясь предупредить всякое желание.
      Вместе с солнцем перед стеной появились степняки. Конные лавы строились глубокими рядами от Неглинки до сгоревшей церкви Николы Мокрого над рекой Москвой. Встревоженные ратники толпились у бойниц, наблюдая, как две конные колонны - по три в ряд - приблизились к краю рва против Фроловских ворот, заставив пушкарей схватиться за дымящие витии, а стрелков - за саадаки, но в приближении врагов не ощущалось угрозы: они хранили безмолвие, не обнажали оружия, даже не смотрели на стену. Оба строенных ряда развернулись лицом друг к другу, образовав широкий живой коридор от рва до белой вежи великого хана, над которой по-прежнему торчало мирное знамя с золотым полумесяцем на пике древка. На всадниках были халаты зеленого, синего, желтого, алого цвета - по сотням. Под халатами угадывались брони, на головах - пернатые мисюрки и шишаки с кольчатыми сетками и козырьками до плеч
      Вавила едва сдерживал желание ткнуть горящим фитилем в затравочное отверстие пушки, наведенной на вражеские ряды, хотя понимал: это хан выслал почетную стражу для встречи Остея с московским посольством. Стражи было многовато.
      Посольство двинулось с Соборной площади, народ хлынул к воротам, а потом - и на стены по приставным лестницам. Тимофей побегал, пошумел да и махнул рукой "Пусть глядят, чужих глаз не жалко!" За Остеем, одетым в простое светлое корзно с горностаевой приволокой, рослые дружинники несли подарки для хана - дорогие чаши, чеканенные знаменитыми мастерами золотых дел Макаром и Шишкой, связки соболей, двух кречетов в серебряных клетках. Чинно шагали бояре в собольих пышных шубах и бобровых шапках. Архимандритов и игумена сопровождали монахи с иконами, четверо несли шкатулки из кипариса и гладкой карельской березы с церковной казной. Пятеро выборных, одетых в суконные кафтаны, замыкали шествие.
      Длинный Беско, указывая на бояр и не стесняясь присутствием Тимофея, ругался:
      - От дурачье непролазное! К ворогу идут о мире просить, а вырядились, будто на рождество. Как бы с них там шубы не посдирали со шкурами да не потребовали от нас для кажного мурзы по собольей дохе?
      Сын боярский только зыркнул на парня - чей-то начальственный голос уже требовал открывать ворота, и Тимофей поспешил вниз Гришка Бычара с тремя дюжими подсобниками налег на рукояти ворота. Видно, удары тарана все же сказались: железный клин пошел в смазанных салом пазах туго, со скрежетом и писком. На помощь подбежали ополченцы, носатый суетился, покрикивал:
      - Разом, молодцы! Разом!
      Воротники, багровея от натуги, только фыркали: расходился петушок! Лучше бы подальше держался - зашибить могут, но человек был услужливый: где и помочь не в силах, так хоть подсуетится. За услужливость его и приняли в число башенной стражи после того, как пристал он к Бычаре с товарищами в разгульную ночь. За один лишь харч готов был дневать и ночевать в каменной клети, подменяя любого в часы стражи.
      Железный затвор Фроловской башни поднимался вверх, и в случае опасности стоило перерубить натяжные ремни, чтобы гигантский железный клин, подвешенный на цепях, обрушился вниз под собственной тяжестью и запер детинец. И сейчас старший стражник стоял наготове с отточенной секирой в руках - на тот случай, если бы наверху заметили опасность и подали сигнал. Башня уже зияла сквозным жерлом отворенного хода, и после четырех дней осады непривычным, страшноватым был ее новый вид. Может быть, еще потому, что в открытые ворота не виделось знакомых посадских строений, лишь из загроможденного рва торчало обгорелое бревно тарана, а дальше - сплошные ряды чужого войска на черноватой пустыне пепелища.
      - Крепи ворота!
      Носатый, придерживая сползающую шапку, вертелся под ногами.
      - Пазы-то, Гриша, почистить бы? Не ровен час - сядут у нас ворота, а, Гриша?
      - Не мельтеши, суета, - добродушно ворчал воротник. - Вот пройдет посольство - почистим, поправим.
      - Да я сам, Гриша, уж ты дозволь, Гришенька? - Глаза-мыши преданно смотрели в лицо Бычары.
      - Ну, че ты подлиза такой, Червец, ровно сучонка? - Стражники успели дать носатому свое прозвище. - Подавалой, што ль, прежде служил?
      - Всяко доводилось, Гришенька, всяко доводилось служить.
      Бычара плюнул. Видел бы он, с какой злобой уставились в спину ему глаза-мыши, когда выходил из башни!
      Между тем ополченцы работали во рву, разбрасывая головешки, укладывая приготовленные брусья и плахи. Подъемные мосты были на всякий случай уничтожены еще в начале осады, но послам долго ждать не пришлось. Морозов сам опробовал настил, стал в проеме башни, перекрестился:
      - С богом, княже.
      Московские послы покинули спасительные стены и двинулись во вражеский стан, монахи протяжно запели молитву. Оставшиеся снаружи ополченцы опускались на колени, истово крестились и кланялись священным иконам. Целая толпа жителей города выплеснулась из ворот вслед за посольской процессией, растеклась по краю рва. Как и во все последние дни, утро занялось тихое; солнце, притушенное разлитой в небе копотью пожаров и ордынских костров, светило по-зимнему тускло. Было не по-августовски прохладно, казалось, природа напоминала о подступившей осени и грядущей зиме, торопила людей на нивы, пажити и лесосеки, на грибные и ягодные поляны, чтобы не упустили золотого времени. Сдержанность степняков, строгий порядок в их войске и почетный коридор из нарядных нукеров для московских послов как будто сулили исполнение чаяний осажденных, уже затосковавших по просторному миру. Человек готов дни и ночи напролет гнуться над работой в своем доме или мастерской, не замечая стен, когда знает, что во всякую минуту может покинуть их. Но если его в эти стены загнали силой, они и за час могут стать ненавистными, и нет у него желания большего, чем вырваться из них.
      Между тем Остей, первым идя по коридору ордынцев, с каждым шагом чувствовал растущую тревогу. Все чаще ловил он злорадные ухмылки и алчные взгляды, обращенные на золото и меха в руках дружинников. В том, что хан вывел войско из лагеря, не было ничего странного: вечный способ давления на противника, чтобы сделать его податливым. Но теперь боковым зрением Остей различал за рядами нукеров лестницы на плечах спешенных врагов. Что это? Зачем? Замедлив шаг, сказал идущему следом Морозову:
      - Иван Семеныч, однако, дали мы маху - не потребовали от хана заложников. Теперь как бы самим в заложниках не очутиться?
      - Ему откуп нужон, а не наши головы.
      - Ты, однако, пошли назад кого-нибудь из выборных. Пусть там затворят ворота и до нашего возвращения не открывают.
      Боярин недовольно насупился, но все же послушно приотстал, передал распоряжение князя Адаму, и тот, не мешкая, повернул назад. Но не сделал суконник и трех шагов - перед ним скрестились копья нукеров.
      - Иди туда, - приказал по-русски угрюмый наян, указывая рукой в сторону белой вежи.
      - Да я ж ворочусь, мне б только распорядиться о почетной встрече для вашего хана.
      Наян снова повелительно указал на белую юрту. Копья уперлись Адаму в грудь, пришлось повиноваться.
      Навстречу посольству выехал тысячник Карача. Щеря белые зубы в волчьей улыбке, отрывисто заговорил с князем.
      - Хвалит тебя за послушание, - перевел понимавший по-татарски Морозов. - Говорит, будь и дальше покорным - хан не оставит тебя своей милостью.
      - Што остается пленнику, кроме покорства? - обронил Остей. - Скажи ему: я благодарю за почетную встречу.
      Карача ехал рядом с князем до самой ставки хана. Здесь поджидал Шихомат, окруженный мурзами и десятком звероглазых нукеров личной ханской стражи. Он властно протянул руку:
      - Отдай мне твой меч.
      Остей скинул наплечный ремень, протянул мурзе свой тяжелый прямой меч в окованных серебром ножнах. Другого оружия у него не было.
      - Входи, повелитель ждет.
      Остей обернулся к своим, Симеон, Яков и Акинф одновременно благословили его, он улыбнулся свите и решительно вошел под откинутый стражником полог ханского шатра. В проходе было темно, отстраняя второй полог, Остей споткнулся о деревянный порожек, как будто нарочно поднятый, вступил в сумрачную юрту и услышал позади злое шипение. Когда обернулся, его поразила ярость на изменившемся лице ханского шурина.
      - Ты вошел сюда с недобрым умыслом! - зловещим голосом произнес Шихомат. - Порог выдал твои коварные мысли.
      Остей, не понимая, что же произошло, растерянно огляделся. За остывшим кострищем никого не было, только на желтой атласной подушке тускло поблескивала серебряная шпора.
      - На колени! - рявкнул Шихомат, раздувая шею, как разозленная кобра. - Кайся, собака!
      С боков, из-за легких занавесей, выступило двое могучих нукеров с обнаженными мечами, но гордый князь, ничуть не устрашенный, холодно ответил, глядя прямо в бешеные глаза мурзы:
      - Мы становимся на колени только перед богом, а я не вижу здесь даже человека.
      - Ты видишь шпору великого хана Золотой Орды. Тебе, блудный раб, оказана великая честь - падай лицом на землю, ползи и целуй шпору повелителя, клянись в полном послушании его воле. Иначе твоя голова не стоит пыли на копытах коня.
      Понял Остей, чего хотят враги. Они знают о рыцарской гордости, они нарочно метят в эту гордость: сломать его волю, втоптать в грязь честь воина. Жить его оставят лишь червем, извивающимся под ханской ногой, предателем, способным на самое черное дело, которого от него потребуют.
      - Ты ошибся, мурза, - ответил Остей так же холодно. - Перед тобой не раб, но князь, воевода Москвы, поставленный великим князем Донским. Когда ты хочешь это проверить, верни мой меч.
      Шихомат взвизгнул, нукеры подскочили, вцепились в князя, пытаясь бросить ниц, но Остей был воином, он с детских лет готовил себя к боевым схваткам: сильные руки его отбросили врагов. Не успел молодой князь ни отскочить, ни заслониться - острый кинжал Шихомата ударил в не защищенную броней грудь и пронзил сердце. Без крика и стона Остей рухнул лицом вперед. Горячая молодая кровь алым ручьем хлынула на серый войлок, окрасила свернувшийся плащ князя. Шихомат, сопя, наклонился и вытер кинжал об одежду убитого. Каменными болванами стояли рядом ханские телохранители. Полог у дальней стенки шевельнулся, неслышно ступая по белому войлоку, вышел Тохтамыш. Мурза склонился, телохранители отступили за свои занавески. Хан приблизился к поверженному князю, наступил ногой на рассыпанные светлые волосы:
      - Аллах карает гордецов. Не захотел целовать шпору - целуйся с могильными червями. Пора, Шихомат.
      - Кирдяпа просил за боярина Морозова. Он здесь.
      Тохтамыш не ответил. Шихомат, сгибаясь в поклоне, попятился к выходу.
      - В жертву тебе, Акхозя, я зарезал лучшего их быка, - сказал в пустоту хан. - Подожди, я зарежу все стадо.
      Пустота молчала.
      Снаружи услышали визг Шихомата, и русские встревожились, ордынцы насторожились. Морозов беспокойно спросил Карачу, где нижегородские княжичи. Тот жестко усмехнулся:
      - Не знаю. Кажется, их еще не зарезали.
      Отирая испарину со лба, Морозов беспомощно оглянулся на бледных бояр, на святых отцов, недвижно стоящих с сурово-отрешенными лицами, на тесно сдвинувшихся слободских старшин. Дружинники князя незаметно взялись за рукоятки мечей. Резко откинулся полог ханской юрты, вышел мрачный Шихомат, остановился перед боярином. Конные ряды нукеров шевельнулись.
      - Ху-ур-рр!.. - взвыл ханский шурин, выдергивая меч из ножен. Морозов поднял руку, словно хотел остановить рукавом шубы стальную молнию, и упал с рассеченной шеей. Удары копий и сабель со всех сторон обрушились на посольство, не разбирая, где ризы, подрясники и клобуки, а где боярские шубы и кафтаны выборных. Адам с ярым криком перехватил руками два копья, но третье вошло ему под ложечку.
      - Предатели! Душегубы! - выхрипел он с кровью и, как медведь на рогатине, добирающийся до охотника, сделал несколько шагов к врагам, протаскивая копье через свое могучее тело. Шестеро дружинников, побросав дары, мгновенно образовали кольцо, ловко отражая удары, но десятки копий полетели в них отовсюду, и воины, лишенные щитов, падали один за другим, обливая кровью горючую землю посада. Никто из предательски убиваемых не расслышал звериного рева врагов у крепостной стены.
 
      Боевой клич Шихомата был сигналом к общему штурму. Сотни нукеров "почетной стражи", поворотив коней, образовали живой броненосный таран в шесть рядов и ринулись к отворенным воротам, топча и сбрасывая в ров с помоста вышедших из крепости людей. Сын боярский Тимофей кинулся к воротникам:
      - Затворяй!
      Те уже вращали ворот, старший, схватив секиру, начал рубить туго натянутые ремни, они лопались один за другим, послышалось глухое, тяжелое движение затвора и вдруг прервалось тупым стуком и жалким писком заклиненного металла. Тимофей выскочил из башни под сумрачный свод ворот, и в этот момент наверху грохнула пушка, опрокидывая железным смерчем всадников в середине головной сотни, но задние скакали через упавших, и уже в самых воротах захрапели лохматые кони, засверкала сталь, волчий вой степняков заглушил крики поражаемых насмерть людей, убегавших в крепость. Мимо Тимофея с алебардой в руках пробежал Гришка Бычара, бешено выкрикивая:
      - Стой, Червец! Стой, гад ползучий, все одно раздавлю!
      Железная глыба затвора, едва выйдя из ниши, намертво заклинилась в сбитых пазах, всадники, нагибая головы, уже проскакивали под нее. Позади Тимофея лязгнула, затворившись, железная дверь башни, и он остался один перед ворвавшейся в крепость оравой конных врагов. Бежать - убьют в спину. Прянул к стене, упираясь в нее, стал рубить и колоть мечом проносящиеся мимо конские бока и халаты…
      Отборные сотни хана, подпираемые тысячами, через занятые ворота всасывались в детинец, как змея в трещину. На выходе змеиная голова бессчетно множилась, набрасываясь на все живое, и люди от ворот в ужасе бежали куда глаза глядят, увлекая находившихся здесь ополченцев. Сотни врага, разделяясь, ринулись вдоль стены в обе стороны, врубились в расстроенные, не готовые к нападению с тыла отряды ополченцев резерва, быстро уничтожая и разгоняя их, поражая стрелами тех, кто по приставным лестницам пытался уйти на стену. Стоящие наверху ничем не могли помочь избиваемым - Орда бросилась на приступ и снаружи крепости. Стрелы теперь хлестали с обеих сторон.
      Когда конники Олексы на галопе миновали Соборную площадь и в конце широкой улицы открылась Фроловская башня, уже не менее четырех вражеских сотен прорвалось в Кремль. Торжествующий вой ордынцев слился с криками убиваемых детей и женщин; Олекса видел, как падают люди со стены и лестниц, как рассеянные толпы, гонимые нукерами в празднично расцвеченных халатах, бегут в узкие переулки, а те, у кого есть силы, карабкаются на частоколы и крыши строений. Смерть подкралась к людям в час пробудившейся надежды на скорое окончание осады, и это было страшно, это ослабило даже волю тех, кто держал оружие. Немалая толпа, запруживая улицу, бежала навстречу, но Олекса не умерил галопа.
      Эх, если бы он послушался своей тревоги и вывел конников на Соборную площадь заранее!..
      Толпа кинулась к заборам, люди ныряли в подворотни и калитки, карабкались на плетни, иные оказывались под копытами. Ничего не видя, кроме отверстых ворот, из которых валили уже легкие всадники в серых кожаных панцирях, Олекса нацеливал отряд на них, захваченный одной мыслью: перерубить шею степной гадюке, просунувшей голову в Кремль, уничтожить щель, в которую она проникла! Он даже не заметил, как пятеро его дружинников оттерли Анюту куда-то в середину отряда. Нукеры, растекавшиеся вдоль стен, стали поворачивать назад, навстречу русским всадникам.
      - Копья! - оборачиваясь, крикнул Олекса. - Копья - встреч!
      Первая сотня на скаку обратила поднятые копья вперед, вторая по команде седобородого Клевца распласталась двумя крыльями - навстречу нукерам. С оглушающим треском отряд врезался в скученных у подножия башни врагов. Шиты и брони не выдерживают удара тяжелых копий с конного хода, грохот лопающихся кож, визг и ржание столкнувшихся лошадей заглушились нечеловеческими воплями пронзенных; ошеломленные неожиданным ударом степняки попятились, поворачивая, сталкивались с напирающими сзади. Русские продолжали ломить, бросая копья с насаженными врагами, и под сводами Фроловских ворот, где могли проехать лишь три всадника в ряд, началась кровавая давка. Бежать было некуда, сбитых с седел и опрокинутых вместе с конями тут же настигала смерть. Чего не сделает ярость людей, захваченных боем? - русские дружинники по пятеро в ряд протискивались в каменное жерло ворот, копьями и окованными грудями лошадей проламывали свалку, но все же выбить страшную пробку обратно, в ров, не смогли и уперлись под сводом, сдерживая встречный натиск врага. За их рядами над блеском кривых мечей и вздернутыми конскими головами Олекса видел низ громадного железного затвора, тронутый ржавчиной. Почему его не опустят до конца? Почему не перерубят натяжные ремни подъемника? Как допустил такое Тимофей? В недоумении и гневе Олекса протиснулся к запертой двери башни, стал колотить в нее рукоятью меча, бешено бранясь, требуя, чтобы немедленно отворили, перерезали ремни, разрубили подвесные цепи и обрушили затвор на вражеские головы. Но железная дверь оставалась глухой, он не знал, что воротники, бессильные что-либо исправить, поднялись наверх и теперь метали во врагов камни с прясла башни. Вдруг увидел: под ногами его лошади кособоко приткнулся к стене сидящий Тимофей. Широко разбросанные ноги странно вывернуты, голова свалилась на плечо, вместо лица - черно-кровавая маска. Олекса узнал его лишь по кольчуге…
      Внутри детинца, перед Фроловской башней, уже завязалась ожесточенная конная рубка, даже сюда, под свод ворот, где словно бы грохотал затянувшийся взрыв, доносились свирепые крики бойцов и звон стали. Где Анюта?.. Мысль о жене тотчас сменилась другой: может быть, удастся дозваться пушкарей и заставить их опустить затвор? Пушка и тюфяк то и дело грохотали наверху, - значит, есть там живые! С немалым трудом развернул коня, полуслепого в кольчужной броне под сумеречным сводом, крикнул копейщикам, чтобы держали врага, вырвался наружу, в середину сабельной рубки, и тотчас откуда-то рядом возникла Анюта, едва справляясь со своей саврасой, возбужденной страшным зрелищем. Какой же глупенькой и смешной была теперь маска смерти на стальном забрале жены!
      - Олексаша! Тебя со стены кличут!
      Он задрал голову. Над пряслом башни торчала голова пушкаря Беско, рот открыт в надсадном крике. Рискуя получить стрелу в висок, Олекса сорвал шлем, приложил к уху ладонь.
      - …я-арин! Уходи-и!…ро-ота… клинило-о!
      Пушкарь продолжал кричать, повторяя, и Олексе стало страшно. Как случилось, кто проглядел? - спрашивать поздно и не с кого. Тимофей убит, но и те, кто еще жив и сражается, обречены. Все. И он - тоже. И Анюта. Ордынские начальники теперь заметили, что ворота отбиты русскими, вместо легких всадников они двинут тараном кованую сотню ханских нукеров и снова расчистят дорогу. Или прожгут себе путь бомбами с нефтью и греческим огнем. Он, не задумываясь, пошел бы на то, чтобы за спиной своих копейщиков в воротах загромоздить ход бревнами и камнями, но кто это сделает? По всей стене идет ожесточенный приступ, наверху ополченцы едва сдерживают врага, а его всадники отступают к башне, теснимые нукерами, проникшими в Кремль. Беско продолжал кричать сверху, сложив руки у рта, и до Олексы вдруг дошли грозные слова молодого пушкаря:
      - Уходи-и!.. Взрываем!..
      Его будто опалило: вот она, последняя их надежда - взорвать башню! Тогда, может быть, затвор сорвется вниз или обрушенные камни завалят ход. Пушкари догадались. Вавила…
      По крику Олексы копейщики стали покидать башенный проход, оттягиваясь внутрь крепости. Враг не спешил за ними, вероятно заподозрив ловушку. Олекса свистом подал сигнал - всем стягиваться к нему! - и с двумя десятками кинулся на помощь левому крылу второй сотни, которое нукеры пытались взять в кольцо. Теперь за своим правым плечом он чувствовал Анюту, близость ее давала такую силу, что и в одиночку сразился бы со всей Ордой. Весь отряд отступал к нему, сжимался, вытягиваясь косым клином, отрывался от стены. Анюту снова оттеснили от него, и тогда он ринулся вперед, завертелся среди врагов, словно волк в собачьей стае, разя молниеносными ударами, не замечая ответных. Русская экономная броня, выверенная веками непрерывных жестоких войн, давала ему ощущение неуязвимости. Остроконечный шлем с бармицами и личиной, с которого соскальзывал самый острый булат, облегающий удобный панцирь, в котором мельчайшие отверстия колец перекрывались вторым и третьим слоями кольчуги при любом движении тела, укрепленный гибким оплечьем и налокотниками, способными вместе с железной рукавицей при нужде послужить и как щит, пластинчатые набедренники и поножи - эта броня делала сильного и ловкого воина поистине недоступным обыкновенному оружию. Правда, спину она прикрывала не очень надежно, поэтому в конных сшибках Олекса чаще держал щит на спине. На сей раз ударило в спину не копьем, не стрелой или коварным джеридом, но словно бы гигантской тугой подушкой. Споткнулся конь, приседая на пошатнувшейся земле, - казалось, разом грохнули десятки великих пушек. Шатер Фроловской башни подпрыгнул, кренясь, начал оседать в струях огня и крутящихся клубах серого дыма, разваливаясь, обрушился камнями и бревнами, давя и зашибая ордынских всадников под стеной, в воздухе родился странный шелест, и вдруг полосой хлестнул каменный град. Ордынские всадники прянули от ворот, настегивая лошадей, и теперь лишь Олекса приметил, что от двух сотен его едва ли насчитаешь полторы.