Эхо Непрядвы

      - Назад! Держать орду! - кричал Владимир, махая вырванным наконец мечом.
      - Не дури, боярин, их боле сотни! - Десятский скакал стремя в стремя, то и дело оглядываясь. - Счастье - в хвост вышли!
      Словно грозный сон застал Красного посреди дороги: тот же лес вокруг, то же ласковое солнце над ними, тот же грибной ветер бьет в ноздри, а по пятам молча, как волки за добычей, гонятся ордынцы. Второй день дружинники не надевали броней, щиты и копья тоже везли на телеге. Если случится сеча, будет трудно. А она случится - до Переславля добрых пятнадцать верст или больше, запряженные кони начнут выдыхаться, да и у всадников нет заводных. Враг, поди, и не чует, какая добыча плывет ему в руки, - тогда есть надежда, что отстанет, если бросить ему последнюю повозку с дорогими бронями дружинников. Но вдруг он охотится за княгиней?
      Гудели копыта, далеко швыряя мокрый песок, низкие сучья грозили сорвать с седла. Степнякам легче - их кони низкорослы.
      - Счас поле будет! - кричал десятский. - За полем, на входе в бор, я придержу их. Ты же с одним десятком береги государыню!
      - Ты, Семен, ты береги! Тебе верю больше, чем себе.
      Понял старый воин: начальник не уступит ему первой сшибки.
      Вылетели на поле. Четверики оторвались от повозок с поклажей и оружием, они уже скрылись в лесу за жнивой. Почему не стреляют татары?.. Четверо мужиков с тонкими шестами на плечах стояли на обочине, разинув рты, следили за бешеной скачкой. Уж не золотой ли поезд гонят ко князю из Москвы? Но почему вся стража позади? Красный стиснул конские бока твердыми коленями, круто развернул отряд. У него блеснула своя мысль: запереть врага на лесной дороге при выходе в поле, дать поезду время уйти подальше.
      - Гей, туры буйные, бери врага на рога!
      Лишь пятеро всадников ушли с десятскими вслед за повозками, остальные, развернув коней, ринулись навстречу степнякам. Не было времени принять строй, выхватить луки и осыпать врагов калеными стрелами: сошлись конными толпами. Татары сильно растянулись на узком тракте, русские, напротив, сгрудились при повороте и в первый момент получили преимущество. Словно в хмельном угаре Владимир обрушил меч на усатого, голорукого всадника, клинок визгнул по вражеской стали, ускользнул в пустоту, враг, уклоняясь, проскочил мимо; одновременно сверкнуло и лязгнуло сбоку; стонущий хрип лошади, охнул человек; второй враг возник перед ним, будто слепок первого - те же темные стрелки усов, те же провалы глаз на плоском лице, но воззрился он куда-то мимо, замахиваясь и уклоняясь, - удар Владимира пришелся по скособоченному плечу; что-то лопнуло, хрустнула кость под острым железом, и в незащищенное бутурлыком колено больно ударило колено зарубленного ордынца.
      Степняки вздыбливали лошадей, кидались в стороны, но жерло лесной дороги выбрасывало новых и новых. Красный рубился теперь сразу с двумя, трезвея, обретая ясность мысли и взгляда, в каком-то странном озарении угадывая каждое движение врагов. Серые всадники замелькали среди деревьев, просачиваясь на поле.
      - Обходют, боярин!..
      Отбив очередной наскок, Красный жестоким рывком развернул скакуна, низко припал к гриве:
      - За мно-о-ой!
      Ордынцы, как волки, нагнавшие табун, рассыпались, скакали рядом по полю, стараясь обойти дружинников, чтобы сомкнуться впереди. Иные уже раскручивали арканы. Владимир с силой вонзил шпоры в конские бока. Он действовал как на воинском учении, где опытные воеводы старались предусмотреть все возможные повороты конного боя, и пока чужой опыт служил ему, как меч, скованный добрым кузнецом, и конь, взращенный искусным табунщиком. Снова дорога унырнула в лес, скакавшим сбоку врагам пришлось отстать. Скоро впереди засветилась большая солнечная поляна, - значит, можно еще раз осадить преследователей.
      Ошибка молодого начальника отряда была роковой. В первом бою, когда голову кружит хмель кровавого пира, трудно упомнить все наставления седых воевод. Владимиру Красному не хватило рядом старого воина.
      Прежним приемом развернув отряд в начале поляны, он удивился: отчего враги осаживают коней в отдалении, что-то кричат вызывающе-злое, грозят арканами и мечами, а на сшибку не идут? Когда же понял, стало поздно: десятка полтора степняков вылетели из леса на дорогу за спиной дружинников.
      Нельзя в одном бою дважды кряду применять один и тот же ход, если в первый раз он принес успех.
      Кинулись прорубаться. И тогда больше сотни степняков, закаленных боями, сомкнулись вокруг тридцати русских дружинников.
 
      По обычаю разведчика Тупик не придерживался петлястых дорог, шел напрямую по солнцу и звездам, и через день его отряд уже миновал Дмитров. Он вез Димитрию часть великокняжеской золотой казны, хранившейся в детинце Волока-Ламского. В лесах наступала грибная пора, и воины на привалах сдабривали стол рыжиками, припеченными на костре. Стояли теплые лунные ночи, поэтому двигались от зари до зари, устраивая ночлеги уже после заката. Тупик в походе неустанно учил дружинников - лишь треть его бойцов была испытана в боях, а из старых сакмагонов остался один Додон. У ночных костров молодые жадно расспрашивали куликовцев о Донском походе, и даже над Додоном не смеялись, а уж если рассказывал сотский - слушали как зачарованные. Ближайшими товарищами Тупика в сотне становились Микула, Алешка и… Мишка Дыбок. Теперь появился еще один звонцовский - Никола.
      После возвращения из Новгорода Дыбок сразу купил дом на берегу Неглинского пруда и съехал. Уходить в другую сотню он решительно отказался: "Я службу с бабьим подолом не путаю и служить буду по чести". Мишка стал понятен Тупику. Из дружины все равно уйдет - жмет деньги в горсти, как ястреб цыпленка, уж и место себе в торговом ряду приглядел. Уходя в купцы, Мишке важно сохранить добрые отношения в княжеской дружине, на Тупика у него особый расчет - ведь сотский близок к окружению князей. Служил Мишка на совесть.
      Настену с тех пор Тупик видел лишь издалека, через случайных странниц посылал ей деньги. Мишка тихо и быстро устроил дело с разводом, - верно, на рубли Тупика, - и Настену даже в церковный дом не взяли. Узнал об этом Васька поздно, когда она уехала к отцу. Наверное, из Мишки выйдет ловкий купец. Как там встретили Настену отец с матерью, братья и невестки? Жалеют или помыкают? Берегут или превратили в безответную домашнюю рабу? И как сам он глянет в глаза Стрехе при новой встрече? Сосватал дочку!.. Тупик дал себе зарок - впредь не устраивать ничьих свадеб…
      На третий день пути, близ поймы какой-то речки, где давно брошенные поля зарастали бурьяном и кустарником, парный дозор, въехав на невысокий березовый увал, просигналил тревогу. Тупик со своей полусотней поспешно взлетел на холм, стал среди березок. Изогнутая лента ивняков впереди означила излучину реки, кущи рогоза и тростника по всей пойме указывали болотца, от лесистых холмов вдали бежала серая прямая дорога; касаясь излучины, она приближалась к отряду и пропадала в березняках. Этой дорогой во весь опор неслись какие-то повозки, до слуха долетел грохот копыт и колес по деревянному мостку. Тупик решил бы, что обозники устроили азартную гонку по открытой долине, если бы не всадники, скакавшие следом. На любом расстоянии, доступном глазу, Тупик узнавал волчий скок приземистых косматых лошадей, серые фигуры короткошеих квадратных наездников, льнущих к конским гривам в хищном устремлении к добыче. Орда под Переславлем?!
      Опыт разведчика помог Тупику подавить страшную мысль. Скорее всего, перед ним глубокая разведка врага - ведь и сам он не раз водил отряды к станам Мамая. Степнякам нужен знающий "язык", они и подстерегли важного боярина. Золотая казна сейчас дороже боярской головы, а степняки, схватив жертву, поспешат исчезнуть. Но где они явятся снова? И эта наглая охота на русских людей в глубине московской земли!
      Из кметов первым ахнул Додон:
      - Мать честна! То ж татарва за нашими гонит!
      Обрезая говор, Тупик скомандовал:
      - Минула, Хрулец, Никола - беречь казну! Остальные - за мной!
      Полоска осоки и камыша впереди указывала топь, Тупик развернул полусотню и помчался березняковым увалом в обход сырой низины. Надо встретить врага в лоб либо отсечь его от повозок.
      Речная пойма облегчила степнякам погоню. Рассыпаясь гончей стаей, они быстро настигли задние телеги, но целью их был головной возок. Задние никуда не денутся. Не обращая внимания на двух мужиков, размахивающих копьями с последней повозки, они стали обходить поезд - словно потянули крыло невода, отсекли беглецов от поля, прижали к реке. Вот уж четверо поравнялись с передним высоким возком, взмах арканом, и возничий, выгибаясь, полетел с конской спины в черную грязь. Запаленная четверка лошадей сразу сбавила ход, стала перед всадником, загородившим дорогу. Раздался торжествующий вой, трое кинулись к возку. Рослый степняк рванул кожаную заслонку, и тогда пронесся тревожный крик:
      - Наян, урусы!
      …Редкий березняк позволил полусотне перейти на галоп. Крупнотелого мурзу Тупик выделил по отрывистым командам, щуря глаза, примерился к его широкой фигуре. Ордынцы, оставив добычу, скакали к мурзе, растягивались лавой. Тупик не считал их: он был дома, степняки - во враждебной земле.
      - Хурр-рагх! - Мурза ринулся навстречу во главе серой лавины, Тупик встал на стременах, по замаху врага угадывая направление его удара, ощущая жестокую легкость собственного меча и обманчивую расслабленность руки, готовой сорваться словно бы в самопроизвольном, молниеносном ударе. Эх, был бы теперь слева Копыто, справа - Семен Булава! Он ничего не успел понять - вылетевший слева Алешка Варяг на пегом громадном жеребце ударил мурзу сбоку, опрокидывая вместе с лошадью, падающего полоснул лезвием - только стон прошел от столкнувшихся лошадей.
      - Черт! Сменял одного рыжего на другого! - В досадливом крике Тупика была и радость: угадал в голубоглазом и рукастом звонцовском парне отменного рубаку еще там - на кровавом Куликовом поле. Он едва достал мечом второго врага, а уж полусотня прорубила насквозь ордынскую лаву. Несколько пустых коней вольной рысью убегали в березняки. Тупик крутым заходом разворачивал свою дружину, чтобы смять правое крыло степняков, не дав им опомниться, но то ли решительность русских и сила их удара, то ли гибель начальника, то ли боязнь ввязываться в упорный бой вдали от своих туменов уже рассеяли ордынский отряд. Вместо грозной лавы, хотя бы и разорванной, Тупик увидел разбегающиеся десятки, пятерки и тройки всадников: одни порскунули в приречный березняк, другие мчались открытой поймой к лесам, большая часть кинулась назад, по дороге. С тремя десятками он бросился преследовать этих последних. Гнали версты полторы, отмечая путь окровавленными телами. Ордынцы, словно спохватясь, начали яростно отстреливаться на скаку, и, когда третий воин Тупика выпал из седла, он прервал погоню. Перевязали своих раненых. Один, совсем молоденький, из дружины Серпуховского, был убит стрелой в горло. Тупик приказал взять его с собой, чтобы похоронить в Переславле. С убитых врагов сняли оружие, поймали трех лошадей и, лишь возвращаясь, заметили, что ни одной повозки на дороге нет.
      - Трусоват, видать, путешественник, - заметил возбужденный боем и погоней молодой кмет.
      - Может, он шибко поспешает, - усмехнулся Варяг.
      - Не судите - да не судимы будете, - строго сказал немолодой бородач. - Почем знать, кто там ехал?
      Тупик вдруг понял свою оплошку: не взяли ни одного "языка". Хотел послать Алешку вперед - вдруг найдется живой на месте сшибки, - но тот указал в сторону излучины:
      - Там как раз имают, Василь Андреич.
      - А и глаз у тебя, Лексей! Скоро во всем Копыто заменишь.
      В болотце близ дороги, среди низкорослой желтоватой осоки, поднимая голову, билась увязнувшая лошадь, по временам долетал ее жалобный крик. Двое спешенных дружинников бросали ременный аркан, видимо пытаясь поймать забившегося в траву человека. Тупик заспешил узнав Кряжа и Дыбка, ставших неразлучными друзьями. Кряж наконец удачно бросил петлю, поволок захлестнутого степняка на сухое место; тот, вцепившись в ремень обеими руками, семенил, путался в траве и падал лицом вперед, вскакивал и снова шел, чтобы не задохнуться в петле. Дыбок, приседая, хохотал во все горло, манил пальцем пленника:
      - Быня, быня, ступай ко мне, бынюшка, я те шейку пощекочу.
      Степняк выбрался из болотца, шатающийся, кривоногий, залепленный грязью с ног до головы. Тупик не успел рта раскрыть: быстрым, ловким ударом Дыбок всадил меч в его живот.
      - Што наделал, лешак?
      - А че, Василь Андреич, сиропиться с имя? - Мишка невинно посмотрел в глаза сотского, отирая меч сорванным лопушком.
      - "Язык" нужен!
      - Мурза ж есть, недобиток Алешкин. Берегут наши. - Мишка сунул руку за пазуху, достал кошель, тряхнул. - Твоя добыча, Лексей, с мурзы снял. Мне б денежку за сохранность. Лови!
      Кошель, звякнув, упал к ногам Варяга. Лицо Алешки побагровело, он грубо сказал:
      - Мертвых не обираю.
      - Ты че? По закону ж твое.
      Мишка не грешил против истины: закон войны отдавал воину имущество побежденного им врага. Княжеским достоянием были обозы, лагерь, шатры военачальников, захваченные стада и табуны да то, что собиралось на поле уже после сражения.
      - Возьми, Алексей, - приказал Тупик.
      - Да не могу я, Василь Андреич!
      - Под мечи лезть мог? Бери - сгодится.
      - Куды мне столько? - Алешка неуверенно поднял кошель.
      - А хотя с Мишкой вон поделись - он знает куды. Но за убийство пленного!.. - Тупик махнул рукой, вспрыгнул на седло, отъезжая, крикнул: - Лошадь попробуйте вытащить!
      Нет, нельзя было оставлять Дыбка в сотне. Он же знает, что убивать пленных запрещено, и все ж убил. Тупик не смеет теперь строго взыскивать с Мишки, и тот пользуется…
      Когда покидали место боя, безотчетная, сосущая тревога заставила Тупика несколько раз обернуться. Если б он знал, что, преследуя убегающих врагов, какой-нибудь сотни шагов не доскакал до распростертого в траве старого десятского Семена - последнего из дружины Красного, пытавшегося сдержать погоню!
      Из-за раненых двигались медленно, спрямляя путь. Городок застали в суматохе: войско готовилось к выступлению. Взбудораженные переславцы из уст в уста передавали слухи об ордынских туменах, подступающих к городу, и чудесном спасении княгини: будто бы степняков поразили не смертные люди, а крылатые серафимы, слетевшие с небес. Возница и слуга с последней телеги клялись, что своими глазами видели, как небесные воины огненными мечами смели вражескую погоню и вознеслись в горние выси. Имя Евдокии работало на легенду, и в нее поверили сразу.
      В детинец отряд Тупика вошел беспрепятственно, однако у крыльца княжеского терема отроки загородили дорогу:
      - Велено пускать лишь воевод.
      - Где Боброк или Вельяминов? - допытывался Тупик.
      Отроки разводили руками, вызванный сотский, сын боярина Воронца, сказал, что оба в отъезде.
      - Ты же знаешь меня, пропусти к государю, - просил Тупик. - Я от Храброго, казна у меня, пленного привез.
      - Не велено, и не проси! - отрезал сотский. - Жди на дворе.
      Тупик неприкаянно бродил по подворью, заставленному шатрами и повозками. Его кметы притыкались кто где мог. Раненых, слава богу, взял в избу войсковой лекарь. Возле конюшни детинца стояли повозки, похожие на те, что видел он на переславской дороге. С горечью подумал: его уже не считают своим в княжеском полку, будто собственной прихотью перешел он на службу к другому государю. Со злобой посмотрел на розовое лицо боярского сына, распоряжающегося у крыльца, и, охваченный бешенством, ринулся к двери, отбросил копья стражников.
      Сотский бежал за ним, бранясь и угрожая, Тупик поднялся на второй ярус, распахнул первую дверь. За широким столом, над каким-то чертежом, сидел в одиночестве Боброк-Волынский. Тупик едва не залепил сотскому в ухо. Воевода спросил:
      - Кто шумит?
      - Да он вот охальничает - силой ворвался, - выскочил наперед сотский.
      - А-а, знакомец. - Боброк улыбнулся. - С чем прибыл?
      - Казну привез государеву.
      - И на том спасибо. Что там слышно у вас? Татар не встретил по дороге - ты ж на них везучий?
      - Часа четыре назад рубился с ихней разведкой. Мурзу живого привез.
      Воевода встал, шрам на щеке его побагровел.
      - Так какого ж… ты мне про казну буровишь?
      - Я, Дмитрий Михалыч, полчаса о порог бился - не пускали, - с обидой сказал Тупик.
      - Тебя? Гонца от Владимира? Кто не пускал? - Глаза Боброка сверкнули гневом, но тут же пригасли. - Ладно. Это я велел, чтобы поменьше толклись тут без нужды. Переусердствовали стражнички. Ты ступай, - приказал сотскому. Потом вышел из-за стола. - Пожди здесь. Княгиня у него… Да глянь пока на чертеж. Ты знаешь дороги. Какая теперь глаже до Костромы?
      Долго ждать не пришлось. Войдя в светлицу князя, Тупик уловил запах мирры и розового масла. Донской стоял у открытого окна, в котором сияло вечернее озеро.
      - Вот он какой, ангел-хранитель! - Донской усмехнулся и, видя удивление Тупика, глянул на Боброка. - Да он же, Дмитрий Михалыч, ничего о себе еще не слыхал… Ты уверен, Васька, што это лишь разведка была?
      - Уверен. Ханских туменов близко нет.
      - Каков твой мурза?
      - Малость попорченный, но в памяти.
      - Ох, Васька, не можешь без того, штоб ордынцев не портить!
      - Дак они ж добром-то не даются, государь.
      - Знаю, Василий, знаю. Поди-ка ближе. - Князь открыл окованный ларец, достал литое шейное ожерелье из серебра с синим игристым камнем. - Не за спасение жены, по за спасение московской государыни жалую.
      Лишь теперь Тупик понял, за кем гнались враги, стал на колено, почувствовал прикосновение к шее холодного металла и твердых пальцев князя.
      - Встань. Всем твоим кметам дьяк выдаст по рублю.
      - Трое убиты, государь.
      - На тех сам получишь по два рубля и передашь семьям.
      Димитрий выспросил подробности боя, стал спрашивать, как идет сбор войска в Волоке-Ламском. Слушая, изучающе поглядывал на увлекшегося Тупика.
      - Што, у князя Серпуховского лучше служится?
      - Я ж у него не своей волей. - Тупик удивленно посмотрел на государя, потом, словно оправдываясь, сказал: - Там до Орды поближе.
      - Поближе, говоришь? Кое-кто мне советует прямо к хану ехать с поклоном. А иные наоборот - в Кострому идти.
      - Кто советует?
      - В Кострому я советую, - негромко сказал Боброк.
      Тупик помолчал, осторожно ответил:
      - В ратных делах Дмитрий Михалыч смыслит больше нашего.
      - Ух, Васька! И хитрованом же ты стал. Пора тебя, однако, воеводой сажать.
      Боброк вышел с Тупиком, и Васька спросил о судьбе Красного.
      - Сотню выслали искать их. Видно, порублены. Не иначе кто-то выдал княгиню.
      Остановились над чертежом, Тупик спросил:
      - Дмитрий Михалыч, а не далеко ли в Кострому?
      - В самый раз. Туда не успеют дотянуться. Сейчас главное - войско собрать без помех.
      - Ну, как обойдут Москву и - по пятам за вами?
      - А вы с Владимиром на что? Небось уцепите за хвост?
      - И за хвост, и за морду уцепим.
      - То-то, серебряный!
      - У меня и золотая гривна есть, - напомнил Тупик.
      - То - гривна. В золотые нам, брат, не выйти с тобой: грехов многовато. А серебряный - как раз: где и черно, да не ржаво.
      - Тогда лучше бы - железным.
      - Ты ж не татарин. Это у них все "железные" - Темиры да Тимуры. Ты русак, Василий. В огне тебя кали, в воду бросай, а не переделаешь. Встретился с чужой бедой, услыхал доброе слово - и душа твоя как воск. Даже ворога, сбитого с ног, ты ведь не затопчешь.
      - Есть и наши, которые топчут.
      - Есть. - Боброк вздохнул. - Научились, глядя. Да и пора. Коли еще лет сто мечи не остынут - не такому научимся. Но ты - русак. Ступай, боярин Серебряный. А управишься - к Евдокии Дмитриевне поспеши. Там ждут тебя - не дождутся.
      В проходе Тупик столкнулся с Вельяминовым и незнакомыми воинами, прижался к стене. Окольничий ругался на ходу:
      - От змеи! Мурзу пленного приволокли и цельный час на дворе держат. Головы поотрываю сволочугам!
      В сумраке Вельяминов не узнал Тупика, и Васька торопливо выбежал: не хватало еще подставлять спину за чужие грехи!
      На другое утро великокняжеский полк покинул Переславль. На допросе пленный мурза упорно утверждал, что хан ведет не менее пятидесяти тысяч конных, и это разрешило сомнения великого князя. Последний раз поцеловал Васька заплаканную Дарью и дочку, посадил в возок. Жена махала ему рукой, пока не скрылась из глаз повозка. Насупленный Алешка стоял рядом, Тупик чувствовал неловкость перед ним и другими, чьи семьи остались в Москве, но не утешал: еще неизвестно, где опаснее - за крепкими стенами Белокаменной или в малочисленном княжеском полку. Ведь только чудом он вырвал Дарью вместе с великой княгиней из ордынской петли.
      Во всех прошлых походах, как бы далеко ни отрывался разведчик от своего главного войска, грела мысль, что войско идет по его следам, все время приближается спасительной грозной силой. Теперь же пути разведчика и родного полка расходились, и холодящая душу пустота росла за спиной. Хмуро молчали воины, лишь Додон не оставлял своих глубокомысленных наблюдений:
      - Гля-ко, мухомор-от красен и весь будто мукой присыпан, а рыжик - рыж, ровно Варяг. Оба от земли - пошто бы им разниться?
      Додона терпели молча. Кряж вдруг весело сказал:
      - Ча заненастились? Попомните слово мое - расколотим мы Тохтамыша в щепу.
      - Тебе видение, што ль, было? - усмехнулся Микула.
      - Было. Загадал я, мужики, когда мы ишшо с Николой от реки Осетра поспешали: ежели встречу в войске кого из прежних братьев лесных - одолеем ворога. И вот нынче встретил Никейшу. Ныне он - послушник Афонасий в Троице. Принес образок от Сергия великому князю.
      - Тот здоровенный чернец? - спросил Варяг. - Уж не думает ли он стать новым Пересветом?
      - Штобы новый Пересвет явился, новая Куликовская сеча должна случиться, - сурово сказал Микула.
      - Гля-ко! - удивился Додон. - У березы-то лист березовай, а у рябины - рябиновай. Нынче зелены, а по осени изжелтеют. Надо ж!
      Впервые в этот день воины громко расхохотались.
      Ночью, с привала на лесистом холме, отряд увидел в московской стороне великое зарево.

VII

      Где-то на лесных распутьях Остей разминулся с великой княгиней, и встречи с ордынскими отрядами тоже избежал, хотя слух о проезде молодого князя в Москву быстро разлетелся по окрестностям, и кое-кто из служилых, снарядившихся в Переславль, поворачивал коней к Белокаменной. Рано утром въехал Остей в пустой посад. Мост Фроловской башни не был поднят; серый в яблоках скакун князя ступил на деревянный настил, и тотчас вверху, между зубцами, явились головы стражников.
      - Отворяй! - гаркнул молодой свитский боярин. - Князь Остей от великого князя Донского.
      Бесшумно сдвинулся, пополз вверх, внутрь башни, полуаршинной толщины железный затвор ворот; князь, пригибаясь, въехал в Кремль. На бесхитростном лице его отразилось изумление.
      Какие только картины смуты, общего настроения и бедствий не являлись ему в пути! В забывчивости он хватался за меч, готовый самолично рубить головы татям, смутьянам, грабителям боярских домов и осквернителям храмов, искал пламенные слова, которые бросит в толпы обезумевших людей, покинутых боярами. И вот он в Кремле.
      Быстрый глаз князя примечал множество ратников на стенах и в стрельницах башен, поднятых его появлением, там и тут торчали алебарды, копья, плоские лезвия русских рогатин. Изнутри к стенам приставлены широкие ступенчатые лестницы из свежих плах, еще видны сметенные в кучи щепа и стружки, тут же громоздятся поленницы дров, стоят бочки смолы и котлы с водой, возвышаются груды отесанных камней и ядер из тяжелой свинцовистой глины, связки метательных копий. Вблизи "опасных" стен - по восточной, северной и северо-западной стороне - сооружены фрондиболы - метательные машины упрощенного типа в виде колодезного журавля, способные бросать через стены пудовые камни и целые мешки ядер. Кремль едва просыпался. На площадях, на перекрестках улиц слабо чадили костры, возле них, опираясь на копья и алебарды, подремывали стражники. На подворьях, заставленных телегами, женщины разводили под таганами огонь, поскрипывал колодезный журавель, из-за оград доносились шорохи молочных струй и повизгивание голодных поросят. На всадников не обращали внимания, лишь один из ополченцев у костра спросил: "Откуль, витязи?"
      Жаль чего-то стало Остею. И радовался, что видит крепость устроенной, а словно обманули его. Не потребовалось от Остея немедленных подвигов во спасение великокняжеской столицы, толпы не валили ему навстречу, не звонили колокола, не шли попы с хоругвями и святыми реликвиями. Народ спал - в боярских и купеческих домах, в клетях, житницах и амбарах, приспособленных для жилья, спал в шатрах и прямо среди подворий, благо стояла теплынь, - спал и не чуял близости спасителя. Остей вдруг заволновался: не придется ли ему, посланцу государя, доказывать свое право возглавить оборону, назначать и смещать начальников, вести переговоры с Ордой?
      Дядя, Дмитрий Ольгердович, сказал ему на прощание: подобной чести иной князь во всю жизнь не дождется, - Остей же с радостью послужил бы Донскому в чистом поле, командуя даже сотней, а эту честь уступил дяде. Но Дмитрий Ольгердович мечом и преданностью давно уж выслужил у московского государя немалый удел, Остею же надо еще заработать свой хлеб. И княжеский хлеб нелегок, если ты не получил готового наследства. В Литве смутно. Многочисленные сыновья Ольгерда - родные дядья Остея - грызутся за каждый городок и клочок земли. От отца, владеющего бедным Киевским уделом, не разживешься, да Остей и не единственный сын. Идти на службу к западным государям тому, кто крещен в православии, - значит, заранее обречь себя на изгойство. На Руси он свой.
      Если Москва падет, Остея ожидает гибель, хуже того - мучительный ордынский полон. Но если Москва выстоит, слава его сравняется со славой дядей Андрея и Дмитрия - куликовских героев.
      У великокняжеского терема вооруженный привратник, увидев Остея в сопровождении бояр, согнулся в поклоне.
      - Милости просим, государи. Хоромы пусты и конюшни - тоже, всем хватит места. Я счас конюхов кликну.
      - Где воевода ваш? - строго спросил Остей, спешиваясь.
      - Адам, што ль? Дак он стоит в дому князя Володимера - там все начальные. А государев терем велено не заселять на случай чего да штоб не попортили утвари.
      Прозвонили к заутрене. Князь решил не торопить события, занялся размещением дружины, но в ворота скоро вломились горожане в кольчугах, кафтанах, епанчах, все до одного опоясаны мечами, за голенищами - длинные ножи, на поясах у кого праща, у кого железная булава. Передний детинушка средних лет, скинув богатую кунью шапку, поклонился князю в пояс, звучно заговорил:
      - Слава всевышнему, дождались сокола. Примай, Остей Владимирыч, крепость, ослобони от тяжкой заботы.
      Остей улыбнулся с облегчением:
      - Ты уж и рад… Адам-суконник, я не ошибся?
      - Не ошибся, государь, - уж как рад, словом не сказать.
      - Ладно, воеводство приму - на то воля великого князя Донского. Но тебя, Адам, с твоими подручными не ослобоню от дела. Как мне без помощников? Бояр-то, почитай, нет у меня.
      - Э, государь, - ответил темнолицый человек с клешневатыми руками не то бронника, не то кузнеца. - Был бы князь - бояре сами найдутся.
      Остей свел белесые брови. Сдержанно спросил:
      - Что о татарах слышно?
      - Да уж в зареченской стороне показывались их дозоры. Большое войско будто на Пахре. Олекса Дмитрия вечор сам пошел в сторожу, ждем с часу на час.
      Клешнерукий вдруг со смехом прогудел:
      - Што я говорил! Эвон, князь, бояре подваливают!
      Сначала в воротах появились сразу три черные рясы монастырских настоятелей, во главе шествовал рослый архимандрит Симеон. За святыми отцами - толпа боярских кафтанов, шуб и шапок, оружные отроки и челядины.
      - Глядите: великий боярин Морозов!
      - Чудны, господи, дела твои: то ни единого воеводы в Белокаменной, то сразу три! - хохотнул клешнерукий.
      - На готовенькое вороньем летят, - заметил другой.
      Монахи наперебой благословляли князя, он, кланяясь им, с удивлением поглядывал на Морозова.
      - Здоров ли государь наш, Димитрий Иванович? - загудел тот хрипловатым голосом.
      - Здоров, - сухо ответил Остей. - А ты, боярин, будто занедужил?
      - Одолело меня лихо проклятое, да миловал бог. В Симоновском ко святым мощам приложился, а ныне спешу принять службу, на меня возложенную государем.
      "Какой только дьявол тебя принес?" - подумал Остей с досадой.
      - Княже, суда и правды у тя прошу! - Вперед через толпу проталкивался боярин Томила. - Не попусти убивцам и татям!
      - О каких татях речешь, боярин?
      - Здесь, пред тобой они! Били меня смертным боем и этот вот, - ткнул пальцем в Рублева, - и тот вон, и Олекса, богом проклятый, бил и конно топтал, бросал меня, боярина служилого, под ноги черни. Глянь на язвы мои, княже! Послушай других лучших людей, битых и ограбленных ворами. И ты, народ, не попусти ватажникам, вяжи их! - Томила попытался ухватить Рублева за ворот, но получил такой толчок в грудь, что едва не свалился.
      - Пошто охальничаешь, боярин? - властно крикнул Адам. - Ты, государь, людей допроси, прежде чем слушать злого буяна Томилу. Сам он виноват в бесчестье своем. Стыдно, боярин!
      - Што-о? Ты, суконник, стыдишь меня?
      - Погодь, Томила. - Морозов снова выступил вперед. - Князь, я и сам наслышан о воровстве. Смуту учинили тут без меня: в колокол били, в детинец ворвались силой, человека мово Баклана с иными стражами, почитай, донага раздели.
      - Людей побили, сучьи дети, кои Жирошку, сына боярского, воеводой кричали! - раздался голос из толпы.
      Боярские слуги стали напирать на выборных, Остей побагровел, не зная, на что решаться, оглянулся на своих дружинников, они придвинулись, и это спасло выборных от расправы. Морозов, чувствуя колебания князя, потребовал: