Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести)

      - Ну просто съела бы! Ну что это за куколки родятся на свет! Глазки-то, глазки-то - кругленькие бусинки! Ну что с вами сделать, а?
      - Выпустить, вот что, - сказал Петухов, - пока ты их всех не передушила!
      - Эх, Алешки нету! - пожалел Костя. - Зря, чудак, не поехал. Вот порадовался бы сейчас!
      - Совсем обиделся, - улыбнулся Манжин.
      - Ну ничего, - сказала Настенька, - я приеду домой - все ему расскажу... Поглядите, ну вы поглядите, как радуются, как бегают! И уж скорей принялись траву жустрить!
      - Этой травы скоро не будет, - сказал Петухов, - дотла выгрызут. Вот увидите! Придется тебе, Костя, с утра до вечера по тайге с литовкой ходить. Вот уж скотина прожорливая!
      - Ничего, - улыбнулся Костя, - как-нибудь прокормлю.
      Пока ребята разводили костер и варили ужин, Настенька прибрала в избушке: наломала веник, вымела пол, протерла окошко, повесила полотенце.
      - Ну, а постель сам себе потом устроишь, - сказала она. - Сегодня все равно спать вповалку на нарах будете! Только надо свежего сена постелить. Ты смотри, Костя, не поленись, насуши себе сена да постели.
      Ужинали у костра, среди тихой тайги и темнеющих гор. Желтый Кобас тоже сидел в кругу друзей и тоже ужинал: Настенька его не забывала, то и дело подкладывала то мятой масленой картошки, то хлеба.
      И еще долго потом сидели под звездным небом, жгли костер, глядели, как летят вверх маленькие веселые искры, и вели разговоры.
      О чем? Обо всем, что придет на ум... О том, как поедут в Горно-Алтайск за яблонями и что скажет им Лисавенко. Может, скажет: "Не сумели посадить, так и не дам больше саженцев". Но нет, пожалуй, не скажет. Вот у чергинской учительницы тоже в первый год сад погиб, а он ей ответил: "Наше дело не бывает без жертв, надо снова сажать". И она снова посадила, а за лето яблоньки окрепли, осенних морозов не испугались может, и у них так будет... Говорили еще о книге, которую только что прочел Петухов. И потянулся длинный рассказ о страшной трагедии индейского племени, замученного белыми. Говорили о Барнауле, куда Костя и Манжин собирались осенью; о том, как они окончат техникум и приедут сюда сажать сады... И снова возвращались к своему маленькому саду у подножия Чейнеш-Кая.
      Первой от костра поднялась Настенька:
      - А ну вас! Завтра на рассвете вставать надо. Ступайте ложитесь, я там на нарах вам постелила.
      Сама она улеглась в повозке, стоявшей под густой ивой.
      "Ох, хорошо! - вздохнула она и улыбнулась сама себе от удовольствия, укрываясь теплой кошмой. - Можно всю ночь на звезды глядеть..."
      Звезды мерцали и дрожали в перепутанных ветках ив. И скоро Настенька увидела, что они, словно хрустальные капли, проскользнули сквозь ветки, повисли на концах листьев и закачались над самой повозкой.
      - Упадут на кошму - кошма сгорит, - прошептала она и уснула.
      Костя не сразу лег. Он взял ружье, свистнул Кобаса и обошел весь загон, прислушиваясь к тайге, к ее неясным шелестам и осторожным шорохам. Было тихо. Из-за плеча дальней горы поднялась и осветила долину чистая луна. Костя подошел к загону и заглянул через изгородь. Никого. Неподвижно стояла густая трава. Костя улыбнулся: "Все попрятались!"
      Недалеко от избушки, около самого ручья, стоял Соколик. Он наелся и дремал. Костя погладил его:
      - Спи, милый!
      Дверь избушки была открыта настежь. Сонное дыхание и легкий храп слышались в темноте на широких нарах. Костя подозвал Кобаса.
      - Ложись здесь. Сторожи! - приказал он.
      Кобас послушно лег у потухшего костра, около избушки. Костя осторожно поставил ружье в уголок и полез на нары.
      "А завтра останусь один... Романыч стадо свое угнал в горы, - подумал он, и сердце его чуть-чуть сжалось. - Да, такие дела, однако!.. Не забыть бы им утром сказать, чтобы арык копали, не откладывали. Пусть бы так и вели с того места, где мы тогда наметили. Эх, жалко, что сам не могу!.."
      Тихо было в тайге. Тихо было в горах. Весь мир спал. Только луна, поднимаясь все выше, задумчиво брела по небу, рассыпая блестки в траве, отражаясь в быстрой воде ручья, бросая четкие тени гор в долину и четкие тени деревьев на серебряную траву...
      Рано утром, когда порозовело небо и потянуло холодком, Настенька проснулась и разбудила ребят. Быстро позавтракали вчерашней картошкой и уехали.
      Костя остался в тайге с Кобасом и с кроликами. Но в первую минуту, когда повозка скрылась в лесу на той стороне Кологоша, Косте показалось, что он остался один.
      В ТАЙГЕ
      Возникало утро на вершинах гор. Разгораясь, с песнями птиц, с шелестом леса входил в долину богатый солнцем день. Иногда из-за горы внезапно появлялась тучка и пролетала над долиной, проливая на своем пути дождь. Молчаливая хвойная тайга гасила острыми верхушками вечерние зори, и знакомые созвездия снова загорались в ночном небе.
      Проходили странные, безмолвные таежные дни - один, другой, третий... Костя не скучал. Раз пять или шесть в день он косил для кроликов траву, приносил им огромные вязанки и разбрасывал по загону. В загоне трава быстро исчезала, появились уже прогалины.
      Кролики скоро освоились на вольном житье. Крольчихи принялись рыть норы для будущих детей, и Костя замечал, где и какая крольчиха готовит себе дом. Чтобы кроликам было куда спрятаться от полуденного солнца, Костя из сосновых веток устроил им длинные низенькие шалаши. Из толстых поленьев он выдолбил корытца и врыл их в землю в разных местах загона. В эти корытца он наливал кроликам воды - чистой, холодной воды из журчащего Кологоша.
      В свободные часы Костя читал. Читал все, что удалось собрать у ребят, у Анатолия Яковлевича, у старого математика. В школьной библиотеке уже не было ничего не прочитанного, но одну уже прочитанную книгу - "Фрегат "Паллада" Гончарова - он все-таки взял с собой.
      Костя подолгу сидел с книгой Мичурина, раздумывал над его опытами, изучал нарисованные там яблоки, груши, вишни, подмечал особенности сортов - их формы, оттенки, характеры, возможности, привычки... Читал книги сибирского садовода Яковлева, читал и перечитывал статьи сотрудников Лисавенко, которые печатались в газете "Звезда Алтая" и были собраны женой Анатолия Яковлевича.
      Иногда он подолгу сидел над раскрытой книгой, думал. Какие-то неразрешимые вопросы лезли в голову:
      "Вот иногда с весны завернет засуха, а тучи идут мимо, и человек не может их остановить. И почему он не может заслониться от морозов, которые налетают то весной, то осенью и все губят? А из-за этого сколько лежит в долинах черной земли, и лишь берут с этой земли одни покосы... Вот заимка наша - разве не хороша! Склоны отлогие, солнечные. Лес. Вода... Почему бы здесь не цвести большим садам? Вот пришла весна, и все бы здесь зацвело розовым цветом и белым цветом - вся долина, до краев, вдруг так бы вот и засветилась! А пришла бы осень - было бы здесь полно яблок, и груш, и разных ягод... А у нас что? Трава... тайга... Пастбища, трава - и все. А на такой земле и хлеба могли бы родиться невпрокос! Но вот климат... Трудно, трудно расти здесь садам, даже и мичуринским. А что бы в наших долинах было, если бы сюда морозы не налетали!.. И почему ученые об этом не подумают? Если бы подумали как следует, то, уж наверно, что-нибудь придумали бы!.."
      Здесь же, около кроличьего загона, под однообразный говор Кологоша он впервые прочел "Занимательную геохимию" Ферсмана. Таблица Менделеева, которую он заучивал в классе без особого интереса, теперь вдруг ожила. Она, как магический ключ, открыла перед его глазами тайны гор. И, отправляясь с литовкой накосить травы, он останавливался и подолгу глядел на горные вершины, заросшие лесом, плотно укрытые травой, замкнутые, молчаливые, не тронутые ни киркой, ни лопатой.
      Что там, в их недрах? Может, там скрыты чистые кристаллы аметиста и хрусталя; может, залегает руда, сверкающая крупинками золота; может, там хранятся массивы зеленого малахита и сияющих мраморов, как на Урале или в Кузнецком Алатау? Кто знает, какие еще богатства хранятся здесь, на их школьной заимке у Кологоша... Разузнать бы! Разведать бы!.. Сколько работы на свете, интересной и нужной!
      И тут же, по неизменной памяти сердца, мысли его снова возвращались к маленькому саду у подножия Чейнеш-Кая.
      Костя лежал в прохладной траве возле загона. Глаза его глядели куда-то поверх книги.
      "А что-то сейчас там? Привезли новые яблоньки или нет? Посадили или нет? Может быть, как раз сегодня сажают... Эх, сбегать бы посмотреть!"
      И, словно наяву, увидел он свою родную Чейнеш-Кая, огромную и прекрасную, и белый дом у ее подножия, и пестрые платья и цветные рубашки школьников, мелькающие среди зелени... и круглую алтайскую шапочку с малиновой кисточкой, сдвинутую на левую бровь, и узкие лукавые глаза, черные-черные - чернее, чем самый черный чернослив...
      "Уехала, наверно, - думал Костя. - Пускай! Жалко, с Яжнаем не повидался. Эх, жалко! А Чечек, однако, даже и проститься не пришла... Ну да пускай! Пускай едет. Ей что? Настоящий бурундук - прыг, скок! Разве с таким человеком можно дружить? Разве на такого человека можно надеяться?.. Да еще и упрямая какая: сама виновата и сама же сердится... Ну да пускай, на доброе здоровье!"
      Кобас, который лежал рядом, вдруг приподнял голову и насторожил острые уши.
      - Ты что? - спросил Костя. - Кого слышишь?
      В тайге было тихо. Только ветер шумел по вершинам так же ровно и глухо, как шумит большая Катунь... Костя положил руку на лобастую голову Кобаса:
      - Кобас, а почему у тебя черные пятнышки над глазами? Это у тебя брови, что ли? И нос у тебя черный, а сам весь желтый...
      Но Кобас, чуть-чуть улыбнувшись Косте глазами, снова скосился куда-то в сторону Кологоша... И вдруг вскочил, отрывисто залаял сквозь зубы, завертел хвостом, бросился к ручью, через который пролегала дорога.
      "Что это он, однако? - удивился Костя. - Надо, пожалуй, ружье взять... - И тут же вспомнил: - Вот дурак! Да сегодня же мне тетя Стеша продукты привезти должна. Это же, наверное, она и едет".
      Костя спустился к избушке. Лицо его просияло. Конечно, можно разговаривать и с Кобасом и с кроликами, но без человеческого голоса все-таки долго не проживешь! И главное - он сейчас все узнает: как дома, как в колхозе, что с их школьным садом... Много ли яблонек погибло?.. И ездили ли за саженцами в Горно-Алтайск?.. Тетя Стеша, конечно, все это знает...
      Широкие кусты закрывали дорогу, но Костя уже слышал мерный шаг лошади, треск сухих сучьев под колесами. Вот уже и дуга, знакомая школьная темно-красная дуга замелькала среди веток. А вот и Соколик идет, помахивая гривой и упираясь передними ногами, чтобы не раскатить с горы возок... И вдруг тоненький задорный и радостный голос зазвенел над Кологошем:
      - Кенскин! Кенскин! Кенскин!..
      Костя сбежал к ручью, не веря своим ушам:
      - Чечек?
      Чечек стояла в повозке, туго натянув вожжи. Увидев Костю, она пустила Соколика рысью. Гремя повозкой, Соколик промчался с горы, пробежал через ручей, поднимая высокие брызги, и, с разбегу вынеся повозку на бугор, остановился около избушки. Чечек спрыгнула с повозки:
      - Эзен*, Кенскин!
      _______________
      * Э з е н - здравствуй.
      У Кости светились глаза, но ответил он сдержанно:
      - Здравствуй!
      А Чечек не хотела замечать этой сдержанности. Она подбежала к Косте, шаловливо сдвинула на одну бровь свою шапочку и, смеясь, заглянула ему в глаза:
      - Якши-якши ба*, Кенскин?
      _______________
      * Я к ш и я к ш и б а? - Хорошо ли живешь?
      - Ничего, якши, хорошо живу! - И не выдержал, улыбнулся. - А ну тебя, бурундук!
      Чечек рассмеялась, захлопала в ладоши. Потом вприпрыжку, вперегонки с Кобасом подбежала к повозке:
      - А гляди, чего я тебе привезла! Вот сало - матушка прислала, вот яйца в кошелке, вот бидончик молока. Хлебушек матушка испекла...
      Костя, распрягая лошадь, поглядывал на Чечек. Ну конечно, все забыто: ссоры, разлад, огорчения...
      Пока он спутывал лошадь и убирал сбрую, Чечек заглянула в избушку:
      - А как ты тут живешь? А это твоя постель? А это печка - ты тут обед варишь? И на костре варишь?.. А в избушке у тебя стола нет, ты, как наша бабушка Тарынчак, без стола живешь!.. А, у тебя стол вот где, на улице! Даже скамейки стоят! Кенскин, давай сейчас картошки с салом нажарим...
      - Сейчас нажарим, подожди, - сказал Костя. - Ты, однако, сядь, притихни немножко.
      Чечек живо уселась на старый обрубок у костра:
      - Сижу, притихла!
      Костя сунул горящую кору под сложенные поленья:
      - Сейчас картошки нажарим и чай вскипятим. Ты только сначала скажи мне: за яблоньками ездили?
      - Ездили, Кенскин. И я ездила... А что я видела! Какие там яблоньки!.. Они цвели, Кенскин. Они все цвели! Ты не веришь? Все, все цвели! Весь сад был розовый, весь сад, Кенскин!
      - Ну, подожди, подожди... Саженцев нам дали?
      Чечек широко открыла глаза:
      - Саженцев? А зачем? Зачем нам саженцы, Кенскин?..
      Вдруг она звонко и счастливо рассмеялась:
      - Да, ты же еще и не знаешь ничего! Ведь наши-то яблоньки не погибли! Даже ни капельки не погибли!
      Костя, боясь поверить, смотрел на Чечек. Чечек, радуясь его изумлению, захлопала в ладоши:
      - Да, да, не погибли! Ничуть не погибли! Мы на другой же день поехали в Горно-Алтайск к Лисавенко. Я и самого Лисавенко видела. Он в очках. И добрый: как взглянет сквозь очки, сначала забоишься, а он возьмет и улыбнется. И разговаривал с нами, все рассказывал: как лучше сажать, как белить их надо, как обрезать... Обещал сам к нам приехать: хочет посмотреть наш сад...
      - Ну подожди, - прервал ее Костя, - ты скажи: а как же оказалось, что наши яблоньки не погибли? Они тогда и обвисли и почернели даже...
      - Ну вот, почернели, а не погибли! Мы все это рассказываем Лисавенко, а самим совестно, что сад не уберегли... И садик жалко - чуть не плачем. А Лисавенко улыбнулся и говорит: "Нет, не погиб ваш сад! Весенние морозы нашу яблоньку погубить не могут. Весной яблонька тогда может погибнуть, если ее зимой мороз погубит. А наши сорта такие, что и зимнего мороза не боятся!" И еще он нам говорит: "Ничего, не горюйте, эти листики завянут, а через недельку новые вырастут. Из запасных почек новые листики зазеленеют, и яблоньки снова будут растет... будут растут..."
      - Будут расти!.. Ну и что? И зазеленели?
      - Зазеленели! Зазеленели, Кенскин! И мы их поливали, каждый день поливали. А теперь ребята начали проводить арык из Гремучего прямо в наш прудик.
      - Начали арык? Вот здорово! Эх, а я тут сижу с этими кролями. А садик-то, значит, снова зазеленел? Вот дела, однако! Вот пускай и народ теперь посмотрит, что это такое - мичуринские сорта!
      Костя был счастлив.
      - А мои яблоньки тоже зеленеют, - сказала Чечек. - Все четыре, Кенскин!
      - Вот и хорошо. Только ты смотри ухаживай за ними как следует. Следи, как бы тля не напала - знаешь? Такие зеленые букашки. Если нападут, сейчас беги к Анатолию Яковлевичу - надо табаком промывать, а то они все побеги пожрут... И за побелкой следи и за подрезкой... Эти яблони - уж очень они капризные, уж очень они нежные! Их знаешь как любить надо!..
      - А я их люблю, Кенскин! Я же их люблю!
      - Ну да, а потом скажешь: "Прутики, прутики"!
      - Какие прутики? Ты знаешь, как они цветут! Меня из сада никак вытащить не могли. А ты говоришь "прутики"!
      - Ах, вот что: это, оказывается, я говорю!
      - Ну ладно, ну ладно... Ну давай же картошку жарить! Смотри, как огонь разгорелся... Давай сковороду, я сейчас сала нарежу... И картошку давай!
      Чечек живо начистила картошки, вымыла ее в ручье и, нарезав кружочками, разложила на сковородке вместе с кусками сала.
      - Слушай, Чечек, - сказал Костя, подкладывая в костер сучьев, - а как это ты вдруг приехала? Я думал, ты уже давно дома. Разве Яжнай еще не был? Или он один уехал?
      - Нет, он еще не был, - ответила Чечек. - Он еще учится. Прислал письмо - скоро приедет, тогда поедем с ним домой... А твоя матушка сказала: "Чечек, зачем ты будешь одна в интернате жить? Все твои подружки уехали. Одной тебе плохо. Иди ко мне!" А Марфа Петровна сказала: "Пускай Чечек у меня живет, я одна!" А твой батюшка сказал: "Нет, пусть у нас живет, уж она у нас привыкла". Вот я и стала у вас жить. А скоро Яжнай приедет... Кенскин, поедем с нами в наш поселок, а? С Яжнаем рыбу ловили бы, на журавлей бы поглядели...
      Костя усмехнулся:
      - Вот так! Всё брошу - и поеду! И кролей, и дом, и работу... Что же я, маленький - куда захотел, туда и отправился? Ведь у меня теперь дела...
      - Ну да, дела! Просто тебе туда не хочется!
      - Ага, не хочется... А когда это ты, Чечек, научишься сначала думать, а потом говорить?
      После обеда Костя и Чечек пошли кормить кроликов. Чечек влезла в загон:
      - А почему загон на голом месте сделан? Почему тут трава не растет?
      - Ну как - не растет! - ответил Костя. - Да это же они всю траву выгрызли!
      Чечек тихонько прошла по загону. Кролики не обращали на нее внимания. Они бегали по каким-то своим делам, подбирали привядшую траву, оставшуюся от завтрака, спали, растянувшись во всю длину, или нежились на солнышке, перевернувшись на спину и приподняв лапки над белыми животами.
      - А их тут не очень много, Кенскин!
      Костя перевалил через изгородь большую вязанку свежей травы:
      - Вот сейчас увидишь, как их не много...
      Костя и Чечек растащили траву охапками по всем углам загона. И вдруг - откуда только взялись! - в загоне оказалось полно кроликов: и большие, и средние, и маленькие, и совсем крошечные, и голубые, и темные шиншиллы, и рыжие кенгуровые... Они тотчас набросились на траву.
      - И вот так раз пять в день или шесть! Всё до травинки подберут!
      - Кенскин, а где они спят?
      - Сначала в траве прятались. А теперь соберутся все в кучу и спят. Большие с большими - своей кучкой, а маленькие - своей. Прижмутся друг к дружке и спят. А другой раз чего-нибудь испугаются - бурундук прыгнет или какая птица ночная крикнет страшно, - тогда сразу разбегутся и исчезнут. Ну, ни одного не найдешь! А когда убегают, то задними лапами хлопают, как в барабаны. Это они своих врагов пугают!
      - Кенскин, а волки приходят?
      - Нет. Человека чуют. Иногда слышу - кто-то близко в лесу ходит, крадется... А потом, однако, уходит...
      Тихий светлый день медленно брел по тайге. Неподвижно лежало солнце на зеленых склонах долины. Маленькие сквозные облачка светились над горами.
      - Чечек, тебе ехать пора.
      - Нет, еще не пора, Кенскин. Пускай Соколик погуляет.
      - А пойдем водопад смотреть? Ты наш водопад видала?
      Чечек вскочила:
      - Ай, пойдем, Кенскин! Ай, пойдем, я этот водопад никогда не видала!
      Перелезая из загона через изгородь, Костя заметил, что в корытцах мало воды.
      - Ну ладно, приду с водопада - тогда налью!
      По глухой и сырой тропе вдоль Кологоша Костя и Чечек отправились к водопаду. Ручей часто пересекал тропу, и тогда, сняв тапочки, они вброд переходили по ледяной воде. Березы и лиственницы, разбросанные по склонам, убегали высоко вверх. Среди них, на зеленом бархате трав, ярко белели, словно букеты, большие дудники.
      Чем дальше уходила тропа, тем круче становились склоны, сдвигаясь в ущелье. И все выше и гуще поднимались травы над тропой - красноголовый чертополох, синяя луговая герань, медовая кружевная таволга... Костя, оглядываясь, не видел Чечек в этой заросли. Только головки цветов качались там, где она проходила, да слышался звонкий голос вместе с журчаньем ручья.
      - Я здесь, Кенскин! Я иду-у-у!
      Еще выше поднялась трава. Здесь, на уступах, качались высокие пестрые саранки и кое-где светились яркие желтые огоньки. Ручей становился все бурливее.
      Около угрюмой, обнаженной скалы, напоминающей отвесные стены какого-то замка, Костя остановился, подождал Чечек.
      Чечек подошла с тапочками в руках и с охапкой цветов:
      - Ты что, Кенскин?
      Костя поднял руку:
      - Чу!.. Слышишь?
      Чечек прислушалась:
      - Да, слышу. Это водопад шумит.
      Водопад был небольшой, но очень красивый. Сильная струя, бьющая прямо из скалы, разливалась по широкому плоскому камню, подернутому зеленью, и оттуда падала прозрачная сверкающими каскадами. Ниже такие же плоские и зеленые камни подхватывали, словно в пригоршни, падающую воду и, не в силах удержать, роняли ее вниз отдельными струями. Эти струи, падая с большой высоты, соединялись внизу и бежали по ущелью гремучим ручьем Кологоша. Водопад звенел и сверкал, он был весь из хрусталя и малахита, весь из блеска и музыки...
      - Давай влезем наверх, посмотрим, как вода бьется?
      - Давай!
      Чечек и Костя живо взобрались на гору, цепляясь за длинную, густую траву. Тут они разглядели, откуда бьет вода - из небольшой круглой пещерки недалеко от вершины. Они уселись около самой воды на мягких, мшистых выступах.
      - Кенскин, а здесь рыбы не бывает?
      - Не знаю. Не видел.
      Костя поглядел вверх, на Чечек, которая сидела на самом высоком выступе:
      - Чечек, а почему ты никак не научишься меня как следует называть?
      - А как же, Кенскин?
      - Ну что это за "Кенскин"? Скажи: Константин. Неужели не выговоришь? Ну, говори "Костя", как все говорят.
      - Костя... - повторила Чечек. - Костя, Костя... Слушай, Кенскин, мне так не нравится!
      - Ну, зови Константин. Ну: Константин.
      - Конн-станн-тиннн-тиннн... Конн-станн-тинн!.. Кенскин, ты слышишь? У тебя имя - как струны! Как струны у Настенькиной гитары: Конн-станн-тинн!.. Тинн!.. Кенскин, правда похоже? Ой, какое у тебя имя хорошее!
      Костя не отвечал. Он с улыбкой слушал, как в устах Чечек звучит его имя, и смотрел, как одна маленькая струйка, падая на зеленый камень, разбивается в серебряную пыль. Потом взглянул на солнце и встал:
      - Чечек, пора! Тебе надо ехать.
      Костя проводил Чечек далеко за Кологош, до самого перевала, где на гребне стоят опаленные молнией лиственницы.
      - Якши болсын*, Кенскин! До осени, - сказала Чечек.
      _______________
      * Я к ш и б о л с ы н - счастливо оставаться.
      - До осени, Чечек!
      Они помахали друг другу рукой. Костя долго стоял около расщепленного молнией дерева, стоял, пока повозка Чечек не скрылась в чаще. И когда уже скрылась, он все еще стоял и ждал чего-то. И уже издалека до него долетел тоненький голосок:
      - Якши болсын!..
      Тоненький голосок, неясный и далекий, как эхо...
      - До осени-и-и! - крикнул Костя.
      Темнеющая долина, заросшая лесом, приняла его голос и не ответила больше.
      Вдруг Костя хлопнул ладонью себе по лбу: "Эх, что же это я? Пора кролей кормить! И воды у них было мало... Стою тут, как дурак!"
      И он бегом помчался на заимку.
      КТО БЫЛ?
      В этот вечер Костя долго не ложился спать. Он сидел у костра с заряженным ружьем, размышляя о том непонятном, что произошло.
      В заимке кто-то был. Когда Костя вернулся, проводив Чечек, кроличьи корытца были полны свежей воды и охапка накошенной травы лежала в загоне там, где он ее не клал. Ему вспомнилось, что так уже было... На второй или на третий день после его переселения на заимку ему показалось, что около загона кто-то был: сломана ветка на иве, набросано сено на крыши кроличьих шалашиков. Но тогда он подумал, что, наверно, ветку на иве он сломал сам и не заметил... А сено?.. Ну, может, ветром надуло или кролики натаскали... Кто мог прийти на заимку? Если Костя отлучался, Кобас сторожил загон. А Кобас ни разу не лаял.
      А может, и правда ветку на иве сломал он сам? А может, и правда сено надуло ветром?.. Но вот кто налил сегодня воды в корытца?
      - Кобас, а ты что молчишь? Ты кого видел здесь?
      Кобас постучал хвостом.
      - Ты никуда не уходил? Нет?
      Кобас, взглянув на него темными ласковыми глазами, еще постучал хвостом.
      - Я знаю, ты никуда не уйдешь...
      Костя вдруг засмеялся: "Тоже, сижу думаю? Да это, однако, все она управилась! Пока я за лошадью ходил да пока запрягал... Ну конечно же, она... А я-то тоже..."
      Все стало просто и ясно. Костя поужинал, покормил Кобаса и, еще раз обойдя загон, улегся спать. Тихо и спокойно прошла ночь. Костя смеялся во сне - Чечек звала его, и его имя звенело, как струны: "Конн-станн-тиннн-тинн..."
      А наутро Костя увидел, что два темно-голубых шиншилла пробежали через полянку и скрылись в зарослях ивняка на берегу Кологоша.
      Костя протер глаза. Что это? Может, он еще не проснулся? Может, ему снится?..
      Но надежда на то, что это снится, тотчас исчезла. Большой рыжеватый кролик сидел под кустом ивы и усердно обгрызал тонкую веточку. Вот он, к чему-то прислушиваясь, насторожил уши, вот поглядел на Костю, часто двигая мордочкой, и снова принялся за ивовую ветку.
      Пот выступил на лбу у Кости: "Вылезли! Разбежались!.."
      Не чуя земли под ногами, он бросился к загону и сразу, еще издали, заметил слегка отвернутый горбыль. В щелку, нюхая воздух, просунулась подвижная кроличья мордочка.
      Костя поставил на место горбыль. Он сбегал в избушку за лопатой, прикопал этот горбыль. Обошел вокруг всего загона, проверил изгородь. Изгородь была не тронута.
      Кто отвернул горбыль? Может, Чечек, когда наливала воду, решила, что через изгородь трудно лазить, и сделала себе щель? Но если сделала, то хоть закрыла бы как следует!.. А теперь вот убежали кролики! Сколько их убежало? Как их поймать теперь?
      Костя пошел на берег Кологоша, где прятались его голубые шиншиллы. Он попробовал подманить их овсом - кролики не подходили.
      Костя в отчаянии вернулся к избушке.
      - Кобас, - сказал он, глядя прямо в глаза своей собаке, - сторожи! Слышишь? Никуда не уходи. Никого не подпускай. Я приду!
      Костя спрятал ружье, затушил тлевший костер, дал Кобасу кусок хлеба и побежал домой, в школу - звать ребят на помощь. Одному ведь все равно не поймать кроликов в тайге!..
      Школьный двор встретил Костю мирной солнечной тишиной. Из школьных окон глядели яркие цветущие герани и фуксии, но окна были заперты и на белой двери висел замок. Костя заглянул в сад, не утерпел - пробежал к посадкам. Вот они стоят: яблоньки, новые яблоньки!.. Стоят, зеленеют. Земля кругом взрыхлена. Овощные грядки прополоты, и на каждом участке столбик с этикеткой: "Пятый класс. Коля Рукавишников"... "Мая Вилисова, шестой класс"... "Катя Киргизова"... "Алеша Репейников"... Множество имен на деревянных дощечках. Казалось, что ребята только что были здесь, работали, окапывали, пропалывали, бегали, болтали, смеялись... Сад был тих, и ни одного голоса не слышалось. Только по-прежнему шумела Катунь и прекрасная Чейнеш-Кая, украсившая зеленью свои лиловые скалы, стояла так же задумчиво в своем мохнатом зеленом венке.
      "Где искать ребят? Наверно, все в поле, на прополке яровых. Хоть бы кого-нибудь встретить!"
      Костя побежал к Марфе Петровне, но и на ее дверях висел замок. Около школьного пруда Костя увидел двух ребятишек: Васю Калинкина и Толю Репейникова, младшего братишку Алеши.
      - А без тебя хариусов в пруд пустили, - сообщили они Косте. - Пять штук!.. Вон плавают!
      - Ребята, - сказал Костя, - бегите зовите Алешу! И если еще кого увидите - зовите сюда. Только скорее! У нас беда случилась!
      Ребятишки побежали искать Алешу, а Костя пошел к Анатолию Яковлевичу.
      Директор и двое юннатов-пчеловодов возились с ульями.
      Анатолий Яковлевич, ни о чем не спрашивая, тут же послал за ребятами - позвать всех, кто не ушел в поле. Ждать пришлось недолго. Один за другим школьники прибегали к крыльцу Анатолия Яковлевича. Был как раз обеденный перерыв.
      Все ребята, работавшие на прополке, пришли домой и, услышав, что их срочно зовет Анатолий Яковлевич, бросали все свои дела и бежали к нему Никита Зверев, Семушка, Нюша Саруева, Алеша Репейников, Андрей Колосков, Катя Киргизова. Прибежала и Чечек, испуганная и встревоженная:
      - Что случилось? Что случилось? Ведь вчера все было хорошо, что же случилось?
      - Ребята, - сказал Анатолий Яковлевич, - кто свободен, бегите в Кологош. Там кролики убежали, надо облаву сделать.
      - Как убежали? - удивился Ваня Петухов, который только что помогал Анатолию Яковлевичу ставить улей. - Да ведь там изгородь с человека ростом! Неужели подкопались? Не может быть!
      - Нет, не подкопались, - холодно ответил Костя.
      - А хоть бы и подкопались! - сказала Ольга Наева. Она тоже прибежала, бросив белье на ручье. Хоть Ольга уже была и не школьница, школьные дела были по-прежнему близки ей. - А хоть бы и подкопались! А сторож на что? сказала она. - Значит, плохо глядел!
      - Вот, на Алешку говорили - кроликов распускает, - подхватил Зверев. - А сами тоже... Алешка, а ты что молчишь?
      - Подождите, - сказал Анатолий Яковлевич. - Ты, Костя, говоришь, что не подкопались? Так как же они могли убежать?
      Костя молчал, сдвинув брови.
      - Никогда не поверю, что Кандыков плохо глядел, - сказал Ваня Петухов. - Тут что-то не так... Может, к тебе кто из ребят прибегал?
      - Вчера к нему Чечек ездила, хлеб возила! - крикнула Нюша Саруева. Может, она нечаянно выпустила...
      Все обернулись к Чечек. Чечек отрицательно затрясла головой:
      - Что вы! Я не выпустила! Я их никуда не выпустила, только покормила.
      - А Чечек разве сознается?
      - Почему не сознаться? Она пионерка!
      - Ну, что же ты скажешь, Кандыков, - спросил Анатолий Яковлевич, слегка нахмурясь. - Что ты предполагаешь?
      - Не знаю, - не поднимая глаз, ответил Костя, - не могу понять.
      - Значит, ты будешь отвечать.
      - Да, конечно, я буду отвечать.
      - Нет, - вдруг крикнула Чечек, - это я буду отвечать! Это я кроликов выпустила!
      Ребята зашумели:
      - Ну, так и есть!
      - Уж Чечек не утерпит, чтобы не набедокурить!
      - Только людей под беду подводит!..
      - Зачем же ты это сделала, Чечек? - спросил Анатолий Яковлевич.