Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести)

      Костя опять уселся за стол. Но только взялся за карандаш, в дверь постучали:
      - Костя! Кандыков!
      "Нашли!" - с досадой подумал он, но затаил дух и решил не отвечать. Постучат и уйдут.
      За дверью заспорили:
      - Отойди, дай я постучу!
      - А как будто я без рук!..
      Стук раздался громче.
      - Костя, открой!
      - Чо кричишь? А может, его там нету?
      - Мая, ты опять "чокаешь"? Вот Марфа Петровна услышит!.. Пусти-ка, дай я в скважину посмотрю!
      - Ага, посмотришь! Уж я смотрела - там ключ торчит!
      - Он там, он там, я в окно видела!
      Костя встал и открыл дверь. Две девочки из пятого - Мая Вилисова и Эркелей Воробьева - стояли на пороге.
      - Что это, однако, даже позаниматься не даете! - нахмурясь, сказал Костя. - Ну, что вам?
      - Мы поспорили! - заявила, волнуясь и краснея, Мая Вилисова. - Я говорю, что не надо сразу Анатолю Яковличу, а Репейников сразу хочет к Анатолю Яковличу бежать.
      - Ну, поспорили, так и ступайте к Настеньке. Она вожатая, а не я, возразил Костя. - А я что вам?
      - А потому, что Чечек у Лиды сочинение списала, - объяснила Мая. Вот, чтобы ты ей сказал!
      - Чечек очень боится Анатоля Яковлича... - робко добавила Эркелей. Она очень боится... говорит: "Я тогда из школы убегу!"
      - Придумала! - рассердился Костя. - Где она?
      - На заднем крыльце сидит.
      В коридоре зазвенел звонок, перемена кончилась.
      - Костя, ты приди к нам на звено, а? - торопясь и дергая его за рукав, попросила Мая. - Ты ей лучше скажешь, а?
      - Ладно. Может, приду, - ответил Костя, запирая кабинет на ключ. Только и разбирай вас, сами разобраться не могут. Пионеры тоже!
      Костя сказал "может, приду", а сам дождаться не мог, когда кончатся уроки. Конечно, он придет, раз дело касается Чечек. И вечно с этой глупой девчонкой случаются какие-то происшествия: то она с кем-нибудь подерется, то что-нибудь разобьет... А то вдруг поймает на деревне колхозную лошадь и умчится на ней в горы, в тайгу, к пасущимся там табунам, и потом объясняет, что очень соскучилась о лошадях... Вот уж оставил Яжнай Торбогошев заботу своему лучшему другу Косте!
      Дружба Кости и Яжная началась из-за собаки, из-за желтого белозубого Кобаса. Костя вырастил щенка и уже приучал его охотиться на белок. И вот однажды Яжнай Торбогошев, алтайский мальчик из дальнего колхоза, увидел, что Кобаса тащит на аркане какой-то собачник. Кобас с любым зверем бросался в схватку, а людей боялся. Так он и погиб бы, если бы не Яжнай. Яжнай отнял Кобаса у собачника и, полузадушенного, притащил Косте. С тех пор и началась их дружба. И хотя учились они в разных классах - Яжнай был на год старше, - и хотя очень несхожи были характером - Костя был суров и малоразговорчив, а Яжнай ласков и мягок в обращении, - они отлично ладили.
      Но вот наступило такое время, когда друзьям пришлось расстаться. Яжнай кончил седьмой класс и уехал в Барнаул, в техникум. Тогда был ясный, чуть-чуть грустный день. Чейнеш-Кая стояла подрумяненная осенней листвой кустарников, ютившихся у ее лиловых каменных обрывов. Приглушенно бурлила затихающая Катунь. Костя слушал ее шум и думал, что, наверно, устала она бушевать за лето...
      В тот день в колхозе убирали последние гектары ржи. Костя тоже был в поле, вязал за жнейкой снопы. Уже вечерняя роса легла на травы, когда был связан последний сноп. Костя шел домой рядом с матерью и смотрел, как солнце заходит за высокую округлую Чейнеш-Кая. Гора стояла темная и тихая под оранжевым, закатным небом. И лес, растущий на ее вершине, казался густым, мохнатым венком, надетым на голову Чейнеш-Кая.
      - А у нас кто-то есть, - сказала мать, - кто-то на крыльце сидит.
      Костя пригляделся.
      - Мама, это, однако, Яжнай! - сказал он, чувствуя, как весь загорается от радости.
      Косте хотелось броситься, схватить Яжная, обнять, заплясать. Но, всегда сдержанный в выражении чувств, Костя подошел к нему ровным шагом и протянул руку:
      - Здорово, Яжнай!
      Яжнай сбежал с крыльца и крепко пожал ему руку:
      - Здравствуй, Константин!
      И несколько секунд они молча смотрели друг на друга счастливыми глазами.
      - А это кто же тут еще? - с улыбкой спросила мать. - Кто же это еще сидит у меня на крыльце, а?
      Со ступеньки смущенно поднялась девочка в круглой меховой алтайской шапочке. На шапочке красовалась малиновая лента, и малиновая шелковая кисточка спадала с макушки на плечо. Девочка, опустив ресницы, теребила кончик черной тугой косы.
      - А это Чечек, - сказал Яжнай, - моя сестра. Приехала учиться, здесь учиться будет. У нас там ведь пятого класса нет... Вот привез - пусть живет в интернате. А сам я завтра в Барнаул.
      - Чечек! - ласково сказала мать. - А по-русски это имя как будет? А?.. Ну, Чечек, скажи, я ведь по-алтайски не все понимаю. - Она обняла девочку за плечи и, наклонившись, заглянула в ее потупленные черные глаза.
      - "Чечек" значит "цветок", - тихо ответила девочка.
      - Какое хорошее имя! - сказала мать. - Цветок!.. Ну, а что же вы, ребятки, пришли да и сидите на крыльце? Давно ли пришли-то, Яжнай?
      - Да часа два было.
      - И все тут на крыльце сидели? Экие бессовестные!.. Яжнай, ты же ведь знаешь, где у нас ключ лежит. Ну, вошли, поели бы... Экие вы, право!.. Входи, Чечек, входи! Снимай свою шапочку. Эко шапочка-то у тебя хороша да нарядна!..
      Когда мальчики остались на улице одни, Яжнай сказал:
      - Константин, у меня к тебе просьба есть. Очень трудная просьба.
      - Какая же?
      - Только очень трудная.
      - Ну, какая?
      - Вот я Чечек привез. Оставляю ее тут. А она у нас еще дурочка, нигде не была, кроме тайги. Посмотри тут за ней, Константин! Ну, как бы вот ты был я. Можешь ты такую трудную просьбу принять?
      - Могу, - сказал Костя. - А как же еще? Вот о чем спрашивает!
      - Она ведь у нас отчаянная! - продолжал Яжнай. - Ты не гляди, что молчит. Это она пока что боится.
      - Ничего, как-нибудь справимся, - улыбнулся Костя.
      В это время откуда-то прибежал поджарый желтый Кобас и, обнюхав Яжная, начал прыгать и ласкаться к нему.
      - Вон, смотри, Кобас и то дружбу помнит, а ты думаешь, что я... Костя вдруг отвернулся.
      - Ну, хватит! - с улыбкой сказал Яжнай. - А теперь скажи: твой крыжовник растет?
      Костя встрепенулся:
      - Растет. Пойдем, покажу!
      Товарищи направились было в огород, но в это время на крыльцо выскочила Чечек и звонко закричала:
      - Кенскин! Кенскин! Матушка ужинать зовет!
      ...На другой день Костя и Чечек провожали Яжная. Они переплывали вместе на пароме через Катунь, и Яжнай, прощаясь с ними, еще раз попросил Костю:
      - Посмотри за ней, Константин. Она ведь у нас, знаешь, проказливая, как бурундук!.. - И, обратясь к Чечек, строго сказал: - Слушайся Константина. Он тебе будет как я. А весной приеду - поедем домой. Учись...
      Обратно возвращались вдвоем. Чечек, стоя у края парома, роняла слезы в зеленую Катунь. Костя, и сам расстроенный, пытался шутить:
      - Довольно тебе, Чечек, а то вода у нас в Катуни станет соленая, вся рыба из реки уйдет. Что хорошего?
      ...Так вот с тех пор и осталось - ни в радости, ни в беде Чечек не обходилась без Кости.
      ВСЕ СПОРЯТ, А ПОТОМ СОГЛАШАЮТСЯ
      Как только закончился последний урок, Костя поспешил в пятый класс. Там собрались несколько человек - звено Лиды Корольковой. Пришла и Настенька, старшая вожатая.
      - Костя, Костя, иди сюда! - закричала Мая Вилисова. - Ребята, пусть Костя тоже послушает!
      - Надо бы и Чечек позвать тоже, - сказала Настенька.
      Эркелей побежала звать Чечек.
      Чечек, с книгами под мышкой, рассеянно глядя куда-то на вершины гор, медленно спускалась с крыльца.
      - Чечек, иди на звено! - позвала Эркелей.
      Чечек в недоумении посмотрела на нее:
      - Зачем мне идти? Я же не пионерка.
      - Ну мало ли что - Настенька велела.
      - Настенька?..
      Чечек подумала немножко и, молча повернув обратно, пошла за Эркелей.
      Первым выступил на собрании звена Алеша Репейников:
      - Товарищи! Чечек Торбогошева поступила очень плохо: списала сочинение у Корольковой и говорит, что это она его сочинила. Разве так годится делать? Если мы так будем делать, какие же мы будем ученики!
      Алеша волновался, щеки и уши у него покраснели.
      - И я считаю, что надо сразу это прекратить и сразу сказать про это Анатолю Яковличу...
      - Нет! - вдруг крикнула Чечек. - Нельзя Анатолю Яковличу говорить!.. Кенскин, Кенскин, скажи им, чтобы Анатолю Яковличу не говорили!..
      - Ну, мы прежде с тобой поговорим, - дружелюбно сказала всегда приветливая синеглазая Настенька. - Ты зачем же списала у Лиды сочинение?
      - Я не списала, - упрямо ответила Чечек, опуская глаза.
      - Нет, ты списала, - сказала Лида. - Почему же ты, Чечек, еще и неправду говоришь? И отдала тетрадку Марфе Петровне. Что ж, и ее хочешь обмануть?
      - Я хочу обмануть Марфу Петровну? Что ты! - удивленно сказала Чечек. - Я ее не хочу обмануть.
      - А вот, однако, обманула! - снова горячо и взволнованно вмешался Алеша. - И опять повторяю, что мы, пионеры, таких нечестных поступков укрывать не должны, а должны сказать Анатолю Яковличу!
      Чечек посмотрела на Алешу горящими глазами.
      - Туу-Эззи!* - прошипела она сквозь зубы. - Репей! - И вдруг, взмахнув своими черными косами, повернулась и стремительно вышла из класса.
      _______________
      * Т у у-Э з з и - горный дух в алтайских сказаниях, "Хозяин горы".
      - А ты, Лида, с ней по-хорошему не говорила? - спросила Настенька. Может, она бы лучше поняла...
      - Говорила, - ответила Лида. - Я говорю, а она смеется. Говорит: "А что, у тебя строчки от этого убавились, что ли?"
      Настенька посмотрела на остальных ребят. Они молчали.
      - Ну, а вы что скажете? Павлик? Андрей? Мамин Сияб?
      Павлик и Андрей Колосков заговорили почти в один голос:
      - Конечно, надо Анатолю Яковличу сказать! Будет списывать да плохо учиться - ей же хуже.
      Но Мамин Сияб, оглядев всех своими глубокими, слегка раскосыми глазами, сказал:
      - Не знаю... Я думаю, предавать товарища - это са-авсем плохо. Са-авсем плохо!
      - А кто предает? Кто предает? - закричал Алеша Репейников. - Разве мы ей чтобы хуже хотим? Мы же ей чтобы лучше хотим!..
      - Костя, скажи нам и ты что-нибудь, - попросила Настенька. - Ребята, послушаем, что Костя скажет. Во-первых, он комсомолец. Во-вторых, он-то знает, что для Чечек лучше.
      - Он же... - начал было Алеша.
      Но Настенька остановила его:
      - Мы тебя уже слушали.
      - А чего это вы, ребята, однако, так торопитесь скорей Анатолию Яковлевичу сказать? - начал Костя.
      - Я так и знал! - опять закричал Алеша.
      И опять Настенька остановила его.
      - А я так думаю, что у Анатолия Яковлевича и своих забот хватает, спокойно продолжал Костя. - Что же, мы сами ничего сообразить не можем? Чечек у нас, конечно... беспечная такая. Но ведь и у нее самолюбие есть. И очень большое! Надо ее немного тоже и пощадить...
      - Конечно, надо пощадить! - прервала его Мая. - Она знаете как Анатоля Яковлича боится!
      - Вот и надо Анатолю Яковличу сказать, раз она боится! - подхватил Алеша. - Сразу и забудет, как списывать!
      - Ну, я не буду заступаться за Чечек, - сказал Костя. - Но вот я недавно читал в "Комсомольской правде" такую историю. Городские пионеры приехали в колхоз помогать на прополке. И вот один пионер сразу всех обогнал. Ну, все его хвалят. "Вот, говорят, молодец!" А самый близкий друг этого пионера молчит. Почему же он молчит? А потому, что он увидел, как этот пионер не с корнями сорняки выдергивал, а только сверху срывал. А корни потом землей присыпал, чтобы незаметно было. Ну что - честно ли поступил тот пионер? Нет, нечестно! И даже преступно. И что же сделал тот друг? Побежал он жаловаться вожатому? Или протрубил он про это на весь отряд? Нет. Вечером он поговорил с тем пионером по душам. И тот все понял и еще крепче полюбил своего друга.
      Костя замолчал. И молчание не сразу нарушилось в классе; только слышно было, как позванивает за окном серебряная капель.
      - Ребята, а может, и мы сделаем как-нибудь так же? - сказала Настенька. - Поговорим с ней, объясним...
      - Давайте, давайте! - закричали девочки в один голос: и Мая, и Эркелей, и Лида Королькова. - Зачем сразу учителю? Что мы, сами не можем!..
      - Я тоже поговорю с ней, - пообещал Костя. - Она ведь не пионерка, ее же еще воспитывать надо. И мы все это делать обязаны.
      - Да, кстати сказать, Анатоля Яковлича еще и дома нет, - с чуть заметной лукавинкой улыбнулся Андрей Колосков, - он еще из Горно-Алтайска не вернулся.
      Все звено весело согласилось с Костей и Настенькой. Только Алеша пожал плечами.
      - А я что - разве против? - сказал он. - Пожалуйста! Но вот если бы Анатолий Яковлич с ней поговорил, то сразу и воспитал бы!
      Девочки тут же побежали искать Чечек.
      - Наверно, она уже в интернате.
      - Может, сидит да плачет!
      - Ой, лучше бы я никому про это сочинение не говорила!
      - А как же не говорить? Не говорить - нечестно. Да и все равно Марфа Петровна узнала бы!
      - Девочки, а может, она у Кандыковых? Костина мать, Евдокия Ивановна, ее очень любит!..
      Костя лучше знал, где искать Чечек. По хрустящей, подтаявшей тропинке он прошел через сад, где старые березы и черемухи позванивали тонкими обледенелыми ветками. По этой тропочке школьные технички ходят за водой к Гремучему. Бурный ручей, бегущий с гор, никогда не замерзающий, шумел и сверкал среди молчаливых берегов. На высоком берегу ручья, на поваленном бурей дереве, сидела Чечек. Костя издали увидел ее шапочку с малиновой кисточкой. Она сидела, съежившись, в своем овчинном полушубке и, насупив тонкие брови, глядела на дальние, голубеющие в небе вершины.
      "Как снегирь сидит", - усмехнулся Костя.
      Чечек вдруг запела, и Костя остановился. Шумел и бурлил Гремучий, где-то на Чейнеш-Кая звенели ручейки.
      Тоненький голосок Чечек тоже звенел, как ручеек из-под снега:
      Я над речкой сижу одна,
      А речка бежит и шумит,
      И шумит наверху большая тайга,
      И большая Катунь тоже шумит...
      Я пойду в горы, домой,
      Матушка встретит меня.
      Матушка скажет: "Здравствуй, Чечек!
      Что ж ты долго не приходила ко мне?"
      Я пойду далеко в тайгу.
      Эне!* Эне! Я иду домой...
      Только плохо - снег на дороге лежит,
      Только плохо - волки ходят в тайге...
      _______________
      * Э н е - мать.
      Услышав про горы и тайгу, Костя подошел и сел на дерево рядом с Чечек. Несколько секунд они молча, без улыбки смотрели друг на друга.
      - Кенскин, ты что? - сказала Чечек. И, вспомнив, как Костин отец при каждой встрече спрашивает: "Ну, Чечек, как твои дела?" - она, стараясь быть вежливой, спросила: - Как твои дела, Кенскин?
      - Мои дела ничего, - ответил Костя, сурово поглядывая на нее, - а вот твои, однако, никуда не годятся.
      Чечек опустила ресницы.
      - Уж, кажется, домой собралась? - продолжал Костя. - Вот так: "Матушка, я иду к тебе... Матушка, я уже выучилась, а теперь иду телят пасти... Матушка, все люди учатся, а мне учиться не хочется!.."
      Чечек не выдержала - улыбнулась:
      - Я не так пела.
      - А почему же? Могла бы и так петь - правда была бы.
      - Ну, а что я сделала? - закричала Чечек, и смуглые щеки ее густо порозовели. - Ну, а что? Подумаешь - сочинение! Что, я его у Лиды украла, что ли?
      - Украла.
      - Нет, я ее тетрадку обратно положила.
      - Тетрадку положила, а ее труд, ее мысли взяла. И не притворяйся, будто не понимаешь!
      - Ее мысли?.. - повторила Чечек.
      - Да, ее мысли. А зачем? Разве у тебя своих нет? У тебя и своих хватает. И вот сейчас Марфа Петровна читает - два одинаковых сочинения! Придет в класс, спросит: "Кто у кого списал?" Ну, что ты тогда скажешь? Вот и придется перед всем классом признаваться.
      - Признаваться?
      - Ну да! И признаешься. А как же? Однако хорошо ли это тебе будет?
      - Са-авсем плохо... - прошептала Чечек.
      - Конечно, совсем плохо, - сказал Костя. - Но то, что ты сделала, еще хуже. Ну, да ничего. "Умел воровать - умей и ответ держать".
      - Если бы никто не знал... - помолчав, сказала Чечек, - тогда бы получше было. Правда, Кенскин?
      - Нет, - ответил Костя, - все равно так же плохо. Сочинение-то ведь украденное.
      Чечек опустила голову и, оттопырив пухлые губы, молча перебирала шелковую малиновую кисточку, спадающую на плечо.
      - Знаешь что, - подумав, сказал Костя, - зайди к Марфе Петровне и все ей объясни. А сейчас беги обедать. И совсем нечего тут сидеть одной да петь про тайгу. Подруги тебя ищут. Вставай, беги!
      Костя встал, и Чечек вскочила:
      - Кенскин, я к Марфе Петровне пойду и все расскажу! Правда? А потом возьму да новое сочинение напишу - правда, Кенскин?
      Костя искоса поглядел на ее повеселевшее лицо и чуть-чуть усмехнулся:
      - Эх ты, бурундук!
      - Хо! Бурундук! - засмеялась Чечек. - А что, у меня разве на спине полоски есть? Меня медведь не гладил!
      Чечек, подпрыгивая, побежала по дорожке. А Костя шел медленно и теплыми голубыми глазами задумчиво глядел кругом - на синие кусочки неба, светящиеся среди облаков, на склоны гор с обнажившимися камнями, на тихие лиственницы, которые, словно творя великую тайну, уже гнали к вершинам живые соки и готовили материал для своих пурпуровых шишечек, чтобы успеть вовремя нарядиться и торжественно встретить весну.
      ПОДАРОК ЮННАТАМ
      В интернате было тихо. Так тихо в этой большой комнате еще никогда не бывало. Девочки занимались своими делами: кто сидел с книгой за длинным столом, кто штопал чулки, кто готовил постель, собираясь спать. Время было уже позднее. Черная тьма глядела в окна из-за голубых занавесок.
      Заняв середину стола, поближе к лампе, Чечек писала сочинение. Напряженно сдвинув брови, она выводила трудные строчки. Чечек хоть и ошибалась иногда, но очень легко говорила по-русски - в их алтайской начальной школе проходили русский язык. Да и, кроме того, на Алтае так много русских, что почти все алтайцы говорят на двух языках: и на алтайском и на русском. Но вот сочинение писать по-русски - это для Чечек было мукой. Тут ведь надо сразу несколько дел делать: и чтобы складно было, и чтобы понятно было, и чтобы русские слова были без ошибок написаны... Потому и стояла в этот вечер в интернате тишина - девочки старались не мешать подруге. Все уже знали, что Чечек ходила к Марфе Петровне и повинилась. И все до слова знали, что ей ответила Марфа Петровна.
      "Признать свою вину мало, - сказала она Чечек, - надо ее исправить. Садись-ка да напиши сочинение заново. Но уж смотри, чтобы тебе никто не помогал, а то как же я опять узнаю, кто это написал? Может, ты, а может, Мая, а может, Лида Королькова!.. А мне нужно твое лицо видеть!"
      Шелестели страницы, которые, читая книгу, перелистывала Мая Вилисова; чуть позвякивали вязальные спицы Катюши Киргизовой; невнятно шептались о чем-то в дальнем углу, сбившись в кучу, девочки... и шумела во тьме за окнами бурливая Катунь.
      Чечек задумалась, покусывая кончик ручки. Мая тотчас обратилась к ней:
      - Что? Может, помочь тебе?
      Чечек сверкнула на нее глазами:
      - Нельзя помогать!
      - Ну, а что же ты сидишь, думаешь?
      - Не знаю, как слово написать.
      - Какое слово?
      - Жеребенык! Или надо жеребенук?
      - Жеребенок! Нок! Нок! - закричали сразу изо всех углов. Жеребенок!..
      - Жеребенок, - шепотом повторила Чечек и принялась писать дальше.
      В одну из самых тихих минут кто-то постучал в дверь. Проворная Эркелей подбежала и откинула крючок. Но пороге появилась Марфа Петровна высокая, худощавая, укутавшаяся в большой платок.
      - Марфа Петровна! - обрадовались девочки и, повскакав со своих мест, окружили ее.
      - Марфа Петровна, садитесь сюда!
      - Нет, вот сюда, на мою кровать - у меня мягко, мне новый матрац набили!
      - Нет, Марфа Петровна, лучше вот сюда, к печке - у нас печка очень теплая. Потрогайте!
      - Тише, тише! Что это, как грачи раскричались!.. - сказала Марфа Петровна своим грубоватым голосом. - Ну, как у тебя дела, Чечек?
      - Написала!
      - Все?
      - Нет, еще кончик остался. Са-авсем маленький кончик остался!
      - Ну, садись, дописывай.
      Марфа Петровна, как она это часто делала, прошлась по интернату, осмотрела постели девочек - чистые ли, проверила, у всех ли есть полотенце, потрогала печку - хорошо ли протоплена, спросила, какой у них сегодня был обед... А потом уселась, прислонясь к печке спиной. Она была уже немолодая, но ее лицо сохраняло свои чистые линии, синие глаза светились, белые зубы блестели, и лишь около глаз да на щеках, там, где в юности были ямочки, залегли тонкие морщинки. Девочки, как цыплята около наседки, уселись вокруг нее.
      - Марфа Петровна, вы нам что-нибудь расскажете?
      - Марфа Петровна, расскажите!
      - Да нечего, нечего мне вам рассказывать, - сказала Марфа Петровна. Что это, каждый раз "расскажите да расскажите"!.. Чечек, а ты куда вскочила?.. Дайте мне хоть когда-нибудь посидеть да помолчать... Пиши, Чечек, пиши! Я вот посижу тут с вами да подремлю у печки... Что это, уж нельзя старому человеку у вас посидеть да подремать!..
      Марфа Петровна уткнулась подбородком в накинутый на плечи теплый платок и закрыла глаза. И снова в интернате наступила тишина, и снова стало слышно, как чуть-чуть поскрипывает перо Чечек и как в глубокой апрельской темноте шумит Катунь...
      Девочки на цыпочках ходили вокруг Марфы Петровны и разговоры свои вели только на ухо друг другу: Марфа Петровна устала, пускай отдохнет...
      Тихо, одна за другой, бежали минуты. Хоть и молча сидит с ними Марфа Петровна и даже сидя спит, а все-таки так хорошо, что она пришла! Сразу как-то спокойнее стало в интернате, будто кто-то родной, напоминающий маму, присутствует здесь.
      Чечек дописала последнюю строчку, положила перо и оглянулась. Несколько голосов зашелестело со всех сторон:
      - Чечек, написала, да?
      - Чечек, написала?
      - Написала, - шепотом ответила Чечек.
      Она сказала очень тихо, но Марфа Петровна сразу открыла глаза, будто только и ждала этого слова, чтобы проснуться.
      - Вот как меня сон одолел, а? - сказала она, покачивая седеющей головой. - Ну-ну...
      Чечек, блестя черными глазами, стояла перед ней:
      - Марфа Петровна, а я написала!
      - Хорошо, давай сюда тетрадь. - Марфа Петровна встала, спрятала под платок тетрадку и сказала: - Ну вот, а теперь, когда я отдохнула, скажу вам одну новость. Только сейчас вспомнила...
      Девочки оживились:
      - Какую? Какую новость?!
      - А новость такая: Анатолий Яковлевич из Горно-Алтайска привез кроликов. Теперь у наших юннатов свои кролики будут.
      Девочки переглянулись:
      - Кролики? А какие? А сколько?
      - А где они, у Анатоля Яковлича?
      Они бросились одеваться, хватали шубы, платки.
      - Марфа Петровна, а почему же вы нам раньше не сказали? - спросила Лида Королькова. - Мы бы уже давно сбегали посмотрели!..
      - Да вот сама не знаю. Чего-то села и заснула, - ответила учительница. - Совсем старая, видно, становлюсь.
      Тогда Чечек, вдруг что-то сообразив, подошла к Марфе Петровне и пытливо заглянула ей в глаза:
      - Марфа Петровна, а вы правда спали?
      - Ну, а как же? Спала, даже сны видела!..
      Но Чечек, поймав какие-то лукавые искорки в глазах учительницы, тихонько покачала головой:
      - Ой, нет, Марфа Петровна, вы, наверно, не спали. Это вы, наверно, так, нарочно заснули, чтобы я... чтобы подождать, когда я сочинение напишу.
      Марфа Петровна улыбнулась:
      - Ну, вот еще выдумала! Буду я тебя дожидаться!
      Но Чечек уже уткнулась лицом в ее теплый платок и весело кричала:
      - Да, не спали, не спали, меня дожидались! Чтобы я тоже пошла кроликов смотреть. Да, да, да!
      У Марфы Петровны был с собой фонарь "летучая мышь". Девочки шли, держась друг за друга, за слабым огоньком, который покачивался впереди. В деревне кое-где светились окошки. Темное небо висело над головой, и еще темнее были конусы гор, громоздящихся по сторонам. Совсем близко, за усадьбами дворов, невидимая Катунь с широким разгоном гнала свои кипящие волны.
      - Эх, взбаламутила я вас! - ворчала Марфа Петровна. - Надо бы до утра подождать...
      - Да что вы, Марфа Петровна, как же это до утра! - кричали в ответ девочки. - Ребята уж, наверно, там давно, а нам - до утра!..
      А ребята и в самом деле уже толпились в просторной кухне директора школы Анатолия Яковлевича. И сам Анатолий Яковлевич, веселый, смуглый человек со смоляными кудрями и узкими смеющимися глазами, сидел на корточках перед клеткой с кроликами. Девочки толпой ворвались в кухню и сразу прибавили шуму, визгу, смеху, восклицаний.
      - Ой, какие хорошенькие! Да это просто маленькие зайчики! А они не кусаются? А их можно гладить?..
      Анатолий Яковлевич сунул в клетку свою широкую руку и вытащил одного кролика. Кролик, прижав уши, испуганно косился на ребят и вырывался.
      - Это шиншилла, - сказал Анатолий Яковлевич. - Видите, совсем темный. Погладьте, не бойтесь. Посмотрите, какой он мягкий!
      Несколько рук протянулось к кролику. Ребята отталкивали друг друга, каждому хотелось хоть чуть-чуть коснуться нежной темно-серой шкурки.
      В это время хлопнула дверь и вбежал еще один мальчик - Алеша Репейников. Алеша жил на самом дальнем конце деревни и случайно узнал от своего младшего братишки, что Анатолий Яковлевич привез кроликов. Расталкивая ребят, Алеша прорвался к клетке:
      - Ну-ка, где они? Ух ты, какие звери! А как мордочками шевелят! Анатолий Яковлевич, дайте подержать, а? Ну, одну минуточку подержать, а? Ну дайте, пожалуйста, а?
      Анатолий Яковлевич дал ему кролика. Но, едва кролик очутился у Алеши в руках, он сразу забрыкал задними ногами, рванулся и прыгнул на пол. Ребята с криком и смехом принялись его ловить, но кролик был увертлив и силен: даже когда его поймали, он и то вырвался. Алеша, пока ловил его, упал два раза, причем один раз попал руками в поросячий корм, а другой раз - в чугунок с углями. Но поймал кролика все-таки не Алеша, а Анатолий Яковлевич. Он прижал его своей сильной рукой, взял за загривок и сунул в клетку.
      - Ух ты, хороши! - с восхищением повторял Алеша, не сводя с кроликов глаз. - Мне как руки ободрал, до крови!
      - Можно их чем-нибудь покормить, а? - спросила Чечек. - Анатолий Яковлич, можно, я покормлю?
      - Надо им овса дать, - сказал Анатолий Яковлевич. - Алеша, принеси-ка, там на лавке мешочек с овсом лежит... Ну, вот так... Теперь ты, Чечек, держи мешочек, а Репейников им в кормушку насыплет.
      Чечек взялась было за мешочек, но вдруг насупилась и обернулась к Мае Вилисовой:
      - Мая, на, подержи, я не буду.
      Мая взяла мешочек, а Чечек хмуро отошла в сторону.
      На прощание, когда ребята уходили домой, Анатолий Яковлевич сказал:
      - Есть у меня к вам, товарищи, важный разговор.
      - Какой разговор?
      Сразу стало очень интересно.
      - Какой разговор, Анатолий Яковлич?
      - Но об этом поговорим завтра, когда все ученики будут в школе, сказал Анатолий Яковлевич. - Я хочу, чтобы в этом важном разговоре участвовали все до одного человека.
      И как ни допрашивали его ребята, Анатолий Яковлевич больше ничего не сказал.
      ВАЖНЫЙ РАЗГОВОР
      На другой день, после занятий, было объявлено общее собрание. Собирались в большом зале, уставленном геранями, фуксиями и тоненькими деревцами воздушных аспарагусов.
      - Ребята, скажите мне, кто из вас видел яблоню? - спросил Анатолий Яковлевич. - Живую, растущую яблоню?.. Поднимите руку.
      Ребята с любопытством и с улыбками переглядывались. Но руки никто не поднимал.
      - А яблоки кто ел?
      - Я! - поднял руку Кандыков.
      - Мы тоже ели! - отозвалось еще несколько голосов.
      - И я!.. Сладкие!
      - В нашем колхозе почти все ели, - объяснил Костя. - В прошлом году наш председатель ездил в Горно-Алтайск, целый мешок привез. И всем роздал.
      - А я даже и не видала никогда! - раздался тоненький голосок Эркелей.
      - Так вот что я вам скажу, ребята: мы с вами отстаем. Уже многие школы начали сажать яблоневые сады.
      Собрание оживилось: "Сады!.." Сразу поднялось несколько рук:
      - А где взять яблоньки?
      - А которые посадили - яблоньки у них прижились?
      - А у кого-нибудь яблоки выросли?..
      - Вот как вы! - усмехнулся Анатолий Яковлевич. - Сразу как из пулемета! Сейчас все расскажу. Многие из вас, наверно, слышали от отцов или от дедов, что у нас, в Горном Алтае, яблони не растут и яблоки не созревают, что сады не выдерживают наших зим, нашего капризного климата слишком резкая смена температур губит яблони... Так говорят. А вот я вчера видел в облоно учительницу из Черги, Анастасию Петровну. Так что же, товарищи? Ее саду в этом году десять лет исполнилось. И вот уже несколько лет Чергинская школа снимает урожай. Там теперь и колхозники начали яблони сажать... И вот еще: Аносинская школа посадила большой сад - и яблонь насажали, и вишен, и ягодников. И даже премию за свой сад получили. В Шебалине этой весной посадили саженцы. А Шебалино повыше нас, там это дело потруднее. В Челушманской долине, около Телецкого озера, тоже, говорят, школьники хороший сад вырастили... А мы-то что же? Что же мы-то сидим? Разве у нас земли нет! Есть! Вон какой участок под огородом около Чейнеш-Кая - богатейший чернозем! Да если мало будет, у колхоза попросим, на такое дело нам всегда земли дадут. Ведь сады - это новая радость наша, новое богатство наших колхозов. И это мы, комсомольцы, пионеры, школьники, - в первую очередь мы! - должны их сажать и выращивать и утверждать их всюду, где бы мы ни были, где бы мы ни жили... Комсомольцы, пионеры, хочу слышать ваше слово!
      Собрание взволнованно загудело.
      Поднялось несколько рук, посыпались вопросы. И самый главный: