– А что, это хорошо продается? – Младший лейтенант помахал пачкой рекламок.
Старшая секретарь оторвалась от разложенных перед ней бумаг, посмотрела на плакатики и язвительно фыркнула:
– С такой рекламой можно даже биографию Вазисубановича продать,– девушка дорабатывала в издательстве последний день, и ей было глубоко плевать на все, связанное с “Фагот-прессом”.– Причем, написанную им самим…
Мартышкин напряг память и припомнил, что романы-боевики красноярского писателя Чушкова он читал, они ему пришлись по душе, и он где-то слышал, что тот входит в первую тройку наиболее продаваемых авторов.
– Но читателям, видимо, нравится,– стажер спровоцировал секретаря на продолжение беседы.
– Это вам Дамский сказал? – усмехнулась вторая девушка, по примеру подруги также собирающаяся швырнуть издателю в лицо заявление об уходе.– Зря верите… Он книжек не читает, поэтому не может знать, что в них написано.
“Ага! – сообразил младший лейтенант.– Это уже кое-что. Неискренность заявителя – первый кирпич в бумаге об отказе”.
– Вазисубанович, по-моему, вообще читать не умеет,– старший секретарь поддержала свою сослуживицу.
– Не, умеет,– улыбнулась та.– Но вот значение слов не всегда понимает. Недавно, к примеру, Женский решил, что “диффамация” – это разновидность мастурбации, и пытался издать приказ о наказании “диффамирующих на рабочих местах сотрудников”.
Сысой осуждающе покачал головой, словно информация о сем прискорбном случае потрясла его до глубины души.
Хотя сам слышал произнесенное секретарем иностранное слово впервые.
– А Женский – это кто? – Мартышкин продолжил содержательную беседу.
– Так мы Дамского называем, – бросил пробегавший мимо водитель экс-редактора Пышечкина.
– Еще Вазисубанович, когда утверждает эскизы обложек, пишет “беспринципный”, “бесполезный” и “беспорядочный” через “з”,– хихикнула непочтительная старший секретарь.– А когда ему один раз принесли словарь, то он начал орать, что там опечатки…
– Ой, девчонки, – вступила в разговор доселе молчавшая секретарь, которая работала в “Фагот-прессе” уже четвертый год. – Когда мы еще в другом офисе сидели, где охраны на входе не было, так Ираклия даже били за его идиотизм.
– Кто бил? – в Мартышкине проснулся профессиональный интерес.
– Писатели, конечно, – секретарь взяла трубку зазвонившего телефона, коротко бросила “Он занят, перезвоните через час” и вернулась к беседе с младшим лейтенантом. – Он там кого-то так “отредактировал” и так сменил название книги, что ему в морду влетало месяца три подряд. Раз в две недели являлся автор и валтузил Вазисубаныча прямо в его кабинете… Пока тираж с лотков не исчез, не успокаивался.
– А фамилии писателя не помните?
– Что-то на С… Семенов?… Нет, не помню…
– Жаль, – посетовал стажер.
Дверь кабинета генерального директора распахнулась, и в приемную выскочил красный как рак мужчина, бормочущий себе под нос: “Сам пошел!”
Вслед за ним потянулись остальные присутствовавшие на совещании.
Секретарь Дамского взяла со стола синюю папку с тисненой золотом крупной надписью “Для доклада”, стерла с лица ехидную ухмылку, блуждавшую на ее личике все время разговора о генеральном директоре “Фагот-прессаа”, и зашла в кабинет босса, дабы сообщить Ираклию Вазисубановичу о прибытии младшего лейтенанта Мартышкина.
* * *
Реализация на рынке потертого ТТ с шестью патронами в обойме прошла с половинчатым успехом.
Во– первых, из двухсот долларов купюрами по полтиннику, полученных Казановой из рук маленького вертлявого дагестанца, три оказались фальшивыми, по поводу чего оперативники были вынуждены подраться с охранником обменного пункта, выставлявшего их на улицу. Охраннику изрядно накидали плюх, что немного подняло градус настроения двух друзей.
Во– вторых, покупатель начал стрелять из свежеприобретенного оружия буквально “не отходя от кассы”, пока Казанцев считал деньги. По армянам, скалившим зубы в нескольких метрах от Плахова, со стороны подстраховывавшего коллегу.
Два смуглых “носорога” свалились под прилавок, зажимая руками простреленные животы, остальные порскнули в стороны словно стая испуганных туканов.
Плахов сначала было захотел выхватить ствол и ксиву и заорать “Всем лежать, работает убойный отдел!”, но тут же передумал, ибо вмешательство в процесс грозило обернуться участием в поисках преступника по горячим следам и переносом пьянки на неопределенно долгий срок.
Пока старший лейтенант размышлял над превратностями судьбы, стрелявший бросил пистолет с израсходованным магазином на пол и удрал. ТТ тут же подобрал хозяйственный Казанова, решивший, что добру пропадать негоже.
Обсудив происшедшее по дороге к обменнику, опера сошлись во мнении, что сделка “двести “зеленых” за шесть маслят”
[Маслята – патроны (жарг.)]сделала бы им честь даже в пригороде Тель-Авива. Впечатление от гешефта немного испортило известие о подсунутых фальшивках, но и пятьдесят долларов за несколько патронов были неплохой суммой. Достаточной для того, чтобы в условленное время постучать в заветную дверь черного хода общежития ткацкой фабрики “Зеленый гегемон”, и на заданный томным голосом “Карлоса Ильича Шакала” вопрос “Кто там-м-м?” призывно позвенеть разномастной посудой с разнообразным содержимым…
* * *
В дверь постучали.
– Войдите! – рявкнул Соловец, думая, что это явились Казанова и Плахов.
Но на пороге материализовался начальник “убойного” отдела РУВД соседнего района, на губах которого застыла злобно-язвительная улыбка.
– А, это ты,– майор показал рукой на стул,– садись.
Капитан Абрам Кужугетович Пупогрыз, толстый и одышливый субъект с мутными глазами навыкате, вот уже десять лет не могущий получить очередное звание, вальяжно расположился на продавленном стуле, закинул ногу на ногу и смерил Соловца презрительным взглядом.
– Ну, и чего тебе? – спросил хозяин кабинета, прекрасно понимая, о чем пойдет речь.
– А ты, Георгич, не знаешь? – скрипуче заявил Пупогрыз.
– Представь себе, нет.
Капитан вытащил из кармана сложенный вчетверо грязный листок желтоватой бумаги и издалека показал его Соловцу.
– Это видел?
Майор попытался разглядеть мелкий текст, но у него ничего не вышло.
– Дай посмотреть, отсюда не видно.
– Щас тебе! – Пупогрыз быстро спрятал листок обратно в карман.– Чтоб ты его порвал?
– А зачем мне его рвать? – устало осведомился Соловец.
– Потому что это приговор и тебе, и твоим верным и сильно умным подчиненным!
– Полегче на поворотах,– предупредил Соловец, который очень не любил, когда его обзывал кто-либо, кроме вышестоящего руководства, и особенно в те моменты жизненного пути, когда майора обманывали и подсовывали вместо “Столичной” водки простую воду.
– Буду я еще с тобой любезничать! – взвился капитан.– Все, приплыли, соседушки! Не фиг было труп нам на участок подбрасывать!
– Какой еще труп? Кого? – Майор сделал вид, что не понимает, о чем говорит его коллега.
– Того, которого из огнемета замочили!
– Из какого еще огнемета?! Ты что, опять закусить забыл?
– Ой-ой-ой! – Пупогрыз показал Соловцу язык.– А ты не в курсе!
– Слушай, Абраша. Твоя территория – твои проблемы.
– Ах, так?! – Капитан вскочил со стула.– А ты мне, случайно, не объяснишь, как полусожженный труп прополз с твоей стороны улицу на нашу, оставив по пути два килограмма и семьсот сорок пять граммов своих внутренностей? Я лично соскреб их с асфальта и взвесил!
– Весы, небось, у бабок возле метро конфисковал? – криво улыбнулся многоопытный начальник ОУРа Выборгского РУВД.
– Тебе-то какое дело?!
– Там все безмены на двести граммов в плюс переделаны,– сообщил майор.– Так что с весом ты лажанулся. Перевесим твои “вещдоки” и прокурору нашему стуканем. Он и влепит тебе триста третью
[Статья 303 УК России – “Фальсификация доказательств”]… Для начала. Чтоб служба медом не казалась. И поедешь ты, Абраша, лес валить. В Нижний Тагил
[В Нижнем Тагиле находится исправительно-трудовой лагерь для осужденных сотрудников правоохранительных органов]… Там тебя да-авно ждут!
– Как и тебя! Ты меня триста третьей на понт не бери! – закричал Пупогрыз.– Ученые!
– А что до того, что кто-то там полз – так это его личное дело. Хотел – полз, не хотел бы – не полз.– Соловец продемонстрировал коллеге, что разговор окончен.
– Ах, ты так?!
– Да, так!
Они вскочили, уперлись друг в друга взглядами, пыхтя и щурясь презрительно.
– Сука ментовская! – первым не выдержал Пупогрыз.
– На себя посмотри! – Соловец подпрыгнул из кресла и встал в боксерскую стойку.
Капитан не стал долго рассусоливать и от души врезал майору по уху.
Соловец в накладе не остался и расквасил Пупогрызу нос.
Абрам Кужугетович хрюкнул, отбросил ногой мешавший ему стул и попер в атаку, расставив руки в стороны и рыча, как разъяренный бурый медведь. Майор подпустил противника поближе и тюкнул того носком ботинка в пах.
Пупогрыз мяукнул, согнулся и упал на колени, держась за низ живота. Соловец не упустил шанс добить противника, схватил со стола толстенный телефонный справочник в желтой обложке и от души засадил Кужугетовичу по физиономии.
Капитан завалился на спину, поджав колени к животу.
Соловец воспользовался беспомощностью коллеги, облегчил карман Пупогрыза на акт судебно-медицинской экспертизы, в котором говорилось о невозможности человеку с такими повреждениями, как на исследованном трупе, ползти тридцать метров по асфальту, оставляя за собой кусочки ливера, и торжествующе захохотал, поднося к бумаге огонек зажигалки…
Гонки по горизонтали
Как– то раз Сысой Мартышкин напился со своим сокурсником по школе милиции.
Причем – сильно.
Можно сказать, в “зюзю”.
А у отца этого самого приятеля имелась оставшаяся от умершего родственника двухдверная машина-“инвалидка” с тарахтящим мотоциклетным двигателем и большим круглым знаком на переднем стекле, где на белом фоне красной краской был схематично изображен человек в коляске.
И вот, изрядно накушавшись, Мартышкин с приятелем отправились, как водится, к доступным женщинам. Ехали весело, пели песни, никого не трогали, и тут вдруг маячивший впереди гаишник махнул жезлом. Останавливал-то он другую машину, но водитель инвалидного тарантаса подумал, что именно его. И запоздало дал по тормозам.
Инвалидка боком прошла метров двадцать, стукнулась о поребрик тротуара и замерла.
Мартышкинский приятель, пьяный в умат, распахнул дверцу, вывалился на асфальт и на четвереньках пополз к дорожному инспектору в надежде вымолить у того прощение.
Глаза испуганного гаишника чуть не выпали из орбит, он принялся отчаянно махать полосатым жезлом и кричать:
– Езжайте, товарищ инвалид, езжайте!!!…
Именно такими стали глаза Дамского, когда младший лейтенант расположился в кресле напротив генерального директора “Фагот-пресса” и зловещим шепотом выдохнул:
– Нам все известно, Ираклий Вазисубанович! Так что рекомендую вам начать говорить правду.
Издатель сделался белым, как лист хорошей финской бумаги для ксерокса, и беззвучно зашевелил губами.
– Ну, как? – продолжил Сысой, от цепкого взгляда которого не ускользнул испуг издателя.– Будем говорить или в камере подумаем? – Недавний удар по башке окончательно раскрепостил сознание Мартышкина, и он начал вести себя, как полагается оперу со стажем,– нагло, цинично и подозревая потерпевшего-заявителя во всех смертных грехах.– Так куда вы дели Б.К.Лысого? На даче спрятали или?… Может быть, его уже и в живых нет? А?!
– Я-я-я…– начал Дамский, но стажер не дал ему договорить, разразившись демоническим смехом.
– Сокамерникам у параши будешь мозги вкручивать! – Младший лейтенант вскочил, схватил кружку с остывшим за время совещания чаем и выплеснул ее содержимое в лицо издателю.
Генеральный директор тоненько взвизгнул и выпал из кресла на пол.
– Я тебя расколю, урод! – Боевой клич Сысоя разнесся по всему издательству, заставив сотрудников замереть над гранками текстов и клавиатурами компьютеров.– Бей сынов Вазисубана!
Подавляющее большинство работников “Фагот-пресса” злорадно ухмыльнулись.
Мартышкин повалил Дамского на пол, клацнул зубами, примерился, чтобы проверить на вкус и на жирность ухо издателя, но тут в кабинет ворвались трое мужчин в строгих костюмах во главе с начальником охраны “Фагота”, похожим на страдающего от геморроя и оттого унылого арабского террориста, и выкинули разбушевавшегося стажера вон.
* * *
Вечер в общежитии “Зеленого гегемона” удался на славу.
“Девчонки”, в каждой из которых было не меньше центнера, быстро соорудили стол, а Казанова и Плахов проставились по полной программе, поразив собравшихся обилием марок напитков и общим литражом.
После седьмого тоста, выпитого за нового министра внутренних дел, дебелая “Карлос Ильич Шакал”, которая все время с милой ленинской картавостью повторяла Плахову на ухо “Батенька, вы не пгавы!”, исполнила стриптиз на столе, потрясая мощными телесами и, в особенности, животом, так что непредвзятому глазу могло показаться, что замкоменданта находится на последнем месяце беременности.
Потом Казанова громко орал в окно на патрульных из родного РУВД напротив, обзывал их разными нехорошими словами и заткнулся лишь тогда, когда пэпээсники пообещали выстрелить в него из автомата.
Затем Плахов, памятуя о нескольких годах, проведенных в музыкальной школе, схватил гитару и с надрывом кричал песни собственного сочинения, где не было рифмы, но было большое чувство…
Следующим актом веселья стал поход в бассейн на первом этаже здания, где не оказалось воды, но зато можно было всласть побегать по пыльному кафельному дну водохранилища. Там Казанова окончательно раздел назначенную на этот вечер “любимой женой” пассию и погнал ее по бортику, молодецки вскрикивая и размахивая брюками Плахова.
В финале все опять собрались в комнате “Карлоса Ильича Шакала”, бодро высосали остатки спиртного и завалились там, где стояли.
Через несколько минут одна дама сказала:
– Фу, ну и жара!
– Щас поправим! – пришел на помощь Плахов, поднял валявшуюся рядом с ним на полу трехкилограммовую гантель и швырнул в окно.
Грохот, звон, все довольны, ибо вставать, чтобы открыть форточку, влом.
– Ах, как хорошо! – по-кошачьи потянулась замкоменданта и положила голову на плечо Плахову. – Как посвежело!…
…Наутро гантель обнаружили торчащей в кинескопе телевизора.
А в туалете – разрубленный надвое унитаз, и валяющихся рядом топор и совершенно голого Казанову…
* * *
Соловец вышел на крыльцо родного РУВД, посмотрел на высыпавшие по небу звезды и поплотнее запахнул пуховик.
К вечеру сильно похолодало.
Мимо майора по тротуару рысцой пробежал какой-то раскрасневшийся мужичок, весело крича:
– Ничего, Сереженька! Скоро будем дома, сынок!
За ним на длинной веревке болтались пустые санки.
Соловец проводил взглядом папашу, вспомнил, что сам уже давным-давно не гулял с собственными отпрысками, и решил в ближайшее воскресенье, вместо того чтобы с Лариным и Дукалисом пить пиво, выбраться с семьей в какой-нибудь парк и там от души покататься на лыжах или на санках.
Из двери РУВД показалась голова Чердынцева.
– Георгич! Эй, Георгич!
– Ась? – не оборачиваясь, спросил Соловец.
– Давай дуй обратно. На рынке два трупа!
– Черт! – Майор поглубже натянул шапку на уши.– Скажи Мухомору, что я уже ушел.
– Не могу. Он в окно смотрит,– грустно сказал начальник дежурной части.
– Вот, блин! – Соловец развернулся лицом к зданию РУВД и поднял глаза на освещенное окно кабинета Петренко, на фоне которого маячил силуэт подполковника.– Я когда-нибудь вовремя попаду домой или нет?
– Есть такая профессия – милиционер,– с пафосом сказал уже хлопнувший рюмочку коньяку Чердынцев, тем самым отметив благополучный уход проверяющего.
Соловец зашел внутрь околотка, стащил с головы шапку и молча побрел наверх.
* * *
Начальнику ОУРа на память отчего-то пришел давний случай, когда над ним, зеленым еще лейтенантом, подшутили Ларин и Казанцев.
Накануне дня Победы троица недавних выпускников питерских ВУЗов, по зову горячего сердца, пересохшего горла и пустого кармана пошедших работать в МВД, пьянствовала в компании приглашенных Казановой пэтэушниц на квартире Соловца. К утру, как водится, они допились до зеленых чертей.
И то ли у Ларина, то ли у Казанцева родилась гениальная мысль разрисовать наголо обритую голову Соловца.
Сказано – сделано.
На лоб и темя пьяного товарища написали следующее: “Да, я такой! Я – голубой!” и “Свободу гомосекам!”. Закончив манипуляции фломастерами над мирно храпящим Соловцом, товарищи по оружию легли спать и не услышали, как новоиспеченный лейтенант милиции, никем не остановленный, вышел на улицу, дабы съездить в ближайший гастроном за пополнением запасов спиртного.
Встречные фыркали и крутили пальцем у виска.
Кто– то громко вслух высказался, дескать, совсем обнаглели секс-меньшинства.
Некоторые плевали Соловцу в лицо.
Конец мучениям лейтенанта положил местный участковый, отволокший его в помещение пункта народной дружины. Там Соловец наконец-таки посмотрел на себя в зеркало и поведал пожилому капитану грустную историю о том, как на него напали в подворотне трое юнцов в черных кожаных куртках, треснули чем-то по затылку и дальше он ничего не помнит.
Капитан сочувственно покивал, вымыл голову Соловца керосином и отпустил восвояси.
На друзей лейтенант не обиделся – он был отходчивый…
* * *
В предбаннике кабинета Петренко майор столкнулся с выходящим Мухомором.
– Мартышкина задержали,– подполковник обречено махнул рукой на телефон с гербом России на диске, соединявший РУВД с Главком.– Транспортный отдел метрополитена. Первый зам Курицына лично позвонил, “поздравил”… Еду разбираться.
– Как? За что, Николай Александрович? – поразился Соловец.
– Напал на заявителя,– печально промычал Петренко.
– Ларина не видели? – поинтересовался Соловец.
– Видел,– буркнул Мухомор, снимая с вешалки шинель.
– Где? – обрадовался майор.
– Бегал тут по двору, как в жопу ужаленный, “барабана” своего дожидался,– объяснил подполковник.– Ну, все, я за Мартышкиным, а ты на рынок жми. И побыстрее!
* * *
– А зачем вы представлялись героями произведений Конан-Дойля? – спросил удивленный главврач психбольницы на Пряжке, когда к нему привели на осмотр трезвого Дукалиса и тот поведал ему историю злоключений трех оперов.
– Ну-у… это самое… мы пошутили…, – замялся Дукалис.
– Вы идиоты, – устало констатировал доктор. – Только время у людей отнимаете. Идите в палату. Завтра вас всех троих отсюда выпишут… Но не дай вам Бог к нам еще раз попасть! Закатаю вам в карточки “шубообразную шизофрению”, будете потом всем доказывать, что это “шутка”!…
* * *
Охоту и охотников подполковник Петренко недолюбливал.
Хотя сам некоторое время назад увлекался хождением по лесу и попытками попасть из старой двустволки в какую-нибудь живность.
Но все закончилось одним отнюдь не прекрасным днем, когда Мухомор решил подшутить над товарищами. Он втихаря вскрыл патроны, вытащенные из ружья начальника отдела вневедомственной охраны Центрального района, высыпал из них картечь, заправил обратно и весь вечер доставал коллегу тем, что тот, дескать, плохой стрелок. В конце-концов, когда была выпита третья литровая бутылка водки, они поспорили, что начальник ОВО с десяти метров не попадет Николаю Александровичу в задницу.
Спор двух ментов – дело святое.
Петренко отошел на положенное расстояние, спустил штаны, дабы в темноте было лучше видно, нагнулся и приготовился поднять коллегу на смех, когда выстрел не возымеет никакого результата.
Но тут начальник ОВО вспомнил, что его ружье заряжено слишком крупной дробью и, пожалев подполковника, сменил патроны на “утиные”.
Попасть в белеющий на фоне темных кустом круп Мухомора оказалось раз плюнуть, что нельзя сказать о дальнейшем отлове начальника Выборгского РУВД в ночном лесу, доставке его в больницу и операции по извлечению из ягодичных мышц сорока восьми дробинок…
Поэтому встретивший Петренко у входа в линейный отдел сотрудник в камуфляжной форме вызвал в Мухоморе приступ глухого раздражения.
В кабинете дознавателя сидел сильно побитый Мартышкин, прикованный наручниками к батарее, и молоденький лейтенант милиции, еще три месяца назад бывший гинекологом в сельской больнице под Волгоградом.
– Что он натворил? – Подполковник прервал приветствие лейтенанта на полуслове и в упор посмотрел на несчастного Сысоя.
– Нападение на гражданина и нанесение побоев,– отрапортовал лейтенант.– Есть свидетели.
– Кто?
– Сам потерпевший и охранники из его конторы. Издательство “Фагот-пресс”
– Кто терпила?
– Генеральный директор “Фагот-пресс”. Гражданин Дамский Ираклий Вазисубанович. Сейчас в травмпункте, фиксирует синяки и ушибы,– скороговоркой доложил дознаватель, с почтением взирая на погоны с двумя просветами и двумя звездами на каждом.
– Туфта,– безапелляционно выдал Петренко.
– Почему? – обиделся лейтенант.
– Свидетели – подчиненные этого вашего потерпевшего.
– И что?
– А то, что они будут сознательно клеветать на моего сотрудника. Терпила – директор, свидетели – его работники. Ну, включи мозги, лейтенант.– Проработавший в МВД почти четверть века Мухомор безошибочно угадал звание дознавателя, несмотря на то что тот был в штатском.
Лейтенант смутился и виновато посмотрел на Сысоя:
– Думаете, подстава?
– А у тебя есть другое мнение? – Петренко по-хозяйски уселся за стол дознавателя, достал очки и прочел первую строчку из протокола опроса свидетеля: – “Настоящим подтверждаю, что, когда я зашел в кабинет, гость г-на Дамского…” “Г-на” – это что?
– Господина,– ответил лейтенант.
– А я другое подумал,– оскалился Мухомор.
Мартышкин клекочуще засмеялся шутке начальника РУВД.
Спустя секунду к нему присоединился и дознаватель.
– Так что делать будем, товарищ подполковник?
– Это,– Петренко бросил на стол листы протокола,– в корзину. А когда явятся потерпевший и свидетели, отправь их ко мне. Своего человека я забираю.– Начальник РУВД мотнул головой в сторону стажера.– Нечего ему здесь париться. У нас два убийства в районе, а людей не хватает. Пусть потрудится на благо отчизны, свидетелей расспросит, если силу девать некуда.
Лейтенант расстегнул наручники на запястье Сысоя и в нерешительности замялся.
– А как же я объясню, что подозреваемого отпустил?
– Под мою ответственность,– гордо заявил Мухомор и выплыл из кабинета, подталкивая в спину младшего лейтенанта.– Скажешь руководству, что приезжал Андрей Викторович Баклушко, – подполковник представился славящимся своим идиотизмом прокурором Приморского района, – и забрал невинно оклеветанного сотрудника с собой. Ты им фамилию свою называл? – прошипел Петренко на ухо Мартышкину.
– Называл, Николай Александрович. Гиббонов,– радостно зашептал стажер, наученный коллегами-операми, что в щекотливых ситуациях следует использовать чужое имя, и вдруг начал трястись в приступе захлебывающегося хохота.
– Вот тут ты молодец,– похвалил Мухомор, продвигаясь к выходу из линейного отдела милиции и пытаясь успокоить младшего лейтенанта.
* * *
В два часа ночи майор Соловец вышел из лифта, достал ключи от своей квартиры и тут заметил, что из мусоропровода идет дым.
Соловец подумал, что какой-то идиот бросил туда окурок, от которого загорелся мусор, и, будучи примерным гражданином, сходил домой, тихо, чтобы не разбудить жену и детей, набрал там ведро воды и вылил ее в мусороприемник.
Дым вроде прекратился.
Но, только Соловец собрался уходить с лестничной площадки, опять потянуло паленым.
Майор сбегал домой, еще раз набрал воды и вернулся к мусоропроводу
Вылил полведра – дымить перестало.
Покурил минут пять – дым снова пошел.
Так Соловец провел возле мусоропровода почти три часа, заливая начинавший тлеть мусор и бегая домой пополнять запасы воды. Потом ему это надоело, он плюнул на все, вылил из ведра остатки воды в темное жерло мусороприемника и ушел спать.
Наутро у подъезда его остановил дворник, знавший, что примерный гражданин Соловец служит в милиции.
– Прикинь, Георгич,– сказал дворник, дыша перегаром.– Ночью к нам сварщик приезжал, рассекатели в мусоропроводе ставить. Ну, бутылки чтоб бились, банки… Короче, чтоб не застревали. Только он приступил к работе, какой-то идиот вылил ему на голову ведро воды. Мужик озверел, но немного подождал и снова за электрод взялся. Только начал варить – ему опять вода на башку льется. Остановился – прекратилось. Опять включит аппарат – снова полведра, как, блин, специально. До пяти утра мучался. Уехал злой, мокрый, грязный, как свинья. Теперь в соседние подъезды идти отказывается. Говорит, у нас в доме чертовщина какая-то творится. Георгич, ты эту сволочь, что с водой развлекается, случаем, не знаешь?
– Не знаю, дом большой,– холодно ответил невыспавшийся майор и, скромно потупив взор, устремился к остановке автобуса.
Голый зад – ежу отрада…
Для инспектора по делам несовершеннолетних лейтенанта Волкова и его приятеля, дознавателя Чукова, эта ночь тоже была полна приключений.
Хорошо выпив после осмотра места происшествия на рынке и не найдя оружия, из которого завалили двоих армян, коллеги пошли по домам, благо жили неподалеку. Но, по совершенно несчастливому стечению абсолютно случайных обстоятельств, путь в родные гнезда неадекватных “скворцов”
[Скворец – сотрудник милиции (жарг.)]проходил мимо парка, где возвышалась древняя карусель. С деревянными скамеечками, подвешенными на цепях, и раскрашенной лошадкой на куполе.
Чукова прошибла ностальгия по тем временам, когда он, одиннадцатилетний ученик первого класса начальной школы, наряженный в костюм матроса, катался на этой карусели вместе с мамочкой. И дознаватель предложил Волкову вспомнить детство золотое.
Приятели зашли в парк, нашли рычаг, который эту самую карусель заводит, и стали спорить, кому первому начинать кататься. Спорили они, спорили, пока наконец Волков не родил рационализаторское предложение, как это осуществить на пару.
– Давай,– сказал покачивающийся от порывов ветра лейтенант,– найдем веревку, привяжем к рычагу, сядем на карусель, дернем и поедем. И никому не обидно!
На свою беду, веревку они нашли…
Пришедший к восьми утра на работу механик, занимавшийся профилактикой оборудования в зимний период, снимал их с помощью вызванного из ближайшего строительно-монтажного управления крана.
Измученных, трезвых, покрытых инеем, не способных самостоятельно ни ходить, ни стоять.
Да еще к тому же без ботинок и пистолетов, коими они пытались, в очередной раз пролетая мимо будочки карусельщика, попасть в этот проклятый рычаг.
Еще они громко кричали, но глухой ночью их никто не услышал.
* * *
Майор Чердынцев сидел в своей каморке, прихлебывал утренний вермут и смотрел телевизор.
Выпуск питерских новостей был посвящен демонстрации прокоммунистически настроенных граждан, прошедшей накануне вечером в Василеостровском районе.
Сначала минут пять показывали колонны митингующих, целенаправленно бредущих по Большому проспекту к памятнику Ленину, что стоит напротив здания бывшего райкома комсомола, потом дали организатору мероприятия сказать пару слов в микрофон и на середине недосказанной фразы микрофон убрали, затем опять камера заскользила по лицам собравшихся – медленно, под большим углом, чтобы зритель не понял, сколько на самом деле народу собралось на очередной “марш трудящихся”. Корреспондент взахлеб вещал о двух тысячах демонстрантов, но, по оценке опытного Чердынцева, их было человек сто.
Репортаж закончился фразой ведущего, способной согреть душу любого мало-мальски здравомыслящего человека с минимальным чувством юмора:
– И вот, когда демонстрация завершилась, на проспекте остались только милиция и мусороуборочные машины…
Майору немного мешало повизгивание трех задержанных – некоего “издателя Дамского”, его “адвоката” и “начальника охраны”, но он стоически не обращал на них внимание.
Эта троица заявилась в отдел к четырем утра, пыталась скандалить, требовала выдать им для расправы стажера Мартышкина и не угомонилась даже после третьего предупреждения Чердынцева. Тогда рассвирепевший майор кликнул пэпээсников и поместил троих наглецов в пустующие клетки “обезьянника”. Сержанты, разумеется, предварительно провели с нахалами “разъяснительную” работу…
В окошечко дежурки просунулась голова дознавателя Гекова.
– Что у нас сегодня? – спросил Геков и обвел мутным взглядом стены каморки.
– Продолжаем работать над вчерашней мокрухой,– спокойно ответил Чердынцев, не имевший никакого касательства к оперативной работе и которому была по барабану любая раскрываемость.– Скоро Мухомор явится и определит вам фронт работ.
– Стакашок не нальешь?
– Нет.
– Историю расскажу. Смешную,– пообещал Геков.
– Ладно,– согласился Чердынцев.
– У меня сын в детский садик ходит, в подготовительную группу. Ну, вот, вчера у них спрашивали, кто и чем из родителей может помочь садику. Отремонтировать там, покрасить, денег дать,– объяснил дознаватель.– Ну, один киндер сказал, что папа у него сантехник, может трубы поменять, другой – что штукатур, может стенку подремонтировать, третий – что водитель грузовика, может что-нибудь привезти… Мой подумал и говорит: “А мой папа может повара в тюрьму посадить”. Во как! Растет смена, растет…
