Георг любил сидеть за книгами или за спокойными играми-головоломками. Гонять по залам и закоулкам парка ему не позволяло здоровье. Он часто болел, отпугивая от себя детвору то надсадным кашлем, то кровотечениями из горла, то внезапно нападавшими на него головокружениями. "Добрый, но заразный", судачила между собой детвора дома Романовых, обегая хилого кузена стороной.
      Не приглашали к играм и Ники, который ни с того ни с сего мог то замереть на месте, засмотревшись в одну точку, то из-за пустяка обидеться и надуться, то, высокомерно ухмыльнувшись, отвернуться от собеседника на полуслове.
      Да он и сам сторонился шумных компаний. Возле Георгия же мог сиживать часами.
      - Душка, Георг, прочитай вслух вон ту яркую книжицу!- просил Ники брата. Ты так выразительно читаешь! А еще лучше расскажи вчерашнюю сказку. У тебя так прекрасно получается говорить разными голосами!
      Младший никогда не отказывал старшему в подобных просьбах, даже если чувствовал себя скверно. Он любил брата. Правда, несколько меньше, чем брата придуманного. Вернее, реального, но умершего в раннем младенчестве. Его образ сложился по рассказам маменьки. О нем в семье поговаривали, как правило, в очередную годовщину его смерти. Георг же вспоминал очень часто.
      - Как жаль, что Александр не дождался нашего взросления,- с грустью делился он с Ники своим глубоким горем, употребляя маменькины или книжные выражения. - Он к этому времени столько смог бы увидеть, везде побывать. Представляешь, как интересно было бы слушать его рассказы?
      Но случалось, что Ники угнетал Георгия своим странным поведением. В такие минуты он придвигался близко к братищке, тискал его до боли, горячо шептал в самое ухо:
      - Георг! Душка! Какой ты миленький и славненький!.. Георг слабо вырывался, начинал плакать. Однажды братьев застала мать, императрица Мария Федоровна.
      - Ники! Не мучай Георгия! - повелела она, окинув вспыхнувшего братолюбивого подростка пронзительным взглядом.
      Больше ничего говорить не стала. Но в следующий раз, когда заплаканный Георг прибежал к ней и пожаловался на то, что Ники снова пристает и мучает его, Мария Федоровна решительно направилась к мужу.
      Она знала, что за симптом одолел тринадцатилетнего наследника престола, знала, как этот симптом укротить, не ломая психику ребенка. В их Датском королевстве, где она именовалась принцессой Дагмарой, ее кузены при дворе лечились от ранней мужской "болезни" лишь мужскими средствами. Не то что в России, где в состоятельных семьях барчукам для взросления приводят белошвеек или опытных в таких делах горничных. После подобных сеансов подростки то ли проявляют излишний нездоровый интерес к сестрам и даже матерям, то ли, опошлившись и развратничая, преисполняются к женской половине своей семьи неуважением и презрением.
      Войдя в кабинет Александра Александровича, Мария Федоровна заговорила сухо и официально, словно вела речь о государственных делах:
      - Ваше императорское величество! Ники повзрослел. Ему нужен мальчик.
      - Да? - возмутился император. - А может, ему нужен Мещерский?
      - Фу! Как грубо! - надула губки жеманная Мария Федоровна. Столица была преисполнена слухами о петербургском "короле извращенцев" князе Мещерском.
      - А что? - вдруг оживился Александр Александрович. - Ему действительно нужен Мещерский. Только, извини, матушка, не для твоих датских глупостей, а для серьезного дела. Именно Мещерский станет для Ники хорошим воспитателем. , Он отучит его волочиться за женскими юбками и по-настоящему приобщит к интересам престола. Ну а остальное - вздор Настоящего мужика глупостями с толку не сбить. Но настоящим нужно родиться. Вот Мещерский и проверит нашего Ники на прочность, устойчивость и настоящесть.
      Так у наследника российского престола, которого мать-датчанка пыталась воспитать принцем Гамлетом, появился одиозный скандальный воспитатель, а также товарищ по играм, приученный, словно покладистый щенок, к непристойным княжеским забавам.
      Ваня Мануйлов, раздобревший на частом обильном угощении, смазливый, полногубый мальчик, оказался почти ровесником Георгу и на два года моложе Ники.
      Его пригрел не только редактор газеты "Гражданин" и известный петербургский издатель Мещерский, но и директор департамента духовных дел Мосолов. Они за покорность и ласки одаривали своего любимца и любовника деньгами, которые тот ценил пуще всего, дорогими подарками, возили по злачным притонам. Иногда князь приторговывал малолетним фаворитом, сдавая его в краткосрочную аренду нужным и состоятельным извращенцам. Взамен получал различные материальные вознаграждения, а также ценную информацию о доходных местах, проталкивал различные выгодные проекты.
      Теперь Ваня Мануйлов пригодился для некой "мужской стажировки" царского наследника.
      Вообще-то у него была двойная фамилия: Манасевич-Мануйлов. Но первую часть он всегда опускал, избегая разговоров о своем происхождении. По этой причине и в православие перешел по собственной воле.
      Но иногда ему, когда он зарывался, а у него подобное получалось довольно часто, напоминали, кто он и откуда.
      Как-то князь Мещерский застал Ваню и Ники в непристойном виде. Причем непозволительную активность по отношению к царской особе проявлял его воспитанник.
      Князь, ни слова не говоря, больно отхлестал фаворита розгой по животу, коленям и между ними.
      После экзекуции грубо сжал упитанный подбородок мальчишки и прошипел в заплаканное лицо:
      - Впредь знай свое место!
      И только потом уже посоветовал-наказал наследнику престола:
      - Князь, а тем более великий, в любой ситуации должен быть только сверху! Только! Негоже ему ложиться под купеческого сынка. Не царское дело быть внизу. Только сверху! Только!..
      Но для императора Александра III и такая ситуация, которую односложно, но образно сформулировал редактор "Гражданина", оказалась неприемлемой. Ники к двадцати годам стал проявлять особое пристрастие к загульным мальчишеским компаниям, наплевательски относился к учебе и государственным делам. Государь с такими наклонностями и подобным отношением к жизни и делам получится, решил Александр Александрович, никчемным.
      - Слишком переусердствовали мы, мадам, с вашим датским лекарством, упрекнул император императрицу.
      - Почему с моим? - обиделась та. - Вы же, сударь, принимали решение.
      - Да, но кто первый возопил: "Ники нужен мальчик!"?
      - Но вы же с этим согласились.
      - Пусть так. Но теперь я решил: Ники нужна девочка. И у наследника появилась новая игрушка для исправления характера - взбалмошная, капризная и любвеобильная балерина Кшесинская.
      Приобрел себе любовницу, и тоже из танцорок, Манасевич-Мануйлов. С наследником их пути-дорожки разошлись. Если и виделись изредка, то лишь на расстоянии. И все же бывший придворный фаворит и духовный брат Ники по голубому обществу князя Мещерского нет-нет да и находил повод приблизиться к высокородному знакомцу, перекинуться парой фраз.
      Во время одной из таких ничего не значащих бесед Мануйлов шепнул Николаю:
      - Ваше высочество! Поверьте, но от вашей балерины исходит угроза.
      Наследник промолчал, но насторожился.
      - За ней стал приухаживать великий князь Сергей Михайлович. И она это воспринимает благосклонно, - суетливо продолжил кляузничать приободренный высоким вниманием наушник. - Ходят слухи, что она в положении. Того и гляди, всю вину свалит на вас. Я же вам предлагаю тихую, скромную, молоденькую девочку. Она никогда не изменит вам и всегда будет молчать.
      Интриган свел наследника со своей родственницей. Про это новое увлечение узнал Александр Александрович. Вызванный на откровенный разговор, Ники сознался во всем. Более того, сказал, что до безумия влюблен в юную еврейку и готов жениться на ней.
      - Но ты же мой наследник! - удивился привыкший к Никиным странностям Александр Александрович.
      - Что с того? Сегодня наследник, а завтра - родня наследнику. Думаешь, не знаю, что ты хотел бы видеть на троне Мишу? Сам слышал, как ты об этом говорил с маменькой.
      - Не скрываю. Михаилу корону передал бы охотно. Но при живом старшем сыне не вправе это сделать. Увы, закон о престолонаследии от 1797 года, завещанный нам прадедом моим императором Павлом Петровичем, сего не позволяет. Конечно, нынче не 1825 год, когда женитьба Константина Павловича на полячке дала повод к мятежу, но все же и сейчас могут проявиться некие осложнения...
      Обиженный подобным признанием и ревнуя к брату Михаилу, который был десятью годами моложе, Николай возразил:
      - Так-то он, Мишка, и станет дожидаться какого-то там права. Вот он и сейчас тебя с трона смывает.
      Император сразу не понял, о чем Ники ведет речь, а догадавшись, на что намекает тот, расхохотался.
      Неделей раньше он готовился к торжественному приему в Зимнем дворце. Только-только облачился в парадный мундир. Вертевшийся под ногами озорник и выдумщик Миша спросил его:
      - Папенька, вы знаете, как можно без ножниц отрезать рукав вашего мундира, а без иголки пришить?
      - Нет, не знаю.
      - Хотите покажу?
      - Оставь! Мне некогда заниматься глупостями...
      - Но папенька! Я всего на одну минуточку вас задержу! Пожалуйста! Прошу вас!
      Чтобы побыстрее отвязаться от прилипалы и любимчика, Александр согласился на неведомый эксперимент.
      Миша усадил отца у самой двери на стул, выпростал одну его руку из рукава мундира, рукав же просунул в дверную щель. Сам, оставаясь за дверью, прихлопнул ее. Из приготовленного кувшина наполнил пустой рукав водой, придерживая его двумя руками, поднялся на цыпочки на приготовленный тоже заранее стул.
      - Готово! Открывайте! - крикнул шаловливый сын отцу.
      Ничего не подозревавший Александр Александрович потянул дверь на себя и тут же был окачен холодной водой с головы до пят.
      Сперва он разгневался. Но, услышав, как искренне огорчен мальчишка, что его не понимают, что даже не хотят смотреть, как он не повредил рукавного шва, засмеялся. Шутка ему понравилась.
      Ники же в мальчишескую выходку брата вложил совершенно иной смысл,
      - Точно, - шутливо согласился отец, улыбнувшись в бороду, - смыть хотел пострел государя с престола... Но это - баловство младенца, он еще дитя. А ты взрослый юноша. Ты - наследник-цесаревич. Думаю, что непристойнее швыряться троном, чем смывать с него претендента.
      И уже сурово повторил слышанную от князя Мещерского Николаем фразу:
      - Не царское дело троном пренебрегать!.. Пора тебе, брат, оторваться от столичной богемы. Пора мозги хорошенько проветрить. Пошлю-ка я тебя в морской поход...
      Удалился императорский наследник от Петербурга надолго, и не за три моря, а гораздо дальше. Почти как в сказке, "в тридевятое царство, в тридесятое государство". Аж до Японии добрался!
      Увы, чужеземные южные ветры-суховеи и дальневосточные муссоны с пассатами хоть и выветрили из него неустойчивые переживания о столичных зазнобах, но характер поправили не сильно. Тем более что рядом находился кузен по родству и брат по духу, похлеще князя Мещерского, греческий принц Георгий (Джорджи). Да и другие попутчики, вроде князей Барятинского и Ухтомского, которые при случае могли того же князя Мещерского за пояс заткнуть, поскольку годами были помоложе да на выдумки более горазды.
      Эх, Александр Александрович, Александр Александрович! Правильный вы способ отторжения сына от прощелыгства избрали, да не ту подобрали компанию!
      В отсутствие высокородного полюбовника юная мещанка еврейка родила сына. Еще шестнадцати нет, а уже - мать. Потому-то ее сродственнику и своднику Ваньке, а точнее - Веньке Мануйлову не стоило большого труда отнять младенца от несостоятельной родительницы и пристроить его в небогатую, но приличную семью. Все обеспечение он взял на себя. Деньги добывать Мануйлов научился. Кроме того, Николай Александрович, убывая в дальнюю дорогу, положил на банковский счет Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова сверхприличную сумму, предназначенную для содержания несостоявшейся невесты.
      Мануйлов добросовестно опекал подраставшего побочного отпрыска. Нет, глаза ему он не мозолил. Материальной помощью не обходил, предоставив воспитание и уход всецело приемным родителям. Чтобы оставить след свой в этом деле, но вместе с тем, если что, отмежеваться от него, оформил и соответствующий документ на незаконнорожденного царевича. В метрическом свидетельстве из фамилии Ивана-Вениамина очень хитро выпала буква "и", а последующая запись утверждала, что появившийся на свет младенец без родства и племени, сын неизвестных родителей, отныне будет именоваться Николаем Ивановичем Мануловым.
      С годами из подкидыша получился примерный светский человек с завидным образованием и достойным служебным местом в столичной судебной палате. Но когда кто-то пытался связать его родством с известным в Петербурге жуиром и скандалистом Манасевичем-Мануйловым, молодой человек раздражался и настойчиво повторял:
      - Моя фамилия не Манулов с ударением на "у" и тем более не Мануйлов! Моя фамилия Манулов, с ударением на "а"!
      С Манасевичем-Мануйловым же действительно редко кто, знающий о нем не понаслышке, решал вступать в близкое знакомство и деловые связи. Он был талантливым подлецом, способным и мерзким. Его жизненный путь настолько изломан, что даже самые крупные криминальные его дела не уместятся в рамки нескольких приключенческих романов. Он умудрялся попасть за решетку и при монархии, и при Временном правительстве, и при Советской власти. Он то представлял Россию как представитель государя и православной церкви в Ватикане, то числился в чиновниках-изгоях. Сегодня он вытаскивал в свет из петербургских трущоб спившегося купчишку, а завтра улаживал дела проворовавшихся царских министров или великих князей.
      Но, пожалуй, самой примечательной чертой ярого разоблачителя масонства и не менее ярого пропагандиста масонских идей, агента царской охранки и агента нескольких иностранных разведок было его двойственное отношение к детям. Насколько он оказался надежным опекуном для чужого дитяти, настолько никчемным отцом двух дочерей собственных - от жены и от любовницы.
      Вторая дочь о нем совсем ничего не знала как о родителе, поскольку он ублажал ее мать, сошедшую с подмостков балерину, редкими денежными подачками. Первую же, Веру, откровенно выживал из дому. Она обижалась, злилась, но в трудные для отца часы пыталась чем-нибудь помочь.
      - Да что ты можешь сделать, мелочь ты этакая? Козявка!- издевался над ней Иван Федорович. - И зачем мне твоя козявкина подмога. Я - непотопляемый. У меня знаешь кто спасательный круг? Вот там он, вот там! - И он тыкал пухлым пальцем, с нанизанными на него вычурными перстнями, куда-то в неопределенную высь. - Там мой спасательный круг! И когда он оттуда упадет, то меня поднимет, а моих недругов придавит.
      Его предсказания и угрозы, как правило, сбывались. Но авантюра, затеянная Мануйловым, в 1916 году обошлась для него тюремной отсидкой.
      Вера, чтобы хлопотать за отца, даже помирилась с мачехой, из-за которой вынуждена была в шестнадцать лет уйти из дому и начать самостоятельную жизнь.
      Вместе где только они не побывали: в министерстве внутренних дел, у митрополита Питирима, у Распутина, у фрейлины Вырубовой. Ну а Вера сумела даже попасть на прием к императрице.
      Девушке государыня показалась еще более блаженной, чем Вырубова.
      Поначалу ей было не до личных впечатлений от царственной особы. Приблизившись к Александре Федоровне, Вера в порыве отчаяния и жалости к отцу, томившемуся в камере предварительного заключения, опустилась перед царственной дамой на колени и заплакала. Царица положила невесомую прозрачную руку на голову рыдающей девушки и по-французски стала вещать:
      - Успокойтесь, дитя мое! Все будет хорошо. Ваш папа безвинно страдает. Я хочу верить этому,
      Не поднимаясь с колен. Вера подняла глаза на вещунью и стала убеждать, что она тоже считает именно так.
      Взахлеб попыталась рассказать, что отец не присваивал эти злосчастные двадцать пять тысяч рублей, что он не отнимал их и не вымогал у Татищева. Тот сам вручил их ему на оплату статьи в парижской газете "Матэн". Эти деньги, убеждала Вера Александру Федоровну, отец обязательно отправил бы по назначению, в редакцию газеты. Но ему не позволили это сделать. Его подставили. Сразу же, как только он принял деньги, которые оказались краплеными, нагрянула полиция, и отца арестовали.
      Вере не позволили много говорить. Красноречивым жестом государыня прервала ее и голосом блаженной вещуньи промолвила:
      - Я все знаю. Отец... - Она вдруг замолчала и воззрилась ввысь. После минутной паузы продолжила: - Отец мне все рассказал. Я все сделала, чтобы Ивана Федоровича освободили.
      Вера попыталась благодарить государыню, но ее снова остановили:
      - Не мне благодарность, а нашему отцу!
      И снова возвела очи к небу.
      Но обращалась не к богу, нет, а, как объяснила потом Вырубова, к Распутину, которого величала "отцом".
      Дело с Мануйловым приобрело такую скандальную огласку, что, несмотря на высокое заступничество, его все же довели до суда. В день слушания дела на имя председателя Совета Министров с фронта, из царской ставки, пришла телеграмма за личной подписью государя. С монаршей выси Мануйлову был брошен давно ожидаемый им спасательный крут. Но он не раздавил недругов, а самого Ивана Федоровича лишь на время приподнял над затхлой водой заключения. Дело не прекратили. Лишь отложили его слушание на более поздний срок, временно выпустив на волю популярного арестанта, имитировавшего ко всему прочему приступ паралича.
      Хлопоты дочери оттянули наказание. И, словно за это, он ей отомстил. Дочь, рано вышедшая замуж за подобного Ваньке-Веньке прощелыгу, только более мелкого масштаба, развода с ним добилась самостоятельно, но просила отца вернуть ей девичью фамилию. Иван Федорович уважил. При этом подговорил писарчука, выписывавшего новый паспорт, чтобы тот сделал незаметную ошибочку, за которую ярый блюститель закона смог бы приступить с претензией. Подкупил и нужного полицейского. Через пару дней Вера оказалась в участке, и отец "поспешил" ей на выручку.
      - Папа! - встретила она отца со слезами. - Говорят, что с паспортом что-то не так.
      - Разберемся, - пообещал пройдоха, притворяясь ничего не ведающим о сути происшествия. Потом разъяснил:
      - Они правы, Верунчик. По закону ты не то лицо, за кого себя выдаешь. Ты утверждаешь им, что ты Мануйлова, а тут, посмотри, что написано - "Манулова".
      Интриган повторил старый финт, который применил при регистрации высокородного подкидыша.
      - Придется, Верунчик, заплатить штраф. И, знаешь что, плюнь ты на это хлопотное и ненужное переоформление. Как видишь, моя фамилия никакой радости тебе не приносит. Поверь, она нисколько не лучше, чем твоя супружеская. Так что будь Барковой, а обо мне забудь.
      В тот же день он навестил и свою прежнюю любовницу. Вручил ей новый паспорт, который подвел Веру и который он отнял у родной дочери, кое-какие деньжата и повелел:
      - Пусть твоя дочка берет вот эту паспортную карточку и уезжает куда глаза глядят. Чтоб она мне больше в столице на глаза не попадалась.
      Так у царского побочного сына Николая Ивановича Ману-лова появилась сводная сестра.
      Добился Иван Федорович, чувствуя, что это его последние деньки на воле, встречи со своим высокородным подопечным. Рассказал ему, кто он и откуда, снабдил письмами Ники к неизвестной досель подкидышу юной еврейке.
      Под конец короткой встречи посоветовал ошарашенному молодому человеку:
      - Не теряй времени, Николаша. Обратись к достойным людям: директору императорских театров Владимиру Аркадьевичу Теляковскому и директору Психоневрологического института Владимиру Михайловичу Бехтереву. Они в курсе дела. Они сделают из тебя Российского Гамлета.
      Именно на этом месте Вредлинский поставил точку и уставился в окно, отдавшись во власть своих воспоминаний. О прожитой жизни, о своих взаимоотношениях с нынешним Павлом Мануловым, который доводился родным сыном Манулову Николаю Ивановичу и предоставил в распоряжение Эмиля Владиславовича кое-какие биографические материалы. Их надо было обязательно включить в новое издание книги. Причем, как наставлял Пашка, желательно подать их так, чтобы это выглядело пасквилем в адрес Манасевича-Мануйлова и побочного царского сына. Зачем это было нужно, Павел Николаевич объяснил крайне невнятно. Получалось, будто только для того, чтоб никто не обвинял Вредлинского в заказной публикации.
      Конечно, к известию о том, что Манулов - внук Николая II, Вредлинский отнесся скептически. В постсоветской России уже не раз объявлялись "чудесно спасшиеся" Алексеи Николаевичи, а на Западе еще в 20 - 30-х годах оживали призраки Анастасии Николаевны. Обо всех этих самозванцах были написаны десятки статей, снято несколько кинофильмов и даже один мультик для детишек. Никакого особого ажиотажа вокруг всех этих художественных произведений не возникало, и ждать, что публикация документально не подтвержденных сведений, которые Вредлинский по настоянию Пашки включил в свой роман, произведет сенсацию, было опрометчиво. И о том, что последний царь в юности имел бисексуальную ориентацию, тоже уже не раз писали. Поди проверяй теперь, сто двадцать лет спустя!
      А насчет того, что у Пашки Манулова есть желание претендовать на российский престол, Вредлинский и вовсе думал с Улыбкой...
      К печали Вредлинского, уже в середине дня морозец ослаб, небо заполнили тяжелые, серые облака и заморосили нудным дождиком.
      Работать сразу расхотелось, хотя прежде в такую погоду Эмиль Владиславович, напротив, трудился с энтузиазмом. Он почувствовал усталость, вновь улегся на диван и провел еще несколько часов на манер Обломова. В голове бродили смутные мысли, иногда начинал томить страх, предчувствие чего-то ужасного. Опять накатывали сомнения по поводу искренности Манулова - не верилось, будто он так легко поверил в непричастность Вредлинского к "делу Василисы".
      Правда, от ухудшения погоды была и некоторая польза: дети со своими пассиями уехали пораньше, еще до обеда. Александра Матвеевна, сетуя на отсутствие Василисы, приготовила нечто из полуфабрикатов и, отобедав с супругом, вновь отправилась к подруге. Как видно, скучное общество Эмиля Владиславовича ее не прельщало.
      В общем, дожив кое-как до вечера, кандидат в действительные члены масоно-монархического братства, подзубрив еще разок "священные цитаты" из дневника последнего императора, направил стопы к дому Манулова. Опять пошел пешком, правда, взяв с собой телохранителя Стаса. Свой "Мерседес" Вредлинский оставил в гараже, так как почему-то беспокоился, что, пока он будет заседать с масонами, кто-нибудь может установить под днище машины мину. Одежонку надел неброскую, напялил старые джинсы - вдруг опять придется на коленях ползать?! натянул на голову вязаную шапку. И отметил, что смотрится чуть немного лучше бомжа, а потому не привлечет ничьего внимания. Правда, никто не гарантировал, что Стас вместо того, чтоб охранять своего патрона, не пустит его в расход по тайному приказу Манулова. Именно по этой причине Вредлинский надел под куртку кобуру с пистолетом. Конечно, если Стасу понадобится застрелить своего номинального босса, то "глок-17" не поможет. Но все-таки как-то спокойнее на душе. Пути господни неисповедимы...
      Итак, Вредлинский вышагивал по плотно утрамбованной снежной тропе, надежно прикрытой сверху густыми сосновыми ветвями. "Душа пела, голова скорбела", пришла вдруг ему на ум когда-то услышанная и пригодившаяся под настроение строка.
      Душа его, как ни странно, так и рвалась на предстоящее собрание, поскольку там, по сути дела, должна была решиться его судьба. Если посвящение в действительные члены братства пройдет успешно, значит, Манулов за эти два дня смог убедиться в том, что Вредлинского умело подставили. Если посвящение отложат - это будет означать, что Манулов не доверяет своему бывшему другу. После этого может случиться и пожар дачи, и взрыв "Мерседеса", и похищение кого-то из детей. Свое собственное убийство Вредлинский рассматривал фаталистически - дескать, все равно помирать...
      Голова же не могла успокоиться и прекратить подсчеты убытков, моральных и физических потерь от событий этих последних двух дней.
      Голова помнила и цитату из дневника Николая II за десятое октября 1916 года.
      Хотя отчего бы и душе, флегматичной, вечно дремлющей, .словно разжиревший сом в тихой заводи, отчего бы ей петь да радоваться под впечатлением этой цитаты. Она, душа неисправимого мистика и символиста, тоже должна бы скорбеть.
      "Стало холоднее, и день был дождливый", - писал император спустя два дня после своих заметок, которые Вредлинский вытянул в прошлый раз. И опять какие-то непрошеные аналогии полезли в голову.
      "И у нас нынче не солнечные Канары..." - размышлял Вредлинский, поглядывая под ноги, чтоб не поскользнуться на скользкой и мокрой наледи.
      При мысленном упоминании о Канарах в голове у него что-то законтачило, и вспомнилось, как в самом начале "демократических преобразований", когда одна за одной возникали финансовые пирамиды, некая "международная риэлтерская компания" сумела впарить мадам Вредлинской шесть своих акций по 500 баксов. Каждая из этих акций якобы дает возможность приобретения участка земли на Канарских островах. При этом "риэлтеры" утверждали, будто всего через месяц акции будут стоить уже по 10 тысяч долларов, а через два - больше 50 000. Соответственно, сбыв через пару месяцев пять акций из шести, Александра Матвеевна заработает 250 тысяч долларов и сможет не только купить участок, но и виллу на нем отгрохать. Гуманитарий Вредлинский, увы, тоже не удосужился прочесть "Занимательную математику" Перельмана, а потому не смог подсказать супруге, что четверть миллиона долларов она никогда не увидит, а свои три тысячи потеряет наверняка. Даже при том, что деньги были лично его, Вредлинского.
      Припомнив, как жену "кинули" с этими самыми Канарами, Вредлинский вдруг подумал: а не обыкновенный ли Пашка аферист? И сердце аж заныло в предчувствии невосполнимых непредвиденных и очень крупных денежных утрат. Даже палец заболел от тяжести серебряного кандидатского перстня. Ощущалось даже нечто вроде фантомной боли на том месте, где вчера Вредлинский прятал пачку из восьмидесяти стодолларовых купюр.
      В самом деле: Манулов ведь позавчера проболтался, что влетел в большие долги. Если, допустим, ему удалось собрать в кассу "Русского Гамлета" хотя бы по восемь тысяч баксов с каждого "гамлетита" - а с тех, кто вытаскивал цитаты 30-го или 31-го числа, могли почти в четыре раза больше содрать! - то общая сумма получалась на уровне полумиллиона. Но это только вступительные взносы, а ведь кто-то ему и ежемесячные успел заплатить... Что ему стоит спровадить эту валюту на личный счет, а всех прочих оставить с носом?! ОБМАНУТЬ!
      "Жук ты, Манулов! - мысленно обратился Вредлинский к своему бывшему однокашнику. - Манулов-Обманулов!"
      Впрочем, эту не слишком взвешенную мысль Вредлинский скоро отогнал. Неужели все услуги, которые Манулов оказал ему, в том числе и устройство в президенты благотворительного фонда, служили ничтожной цели выцыганить у старого дружка жалкие восемь тысяч долларов?! Нет, Манулов, конечно, "жук", но более высокого полета, чем те кидалы-риэлтеры! Он в свой подмосковный дворец гораздо больше, чем полмиллиона баксов, вложил, а то, что у него в Калифорнии осталось, и вовсе пару миллионов стоит.
      Далее в цитате из Николая II упоминался "архиерейский лес", где прогуливался император. И Вредлинский шел через лес. Правда, царю было проще. Перед ним не было перспективы снова увидеть разбойничью рожу Манулова...
      "Поехали с прогулки на дачу Георгия, где пили чай..." - мысленно повторял цитату Вредлинский. И вновь почти непроизвольно стал искать аналогии.
      "Что бы это значило? К какому Георгию мне придется идти пить чай? А-а! Понял! Возьму-ка да и заверну после заседания к Жорке Крикухе. У него, возможно, не только чайком побаловаться можно, но и сто грамм принять..." Вредлинский поймал себя на том, что разговаривает сам с собой и уже пробормотал что-то вслух.
      Хорошо еще, что охранник Стас следовал за ним по установившемуся правилу метрах в пяти сзади и вряд ли что слышал. А то бы подумал, будто хозяин впадает в маразм...
      "И то правда, пора с Жоркой повстречаться. Столько лет вместе трудились. Ведь львиную долю моих сценариев - почти двадцать штук! - довел до экрана именно он, режиссер Георгий Петрович Крикуха. Но вот месяц и не звонит, и не показывается. Хотя до этого то к себе зазовет с семьей, то от нас его не выгонишь. Понятно - давний вдовец-однолюб... И бездетный, скучно одному дома. К тому же говорил, будто в последнее время почти ничего не снимает, якобы нет хороших сценариев. На самом деле, поди-ка, дело не в сценариях, а в продюсерах..."
      Это при Советах можно было ставить нравственные, умные, оптимистические фильмы без голых баб и стрельбы. Причем Крикуха умел найти в сценариях Вредлинского, которые тот чаще всего писал, ориентируясь на текущую конъюнктуру, некие идейные перлы, о которых сам Эмиль Владиславович не догадывался. И фильм, подчиненный той идее, которую Крикуха выцеживал из посредственного, а то и вовсе пустопорожнего сценария, в готовом виде выглядел вполне приличным, а иногда даже выдающимся. Но при этом Жора никогда не утверждал, будто это он "вытащил" фильм с никудышным сценарием. Напротив, прочтя сценарий и узрев в нем некую серьезную идею или тему (совершенно не подразумевавшуюся Вредлинским), он мог позвонить в два часа ночи и заорать в трубку:
      "Старик, я тебя понял! Слушай, ты гений! Ты такое увидел..." После чего полчаса или час мог пересказывать зевающему сценаристу, что он, собственно, увидел в сценарии. Однако уже после этого, первого разговора Вредлинский как-то непроизвольно начинал думать, что с самого начала закладывал в сценарий нечто весьма умное и неординарное. А потом, выступая где-нибудь перед публикой, без ложной скромности присваивал себе авторство этой идеи.
      Сейчас Крикухе было туго - можно не сомневаться.