- Да я весь в глине, - мне было как-то не по себе. Не хотелось отделяться от ребят.
      - Это не беда, - сказал Сергей Сергеевич. - Брось свой комбинезон на крыльце, прими душ, а одежду я тебе подберу.
      - Да я ведь уже брал у вас... Неудобно получается.
      - Неудобно, как известно, штаны через голову надевать.
      Я зашел к нему в дом в одних трусах, ополоснулся под душем, вытерся и на выходе обнаружил майку с рожами "Бони М", шорты и шлепанцы.
      - Садись, - велел Сергей Сергеевич, указывая на кресло в холле. - Дело у меня к тебе очень серьезное. Начнем, однако, издалека. Как тебе сегодняшняя работенка? Весело, верно?
      - Да так... - неопределенно ответил я.
      - И тебе хотелось бы изо дня в день вот так же ишачить, возиться в грязи, пить водку с разными полудурками?
      Он знал, о чем я думал. Это было несомненно!
      - Знаешь, мне хотелось бы, чтобы ты один день поработал с ними. Окунулся, так сказать, в атмосферу созидательного труда...
      - Это зачем? - спросил я. - Что я, думаете, раньше в грязи не копался? Я в армии сортиры мыл...
      - Ну, конечно, от сумы, от тюрьмы и от армии никто не застрахован. Есть вынужденные обстоятельства, при которых человек делает грязную, а иногда и совершенно бессмысленную работу. Но во сто крат хуже, когда человек сам принижает себя и говорит:
      "Мне нужно только на выпивку, закуску и баб. Хочу заниматься этим дурным и глупым делом, лишь бы на водку хватало". Михалыч - тому пример. А ведь он талантлив. Но он нуль и умрет нулем. Может быть, и Игорь сопьется вместе с ним.
      - Да я вроде бы уже решил, что буду в институт поступать...
      - Это скорее я решил, а не ты. У тебя пока еще есть в душе стадный инстинкт. А это страшная сила. "За компанию" выпил, "за компанию" подрался, сел в тюрьму тоже "за компанию". В нашем обществе это основной источник изгоев. Стадо само тащит к пропасти, но отторгает тех, кто туда уже сорвался. Сознайся, тебя ведь тянет к Игорю, Лосенку, к этим бандитам-"афганцам"...
      - Тянет, - сознался я, - только вот "афганцы" - не бандиты. Это я знаю точно.
      - Откуда? - быстро спросил Чудо-юдо. - Ты был там?
      Он задал этот вопрос так, что мне отчетливо стало ясно: ответ ему уже известен.
      - Да, - ответил я, - в ту ночь я все видел. Они только открыли гроб и убедились, что он пустой.
      - И ты стоял рядом с ними? - в этом вопросе тоже была издевка. Я на сто процентов уверен, что он заранее знал, где я находился в ту ночь и откуда наблюдал за "афганцами".
      - Нет, я был метрах в пятидесяти от них... Но я все слышал!
      Чудо-юдо хмыкнул.
      - Ну, свидетеля защиты из тебя не получится. Ты представь, что выступаешь на суде и говоришь то, что мне сказал. Во-первых, прокурор спросил бы тебя:
      "Свидетель, на каком расстоянии вы находились от могилы Александра Терентьева?" Ты скажешь: "На расстоянии примерно 50 метров". "Хорошо, подбодрит прокурор, - вы видели, как подсудимые выкопали гроб?" - "Да", ответишь ты. "Вы видели, как подсудимые сняли крышку с гроба?" - "Да", естественно скажешь ты. "Вы видели, что гроб был пустой?" - "Нет", - должен будешь ответить ты, если не захочешь, чтобы тебя привлекли за дачу заведомо ложных показаний. Потому что любая экспертиза или следственный эксперимент установит, что ты не мог видеть в темноте при тусклом свете фонаря с пятидесяти метров, пустой гроб или нет. Ведь так?
      - Да я это и сам знаю... Но ведь они ни за что сядут! Я же слышал, как они ругались, говорили, что так дела не оставят, хотели в КГБ идти...
      - Неплохой аргумент, если бы мог с точностью вспомнить, в каком порядке что говорилось. Наверняка уже запротоколированы их показания, где разговор на могиле приведен в четырех разных вариантах. Твой будет пятым, у суда появятся основания взять тебя под стражу, как соучастника... Может, ты просто "на атасе" стоял, а?
      Он быстро, как пианист, гонял пальцы по клавишам управления моей душой.
      - "Как я вас перевербовал? За пять минут - и без всяких фокусов! Х-хэ-хе!" - процитировал он папашу Мюллера из фильма "Семнадцать мгновений весны". - Да, им не поможешь. Потому что они собрались рубить дерево, не имея понятия о том, насколько глубоки его корни и высоки ветви. В общих чертах я могу тебе объяснить - чисто умозрительно, конечно, - какая там могла быть ситуация... Без всякой мистики и сатанизма. Это я так, для впечатлительных девочек.
      - Давайте...- произнес я, печенкой ощущая, что это "умозрительное" - есть правда.
      - Просто-напросто где-то в Афганистане кто-то решил подзаработать. На контрабанде гашиша, героина или иного опиума для народа. Скорее всего, не нашего народа, а такого, который платит за него большие зеленые доллары. И чтобы избегнуть разного рода проверок - они вовсе не обязательно опасны лично для торговца, но повышают расходы на взятки, - очень удобно воспользоваться гробом. Солдат погибает примерно тысяча в год, а может быть, и больше. Даже выделен, как я слышал, специальный самолет, который называют "Черным тюльпаном". Нагружают его где-нибудь на одной из наших авиабаз, и никто не интересуется, что в этих ящиках, то бишь гробах: бренные останки воинов-интернационалистов или килограммов семьдесят героина. Воина можно закопать где-нибудь неподалеку от аэродрома без почестей и памятника, а родителям прислать пустой гроб: дескать, вскрывать запрещено, ваш сын умер от опасной вирусной болезни или придумать что-то иное. Ведь садится-то самолет опять-таки на военном аэродроме, никакая таможня там не действует, а контрразведчиков прежде всего интересует, чтобы солдаты и офицеры не привозили из Афганистана фотографии сожженных кишлаков и подбитых советских танков. И там, где-нибудь в Ташкенте или Душанбе, сведущие люди перегружают семьдесят килограммов в багажник автомобиля, а в гроб бросают тряпье и песок для веса. Родственники рыдают над этим мусором, считая, что это прах их незабвенного покойника, несут на отпевание в церковь или мечеть, не ведая, что косточки несчастного тлеют совсем в другой точке земного шара. А героин или анаша идет к потребителям. И очень может быть, что тот самый КГБ, куда собирались жаловаться эти наивные юноши, не только знает об этой операции, но и курирует ее. Неофициально, но курирует. И то, что этих ребятишек так жестоко подставили и посадили, меня в этом убеждает.
      - Паскудство... - выдавил я.
      - Согласен, - кивнул Сергей Сергеевич, - но все-таки продолжу свои предположения. Реальной информацией я не располагаю - и слава Богу, ибо тогда мне оставалось бы жить даже меньше, чем твоим знакомым... У них ведь тоже была какая-то реальная информация. Видимо, они каким-то образом узнали, что вместо их друга Сани в гробу лежало нечто иное и решили, не заявляя в милицию, действовать самостоятельно. Что и привело их на скамью подсудимых. Если бы они решили заявить в милицию о своих подозрениях и потребовать официальной эксгумации, то все обошлось бы для них намного мягче. Их посадили бы писать объяснительные, попросили бы подождать санкции прокурора, на что ушло бы три-четыре дня. За это время труп бедняги Терентьева занял бы свое законное место в гробу и эксгумация выставила бы этих борцов за правду круглыми дураками или болезненно-подозрительными людьми. Отступились бы - их вообще никто не тронул бы, стали бы настаивать - загремели бы в психушку... В общем, имели бы неприятности намного меньшие, чем сейчас. Увы, они решили идти в обход Системы. Она этого не прощает. Конечно, за ними следили. Уже прибыв сюда, они были "под колпаком". Вероятно, труп Терентьева ехал за ними следом. И поскольку они не потребовали официальной эксгумации, а занялись гробокопательством сами, то есть совершили преступление, предусмотренное статьей 229 УК РСФСР, то их поймали, как мышей в мышеловку. Им сейчас пришьют массу статей. И наркотики, и посягательство на жизнь милиционера, и умышленное убийство того же Терентьева. Если не удастся подвести под расстрельную статью всех четверых - а это действительно маловероятно, - их приговорят к лишению свободы. Может быть, кому-то посулят условный приговор в обмен на те признания, которые нужны следствию. Я уже знаю, что один из подследственных дал показания о том месте, где зарыт труп, проткнутый осиновым колом. Его могут освободить после суда из-под стражи, но по дороге домой или уже дома, на родной улице он попадет под грузовик, будет убит неосторожным охотником, выпьет метилового спирта вместо водки... Наш мир очень опасен для жизни. Тот, кого приговорят к смерти официально, может просить о помиловании, но наверняка его не дождется. Пуля в затылок - и все. А те, кто сядет в тюрьму, будут обнаружены либо повесившимися в камере, либо умрут от побоев после драки между зеками. Пищевое отравление, несчастный случай на лесоповале - там все умеют.
      Сергей Сергеевич посмотрел на меня испытующе. Впечатление, которое он произвел на меня, было крепенькое. Пожалуй, крепче было только то, что осталось от "главного камуфляжника".
      - Я довольно откровенен с тобой, - сказал он после паузы. - Видишь ли, с любым другим парнем я бы держался поосторожнее. Но есть на то причина. Сегодня, после поездки в Москву, я окончательно убедился, что... В общем, нам надо будет привыкать к новым отношениям.
      Первая мысль, которая появилась у меня в голове, была та, что отношения эти будут "голубого" цвета. Если бы это было так, то я, наверно, плюнул бы на все и побежал догонять Михалыча с мужичками. Наверно, даже в том случае, если бы Чудо-юдо держал паузу чуть подольше и не поторопился бы развеять мои опасения, я бы тоже убежал, но...
      Сергей Сергеевич умел говорить вовремя.
      - Наверно, надо бы сразу взять быка за рога, но что-то я волнуюсь, - он действительно говорил с несвойственной ему неуверенностью в голосе. - Пока я расскажу тебе одну историю, начну издалека... Абстрагируясь от всякой конкретики...
      Предположим, жила себе - поживала в начале шестидесятых годов нашего бурного столетия молодая студенческая семья: муж, жена и маленький сынишка, которого звали Димка. Жили они в городе Ленинграде, а поскольку оба приехали из провинции, куда по милости товарища Сталина угодили некогда на поселение их шибко интеллигентные родители, то существовали, мягко говоря, впроголодь. Снимали угол в коммуналке, прятались по общагам от комендантов... Младенца завели случайно, по неопытности, но раз уж родился - полюбили. Стипендии 80-90 рублей на двоих, "новыми", как тогда говорили. По ночам бегал молодой папаша на Московский вокзал разгружать товарные вагоны, сторожем, типа Шурика, вместо бабушки пристраивался. Мама переводы брала на дом - тянули лямку вдвоем. И еще бегали на лекции, семинары, зачеты, сессии сдавали - и на "отлично". Год еще учиться оставалось, надо было выдержать.
      Сдали они предпоследнюю, январскую, сессию, стали собираться на каникулы в родную Сибирь. Взяла юная мама колясочку, завернула младенчика в голубенькое ватное одеяльце и пошла в магазин покупать гостинцы родителям. На какие уж шиши - не помню. А папа в это время с алкашами у винного магазина десятку на билет добирал - ящики с водкой таскал. Но он тут, в общем, ни при чем.
      Пошла мамочка в магазин, оставила колясочку у дверей и встала в очередь. Да... Постояла полчаса, решила выглянуть, посмотреть... А колясочка-то пустая. И никто не знает, куда ребенок делся. Мама - в рев, потом - в милицию. Там, конечно, приняли ее заявление, записали все, что положено: какие глазки, какие пеленочки, какое одеяльце, какой чепчик... Сказали: "Будем искать, гражданка! Если что - сообщим..."
      Чудо-юдо перевел дух и достал из нагрудного кармана старенькую мятую фотографию.
      - Вот такой он был... Мы его сфотографировали, чтоб бабушке на память оставить фото. Так она его и не увидела...
      Он проговорился не случайно. Я должен был понять все сам. Хотя Чудо-юдо, по своей привычке иронизировать, немного кривлялся, я увидел на его лице настоящую боль. Я уже начал понимать. Но поверить было страшно, потому что Чудо-юдо меня уже не раз удивлял неожиданными поворотами. Он так легко подбрасывал одно суждение за другим, что не только меня мог запутать... Я вгляделся в фотку, на которой был изображен щекастенький карапуз, дрыгавший ножками посреди распутанных пеленок. Мордашка была глупая и лупоглазая. Я глянул на него, потом на Сергея Сергеевича. Что-то общее проглядывалось, хотя и очень отдаленное. В общем, при желании, можно было сказать, что малыш Димка был похож на Сергея Сергеевича настолько, насколько малыш-грудничок может быть похож на сорокалетнего бородатого дядьку.
      - А вот такой я был тогда... - словно картежник, придержавший козырного туза, Чудо-юдо выбросил на стол вторую фотку.
      Она была такая же старая и желтоватая, потрескавшаяся даже больше, чем первая. Но физиономия парня в неуклюжем лыжном свитере с комсомольским значком на груди показалась мне больше, чем знакомой. У меня нынешнего она была точно такая же.
      Я смотрел на обе фотки, переводя взгляд с одной на другую и все больше начинал понимать, что мои отношения с Сергеем Сергеевичем действительно должны серьезно измениться... Произнести или даже подумать слово "отец" мне было страшно. Отчего? А вы проживите-ка всю жизнь в полной убежденности, что твой отец - подлец, а мать - сука, кошка и так далее... Да, меня в этом убедили.
      Дело не в том, что у меня всегда и все было казенное. Начиная с пеленок и горшка в доме ребенка и кончая шинелью, сапогами и автоматом в армии. Дело не в том, что я всю жизнь - понимаете? - всю жизнь, за исключением нескольких дней на острове Хайди, где "я" был не я, да еще нескольких дней после своего таинственного "дембеля", жил только по режиму, который был для меня кем-то придуман. Наконец, дело даже не в том, сколько я недополучил конфет, пирожных, игрушек, книжек, ласковых слов... Все было в десять раз, может даже, в тысячу раз сложнее. Я всю жизнь был неизвестно кто.
      Так получилось, что такого же одинокого, как я, мне встречать не доводилось. У кого-то были бабушки и дедушки, они приезжали, плакали, гладили по головке, уезжали. У кого-то находились тетки или дядьки, они привозили гостинцы, дарили игрушки, книжки. У некоторых были даже отцы или матери, лишенные родительских прав, зеки и зечки. Была девочка, которая рассказывала, что ее маме дали десять лет за то, что она "дядьку убила": "Вот отсидит - и возьмет меня к себе!" Другой парень, уже двенадцатилетний, вспоминал, как мать его "жениться учила". Кто-то помнил, что родители были, но умерли или убились. Я и этого вспомнить не мог. Никто и никогда меня не искал, никто меня не хотел усыновить, никому я не был нужен...
      И тут приходит мужик, который вдруг говорит: "А я, знаешь ли, твой родной отец. Не пьяница, не алиментщик. Просто тебя мать потеряла, а милиция не могла найти... И ты, дорогой мой, вовсе не Коротков Николай Иванович, а Дмитрий Сергеевич..." Правда, я еще фамилии его не знал...
      Я пялился на фотку и не соображал, что делать - ржать, материться, полезть к Чудо-юде с поцелуями, как в кинофильме "Судьба человека": "Папка, миленький, родненький, я знал, что ты меня найдешь!" - или врезать ему справа и слева, под дых и в рыло... У кого есть или были когда-то родители, те меня никогда не поймут. Поймут только такие же, как я.
      - Ты понимаешь теперь, что основания у меня серьезные, - прямо-таки ощупывая мое лицо взглядом, произнес Чудо-юдо.
      - Только фото? - спросил я таким тоном, будто уже пятьдесят человек приходили ко мне с подобными картинками.
      - Конечно, нет, - заторопился Чудо-юдо. - Я начал догадываться кто ты, еще тогда, когда мы впервые увиделись. Себя самого труднее вспомнить, но я вспомнил... И тогда я решил навести о тебе справки. По закрытым каналам. У меня есть друзья и связи. Нашли все, что о тебе известно. Ты был найден в зале ожидания Ярославского вокзала города Москвы 3 февраля 1963 года. Возраст определили примерно в десять месяцев, из чего потом вывели дату рождения - 3 мая 1962 года. Смешно, но почти угадали. Ты родился 5 мая. Группа крови, резус-фактор у тебя те же, что были у нашего Димы. Имя Николай тебе дали по писателю Островскому. Ивановичем ты стал потому, что это - проще всего... А фамилию заведующая домом ребенка дала тебе свою.
      - Но вы же потеряли меня в Ленинграде, - напомнил я. - А меня нашли в Москве...
      - Да, в том-то все и дело. Очевидно, что те, кто выкрал тебя из коляски, сели в поезд и уехали в Москву. Мы потеряли Диму 2 февраля. Вполне хватило времени, чтобы довезти до столицы и перенести с Ленинградского вокзала на Ярославский.
      Тут что-то словно щелкнуло в моем мозгу. Опять включилась в дело "руководящая и направляющая". Она вдруг вспомнила два дурацких сна, увиденных Брауном на Хайди, которые, как казалось ему, были сущей фантасмагорией... И я понял: это было со мной. Это моя память каким-то образом проявилась, и Браун увидел то, чего я о себе не помнил...
      - Так как моя настоящая фамилия? - поинтересовался я удивительно спокойным тоном.
      - Баринов, - ответил Чудо-юдо охотно. - Ты Дмитрий Сергеевич Баринов.
      - А ваша жена - она моя мать?
      - Да, - просто ответил Сергей Сергеевич. Как видно, больше всего его раздражало, когда его собеседник проявлял равнодушие. - Она очень страдала тогда, хотя ее вины в общем-то не было... Ты веришь мне?
      - Верю, - ответил я,
      - Ты думаешь, что мы сразу успокоились, забыли, плюнули? - Он нервничал уже откровенно, у него сил не было притворяться, и мне показалось, что я веду себя как-то не так. Но как себя вести, я по-прежнему не знал.
      - Знал бы ты, что твоя мать была на грани самоубийства. Я ее три раза оттаскивал от окна - могла выброситься. Истерики сменялись полной апатией, когда она по нескольку часов смотрела в одну точку. Я бил ее по щекам, она начинала плакать. Так продолжалось две недели. Я и сам был готов черт-те на что... Ты это можешь понять?
      Я-то мог. Мне вдруг остро, болезненно стало жаль той голубой колясочки, которую я забыл, будучи Коротковым, и вспомнил, только став Брауном. Пустой колясочки, одеяльца, всего того, что было у меня отнято неизвестными мне людьми... И я, здоровенная орясина, шмыгнул носом и заплакал. Впервые лет эдак за пятнадцать.
      - Ну-ну! - сразу приободрился Чудо-юдо. - Не плачь...
      Запас слез у меня был маловат. Наверно, я отревел свое еще в малолетском детдоме. Не больно нас там ласкали. Но неужели мне винить в этом заучившихся, задерганных, полуголодных студентов? Ведь не подкинули же они меня, не бросили. Меня украли, а потом и бросили чужие, злые люди, и лишь Родина-мать меня растила, лечила, воспитывала по-солдатски, чтоб я ей потом служил на гэдээровской земле.
      - Мы ведь весь Питер обегали, - сказал Чудо-юдо, все еще извиняясь, - и детские комнаты, и дома, и больницы, и морги даже... Но потом нам нужно было как-то выходить из этого кризиса. У нас была учеба, нам надо было думать о будущем. Мы ведь надеялись на милицию. Но... Вот только сейчас...
      Да понял я, понял уж давно, как вам приходилось. Да, перестали бегать по моргам, потому что испугались, а вдруг именно там и найдете. Да, понадеялись на ментов, которые не слишком внимательно искали ребенка по фотографии и пеленкам, да еще по одеяльцу. А на фотографии только круглая рожица и большой пуп. Положи рядом десяток таких фото и найди по ним среди кучи живых младенцев нужного... И уж, конечно, не по интеллекту было тем, кто искал, догадаться, что ребенка можно перепеленать, завернуть в драное байковое одеяльце и увезти в Москву. А в результате - я остался без детства. И мне его уже ни ООН, ни Президиум Верховного Совета СССР не вернет.
      - Мы ведь, когда решили заводить второго, - сознался Сергей Сергеевич, хотели его назвать Димой. Но мама сказала: "Нет, Дима найдется, я верю!" И назвали Мишей.
      Да, ведь у меня теперь и брат есть! А также, может, и еще куча родни... Не было ни гроша, да вдруг алтын... Чудеса!
      - Я, Сергей Сергеевич, в детдоме часто плакал, когда маленький был. Нас, дошколят, иногда усыновлять пытались. Выбирали, словно кукол в магазине. А я вот никому не подходил... Оттого и ревел, - пожалуй, это больше всего растрогало, даже до слез довело Чудо-юдо. Никак у меня его язык не поворачивался назвать отцом.
      - Ладно, - произнес Сергеич, вытерев глаза платком, - нечего нам сопли разводить. Придется мне восполнять то, что в детстве тебе задолжал...
      Я вдруг посмотрел на уже хорошо знакомый интерьер дачи совсем иными глазами. Да ведь это теперь дом моих родителей! Законных, вполне богатых и обеспеченных, с машиной, гаражом, дорогой начинкой из мебели, ковров и зеркал... И я тут не гость - а хозяйский сын, да еще старший. Наследничек! И мой батя - решился я все-таки! - не последний человек в столице, если за день может раздобыть для сына отдельную однокомнатную и даже вручить от нее ключи... Да, он какой-то сложный мужик, может быть, один из тех "серых кардиналов", которыми меня пугал "главный камуфляжник" - мне-то что? Зато дорога в институт мне открыта, да не в простой.
      Я вспомнил "халтуру" и подумал: "Вот ведь! Еще утром пахал на "дядю", и работа показалась тошной. А теперь получается - на меня пашут. Чтобы я, уже не какой-то там неизвестно чей Колька Коротков, а Дмитрий Сергеевич Баринов жил, как... барин. Парился в сауне и зимой в бассейне купался".
      В общем, почуял я наконец-то, хоть и с трудом, что куда-то ВЕРНУЛСЯ. И тем был счастлив!
      Эпилог. 10 лет спустя
      Да, хорошо тогда было... Наверно, ничего лучшего у меня в жизни не было и не будет. Все прошло, все стало по-другому, и многое из того, чему я тогда радовался, выглядит совсем не так. Я еще не догадывался, как потащит меня по жизни новая судьба. Тогда "новая жизнь" виделась мне чем-то вроде серебряной лунной дорожки на воде Карибского моря, которую "я" - Браун наблюдал, плывя с Марселой от затонувшего вертолета к маленькому песчаному острову... Тогда Браун думал, кажется, о том, что дорожка эта очень красива, но по ней нельзя ходить. Браун был прав, как все циники и прагматики. Они всегда точно знают, что можно, а что нельзя. Я тоже знал, что по такой дорожке нельзя ходить, но ВЕРИЛ, что мне это почему-то удастся, что я сумею пройти "по морю аки посуху"... Самонадеянный дурачишка! Почти сразу же я, фигурально выражаясь, "провалился", и не в освежающую прохладу океанской воды, а в тухлое и грязное болото. С тех пор я бреду по нему, постепенно погружаясь все глубже и глубже. Увы, это болото вижу только я (я знаю, что оно уже затянуло меня минимум по пояс), а другим, со стороны, кажется, будто я, не касаясь воды, уверенно "бегу по волнам". И еще немало остолопов попробует так бегать.
      Я приловчился крутиться между Богом и грязью. Мне страшно, но я привык. Я жду, что кто-то скажет:
      "Стоп!", но не знаю, когда это будет, а потому каждый день благодарю Бога за то, что так не случилось сегодня. А назавтра - продолжаю бег. Впереди издевательски серебрится призрачная лунная дорожка - такая чистая и блестящая. Но под ней - болото.
      Да, я очень хотел бы закончить "хеппи-эндом для Короткова", если бы не знал, что этот "хеппи-энд" - всего лишь отправная точка для новой серии событий, грехов, преступлений и бед.
      Много лет я пытался забыть, что мое сознание было когда-то двойным, что мне вселили в мозг "постояльца", действовавшего в моей шкуре, что потом его забрали у меня, пересадив в еще какое-то тело, но оставив его воспоминания. Иногда это почти удавалось, мне казалось, что все это бред, наваждение, сон, игра воображения. Но когда в очередной раз проявляла себя та непонятная, "руководящая и направляющая", заставлявшая меня ПРОТИВ ВОЛИ совершать то, что ей было угодно, я снова становился человеком, от которого НИЧЕГО не зависело.
      Однажды этой силе оказалось угодным поведать мне вкратце кое-что о судьбе Ричарда Брауна. Зачем ей это понадобилось - не знаю.
      Это был очередной дурацкий сон, хотя в том, что мне довелось узнать правду, точнее, ту ее часть, которую соблаговолили оставить в памяти Брауна, я совершенно не сомневаюсь. Я не видел его во сне - я был им. Снова, как на Хайди. Я пережил то, что пережил он. Не все, конечно, а только отдельные эпизоды. Все прочее вошло ко мне в мозг, как спрессованная сжатая информация, составившая вкупе с "пережитыми" эпизодами то, что можно условно назвать:
      Хеппи-энд для Брауна
      Из психиатрической лечебницы я вышел спустя месяц. Нет, я совсем не свихнулся, но нервное потрясение было слишком велико. Говорят, когда мне сказали, что "Боинг", где летели Киска и все остальные, исчез в Бермудском треугольнике, я упал на пол и стал корчиться, выкрикивая что-то бессвязное: не то "перстеньки", не то "дьявол забери вас всех". Неделю ко мне никого не пускали, а потом, когда я начал отходить помаленьку, появилась Марсела. Кажется, я был рад, а может быть, просто соскучился. Она нашла в Оклахоме свою мать, правда, не в самом Оклахома-Сити, а в Понке, но довольно устроенной и небедствующей, во всяком случае. Она же известила о моей болезни и моих родителей, поскольку они появились примерно через три дня после первого приезда Марселы. Последнюю рождественскую открытку они получили от меня уже довольно давно, а поскольку они знали кое-что о моем образе жизни, то полагали, вероятно, что им предложат забрать тело, но были приятно разочарованы. Не знаю, было ли им приятно видеть меня живым, но мне они все-таки доставили определенную радость. Конечно, Марсела на них произвела не самое лучшее впечатление, хотя они ничего не знали - и по сей день не знают! о ее доблестном прошлом. Они у меня всегда славились консерватизмом, и о том, что их сын может жениться на латиноамериканке с достаточной примесью негритянской и индейской крови, могли предполагать только в страшных снах. Расистами я бы их не назвал, но их беспокоило то, что многочисленная родня с Антильских островов хлынет, словно москиты на огонь лампы, и от этого мне, конечно, не поздоровится. Все мы в той или иной мере живем по стереотипам и предрассудкам, Бог их простит.
      Я сперва немного удивился тому, что Марсела так легко признала меня. Ведь я был совсем не похож на того, которого она знала. Однако некоторое время спустя я вспомнил о некоем "опознавателе", с помощью которого меня - таким, как я был на Хайди - признали бы даже родители. Вероятно, его перепрограммировали в обратном направлении, и у Марселы не было никаких сомнений...
      Итак, я действительно женился на Марселе, которая за год-полтора научилась так прилично лопотать по-английски, что за нее уже можно было не волноваться. Материальное благополучие перестало быть насущной проблемой. Даже после уплаты всех налогов чистый доход от моей хайдийской экспедиции оказался семизначным. В принципе можно было вообще ни черта не делать, но я то ли от скуки, то ли от других причин влез в долю компании Куперов, и дела пошли неплохо. Но стиль жизни я все-таки предпочитал держать на уровне среднего класса, потому что высовываться мне не хотелось. Марсела уже в первый год нашего совместного житья забеременела, и ей настолько понравилось это дело, что она приносила каждый четный год по девчонке, а каждый нечетный - по мальчишке. Когда их стало шестеро, мы остановились и занялись воспитанием. Это было прекрасно, и я уверен, что мы поступили правильно.
      Все, что касается моего личного и семейного бытия, надеюсь, всех вполне устроило. Мы приучены к хеппи-эндам и других завершений не ждем. Конечно, какое мне, казалось бы, дело до всех этих мэри, синди, соледад, кисок и прочих, в несколько секунд исчезнувших в океане? Но я, в отличие от многих, не мог равнодушно отнестись к тем, кто имел со мной пусть очень сложные и запутанные, но тем не менее близкие отношения. Правда, стремление разобраться во всем появилось у меня не сразу, а примерно через год-полтора после того, как я выписался из лечебницы. Некоторое время я действовал втайне, чтобы не волновать Марселу, которая тогда занималась нашим первенцем - Кэвином. Тогда я просто изучал в библиотеке прошлогодние газеты...
      Версий было, конечно, много. Самые обычные - взрыв двигателя, диверсия, пуск ракеты с кубинской территории, атака опять-таки кубинского истребителя довольно быстро опровергались. Береговая охрана не обнаружила ни масляных пятен, ни обломков, хотя прочесала со всем тщанием солидный квадрат. Место катастрофы так и осталось тайной. Ни вертолеты, ни катера с гидроакустическими установками, ни подводные аппараты самолета не обнаружили, хотя вряд ли такая вовсе не маленькая машина, как "Боинг-737", могла разрушиться в порошок. А искали его очень тщательно, тут уж я могу на сто процентов поручиться. Ведь там, на борту этого "Боинга" были красные папки с отчетами по "Зомби-7", и бутыль с несколькими галлонами самого препарата. И поскольку в этих вещах было заинтересовано не кто-нибудь, а правительство США, тут они искали на совесть! В одной газете я даже прочел, что спутники АНБ так и шарили по кубинской территории, рассчитывая разглядеть место падения самолета... но не нашли, хотя просмотрели сотни снимков. Кто-то искал причину исчезновения самолета в русских подводных лодках, но ВМС и береговая охрана в один голос утверждали, что их тут не было ни в момент катастрофы, ни даже после нее. Конечно, по их адресу ехидничали - мол, прохлопали, а теперь говорят, что ничего не видели и не слышали, но доказать обратного никто не мог.
      По газетам у меня сложилась примерно такая картина событий. Самолет вылетел с Ямайки в 16.25, благополучно облетел с запада Кубу и в 18.45 приблизительно был всего в пятидесяти милях западнее Ки-Уэста. В нескольких газетах я прочел выдержки из переговоров пилота с землей. С некоторыми разночтениями там излагалось примерно одно и то же:
      "- Высота 15 тысяч футов, облачность на нуле.
      - Доверните два градуса к югу.
      - Понял, довернуть два к югу. Вибрация!
      - Повторите, что?
      - Вибрация! Очень сильная вибрация и помехи! Радар залило белым! Муть какая-то; вроде окна потеют...
      - Снижайтесь до десяти тысяч, попробуйте сбросить скорость.
      - Я убрал обороты, но скорость растет! Господи, спаси и сохрани!"
      Само собой разумеется, что из этого больше ничего выжать было нельзя.
      Я собрал достаточно много всяких писаний на эту тему, почти все книги об истории катастроф в Бермудском треугольнике. Да, что-то похожее описывалось почти во всех случаях исчезновения самолетов и кораблей. На радарах появлялись помехи, в окнах кабины - муть, иногда была и вибрация. Отметка самолета на экранах наземных радаров исчезала, иногда одновременно с обрывом связи, иногда - спустя несколько секунд.