Атлантическая премьера (Black Box - 1)

После выхода на очередные тесты, во время перерывов на завтрак, ланч, обед и ужин инструкторы приводили нас в казарму и запирали каждого в отсеке, где уже стояла еда. Откуда она появлялась и где ее готовили, так и осталось для меня загадкой - ничего похожего на кухню на базе не было, по крайней мере, на поверхности земли, в пределах ограды. Сколько вокруг базы было оград - никто не знал, а задавать вопросы запрещалось. Впрочем, нам ни разу за все время тестов не позволили идти куда-либо без инструкторов. Выйти из отсека без инструктора не мог никто. Дверь запиралась на ночь так же, как и в любой другой момент, когда мы находились там, с помощью электронного замка, код которого знал только инструктор. Где жили инструкторы и откуда они брались, мы не знали.
      Через три недели нас осталось трое. Вообще-то говоря, я в этом не уверен, потому что определить точное число было сложно. О том, что вначале нас было двадцать или около того, я догадался по числу дверей отсеков. Однако на одном и том же занятии, редко присутствовало более десяти человек. Время приема пищи для разных групп было разное. Тесты тоже проходили в разных местах и в разное время. Отбой мог быть в три ночи, а мог - ив час дня. Расписание на каждый день знал только инструктор.
      Совершенно индивидуальным был и медицинский контроль. Фраза: "Рыжий, останьтесь!" - могла означать и просто вызов к врачу. В дальнем конце нашего бункера-казармы была дверь, за которой имелся диагностический кабинет, оборудованный по самому последнему слову техники. Врач, одетый в противочумный костюм, то есть не менее безликий, чем у нас и инструкторов, самостоятельно брал все анализы, облеплял датчиками, осматривал, но не задавал ни одного вопроса. Никаких сведений о результатах этих тестов мы не имели. Убежден, что очень многие выбыли из игры именно после медицинских тестов.
      Итак, до конца выдержали трое. По крайней мере, в конце третьей недели инструктор по завершении занятий сказал: "Завтра тесты кончаются, поздравляю, парни!"
      Тем не менее, все продолжилось с утра как обычно. Меня и еще троих погрузили в маленький самолет и заставили прыгать. Я должен был прыгнуть без парашюта, а один из парней - передать мне его во время падения. Не знаю, кому нужен был этот цирковой трюк. У меня лично были серьезные сомнения, что все закончится хорошо. Подготовка к прыжку была довольно слабая, и мое мнение было, что проводить все в реальных условиях рановато. До этого мы два или три раза имитировали прыжок с передачей парашюта - то есть я получал парашют в воздухе, но на случай неудачи у меня имелся другой. А тут я прыгал совсем без парашюта. Никак не пойму, имело ли это какое-то практическое значение или нет.
      Вроде бы все сошло неплохо. Во всяком случае, в моем мозгу отпечаталась яркая картинка того, как парень, по кличке Суинг, подплывает ко мне в воздухе, и я точно вдеваю себя в лямки, а затем отлетаю от Суинга и дергаю за кольцо. И дальше все пошло совсем прекрасно: хлопок, рывок, плавное снижение на поляну по спирали, мягкое касание на обе ноги... Однако хотя я ощущал, что жив, здоров и ничего со мной наяву не случилось, в мозгу постоянно крутилась блеклая, словно недодержанная размытая фотография, картинка совсем иного исхода. То ли я переволновался, то ли слишком уж четко представил себе, что могло произойти, но эта картинка не раз и не два всплывала из недр мозга и заставляла меня ежиться от ужаса. Причем, что особенно страшно, я почти физически ощущал тот порыв ветра, который отшвырнул меня в сторону от Суинга футов на шесть. Он не сумел приблизиться ко мне, и я понял, что это все... Может быть, мне пришло это в голову только после приземления, а может - еще до прыжка. Но странно: почему-то мое воображение отказывалось дорисовать к этому альтернативному исходу финал - удар о землю, собственный труп, видимый со стороны. Нет, дальше этого блеклая картинка не шла.
      Так или иначе, но тесты для меня действительно закончились именно в этот день, остаток которого я помнил весьма смутно.
      На следующее утро я проснулся совсем в другом месте. Куда делись остальные двое - понятия не имею. Здесь тоже были горы и джунгли, но тут мне разрешили общаться с теми, кого я мог бы назвать товарищами. Имен, правда, и здесь не называли, но, по крайней мере, разрешали видеть лица. Итак, в этом месте нас оказалось семеро: шесть мужчин и одна женщина.
      Командиром нашей группы был некто Капитан. Впрочем, никто из нас не был уверен в том, что в действительности он не генерал или полковник. Он был больше других похож на супермена. У него было жесткое, резко очерченное лицо с оливковым загаром, правда, слегка испещренное разного рода рубчиками, шрамиками и оспинками. Все зубы у него были искусственные, и улыбался он словно голливудский актер - ослепительно. Впрочем, в этом ослепительном белозубии было что-то угрожающее. Возраст Капитана определить было очень трудно. Ему могло быть и тридцать, и шестьдесят.
      Заместителем Капитана был сутулый, высокий парень, с длинными, как у хиппи, волосами, стянутыми тесьмой. Выглядел он весьма беззащитно студент-интеллектуал, да и только. Он был очень вежлив, говорлив и мог часами рассуждать о высоких материях. Однако хотя дымчатые очки, которые он носил почти постоянно, придавали ему безопасный, успокаивающий вид, как, впрочем, и все остальное его обличье, парень этот был способен с пятидесяти метров из любого пистолета попасть в кружок диаметром в дюйм, причем сделать это десять раз подряд минимум. А удар его кулака запросто разбивал стопу в пятнадцать черепиц. Звали этого парня Комиссаром. Как мне кажется, он был вдвое опаснее для противника, чем Капитан, потому что его сила и ловкость были умело скрыты, а не выставлены напоказ, как у Капитана. Любой, видя Капитана, стал бы его остерегаться, но никто не стал бы остерегаться Комиссара - и поплатился бы, можно не сомневаться.
      Третьим по старшинству был я. И здесь меня называли Капралом, поскольку мое положение в группе примерно соответствовало этому званию. Впрочем, все мы получили на редкость прочную и довольно удобную камуфляжную форму без каких-либо знаков различия, а потому похвастаться нашивками я не мог.
      Рядовых было четверо: Малыш, паренек, голова которого терялась в облаках, а ботинки напоминали десантные баржи; Камикадзе, невысокий и некрупный парень, способный проделывать некоторые штучки из арсенала японских ниндзя, но не японец, а стопроцентный еврей; Пушка, огромный негр, лопавшийся от мышц, способный запросто поднять над головой Малыша в полном боевом снаряжении, то есть килограммов двести; наконец, единственная дама в нашей компании - Киска. Я бы лично предпочел называть ее тигрицей или пумой. Несмотря на то, что фигура у нее могла бы побороться за звание хотя бы "мисс Техас", а личико было вполне симпатичным, в рукопашном бою она была опаснейшим противником. Когда в первый день Малыш попытался в шутку ее обнять, Киска почти неуловимым, молниеносным движением локтя свалила его наземь, и он пять минут корчился от боли. А когда Пушка, решивший разыграть джентльмена, хотел было добавить лежачему Малышу, пятка Киски точно угодила ему в пах, и бедняга тоже пять минут приходил в себя. После этого Капитан и Комиссар провели с нами первую обстоятельную беседу.
      В этой беседе они сообщили, что Киска, в принципе, имеет полное право убить любого из нас в порядке самообороны, но только в том случае, когда мы будем ей надоедать. Это, однако, не означало, что никаких сексуальных контактов с Киской не должно быть. Напротив, в служебные обязанности Киски это входило. С десяти до одиннадцати вечера и с шести до семи утра каждый из шести мог подойти к Киске со своей проблемой.
      Жили мы здесь в маленьком домике в комнате десять на двадцать футов. Шесть коек стояли в ряд, изголовьем к стене, а седьмая, Кискина, - вдоль противоположной стены, между двумя окнами. Никаких ширм или занавесок не было. Киска спокойно и без эмоций раздевалась донага, ложилась на койку и зажигала лампочку, стоявшую на тумбочке. Верхний свет тушили, и в течение часа, каждый, кто недостаточно утомился за день, мог прилечь к Киске и, как выражался Капитан, "сбросить давление в баках", а остальные - полюбоваться на эту процедуру и подождать своей очереди. За порядком смотрели Капитан и Комиссар, спорить с ними никто не решался. Они выкликали желающих, начиная справа или слева. Слева стояла с краю моя койка, справа - Камикадзе, дальше лежали соответственно Малыш и Пушка, а в центре - Капитан и Комиссар. Они, как правило, подходили к Киске последними - и не прогадывали, ибо именно с ними наша благодетельница обычно удовлетворялась сама. Непременным условием было применение презерватива, а также предварительное омовение. Утренний сеанс был для тех, кто решал потратить лишний час сна на усмирение утренней эрекции. Ровно в шесть автоматически включалась лампочка, гасшая в семь, и это означало, что Киска открыта для утреннего посещения.
      Надо сказать, что подобный порядок, от которого, наверное, уже отвисли челюсти у всех пуритан, готовых разразиться гневом и яростью по поводу сущего разврата и прелюбодеяния, был лишь поначалу непривычен и воспринимался как какое-то развлечение. Когда прошел месяц наших тренировок, которые день ото дня становились все интенсивнее, изощреннее и вызывали все большую усталость, число желающих оказывалось невелико. Да и Киска, хоть и не отказывала, стала еще более безразличной к сексу, чем ранее.
      Утро начиналось с того, что мы в семь часов вставали и, надев спортивные костюмы, бежали на стадион, до которого было примерно полмили, а после этого десять стандартных кругов по стадиону в среднем темпе.
      Пробежавшись, приступали к упражнениям, которые были скомпонованы из разных систем гимнастики: йоги, ушу, цигун и еще чего-то. Потом шли завтракать в столовую, где был накрыт общий стол на семерых. Далее, чтобы дать пище усвоиться, шли заниматься испанским языком. Уже из этого нам стало ясно, что предстоит выполнять задачу где-то в испаноязычной стране, однако где - об этом мы не знали три месяца. После двух часов в лингафонном классе, где роль преподавателя, как почти на всех иных занятиях, выполнял Капитан, мы отправлялись на стрельбище и в течение двух часов практиковались в стрельбе из разных видов оружия и из самых невероятных положений. После ланча начинались тактические занятия. Мы учились захватывать самые разные объекты и участки местности до полного изнеможения, а затем топали обедать. После обеда нас ждал Комиссар, он вдалбливал в нас коммунистическую идеологию. Надо сказать, что мне эта доктрина показалась вполне убедительной, хотя, возможно, дело было лишь в том, что Комиссар отлично умел полемизировать и убеждать. Зачем мы изучали этот предмет, никто не спрашивал - лишних вопросов здесь тоже не поощряли.
      После трех месяцев, наполненных различными видами боевой подготовки, где, помимо всего перечисленного, были уроки по вождению всяческой техники, начиная с джипа и кончая вертолетом, прыжки с парашютами разных систем, с разных высот и скоростей, погружения с аквалангом, подрывное дело, радиосвязь, медицинская помощь, ориентирование и выживание в тропиках, навигация и судовождение, - нам наконец-то в общих чертах объяснили, что задачу придется выполнять на острове Хайди. С этого момента нам запретили разговаривать по-английски, общаться мы должны были только на испанском, причем усердно отрабатывали особенности хайдийского произношения. Кроме того, Комиссар объявил, что отныне мы должны называть друг друга "компаньеро" и никак иначе.
      Одновременно мы, не ослабляя интенсивности других занятий, стали в подробностях и досконально изучать остров Хайди во всех аспектах. Очень скоро мы узнали, что на острове существует тоталитарный военный режим антикоммунистического толка, главой которого является диктатор генералиссимус Педро Лопес, а его многочисленная родня составляет местную элиту, которая владеет 95% всей земельной собственности. Диктатор опирается на пять тысяч полицейских и агентов секретной службы, а также на десятитысячную армию, в составе которой самой сильной частью является отдельная бригада коммандос, состоящая из четырех батальонов: "тигры", "ягуары", "пантеры" и "леопарды". Наиболее подготовленный батальон - "тигры". Из тяжелого оружия у армии Лопеса имеется тридцать устаревших истребителей "Ф-4" ("Фантом"), двенадцать геликоптеров "Пума", сорок танков "М-48", десять танков "М-60" и тридцать танков "Шеридан". В наличии также тридцать 155-миллиметровых гаубиц на самоходных установках и двести бронетранспортеров "М-114". Судя по составу вооружения, у этого Лопеса были неплохие отношения с нашим правительством.
      Что нам предстоит делать на острове, мы не знали до самого последнего момента. А он наступил ровно через год после того, как я вошел в двери "агентства по продаже недвижимости". В тот день, после обеда, Капитан буднично объявил, что нам предстоит ложиться спать, чтобы успеть выспаться до ночи. Такое уже не раз бывало, когда мы отрабатывали ночные действия и стрельбы, поэтому никто не удивился. Мы с радостью завалились спать и проспали до самого ужина, причем выспались прекрасно. После вполне обычного ужина Капитан приказал садиться в джип, за рулем которого был Комиссар. Джип покатил в сторону аэродрома. Ночные прыжки с парашютом тоже были не внове, и когда мы грузились в самолет, то были убеждены, что нас выбросят где-нибудь поблизости, и мы через час-полтора вернемся. Однако едва самолет оторвался от земли и, описав круг над аэродромом, лег на курс, Капитан объяснил, что сегодня мы начинаем выполнение задания, к которому готовились в течение года. Наша задача - высадиться на острове Хайди, организовать там партизанскую войну, свергнуть диктатора и установить коммунистическую диктатуру.
      Честно говоря, у меня появились весьма существенные сомнения. Если бы я хотел поменять власть на Хайди, то с учетом тех сил, которые имелись у Лопеса, послал бы к острову авианосец и дивизию морской пехоты. Как-то не верилось, что семи человек будет достаточно. Но поскольку я отвык спрашивать и высказываться, то решил не любопытствовать. Точно так же поступили и остальные. Никто не спросил, зачем нужно свергать дружественного диктатора и устанавливать коммунистическую диктатуру.
      Капитан также сказал, что за год у нас на счетах скопились очень круглые суммы с пятью нулями и те, кому повезет остаться в живых, вероятно, увеличат их до семизначных. А те, кому не повезет, могут оставить приличное наследство. Это тоже было сказано своевременно, потому что в этот момент мы тряслись над океаном на высоте примерно в тысячу футов. Хотя Капитан и убеждал нас, что радары Лопеса на такой высоте нас не засекут и, кроме того, специальный корабль радиоэлектронной борьбы ставит устойчивые помехи, я все-таки полагал, что возможность быть сбитыми не исключена. Если бы это случилось, то скорее всего у меня не появилось бы возможности оставить эти записки в назидание потомству. Впрочем, тогда я не пережил бы и массы дополнительных неприятностей, которые выпали на мою долю после того, как нас выбросили на парашютах с высоты в тысячу футов. Надо заметить, что это одна из очень противных высот, падая с которой никогда не знаешь, успеет ли парашют раскрыться полностью. Между тем она вполне достаточна для того, чтобы разбиться в лепешку.
      Взятие города Лос-Панчос
      К несчастью, мы не разбились и вследствие этого очутились в Сьерра-Агрибенья, месте, несомненно, малопригодном для жизни людей, но зато, как нам объяснили, весьма подходящем для начала партизанской войны. Мы плюхнулись в узкое, поросшее труднопроходимыми джунглями ущелье, между горами высотой в пять тысяч футов. Вместе с нами прилетел контейнер со снаряжением, к которому мы и собрались, спустя полчаса после прыжка. На нем был установлен радиомаячок, а у каждого из нас имелась миниатюрная рация, снабженная автоматическим пеленгатором, с помощью которого мы легко могли найти и друг друга, и контейнер.
      Контейнер взвалили на Пушку и Малыша, а затем двинулись к пещере, которая, как объявил Капитан, была в двух милях отсюда. Пещеру мы нашли и, забравшись в нее поглубже, устроились на ночлег. Караулили попарно, разрешив спать всю ночь только Киске.
      Утром Комиссар и Камикадзе ушли на разведку, четыре часа где-то шлялись, а затем Капитан и Комиссар, уединившись в дальнем углу пещеры, долго что-то обсуждали. Утряся все между собой, наши начальники, наконец, обратились к нам с речью:
      - Компаньерос! - Комиссар напялил зеленый берет с красной звездой и стал похож на Че Гевару. - Что самое главное в партизанской войне? Самое главное это найти противника и учинить ему какую-нибудь пакость. Причем сделать это так, чтобы об этой пакости узнало как можно больше народу. Мы уже несколько часов находимся на Хайди, а этот мерзавец Лопес еще и не догадывается, что в его владениях появились партизаны. И население страны, которое стонет под его кровавым игом, тоже ничего не знает. Чтобы о нас узнали, нужно совершить что-нибудь громкое. Надо срочно, даже очень срочно, что-нибудь взорвать, кого-нибудь убить или похитить. Начальство, которое нас сюда упекло, всю инициативу возложило на Капитана. Разведка, которую мы провели с Камикадзе, установила, что здесь, в горах, нападать не на кого и не на что. Мы не нашли вокруг ничего подходящего: ни маленького гарнизона, ни радиостанции, ни стратегического моста. Остается одно: атаковать город Лос-Панчос, находящийся в тринадцати милях к югу на побережье. О подробностях доложит компаньеро Капитан!
      - Итак, компаньерос, Лос-Панчос - город с населением в пять тысяч человек. Половина не имеет постоянной работы, а следовательно, недовольна режимом. В городе есть полицейский участок, разгромив который можно захватить оружие и, раздав его населению, пополнить отряд местными жителями. Кроме того, там имеется частная радиостанция "Вос де Лос-Панчос", работающая на длинных волнах и более-менее слышимая на всей территории острова. Если мы захватим ее, то сможем оповестить хайдийцев о начале восстания против режима Лопеса. Наконец, в Лос-Панчосе есть два или три отеля, где бывают иностранные туристы, которых очень удобно брать в заложники. Выступаем сегодня ночью!
      Вышли мы, впрочем, еще засветло. Тринадцать миль были пройдены относительно быстро. Мы подошли к городу как раз в тот момент, когда солнце, булькнув, исчезло в Атлантическом океане и Лос-Панчос погрузился во тьму, украшенную несколькими десятками тусклых огоньков. Мы хорошо изучили план городка и разработали наикратчайший маршрут для того, чтобы незамеченными выйти к полицейскому участку. Впрочем, если бы мы просто, не прячась, пошли по улицам, эффект был бы такой же. Жители сидели по домам и смотрели телевизоры. Судя по всему, шел какой-то захватывающий детектив местного производства. Телевизоры во всех домах были включены на максимальную громкость и из всех окон слышались одни и те же звуки: автоматные очереди, вопли, зубодробительные удары, а также рев автомобильных моторов. Возникавший в результате стереофонический эффект создавал впечатление, будто по всему городу идут драки, погони и перестрелки...
      Полицейский участок мы нашли быстро. Капитан рассчитывал, что в нем будет немного народу, но на деле там не оказалось никого. Когда Пушка и Комиссар резко навалились на дверь, оказалось, что она не заперта. В этой одноэтажной хибарке не было даже мышей. Мы решили поискать оружие, но и его тоже не нашлось, за исключением плетки, которая хранилась здесь, по-видимому, еще с колониальных времен, да пары наручников, возможно, менее древних, но зато гораздо более ржавых. Никакого досье или картотеки на неблагонадежных, которых Капитан хотел набрать к нам в "армию освобождения", тоже не оказалось. Имелся только журнал приема и сдачи дежурств.
      Единственной пользой от этого журнала было то, что мы нашли в нем домашние адреса полицейских Переса и Гомеса, а также ночного сторожа Альберто Вердуго. Из этого мы заключили, что никаких иных правительственных сил в городе нет, и мы обладаем над ними более чем двойным превосходством в силах. Капитан уже хотел приказать идти по домам и брать полицию, пока она спит, но тут в полицейский участок вошел ночной сторож с фонарем и бейсбольной битой в руках. Это было все его вооружение. Увидев нас, то есть семерых вооруженных до зубов людей в маскировочной униформе с красными звездами на беретах и кепи, он ничуть не испугался и даже, как нам показалось, не удивился:
      - А-а-а! Вот вы и пришли! Вы, должно быть, от Че Гевары? Ой, забыл, ведь Че убили... Значит, вы от Фиделя! Это очень хорошо! У нас давно пора установить какую-нибудь власть... Стало быть, вы эти самые, партизаны? Давно у нас их не было. Лет эдак... сорок, а может, пятьдесят. Да, все пятьдесят! Или около того... Последний партизан, которого я видел сам, был Антонио. Вы про него, конечно, не слыхали, вы мальчики молодые, не помните. Так вот, автоматов у него не было, зато отличный был кольт... Сам дон Хосе Лопес, отец нынешнего президента, был тогда начальником жандармерии в нашем округе. Его люди ловили Антонио пять лет, и что вы думаете? - старик на секунду прервал свой словесный понос и прищурился. - Что вы думаете?
      - Он удрал? - на всякий случай спросил Комиссар, ошалев от дедовского темперамента.
      - Его поймали! - радуясь тому, что мы не угадали, прохихикал этот рамолик. - Вот так! Вешали его потом в самом Сан-Исидро, на площади, большое уважение оказали. Его приветствовали, как Мариньо... А вы помните Мариньо?
      - Это матадора? - припомнил Капитан. - А как же!
      - Ты, сынок, небось был еще мальчишкой, а я тогда уже в летах был! А где ты видел Мариньо?
      - Где-где! В Сан-Исидро, конечно... - Капитан, да и все прочие, явно уставали от словоохотливого старика.
      - Ну да, я опять забыл, ведь у вас на Кубе коррида запрещена, потому что не хватает мяса... Так вот, Антонио приветствовали, словно Мариньо, девушки бросали в него букеты цветов, а полицейские отдавали ему честь саблями. Вот так! - и дед Вердуго, подняв в кулаке бейсбольную биту, положил ее на плечо и выпятил пузо.
      - Конечно, если бы народу собралось побольше, его бы не решились повесить. Но была сафра, все рубили тростник, а те, кто не был занят, очень хотели, чтоб его повесили. Все-таки развлечение. Никто не перерубил веревку, на которой висел Антонио! Он так и висел, пока не умер, честное слово, сеньоры! Правда, я уже не очень помню, за что его повесили. Кое-кто говорил, что он ограбил банк в Сан-Исидро и застрелил при этом кассира. Ну, положим, банк он действительно ограбил, но никто сейчас не помнит, зачем он это сделал. Не верьте тем, кто говорит, будто он просто так ограбил, как все банки грабят. Уж я-то знаю, что он сделал это для революции. И поверьте, сеньоры, он настоящий партизан. Ведь партизаны грабят банки, чтобы делать революцию? Верно? А вы скоро сделаете революцию?
      - Хватит! - утомленный Капитан произнес это резко. - Веди нас к Пересу!
      Старик, услышав в голосе Капитана стальные нотки, заткнул свой фонтан и беспрекословно повел нас по пустынным улицам к дому, где на законных основаниях дрых старший полицейский Перес.
      Жилище старшего полицейского оказалось грязным двухэтажным строением, нелепо громоздившимся посреди двора, заваленного разными предметами. Различить, что это были за предметы, было трудно, но вот споткнуться об них и расшибиться - запросто. Кроме того, старик Вердуго вдруг стал изо всех сил чихать и кашлять. Капитан молча показал старику на автомат, и кашель стих. Однако свое черное дело старик уже сделал.
      - Эй ты, старый осел! - услышали мы мощное контральто. - Раскхекался тут! Хуан спит и пить с тобой, скотиной, не пойдет! Он и так нализался как свинья!
      - Сеньора, - строго сказал Капитан, - нельзя ли потише, черт побери?
      Кончита возникла на пороге с фонарем в руках и внушительной скалкой. Массивная, приземистая мулатка была похожа на самоходную бочку. Капитан навел на толстуху автомат.
      - Нам нужен ваш муж! Мы - партизаны.
      - Святая Мадонна! - ахнула Кончита. - Бандиты!
      - Тихо! Где твой муж?
      - Да говорю же вам, - резко понизив голос, ответила сеньора Перес, - он пьян. Спит и лыка не вяжет.
      - Малыш, - приказал Капитан, - посторожи-ка этих! Остальные - за мной!
      Переса мы действительно обнаружили спящим. Ни пинок в зад, ни пара оплеух в чувство его не привели.
      - А он не сдох случайно? - спросила Киска, которая стояла ближе к выходу и не слышала сопения.
      - Ну да, - хмыкнул Капитан, разглядывая бутылки, стоящие на столе. - Он выдул бутылку рома и не меньше литра пульке. Наверняка после того, как в нем уже было три-четыре литра выпитого на службе. С этим все ясно...
      Мы вышли на крыльцо, и Капитан сказал:
      - Малыш, останешься пока здесь. Посмотришь, чтобы чета Перес спокойно провела ночь и никуда не бегала... Ты понял?
      - Да, компаньеро!
      - А ты, старик, отправишься с нами. Покажешь, как пройти к Гомесу.
      - Вряд ли вы застанете его дома... - хихикнула Кончита. - Он скорее всего у Сильвы... Дед Вердуго закашлялся.
      - Чего кхекаешь, старый хрыч? Ты еще не сознался, что полицейский Гомес твой внук? - съехидничала Кончита.
      ...Для начала мы все-таки решили заглянуть к Гомесу домой, тем более, что это было совсем неподалеку. У небольшого дома под вполне приличной черепичной крышей дед Вердуго опять раскашлялся. По знаку Капитана мы заняли вокруг дома боевые позиции, а Капитан приказал сторожу:
      - Стучи в дверь и скажи, что это ты, пусть откроют! Дед постучал своей бейсбольной битой по двери.
      - Линда, открой, я по делу! Скажи, Марсиаль дома?
      - Да нету его... Где ж ему дома быть? Он в полиции, дежурит, - отозвался старческий женский голос.
      - Нету его в полиции! - сказал дед, опасливо поглядывая на автомат Капитана. - Открой...
      - Да к Сильве он ушел, дедушка, - наябедничал девичий голосок, - там и ищи...
      - Где это? - спросил Комиссар. Дед безмолвно указал битой в проулок.
      Дом Сильвы мы обнаружили быстро. На сей раз деда оставили под охраной Киски на дальних подступах к цели, чтобы он там кашлял и чихал в свое удовольствие.
      - Они на чердаке, - Капитан прислушался к приглушенной возне и смешкам. Телесериал, видимо, закончился, и над городом стояла почти идеальная тишина.
      По приставной лестнице мы бесшумно влезли на чердак, и мощный аккумуляторный фонарь, который держал Пушка, осветил весьма любопытную картину. На старинном пружинном диване, в чем мать родила, лежали двое: он и она. По полу были разбросаны различные предметы дамского туалета и полицейского обмундирования. Портупея с "кольтом" 45-го калибра висела на крюке, вбитом в коньковый брус.
      - Каррахо! - зарычал Гомес, но вовремя увидел нацеленные на него стволы. Девица ошалело выкатила глаза. Она так напугалась, что даже завизжать не могла и тем избавила нас от лишних хлопот.
      - Тихо! - Комиссар поднес палец ко рту и снял с крюка кобуру с "кольтом" Гомеса. - Мы партизаны, юноша. Прошу вас, не надо резких движений...
      - Правда? - спросил Марсиаль, удивленно вытаращив глаза. - Откуда ж вы взялись?
      - А что, министр безопасности вам циркуляр не присылал? - саркастически осклабился Капитан.
      Сильва, закрыв все, что могла, руками и ногами, сжалась в комочек на уголке дивана.
      - Одеться-то можно? - проворчал Гомес. Он не очень понимал, что произошло, и смотрелся круглым идиотом. Я, честно сказать, ему немного сочувствовал. Во всяком случае, мне бы не хотелось, чтобы меня когда-нибудь потревожили...
      - Одевайтесь, - сказал Капитан, и Пушка, нагнувшись, поднял с пола штаны Гомеса. Наскоро ощупав их и убедившись, что второго пистолета у полицейского нет, он бросил их пленнику.
      - К сожалению, отвернуться мы не можем, - извинился Комиссар, галантно собрав экипировку Сильвы. - Сами понимаете, это необходимость...
      - Парни, - подтягивая штаны, спросил Марсиаль, - это точно не розыгрыш?
      - Нет, - сказал Капитан.
      - Значит, вы и застрелить можете? - От этого вопроса даже Капитан улыбнулся.
      - Сколько тебе лет, малыш? - поинтересовался наш командир.
      - Двадцать пять, - ответил Марсиаль, хлопая глазами. - А что?
      - Если б ты на моих глазах не трахал эту стервочку, то я бы подумал, что тебе нет десяти, - покачал головой Капитан. - Пора бы подрасти.
      - Ну а что делать-то? - глупо спросил Марсиаль.
      - Проводишь нас к мэру.
      - Разве я против?
      - Марсиаль, внучек, ты жив? - спросил дед Вердуго, когда все спустились с чердака.
      - Я военнопленный, - гордо объявил Гомес, держа руки на затылке.
      Киска и Камикадзе получили задачу отвести сторожа и Сильву в полицейский участок, где имелась камера, и дать им возможность отдохнуть до утра. После этого нужно было привести туда же Переса с его Кончитой и бабку Линду с сестрой Гомеса, а Пушку и Малыша прислать в распоряжение Капитана.
      Они могли понадобиться при штурме мэрии.
      Дом мэра находился на единственной площади Лос-Панчоса, напротив церкви, там же находилась и мэрия.
      Около запертой калитки в старинной кованой ограде Марсиаль остановился.
      - Там раньше была злющая собака, - сообщил он, нажимая кнопку звонка. Собака действительно залаяла.
      - Что-то он не идет, - проворчал Гомес, - спит небось уже. А чего сказать-то?
      - Скажите, что город занят партизанами и власть перешла к революционному комитету.
      - А чего, сами сказать боитесь, да?
      - Мы не хотим, чтобы он суетился. Если он услышит из твоих уст, что власть перешла к нам, то сразу поймет, что ему не на кого больше надеяться.
      - Конечно, Переса-то ведь не добудиться... Только вы зря боитесь, что он вас застрелит. У него даже дробовика нет. А у вас у всех автоматы... Значит, мне надо сказать, что я уже сдался? А что мне за это будет?
      - В живых останешься, - пожал плечами Комиссар.
      - И все? - разочарованно протянул полицейский.
      - Ты и понятия не имеешь, как это много, малыш! - Капитан отечески хлопнул Марсиаля по заднице. - Кстати, еще лучше будет, если ты скажешь, что перешел на сторону партизан.
      - Ну нет, я так не договаривался. Да меня за это с работы уволят, даже посадить, пожалуй, могут... Нет, я человек пленный, подневольный, меня силой заставили - и все. Переговоры - пожалуйста, а к вам - извините. Мне и так достанется за то, что вы кольт сперли. Из жалованья вычтут, а он на базаре полтораста песо стоит.