— А почему — грохну обоих? Он же с одним тобой договаривался, — испуганно спросил Костя.

Лева отмахнулся:

— Я тебя умоляю. С одним, с двумя, с тремя. Какая разница! Грохнет всех и глазом, не моргнет. Если он собственных детей не пожалел…

Костя снова посмотрел на часы:

— Не могу я, кажется, каждая минута — как час.

— Это нервы, Костя. Хотя я бы на твоем месте уже не волновался. Не в первый раз.

— Лева! Что ты начинаешь? — взвился Костя. Лева поспешил успокоить его:

— Все, все, заканчиваю. Я просто хотел сказать, что у тебя, Костенька, получается сухим из воды выходить. Брательника своего собственноручно чуть на тот свет не отправил. И ничего. Вышел сухим из воды, как гусь.

Костя зло смотрел на Леву:

— Это ты не напоминаешь, называется?

— Ах, какой ты ранимый. Ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Я это тебе говорю, но с остальными-то я — могила. — Лева приставил палец к губам, улыбаясь.

— Ты не говорил, а вот я сказал. Кате сказал, — понурился Костя.

— Об этом ты мне уже сообщил. Только ей-то — зачем?

— Да, я — дурак. Но у меня есть оправдание. Я — влюбленный дурак. — Костя вздохнул.

Они вновь синхронно посмотрели на часы, и Лева решительно заявил:

— Все. Пора. Едем к окнам изолятора.

— Там долго не постоишь.

— А долго и не придется. Как бы не опоздать! Едем!

Машина тронулась с места и вскоре остановилась у другой стены здания милиции, у окон с белыми занавесками.

— Интересно, а почему здесь решеток нет? — Костя выглянул из машины:

— Потому что больным не до побега. Им бы выжить.

— А вот и нет, Мой брат из больницы бежал, — возразил Костя.

— Бежал же. Успешно. А врачам кажется, что их пациенты должны послушно лежать в своих лежбищах, как морские котики, — хмыкнул Лева.

— Тебе бы, Лева, не рестораном заведовать, а куда-нибудь в творчество определиться. Что ни фраза, то афоризм, — съязвил Костя.

Лева отпарировал:

— Зря думаешь, что в ресторане творчество не нужно. Еще как нужно. Самая что ни на есть творческая профессия! Изменила муза — ушел клиент. Вот так. Слушай, а как там в аннотации к лекарству написано, какой срок действия препарата?

— От минуты до десяти. В зависимости от особенностей организма.

— Может быть, у него организм по-особенному особенный?

— Не каркай, — Костя вздрогнул.

— А что, не каркай! У них сейчас ужин по расписанию, камеру проверить должны — сто пудов. Может быть, всем на него плевать? Поставили миску да пошли дальше.

— Лева, сейчас ты сомневаться начал. Может быть, уедем? — предложил Костя.

— Все, все, молчу… Но я бы у себя такого не позволил… подать блюдо не вовремя! Это же неслыханно! Причем совершенно неважно, какое это блюдо — фуа-гра или тюремная баланда.

— Да, и от того, и от другого болит печень…

— А ты-то откуда знаешь? От тюрьмы ты, Костенька, успешно спасаешься, а фуа-гра тебе пока не по карману, — хихикнул Лева.

Костя зло огрызнулся:

— Я думаю о том, что могло произойти. Смотрителю на самом деле стало плохо. Не на пять-десять минут, а серьезно…

— О, я смотрю, у тебя появились к Михаилу Макарычу настоящие человеческие чувства.

— Да нет, никаких чувств. Просто если он… кирдык, то и наши деньги… кирдык.

Лева вновь глянул на часы и согласился:

— Да, мне это ужасно все не нравится. И на какие только жертвы не приходится идти ради женщин!

— Ты про меня? — отозвался Костя. Лева вздохнул:

— И про себя тоже. Моя рыжая чертовка с бриллиантовым блеском в глазах совершенно ясно представляет роль мужчины в доме. Сексуальный обеспечитель всех ее капризов.

— Сколько прошло времени?

— Пятнадцать минут…

— Фу, я думал, два часа… — тяжело выдохнул Костя.

— У тебя состояние измененного сознания, Костя. Транс от страха, — объяснил Лева.

— Это ты у Риммы таким красивым словам выучился? — язвительно спросил Костя.

Лева поднял брови:

— А что? Римма, между прочим, психоаналитик по образованию.

— Да ну? А чего же она в гадалках прозябает? — удивился Костя.

— Потому что роскошествовать с дипломом в десять раз хуже, чем прозябать в гадалках, как ты говоришь. Тарифы иные.

— Да, у тебя с твоей половиной тоже много общего, — задумчиво протянул Костя.

— Кто спорит!

И они снова, не сговариваясь, посмотрели на часы и дружно вздохнули.

— Все, время вышло, — сказал Лева.

— Зря ждали. Обломил он нас, — кивнул Костя. — Что, поехали? Или подождем пять минут? Давай встанем под окнами кабинета следователя. Может быть, что поймем.

— Накатаемся у милиции на свою голову! — пожал плечами Лева.

Зинаида сидела на кухне за столом. Маша вышла из своей комнаты нарядная, улыбающаяся, и бабушка сразу спросила:

— Машенька, ты собралась куда-то?

— Да, бабушка. У меня свидание. С Алешей, — улыбнулся Маша.

— Подожди. Какое свидание? Вы же тут уже… живете? — не поняла Зинаида.

Маша опустила глаза:

— Алеша тут живет на чердаке. А я в своей комнате.

— Постой, постой, присядь. Давай поговорим, — заволновалась Зинаида.

— О чем, бабушка? — Маша не собиралась задерживаться, но Зинаида настаивала:

— Так, о женском. Я хочу у тебя спросить, только, ради Бога, не обижайся… У вас с Алешей вчера что-нибудь было?

— Ну бабушка! — Маша вспыхнула.

— Что бабушка, что бабушка! Я же не из любопытства тебя спрашиваю. Просто знаю, к чему вы…

стремились. И Сан Саныч меня уговорил уехать из дому. Я что, не понимаю, что ли?

— Но вы же вернулись! — возразила Маша.

— Но не сразу же! Маша покачала головой:

— Нет, бабушка. Вчера ничего не было. И вы здесь ни при чем.

— Машенька, о чем не хочешь говорить — не говори. Я тебя пытать не буду. Но ты меня, пожалуйста, послушай, внученька!..

— Бабушка, может быть, потом? Я сейчас тороплюсь… — Маша попыталась уйти.

Зинаида погрозила пальцем:

— Успеешь. К Алешке своему убежать успеешь. А вот бабушкины слова мимо ушей пропускать не надо.

— Хорошо, я слушаю, — обреченно вздохнула внучка.

— Маша! Если у вас ничего так и не случилось, то, может быть, это к лучшему? Может быть, это знак, что не нужно торопить события? А?

— Бабушка, но позволь мне самой… Вернее, нам самим с Алешей решить этот наш внутренний вопрос.

Зинаида закивала:

— Конечно, конечно. И вопрос внутренний, и решать в конечном итоге будете вы с Алешей. Никто с этим не спорит. Дело в том, что если тебя вчера вечером что-то остановило… или кто-то остановил… это может быть неспроста.

— А с чего ты взяла, что меня кто-то или что-то останавливал?

Зинаида пожала плечами:

— Ну, так ты же сама сказала. Он — на чердаке. Ты — у себя в комнате. Или я что-то не так поняла?

Маша вздохнула:

— Все так. Просто вчера… не знаю. Настроения не было. Или страшно. А потом вы… Ты меня понимаешь?

— Еще как понимаю. Еще как. .А кто тебя в этом поймет лучше меня?

— Ну, вот. Вчера я непонятно чего испугалась, а сегодня утром все страхи рассеялись, — продолжала Маша.

— Вот именно — страхи! У меня знаешь какие страхи? Какое-то предчувствие нехорошее, Машенька! — подхватила Зинаида.

— Бабушка, ты опять со своими предчувствиями! — отмахнулась Маша.

Зинаида вскинулась:

— Да! Опять! И между прочим, мои предчувствия меня не обманывали никогда!

— Ой. Опять ты за старое, бабушка. Зинаида заглянула ей в глаза:

— Машенька, девочка моя. Если ты испугалась чего-то, если тебя что-то хоть вот на капельку насторожило и остановило — это знак. Значит, не стоит торопиться. Я же тебя знаю, внучка. Супружество — это очень важный шаг. Ты у меня девочка серьезная, не легкомысленная, я знаю. И все принимаешь близко к сердцу…

— Бабушка, давай с тобой об этом потом поговорим? Завтра?

— А если завтра будет поздно? — взмолилась Зинаида. — Так сердце болит, что плакать хочется!

Маша успокаивающим тоном спросила:

— Я побегу? Бабушка, вот увидишь, все твои страхи, подозрения и опасения будут напрасными!

— Не надо, внучка. Пожалуйста! Дай Бог, чтобы я ошибалась… — попросила Зинаида.

— Не беспокойся! Лешка меня любит, у нас все замечательно…

— Ладно. Сдаюсь. Иди. Но… — Зинаида замялась. — Последний вопрос. Я понимаю, что он звучит несовременно, не так, как в нашей юности. Но! Машенька, мне кажется, в ЗАГСе недаром дают три месяца — на то, чтобы все взвесить, решить…

— В ЗАГСе дают такой срок, потому что там большая очередь, — возразила Маша.

— Неправда, Маша, неправда. Всегда предлагалось, и раньше, и теперь, жениху с невестой хорошенько подумать, с родными посоветоваться — прежде чем нырять в брак, как в омут с головой.

— Бабушка, извини. Ты-то точно не ныряла в омут, — вздохнула Маша.

— Не надо сейчас, Маша, про меня. Не надо! Мы сейчас про тебя говорим. Неужели, внучка, сейчас настолько уже утрачена девичья честь. Женская гордость. Невинность невесты. А? — пытливо смотрела на нее Зинаида.

Маша всплеснула руками:

— Бабушка, да что ты такое говоришь! Конечно, все это важно. Но я-то совершенно точно знаю, что Алеша есть и будет моим единственным мужчиной в жизни. Это самое важное. Ведь так?

— Так-то оно так… — Зинаида покачала головой.

— Бабушка, ты прости, пожалуйста… Но я и так уже опаздываю. Я побегу, а потом мы с тобой договорим обязательно. И про женскую гордость, и как с ними, с моряками, вести себя нужно… — И Маша легко рассмеялась.

— Маша, нельзя же смеяться над принципами! Маша поцеловала ее в обе щеки:

— Бабушка, я не смеюсь, я говорю, что мне Алеша дороже всех моих принципов! Он для меня дороже принципов, дороже всего на свете, и я готова ему отдать все, включая эту несчастную девичью гордость! Понятно?

Зинаида проводила взглядом уходящую внучку и неодобрительно покачала головой:

— Маша, что ты такое говоришь?.. Стыд-то какой…

Следователь, после похода на маяк и разговора с Андреем, вернулся в свой кабинет с находкой — рюкзаком, предположительно принадлежавшим профессору Сомову.

Буряк достал из полиэтиленового пакета рюкзак, расстелил на столе чистый лист бумаги и положил находку на стол. Он заперся изнутри и зажег лампу. Затем принялся внимательно исследовать вещдок — полуистлевший, ветхий рюкзак, со стершимися старыми надписями, наклейками. Достав из сейфа толстую папку с архивными документами, начал листать ее, ища фотографию.

Наконец он нашел то, что искал, вынул фотографию из дела и положил ее рядом с рюкзаком. Следователь долго глядел в лупу на изображение одного человека на снимке — мужчины лет пятидесяти, с бородой, на его плече был рюкзак. Детали рюкзака на черно-белом снимке и на столе у следователя совпадали. Следователь еще раз сравнил снимок и находку. На его лице заиграла довольная улыбка. Он аккуратно сложил рюкзак в мешок и спрятал вместе с папкой в сейф.

— Победа! Почти победа, — сказал он сам себе.

Смотритель лежал на полу неподвижно, затем снова начал дергаться.

Послышался звук отодвигаемой задвижки окна, и в окошечке появилось лицо охранника:

— Родь, ты чего бузишь?

Ответа не последовало: смотритель извивался на полу.

— Э, Родь! Ты где? Я тебя не вижу! — Охранник открыл дверь и заглянул в камеру. Увидев смотрителя, валяющегося на полу в неестественной позе, охранник подбежал к нему. Сначала осторожно, издалека, затем — наклоняясь все ниже, охранник позвал:

— Э, ты чего? Сала объелся? Ты что, прикидываешься?

Смотритель вновь начал биться в судорогах и корчиться.

— Ну вот, еще не хватало, чтоб ты помер тут, в мою смену!

Он перевернул смотрителя лицом к себе и увидел, что зрачки у него закатились. Охраннику стало страшно:

— Э, э, перестань! Хватит! Не умирай, дурачина! Подпрыгнув, он побежал к двери, потом снова вернулся, проверяя, как себя чувствует смотритель, затем бросился бежать, не зная, что ему делать. Выбежав в коридор, он громко закричал:

— Эй, кто-нибудь! На помощь!

Никто не ответил, и он, захлопнув дверь камеры, бросился по коридору:

— Боже мой, что же с ним приключиться могло! Вот досада-то, а?

Через несколько минут в камере смотрителя уже был врач. Он начал проверять пульс, посмотрел зрачки:

— Ничего не понимаю…

Врач обернулся в сторону охранника:

— Как это произошло? Что здесь было?

— Да не знаю я… Я шум услышал какой-то подозрительный… заглянул… а он — тут… лежит, корчится… — забормотал охранник.

— Странно. На эпилепсию не похоже. И пульс — нормальный. Эй, Родь, что с вами?

Смотритель лежал неподвижно.

— А что с ним? Он помирает? — занервничал охранник.

— Не знаю… пока ничего не знаю, — покачал головой врач.

Достав из своего чемоданчика фонендоскоп, врач прослушал сердце смотрителя и озадаченно перевел взгляд на охранника. В дверях камеры появился Марукин:

— Что, что здесь произошло?

— Вот, этот ваш… наш… смотритель загибается, — отрапортовал охранник.

— Или загибается, или это блестящая симуляция, — заметил врач.

— Так надо его в изолятор определить, срочно! — глаза Марукина заблестели.

— Зачем сразу в изолятор? Я сейчас проверю все показатели, приму решение… — отозвался врач.

— А не затянется это ваше… принятие решения? — занервничал Марукин.

— Я работаю максимально быстро, — заметил врач. Марукин настаивал:

— Вы что, не понимаете? Если опасный преступник сейчас, во время следствия, скончается, сколько преступлений останутся нераскрытыми!

Врач сухо возразил:

— Я сейчас думаю о нем как о человеке, а не как о преступнике.

— Так заберите его к себе в изолятор и там проверяйте! — потребовал Марукин.

— Может быть, его с места трогать нельзя… — врач наклонился к смотрителю.

В это время охранник подозвал к себе Марукина:

— Юрий Аркадьич… я переживаю… может быть, это я чего в той передачке не доглядел?

— Молчите, Вася! Молчите про передачку! А то полетит ваша голова! — прошипел Марукин.

— Странно, — сказал врач. — Внешние проявления нехорошие, а давление и пульс в норме. Правда, я встречался со случаями… Это может быть как исключение из общих правил протекания болезни, так и убедительная симуляция.

— Не похож он на симулянта, — хмыкнул Марукин.

— А как вы это определяете? — врач усмехнулся.

— Ну, не знаю…

— Вот и я не знаю. Вернее, знаю вот что. Инъекция с глюкозой ему не помешает. Только поддержит.

И риска никакого, — врач взял шприц, набрал лекарство и наклонился над смотрителем, — посмотрим на естественные реакции.

Марукин наблюдал за этим, вытянув шею и затаив дыхание. Врач ввел лекарство в предплечье смотрителя, у того не дрогнул ни один мускул на лице.

— Такой силы воли не бывает. Он не чувствует укола, — констатировал врач и поднялся с колен. Отойдя от лежащего смотрителя, он снял с себя очки и обратился к Марукину:

— Кажется, вы правы. Его действительно лучше перевести в изолятор.

— Ну, что я говорил! — Марукин повернулся к охраннику: — Живенько, живенько, зови помощников, давайте носилки…

Охранник вышел из камеры и в дверях столкнулся со следователем, который воскликнул:

— Что здесь происходит?

— Вот, Родю плохо… — пояснил Марукин.

— Собираемся в изолятор перенести… — добавил врач.

Следователь скомандовал:

— Отменяю изолятор! Тащите его ко мне в кабинет — там ему быстро полегчает!

Разъяренный следователь буквально за шиворот затащил смотрителя, который охал, стонал, но шел на заплетающихся ногах. За ними следом вбежал Марукин. Следователь гремел:

— Что, симулянт несчастный, цирковое представление решил здесь устроить? Мало было прошлых выходок?

— Может, все-таки в изолятор? — робко настаивал Марукин.

— Перебьется! Я сам его вылечу! — следователь обернулся к вбежавшему охраннику: — Наденьте на него наручники!

Марукин удивленно наблюдал за происходящим:

— В чем дело, Григорий Тимофеевич? Чего вы так на него разозлились?

— Потому что я сейчас его к стенке прижму. Уже фактами!

Смотритель открыл глаз и произнес слабым голосом:

— Какими фактами, гражданин начальник?

— Неопровержимыми. Нашел я твой тайничок, Михаил Макарыч. Й рюкзачок в том тайничке тоже нашел…

Смотритель выпрямился на стуле:

— Врешь. На понт берешь!

— Вот тебе и полегчало, — язвительно заметил следователь.

Леша занимался в комнате последними приготовлениями: везде лежали лепестки роз, горела свеча, Леша отрыл бутылку красного вина и налил по нескольку капель в два бокала, стоящие на подносе. Услышав звук приближающихся шагов, Леша, не глядя, отозвался:

— Это ты, любимая?

Он обернулся, и на его лице отразились недоумение и обида, потому что он увидел незваную гостью — Катю.

Катя широко улыбалась.

— Катя, ты? Что ты здесь делаешь? — спросил Алеша.

Катя, как ни в чем не бывало, поздоровалась:

— Добрый день, Алешенька.

— Что тебе здесь надо? И… как ты вошла? — продолжал Леша.

— Ты сам оставил дверь открытой… Не заметил…

— Да, это я сам. Но я… Я жду Машу!

— Догадываюсь, что не меня. Но не беспокойся. Я на минутку! — заверила Катя.

Леша смотрел прямо на нее:

— Кости нет дома.

— Я заметила. Одну минуту, я хочу поговорить с тобой.

— Нет, только не сегодня, не сейчас, Катя, — взмолился Леша. — Я уже сказал: я жду Машу. Поэтому ни минуты, ни полминуты для разговоров с тобой у меня нет!

Леша попытался потеснить Катю к выходу, она остановилась в дверях.

— Не очень-то ты вежлив, Алешенька. А еще хотел, чтобы мы с Машей подружились.

— Наверное, я был неправ. Я поторопился. Катя поспешно заговорила:

— Что ты! Очень даже прав! Это я чувствую себя такой грубой, бестактной… но я… раскаиваюсь!

Леша в этот момент был готов поверить чему угодно, и Катя, пользуясь минутным сомнением Алеши, снова прошла в глубь комнаты, взяла в руки бутылку с красным вином и, глядя на этикетку, воскликнула:

— Ой, отлично. Я думаю, Маше понравится.

— Да, но… Ты должна уйти.

— Уйду, уйду, не беспокойся! Не стану же я вам мешать, в самом деле!

С одним бокалом и бутылкой вина в руках Катя подошла к Алеше.

— Хоть мы с тобой и расстались, Алеша, ты для меня всегда будешь… лучшим другом! А знаешь что, Алешка? Давай выпьем с тобой! На прощание! Простимся, так сказать, с прошлым, которое нас связывало. И пожелаем друг другу счастья в будущем с другими любимыми!

Катя налила вино в бокал. Леша покачал головой:

— Спасибо, Катя, только я пить не буду. Катя весело ответила:

— Вот и ладно! Я выпью одна за двоих! — она выпила налитые несколько глотков из одного бокала.

Алеша с досадой смотрел на нее, но Катя не унималась:

— Сюрприз порчу? Я выпила из чужого бокала?

— Ты выпила из моего, — сухо возразил Леша. Катя предложила:

— Тогда и ты выпей из него. И — будем считать наше экспресс-прощание законченным! Да, кстати, а шоколадка у тебя есть?

— Шоколадка? При чем здесь шоколадка? — ошарашенный Леша перестал понимать, что происходит.

— Горькие тосты нужно закусывать сладким. Разве ты не знал? — последнюю фразу Катя произнесла нежным, воркующим голосом, Алеша слушал ее почти зачарованно. Он повернулся, идя к столу за шоколадкой. Катя в этот момент быстро бросила в бокал лекарство.

Вернувшись к Кате, Леша сказал:

— Хорошо. Я выпью. Именно за то, что все старое закончилось и теперь мы не будем мешать друг другу…

— И пожелаем друг другу счастья! — подхватила Катя.

Алеша взял бокал из рук Кати и выпил вино. Катя внимательно посмотрела в глаза Алеше:

— С тобой все в порядке, Алеша?

— Конечно! А разве со мной может быть что-нибудь не в порядке? Вкусное вино… — ответил он.

— Ты такой бледный, — заметила Катя.

Алеша взглянул на Катю и вдруг почувствовал, что ему действительно стало плохо. Он пошатнулся, прижимая ладонь к груди, в области сердца:

— Ой. Мне действительно нехорошо. Сердце так забилось.

— Алеша, что с тобой? Приляг, на тебе лица нет! — воскликнула Катя. Алеша присел на край кровати, бокал в его руке дрожал, и Катя ловко подхватила бокал.

Леша слабым голосом попросил:

— Уйди, Катя.

— Ну, что ты, Алешенька, разве я могу оставить тебя в таком состоянии? — с этими словами она сняла с него рубашку и расстегнула свою блузку.

Когда Маша через несколько минут зашла в комнату, то увидела следующую картину: Катя в Алешиной рубашке полулежала на его постели, рядом — Алеша, сонный, полураздетый, слабый и поверженный. Вокруг — лепестки роз. Катя торжествующе обнимала Алешу.

Машины глаза наполнились ужасом и отчаянием.

— Что это? — тихо спросила она.

— А ты что, не видишь? — с победным видом сказала Катя.

Алеша попытался приподнять голову, но ему это не удалось — голова упала, казалось, что он мертвецки пьян. Алеша силился что-то сказать и не мог, язык его не слушался, перед глазами его стоял туман, образ Маши расплывался. У Маши в глазах стояли слезы:

— Леша! Это и есть сюрприз, который ты для меня готовил? Как ты мог так поступить со мной?

Леша сбивчиво бормотал:

— Маша… Я…

Катя притворно удивилась:

— Почему ты не сказал мне, что она придет? Идиотская ситуация.

Маша в слезах развернулась и выбежала из комнаты.

Катя вскочила и бросилась за ней, крича в проем двери:

— Я — его первая любовь! Первая — значит, единственная! И он всегда будет меня любить! Всегда! Слышишь?

Маша оглянулась на звук Катиного голоса, ее взгляд был полон отчаяния и боли. Вдруг резкая вспышка света озарила все вокруг. Одновременно сильно хлопнула дверь за Машей и послышался звон стекла: в комнате Алеши лопнули плафоны, полетели осколки стекла. Катя испуганно схватилась за голову: — Ой, мамочки! Что это? Что происходит?

Смотритель сидел на стуле в центре кабинета. Марукин подслушивал под дверью кабинета.

— Что, хотел припадок симулировать? С сердцем ему плохо! Да? — спросил следователь.

Смотритель мрачно ответил:

— Зачем симулировать? Я не мальчик тебе, чтобы театр разводить. Пошаливает что-то сердечко-то…

— Не вышло у тебя ничего? И не выйдет! Все! Кончилось твое время! Теперь сядешь по полной программе! — угрожал следователь.

— Не рано ли радуешься, начальник? — буркнул смотритель.

— Самый раз! Это раньше у меня были одни догадки. Теперь железная улика имеется.

— Неужто?

Следователь показал смотрителю рюкзак с надписями, и смотритель вздрогнул. Следователь наклонился над ним:

— Узнаешь?

Смотритель отрицательно помотал головой.

— Ну конечно! Не узнаешь! Сколько лет прошло! Смотритель пожал плечами. Следователь прогремел:

— Этот рюкзак принадлежал профессору Игорю Сомову, которого убили в 1999 году. И тогда следствие зашло в тупик из-за недостаточности улик.

— Это тоже не улика, — заявил смотритель.

— Ошибаешься. Это очень даже улика! Вот отправлю на экспертизу в Одессу — она твою причастность железно докажет.

— Эта рухлядь по дороге рассыплется, начальник! И где ты ее откопал-то? Ты что ж, там, в каморке у меня, обыск, что ли, проводил?

— Ну, положим, не обыск, а так…

— А так? Ай-я-яй! Нехорошо! Обыск, да без ордера и без санкции прокурора? Нехорошо, гражданин начальник! — ехидно протянул смотритель. — Это все липа, гражданин начальник! Нашли какую-то грязную тряпку и сразу меня обвинять! Может, ее мои сынки спрятали, когда в казаков-разбойников играли?

Следователь зло прервал его:

— Это не липа, Родь! Это железная улика! И сыновей своих лучше не трогай. Они от тебя при жизни натерпелись, хоть после смерти оставь их в покое!

Смотритель сжал кулаки и нервно заиграл желваками:

— Даже если это улика, она добыта незаконным путем. И вам не то что суд, вам ваши соратники по борьбе — и то не поверят!

Буряк возразил:

— Ничего подобного. Этот рюкзак нашел и опознал человек, который был лично знаком с профессором Сомовым!

Смотритель поинтересовался:

— Откуда этот человек появился на маяке, а? Не вы ли его туда послали? Вот я на суде и скажу, что вы мне мстите по личным мотивам. Поэтому дело шьете!

— Какие еще личные мотивы? Ты у меня что, жену увел или дочь похитил? — удивился следователь.

Смотритель ухватился за его слова:

— Вот, вот, вот! Уже горячо. Не у вас — у Самойлова. Ведь вы с ним дружите?

— Ну, дружу. Но при чем тут это?

— Очень даже при чем и при ком. Я ж его сына похищал? Его. А вы с Самойловым — давние друзья. На суде скажу, что вы меня за это просто возненавидели. Лично.

Следователь гневно уставился на заключенного:

— Да, ты прав. Я действительно тебя ненавижу. Но не по личным мотивам, тут ты ошибаешься.

Смотритель ухмыльнулся:

— Это вы на суде расскажите. А я в жизни не поверю, что кто-то будет за одну зарплату в ментовке спину гнуть.

— А мне и не надо, чтобы ты мне верил. Слава Богу, и без тебя есть кому верить.

Родь пожал плечами:

— Сомневаюсь. Вы у народа-то спросите, кого он больше боится — ментов или бандитов. Ей-богу, ответ вас удивит.

Следователь веско, возразил:

— Ничего подобного! Я потому и в милицию служить пошел, что таких, как ты, за версту чую и на дух не переношу. И жизнь свою положу на то, чтобы вас пересажать!

Смотритель прищурился:

— Где-то я это уже слышал. В кино, что ли? Ладно, начальник, не кипятись. Лучше чаю мне налей. А то что-то в горле пересохло.

— Ничего, переживешь.

— Не знаю, не знаю. В вашей тюрьме такие харчи, что, боюсь, до суда не дотяну. Вместо чая — и то дают какую-то бурду, даже без сахара.

— Хорошо, Родь. Чаю я тебе налью и даже сахар положу. Чтобы не было повода прикидываться больным. Ты мне нужен на суде живой и здоровый. — Следователь налил чай, повернувшись к смотрителю спиной.

Воспользовавшись моментом, заключенный набросил на шею следователя руки в наручниках и попытался его придушить. Двумя точными и профессиональными ударами Буряк отправил смотрителя в нокаут, тот упал на стол, разбрасывая бумаги и корчась.

Следователь вытер пот со лба, поднял смотрителя за шиворот и посадил на стул:

— Силой со мной померяться решил? Не советую.

— Может, я тебе еще и денег буду должен — за совет? — прошипел смотритель.

На шум прибежали охранники:

— Что случилось, Григорий Тимофеевич?

— Да ничего страшного. Буря в стакане воды. Охранники с подозрением посмотрели на заключенного:

— Это он, что ли, бурю поднял?

— Попытался. Но не получилось, — сказал следователь.

— Может, вам чем-то помочь? — обратился к нему один из охранников.

Но Буряк отказался:

— Нет-нет, не надо. С этим типом я сам справлюсь. Так что можете быть свободны.

Во время их разговора смотритель заметил упавшую на пол скрепку. Когда охранники направились к выходу, он снова изобразил припадок и рухнул на пол. Перед его глазами лежала металлическая скрепка. Не долго думая, смотритель незаметно проглотил ее.

Охранники бросились к нему, чтобы поднять, но следователь остановил их:

— Не надо! Сам поднимется. А если ему так хочется поваляться — пусть валяется. Пол у нас в сто раз чище его совести!

— С ним точно все в порядке? — уточнил один из охранников.

— Можете не сомневаться. Так что оставьте нас одних. Я его быстро в чувство приведу, — усмехнулся следователь.

— Но если что — мы будем за дверью. Следователь обратился к смотрителю:

— Хватит симулировать, Родь. Твои игры мне уже надоели! Чего разлегся-то? Жареным запахло — сразу поджилки затряслись? Вставай, трус!

Смотритель рассвирепел, медленно встал, как медведь, схватился скованными наручниками руками за спинку стула и замахнулся на следователя:

— Я трус? Ах ты ментяра позорная!

Стул полетел в следователя, но тот пригнулся и стул попал в окно. На звон разбитого стекла сработала сигнализация, и раздался вой сирены.

Костя и Лева сидели в машине, мотор работал, но Костя не спешил трогаться с места. Лева посмотрел на часы.

— Все. Время вышло. Значит, что-то там у него сорвалось. Поехали.

Костя возразил:

— Подожди. Давай еще постоим. Ну хоть пять минут. Обидно будет, если сейчас уедем, а он выйдет.

— Хрен с ним, лишь бы нас не замели! У меня уже нервы ни к черту! Вот сейчас сам пойду и признаюсь во всем.

— — Это самая дурацкая из всех твоих шуток! — содрогнулся Костя.

— Все! Хорош, говорю! Погнали отсюда!

— Давай отъедем во-о-он туда, — предложил Костя. Лева расширил глаза:

— Куда? Под окошко следователю? Так ты серьезно?! Берите нас, мы тут, тепленькие. Ты куда, правда? Сдурел?

Но машина уже тронулась.

Катя переоделась, сняла Алешину рубашку и надела свою блузку.

— Вот это да! Лампочки лопнули. Никогда такого не видела. Алеша, у вас тут что, напряжение в сети скачет? — Катя подошла к кровати. — Ну что ты молчишь, Алеша?

Алеша лежал неподвижно, белый, как полотно.

— Леша! Скажи что-нибудь! — закричала Катя. Алеша не отвечал, взгляд его остекленел. Катя в испуге суетилась, била Лешу по щекам, тормошила за плечи. Тот не шевелился.

— Лешенька! Лешка! Что с тобой? — Катя подбежала к окну, распахнула его, схватила графин с водой, набрала в рот воды и прыснула Алеше в лицо. — Миленький, очнись! Скажи мне что-нибудь, ну пожалуйста! Только не умирай, слышишь? Алеша!

Катя схватила полотенце, намочила его и положила на лоб Алеше.

Маша вся в слезах выбежала из подъезда, чуть не сбив с ног Полину. У Полины выпала из рук сумка.