ГРЯДУТ АТТРАКЦИОНЫ

Дислокатор первым оказался в долине. Подобно большинству генетически скроенных Геей существ, пола дислокатор не имел. Не имел он также рта и органов пищеварения. Зато обладал парой глаз-синемаскопов и великолепным чувством пространства.

Грохоча над долиной продолговатым несущим винтом, дислокатор завис и медленно повернулся. Под двадцатиметровыми утесами он заприметил стремительную речушку. Над утесами лежало достаточного размера плато, а окольцовывали плато деревья, более чем подходящие для нужд приближающейся бригады. Дислокатору стало приятно — вроде как котенку, нашедшему блюдечко с молоком. Вот оно, место.

Дислокатор принялся летать над деревьями, опрыскивая их половым аттрактантом. Закончив с этим, он несколько раз прошел над плато, рассеивая споры. Наконец, уже начиная чувствовать усталость, приземлился на краю плато. Несущий винт усох и отвалился. Тяжело перебирая длинными оперенными ногами, дислокатор обошел всю площадку по кругу, останавливаясь каждые сто шагов, чтобы торчащим из брюха длинным острием всадить в землю семя.

Уже из последних сил он добрел до леса и там издох.

Двадцать оборотов спустя все плато покрылось кустами в метр вышиной. А вокруг площадки поднялись деревья-осветители, уже достигшие двадцати метров в вышину и разраставшиеся в темпе два метра за оборот.

Через сорок пять оборотов после смерти дислокатора прибыла головная партия плотников, грузовиков и виноделов. Плотники были бесшерстными животными размером с медведей гризли, совершенно одинаковыми, если не считать зубов — поразительно специфичных. У одних были бобровые резцы, способные в десяток-другой укусов перегрызть ствол дерева. У других — единственный торчащий зубец двух метров в длину, зазубренный с одного боку и способный выпиливать брусья и доски из сырой древесины. Попадались плотники с трапециевидными зубами. Эти могли обкусывать на концах досок «ласточкины хвосты» для дальнейшей состыковки. Еще были плотники с зубами-сверлами. Энергично крутя головами, они лихо рассверливали пазы.

В Гее команда из сорока плотников звалась профсоюзом.

Все плотники имели вполне человеческие руки — не считая того, что каждый палец заканчивался ногтем, отвечавшим различным потребностям. Ладони были столь же неповторимы, что и отпечатки человеческих пальцев. Некоторые — твердые и мозолистые, некоторые — рифленые и шагреневые, другие же — гладкие, как протирочная тряпочка ювелира. Такими ладонями плотники могли наждачить и полировать дерево до зеркального блеска. Расстояние от конца большого пальца до конца мизинца было у всех плотников совершенно одинаковое — пятьдесят сантиметров.

Уже через несколько оборотов начали вырисовываться сцены, киносъемочные павильоны, архивные здания и десятки часовен.

Виноделы были одноцелевыми тварями. Занимались они лишь тем, что прибывали на место и принимались пожирать гроздья мелкого белого винограда. Говоря откровенно, растение, отращивавшее ягоды, никаким виноградом не было, однако плоды его во всех отношениях были виноградинами. Пожрав весь виноград, виноделы впадали в спячку, от которой уже не пробуждались. Но через тридцать оборотов из них можно было разливать превосходное белое шабли.

Грузовики отличались и от плотников, и от виноделов. В то время как плотники глаз особо не резали, грузовики откровенно выделялись своей причудливостью.

Походили они на бегемотов, но были при этом впятеро крупнее слонов. Не иначе как сухопутные киты на шести ножищах, толщины которых только-только хватало, чтобы держать массивные тела в низкой гравитации Геи. Троица грузовиков прибыла в долину и сразу взялась уминать растения, выросшие из спор дислокатора.

Растения эти были весьма разнообразны. И каждый вид отправлялся в отдельный желудок. Грузовики располагали одиннадцатью автономными наборами пищеварительных органов.

Очистив поле, грузовики отошли к его краю и повалились там, сонные как виноделы. Ножищи их начали отсыхать, а потом животные превратились просто-напросто в пухлые пузыри с несколькими рядами сосков ошеломляющего разнообразия форм и расцветок. Но свои пасти грузовики еще недолго сохраняли. Когда строительство завершится, каждому из них предстоит сожрать целый профсоюз плотников.

Предприятия Геи неизменно отличались своей опрятностью.

Все воистину закрутилось-завертелось, когда с неба посыпалась производственная бригада.

Там были орды шустрых маленьких болексов, безмозгло устремляющихся во все стороны и бесплодно стрекочущих, — слишком тупых, чтобы осознать необходимость перезарядки. Потом болексы все-таки заприметили грузовиков и принялись биться за место у соска — совсем как поросята под боком у усталой свиньи. Возбужденные крики их разносились повсюду как звонкое «пик! пик! пик!»

Сразу за болексами появились аррифлексы, сопровождаемые продюсерами, а за ними — вальяжные панафлексы, каждый со своим исполнительным продюсером. Производительные особи держались поодаль. Им нечего было делать, пока их симбиоты от фотофауны объедались нитратом серебра, пироксилином и другими реактивами, причем каждое вещество отправлялось в соответствующее вместилище. Все продюсеры выглядели весьма похоже — не считая размера. Исполнительные, например, были самыми крупными и единственными, у кого имелся голос. Время от времени, вовсе не входя с другими ни в какое общение, кто-то из них покряхтывал: «хрум, хрум».

Пока болли, арри и панны продолжали насыщаться, на площадке стали показываться и другие члены бригады, которые ловко уворачивались от плотников, фигурными ногтями накладывавших завершающие штрихи на свою работу. Слышалось гоготание двадцатиметровых микрофонных журавлей, что проталкивались через весь хаос, подобно напыщенным аистам. Группы хватов и ходунов быстро рассыпались по сторонам, направляя остальных на свои рабочие места. Художники отсасывали у грузовиков протраву и краски, а затем развозили их по голой древесине своими длинными пористыми хвостами. Прибывали слоны, тащившие за собой грохочущие тележки, полные костюмов, бутафории, ковров, косметики и передвижных гримерных. Слоны были самые настоящие, земные, происходящие от импортированного поголовья. В гейской гравитации слоны вовсе не топали и не громыхали — они гарцевали, гибкие и игривые, как кошки.

Преисподняя обретала очертания.

Гуманоиды, андроиды, гомункулы и немногочисленные люди проводили генеральные репетиции, подавая всем знаки о том, что недолго осталось ждать появления самой Госпожи Режиссера.

Некоторые из человекоподобных и людоформных гибридов были рабочими, другие — просто статистами. Тут и там шаркали пятками немертвяки, от которых, казалось, отшатываются даже самые безмозглые отродья. Очень малую часть бригады составляли звезды. Вот на площадку с огнем в безумных глазах ворвался Лютер и сразу отвел своих апостолов в свободную часовню. Бригем и его братия разъезжали на конях, отыскивая храм, еще для них не подготовленный. Начались взаимные упреки и вспышки гнева. Была там и Мерибейкер, а также Элрон. Ходили слухи, что где-то неподалеку шляется Билли Сандей, а быть может — даже и Кали. Фестиваль намечался грандиозный.

Когда все болексы, аррифлексы и панафлексы закончили со жратвой, к каждому пристал соответствующий продюсер, и дальше пара двинулась как единое целое. Подобно продюсерам, представители фотофауны были так похожи, что один запросто сходил за модель для остальных — опять-таки не считая размера. Самым важным у панафлекса был размер его единственного стеклянного глаза, а также ширина вытянутого по горизонтали заднего прохода, составлявшая ровно семьдесят миллиметров.

Панафлекс имел одно-единственное побуждение — снять кадр. Чтобы снять кадр, он готов был пойти на что угодно — взлететь на вертолете, повиснуть на журавле, спуститься в бочке по водопаду. Его немигающий глаз решительно на все смотрел с вожделением, и, когда он был готов, он снимал кино. Где-то в его внутренностях нитроклетчатка, камфара и другие малоприятные вещества под приличным давлением вступали в реакцию, образуя непрерывную полоску целлулоида. Эта полоска затем покрывалась фотореактивами, превращаясь в цветной негатив. Двигаясь позади глаза панафлекса, полоска экспонировалась по отдельным кадрам при помощи аналогичного объективу костномышечного механизма, который вряд ли показался бы Эдисону чем-то новым и экзотическим.

Верхом на панафлексе, задом наперед, ехал продюсер, готовый тут же сожрать появляющуюся из заднего прохода пленку. Такие действия, разумеется, предполагали тесный контакт во избежание засветки. Всегда жадного до пленки продюсера это, впрочем, не обескураживало. Заглатывая пленку, продюсер проявлял ее и закреплял.

После дальнейшего испражнения отснятый материал появлялся на свет полностью готовым для проектора. Потому-то собственно продюсера в Гее так и называли.

Прошло шестьдесят оборотов с тех пор, как первичный дислокатор обнаружил площадку и нашел ее подходящей. Фляки и бряки возвращались из вылазок в леса, груженные славной добычей. Эти существа представляли собой подобия обезьян — два вида из немногих хищных особей, когда-либо созданных Геей. Хищники у нее как-то не получались. Бряку, к примеру, тяжко пришлось бы в африканских джунглях. Но в Гее большая часть фауны не очень умела спасаться бегством — просто потому, что на них не было хищников. К смехачам, главному источнику мяса, не было необходимости подкрадываться — они никуда не убегали. Более того — их даже не приходилось убивать. Мясо можно было просто срезать длинными полосками, не нанося смехачу никакого ущерба.

Множество смеховых антрекотов шипели на сковородах в здании буфета, готовилась первая грандиозная трапеза. Затем кушанье разнесли по длинным столам, на которых уже были расставлены на белоснежных скатертях хрустальные кувшины шабли. Мертвая тишина опустилась на площадку — все ожидали прибытия Геи. Тишина эта нарушалась только возбужденным пиканьем болексов, расталкивавших друг друга в поисках более выгодного ракурса.

И вот земля задрожала. Гея шла по лесу. Собравшиеся жрецы почтительно загудели, когда ее голова показалась над верхушками деревьев.

Гея была пятнадцати метров ростом. Или, как она предпочитала выражаться, «полета футов, да два, да голубые глаза».

Глаза у этой платиновой блондинки и впрямь сияли голубизной, хотя за парой солнцезащитных очков — крупней которых на свет не производилось — их было не видно. Голубой была и холщовая ткань ее платья, которой вполне бы хватило, чтобы оснастить парусами испанский галеон. Платье это, по колено длиной, Гее скроили мастера по изготовлению палаток. Каждый ее мокасин вполне можно было спускать на воду в качестве каноэ. Лицо и фигура богини имели поразительное сходство с Мэрилин Монро.

Выйдя на опушку, Гея помедлила, желая оглядеть своих подданных и плоды их трудов. Наконец она кивнула: подходяще. Прожекторы деревьев-осветителей обратились на богиню — и ее массивные губы разошлись в улыбке. Обнажившиеся белоснежные зубы скорее напоминали куски кафельной плитки. Со всех сторон послышалось восторженное стрекотание болексов и аррифлексов.

Специально для Госпожи Режиссера было выстроено кресло. Оно угрожающе заскрипело, когда Гея в нем расположилась. Все ее движения казались замедленными. На то, чтобы моргнуть глазом, уходила чуть ли не секунда. Впрочем, панафлексы владели фокусом с подкруткой, отчего казалось, что богиня движется с нормальной скоростью, в то время как ее приспешники суетятся будто муравьи.

Позади Геи по приставным лестницам взобрались костюмеры, вооруженные огромными расческами, бидонами лака для ногтей, банками туши для бровей и ресниц. Богиня не обращала на них внимания; в их задачу входило предвосхищать ее движения — с чем они далеко не всегда справлялись. Гея смотрела на воздвигнутый перед ее креслом громадный экран.

Все было готово к открытию передвижного кинофестиваля Преисподней. Деревья-осветители померкли, отключились; в долине стемнело. Гея откашлялась — будто завелся дизельный мотор — но, когда она заговорила, ее высокий голос звучал вполне женственно. Очень громко, но женственно.

— Поехали, — сказала она и махнула рукой.

КИНОХРОНИКА

Общеизвестно, что Пятая мировая война началась в дефектной матрице молекулярной цепи, изготовленной в двадцатом столетии и помещенной во вновь смонтированный компьютер управления огнем в четырех милях под горой Шайенн, что в штате Вайоминг.

Расследование в конечном счете привело в квартиру Джейкоба Смита, тридцати восьми лет от роду, прихожанина храма 3400, из Солт-Лейк-Сити. Именно Смит тестировал ту самую ММЦ и разрешил поместить ее в произведенный «Вестерн-Биоэлектрикс» электронный мозг номер XX «Архангел». Архангел тогда заменил устаревший номер XIX в оборонном комплексе Ново-реформированных территорий «Святых наших дней», более известных как Нормандские Земли.

История эта была столь же сомнительна, что и рассказ о попе и его собаке. Однако она просочилась к бойкому молодому репортеру одной из всемирных новостных сетей, где в конечном итоге стала гвоздем специального вечернего выпуска «Пятая мировая война: День третий». На День пятый имя Джейка Смита снова появилось в сводке новостей, когда толпа линчевателей выволокла его из полицейского управления и повесила на фонарном столбе у Храмовой площади, менее чем в тридцати метрах от статуи другого знаменитого Смита, в родственной связи с повешенным, впрочем, не состоявшего.

В День шестнадцатый гвоздем выпуска новостей стали дебаты историков, которые славно порезвились, выясняя, следует ли именовать текущие неприятности Третьей мировой войной, Четвертой, Пятой, Четвертой ядерной или Первой межпланетной.

Были веские причины подчеркивать ее межпланетный характер, ибо в первые дни некоторые лунные и марсианские поселения поддержали ту или иную земную клику, и даже кое-какие колонии Ла-Гранжа стали осторожно, на цыпочках, приближаться к сфере внешней политики. Но ко времени повешения Джейка Смита все внеземники уже объявили нейтралитет.

В конце концов решение было принято в одной из контор на Шестой авеню города Нью-Йорка, что в Восточной капиталистической конфедерации. Принял его сетевой аналитик по логотипам. Круглосуточные арбитроны на цифре V оказались резко положительными. V выглядела весьма сексуально и могла символизировать Победу, так что получалась все-таки Пятая мировая война.

Назавтра Шестая авеню была стерта с лица Земли.

Всемирные коммуникации восстановились. К Дню двадцать девятому все по уши погрузились в обсуждение одного вопроса: «Уже ТО САМОЕ или еще нет?» Под «тем самым» имелся в виду Холокост, Четвертый Всадник Апокалипсиса, последняя война, истребление рода человеческого. Вопрос был непростой. Никто не хотел твердо склоняться на ту или другую сторону, помня дурацкий вид тех, кто верещали о Каре Господней во время всплеска Пшик-войны. Однако все сети клятвенно обещали первыми сообщить новости.

Тот факт, что вся каша заварилась из-за какой-то поломки, никого не удивил. Удар Нормандских Земель по Бирманской Империи был очевидной ошибкой. Противники не имели ни малейшего повода для недовольства друг другом. Но вскоре после аварии ММЦ в Вайоминге у бирманцев появилась масса причин для праведного гнева.

Спутник «Дебилло-VI», находясь на околоземной орбите, начал операцию где-то над Тибетом, фукнул в пятидесяти милях над Сингапуром и приступил к противозенитным маневрам. Все шесть боеголовок повлекли за собой приличные разрушения, а им предшествовали двадцать аналогичных на вид, но совершенно безвредных фуков, призванных отвлечь на себя противоракеты и лазеры. Бирманский компьютер едва успел разглядеть налетающую орду. Он решил, что «Дебилло-VI» намеревается произвести наземные взрывы как минимум в двенадцати точках. Примерно в тот же момент, когда машина родила это решение, десятимегатонные боеголовки рванули в тридцати милях над провинцией Новый Южный Уэльс. Последовавший выплеск гамма-лучей породил электромагнитную пульсацию, или ЭМП, которая разом вырубила все телефоны, телевизоры, трансформаторы и электрические машинки для стрижки баранов, а также вынудила канализационную систему города Мельбурна дать обратный ход.

Бирманский монарх был мужчина вспыльчивый. Советники указали ему на то, что, если Солт-Лейк-Сити и впрямь вознамерился развязать войну, за применением тактики ЭМП должно непременно последовать вторжение. Но во время дебильной атаки монарху как раз случилось застрять в Мельбурне. Там ему было не до смеха.

Через два часа город Прово в штате Юта обратился в груду радиоактивных обломков, а бонневильский Фансити просто исчез с лица Земли.

Этого было недостаточно. Бирманский монарх всегда с трудом отличал одну западную религию от другой, так что счел за благо пульнуть на всякий случай ракетку и в город Милан, что в Ватиканских Штатах.

Совет пап состоялся в соборе Святого Петра. Не в том старинном, который снесли, чтобы освободить место жилому кварталу, а в новом, на Сицилии, сплошь из стекла и пластика. Пять суток шли дебаты, пока папа-спикер не вышла, наконец, объявить папскую буллу. Одновременно в сторону Бангкока полетела боеголовка «Михаил Архангел».

Одного, впрочем, папа Элайн не объявила: в булле не содержалось другой выражавшей дух всего совещания резолюции, предложенной вице-папой Ватанабе.

— Если уж мы собираемся долбануть БИ, — опустив глаза долу, сказала тогда Ватанабе, — почему бы тогда «нечаянно» не отправить сладкий гостинец и этим засранцам из БКР?

Так что вскоре надземный взрыв мощностью в одну мегатонну сровнял с землей Бангкок, а второй «Михаил Архангел» угодил в предместья Почефструма, что в Бурской Коммунистической Республике. Не имело большого значения, что изначально ракета летела на Йоханнесбург.

Итак, ПМВ, как ее вскоре стали обозначать, раскачивалась взаимными репликами, а все тем временем ожидали, когда же одно из государств разродится той глобальной плюхой, которая на салютах и фейерверках известка как коронный номер. Номер этот должен был заключаться в запуске плотной волны ракет, нацеленных на укрепленные позиции, населенные пункты и источники природных ресурсов, куда затем последовали бы бактерии чумы и смертоносные химикалии. В самом начале войны наций, религий, политических партий и прочих клубов по интересам, способных на подобные номера, насчитывалось ровно пятьдесят восемь.

Однако, вопреки ожиданиям, бомбы все продолжали падать в темпе одна штука в неделю. Поначалу заваруха развивалась по принципу «каждый за себя». Но уже через три месяца стали складываться союзы — причем удивительно традиционных очертаний. В выпусках новостей одну сторону стали именовать капиталистическими свиньями, а другую — коммунистическими крысами. Нормандцы и бирманцы, как ни странно, в конце концов оказались на одной стороне, в то время как Ватикан — на другой. Появились еще и дебоширы — у репортеров для всего находились названия — которые время от времени высовывались и давали тому или другому гиганту по яйцам. Но в целом война вскоре стала напоминать ту забаву, что так полюбилась русским во время Первой атомной. Налимонившись водкой, два коммуниста принимались хлестать друг друга по мордасам, пока один из них не падал.

Рекорд такого поединка был установлен в 1931 году, когда товарищи мордовали друг друга в течение тридцати часов. Рекорд этот так никто и не побил.

При средних темпах в одну пятимегатонную бомбу в неделю — примерно по килотонне в минуту — ядерных запасов Земли, по самым скромным прикидкам, хватило бы еще лет на восемьсот.

Конел Рей по прозвищу Овод принадлежал к капиталистическим свиньям. Как и его приятели, он мало об этом задумывался, но когда задумался, то предпочел вообразить себя канадской грудинкой.

Как гражданину Канадского Доминиона, старейшего земного государства, Конелу не грозила опасность призыва в армию. Меньше, чем большинству землян, ему грозила и перспектива обращения в пар. Во-первых, ни одно государство уже не было всерьез занято формированием армий. Война уже не требовала крупной рабочей силы. А на Доминион была сброшена всего одна бомба. Она разнесла Эдмонтон, и для Конела это выразилось только в том, что команда эдмонтонских «Нефтяников» прекратила свое участие в чемпионате Канадской хоккейной лиги.

Тот факт, что в свое время Канада была государством куда более крупным, Конелу сообщить никто не удосужился. Впрочем, если б и удосужился, Конел вряд ли заинтересовался бы этим настолько, чтобы запомнить. Канада выжила путем капитуляции. Первым откололся Квебек, за ним последовала Британская Колумбия. БК стала частью Нормандских Земель, Онтарио обрела независимость, Приморские земли с юга поглотила ВКК, а большей частью Южной Манитобы и Саскачевана завладел «Дженерал Протеин», корпорация-государство. В итоге Канада скрючилась меж западными берегами Гудзонова залива и подножиями Скалистых гор. Столицей ее стал Йеллоунайф. Конел жил в предместьях Форт-Релайанса, в городишке под названием Артиллери-Лейк. Население Форт-Релайанса составляло пять миллионов.

С самого детства Конелом владели две страсти — к хоккею и к комиксам. Толстый и неуклюжий, в хоккей он играл на редкость паршиво. Когда два капитана набирали себе команды, он неизменно оставался последним. Дальше его обязательно ставили на ворота — из тех соображений, что хоть он и мешок с дерьмом, зато по нему очень сложно промахнуться.

В день его четырнадцатилетия один хулиган влепил ему снежком по физиономии, и у Конела появилась третья страсть: бодибилдинг. К несказанному удивлению его самого и всех окружающих, это занятие как нельзя лучше ему подошло. К шестнадцати годам Конела впору было объявлять мистером Канада. В подлинном стиле Чарлза Атласа он разыскал того самого хулигана и запихал его в прорубь на местном озерце, после чего новоявленного моржа никто в округе не видел.

В переводе с кельтского имя Конел означало «высокий и могучий». Конел начал понимать, что мама подобрала ему очень подходящее имя, хотя росту в нем было всего метр семьдесят. Кроме того, в наследстве миссис Рей оказалось нечто, обеспечившее Конелу, когда он об этом узнал, его четвертую в жизни страсть.

Итак, в день своего восемнадцатилетия, или в День 294-й ПМВ, Конел на утренних санях добрался до космопорта, а там сел на борт корабля, взявшего курс на Гею.

Если не считать поездки в Виннипег, Конел никогда в жизни не покидал Канады. Нынешнее путешествие было куда длинней: Гея находилась почти в миллиарде миль от Артиллери-Лейк. Плата за проезд была высока, но Джордж Рей, отец Конела, больше не осмеливался противоречить желаниям сына. Уже три года парень ни черта не делал — только жрал, играл в хоккей да выжимал гири. Славно было бы отправить его куда подальше. Дистанция в миллиард миль представлялась подходящей.

Сатурн произвел на Конела ошеломляющее впечатление. Кольца выглядели такими твердыми, что по ним хоть на коньках катайся. Понаблюдав за тем, как корабль стыкуется с огромной черной массой Геи, Конел принялся листать свой самый старый комикс — «Золотые клинки». Там рассказывалось, как один мальчуган получил в подарок от злого колдуна пару волшебных коньков и как он учился ими пользоваться. В самом конце парнишка — которого тоже звали Конелом — подчинил себе коньки и могучим ударом ноги отхватил колдуну голову. Конел щупал звуколинии, бордюром обходящие последнюю панель, и в тысячу первый раз услышал смачное «тумк», когда конек раскраивал волшебнику череп, а потом разглядывал кровавую рану и мерзкие мозги, поблескивающие на странице.

Конел сомневался, что ему удастся убить Фею своими коньками, хотя на всякий случай он их захватил. Мысленно он уже вытряхивал из нее жизнь голыми руками. Впрочем, пребывая в более практичном расположении духа, Конел решил прихватить и пистолет.

Да, его врагом была Сирокко Джонс, бывший капитан межпланетного космического корабля «Укротитель», прежний командир стальной Эскадрильи ангелов, секретная задоматерь всех титанид, некогда великая и могучая, но давно низложенная Фея Титана, ныне именуемая Демоном. Конел рассчитывал запихнуть ее в подходящую прорубь.

На поиски Сирокко Джонс у Конела ушел целый месяц. Отчасти так получилось из-за того, что госпожа Демон не жаждала, чтобы ее запросто отыскивал кто попало, хотя именно в это время ни от кого конкретно не бегала. Другая причина столь долгих поисков заключалась в том, что Конел, как и многие до него, недооценил Гею. Он знал, что Колесо/Богиня велика, но мысленно не переводил цифры в картинку, а следовательно, плохо представлял, с какой территорией ему придется иметь дело.

Конел выяснил, что Сирокко Джонс обычно находится в компании титанид и что титаниды эти по большей части держатся в регионе, известном как Гиперион. Там он и сосредоточил свои поиски. Прошедший месяц дал землянину время привыкнуть к гравитации в четверть «жэ» внутри Геи, а также к головокружительным перспективам, какие представляли каждому вновь прибывшему ее чудовищные внутренности. Выяснил Конел и то, что ни одна титанида не скажет человеку ни слова про Капитана, как они теперь называли Джонс.

Титаниды оказались куда крупнее, чем он ожидал. Эти кентавроподобные существа играли заметную роль во многих его комиксах, но художники позволяли себе в их изображении излишние вольности. Конел ожидал, что сможет смотреть им глаза в глаза, тогда как на деле их средний рост составлял три метра. В комиксах титаниды были мужчинами и женщинами, хотя их половые органы нигде не изображались. В действительности же все титаниды выглядели как женщины, а их пол был просто непостижим. Между передних ног у титаниды находился мужской или женский половой орган — на вид в точности как у человека — да еще и мужской, и женский органы сзади. Задний мужской орган обычно прятался в складках кожи; впервые увидев его во всей красе, Конел испытал такое чувство неполноценности, какого не помнил со времен своей первой недели упражнений со штангой.

Сирокко Джонс он нашел в заведении под названием «Ла Гата Энкантада». Так называлась титанидская таверна неподалеку от ствола самого громадного дерева, какое Конел когда-либо видел. Собственно говоря, крупнее этого дерева не было во всей Солнечной системе, а под его кроной и на его ветвях располагался крупнейший титанидский город в Гее, именуемый Титанополем.

Джонс сидела в углу за столиком, спиной к стене. Рядом с ней расположились пять титанид. Они играли в какую-то хитрую игру с кубиком и поразительно искусно вырезанными из дерева шахматными фигурками. Перед каждым игроком стояла трехлитровая кружка темного пива. Кружка Сирокко Джонс была нетронутой.

Сгорбившаяся на стуле среди здоровенных титанид, женщина казалась невысокой, хотя на самом деле была за метр восемьдесят. Черное ее одеяние включало в себя черную же шляпу, очень напомнившую Конелу ту, что в одном из его любимых комиксов носил Зорро. Почти все лицо под шляпой оставалось в тени — только вот нос был так велик, что упорно вылезал на свет. В зубах у Джонс была зажата сигара, а из-за широкого пояса брюк торчал револьвер вороненой стали. Кожа ее казалась светло-коричневой, а в длинных волосах мелькала проседь.

Конел подошел к столу и встал лицом к Демону. Страха не было; он ждал этой минуты и все продумал заранее.

— Ты не фея, Джонс, — процедил он. — Ты ведьма.

На миг Конелу показалось, что из-за стука кружек и громкой болтовни в таверне его не услышат. Джонс не шевельнулась. Тем не менее взвинченность землянина странным образом вышла наружу и буквально наэлектризовала воздух. Шум постепенно стих. Все титаниды повернулись и стали его разглядывать.

Сирокко Джонс медленно подняла голову. До Конела дошло, что она уже давно его изучает, — по сути, еще до того, как он подошел к столу. Такого твердого взгляда он еще никогда не встречал — и такого грустного тоже. Глубоко посаженные глаза Феи были ясны и черны как уголья. Она перевела немигающий взгляд с его лица на обнаженные бицепсы, а затем на длинноствольный кольт в кобуре у бедра, в считанных дюймах от которого нервно сжимался и разжимался кулак парня.

Наконец Сирокко Джонс вынула изо рта сигару и оскалила зубы в плотоядной ухмылке.

— Да кто ты, к чертям, такой? — поинтересовалась она.

— Я Овод, — ответил Конел. — И я пришел тебя убить.

— Забрать его, Капитан? — спросила одна из сидящих за столом титанид. Сирокко отмахнулась:

— Нет-нет. Тут вроде бы дело чести.

— Вот именно, — подтвердил Конел. Зная, что его голос становится писклявым, когда он его повышает, он немного помолчал, чтобы успокоить дыхание. Джонс, похоже, не собиралась позволить этим животным сделать за нее грязную работу. Быть может, она даже окажется достойной противницей.

— Когда ты сотни лет назад сюда явилась, ты...

— Восемьдесят восемь, — перебила она.

— Что?

— Восемьдесят восемь лет назад. А никакие не сотни.

Конел не стал отвлекаться на мелочи.

— Помнишь кое-кого, кто тогда с тобой был? Человека по имени Юджин Спрингфилд?

— Очень даже помню.

— Тебе известно, что он был женат? Что на Земле у него остались жена и двое детей?

— Да. Известно.

Конел перевел дух и выпрямил спину.

— Так он мой прапрадедушка.

— Дерьмо собачье.

— Не дерьмо собачье, а прапрадедушка. Я его праправнук и пришел сюда отомстить тебе за его убийство.

— Вот что, приятель... не сомневаюсь, ты уже натворил за свою жизнь глупостей. Но, если не возьмешься за ум, эта станет самой большой и последней.

— Я одолел миллиард миль, чтобы тебя найти, и теперь дело касается только нас двоих.

И Конел потянулся к пряжке ремня. Сирокко едва заметно дернулась. Конел так этого и не увидел — он был слишком занят, расстегивая ремень и сбрасывая его вместе с пистолетом на пол. Ему нравилось носить пистолет. Он носил его с самого приезда, увидев, сколько людей здесь ходят при оружии. Такая перемена его порадовала — особенно по контрасту со строгими законами о ношении огнестрельного оружия в Доминионе.

— Вот так, — сказал он. — Я знаю, что ты на сотни лет старше и владеешь всякими грязными приемчиками. Но я готов свернуть тебе шею. Давай выйдем отсюда и устроим все честь по чести. Предлагаю драться до смерти.

Сирокко медленно покачала головой:

— Сынок, если будешь делать все честь по чести, до ста двадцати трех лет не доживешь. — Она взглянула ему через плечо и кивнула.