Гея (№3) - Демон

Стоявшая позади Конела титанида треснула его пивной кружкой по голове. Толстое стекло вдребезги разлетелось, а Конел осел прямо в кучу оранжевого титанидского навоза.

Сирокко встала, засовывая свой второй пистолет за голенище:

— Посмотрим-ка, что это еще за хрен с горы. Неподалеку оказалась титанидская целительница; осмотрев кровавую рану на голове, она объявила, что парень скорее всего будет жить. Другая титанида стащила со спины Конела рюкзак и принялась там рыться. Сирокко стояла над телом, дымя сигарой.

— Ну, что там у него? — спросила она.

— Так... вяленая говядина, пачка патронов вон для той пушки, пара коньков... и штук тридцать брошюрок с комиксами.

Хохот Сирокко прозвучал музыкой для титанид — так редко они его слышали. Все они хохотали вместе с ней, пока она листала комиксы. Вскоре по всей таверне слышались металлические голоски шарогонов и прочие звуковые эффекты.

— Мой ход, ребята, — сказала Сирокко сидящим за ее столом.

Конел очнулся с такой жуткой головной болью, какой и представить себе не мог. Покачиваясь из стороны в сторону, он открыл глаза, чтобы понять, отчего бы это.

Оказалось, он висит над двухкилометровой пропастью.

От вопля голова заболела еще страшнее, но удержаться Конел не мог. Вопль вышел какой-то детский, писклявый, едва слышный. Потом его вытошнило, и он едва не задохнулся.

Конел был опутан таким количеством веревки, словно с ним поработал паук. Единственной относительно свободной частью тела оставалась шея. Крутить головой было больно, но Конел все-таки принялся это делать, дико озираясь по сторонам.

Он был привязан к спине титаниды, причем голова его лежала на мощном заду монстра. Титанида непонятно как взбиралась по едва ли не отвесной скале. Когда Конел до упора запрокинул голову, то увидел, как задние копыта твари находят опору на выступах дюйма два шириной. Прямо у него на глазах один из выступов отвалился. Оцепенев от ужаса, Конел завороженно наблюдал, как целый душ мелких камушков летел от него все выше и выше, пока не скрылся из виду.

— Этот гад мне весь хвост заблевал, — заметила титанида.

— В самом деле? — послышался другой голос, по которому Конел узнал Сирокко Джонс.

Значит, Демон где-то рядом с его ногами.

Конел подумал, что вот-вот спятит. Он вопил, он умолял, но они молчали. Просто немыслимо, чтобы эта тварь взбиралась по такой стенке — да еще и с Конелом, и с Сирокко на горбу — да еще с такой скоростью, с какой Конел по ровной земле на коньках катался.

Что же за зверь эта титанида?

Конела приволокли в пещеру на полпути вверх по утесу. Это была просто дыра в скале трех метров в вышину и примерно столько же в ширину, а в глубину — метров двенадцать. Никакой тропы туда не вело.

Так в веревочном коконе Конела и сгрузили. Затем Сирокко привела его в сидячее положение.

— Очень скоро тебе придется ответить на кое-какие вопросы, — сказала она.

— Я все-все скажу.

— Скажешь, черт возьми, куда денешься. — Сирокко снова ухмыльнулась, затем ударила Конела стволом его же собственного пистолета по лицу. Конел хотел было возмутиться, но тут она снова его ударила.

Сирокко пришлось еще дважды ударить парня, прежде чем он оказался в отрубе. Удобнее было бы бить рукояткой, но тогда ствол оказался бы направлен на нее. Если делать такие глупости, до ста двадцати трех лет не доживешь.

— Зря он меня ведьмой обозвал, — заметила она.

— Можешь на меня не коситься, — отозвался Менестрель. — Я бы его еще в «Ла Гате» прикончил.

— Ага. — Сирокко присела к стенке и сгорбилась. — А знаешь, я порой задумываюсь, чего такого в том, чтобы дожить до ста двадцати четырех.

Менестрель не ответил. Он был занят тем, что развязывал путы Конела и раздевал его. С Феей он странствовал уже многие годы и знал все ее капризы.

В этой пещере Сирокко проводила много ночей, когда на ободе становилось небезопасно. Здесь лежала стопка одеял, а также несколько тюков соломы. Были и две деревянные бадьи — в одну набирали питьевую воду, другая служила парашей. Меж двух вбитых в скалу скоб висел гамак. Из других удобств имелась только жестяная стиральная доска. Когда приходилось задерживаться надолго, Сирокко натягивала у входа в пещеру бельевую веревку, чтобы ловить сухие восходящие потоки.

— А знаешь, мы одну пропустили, — сказал Менестрель.

— Ты о чем?

Титанида швырнула ей книжку комиксов, вынутую у Конела из заднего кармана брюк. Сирокко поймала книжку, а потом какое-то время наблюдала за действиями титаниды.

В пол пещеры был вделан крепкий столб. Привязав к нему голого бодибилдера в сидячем положении, Менестрель затем закрепил его лодыжки у двух столбиков в метре друг от друга. Такая поза пленника делала его совершенно беспомощным. Далее Менестрель при помощи широкой кожаной повязки примотал к столбу голову Конела.

Лицо парня представляло собой тягостное зрелище. Его сплошь покрывала корка засохшей крови. Нос был сломан, и скулы тоже, но с челюстями, на взгляд Сирокко, все было в порядке. Рот сильно распух, а глаза превратились в узкие щелки.

Вздохнув, Сирокко принялась листать растрепанную книжку с комиксами. На обложке, под заглавием «Фея Титана», красовался ее старый корабль, «Укротитель», в предсмертной агонии. Даже спустя столько лет ей было больно на это смотреть.

Книжка была необычная. Все ее персонажи носили постоянные имена, изменить которые покупатель не мог. В большинстве конеловских комиксов вместо имени героя можно было вставить свое собственное.

Все персонажи были знакомы. Присутствовали там и сама Сирокко Джонс, и Джин, и Билл, и Кельвин, и сестры Поло, и Волынка, и Менестрель-старший.

И разумеется, кое-кто еще.

Закрыв книжку, Сирокко сглотнула комок в горле. Затем расположилась в гамаке и принялась листать комиксы.

— Ты что, читать это собралась? — поинтересовался Менестрель.

— Это нельзя прочитать. Тут нет слов. — Сирокко еще ни разу не держала в руках книжки вроде «Феи Титана», но принцип был ей понятен. Краски светились, испускали лучи или поблескивали, а также казались влажными на ощупь. В чернилах же содержались микроскопические шарогончики. Стоило только коснуться панели, как персонажи начинали выдавать свои реплики. Наместо прежних «бум», «хрясь», «шмяк», «бряк» и «трах-тибидох» пришли звуковые эффекты.

Язык диалогов оказался еще почище речей Конела в «Ла Гате», так что Сирокко стала просто рассматривать картинки. Следить за повествованием было несложно.

Оно даже соответствовало действительности — но лишь в общих чертах.

Сирокко увидела, как ее корабль приближается к Сатурну. Последовало открытие Геи, тысячетрехсоткилометрового колеса на орбите. Ее корабль был уничтожен, а вся команда появилась из-под земли внутри обода после периода причудливых снов. Они прокатились на дирижабле, построили лодку и поплыли по реке Офион, встретились с титанидами. Сирокко таинственным образом получила способность петь по-титанидски. Их группа оказалась втянутой в войну с ангелами.

Трахались персонажи куда чаще, чем могла припомнить Сирокко. Было несколько весьма откровенных любовных сцен между Сирокко и Габи Мерсье, еще больше — между Сирокко и Джином Спрингфилдом. Последние были чистой воды фальшивкой, да и первые шли не в том порядке.

Все были вооружены до зубов. Экипаж «Укротителя» таскал с собой больше оружия, чем целая армия наемников. Все мужчины щеголяли выпуклыми мышцами круче, чем у Конела Рея, а у всех женщин были арбузные груди, которые то и дело выскакивали из скудных, обтягивающих курточек черной кожи. По дороге им попадались такие монстры, о каких Сирокко и слыхом не слыхивала, и доблестные земляне оставляли позади себя реки крови и кучи костей.

Дальше пошло еще занятнее.

Сирокко увидела, как она сама, Габи и Джин взбираются по одному из массивных тросов, что вели в ступицу Геи, в шестистах километрах над дном обода. Затем они трое встали лагерем, и пошел жуткий бред. Получился вроде как любовный треугольник, где центральным звеном была Сирокко. Они с Габи составляли заговор у костра, обмениваясь клятвами в вечной любви и фразочками наподобие: «Ах, Боже мой, Габи, как же я обожаю, когда твои руки ласкают мою горячую, влажную норку!»

На следующее утро — хотя, как помнила Сирокко, подъем занял куда больше времени, — во время их аудиенции у великой богини Геи, Джину был предложен пост Мага. Стоило несчастному скромно наклонить голову в знак согласия, как коварная Сирокко схватила его сзади за волосы и распорола ему горло от уха до уха. Кровь залила всю страницу, а Сирокко презрительным пинком запулила отрезанную голову черт-те куда. Гея — которая еще больше походила на куриный помет, чем помнила Сирокко, — сделала Сирокко Феей, а Габи — ее подлой приспешницей.

Было там и еще много чего. Сирокко со вздохом закрыла книжку.

— А знаешь, — сказала она Менестрелю, — похоже, он правду говорит.

— Я тоже так подумал.

— Пожалуй, он просто дурак.

— Ну, ты знаешь, какова расплата за глупость.

— Ага. — Отшвырнув книжку, Сирокко подняла деревянную бадью и плеснула два галлона ледяной воды в лицо Конелу.

Конел постепенно приходил в сознание. Его толкали и щипали, но все это, казалось, не имело к нему никакого отношения. Он даже не знал, кто он такой.

Наконец Конел сообразил, что он раздет догола и связан без малейшей надежды высвободиться. Ноги были разведены по сторонам, и он не мог ими двинуть. Он даже ничего не видел, пока Джонс не подняла ему одно из залитых кровью век. Было больно. Так больно. Голову стягивала повязка — и это тоже было больно. Собственно говоря, болело все, что только могло.

Джонс сидела прямо перед ним на перевернутой бадье. Глаза ее были все такие же черные и бездонные. Она бесстрастно его изучала. Наконец Конел решил, что больше не может выносить ее взгляд.

— Пытать будешь? — Вышло неразборчиво.

— Ага.

— Когда?

— Когда соврешь.

Мысли текли вяло, будто клей, но что-то в ее взгляде заставило Конела напрячься.

— А как узнаешь, что я лгу? — спросил он.

— Да, задача не из легких, — признала женщина.

Достав нож, она повертела им у Конела перед глазами. Затем несильно провела им по его ноге. Боли не было, но кровяная черточка появилась. Она снова показала ему нож и стала ждать.

— Острый, — отважился Конел. — Очень острый. Женщина кивнула и отложила нож.

Вынув изо рта сигару, она стряхнула пепел и подула так, что кончик яростно засветился. Этот сияющий кончик Сирокко задержала в нескольких миллиметрах от ноги пленника.

На коже вскоре вздулся волдырь, и теперь Конел почувствовал боль; на нож это было непохоже.

— Да, — выпалил он, — да-да, я уже все понял.

— Не-а. Ничего ты не понял. — Она прижала окурок прямо к ноге.

Конел попытался, как мог, шевельнуться, но тут откуда-то сзади выползла рука титаниды и намертво прижала ногу. Закусив губу, Конел отвернулся; но глаза его словно влекло к тому месту. Он закричал. Кричал он долго, но боль нисколько не слабела.

Даже когда Сирокко убрала окурок — через пять минут? через десять? — боль никуда не делась. Конел долго и беспомощно рыдал.

Наконец он смог снова туда взглянуть. На коже остался черный кружок около дюйма в диаметре. Конел посмотрел на Сирокко, а она опять с каменным лицом за ним наблюдала. Он страшно ее ненавидел. Ни разу в жизни он не испытывал такой ненависти, как тогда.

— Всего двадцать секунд, — сказала Сирокко. Конел снова зарыдал, когда понял, что она говорит правду. Потом попытался кивнуть, попытался сказать, что он все понимает, что двадцать секунд это очень недолго — но не смог совладать с голосом. Сирокко ждала.

— Пойми вот что, — сказала она. — Нога довольно чувствительна, но это не самая деликатная часть твоего тела. — Конел затаил дыхание, когда она быстро провела окурком у него перед носом, — впрочем, достаточно медленно, чтобы он смог почувствовать жар. Затем женщина неспешно повела ногтем от его подбородка к паху. До этого Конел чувствовал слабое жжение, а когда рука замерла, почуял запах паленых волос.

Когда Сирокко, так и не приложив там окурок, убрала руку, до Конела вдруг дошла поразительная вещь. Он перестал ее ненавидеть. Тоскливо было наблюдать, как ненависть уходит. Больше у него ничего не оставалось. Раздетый догола, он страдал от боли во всем теле, а эта женщина собиралась еще его мучить. За ненависть можно было бы уцепиться.

Джонс опять сунула сигару в рот и зажала ее в зубах.

— Начнем, — процедила она. — Так какая сделка у тебя с Геей?

Тут Конел снова зарыдал.

Пытка продолжалась бесконечно. Самое ужасное было то, что правда его не спасала. Конелу казалось, что Джонс принимает его за кого-то другого.

Она еще дважды жгла его окурком. Прикладывала сигару не к черному пятну, где нервы были убиты, а к влажным распухшим краям, где все кричало от боли. После второго раза Конел, отчаянно сосредоточиваясь, решил говорить то, что она хочет услышать.

— Если ты не виделся с Геей, — сказала Джонс, — с кем же ты тогда виделся? С Лютером?

— Да. Да, с Лютером.

— Нет, врешь. Не виделся ты с Лютером. Так с кем? Кто тебя послал? Кто приказал меня убить?

— Лютер. Клянусь, это был Лютер.

— А Лютер-Жрец?

— ...кто-кто?

— Опиши его. Как он выглядит?

У Конела не было ни малейшего представления, как выглядит Лютер, зато он уже многое уяснил о ее глазах. Они были далеки от невыразительности. Конел читал в них тьму всякой всячины и вполне мог считать себя лучшим в мире специалистом по глазам Сирокко. Вот в них мелькнуло выражение, за которым должна была последовать боль и запах горелого мяса. Конел быстро заговорил. Уже на половине описания он понял, что изображает злого колдуна из «Золотых лезвий», но продолжал тараторить, пока Джонс не ударила его по лицу.

— Ты никогда не видел Лютера, — сказала женщина. — Кто же тогда? Может, Кали? Блаженный Фостер? Билли Сандей? Святой Торквемада?

— Да! — возопил Конел. — Все они, — с запинкой добавил он.

Джонс покачала головой, и Конел, словно издалека, услышал собственное хныканье. Теперь она решила это проделать — это ясно читалось в ее глазах.

— Сынок, — грустно проговорила она, — ты мне лгал. А ведь я предупреждала тебя не лгать. — Вынув изо рта сигару, она снова на нее подула, затем повела ее по направлению к его паху.

Конел аж глаза выпучил, силясь проследить за окурком. Когда накатила боль, она оказалась еще страшнее, чем он мог вообразить.

У женщины и титаниды ушло немало сил, чтобы вернуть его к жизни, ибо он предпочитал оставаться мертвым. У мертвого ничего не болит... ничего не болит...

Но Конел очнулся — и все к той же знакомой боли. Удивило его лишь то, что не болело... там, внизу. Несчастный даже не мог мысленно назвать то место, которое ему выжгли.

Джонс снова на него смотрела.

— Конел, — сказала она. — Я намерена еще раз тебя расспросить. Кто ты, чем занимаешься и почему пытался меня убить?

И Конел рассказал, кругами лжи вернувшись к привычной правде. Он сильно страдал, а она собиралась еще его мучить. Но жить ему больше не хотелось. Впереди было еще много боли, однако в самом конце его ждал покой.

Джонс взялась за нож. Увидев его, Конел захныкал и попытался сжаться в комочек, но это у него получилось не лучше, чем до того.

Она перерезала веревку, что притягивала его левую ногу к столбику. В то же время титанида ослабила путы, стягивавшие его голову. Голова тут же упала, подбородок уперся в грудь, и Конел предпочел зажмуриться. Но в конце концов пришлось взглянуть.

То, что он увидел, иначе как чудом было не назвать. Лобковые волосы местами были опалены, но пенис, совсем сморщенный от страха, остался цел и невредим. Рядом с ним в лужице на каменном полу таял кусочек льда.

— Ты меня не тронула, — сказал Конел. Джонс явно удивилась:

— Ты что? Я трижды тебя жгла.

— Нет, ты меня там не тронула. — Он указал подбородком.

— А-а. Ну да. — Странно, но она казалась смущенной. Конел принялся пробовать на вкус мысль, что теперь можно жить дальше. Мысль оказалась на удивление вкусной.

— Честно говоря, просто духу не хватило, — призналась Джонс. Конел подумал, что, если духу и не хватило, разыграла она все превосходно. — Я могу просто убить, — продолжила она. — А вот боль причинять ненавижу. Я знала, что в том состоянии ты жар от холода все равно не отличил бы.

В первый раз она хоть как-то объяснила свои действия. Спрашивать Конел боялся, но что-то надо было делать.

— Зачем же ты меня пытала? — спросил он и тут же сообразил, что ошибся с вопросом. Во взгляде женщины впервые сверкнул гнев, и Конел чуть не умер от страха. Из всего, что он увидел в ее глазах, ужаснее гнева ничего не было.

— Потому что ты кретин. — Она умолкла, и выглядело все так, будто захлопнулись две дверцы ревущей печи; глаза ее снова стали черными и прохладными, но казалось, алый жар таится совсем рядом.

— Ты забрел в осиное гнездо, а теперь удивляешься, что тебя укусили. Ты подвалил к самой злобной и полоумной маньячке в Солнечной системе и сказал, что хочешь ее убить. Ты думал, она станет играть по правилам твоих комиксов. Ты еще жив только благодаря моим инструкциям не трогать всякого, кто хоть отдаленно похож на человека, пока я сама его не расспрошу.

— Так ты сомневалась, что я человек?

— А чего ради я должна в это верить? Ты запросто мог, к примеру, оказаться новым жрецом. Мог быть и какой-то совсем иной розыгрыш. Пойми, сынок, мы тут ничего за чистую монету не принимаем. Мы...

Джонс умолкла. Потом встала и отвернулась. Когда она снова заговорила с Конелом, в голове ее звучало едва ли не извинение.

— Ладно, — сказала она. — Нет нужды в лекциях. Не мое дело, как ты прожил свою жизнь. Просто, когда я вижу глупость, я всегда стараюсь ее исправить. Справишься с ним, Менестрель?

— Нет проблем, — послышался голос. Конел почувствовал, как путы слабеют. Всюду, где они отходили от тела, сразу начинало болеть — но это все равно было замечательно. Джонс снова присела перед ним на корточки, глядя в землю.

— Выбор у тебя небольшой, — проговорила она. — У нас есть немного яду. Он быстрый и совершенно безболезненный. Я могу пустить тебе пулю в лоб. Или, если тебе так больше по вкусу, можешь спрыгнуть и встретить ее там. — Она говорила так, словно спрашивала Конела, предпочитает ли он пирог с вишнями, эклер или мороженое.

— Кого ее? — спросил Конел. Джонс снова подняла глаза, и в них мелькнуло легкое разочарование. Опять он свалял дурака.

— Смерть.

— Но... я не хочу умирать.

— Все не хотят.

— Яд весь вышел, Капитан, — заметил Менестрель. Затем, взяв Конела в охапку будто тряпичную куклу, он направился к выходу из пещеры. Конел был не в лучшей своей форме. И очень далек от той силы, какой обычно обладал. Все же он отбивался, а чем ближе к краю они подходили, тем энергичнее. Без толку. Титанида легко с ним справлялась.

— Погодите! — завопил Конел. — Погодите! Вам незачем меня убивать!

Поставив пленника на ноги у края пропасти, титанида стала его там держать. Джонс тем временем приставила дуло пистолета к его виску и взвела курок.

— Так хочешь ты пулю или нет?

— Отпустите меня! — заверещал Конел. — Я больше никогда вас не потревожу!

Тут титанида его отпустила, и для Конела это было так неожиданно, что он сплясал какой-то дикий танец на краю обрыва, чуть туда не ухнул, упал на колени, затем на живот — и прижался к прохладному камню. Ноги его болтались над пропастью.

Женщина и титанида стояли в трех метрах от него. Конел медленно и осторожно поднялся на четвереньки, потом сел.

— Пожалуйста, не убивайте.

— Ничего не поделаешь, Конел, — сказала Сирокко. — Предлагаю тебе встать и принять смерть стоя. Если хочешь помолиться или что-то в этом духе, даю тебе немного времени.

— Нет, — отозвался он. — Я не хочу молиться. И вставать не хочу. Ведь это не так важно, правда?

— Мне тоже всегда так казалось. — Она подняла пистолет.

— Погоди! Пожалуйста, погоди. Скажи хоть за что.

— Это твоя последняя просьба?

— Кажется да. Я... я такой идиот. Ты гораздо умней, ты можешь раздавить меня как... но зачем тебе меня убивать? Клянусь, ты больше меня не увидишь.

Джонс немного опустила пистолет.

— Причин тут несколько, — сказала она. — Пока ты у меня на мушке, ты безвредный дурак. Но тебе может улыбнуться удача, а я никого так не боюсь, как удачливых дураков. И еще. Если б ты проделал со мной то, что я только что с тобой проделала, я бы тебя на том свете нашла. Всю жизнь бы искала.

— Я не стану мстить, — заверил Конел. — Клянусь. Клянусь.

— Знаешь, Конел, есть, наверное, пять человек, чьему слову я доверяю. Почему ты считаешь, что должен стать шестым?

— Потому что я понимаю, что заслужил то, что получил. Потому что мне восемнадцать лет и я допустил идиотскую ошибку. Я не хочу, чтобы ты еще хоть когда-нибудь на меня гневалась. Я все сделаю. Все. Буду твоим рабом всю оставшуюся жизнь. — Конел замолчал и вдруг до глубины души понял, что только что сказал чистую правду и ничего, кроме правды. Затем он вспомнил, как мало хорошего правда принесла ему несколько часов назад. Наверняка был какой-то способ доказать ей, что он говорит правду. Наконец, он нашел этот способ. Торжественная клятва.

— Провалиться мне на этом месте, — произнес он и стал ждать.

Пули так и не последовало. Открыв глаза, Конел заметил, что Джонс и титанида переглядываются. Наконец Менестрель пожал плечами и кивнул.

МУЗЫКАЛЬНЫЙ АНТРАКТ

Вскоре после прибытия Конела в Гею корабль под названием «Ксенофоб» снялся со своего поста на орбите Сатурна и, набрав максимальное ускорение, направился к Земле.

Впрочем, отбытие «Ксенофоба» к Конелу никакого отношения не имело. Этот корабль и другие ему подобные уже без малого столетие содержались на орбите Сатурна. Самый первый принадлежал ООН. Когда же этот орган благополучно скончался, управление перешло к Совету Европы, а позднее к другим миротворческим организациям.

Ни один из этих кораблей не упоминался во многих договорах и протоколах, подписанных Геей с различными земными государствами и корпорациями. Когда Гея в качестве полноправного члена вошла в ООН, она посчитала дипломатичным игнорировать их присутствие. Назначение этих кораблей было секретом Полишинеля. Каждый из них нес на себе достаточно ядерного оружия, чтобы обратить Гею в мелкую пыль. С договором ли, без договора, но Гея — единый разумный организм — перевешивала все земные формы жизни, вместе взятые; ради грядущих поколений представлялось нелишним иметь возможность уничтожить громадное колесо, если оно вдруг проявит непредвиденный потенциал.

— По правде, — сказала как-то Гея Сирокко, — я и не могу особенно подгадить, но зачем всех в этом убеждать?

— Да и кто тебе поверит? — отозвалась тогда Сирокко. На самом деле Фея считала, что Гее льстит такое повышенное внимание, столь беспрецедентная демонстрация единодушия со стороны исторически раздробленных народов планеты Земля.

Но, когда война уже переваливала на второй год, решено было, что груз «Ксенофоба» окажется куда полезнее на Земле, чем невесть где в космосе.

От Геи его отбытие не укрылось.

Про существо с обликом 1300-километрового колеса от фургона нельзя сказать, что око улыбнулось — в любом человеческом смысле слова. И тем не менее где-то на пульсирующей линии алого света, что служила Гее средоточием разума, улыбка присутствовала.

А полоборота спустя на передвижном кинофестивале Преисподней переполненному залу демонстрировался двойной сеанс: «Триумф воли» Лени Рифенсталь и «Доктор Стренджлав, или Как я перестал беспокоиться и возлюбил бомбу» Стенли Кубрика.

В Гее время делилось на обороты.

Один оборот составлял время, за которое Гея делала один оборот вокруг своей оси, а именно шестьдесят одну минуту, три целых и одну десятую секунды. Оборот часто называли гейским часом. Для описания других отрезков времени использовались метрические приставки. Килооборот, также называемый гейским месяцем, длился сорок два дня.

Через два килооборота после того, как «Ксенофоб» покинул орбиту Сатурна (чтобы неподалеку от лунной орбиты его разнесли вдребезги коммунистические крысы), начались полеты милосердия. Так Гея впервые проявила свой непредвиденный потенциал.

Известно было, что Гея представляет собой престарелую особь генетически спроектированного вида, имеющего название «титан». Пятеро ее младших сестер вращались на орбите Урана, а ее юная дочь ждала своего рождения под поверхностью Япета, спутника Сатурна. Редкие интервью, на которые сподобились урановые сестры Геи, позволили установить способ воспроизводства титанов, природу титановых яиц, их методы контакта и коммуникации.

Ясно было также, что Гея, престарелый титан, способна создавать организмы, ни в коей мере не являющиеся индивидуумами, наделенными свободной волей, но представляющие собой лишь протяжения ее самой в той же мере, в какой палец или рука являются протяжениями человека. Такие организмы звались орудиями Геи. Многие годы одно из таких орудий представлялось визитерам в качестве самой Геи. Когда Сирокко прикончила то конкретное орудие, Гея с готовностью соорудила новое.

То, что орудия и семена могли совмещаться, удивления у Сирокко не вызвало. После девяноста лет жизни с полоумной богиней ее уже мало что удивляло.

Получавшийся в итоге делительности Геи организм сильно напоминал звездолет. Узнав, что «Ксенофоб» уничтожен и его уже ничто не заменит, Гея принялась десятками выпускать эти разумные, управляемые и невероятно мощные семена. Все они брали курс к Земле. Поначалу процентов девяносто пять уничтожалось еще на подлете к атмосфере. Год второй ПМВ был временем тревожным; все предпочитали стрелять первыми и вопросов потом не задавать.

Но постепенно природа семян прояснялась. Все они направлялись в районы ядерных разрушений, приземлялись и начинали громогласно вещать о том, что спасение совсем рядом. Семена болтали, исполняли музыку, рассчитанную на поднятие духа несчастных созданий, бегущих от резни, обещали медицинский уход, свежий воздух, еду, питье и необозримые горизонты в радушных объятиях Геи.

Разузнав про это, всемирные информационные сети окрестили вояжи семян «полетами милосердия». В первое время опасно было садиться на борт, так как многие семена сбивались при попытке улететь с Земли. Однако мало кто колебался. Ведь речь шла о людях, повидавших такое, перед чем сам ад показался бы летним курортом. А вскоре противоборствующие стороны перестали обращать внимание на полеты гейских семян. На уме у них были материи куда более важные, — скажем, миллион чьих граждан прикончить на этой неделе.

Каждое семя могло взять на борт примерно сто человек. Стоило ему приземлиться, как начинался жуткий бедлам. Взрослые земляне плевали на все устои и часто бросали своих детей ради шанса забраться в семя.

Хотя ни одна информационная сеть об этом не сообщала, во время обратного вояжа к Сатурну творились настоящие чудеса. Никакое ранение не оказывалось настолько тяжелым, чтобы его нельзя было излечить. Бесследно исчезали все жуткие последствия применения биологического оружия. Еды и питья хватало на всех. Полеты милосердия возрождали в людях надежду.

Внутренности Геи делились на двенадцать регионов. Шесть находились в свете нескончаемого дня, другие шесть — во тьме вечной ночи. Между регионами лежали узкие полоски меркнущего или усиливающегося света — в зависимости от направления движения или от настроения путника — известные как сумеречные зоны.

В зоне между Япетом и Дионисом лежало большое, причудливой формы озеро, со всех сторон окруженное горами. Называлось это озеро Рок.

Береговая линия Рока была очень неровна и обрывиста. В южной ее части находились десятки полуостровов, причем между каждой парой располагался узкий и глубокий залив. Полуострова были в основном анонимны, а вот каждый залив имел название. Были там залив Обмана, залив Несдержанности, залив Скорби, залив Словопрений, а также заливы Забвения, Голода, Болезни, Битвы и Несправедливости. Список получался длинный и угнетающий. Номенклатура, впрочем, подчинялась определенной логике, которую обеспечили ранние картографы, вооружившиеся справочниками по древнегреческой мифологии. Все заливы получили названия в честь детей Нокс (Ночи), матери Рока. Рок был старшим, а Обман, Несдержанность, Скорбь и т. д. — ввергнутыми во мрак невежества его младшими братьями и сестрами.

Большая часть восточного побережья получила известность как Мятный залив. Причина для столь нелогичного названия была проста — никто не хотел селиться рядом с заливом Убийства. Тогда Фея решила чуть поправить картографов.

На берегу Мятного залива находилось одно-единственное поселение: Беллинзона. Место это было беспорядочно расползшееся, грязное и шумное. Часть его висела едва ли не на отвесных скалах восточного полуострова, а все остальное держалось над водой на понтонных пирсах. Островки Беллинзоны были искусственными, опирающимися на сваи или на грубые костяшки скал, что торчали прямо из черной воды.

Город Беллинзона больше всего напоминал Гонконг — многоязычный лодочный город. Лодки привязывались к пристаням или к другим лодкам, порой составляя ряды по двадцать-тридцать штук. Сработанные из дерева, лодки представляли все виды, когда-либо изобретенные человеком: гондолы и джонки, баржи и дау, смэки, ялики и сампаны.

Беллинзоне было уже три года, когда Рокки туда явился, а город уже казался древним от разврата и тления — гигантский преступный нарыв на лбу Мятного залива.

Населяли Беллинзону люди, и люди эти были так же различны, как и их лодки, — всех рас и национальностей. Не было там ни полиции, ни пожарных, ни школ, ни судов, ни налогов. Хотя оружия хватало в достатке, патроны к нему быстро закончились. Тем не менее уровень убийств достигал астрономических цифр.

Немногие представители коренных рас Геи постоянно наведывались в город.