Гея (№3) - Демон

Но лишь на миг. Когда Конел поднял голову, то понял, что летит дальше, и почти следом за тремя оставшимися, хотя они все еще были далековато. Также далеко, но позади тот бомбадуль, что пытался его протаранить, с визгом вписывался в разворот, но про него можно было забыть. Он уже не догонит.

Конел лихорадочно проверил управление. Самолет особенно не пострадал, только орудие на правом крыле вышло из строя. Конел продолжил погоню за тремя аэроморфами.

Вдруг положение дел изменилось, все даже стало казаться слишком легким. Конел отцепил одного бомбадуля, который даже не попытался увильнуть. Затем взял на мушку люфтмордера, но тот ушел вверх и в сторону. Таким образом перед ним остался один бомбадуль, который также никаких уклонений не предпринимал. Едва не озверев от траты времени, Конел все-таки передал наводку компьютеру, и тот порекомендовал пустить ракету, которая с воем отправилась прямо в выхлопную трубу бомбадуля.

Конел поднял глаза и заметил люфтмордера. Повернул, пустил еще ракету — и повернул еще круче, заметив летящую в него боковуху. Он по-прежнему поворачивал, когда боковуха наконец не прошла мимо — прихватив, однако, метр его левого крыла.

Тут маленькая «стрекоза» поперхнулась, и Конела притянуло к ремням. Он мгновенно потерял триста метров высоты, пока прозрачные крылья стонали и напрягались, находя новую форму для компенсации повреждения. Наконец — через четыре, быть может пять, секунд — он понял, что снова может лететь, хотя и не так быстро, как прежде.

Конел стал следить за люфтмордером. Один из его четырех моторов заглох, и оттуда тянулся черный дым. Но люфтмордера это, похоже, не волновало. Он снижался, и Конел понимал, что снижается тварь не просто так — впереди уже показались разбросанные костры армии Беллинзоны.

Конел подобрался сверху и сзади.

Аккуратно прицелился, а потом велел компьютеру разнести гада к чертям.

И ничего.

Отчаянно чертыхаясь, Конел переключился на ручное управление и попытался долбануть люфтмордера из оставшегося на левом крыле орудия.

Опять ничего.

Компьютер по-прежнему работал исправно, однако его команды до орудий не доходили.

Конел взвыл от бешенства — и подобрался еще ближе.

Люфтмордер ни о чем не тревожился.

Он не мог отключить приток топлива к вышедшему из строя мотору. Пламя не выходило наружу, и от этого было больно. Боль не могла отвлечь люфтмордера от цели. Быстрая проверка расхода убедила его, что он теряет не больше топлива, чем если бы мотор по-прежнему работал как надо. Ничего, он справится.

Он справится, если только этот мелкий...

Черт, куда он подевался? Секунду назад он был у него на радаре. И снижался. Если бы враг разбился, люфтмордер бы это увидел. Просканировав все небо радаром и зрительными органами, он ничего не нашел.

И тут люфтмордер наконец забеспокоился.

Конел летел в десяти метрах под люфтмордером.

Казалось, можно протянуть руку и коснуться громадины. Ночники и боковухи висели целыми гроздьями, нетерпеливо поеживаясь на сильном ветру.

Тут Конел заметил, как задние края огромных крыльев клонятся вниз и рвут воздух, — и вынужден был как можно быстрее опустить собственные закрылки, чтобы не оказаться впереди монстра.

Снижает скорость. Готовится к бомбометанию. Хочет сделать все поточнее, сбросить как можно больше бомб за один-единственный заход. Скорее всего тварь знает, что на земле нет орудий, способных ей повредить.

Нет орудий.

Конел уже думал насчет тарана. Не сбрось люфтмордер скорость, другого решения Конел и искать бы не стал.

Он взглянул на необъятное брюхо люфтмордера. По всей его длине шли похожие на сфинктеры сморщенные отверстия. «Интересно, откуда падают бомбы? — задумался Конел. — Хотя легко догадаться. Особенно если учесть Геино чувство юмора».

Конел сбросил свой купол. Ветер словно ударил его кулаком. Но тварь тоже замедлялась, и дальше стало чуть полегче. Порывшись в бронежилете, Конел достал оттуда ракетницу. Ветер подхватил первую ракету и унес ее влево от люфтмордера, чуть мимо фюзеляжа. Остались еще две. Не собирается ли гад повернуть? А-а, плевать. Конел снова прицелился, делая сильную поправку на ветер. И увидел, как ракета, что удивительно, впивается в мягкую плоть в считанных сантиметрах от одного из сфинктеров. Магниевый заряд запылал так ярко, что пришлось отвести глаза.

Конел ушел вниз и повернул — то же самое сделал и люфтмордер. Затем Конел услышал визг, поднял взгляд — и успел заметить отвратительный немигающий глаз, защищенный чем-то вроде твердого прозрачного пластика. Глаз буквально пылал ненавистью, пока люфтмордер беспомощно уходил вниз. Внутри у него горело.

Подумав про бомбы, ракеты и керосиновые пары, Конел как мог резко отвернул в сторону.

Тут началось что-то вроде китайского Нового года. Повсюду вокруг Конела, волоча за собой огонь, летало все, что только можно. Всю «стрекозу» кидали ударные волны, молотила шрапнель, а на мгновение чуть не поглотило пламя, когда совсем рядом ухнула бомба.

И Конел снова остался в ясном небе.

«Стрекоза» переключила передачу.

Переключалась снова и снова, пробовала одну форму за другой, тормозя и начиная медленно заваливаться влево. Где-то среди обширного набора возможных вариантов корпуса должна была найтись именно та его конфигурация, которая сделала бы возможным дальнейший полет.

Но не нашлась.

«Прости меня», — казалось, пытается сказать Конелу отважный самолетик, зарываясь носом и камнем падая вниз.

Конел выпрыгнул из кабины, дернул за кольцо — и тут увидел, как в сотне метров от армейских траншей в землю врезается люфтмордер.

И если вдуматься, именно Конел был тем парнем, которого следовало убеждать, что в жизни все никогда не кончается так удачно, как в комиксах.

Подняв голову, Конел заметил в парашюте здоровенную дыру. В его нынешнем настроении дыра это ничуть его не обеспокоила. «Все равно выживу», — с ухмылкой заверил он самого себя.

И выжил.

Хотя когда попытался встать, то взвыл от боли. Лодыжка была сломана.

— Так я, черт побери, и не научился с парашютом прыгать, — сказал Конел спасателям.

ЭПИЗОД XI

Все могло бы выйти по-другому. У Геи было не слишком много военных советников, но несколько все же имелось. Так что, когда пришли первые рапорты о поражении Военно-Воздушных Сил Крона и Метиды, один из советников нашел богиню и проинформировал ее. Он также порекомендовал передислоцировать группы с дальней стороны колеса, переводя их в положения, более выгодные для начала массированной атаки. В целом все согласились, что именно это лучший способ разбить ловкие беллинзонские самолетики.

Гея тогда как раз смотрела «Войну и мир» — в длинной мосфильмовской версии. Она согласилась, что идея, пожалуй, неплохая. Велела советнику подойти еще раз, когда она освободится и найдет время подумать.

Когда же богиня, моргая, снова вышла на свет, ей доложили, что все ее воздушные базы уничтожены, а Военно-Воздушные Силы находятся на конечной стадии крантов.

От таких новостей громадное лицо Геи раздраженно нахмурилось.

— Посмотрите, нельзя ли разыскать ту копию «Стратегического авиационного командования», — бросила она своим советникам и вернулась в кинозал.

ЭПИЗОД XII

Погибших пересчитали и собрали в одном месте. Вышло шесть с лишним сотен человек и двадцать две титаниды. Трупы обложили дровами и подожгли — а вся дивизия стояла тем временем по стойке «смирно».

Раненых лечили. Их оказалось полторы тысячи людей и тридцать пять титанид, многие — тяжелые. Фургоны с менее серьезными ранеными под охраной трех когорт уже двигались в сторону города.

Итак, фактически получился один легион убитых и раненых, а также пол-легиона тех, что в Гиперион идти уже не могли. Пропорциональные цифры были справедливы для титанид. По сути — еще одна децимация.

Могло быть гораздо хуже. И все постоянно себе об этом напоминали. Хотя никто не обмолвился ни словом, пока горел погребальный костер или пока ослепших, обгоревших, лишившихся конечностей людей грузили в фургоны.

Вооружившись безжалостной логикой войны, Сирокко понимала, что с первой и до последней секунды все происходило много удачней, чем она запланировала.

Военно-Воздушные Силы понесли куда большие потери, чем армия, — как в самолетах, так и в пилотах — но зато Военно-Воздушных Сил. Тем более не существовало. Все, кто выжил, стали героями. Преданиям об их подвигах еще долго предстояло пересказываться в пивных Беллинзоны.

Армия понесла потери — и тем не менее теперь она, пожалуй, стала сильней, чем раньше. Она, согласно тому жуткому и совершенно точному выражению, ¦вкусила крови". Солдаты увидели, как погибают их товарищи. Вину за это они возлагали на Гею — и люто ее ненавидели. Они кое-что узнали о страхе. Теперь они стали ветеранами.

Генералы были достаточно умны, чтобы ни о чем таком не упоминать. Они хорошо помнили того экс-генерала, что разглагольствовал о «допустимых потерях». Однако они знали, что все это чистая правда, и знали, что Сирокко прекрасно это понимает.

Вряд ли могло выйти удачнее.

Сирокко была так счастлива, что ей блевать хотелось.

Единственное, что делало происшедшее минимально терпимым, так это то, что до сих пор армия сражалась с монстрами. Сирокко могла принять и одобрить и ненависть, и дух кровожадной мести, что так ее отталкивали, когда бывали направлены против другой группы людей. Пока что они сражались со злом в чистом виде.

Однако в Гиперионе, у врат Преисподней, все может измениться. Если планы Сирокко относительно Геи не воплотятся в жизнь, этим людям скоро придется сражаться с другими человеческими существами.

Причем очень немногие из тех людей сами избрали, на какой стороне им быть, и представляли собой то же зло, что и сама Гея. Нет, громадное большинство обитателей Преисподней оказались выброшены на ее берега точно также, как беллинзонцы были выброшены на берег Диониса. Это было делом случая, а Гея все время подтасовывала карты.

Сирокко вдруг поняла, что возносит безмолвные молитвы святой Габи. «Пожалуйста, не дай мне проиграть. Пожалуйста, не дай этой армии — армии, которую я подняла только после твоего обещания, что Адам будет спасен без смертельного боя одних людей с другими, — пожалуйста, не дай им научиться любить убийство себе подобных».

Одна мысль держала Сирокко в седле. Если она погибнет и армии придется воевать, лучше принять жестокую смерть, чем жить в рабстве.

Армия маршировала дальше.

Когда дорога исчезла в джунглях, вперед выдвинулись группы титанид.

В адрес титанид уже выражалось недовольство. Никакой логики тут не было — но в таких делах ее и не бывает. Причем независимо от того, что прижатым к земле людям нечем было давать отпор. И от того, что настоящего сражения так и не получилось. И от того даже, что, будь такая возможность, люди тоже побежали бы с поля боя. Но все дело заключалось в том, что титаниды побежали, а люди остались лежать под пулями.

Джунгли все изменили.

Продвижение войск стало медленным. Проходя по длинному, мрачному туннелю листвы, солдаты видели группы изнуренных, истекающих кровью титанид, которые сидели у края тропы, а вместе с титанидами и тот легион, который до этого маршировал в авангарде. Когда вся колонна проходила, легион и титаниды пристраивались сзади. Такое происходило каждые два оборота.

Когда очередной легион оказывался в авангарде, люди начинали понимать, что происходит. Группы из пятидесяти титанид врубались в джунгли со скоростью и мощью громадной, безостановочной циркулярной пилы. Жутко было смотреть. Их все время кусали какие-то мелкие когтистые твари. Разноцветные шкуры то и дело окрашивались ядом растений. Сразу становилось понятно, что одни люди, без титанид, продвигались бы в темпе примерно одной десятой от нынешнего и с немалым количеством тяжелораненых.

Достаточно скверно приходилось середине колонны, ибо твари постоянно выпрыгивали из подлеска. Солдаты сильно нервничали. Некоторые просто погибали, становясь жертвами контактного яда.

Когда встали лагерем, джунгли сомкнулись вокруг них. Твари, скорее годившиеся для наркотического кошмара, чем для реальности, ненадолго показывались из тьмы на свет, отгоняя от себя пять-шесть титанид.

В джунглях пришлось останавливаться дважды. Поспать почти никому не довелось.

Появился и другой повод для тревоги. Разнесся слух, что, пока армия находится в Кроне, союзнике Геи, на нее может обрушиться силовая атака. Никто понятия не имел о природе возможных врагов, но из того, что все уже навидались, предположения следовали самые мрачные.

Однако, по неясной причине, Крон атаковать не стал. Добравшись до края джунглей, армия вздохнула с облегчением — однако пятьдесят две титаниды и шестнадцать человек вздохнуть уже не смогли.

Армия разбила удобный лагерь у реки Офион, на краю громадной пустыни Мнемосины — невдалеке от того места, где река ныряет под землю, чтобы вновь появиться лишь через двести километров.

Сирокко дала всем отдохнуть, восстановиться от марша по джунглям и набраться сил для перехода через пустыню. Были даже организованы футбольные матчи. Солдаты женского и мужского пола удалялись в брачные палатки и ненадолго забывали о страхе.

Все имевшиеся в наличии сосуды были наполнены водой. Никакого оазиса на пути не ожидалось, никакого источника тоже — короче говоря — никакой воды, прежде чем армия достигнет вечных снегов Океана.

ЭПИЗОД XIII

Среди солдат распространился всеобщий страх перед песчаным червем. О нем рассказывалось множество историй, хотя из людей его видела только Сирокко.

Поговаривали, что червь этот имеет десять километров в длину, а пасть у него — двести метров в ширину. Еще поговаривали, он страшно жаден до человеческой крови. Любит оставаться под песками, где движется быстрей, чем бежит любая титанида. А потом вырывается на поверхность и пожирает целые армии.

Короче... вроде того.

Многие рассказчики вспоминали того зверя, что впервые появился в очень старом фильме — одном из самых любимых у Геи. Фильм так ей понравился, что она сработала такого же зверя и выпустила его в Мнемосину, которая, согласно титанидской легенде, некогда была Алмазом Великого Колеса.

Правда же была и куда больше, и куда меньше.

Примерно в середине своего перехода армия миновала одну из петель червя. На самом деле червь составлял триста километров в длину и четыре километра в диаметре. Да, он предпочитал оставаться под поверхностью, но там, где каменное ложе лежало на глубине менее четырех километров, выбора у него просто не оставалось. Поэтому петли были видны издалека. Червь постепенно перемалывал скалы во все более тонкий песок и невесть как переваривал содержавшиеся там минералы.

Что же до его скорости...

Триста километров песка создавали колоссальное трение. Песчаный червь состоял из громадных колец-сегментов, каждое в сотню метров длиной. Двигался же он следующим образом. Один из ясно различимых сегментов проталкивался на шесть-семь метров, после чего к нему подтягивался следующий, затем следующий — и так далее. Через две-три минуты те же сегменты одолевали еще шесть-семь метров.

Облегчение при виде червя — столь ужасного и столь безвредного — оказалось так велико, что в рядах солдат появилось одно увлечение, которому Сирокко мешать не стала. Армия воспользовалась червем как стенкой для граффити.

По мере того как каждый легион проходил мимо двух-трех километров наземной части червя, командиры давали короткую передышку и люди сразу начинали толпиться у самой громадной стены, на которой им когда-либо доводилось писать. Все от души смеялись над посланиями тех, кто прошел раньше. Сентиментальное предпочтение отдавалось именам и названиям родных городов: «Марианна Попандопулос, Джакарта»; «Карл Кингсли, Буэнос-Айрес»; «Фахд Фонг, ВЕЛИКИЙ Свободный Штат Техас».

Удивительно мягкую шкуру зверя можно было резать мечом или ножом; червю все было как с гуся вода.

Рождалась поэзия: «Кто пишет у червя на яйцах...»

Настойчивые призывы: «Сэмми, вернись!»

Реклама: «Кому охота поразвлечься, найди Джорджа, Пятый легион, Двенадцатая палатка».

Критика: «Соня Кольская мне плешь проела».

Философия: «Долбал я армию».

Полезные советы: «Пойди просрись!»

И патриотизм: «СМЕРТЬ ГЕЕ!! !»

Последняя надпись бесконечно повторялась по всему протяжению червя. Были там и трогательные панегирики погибшим друзьям, и ностальгические жалобы, обычные для солдат всегда и повсюду. Даже клочок истории: «Здесь был Килрой».

Славно, что им попался песчаный червь, подумала Сирокко. Армия отчаянно нуждалась в разрядке смехом. Ибо переход через Мнемосину был сущим адом.

Температура поднималась аж до шестидесяти градусов по Цельсию и редко опускалась ниже сорока.

Влажность была очень низкой, что отчасти помогало. Но больше не помогало ничего. Не было ни ночного облегчения, ни прохладного ветерка.

Стратегия выживания в гейской пустыне резко отличалась от той, что бывала так полезна в Сахаре. Солнечный свет был слаб как разбавленный чай. Но нем даже загореть не удавалось — не то что обгореть. Поэтому шляп не носили, и никаких защитных одеяний тоже. Многие предпочитали раздеваться догола, чтобы пот мог испаряться как можно скорее. Другие оставляли минимальное количество одежды, чтобы удержать часть воды.

Ни то ни другое особенно не помогало. Воды у них хватало, чтобы одолеть Мнемосину без установления рационов. Поэтому никаких указаний от Сирокко не последовало. Главной задачей было уберечь ноги и хоть немного поспать.

Людям раздали странные приспособления, которые несли от самого Диониса. Сплетенные из грубого тростника, они больше всего походили на снегоступы. Для ходьбы в них требовалась определенная практика, но дело стоило усилий. Все пекло шло снизу, из-под песка, и кое-где так жарило, что запросто можно было готовить. Пескоступы так распределяли вес, что ноги в песке не тонули. Также благодаря им подошвы ботинок почти не соприкасались с поверхностью.

У титанид имелись свои, более солидные разновидности пескоступов. А вот джипам пришлось очень несладко. Они почти непрерывно похрюкивали.

Стоянки оказывались непрерывным кошмаром.

Люди спали стоя, прислонясь к фургонам. Можно также было навалить сложенные палатки, одежду и все такое прочее, создавая тем самым нечто вроде тюфяка, который давал хоть некоторую изоляцию от идущего снизу жара. Люди теснились на этих кучах — и, задыхающиеся и мокрые от пота, просыпались от кошмарных снов про пожары.

Лучше было спать прямо на марше. Солдаты по очереди забирались, на крыши фургонов и урывали несколько часов сна, пока их не поднимала следующая смена. Тем не менее многие засыпали прямо на ходу, падали и тут же с воплями вскакивали.

Были случаи истощения и обезвоживания. Военно-Воздушные Силы постоянно летали туда-сюда, забирая самых тяжелобольных к рубежу Океана. Но даже при этом были смертельные случаи — хотя и не так много, как опасалась Сирокко.

В сумеречной зоне между Мнемосиной и Океаном, на берегу теплого озера, где Офион появлялся из своего подгейского русла, Сирокко разрешила краткую стоянку. Здесь уже можно было спать прямо на земле. Затем Сирокко поторопила армию дальше, к берегам самого большого моря в Гее, что занимало шестьдесят процентов всей поверхности Океана и называлось просто-напросто Океан.

Вода была прохладная. Вдоль берега росли растения. Легионы избавились от того немного, что на них было, и нырнули в море. Джипы с радостными гудками тоже забрались в воду. Титаниды отплыли туда, где поглубже, своими торчащими из воды человеческими торсами напоминая каких-то немыслимых лох-несских чудовищ.

Сирокко снова собрала своих генералов, чтобы обсудить меры в отношении солдат, слишком ослабленных Мнемосиной. Она попыталась скрыть от них свой страх, хотя сомневалась, что ей это удалось. Океан для Сирокко всегда оставался полным незнакомцем. Она множество раз его пересекала — и все время с глубоким страхом. Страх этот разумному объяснению не поддавался, раз ничего плохого с ней здесь никогда не случалось. Но Габи отказывалась об этом говорить, чем еще больше тревожила Сирокко.

Решено было, что те солдаты, которых военно-медицинская служба сочтет слишком ослабленными для перехода через Океан, останутся здесь, на западном берегу озера. Охранять их никто не будет. Если дело дойдет до драки, им придется самим себя защищать.

Указав оставшимся, что можно есть, а от чего нужно держаться подальше, Сирокко, не в силах и дальше откладывать поход, повела свою армию в Океан.

ЭПИЗОД XIV

Фургоны никогда еще не были так легки. Приспособления для прохода через джунгли остались на западном рубеже пустыни. Приспособления для марша по пустыне остались вместе с выздоравливающими на восточном ее рубеже. Нести в Океан воду не требовалось, а снаряжение для защиты от холода, которое тащили так долго и так издалека, теперь оказалось на спинах солдат. Впрочем, если джипы и оценили облегчение своей ноши, они никак этого не показали.

Путь через Океан провел армию вдоль южного берега моря, мимо того места, где начало формироваться необъятное ледяное полотно, — и к краю одного из трех крупнейших ледников, что про сантиметру проделывали свой путь с южных нагорий. Здесь ледяное полотно уже составляло сотни метров в глубину и имело достаточный запас прочности, чтобы выдержать вес любой армии.

В Океане не было Кружногейского шоссе — как, впрочем, и в Мнемосине. Глупо было бы пытаться прорубить здесь постоянную трассу. Самый простой путь лежал прямо через замерзшее море. Хотя полотно и не отличалось гладкостью — давление ледников дробило лед и вынуждало громадные льдины наползать друг на друга — нетрудно было найти сравнительно ровный маршрут. Благо теперь, когда ангелы использовали весь потребовавшийся им динамит, оставшиеся самолеты Конела приносили тонны взрывчатки, которую разведчики использовали для подрыва торосов и расчистки проходов.

Пока армия двигалась в ярко-льдистую ночь Океана к месту своей первой стоянки, на востоке вырастала знакомая громада. То был Свистолет, вновь занимающийся чем-то необъяснимым. Дирижабли всегда пролетали Океан на большой высоте. Однако Свистолет явно спускался, словно ему в этом месте что-то причиталось.

Остановился он невдалеке от армии, и с его брюха стало падать нечто, сперва показавшееся людям мелкой пылью. Падала мнимая пыль долго. Временами все слышали зловещую сирену — это пузырь выпускал избыточный водород. Но даже при этом, пока пыль падала, Свистолет постепенно поднимался.

Закончив выпускать «пыль», Свистолет отлетел на несколько километров, снова разворачиваясь к востоку, и слил целый ливень балластной воды, которая, прежде чем упасть на землю, успела превратиться в крупу.

Пыль на поверку оказалась дровами. Они были рассыпаны по всей территории, выбранной Сирокко для первого лагеря, и нарублены на длину, удобную для тех печурок, которые легко размещались внутри солдатских палаток. Кроме того, дрова были сухие и почти бездымные.

Сирокко велела передать по рядам, что древесина — подарок от титанид Гипериона. Общее мнение о титанидах, уже достаточно высокое среди ветеранов джунглей, поднялось до новой отметки, пока все лакомились горячей пищей и заползали в спальные мешки в теплых палатках.

Во время второй стоянки в Океане Габи снова явилась Сирокко.

Сирокко лежала в своей палатке. Ноги она протянула к огню, разведенному в чем-то вроде большого примуса. В палатке стояла одна койка. Сирокко подумала, что сможет заснуть. Когда же ей в последний раз доводилось спать? Кажется, еще в Кроне. Но пока ничего не получалось.

Тем не менее Сирокко знала, что поспать необходимо, так что улеглась поудобнее, зевнула, закрыла глаза... и тут, подняв клапан палатки, туда вошла Габи. Сирокко даже не успела ни о чем подумать. Габи взяла ее за руку и заторопилась наружу.

— Пойдем, — сказала она. — Мне надо показать тебе нечто важное.

И они устремились в снежную метель.

Впрочем, не такая уж это была и метель. И вовсе не буря. Однако при минус двадцати градусах Цельсия неприятен любой ветерок. Двое часовых у ее палатки были настороже — стояли спиной к костру, чтобы ясно видеть в темноте. Но Габи и Сирокко они не заметили. Смотрели прямо сквозь них.

«Что ж, для сна ничего удивительного», — подумала Сирокко.

Они протопали по снегу к другой палатке, и Габи ввела Сирокко вовнутрь. Там оказались две постели. В одной спала Робин. На другой, протирая глаза, сидел Конел.

— Капитан? А это не...

Конел явно видел Габи. Наверное, он тоже спал.

— Кто это? — спросил он.

— Меня зовут Габи Мерсье, — сказала Габи.

Тут Сирокко действительно пришлось отдать должное Конелу. Он некоторое время молча смотрел на Габи, очевидно подгоняя реальность под бесчисленные истории, которых он за все это время в Гее наслушался. Мысль о призраке, похоже, серьезных переживаний Конелу не доставила. Наконец он кивнул:

— Твоя разведчица, Капитан... верно?

— Верно, Конел. Все идет хорошо.

— По-моему, больше никто это и быть не мог. — Конел хотел встать, вздрогнул от боли, затем расставил ноги так, чтобы удобнее опираться на костыль.

Вообще-то со сломанной лодыжкой Конела следовало отослать в город. Он даже приготовился поднять бучу, если кто-то это предложит, но никто так и не предложил. Сирокко он был нужен в Гиперионе — больной или здоровый. А раз Конел мог ехать верхом на Рокки, серьезной проблемы не возникало.

Вот только перелом вышел скверный. Титанидские целители считали, что хромать Конел будет долго, — возможно, всю оставшуюся жизнь.

Габи опустилась перед ним на колени. Без малейших усилий она сняла массивный гипс. Возложила руки на голую лодыжку и на долю секунды ее сжала. Конел охнул, затем явно удивился. И спокойно встал на сломанную ногу.

— Чудеса, по две штуки за четвертак, — сказала Габи.

— Четвертак за мной, — отозвался Конел. — Да и спасибо тоже... — Тут он рассмеялся.

— Что такое?

— Спасибо тут, мягко говоря... — Конел развел руками, и рот его разъехался в глуповатой ухмылке. Стоял он еще нетвердо. — Да, а второе чудо?

— Скоро покажу. Берите меня за руки, детишки.

Полет, похоже, обескуражил Конела куда больше, чем призрак или магическое исцеление. Сирокко слышала, как стучат его зубы.

— Возьми себя в руки, Конел, — сказала Габи. — После того трюка, который ты провернул с люфтмордером, это просто прогулка в парке.

Конел промолчал. Сирокко просто терпела. На самом деле ей не нравилось все, что было не в ее власти. Хотя во время этих снов все казалось не так уж и важным.

— До сих пор ты мне доверяла, — нежно обратилась к ней Габи. — Доверься еще немного. Тебе здесь нечего бояться.

— Я знаю, только...

— Только ты всегда, минуя Океан, испытывала иррациональный страх. И ты никогда не подходила ближе, чем на сто километров, к центральному тросу. Океан — враг, постоянно твердил тебе твой разум. Океан — само Зло. Но теперь-то тебе уже двадцать лет известно, что зло — это Гея. Так кто тогда Океан?

— ... Не знаю. Сколько раз я собиралась прийти и посмотреть подонку в глаза... до сих пор вижу, как «Укротитель» расходится по всем швам.

— И слышишь ту милую сказочку, которой Гея угостила нас тогда в ступице... — Габи на миг умолкла, а затем голос ее зазвучал, как у капризного ребенка — ... про то как бедная несчастная Гея перепробовала все-все, ПО-ЧЕСТНОМУ, как безумно ей хотелось ДРУЖИТЬ с человечеством, встретить нас с распростертыми ОБЪЯТИЯМИ... вот только этот грязный и подлый бунтовщик Океан потянулся и... ах, бедненькие вы бедненькие, как вам, должно быть, тяжко пришлось, но тут не моя ВИНА, понимаете, это все гнусный ОКЕАН, который прежде был часть моего титанического разума, ко теперь сам стал полубогом, и у меня нет НИКАКОЙ, совсем никакой ВЛАСТИ над изменником...

Габи погрузилась в молчание, а Сирокко снова стала обо всем размышлять.

— Я не такая идиотка, чтобы об этом не думать, — сказала она. — Но я же сказала — я просто не могла сюда прийти.

— Тут Стукачок славно постарался, — заметила Габи. — Даже когда ты вынула его из головы, он оставил там этот мусор.

Сирокко вздрогнула:

— Извини, кажется, я не очень удачно выразилась. Все, дальше без метафор. Возвращаемся к реальности.

Все трое приземлились у самого рубежа леса жил центрального троса и дальше пошли пешком.

По мере того как они приближались к центру, становилось все теплее. Весь и без того слабый наружный свет окончательно пропал уже через первые сто метров. Ни Конел, ни Сирокко лампады не захватили, зато у Габи оказался какой-то источник света, что струился вперед подобно лунным лучам или отражениям от зеркального шара в дискотеке. При таком свете вполне можно было видеть... только вот смотреть было не на что. Сирокко побывала под многими тросами, и там всегда лежали обломки столетий. Скелеты давно умерших существ, упавшие гнезда слепых летучих животных, скомканные куски расплывшихся гобеленов, что отшелушивались от жил троса и могли провисеть так часы или тысячелетия... даже старые картонные коробки, пластиковые обертки от бутербродов и смятые консервные банки — память о днях туристской программы Геи, когда тысячи людей плавали на плотах по Офиону или плутали по лесам жил. Леса эти содержали свою сложную ночную флору и фауну, редко попадавшуюся на глаза, но легко опознаваемую по помету животных и семенным коробочкам, что падали с незримых переплетений жил высоко наверху.

А в Океане ничего такого не было. Словно час назад здесь прошла бригада уборщиц, вытирая пыль и полируя все чуть ли не до блеска. Земля здесь скорее напоминала линолеум.

Теперь Сирокко смутно припомнила свои страхи. И, стоило ей хорошенько задуматься, она поразилась тому, что чего-то в этом месте боялась.