XXIV

Проснувшись, Вейренк увидел, что комиссар уже собрался. Он спал плохо, не раздеваясь, ему чудился то виноградник, то Верхний луг. Либо то, либо другое. Отец поднял его с земли, ему было больно. В ноябре или в феврале? После позднего сбора винограда или до? Он уже весьма туманно представлял себе эту сцену, и в висках начинала пульсировать боль. Виной тому было либо терпкое вино в аронкурском кафе, либо неприятная путаница в воспоминаниях.

– Поехали, Вейренк. Не забудьте – в ванную комнату в обуви нельзя. Она и так настрадалась.

Сестра Освальда накормила их до отвала – после такого завтрака даже пахари могут запросто продержаться до обеда. Адамберг напрасно готовился увидеть трагическую картину – Эрманс оказалась весела, словоохотлива и мила до такой степени, что и вправду способна была бы растрогать целое стадо. Высокая и тощая, она передвигалась так осторожно, будто беспрестанно удивлялась самому факту своего существования. Болтовня ее касалась по большей части разных разностей, изобиловала всякими бессмыслицами и нелепицами и явно могла длиться часами. Сплести такое тонкое словесное кружево, состоящее сплошь из ажура, под силу только настоящему художнику.

– …поесть, прежде чем идти на работу, каждый день повторяю, – доносилось до Адамберга. – Работа утомительная, ну да, как подумаешь, сколько работы… Такие дела. Вам тоже надо работать, никуда не денешься, я видела, вы приехали на машине, у Освальда две машины, одна для работы, грузовичок-то ему не грех вымыть. А то от него сплошная грязь, а это тоже работа, ну и вот. Я вам яйца сварила, не вкрутую. Грасьен яйца не будет, такие дела. Он как всегда, и все как всегда, то они есть, то их нет, как тут управишься.

– Эрманс, кто просил вас со мной поговорить? – осторожно спросил Адамберг. – Про привидение на кладбище?

– Ведь правда же? Я вот и Освальду сказала. Ну и вот, так-то оно лучше, пусть уж пользы не будет, только б не было беды, такие дела.

– Да, такие дела, – влез Адамберг, пытаясь нырнуть в этот словесный водоворот. – Кто-то посоветовал вам обратиться ко мне? Илер? Анжельбер? Ахилл? Кюре?

– Правда же? Нечего на кладбище грязь разводить, а потом еще удивляются, а я Освальду говорю – чего тут такого. Ну и вот.

– Мы оставим вас, Эрманс, – сказал Адамберг, переглянувшись с Вейренком, который знаком показал ему, что с этим пора завязывать. Они обулись снаружи, позаботившись о том, чтобы оставить спальню в первозданном виде, словно это была декорация. Из-за двери до них доносился голос Эрманс – она продолжала говорить сама с собой:

– Ну да, работа, такие дела. Чего захотели.

– У нее не все дома, – грустно сказал Вейренк, зашнуровывая ботинки. – Либо там с рожденья никого не было, либо она всех по дороге растеряла.

– Думаю, по дороге. Двух молодых мужей, во всяком случае. Они умерли один за другим. Об этом можно говорить только здесь, выносить эту историю за пределы Оппортюн строго воспрещается.

– Вот почему Илер намекает, что Эрманс приносит несчастье. Мужчины боятся, что умрут, если на ней женятся.

– Если на тебя падает подозрение, то от него уже не отделаться. Оно впивается в кожу как клещ. Клеща можно вытащить, но лапки остаются внутри и продолжают дергаться.

«Что-то вроде паука у Лусио», – добавил про себя Адамберг.

– Вы тут уже завели себе приятелей, так кто же, по-вашему, направил ее к вам?

– Не знаю, Вейренк. Может, и никто. Она наверняка беспокоилась за сына. Полагаю, она до смерти боится жандармов, с тех пор как они расследовали смерть Амедея. А Освальд рассказал ей обо мне.

– Местные жители думают, что она умертвила своих мужей?

– Не то чтобы они так думали, но вопросы себе задают по этому поводу. Убить можно действием или помыслом. По дороге заедем на кладбище.

– И что мы там будем искать?

– Попробуем понять, что там делала освальдовская тень. Я обещал парню, что займусь ею. Но Робер назвал ее привидением, а Эрманс уверяет, что она на кладбище грязь разводит. Можно еще кое-что попробовать.

– Что?

– Понять, зачем меня сюда вытащили.

– Если бы я не сел за руль, вас бы тут не было, – возразил Вейренк.

– Я знаю, лейтенант. Просто у меня такое ощущение.

Тень, подумал Вейренк.

– Говорят, Освальд подарил сестре щенка, – сказал он. – А щенок возьми да помри.

Адамберг, держа в каждой руке по рогу оленя, ходил взад-вперед по заросшим травой дорожкам маленького кладбища. Вейренк предложил ему понести хотя бы один рог, но ведь Робер велел их не разлучать. Стараясь не задевать ими могильные плиты, Адамберг обошел кладбище. Оно было бедным, насилу ухоженным, на дорожках сквозь гравий пробивалась трава. У обитателей Оппортюн не всегда хватало денег на могильный камень, и деревянные кресты с написанным белой краской именем покойного были воткнуты порой прямо в земляную насыпь. Могилы мужей Эрманс удостоились захудалых плит из известняка, посеревшего от времени, но цветов на них не было. Адамберг хотел было уйти, ноне мог себя заставить расстаться со своевольным лучиком солнца, скользившим по затылку.

– Где юный Грасьен увидел тень? – спросил Вейренк.

– Там, – показал Адамберг.

– А что мы должны искать?

– Не знаю.

Вейренк кивнул, ничуть не раздосадованный. Лейтенант не раздражался и не проявлял признаков нетерпения, пока речь не заходила о долине Гава. Этот пестрый сродник чем-то был на него похож, с легкостью принимая все сложное и маловероятное. Он тоже подставил затылок под скупую струйку тепла, ему тоже хотелось подольше побродить по мокрой траве. Адамберг обогнул маленькую церквушку, любуясь ясными весенними бликами, задорно плясавшими на черепичной крыше и влажном мраморе.

– Комиссар, – позвал Вейренк.

Адамберг не спеша вернулся к нему. Теперь солнечные лучики забавлялись с рыжими вспышками в шевелюре лейтенанта. Если бы эта пестрота не была следствием истязаний, Адамберг счел бы ее весьма удачной. Не было бы счастья, да несчастье помогло.

– Мы не знаем, что искать, – сказал Вейренк, указывая ему на какую-то могилу, – но вот этой даме тоже не повезло. Она умерла в тридцать восемь лет, почти как Элизабет Шатель.

Адамберг уставился на могилу – свежий прямоугольник земли, ожидавший еще своей плиты. Он начинал понемногу понимать лейтенанта – тот зря бы его не позвал.

– Слышите ль вы пение земли? – спросил Вейренк. – Читаете ее слова?

– Если вы имеете в виду траву на могиле, то я ее вижу. Короткие травинки и длинные травинки.

– Мы могли бы предположить – если вообще захотим что-либо предполагать, – что короткие травинки выросли позже.

Они разом замолчали, размышляя, хотят ли они что-либо предполагать.

– Нас ждут в Париже, – сам себе возразил Вейренк.

– Мы могли бы предположить, – сказал Адамберг, – что трава в изголовье могилы выросла позже и поэтому там травинки короче. Они описывают своеобразный круг, а покойница, как и Элизабет, уроженка Нормандии.

– Если мы целый день будем мотаться по кладбищам, то наверняка отыщем миллиарды травинок разной величины.

– Разумеется. Но ведь ничто не мешает нам проверить, нет ли под короткими травинками ямы. Как вы считаете?

– Лучше сразу во всем разобраться, – решил Адамберг, положив рога на землю. – Я предупрежу Данглара, что мы задерживаемся на здешних просторах.

XXV

Кот перемещался от одного безопасного места к другому – с колен на колени, из кабинета бригадира на стул лейтенанта, словно речку переходил, осторожно ступая по камням, чтобы не замочить лапы. Когда-то, на заре туманной юности, он увязался на улице за Камиллой [9] и продолжил свой жизненный путь уже в Конторе, где вынужден был поселить его взявший над ним шефство Данглар. Дело в том, что кот оказался существом крайне несамостоятельным и был начисто лишен надменной независимости и величия, присущих кошачьему племени. Этот полноценный самец являл собой образец бесхарактерности и был страшным соней. Данглар, приняв его под свое крыло, окрестил его Пушком. Менее подходящий талисман для уголовного розыска найти было трудно. Полицейские, сменяя друг друга, холили и лелеяли этот вялый и боязливый комок шерсти, который требовал к тому же, чтобы его провожали есть, пить и писать. И он еще смел выбирать – Ретанкур явно ходила у него в любимицах. Большую часть суток кот проводил возле ее кабинета, вытянувшись на нагретой крышке ксерокса, которым никто не решался пользоваться – слишком велик был риск, что Пушок не переживет такого потрясения. В отсутствие любимой женщины кот перебирался к Данглару, за неимением последнего – к Жюстену, и далее по списку – к Фруасси и, как ни странно, к Ноэлю.

Если кот снисходил до того, чтобы преодолеть пешком двадцать метров, отделявшие его от миски, Данглар считал, что день удался. Но частенько зверь бастовал, падая на спину, и тогда приходилось относить его на руках к месту приема пищи и отправления естественных надобностей, а именно в комнату, где стоял автомат с напитками. В этот четверг, когда Данглар сидел в Конторе с Пушком под мышкой, откуда тот свисал покорной половой тряпкой, в поисках Адамберга позвонил Брезийон:

– Где он? Его мобильный не отвечает. Либо он не подходит.

– Понятия не имею, господин окружной комиссар. Наверняка у него срочный вызов.

– Наверняка, – усмехнулся Брезийон.

Данглар спустил кота на пол, чтобы его чего доброго не напугал гневный голос начальника. Неспешные действия комиссара, последовавшие за операцией в Монруже, выводили Брезийона из себя. Он уже замучил Адамберга, уверяя его, что это ложный след и что по статистике психиатров осквернители могил не бывают убийцами.

– Вы не умеете врать, майор Данглар. Скажите ему, чтобы в пять часов он был на рабочем месте. А что убийство в Реймсе? Отложили до лучших времен?

– Дело закрыто, комиссар.

– А сбежавшая медсестра? Что вы себе позволяете?

– Мы объявили ее в розыск. Ее видели в двадцати разных местах в течение одной недели. Мы анализируем, проверяем.

– Адамберг тоже анализирует?

– Разумеется.

– Да что вы говорите. На кладбище в Оппортюн-ла-От?

Данглар сделал два глотка белого вина и погрозил Пушку. У кота наблюдалась явная склонность к алкоголизму, за ним глаз да глаз нужен. Самостоятельно передвигаться он готов был только в поисках заначек Данглара. Недавно кот нашел бутылку, спрятанную в подвале за отопительным котлом. Лишнее доказательство того, что Пушок совсем не дурак, как принято было думать, и что чутью его можно позавидовать. По понятным причинам Данглар не мог ни с кем поделиться подобными достижениями своего подопечного.

– Смотрите, со мной шутки плохи, – продолжал тем временем Брезийон.

– Да мы с вами и не шутим, – искренне ответил Данглар.

– Уголовный розыск катится по наклонной плоскости. Адамберг правит бал и всех вас тянет за собой. Если вы вдруг не в курсе, что, конечно, трудно предположить, то могу сообщить вам, чем занят сейчас ваш шеф: он слоняется вокруг ничем не примечательной могилы в какой-то богом забытой дыре.

«И что такого?» – спросил про себя Данглар. Майор первый готов был критиковать причудливые странствия Адамберга, но перед лицом внешнего врага он обращался в непробиваемый щит для обороны комиссара.

– И все почему? – вопрошал Брезийон. – Потому что какой-то псих в этой дыре встретил на поляне тень.

«И что такого?» – повторил про себя Данглар и отпил вина.

– Вот чем занят Адамберг и вот что он анализирует.

– Вас предупредил уголовный розыск Эвре?

– Они обязаны это сделать, раз комиссар свихнулся. Они быстро и четко выполняют свою работу. Жду его у себя в пять часов с докладом о медсестре.

– Не думаю, что он умрет от счастья, – прошептал Данглар.

– Что касается двух трупов с Порт-де-ла-Шапель, то через час будьте добры передать дело в Наркотдел. Предупредите его, майор. Полагаю, что если позвоните вы, он ответит.

Данглар осушил пластмассовый стаканчик, подобрал Пушка и набрал для начала номер полиции Эвре.

– Позовите мне майора, скажите, срочный звонок из Парижа. – Утопив пальцы в бездонной шерсти кота, Данглар нетерпеливо ждал ответа.

– Майор Девалон? Это вы сообщили Брезийону, что Адамберг находится в вашем секторе?

– Проще предупредить, чем лечить, особенно когда Адамберг бродит на воле без присмотра.

– Это майор Данглар. Катитесь к черту, майор Девалон.

– Вы бы лучше шефа своего отсюда забрали.

Данглар бросил трубку, и кот в ужасе вытянул лапы.

XXVI

– В пять часов? А не пошел бы он…

– Он уже пошел. Возвращайтесь, комиссар, а то мало не покажется. На каком вы этапе?

– Мы ищем яму под травинками.

– Кто «мы»?

– Мы с Вейренком.

– Возвращайтесь. Эвре в курсе, что вы роетесь на их кладбище.

– Трупы с Порт-де-ла-Шапель мы не отдадим.

– У нас забрали дело, комиссар.

– Отлично, Данглар, – помолчав, сказал Адамберг. – Я понял.

Адамберг убрал телефон.

– Меняем тактику, Вейренк. У нас мало времени.

– Посылаем все к черту?

– Нет, зовем переводчика.

Проведя добрых полчаса за ощупыванием земляного прямоугольника, Адамберг и Вейренк не обнаружили ни малейшей трещинки, свидетельствовавшей о наличии ямы. Трубку снова поднял Вандузлер, словно секретарь, фильтрующий звонки.

– Побит, побежден, прижат к стенке? – спросил он.

– Нет, раз я звоню.

– Кто из них тебе нужен на этот раз?

– Тот же.

– Мимо, он на раскопках в Эссоне.

– Так дай мне его номер.

– Когда Матиас на раскопках, его калачом не заманишь.

– Пошел ты!

Старик был прав, и Адамберг понял, что позвонил не вовремя. Матиас не мог двинуться с места, он выкапывал на свет божий очаг мадленского периода вместе с обгоревшими камнями, разного рода черепками, рогами северного оленя и прочими сокровищами, которые он перечислил, чтобы Адамберг прочувствовал всю серьезность ситуации.

– Круг очага не тронут, сохранился как новенький, 12 000 лет до нашей эры. Что ты мне можешь предложить взамен?

– Круг на круг. Короткие травинки образуют большое кольцо внутри длинных травинок, и все это на могильном холмике. Если мы ничего не найдем, наши покойники перейдут к Наркотделу. Тут что-то кроется, Матиас. Твой круг уже раскопан, он может подождать. А мой – нет.

Матиасу дела не было до расследований Адамберга, равно как и комиссар не мог проникнуться палеолитическими заботами Матиаса. Но оба они сходились на мысли, что земля ждать не любит.

– Что тебя привело на эту могилу?

– Тут похоронена молодая женщина, нормандка, как и та, в Монруже, а еще по кладбищу недавно проходила Тень.

– Ты в Нормандии?

– В Оппортюн-ла-От, в Эр.

– Глина и кремень, – заключил Матиас. – Если в подстилающем слое присутствует кремний, трава будет короче и реже. У тебя там камень есть? Стена какая-нибудь с фундаментом?

– Да, – сказал Адамберг, возвращаясь к церквушке.

– Посмотри, что растет у ее основания, и опиши мне.

– Тут трава гуще, чем на могиле, – сказал Адамберг.

– Еще что?

– Чертополох, крапива, подорожник и всякие неведомые мне штучки.

– Хорошо. Иди обратно к могиле. Что растет в короткой траве?

– Маргаритки.

– И все?

– Немножко клевера и два одуванчика.

– Ладно, – помолчав, сказал Матиас. – Ты искал край ямы?

– Да.

– И что?

– А что я тебе звоню, по-твоему?

Матиас взглянул на мадленский очаг.

– Сейчас приеду, – сказал он.

В деревенском кафе, которое одновременно играло роль бакалеи и склада сидра, Адамбергу позволили положить оленьи рога у входа. Все уже знали, что он беарнский легавый из Парижа, возведенный на трон Анжельбером в Аронкуре, но заслуженные им трофеи открывали ему двери шире, чем любая рекомендация. Хозяин кафе, сродник Освальда, обслужил полицейских в мгновение ока – по месту и почет.

– Матиас через три часа сядет в поезд на вокзале Сен-Лазар, – сказал Адамберг. – В 14.34 будет в Эвре.

– Нам до его приезда надо получить разрешение на эксгумацию, – сказал Вейренк. – Но мы не можем его просить без санкции окружного комиссара. А Брезийон забирает у вас дело. Не любит он вас, да?

– Брезийон никого не любит, он любит орать. Вот с типами вроде Мортье у него чудесные отношения.

– Без его согласия разрешения нам не дадут. Так что Матиасу незачем приезжать.

– Мы хотя бы узнаем, открывали ли могилу.

– Но через несколько часов мы уже ничего не сможем сделать, разве что тайком. А тайком мы не можем, потому что за нами следит уголовный розыск Эвре. Стоит нам копнуть, они будут тут как тут.

– Верное замечание, Вейренк.

Лейтенант уронил в кофе кусочек сахара и широко улыбнулся, вздернув губу к правой щеке.

– Можно кое-что попробовать. Гадость одну сделать.

– А именно?

– Пригрозить Брезийону, что если он не снимет осаду, я расскажу о подвигах его сынка четырнадцатилетней давности. Я один знаю правду.

– Гадость какая.

– Да.

– И как вы себе это представляете?

– Мы же не будем приводить угрозу в исполнение. Я сохранил замечательные отношения с Ги, это его сын, и я совершенно не собираюсь вредить ему, вытащив один раз из дерьма. Он тогда еще был совсем мальчишкой.

– Можно попытаться, – сказал Адамберг, подперев щеку рукой. – Брезийон сломается сразу. Как у большинства крутых парней, у него весь пар уходит только в свист. Принцип грецкого ореха. Надави – и он треснет. Попробуй вот мед сломай.

– А что, интересная мысль, – вдруг сказал Вейренк.

Лейтенант заказал у стойки хлеб с медом и вернулся к столу.

– Есть еще один способ, – сказал он. – Я позвоню прямо Ги. Опишу ситуацию и попрошу его умолить отца не ставить нам палки в колеса.

– Надеешься, сработает?

– Думаю, да.

– А сын – ваш должник, если я правильно понимаю.

– Если бы не я, он бы не закончил Высшую школу администрации.

– Но услугу-то он окажет мне, а не вам.

– Я скажу, что следствие веду я. Что мне предоставляется случай показать, на что я способен, и получить повышение. Ги мне поможет.

Как счастлив человек, когда он так толков,

Что может сбросить с плеч изрядный груз долгов.

– Я не то имел в виду. Вы оказываете услугу мне, а не себе.

Вейренк макнул намазанный медом хлеб в кофе, на удивление удачно с этим справившись. У лейтенанта были безупречной формы руки, как на картинах старых мастеров, и это придавало им легкий оттенок анахроничности.

– Мы с Ретанкур должны вас охранять, разве не так?

– Одно к другому не имеет отношения.

– В чем-то имеет. Если в этом деле замешан ангел смерти, мы не можем отдать его Мортье.

– Кроме следа от укола, у нас пока нет ни одного убедительного доказательства.

– Вы меня вчера выручили. С Верхним лугом.

– Память к вам вернулась?

– Нет, наоборот, туман сгустился. Но в любом случае, если декорации и поменяются, пятеро парней никуда из них не денутся. Не так ли?

– Да, парни те же.

Вейренк кивнул и доел хлеб с медом.

– Ну что, я звоню Ги? – спросил он.

– Звоните.

Через пять часов в центре участка, который Адамберг временно отметил колышками, натянув между ними веревку, одолженную хозяином бара, царил Матиас. Голый по пояс, он кружил вокруг могилы, словно медведь, вытащенный из спячки, чтобы помочь двум мальцам загнать жертву. С той только разницей, что белокурый гигант был на двадцать лет моложе обоих полицейских. Последние послушно ждали приговора специалиста по песням земли. Брезийон, не пикнув, снял осаду. Кладбище в Оппортюн, а также Диала, Пайка и Монруж, были отданы им в безраздельное владение. Одним звонком Вейренк молниеносно освободил от врага огромные территории. Адамберг тут же попросил Данглара послать им подкрепление, инструменты для рытья и сбора образцов, а также чистую одежду и туалетные принадлежности. В Конторе всегда стояли наготове сумки с неприкосновенным аварийным запасом на случай внезапного отъезда. Практичное начинание, не предполагавшее, правда, свободы выбора.

Данглар должен был бы радоваться поражению Брезийона, но не радовался. Рост авторитета Вейренка в глазах комиссара вызывал у майора вспышки яростной ревности. Он сам считал это непростительным вкусовым просчетом, самоуверенно полагая, что ум возвышает его над первобытными рефлексами. Но в данный момент счет оказался не в его пользу, и он был зол и раздражен. Привыкнув к положению приближенного, Данглар и мысли не допускал, что его роль и место могут измениться, ведь упорные арки в соборах возводятся на веки вечные. Появление Новичка сотрясало устои его мира. На взбаламученной траектории жизни Данглара было два неколебимых ориентира, два водопоя, две палочки-выручалочки: пятеро его детей и уважение Адамберга. Уже не говоря о том, что спокойствие комиссара, передаваясь ему капиллярным путем, влияло и на его собственное существование. Данглар не собирался терять свои привилегии и встревожился, углядев козыри в колоде Новичка. Своим мелодичным голосом и проницательным, тонким умом, которым светились его гармоничная рожа и кривая улыбка, он вполне мог завлечь Адамберга в свои сети. Кроме всего прочего, этот тип только что обезвредил Брезийона. Накануне умудренный опытом Данглар решил хранить в секрете новость, полученную двумя днями раньше. Сегодня же, едва оправившись от нанесенного ему удара, он извлек ее, словно стрелу из колчана.

– Данглар, – попросил Адамберг, – отправьте поскорее нам людей, мне не хотелось бы задерживать нашего первобытника. У него очаг горит.

– Историка первобытного общества, – поправил Данглар.

– Позвоните Ариане, но не раньше двенадцати. Она нужна будет тут, как только мы дойдем до гроба, часа через два с половиной.

– Я возьму Ламара и Эсталера. Через час сорок мы будем в Оппортюн.

– Оставайтесь в Конторе, капитан. Мы будем открывать очередную могилу, и в пятидесяти метрах от места действия вы вряд ли нам пригодитесь. Мне нужны только землекопы и переносчики ведер.

– Я поеду с ними, – сказал Данглар, не вдаваясь в подробности. – Вы просили меня навести справки о тех четырех парнях.

– Это не срочно, капитан.

– Майор.

Адамберг вздохнул. Данглар всегда любил тянуть кота за хвост, но иногда, во власти душевных мук, перебарщивал, и Адамберга это утомляло.

– Мне надо подготовить участок, – быстро проговорил он, – поставить колышки и протянуть веревки. Отложим парней на потом.

Адамберг отключился и крутанул телефон на столике.

– Зачем, спрашивается, – проговорил он, обращаясь больше к себе, чем к Вейренку, – я взвалил на себя двадцать семь человек, хотя мне было бы ничуть не хуже и даже в тысячу раз лучше, если бы я сидел в горах, один, верхом на валуне, и болтал ногами в воде.

– Знаю, Вейренк. Мне просто не хочется постоянно задыхаться от этой суеты. Двадцать семь душевных мук сталкиваются и сигналят друг другу, как корабли в перегруженном порту. Надо найти способ проскользнуть над пеной.

– Увы, мой господин,

Живущий в стороне смириться должен с тем,

Что обернется жизнь его небытием.

– Посмотрим, куда укажет антенна мобильника. – Адамберг снова крутанул его. – На людей или в пустоту, – сказал он, кивнув сначала на дверь, ведущую на улицу, потом на окно, за которым виднелся деревенский пейзаж.

– На людей, – сказал Вейренк, хотя телефон еще крутился.

– На людей, – подтвердил Адамберг, посмотрев на аппарат, замерший антенной к двери.

– В любом случае деревенский пейзаж пустым не назовешь – на лугу пасутся шесть коров, а рядом в поле – бык. Вот и путаница начинается, да?

Как и в Монруже, Матиас встал рядом с могилой, водя крупными ладонями по земле. Его пальцы то замирали, то снова следовали по шрамам, отпечатавшимся в почве. Через двадцать минут он обвел мастерком контуры ямы диаметром 1,6 метра в изголовье могилы. Став в круг, Адамберг, Вейренк и Данглар следили за его действиями, а Ламар и Эсталер тем временем укрепляли желтую пластиковую растяжку, ограничивая доступ к могиле.

– Все то же самое, – сказал Матиас Адамбергу, вставая. – Я пошел. Что делать дальше, ты знаешь.

– Только ты сможешь сказать, рыли ли здесь те же ребята. Мы рискуем повредить края ямы, вынимая землю.

– Не исключено, – признал Матиас, – особенно там, где глинистая почва. Земля прилипнет к бортикам.

К половине шестого, когда начало уже смеркаться, Матиас закончил вынимать землю. Он считал, что, судя по отпечаткам лопат, тут сменяли друг друга два человека, наверняка те же, что и в Монруже.

– Первый высоко заносит лопату и вонзает ее практически прямо, у второго замах слабее и надрез мельче.

– Был мельче, – сказала Ариана, двадцать минут назад присоединившаяся к полицейским.

– Судя по уплотненности насыпи и высоте травы, раскопки имели место приблизительно месяц назад, – продолжал Матиас.

– Незадолго до Монружа, скорее всего.

– Когда похоронили эту женщину?

– Четыре месяца прошло, – сказал Адамберг.

– Ну все, с меня хватит, – поморщился Матиас.

– А гроб как? – спросил Жюстен.

– Крышка разбита. Дальше я не заглядывал.

Любопытный контраст, подумал Адамберг, смотря, как высокий блондин возвращается к машине, чтобы ехать в Эвре, а Ариана, натягивая комбинезон, заступает на вахту, не выказывая ни малейших признаков страха. Лестницу забыли, и Ламар с Эсталером спустили патологиню на руках. Деревянная обшивка фоба треснула в нескольких местах, и полицейские отступили под накатившей на них волной зловония.

– Я же велел вам надеть респираторы, – сказал Адамберг.

– Зажги прожектора, Жан-Батист, – распорядилась Ариана, – и спусти мне сюда фонарь. На первый взгляд тут все на месте, как и в случае с Элизабет Шатель. Такое впечатление, что гробы открывали из простого любопытства.