Вечность на двоих

– Теперь она оставляет свою подпись? – спросил Адамберг, вставая с ощущением, что медсестра впрямую бросает ему вызов.

– У нас тоже возникла такая мысль.

Комиссар сделал несколько шагов по полю, скрестив руки за спиной.

– Ну и хорошо, – сказал он. – Она перешла черту. Она считает себя непобедимой и открыто заявляет об этом.

– Это логично, – сказал Керноркян, – учитывая, что она собирается глотнуть бессмертия.

– Ей еще надо добраться до третьей девственницы, – сказал Адамберг.

Эсталер обошел полицейских, разливая кофе в протянутые ему пластиковые стаканчики. Непритязательность их бивуака и отсутствие молока не позволили ему провести кофейную церемонию по всем правилам.

– Она найдет ее раньше нас, – сказал Мордан.

– Не факт, – отозвался Адамберг.

Он вернулся и сел по-турецки в центре круга.

– «Живая сила дев» – это не просто волосы покойниц.

– Ну, Ромен же разгадал загадку, – сказал Мордан. – Эта психопатка на самом деле срезала прядки волос.

– Чтобы расчистить себе дорогу.

– К чему?

– К настоящим волосам смерти. К волосам, которые выросли после смерти.

– Ну конечно, – с досадой воскликнул Данглар. – «Живая сила». То, что продолжает расти и приумножаться даже после смерти.

– Поэтому, – продолжал Адамберг, – медсестре было необходимо раскапывать свои жертвы несколько месяцев спустя. Живая сила должна была успеть вырасти в могиле. Она срезает по два-три сантиметра волос у корня. «Живая сила» – не просто символ вечной жизни. Это средоточие жизненной стойкости, то, что не поддается даже смерти.

– Меня тошнит, – заявил Ноэль, выразив таким образом общее состояние.

Фруасси убрала еду – аппетит разом пропал у всех.

– Как это может нам помочь в поисках третьей девственницы? – спросила она.

– Теперь нам надо выстроить логическую цепочку: «растолчешь с крестом, в вечном древе живущим, прилегающим в том же количестве».

– Ну, с этим мы тоже разобрались, – вступил Мордан. – Речь идет о дереве Святого Креста.

– А вот и нет, – возразил Адамберг. – Как и все остальное, эти строки должны толковаться буквально. Крест Христа не живет в кресте Христа, это абсурд.

Данглар, сидя поперек своей шины, прикрыл глаза, весь внимание.

– В рецепте говорится, – продолжал Адамберг, – о «живущем кресте».

– Тогда в этом нет никакого смысла, – сказал Мордан.

– Крест, живущий в теле, являющем собой вечность, – проговорил Адамберг, выделяя каждое слово. – Тело с древом.

– В средние века, – прошептал Данглар, – символом вечности считался олень.

Адамберг, который до этой минуты не был слишком уверен в себе, улыбнулся ему:

– А почему, капитан?

– Потому что ветвистое древо рогов благородного оленя возносится к небу. Потому что эти рога отмирают и падают, но на следующий год появляются снова, словно листья на деревьях, год от года становясь мощнее. Потрясающее явление, связанное с жизненным импульсом оленя. Его потому и считали символом вечной жизни, неизменно воскресающей по образу и подобию его рогов. Иногда его изображали с распятием на лбу, получался крестоносный олень.

– Чьи рога растут из черепа, – добавил Адамберг. – Как волосы.

Комиссар провел рукой по молодой травке.

– Вот вам и «вечное древо» – рога оленя.

– И их надо добавить в смесь?

– Если это так, нам недостает креста. А каждое слово в рецепте, как мы уже убедились, несет смысловую нагрузку. «Крест, в вечном древе живущий». Следовательно, это крест оленя. И он из костяного вещества, как и рога, то есть нетленная материя.

– Может, вилка, или «волчий» отросток, образующий угол с основным стволом? – предположил Вуазне.

– Мне не кажется, что рога оленя хоть чем-то напоминают крест, – сказала Фруасси.

– Нет, – сказал Адамберг. – Я думаю, что крест скрыт в другом месте. Надо искать потайную кость, вроде кошачьей. Половая косточка несет в себе «мужское начало». Нам надо найти то же самое у оленя. Крестовидную кость, которая воплощала бы собой вечное начало оленя, скрытое в его теле. Кость, которая «живет».

Адамберг обвел взглядом своих сотрудников в ожидании ответа.

– Не знаю, – признался Вуазне.

– Мне кажется, – продолжал Адамберг, – эту кость мы обнаружим в сердце оленя. Сердце – символ жизни, оно бьется. Это крест «живущий», крест в виде кости в сердце оленя с вечным древом на голове.

Вуазне обернулся к Адамбергу:

– Разумеется, комиссар. Загвоздка в том, что у оленя нет кости в сердце. Ни у оленя, ни у кого другого. Ни крестовидной, ни продольной, ни поперечной.

– Что-то там должно быть, Вуазне.

– Почему?

– Потому что в прошлом месяце в лесу Бретийи, а потом в лесу Оппортюн кто-то зарезал двух оленей и, не тронув, оставил их лежать на земле. Правда, у них вырезали сердце и искромсали его. Это дело одних и тех же рук. Зверства были совершены практически на одном месте, окруженном «нимбом святого», вблизи от двух принесенных в жертву женщин. Оленей умертвил наш ангел смерти.

– Похоже на правду, – сказал Ламар.

– Тела убитых животных были разрезаны в определенном месте. То же самое произошло и с Нарциссом. Их прооперировали в каком-то смысле с целью изъять что-то конкретное. Что именно? «Крест, в вечном древе живущий» . То есть, как ни крути, крест находится в сердце оленя.

– Такого быть не может, – сказал Данглар, покачав головой. – Это было бы известно.

– Ну, о кошачьей косточке нам ничего не было известно, – заметил Керноркян. – Как и о свином пятачке.

– Об этом я знал, – заявил Вуазне. – Но я знаю и то, что в сердце оленя кости нет.

– Что же делать, лейтенант, придется там ее обнаружить.

Ответом ему был недовольный ропот и гримасы сомнения. Адамберг же встал, чтобы размяться. Позитивисты вовсе не были убеждены, что реальность должна подчиняться бредовым идеям комиссара и засовывать ему в угоду кость в оленье сердце.

– Все наоборот, комиссар, – не сдавался Вуазне. – В сердце кости нет. И нам следует пересмотреть свои выводы.

– Вуазне, там будет кость, либо все вообще не имеет никакого смысла. И если она там есть, нам останется только дожидаться нового убийства оленя. Третья девственница, выбранная медсестрой, должна находиться неподалеку от оленя. Крест из сердца должен оказаться как можно ближе к «живой силе» девы. «Прилегающий в том же количестве». Не в смысле «добавленный» в том же количестве, а близкий географически.

– «Прилегать», – сказал Данглар, – означает «находиться рядом, примыкать» или «плотно обхватывать, облегать».

– Спасибо, Данглар. Чего проще – дева должна плотно обхватывать оленя. Женская и мужская сущность, слившись воедино, порождают жизнь, в данном случае – вечную. Получив сердце следующего оленя, мы выберем имя девы из составленного вами списка.

– Хорошо, – согласился Жюстен. – Как мы за это возьмемся? Займемся охраной лесных угодий?

– Кое-кто этим уже занимается.

LIV

Несмотря на проливной дождь, Адамберг подождал, когда прозвонит колокол аронкурскои церкви, и только тогда толкнул дверь в кафе. В воскресный вечер мужи были в полном сборе и как раз приступали к первому бокалу.

– Беарнец, – сказал Робер, не выказывая удивления, – выпьешь с нами?

Быстрый взгляд, брошенный им на Адамберга, доказывал, что ему все еще тут рады, хотя он и разворошил могилу в Оппортюн-ла-От восемнадцать дней назад. Как и в прошлый раз, комиссару освободили место слева от старейшины и подвинули бокал.

– Ты что-то не в себе, – утвердительно сказал Анжельбер, наливая ему белого вина.

– Да, у меня были неприятности чисто полицейского свойства.

– Такова жизнь, – сказал Анжельбер. – Вот Робер – кровельщик, у него неприятности кровельщика. У Илера неприятности колбасника, у Освальда – фермера, а у меня старческие неприятности, что ничем не лучше, уверяю тебя. Выпей-ка.

– Я знаю, почему убили двух женщин, – послушно выпив, сказал Адамберг, – и я знаю, зачем были раскопаны могилы.

– Значит, ты доволен.

– Не вполне, – сморщился Адамберг. – Убийца – исчадие ада, и она еще не закончила свою работу.

– Так она закончит, – сказал Освальд.

– А то, – отметил Ахилл.

– Да, она ее закончит, – согласился Адамберг. – Она закончит свою работу, умертвив третью девственницу. Я ее ищу. И я бы не отказался от помощи.

Все лица повернулись к Адамбергу – на них явно читалось изумление, вызванное столь неосмотрительной просьбой.

– Не обижайся, Беарнец, – сказал Анжельбер, – но это вообще-то твои дела.

– Уж никак не наши, – вступил Ахилл.

– Ваши тоже. Потому что ваших оленей распотрошила та же женщина.

– Я говорил, – выдохнул Освальд.

– Откуда ты знаешь? – спросил Илер.

– Это его дело, – оборвал его Анжельбер. – Раз говорит, что знает, значит, знает, и все тут.

– Вот именно, – сказал Ахилл.

– Смерть девственниц связана со смертью оленя, – продолжал Адамберг. – С изъятием его сердца, если быть точным.

– Знать бы зачем, – спросил Робер.

– Чтобы вынуть из него крестовидную кость. – Адамберг пошел ва-банк.

– Очень возможно, – сказал Освальд. – Эрманс тоже так думала. У нее есть такая кость.

– В сердце? – слегка удивился Ахилл.

– В ящике буфета. Кость из оленьего сердца.

– Надо вконец свихнуться, чтобы охотиться за оленьим крестом, – сказал Анжельбер. – Это все древние штучки.

– Некоторые французские короли их даже собирали, – сказал Робер. – В лечебных целях.

– Вот я и говорю – древние штучки. Теперь эта кость никому не нужна.

Адамберг, в лечебных целях, осушил бокал, отпраздновав таким образом существование крестовидной кости в сердце оленя.

– Ты знаешь, почему твой убийца вырезает у оленя сердце? – спросил Робер.

– Я же сказал, это женщина.

– Понятно. – Робер скорчил недовольную гримасу. – Но ты знаешь, почему?

– Чтобы соединить этот крест с волосами девственниц.

– Предположим, – сказал Освальд. – Она психопатка. Как знать, зачем ей это.

– Чтобы приготовить снадобье, дающее бессмертие.

– Ни хрена себе, – присвистнул Илер.

– С одной стороны, это неплохо, – заметил Анжельбер, – с другой стороны, спорно.

– Что – спорно?

– Ты только представь себе, бедный мой Илер, что ты вынужден жить вечно. Что ты собираешься делать весь день напролет? Не будем же мы тут выпивать сто тысяч лет подряд, а?

– Да, это перебор, – согласился Ахилл.

– Она убьет еще одну женщину, – вернулся к делу Адамберг, – после того как покончит со следующим оленем. Или наоборот, не знаю. Но у меня нет выхода, я вынужден следовать за сердечным крестом. Я прошу вас вызвать меня, как только зарежут очередного оленя.

За столом воцарилась плотная тишина – только нормандцы способны создать и вынести ее. Анжельбер разлил вино по второму кругу, позвенев горлышком о краешек каждого бокала.

– Его уже зарезали, – сказал Робер.

И снова они замолчали, и снова глотнули вина – все, кроме Адамберга, который в ужасе смотрел на Робера.

– Когда? – спросил он.

– И недели не прошло.

– Почему ты мне не позвонил?

– Да тебя это вроде не так уж и волновало, – насупившись, сказал Робер. – Ты только и думал, что об освальдовской тени.

– Где это произошло?

– В Боск-де-Турель.

– Распотрошили, как тех двух?

– Все то же самое, сердце лежало рядом.

– Назови мне ближайшие к лесу деревни.

– Кампениль, Труамар и Лувло. Чуть дальше – Лонжене с одной стороны и Куси с другой. Выбирай.

– С тех пор там не отмечалось несчастных случаев с женщинами?

– Нет.

Адамберг с облегчением вздохнул и отпил вина.

– Не считая старухи Ивонны, которая упала со старого моста, – сказал Илер.

– Умерла?

– Тебя послушать, так все умерли, – сказал Робер. – Она сломала себе шейку бедра.

– Ты можешь меня завтра туда отвезти?

– К Ивонне?

– К оленю.

– Его похоронили.

– Кому достались рога?

– Никому. Он их уже сбросил.

– Мне надо осмотреть место.

– Это можно, – сказал Робер, протягивая бокал в третий, и последний, раз. – Где ты ночуешь? В гостинице или у Эрманс?

– Лучше в гостинице, – сказал тихо Освальд.

– Лучше так, – отметил отметчик.

И никто не объяснил, почему он не может переночевать у сестры Освальда.

LV

Пока его подчиненные прочесывали район Боск-де-Турель, Адамберг обошел дозором больницы. Для начала навестил хромающего Вейренка в клинике Биша, потом спящую в Сен-Венсан-де-Поль Ретанкур. Вейренка собирались завтра выписать, а сон Ретанкур начинал понемногу приходить в более естественное состояние. «Она возвращается к нам на всех парах», – сказал Лавуазье, который не переставая записывал свои наблюдения за богиней-многостаночницей. Вейренк, когда ему сообщили о всплытии Ретанкур и об оленьем кресте, высказал мысль, которую Адамберг, возвращаясь пешком в Контору, обсасывал со всех сторон.

«Одной хватило сил спастись и быть живой,

Но к смерти приведет бессилие другой.

Олень подбит стрелой – и деве вслед за ним

Не поздоровится, коль мы не поспешим».

– Франсина Бидо, тридцать пять лет, – ска-зал Меркаде, протягивая карточку Адамбергу. – Живет в Кланси, это деревенька на двести душ в семи километрах от опушки Боск-де-Турель. Две другие ближайшие девственницы живут на расстоянии соответственно четырнадцати и девятнадцати километров. Неподалеку от них обеих находится большая каштановая роща, где тоже могут водиться олени. Франсина живет одна, ферма ее стоит на отшибе, в более чем восьмистах метрах от ближайших соседей. Через ограду можно перепрыгнуть одним махом. Дом у нее старый, с хилыми деревянными дверями, замки поддаются удару локтем.

– Ясно, – сказал Адамберг. – Она работает? У нее есть машина?

– Она работает на полставки уборщицей в аптеке Эвре. Ездит туда на автобусе каждый день, кроме воскресенья. Вероятно, на нее нападут дома, между семью часами вечера и часом следующего дня, когда она выходит из дому.

– Она девственница? Это точно?

– Кюре из Оттона говорит, что да. По его словам, она миловидная и инфантильная, «чистый ангелочек». Злые языки уверяют, что придурковатая. Но священник считает, что с головой у нее все в порядке. Разве что она всего пугается, особенно животных. Ее воспитывал вдовый отец, страшный тиран. Он умер два года назад.

– Тут есть одна проблема, – сказал Вуазне, чьи позитивистские убеждения испарились после того, как Адамберг, просто витая в облаках, догадался о существовании кости в сердце оленя. – Девалон знает, что мы в Кланси и в связи с чем. У него неприятности из-за того, что он прошляпил убийства Элизабет и Паскалины. Он требует, чтобы Франсину Бидо охраняла его команда.

– Да ради бога, – сказал Адамберг. – Только бы ее охраняли, а уж кто – это второй вопрос. Позвоните ему, Данглар. Пусть Девалон немедленно приставит к ней трех вооруженных полицейских, которые будут сменять друг друга. Охранник должен сидеть в доме, с семи вечера до часа дня, если возможно – в ее спальне. Пошлите в Эвре фотографию медсестры. Кто должен был обойти агентства по найму автомобилей?

– Я, – сказал Жюстен, – вместе с Ламаром и Фруасси. В центральном регионе ничего. Никто из служащих не вспомнил женщину лет семидесяти пяти, взявшую в аренду 9-метровый пикап. Они в этом уверены.

– А синие следы в ангаре?

– Это действительно воск.

– Ретанкур заговорила сегодня во второй половине дня, – сказал Эсталер. – Но ее ненадолго хватило.

На него обратились заинтригованные взгляды.

– Опять Корнель?

– Нет, туфли. Она сказала, что «надо отослать туфли в вагончик».

Мужчины обменялись недоумевающими взглядами.

– Толстуха не в себе, – сказал Ноэль.

– Нет, Ноэль. Она обещала женщине из вагончика прислать другие туфли взамен синих, которые она у нее забрала. Ламар, займитесь этим, адрес найдете в папках Ретанкур.

– После всего того, что случилось, ей больше нечего нам сказать? – спросил Керноркян.

– Это на нее похоже, – обреченно сказал Жюстен. – Она ничего не добавила?

– Добавила. «Нам плевать. Скажи ему, что нам плевать».

– На ту женщину?

– Нет, – сказал Адамберг. – На ту женщину ей было совсем не наплевать.

– А кому «ему»?

Эсталер подбородком указал на Адамберга.

– Само собой, – сказал Вуазне.

– На что? – пробормотал Адамберг. – На что я должен наплевать?

– Она не в себе, – взволнованно повторил Ноэль.

LVI

Вот уже двадцать второй день подряд Франсина не накрывалась одеялом с головой. Раньше с ней такого не случалось. Она спокойно засыпала, уткнувшись лицом в подушку, что было гораздо приятнее, чем задыхаться под простынями, приникая носом к щелочке, пропускавшей воздух. Кроме того, она теперь только мельком проверяла дырочки точильщиков, даже не пересчитывая количество новых отверстий, идущих к южной оконечности балки, и не раздумывая, на что может быть похожа эта мерзость.

Полицейская охрана явилась для нее истинным даром божьим. Трое мужчин, сменяя друг друга, дежурили у нее каждую ночь и по утрам, пока она не уходила на работу, – ну не мечта ли? Она не стала спрашивать, почему именно ее вдруг решили охранять, опасаясь, что излишнее любопытство только отпугнет жандармов и они откажутся от столь счастливой идеи. Насколько она поняла, в последнее время в окрестностях участились грабежи, и ничего удивительного, что жандармы взяли под свое крыло одиноких женщин. Кто другой, может, и отказался бы, но только не Франсина – каждый вечер, преисполненная благодарности, она подавала дежурному жандарму ужин гораздо более изысканный, чем тот, что в свое время готовила отцу.

Слух о кулинарных экзерсисах и прелестях Франсины быстро разошелся по уголовному розыску Эвре, и к немалому изумлению Девалона, ему не стоило никакого труда найти добровольца для дежурства у нее дома. Девалону начхать было на сумбурное следствие Адамберга, которое в его глазах было не более чем нагромождением нелепостей. Но не мог же он допустить, чтобы этот тип, и без того уже разваливший его заключение по делу Элизабет Шатель и Паскалины Виймо из-за трех пятен лишайника на камне, завладел теперь его территорией. Охранять ферму будут его люди, и никто из помощников Адамберга и носа туда не сунет. Адамберг имел наглость потребовать, чтобы полицейские сменяли друг друга и бодрствовали на посту. Еще не хватало. Не будет он тратить личный состав на такую ерунду. Девалон посылал своих бригадиров к Франсине после обычного рабочего дня, наказывая им плотно поесть и выспаться со спокойной совестью.

Ночью 3 мая, в три часа тридцать пять минут, в комнатах Франсины и бригадира Грималя несли вахту только жуки-точильщики – не обращая ни малейшего внимания на вооруженного полицейского, они знай себе пожирали причитающуюся каждому тысячную долю миллиметра древесины. Точильщики никак не отреагировали, когда скрипнула дверь подсобки, – просто потому, что они глухи от рождения. Грималь, ночевавший в комнате покойного отца Франсины, привстал в темноте, закутавшись в пурпурного цвета перину, но был не в состоянии ни определить разбудивший его звук, ни вспомнить, куда он положил оружие – слева или справа от кровати, на пол или на комод. Он наугад пошарил по тумбочке в изголовье и, пройдясь по комнате в трусах и майке, распахнул дверь, ведущую в спальню Франсины. И стоя так, с пустыми руками, он увидел, как на него очень тихо и медленно наступает долговязая серая тень, не прервавшая своего движения, даже когда он открыл дверь. В походке тени было что-то необычное, она скользила и спотыкалась, и хотя в ее повадках ощущалась явная нерешительность, она неумолимо плыла вперед. Грималь успел только потрясти Франсину, сам толком не зная зачем – чтобы спасти ее или позвать на помощь.

– Тень, Франсина! Вставай! Беги!

Франсина завизжала, и объятый ужасом Грималь подошел к серой фигуре, чтобы прикрыть бегство молодой женщины. Девалон не предупредил его о возможном нападении, и последним усилием воли он послал ему проклятие. Провались он ко всем чертям вместе с этим призраком.

LVII

Адамбергу позвонили из уголовного розыска Эвре в восемь двадцать утра, застав его в грязной забегаловке, гордо бросавшей вызов спавшим еще «Философам». Он пил кофе в компании Фруасси, поглощавшей второй завтрак. Бригадир Морен, приехавший в Клан-си сменить Грималя, нашел его тело, прошитое двумя пулями, одна из которых задела сердце. Адамберг замер с чашкой в руке и шваркнул ее на блюдце.

– А девственница? – спросил он.

– Исчезла. Судя по всему, она успела выскочить в окно дальней комнаты. Ее ищут.

Голос полицейского дрожал от слез. Грималю было сорок два года, и он всегда предпочитал подстригать изгородь, а не портить жизнь окружающим.

– А оружие? – спросил Адамберг. – Он стрелял?

– Он был в постели, комиссар, он спал. Пистолет лежал на комоде, ему даже не удалось дотянуться до него.

– Не может быть, – прошептал Адамберг. – Я же просил, чтобы охранник бодрствовал, одетый, с оружием наготове.

– Девалон на ваши просьбы положил. Он посылал нас туда после рабочего дня – не могли же мы бодрствовать всю ночь.

– Скажите своему шефу, чтобы он проваливал ко всем чертям.

– Обязательно, комиссар.

Через два часа, стиснув зубы, Адамберг в сопровождении своих помощников вошел в дом Франсины. Молодую женщину нашли – зареванная, с ободранными ногами, она пряталась на сеновале у соседей, забившись между двумя вязанками соломы. Она помнила только серый силуэт, колеблющийся, словно свечное пламя, и руку жандарма, которая вытянула ее из постели и подтолкнула в сторону дальней комнаты. Франсина уже бежала к дороге, когда раздались выстрелы.

Опустившись на колени возле головы Грима-ля, чтобы не наступить в лужу крови, комиссар положил руку на его холодный лоб. Потом набрал номер и сказал, услышав заспанный голос в трубке:

– Ариана, я знаю, что еще нет одиннадцати, но ты мне очень нужна.

– Где ты?

– В Кланси, это в Нормандии. Шмен-де-Биж, дом 4. Поторапливайся. Мы до твоего приезда ничего не будем трогать.

– Что это еще за команда? – спросил Девалон, показав на группу людей, окружившую Адамберга. – И кого вы вызвали? – добавил он, кивнув на телефон.

– Я вызвал своего судмедэксперта, майор. И я вам не советую выступать.

– Пошли вы, Адамберг. Погиб мой человек.

– Ваш человек, посланный вами же на смерть.

Адамберг взглянул на двух жандармов, сопровождавших Девалона. Всем своим видом они выражали ему одобрение.

– Охраняйте тело вашего товарища, – сказал он. – И чтобы никто до него не дотрагивался до приезда судмедэксперта.

– Не вздумайте приказывать моим бригадирам. Парижские легавые нам не указ.

– Я не из Парижа, и у вас больше нет бригадиров.

Адамберг вышел, тут же забыв о Девалоне.

– Ну, что у вас?

– Кое-что вырисовывается, – ответил Данглар. – Убийца перелезла через северную стену, прошла пятьдесят метров по траве до обветшалой кухонной подсобки.

– Трава невысокая, следов там нет.

– Следы есть на ограде – с нее упал кусок глины.

– Что еще? – Адамберг сел, облокотившись на стол.

– Она сломала замок, прошла через подсобку, потом через кухню и вошла в спальню. Тут тоже нет следов, на плитках – ни единой пылинки. Грималь вышел из задней комнаты, нападение произошло возле кровати Франсины. Судя по всему, в него выстрелили в упор.

Девалон вынужден был покинуть ферму, но он не собирался отдавать подвластную ему территорию в руки Адамберга. Меча громы и молнии, он ждал на дороге приезда судебного медика из Парижа, приняв твердое решение поручить вскрытие своему специалисту. Он видел, как резко затормозила машина перед старыми деревянными воротами. Из машины вышла женщина и повернулась к нему. Это было последнее его потрясение за день – он узнал в ней Ариану Лагард. Девалон отступил, не сказав ни слова, только молча поприветствовал ее.

– В упор, – подтвердила Ариана, – на первый взгляд между полчетвертого и полпятого утра. Выстрелы были произведены во время рукопашной схватки. Грималь даже не успел оказать сопротивление. Судя по выражению лица, он очень испугался. Зато убийца, – сказала она, присев рядом с Адамбергом, – сохраняла полное хладнокровие и не торопясь оставила свою подпись.

– Сделала укол?

– Да. На сгибе левой руки, его трудно заметить. Анализы покажут, но скорее всего, это была пустышка, она ничего ему не ввела, как и в случае Диалы и Пайки.

– Фирменный знак, – сказал Данглар.

– У тебя есть предположения относительно ее роста?

– Мне надо проверить траекторию пуль. На первый взгляд она не слишком высокая. И оружие мелкокалиберное. Скромненько, но смертельно.

Из спальни вышли Ламар и Мордан.

– Все правильно, комиссар,– сказал Мордан. – Они топтались на месте, сгорбившись, почти обхватив друг друга. Грималь был босиком, он никаких следов не оставил. А она – да. Самую малость – тоненький синий мазок.

– Вы уверены, Мордан?

– Если бы мы не искали специально, то не заметили бы его, но вообще сомнений быть не может. Посмотрите сами, только лупу возьмите. На старых плитках фиг что увидишь.

Прильнув к лупе, Адамберг изучил в свете лампы синюю полоску длиной пять-шесть сантиметров на плитке из обожженной глины. Более яркий кусочек воска был лучше виден на стыке двух плиток. Еще один штришок, меньше предыдущего, обнаружился на соседнем квадрате. Адамберг молча вернулся в столовую, на лице его читалась досада. Он открыл все шкафы и буфеты, вышел на кухню и там, на полке, обнаружил баночку с обувным воском и старую тряпку.

– Эсталер, возьмите воск и идите к северной стене. В том месте, где она ее перелезла, тщательно натрите подошвы своих ботинок. Потом возвращайтесь сюда.

– Это коричневый воск.

– Плевать, Эсталер. Давайте.

Через пять минут Эсталер вернулся, войдя через кухонную дверь.

– Стоп. Снимите башмаки и дайте мне.

Адамберг изучил подошвы в свете, проникавшем через форточку, потом просунул руку в ботинок, нажал им на пол и крутанул. Рассмотрел след в лупу, проделал то же со вторым башмаком и выпрямился.

– Следов нет, влажная трава все смыла. На подошве уцелело несколько пятнышек воска, но не так много, чтобы оставить след на плитках. Можете обуваться, Эсталер.

Адамберг вернулся в столовую и сел. Вокруг него стояли три его помощника и Ариана. Он машинально поводил пальцами по клеенке, словно пытался собрать воедино невидимое.

– Нет, ерунда получается. Это уж чересчур.

– Чересчур много воска? – спросила Ариана. – Ты это имеешь в виду?

– Да. Слишком много, чтобы быть правдой. И тем не менее это тот самый воск. Но он попал сюда не с ее подошв.

– Вы считаете, это тоже ее подпись? – спросил Мордан, насупившись. – Как со шприцем? Она нарочно мажет пол воском? Чтобы оставить след?

– Чтобы пустить нас по ложному следу. Указать дорогу.

– Которая заведет нас в тупик, – сказала Ариана, прикрыв глаза.

– Ты права. Так разбойники подавали на берегу ложные сигналы, чтобы корабли сбились с пути и напоролись на скалы. Этот мнимый маяк заманит нас очень далеко.

– Он каждый раз приводит нас к старухе медсестре, – сказала Ариана.

– Да. Это и имела в виду Ретанкур, говоря, что «нам плевать». На синие туфли. Нам плевать.

– Как она? – спросила Ариана.

– Мчится к нам на всех парах. Достаточно быстро, чтобы сказать, что «нам плевать».

– На туфли и все остальное.

– Да. На поддельные уколы, скальпель и следы воска. Великолепное удостоверение личности, только поддельное. Просто наколка. Убийца уже несколько недель водит нас за нос, а мы, я прежде всего, как последние дураки, бежим сломя голову за светом, который нам услужливо зажгли в конце туннеля.

Ариана скрестила руки и опустила голову. Она едва успела накраситься, но так она казалась Адамбергу еще прекраснее.

– Я виновата, – сказала она. – Я сказала тебе, что мы, возможно, имеем дело с двойняшкой.

– А я решил, что это медсестра.

– И я пошла у тебя на поводу. Добавила второстепенные показатели, психологические и ментальные.

– Убийца превосходно знает психологические и ментальные показатели женщин. Он все предусмотрел, чтобы сбить нас со следа. И если убийца сделал все, чтобы мы заподозрили женщину, значит, это мужчина. Мужчина, который воспользовался бегством Клер Ланжевен, чтобы бросить нам ее на растерзание. Мужчина, знавший, как я отреагирую на гипотезу о старой медсестре. Но это не она. И именно поэтому убийства никак не вяжутся с методами ангела смерти. Ты это сама сказала тогда вечером, после Монружа. На склоне вулкана не было второго кратера. Это просто другой вулкан.

– Тогда это очень здорово сделано, – сказала, вздохнув, Ариана. – Раны Диалы и Пайки указывают на человека невысокого роста. Но тут, конечно, всегда можно схитрить и подстроиться. Мужчина среднего роста вполне мог специально опустить руку, нанеся удар таким образом, чтобы надрезы вышли горизонтальными. Но при условии, что он хорошо в этом разбирается.

– Шприц в чулане – это перебор, – сказал Адамберг. – Мне следовало бы раньше догадаться.

– Мужчина, – обескураженно проговорил Данглар. – Надо все начинать сначала. Все.

– Ну зачем же.

Адамберг видел, как во взгляде его зама быстро промелькнула какая-то очень четкая мысль, но он с легким сожалением отказался от нее. Адамберг одобрительно кивнул ему. Данглар тоже все понял.