Вечность на двоих

– Мы вас искали, – задыхаясь, выговорил Данглар.

– Я отдавал дань, капитан, а теперь чествую.

– Уже начало двенадцатого, черт побери.

– Мертвые часов не наблюдают. С Арианой я встречаюсь только в четыре. Утром она спит. Никогда не забывайте об этом.

– Я не о мертвых, а о Новичке. Он вас прождал два часа. Он уже трижды записывался к вам на прием. Приходит и сидит тут, как бедный родственник.

– Извините, Данглар. У меня было свидание поважнее, назначенное год назад.

– С кем?

– С весной, а она такая обидчивая. Если вы не окажете ей должного уважения, она уйдет и будет дуться. Пойди ее поймай потом. А Новичок сам вернется. Какой такой Новичок, кстати?

– Черт возьми, новый лейтенант, который замещает Фавра. Два часа прождал.

– Какой он из себя?

– Рыжий.

– Отлично. Хоть какое-то разнообразие.

– Вообще-то он брюнет, но с рыжими прядями внутри. Полосатый, как зебра. Я впервые такое вижу.

– Тем лучше, – сказал Адамберг, положив последний цветок на стол лейтенанта Виолетты Ретанкур. – Если уж на то пошло, в новичках должно быть хоть что-то новое.

Данглар, сунув вялые руки в карманы весьма элегантного пиджака, наблюдал, как огромная Виолетта Ретанкур вставляет желтый цветочек в бутоньерку.

– Наш-то совсем новый, даже чересчур, на мой вкус. Вы читали его дело?

– Урывками. В любом случае испытательный срок – полгода.

Адамберг собирался уже распахнуть дверь в свой кабинет, но Данглар остановил его:

– Он ушел. Заступил на пост в чулан.

– Почему Камиллу охраняет именно он? Я просил опытных полицейских.

– Потому что никто, кроме него, не согласился на эту чертову каморку. Все остальные сломались.

– А новичок – козел отпущения.

– Конечно.

– И давно ли?

– Да уж три недели как.

– Пошлите ему на смену Ретанкур. Она-то уж точно высидит.

– Да она сама вызвалась. Но тут есть одна неувязочка.

– Какая может быть неувязочка с Ретанкур?

– Одна-единственная. Она в этом чулане пошевелиться не может.

– Слишком толстая, – задумчиво сказал Адамберг.

– Слишком толстая, – подтвердил Данглар.

– Ее волшебные формы спасли мне жизнь.

– Я понимаю, но она все равно не в состоянии двинуться в чулане. А это значит, что она не может сменить Новичка.

– Хорошо. Сколько ему лет?

– Сорок три.

– И на что он похож?

– В каком смысле?

– В смысле эстетики и соблазнибельности.

– Нет такого слова – соблазнибельность.

Комиссар почесал в затылке, что свидетельствовало о крайней степени растерянности. Каким бы изощренным ни был ум Данглара, он терпеть не мог, как и все мужчины, комментировать внешний вид собратьев по полу и прикидывался, что ничего не слышал, ничего не знает. А Адамбергу позарез надо было выяснить, что собой представляет мужик, который вот уже три недели несет вахту у дверей Камиллы.

– Как он выглядит? – не отступал Адамберг.

– Очень ничего себе, – с сожалением признал Данглар.

– Ему не обломится.

– Нет. Но меня не Камилла беспокоит, а Ретанкур.

– А ей не все равно?

– Говорят, нет.

– Очень ничего себе до какой степени?

– Строен как тополь, кривая улыбка, печальный взгляд.

– Ему не обломится, – повторил Адамберг.

– Всех мужиков на земле не перебьешь.

– Всех – нет, а мужиков с печальным взглядом – да.

– У нас совещание, – внезапно сказал Данглар, взглянув на часы.

Название «Зал соборов» придумал, конечно, Данглар. Сейчас на общий сбор явились все двадцать семь служащих уголовного розыска. Майор на этом не остановился. Он пытался, например, вбить в голову полицейских термин «коллоквиум», призванный сменить удручавшее его «совещание». Интеллектуальный авторитет Адриена Данглара был столь велик, что все подчинялись его выбору, даже не задаваясь вопросом о его уместности. Новые слова, предложенные майором, словно лекарство, в благотворном действии которого никто не сомневается, усваивались так быстро, что дать задний ход уже было невозможно.

Данглар делал вид, что мелкие лингвистические неурядицы не имеют к нему никакого отношения. Его послушать, получалось, что эти устаревшие термины сами вынырнули из глубины веков, чтобы пропитать собою стены зданий, словно древняя вода, сочившаяся по подвалам. «Приемлемое объяснение», – признал Адамберг. «А что такого?» – отозвался Данглар.

Коллоквиум начался с обсуждения убийств на Порт-де-ла-Шапель и смерти шестидесятилетней женщины в лифте от сердечного приступа. Адамберг быстро пересчитал своих подчиненных – троих не хватало.

– Где Керноркян, Меркаде и Жюстен?

– У «Философов», – сказал Эсталер. – Они уже почти закончили.

Даже множество убийств, свалившихся за эти два года на Контору, не смогли погасить изумленную радость, сиявшую в зеленых глазах бригадира Эсталера, самого юного в их компании. Длинный, тощий Эсталер вечно жался к массивной и несокрушимой Виолетте Ретанкур, к которой он относился почти с религиозным благоговением и ни на шаг от нее не отходил.

– Поторопите их, – приказал Данглар. – Не думаю, что они уже «почти закончили» обсуждать философскую концепцию.

– Нет, майор, всего лишь пить кофе.

Адамбергу было решительно все равно, как именовать рабочие совещания – собраниями или коллоквиумами. Он никогда не испытывал особой страсти к коллективным обсуждениям, увиливал как мог от раздачи поручений, и эти массовые пятиминутки доставали его до такой степени, что он даже не помнил, удалось ли ему хоть раз дослушать все до конца. Рано или поздно мысли уносили его прочь от этого зала, и издалека – откуда, интересно? – до него доносились только обрывки фраз, лишенные смысла, что-то на тему местожительства, допросов и слежек. Данглар внимательно следил за уровнем тумана в карих глазах комиссара и дергал его за руку, когда мутная дымка достигала опасной отметки. Что он и сделал в данный момент. Адамберг реагировал на сигнал и спускался на землю, выйдя из ступора – так многие определяли его состояние, – который был для него жизненно необходимой лазейкой в иные пространства, где он в одиночку нащупывал ходы и двигался в непредсказуемом направлении. Весьма туманном, по мнению Данглара. Весьма, соглашался Адамберг. Сейчас речь шла о смерти в лифте. Героями дня стали лейтенанты Вуазне и Морель, которые догадались, что тут не все чисто, и доказали, что лифт был поврежден специально. Готовился арест супруга покойной, развязка драмы была близка. Эта история оставила в душе Адамберга лишь легкий печальный след, как бывало всегда, когда он неожиданно сталкивался с грубой реальностью.

Следствие по делу об убийстве на Порт-де-ла-Шапель вполне вписывалось в обычный набор преступлений с целью ограбления. Одиннадцать дней назад чернокожий громила и белый толстяк были найдены мертвыми, один в тупике Ге, другой в тупике Кюре. Удалось выяснить, что Диала Тунде, чернокожий верзила двадцати четырех лет, продавал шмотки и пояса под мостом возле Порт-де-Клиньянкур, а белый толстяк Дидье Пайо по прозвищу Пайка, двадцати двух лет, облапошивал народ в бонто [5] в центральном ряду блошиного рынка. Они не были знакомы, и их единственным общим знаменателем оказались невероятные размеры и грязь под ногтями. И вот тут Адамберг уперся и, непонятно почему, ни за что не хотел передавать дело в Наркотдел.

Допрос соседей в безнадежных лабиринтах промозглых комнатушек и навечно запертых туалетов ничего не дал, равно как и посещение всех забегаловок означенного сектора. Матери умерших, вне себя от горя, заверили, что их сыночки были чудными мальчиками, одна продемонстрировала маникюрные щипчики, другая – шаль, подаренные месяц назад. Бригадир Ламар, съежившись от смущения, вышел оттуда сам не свой.

– Старушки мамы… – сказал Адамберг. – Если бы только мир мог соответствовать мечтам старушек мам.

Внезапно воцарилось ностальгическое молчание, словно каждый из присутствующих, вспомнив о розовых мечтах собственной старушки мамы, задумался, удалось ли ему или ей хоть как-то этой мечте соответствовать и сильно ли они отклонились от курса.

Ретанкур исполнила мамину мечту не в большей степени, чем все остальные. Мама воображала ее обворожительной блондинкой-стюардессой, успокаивающей пассажиров в салоне самолета. Но едва Виолетта достигла половой зрелости, как этот светлый образ сошел на нет под давлением 110-килограммового веса при росте 1,80. Остались от него лишь цвет волос и выдающиеся способности к утешению. Позавчера, например, ей удалось пробить брешь в глухой стене, выросшей на пути следствия.

Протоптавшись неделю на одном месте, Адамберг отчаялся и решил забрать у Ретанкур убийство на семейной почве в элегантном особняке в Реймсе, следствие по которому она уже заканчивала, и перебросил ее на Клиньянкур – словно волшебной палочкой взмахнул, сам не зная зачем. Он пристегнул к ней лейтенанта Ноэля – амбала с оттопыренными ушами, вечно закованного в кожаную куртку. У Адамберга не сложились с ним отношения, но Ноэль был способен защитить Ретанкур, если что. В итоге она встала на его защиту, чего и следовало ожидать. Допрос в кафе закончился потасовкой, которая выплеснулась потом на улицу. Массивное наступление Ретанкур утихомирило распалившихся драчунов, и ей удалось вырвать Ноэля из лап трех отморозков, которые явно собирались его замочить. Этот эпилог весьма впечатлил хозяина бистро, уставшего от вечных разборок. Забыв на время о законе молчания, царившем на блошином рынке, и впав, вероятно, в тот же экстаз, что и Эсталер, он догнал Ретанкур и переложил свое тяжкое бремя на ее плечи.

Прежде чем доложить, Ретанкур быстро развязала и снова завязала короткий хвостик – жалкие остатки детской робости, подумал Адамберг.

– Эмилио, хозяин кафе, говорит, что Диала и Пайка действительно не были раньше знакомы. Они промышляли в разных секторах огромного рынка и никогда не пересекались, хотя их и разделяли каких-нибудь пятьсот метров. Такое густое зонирование привело к возникновению целых племен, представители которых никогда не смешиваются между собой во избежание стычек и проблем. Эмилио уверяет, что Диала и Пайка просто вместе попали в одно дерьмо, и не по своей воле, а по вине чужака, незнакомого с законами рынка.

– Чужак, – сказал Ламар, выйдя из спячки.

Адамберг вспомнил, что застенчивый Ламар был родом из Гранвиля, то есть из Нижней Нормандии.

– Эмилио считает, что их выбрали за мускулатуру: для насильственных действий, запугивания или драки. В любом случае дело было сделано, потому что за два дня до убийства они зашли к нему выпить. Он впервые видел их вместе. Было около двух часов ночи, Эмилио собрался закрывать кафе, но побоялся их трогать, потому что оба парня были на взводе, выпивши и с полными карманами бабок.

– Денег не нашли – ни при них, ни дома.

– Убийца мог все забрать.

– Эмилио удалось что-то услышать?

– Да ему плевать было, он просто сновал туда-сюда, пока убирал. Но поскольку парни остались одни, они трепались без всяких предосторожностей. Трещали, как поддатые сороки. Эмилио понял, что им классно заплатили за работу, которая заняла всего один вечер. Никаких намеков на разборки, ничего такого. Дело было в Монруже, и заказчик бросил их там, как только они все закончили. В Монруже – в этом Эмилио уверен. Больше ничего особенного они не сказали. Эмилио сделал им сандвичи. Они все повторяли, что и тут плита сломалась. Почему-то их это очень веселило. Часов около трех они убрались восвояси.

– Наркотой тут и не пахнет, – упорствовал Адамберг.

Накануне вечером в Нормандии он получил кучу сообщений от Мортье, но так и не ответил ему. Конечно, он мог бы в качестве аргумента привести ему неколебимую уверенность матери, клявшейся, что Диала не притрагивался к наркотикам. Но для начальника Наркотдела уже сам факт, что у подозреваемого имеется чернокожая старушка мама, указывал на его вину. Адамберг добился от окружного комиссара отсрочки, которая истекала через два дня.

– Ретанкур, – продолжил комиссар, – Эмилио ничего не заметил у них на руках, на одежде? Грязь, землю?

– Понятия не имею.

– Позвоните ему.

Данглар объявил перерыв, Эсталер вскочил. Бригадир питал страсть к вещам, которые решительно никого не интересовали, – он запоминал, например, мелкие детали, касающиеся каждого из присутствующих. Сейчас он поспешил принести двадцать восемь пластиковых стаканчиков на трех подносах, поставив перед каждым его любимый напиток – кофе, какао, чай – слабый, крепкий, с молоком и черный, с сахаром и без, один, два кусочка, ни разу при этом не сбившись. Он знал, например, что Ретанкур пьет крепкий кофе без сахара, но тем не менее ей нужна ложечка, чтобы помешивать просто так. Он бы не забыл это ни за что на свете. Неизвестно, какое такое особое удовольствие доставляло бригадиру это упражнение, превращавшее его в юного услужливого пажа.

Ретанкур вернулась с телефоном, и Эсталер подвинул ей кофе без сахара с ложечкой. Она поблагодарила его улыбкой, и счастливый молодой человек сел рядом с ней. Судя по всему, Эсталер так и не осознал, что работает в уголовном розыске, и существовал тут с беззаботностью подростка, попавшего в компанию своих ребят. Еще немного, и он ночевал бы тут.

– У них были грязные руки, все в земле, – сказала Ретанкур. – И ботинки тоже. Когда они ушли, Эмилио вымел из-под их столика засохшую грязь и гравий.

– И что нам это дает? – спросил Мордан, вытянув голову прямо из сгорбленного туловища, – он напоминал большого пузатого аиста, опустившегося на край стола. – Они, что ли, в саду работали?

– В земле копались, в любом случае.

– Проверим скверы и пустыри Монружа?

– Что они забыли в сквере? И при чем тут тяжелый груз?

– Подумайте, – сказал Адамберг, внезапно ослабив хватку и потеряв всякий интерес к коллоквиуму.

– Сейф перевозили? – предположил Меркаде.

– Что ты будешь делать с сейфом в саду?

– Ну придумай что-нибудь такое же тяжелое, – ответил Жюстен. – Настолько тяжелое, что понадобились два амбала, не чурающиеся никакой работы.

– Щекотливая, должно быть, работенка, если им пришлось потом пасть заткнуть, – сказал Ноэль.

– Они рыли яму, чтобы закопать тело, – предположил Керноркян.

– Подумаешь, – отмахнулся Мордан, – тут можно и самому справиться.

– Тяжелое тело, – уточнил Ламар. – Из бронзы или камня – типа статуи.

– Зачем тебе хоронить статую?

– Я не сказал, что мне надо похоронить статую.

– А что ты будешь с ней делать?

– Я ее своровал из общественного места, – заявил, подумав, Ламар, – и собираюсь увезти и продать. Спекуляция произведениями искусства. Знаешь, сколько стоит статуя с фасада Нотр-Дам?

– Там сплошь подделки, – вмешался Данглар. – Давай лучше из Шартра.

– Знаешь, сколько стоит статуя с фасада Шартрского собора?

– Откуда я знаю? Немереные бабки.

До Адамберга доносились уже только бессвязные обрывки фраз – сад, статуя, бабки. Данглар тронул его за руку.

– Зайдем с другого бока, – сказал он, глотнув кофе. – Ретанкур вернется к Эмилио. Взяв с собой Эсталера, у него глаз – алмаз, и Новичка – пусть учится.

– Новичок сидит в чулане.

– Мы его оттуда вынем.

– Он уже одиннадцать лет в полиции, разве нет? – сказал Ноэль. – Чего его учить, тоже мне мальчика нашли.

– Если вы все вместе возьметесь за его обучение, это ему пойдет на пользу.

– Чего нам надо от Эмилио? – спросила Ретанкур.

– Остатки гравия.

– Парни заходили к нему две недели назад, комиссар.

– Там на полу плитка?

– Да, черно-белая.

– А то, – усмехнулся Ноэль.

– Вы когда-нибудь гравий выметали? Так, чтобы ни одно зернышко никуда не закатилось? У Эмилио бистро, а не хоромы. Если нам повезет, какой-нибудь камешек лежит себе в углу и только нас и ждет.

– Если я правильно поняла, – уточнила Ретанкур, – мы идем туда искать камешек?

Порой былая неприязнь Ретанкур к Адамбергу давала о себе знать, хотя они раз и навсегда выяснили отношения в Квебеке, выиграв сражение, сплотившее их на всю жизнь. [6] Ретанкур, приверженка позитивистов, полагала, что расплывчатые указания Адамберга вынуждали членов его команды действовать вслепую. Она упрекала комиссара в наплевательском отношении к умственным способностям коллег и в нежелании сделать усилие, чтобы хоть что-то прояснить и перекинуть им мостик через болото. Ретанкур прекрасно все понимала. Это было выше его сил. Комиссар улыбнулся ей:

– Именно, лейтенант. Терпеливый беленький камешек в густом лесу. Он приведет нас прямиком на поле брани, как камешки, которые бросал Мальчик-с-пальчик, привели его к дому людоеда.

– Там было не совсем так, – поправил Мордан, специалист по сказкам, легендам и прочим страшилкам. – Камешки привели его к дому родителей, а не людоеда.

– Разумеется, Мордан. Но мы-то ищем людоеда. Поэтому и действовать будем иначе. В любом случае шестеро мальчиков попали к людоеду, не так ли?

– Семеро, – сказал Мордан и показал на пальцах, – но к людоеду они попали только потому, что у них не было камешков.

– А мы их ищем.

– Если они там есть, – не сдавалась Ретанкур.

– Конечно, есть.

– А если нет?

– Есть, Ретанкур.

Это утверждение Адамберга, взятое с потолка, а вернее, с его личного небосвода, куда никому другому не было доступа, положило конец коллоквиуму. Все встали, сложили стулья, выбросили стаканчики, и Адамберг знаком подозвал к себе Ноэля.

– Кончайте базар, Ноэль, – сказал он мирно.

– Зачем она полезла, я бы и без нее справился.

– Один против трех отморозков с железными прутьями? Нет, Ноэль.

– Я бы от них отделался, но Ретанкур решила поиграть в ковбоев.

– Как же. И если женщина помогла вам, это еще не значит, что вы опозорены на всю оставшуюся жизнь.

– Это не женщина, а трактор, тягловый скот, ошибка природы. И я ей ничем не обязан.

Адамберг провел по щеке тыльной стороной ладони, словно проверяя степень небритости, – верный признак того, что его флегма дала трещину.

– Вспомните, лейтенант, почему ушел Фавр вместе со своей бесконечной зловредностью. Свято место пусто не бывает, но в данном случае его совершенно необязательно занимать.

– Место Фавра я не занимаю, я на своем месте и ни под чью дудку плясать не собираюсь.

– Придется. В противном случае отправитесь решать свои хореографические проблемы куда-нибудь еще. Нашли дураков.

– Именно что нашел. Вы Эсталера слышали? А Ламара с его статуей? А Мордана с людоедом?

Адамберг посмотрел сначала на одни часы, потом на другие:

– Даю вам два с половиной часа, чтобы проветриться и прочистить мозги. Спуститесь к Сене, полюбуйтесь пейзажем и возвращайтесь.

– Мне надо дописать рапорты. – Ноэль пожал плечами.

– Вы меня не поняли, лейтенант. Это приказ, боевое задание. Идите и возвращайтесь в здравом уме. И если понадобится, вы будете этим заниматься каждый день, в течение года, до тех пор, пока не поймете, о чем кричат чайки. Катитесь, Ноэль, и подальше.

XI

Прежде чем войти в дом Камиллы и выгнать оттуда Новичка, Адамберг изучил собственные глаза в зеркальце заднего вида первого попавшегося автомобиля. «Ну и ладно, – заключил он, распрямляясь. – От меланхолика слышу».

Он поднялся на восьмой этаж и подошел к ее двери. Знакомые тихие звуки – Камилла пыталась усыпить младенца. Адамберг объяснял ей, как класть руку ему на головку, но у нее все равно ничего не получалось. На этом участке он шел с опережением, отставая на всех остальных.

А вот из чулана, служившего убежищем полицейскому, не доносилось ни звука. Новичок-меланхолик с печальными глазами и очень ничего себе заснул. Вместо того чтобы охранять Камиллу, как ему было приказано. Адамберг постучал, испытывая неудержимое желание устроить ему головомойку – явно незаслуженную, учитывая, что многочасовое сидение взаперти в этой каморке усыпило бы кого угодно, тем более меланхолика.

Не тут-то было. Новичок тут же открыл дверь, зажав сигарету между пальцев, и слегка поклонился, показывая, что узнал. Не проявляя ни особой тревоги, ни излишнего почтения, он просто пытался поскорее отмотать свои мысли обратно, словно скот загонял в стойло. Адамберг пожал ему руку, беззастенчиво разглядывая его. Мягок, но не слишком. Просто темперамент и вспыльчивость спрятаны глубоко на дне его и впрямь печальных глаз. Что касается внешности, то Данглар, будучи профессиональным пессимистом, побежденным еще до начала битвы, слишком мрачно смотрел на вещи. Да, очень ничего себе, но скорее ничего, чем очень, если уж на то пошло. К тому же он был лишь чуть-чуть выше Адамберга. Правда, шире в плечах, а тело и лицо – словно в нежной оболочке.

– Извините, – сказал Адамберг. – Я пропустил нашу встречу.

– Ничего страшного. Мне сказали, у вас срочные дела.

Хорошо поставленный голос, легкий, без помех. Ничего себе, приятный. Новичок затушил сигарету в карманной пепельнице.

– Очень срочные дела, это правда.

– Очередное убийство?

– Нет, наступление весны.

– Понятно, – ответил Новичок, помолчав немного.

– Как проходит наблюдение?

– Бесконечно и бессмысленно.

– И неинтересно.

– Нет, ничуть.

Превосходно, заключил Адамберг. Ему повезло – у Новичка проблемы со зрением, он не в состоянии вычленить Камиллу из тысячи ей подобных.

– Вы свободны. Полицейские из тринадцатого округа придут вам на смену.

– Когда?

– Прямо сейчас.

Новичок бросил взгляд на чулан. Что он там забыл? Нет, ничего, просто печаль в его глазах создавала впечатление, что он дольше, чем все остальные, сосредотачивается на окружающих предметах. Он собрал книги и вышел не оборачиваясь, даже не взглянув на дверь Камиллы. Слепец и олух, право слово.

Адамберг заблокировал автоматический переключатель света и присел на верхнюю ступеньку, показав коллеге место рядом. За долгие годы бурной жизни с Камиллой он привык к этой лестничной площадке, равно как и к самой лестнице, у каждой из ступенек которой было свое имя – нетерпение, равнодушие, измена, горечь, сожаление, измена, возврат, угрызения совести и так далее, по спирали.

– Как вы думаете, сколько тут ступенек? – спросил Адамберг. – Девяносто?

– Сто восемь.

– Не может быть. Вы считаете ступеньки?

– Я человек организованный, это отмечено в моем личном деле.

– Сядьте, ваше дело я просто пролистал. Вы знаете, что вас перевели к нам на испытательный срок и что наш разговор ничего не изменит.

Новичок покачал головой и сел на деревянную ступеньку. В нем не было наглой самоуверенности, но не чувствовалось и трепета. Адамберг заметил наконец рыжие пряди, беспорядочно мелькавшие в его темных волосах. Они вспыхивали странным блеском в электрическом свете, и казалось, что эту волнистую и густую шевелюру не возьмет ни одна расческа.

– На этот пост было много кандидатов, – сказал Адамберг. – За какие такие достоинства вас допустили до финала?

– По блату. Я близко знаком с окружным комиссаром Брезийоном. Выручил когда-то его младшего сына.

– Им интересовалась уголовная полиция?

– Полиция нравов. В интернате, где я преподавал.

– То есть вы полицейский не по рождению?

– Я собирался стать учителем.

– Как же вас к нам занесло?

Новичок закурил. Мощные квадратные руки. Очень ничего себе, привлекательные.

– Любовная история, – предположил Адамберг.

– Она служила в полиции, и я решил, что разумнее будет последовать за ней. Но она ушла от преследования, а я остался с полицией на руках.

– Досадно.

– Очень.

– Зачем вам этот пост? Хотите остаться в Париже?

– Нет.

– В уголовном розыске?

– Да. Я навел справки, меня это устраивает.

– Что же вы узнали?

– Много чего, самого разного.

– А вот я ничего не знаю. Даже вашего имени. Вас все еще зовут Новичком.

– Вейренк. Луи Вейренк.

– Вейренк, – сосредоточенно повторил Адамберг. – Откуда у вас такие рыжие волосы, Вейренк? Я страшно заинтригован.

– Я тоже, комиссар.

Новичок отвернулся, на мгновение прикрыв глаза. Досталось ему, догадался Адамберг. Вейренк выдохнул дым к потолку, пытаясь дать более распространенный ответ, но не решился. Когда он сидел так, замерев, его верхняя губа чуть приподнималась справа, словно ее тянули за ниточку, и этот изгиб придавал его лицу особую прелесть. И еще опущенные треугольником глаза с вздернутой запятой ресниц. Опасный дар комиссара Брезийона.

– Я не обязан вам отвечать, – сказал наконец Вейренк.

– Не обязаны.

Адамберг, явившись к своему новому сотруднику с одной лишь целью удалить его от Камиллы, почувствовал, что их беседа скрипит, как несмазанная телега, но объяснения этому не находил. Хотя оно, думал он, где-то неподалеку и вполне постижимо. Адамберг спустился взглядом по перилам, по стене, потом пересчитал ступеньки, одну за другой, вниз, вверх.

Ему было знакомо это лицо.

– Как ваша фамилия, вы сказали?

– Вейренк.

– Вейренк де Бильк, – поправил Адамберг. – Луи Вейренк де Бильк, вот как звучит ваше имя полностью.

– Да, это записано в деле.

– Где вы родились?

– В Аррасе.

– В дороге, я полагаю. Вы не похожи на уроженца Севера.

– Все может быть.

– Не может быть. Вы гасконец, беарнец.

– Правильно.

– Конечно, правильно. Беарнец родом из долины Оссо.

Новичок снова моргнул, словно внезапно сдался.

– Откуда вы знаете?

– Когда фамилия совпадает с названием вина, легко попасться. Сорт винограда Вейренк де Бильк растет на склонах долины Оссо.

– Вас это смущает?

– Может быть. Гасконцы – ребята непростые. Печальные нелюдимы с нежной душой, но ироничные и упрямые. Неутомимые трудяги. Характер интересный, если только удается его вынести. Некоторые не выносят.

– Вы, например? У вас проблемы с беарнцами?

– Само собой. Подумайте сами, лейтенант.

Новичок чуть отступил, как зверь, пытающийся изучить противника.

– Вейренк де Бильк – малоизвестный сорт вина, – заметил он.

– Никому не известный.

– Разве что нескольким виноделам и жителям долины Оссо.

– И?

– И жителям соседней долины.

– А именно?

– Долины Гава.

– Видите, как все просто. Вы что, разучились узнавать пиренеица, столкнувшись с ним лицом к лицу?

– Тут темновато.

– Не переживайте.

– Не больно-то и хотелось.

– Как вы думаете, что случится, если уроженец долины Оссо будет работать под одной крышей с уроженцем долины Гава?

Они задумались, разом уставившись в стену напротив.

– Иногда, – сказал Адамберг, – найти общий язык со своим соседом труднее, чем со своим чужаком.

– В свое время между долинами было не все гладко, – подтвердил Новичок, не сводя взгляда со стены.

– Да. За клочок земли готовы были глотку порвать.

– За травинку.

– Да.

Новичок встал и сделал круг по лестничной площадке, засунув руки в карманы. Тема закрыта, заключил про себя Адамберг. Вернемся к ней позже и по возможности иначе. Он тоже поднялся.

– Заприте чулан и отправляйтесь в Контору. Лейтенант Ретанкур ждет вас, чтобы ехать на Порт-де-Клиньянкур.

Адамберг махнул ему рукой на прощанье и спустился на пролет ниже в дурном расположении духа. Настолько дурном, что забыл блокнот с рисунками на верхней ступеньке, придется подниматься обратно. На площадке седьмого этажа он услышал прорывающийся сквозь сумерки изысканный голос Вейренка:

– Вернитесь, господин! Едва я сделал шаг,

Как тут же проклят был, и не могу понять я:

Мне ваша доброта сулила столько благ —

Чем вызвал мой приход подобные проклятья?

Пораженный Адамберг бесшумно преодолел последние ступеньки.

– В чем злодеяние? В том, чтобы встретить день

В долине, подле вас? Неужто вам обидно,

Что нам на небесах одно и то же видно?

Вейренк стоял, прислонившись к косяку чулана, опустив голову, и рыжие слезы блестели у него в волосах.

– …Что дали боги мне, точь-в-точь как дали вам,

По тем же тропам пробираться и холмам?

Его новый помощник скрестил на груди руки и сам себе улыбнулся.

– Ясненько, – протянул комиссар.

Лейтенант удивленно поднял голову.

– Об этом тоже сказано в моем деле, – словно извиняясь, проговорил он.

– С чего это вдруг?

Вейренк, смутившись, запустил пальцы в свою шевелюру:

– В Бордо комиссар от этого на стенку лез. В Тарбе тоже. И в Невере.

– Вы что, не можете сдержаться?

– Увы, я не могу, и это – безусловно.

Кровь прародителя взывает: се – греховно.

– Как вам это удается? Наяву? Во сне? Под гипнозом?

– Это у нас семейное, – сказал Вейренк сухо. – Ничего не поделаешь.

– Ну, если семейное, тогда ладно.

Вейренк вздернул губу и беспомощно развел руками.

– Предлагаю вместе со мной поехать в Контору. Чулан вам не идет на пользу.

– И то правда, – согласился Вейренк, и в животе у него что-то сжалось при мысли о Камилле.

– Вы знакомы с Ретанкур? Она отвечает за ваше обучение.

– Какие новости на Клиньянкуре?

– Новости будут, если мы найдем камешек, закатившийся под стол. Ретанкур вам наверняка все расскажет, она не в восторге от этого задания.