XII

Ретанкур всей своей массой рухнула на видавший виды пластиковый стул в кафе Эмилио.

– Я дико извиняюсь, – сказал он, подойдя, – но если тут все время будут торчать полицейские, я вынужден буду закрыться.

– Найди мне камешек, Эмилио, и я оставлю тебя в покое. И еще три кружки пива.

– Две, – поправил ее Эсталер. – Не выношу пиво, – извинился он, по очереди посмотрев на Новичка и Ретанкур. – Не знаю почему, но у меня от него голова кружится.

– У всех кружится, – возразила Ретанкур, не переставая изумляться неизлечимому простодушию этого двадцатисемилетнего мальчика.

– Вот оно что, – сказал Эсталер. – И это в порядке вещей?

– Не просто в порядке вещей, это и есть наша цель.

Эсталер нахмурился. Меньше всего ему хотелось, чтобы Ретанкур почудился упрек в его словах. Если она в рабочие часы заказывает пиво, значит, это не только разрешено, но даже поощряется.

– Мы не при исполнении, – сказала Ретанкур, улыбнувшись. – Мы ищем камешек. А это разные вещи.

– Ты сердишься на него, – догадался молодой человек.

Ретанкур подождала, пока Эмилио принесет пиво. И выпила за здоровье Новичка.

– Добро пожаловать. Не могу запомнить твою фамилию.

– Вейренк де Бильк, – сказал Эсталер, радуясь, что запомнил все полностью.

– Хватит и Вейренка, – предложила Ретанкур.

– Де Билька, – уточнил Новичок.

– Без частицы не обойдешься?

– Без вина. Это название вина.

Вейренк придвинул свою кружку, но не чокнулся. Он уже наслышан был о сверхъестественных талантах лейтенанта Виолетты Ретанкур, но не понимал пока, почему все сотрудники уголовного розыска относились к этой крупной толстой блондинке, в меру грубоватой и веселой, с такой опаской, уважением и были настолько ей преданы.

– Ты на него сердишься, – глухо повторил Эсталер.

Ретанкур пожала плечами:

– Ничего не имею против кружки пива на Порт-де-Клиньянкур. Если уж ему приспичило.

– Ты на него сердишься.

– Да ну?

Эсталер мрачно потупился. Противостояние, а то и просто поведенческая несовместимость Адамберга и его помощницы не давали ему покоя. Служение кумирам не терпело компромиссов. Он бы ни за что не бросил одного ради другого. Организм молодого человека заряжался только от душевной энергии, все остальные флюиды отметались – будь то здравый смысл, расчет или интеллект. Будучи совершенно особым механизмом, работающим только на топливе без примесей, Эсталер представлял собой редкую и хрупкую систему. Ретанкур знала это, но ей недоставало деликатности, чтобы подстроиться под него, да и желания особого не было.

– Он считает, что это необходимо, – не отставал Эсталер.

– Это дело надо передать в Наркотдел, – сказала Ретанкур и сложила руки.

– Он говорит – не надо.

– Мы камешка не найдем.

– Он говорит – найдем.

Эсталер, говоря о комиссаре, ограничивался, как правило, местоимением «он». Он, Жан-Батист Адамберг, Бог во плоти, спустившийся с небес в уголовный розыск.

– Делай как знаешь. Ищи камешек, рой землю носом. Только не требуй, чтобы мы ползали с тобой под столами.

Ретанкур с удивлением отметила бунтарский всплеск во взгляде бригадира.

– И поищу, – заявил молодой человек, неловко поднимаясь. – И вовсе не потому, что в Конторе все принимают меня за дуралея, ты в том числе. А он – нет. Он смотрит, он знает. Он ищет.

Эсталер перевел дыхание.

– Он ищет камешек, – сказала Ретанкур.

– Потому что в камешках кроются всякие штуки. У них есть цвет, рисунок и история. А ты этого не видишь, Ретанкур, ты ничего не видишь.

– Чего, например? – спросила Ретанкур, сжимая кружку пива.

– Подумай, лейтенант.

Эсталер вскочил порывисто, как подросток, и отправился к Эмилио, скрывшемуся на кухне.

Ретанкур покрутила кружку и посмотрела на Новичка.

– Тонкая натура, – сказала она. – Иногда взбрыкивает. Он, видишь ли, боготворит Адамберга. Как ты, кстати, с ним пообщался? Нормально?

– Я бы не сказал.

– Заморочил тебя?

– В каком-то смысле – да.

– Он не нарочно. Ему тут сильно досталось в Квебеке. Как он тебе?

Вейренк криво усмехнулся, и Ретанкур оценила это по достоинству. Новичок казался ей очень обаятельным, и она часто смотрела на него, мысленно разбирая по косточкам его лицо и тело, проникая взглядом сквозь одежду, словно мужик, который раздевает взглядом проходящую красотку. Тридцатипятилетняя Ретанкур вела себя как старый холостяк на премьере. Ничем особенно не рискуя. Мир ее чувств был заперт на замок во избежание разочарований. Еще в юности Ретанкур славилась внушительностью храмовой колонны, и девиз ее был соответствующим: пораженчество – лучшая защита от надежды. В отличие от нее лейтенант Фруасси верила во взаимную любовь, упорно поджидала ее за каждым поворотом и уже успела накопить целый ворох сердечных печалей.

– Адамберг – особый случай, – сказал Вейренк. – Он вырос в долине По.

– Когда ты так говоришь, я словно вижу его перед собой.

– Само собой. Я вырос в соседней долине.

– А, – сказала Ретанкур. – Говорят, два гасконца в одной клетке не уживутся.

Эсталер продефилировал мимо, даже не взглянув на них, и вышел из кафе, хлопнув дверью.

– Ушел, – прокомментировала Ретанкур.

– Он вернется без нас?

– Судя по всему.

– Он в тебя влюблен?

– Он влюблен в меня, как мог бы влюбиться в мужчину, в недостижимый образец для подражания. Типа танка, пулемета, самолета. Наше кредо – береги себя и держись подальше. Ты видел их, то есть нас. Адамберг вечно блуждает неизвестно где. Данглар, известный эрудит, носится за комиссаром, чтобы корабль не ушел в открытое море. Узколобость сироты Ноэля граничит с хамством. Ламар настолько зажат, что ему трудно посмотреть на собеседника. Керноркян боится темноты и микробов. Тяжеловоз Вуазне, стоит отвернуться, погружается в свою любимую зоологию. Скрупулезный Жюстен совестлив до ужаса. Адамберг никак не может усвоить, кто из них Вуазне, а кто – Жюстен, и без конца их путает, но они и не думают обижаться. Фруасси помешана на жратве и любовных переживаниях. С почтительным юношей Эсталером ты уже познакомился. У Меркаде, математического гения, все силы уходят на борьбу со сном. Мордан, приверженец трагического, собрал четыреста томов сказок и легенд. Ну и я, жирная корова-многостаночница, по мнению Ноэля. Тебя-то как сюда занесло, боже мой?

– Есть у меня один план, – туманно ответил Вейренк. – Ты, судя по всему, своих коллег не жалуешь?

– Почему же.

– И все же, госпожа,

Сталь ваших острых слов плоть превращает в крошки.

Вы впрямь их точите иль это по оплошке?

Ретанкур улыбнулась и посмотрела на Вейренка:

– Что ты сказал?

– Что я их слышу – все. Все козни их и казни,

И вот ищу мотив подобной неприязни.

– Ты всегда так выражаешься?

– Привычка, – объяснил Вейренк и улыбнулся ей в ответ.

– Что с тобой произошло? Я волосы имею в виду.

– Дорожная авария, головой ударился о ветровое стекло.

– А, – произнесла Ретанкур. – Ты, значит, тоже врешь.

Эсталер, вытянувшись в струнку на тонких ногах, показался в дверях кафе и в два шага оказался у их столика. Он отодвинул пустые кружки, порылся в кармане и выложил на центр стола три серых камешка. Ретанкур, не шелохнувшись, изучила их.

– Он сказал – белый, и он сказал – один, – напомнила она.

– Их три, и они серые.

Схватив камешки, она начала перекатывать их по ладони.

– Отдай. А то не ровен час – ты их от него утаишь.

Ретанкур вскинула голову, быстро зажав камешки в кулаке.

– Не зарывайся, Эсталер.

– А что?

– Без меня Адамберг бы пропал. Я его вырвала из лап канадских копов. И ты не знаешь и никогда не узнаешь, что я для этого сделала. Поэтому, бригадир, только совершив такой же подвиг во имя Его, ты получишь право на меня кричать. Не раньше.

Ретанкур резким движением положила камешки на протянутую ладонь Эсталера. Вейренк заметил, как у молодого человека задрожали губы, и успокаивающе кивнул ей.

– Все, проехали, – сказала она, коснувшись плеча бригадира.

– Извини, – прошептал Эсталер. – Мне очень нужны эти камешки.

– Ты уверен, что это те самые?

– Да.

– Прошло две недели, Эмилио подметает тут каждый вечер, а по утрам мусор вывозят.

– В тот вечер они пришли очень поздно. Эмилио наскоро вымел гравий за дверь. Я поискал там, куда камешки могли попасть, то есть возле стены, у ступеньки, где никто никогда не ходит.

– Поехали, – решила Ретанкур, натягивая куртку. – У нас осталось всего полтора дня, потом Наркотдел заберет парней себе.

XIII

В маленьком зальчике, где стоял аппарат с напитками, Адамберг обнаружил самодельный диван, собранный прямо на полу из двух больших квадратных кусков пенопласта, покрытых стареньким одеялом. Диван придавал комнате вид дешевой ночлежки. Наверняка задумка Меркаде, известного сони, чей перманентный недосып не давал покоя его же профессиональной совести.

Адамберг вытащил из спасительного агрегата стаканчик кофе и решил испробовать диван на себе. Он сел, поправил спинку и вытянул ноги.

Тут вполне можно было спать. Теплый пенопласт коварно обволакивал тело, создавая иллюзию человеческого присутствия. Почему бы и нет, стоит подумать, но думать Адамберг умел только на ходу. Если вообще это называлось словом «думать». Он уже давно пришел к выводу, что в его случае этот процесс не имел ничего общего с принятым определением. «Мыслить, раз(по)мышлять, доходить своим умом, судить, заключать про себя». И не то чтобы он не пытался размышлять как люди – он честно садился на чистый стул и ставил локти на аккуратно прибранный стол, сжав пальцами лоб и вооружившись ручкой и листом бумаги. Правда, все эти телодвижения только мешали ему выстроить логическую цепочку. Развинченный ум комиссара являл его мысленному взору лишь немую карту, некую магму, которая совершенно не собиралась исторгать из себя хоть что-то, напоминавшее Идею. Зато все состыковывалось, когда он следовал по узким извилистым тропинкам сквозь шумы, слова, запахи, вспышки, воспоминания, образы, пылинки и отголоски. Вот и весь его арсенал, а он при этом руководит двадцатью семью полицейскими уголовного розыска с целью, любил повторять окружной комиссар, достижения Результатов. Ему бы не грех забеспокоиться. Но сегодня Адамберга мучили совершенно иные мушки в глазу.

Он вытянул руки, потом скрестил их на затылке, оценив по достоинству почин несчастного сони. За окном – дождь и тень, между которыми не было ну решительно ничего общего.

Заметив спящего комиссара, Данглар решил не бросать монетку в аппарат. Он попятился и на цыпочках вышел из комнаты.

– Я не сплю, Данглар, – сказал Адамберг, не открывая глаз. – Возьмите себе кофе.

– Этим ложем мы обязаны Меркаде?

– Думаю, да, капитан. Я произвожу испытания.

– У вас найдутся конкуренты.

– Или последователи. Еще немного – и диванов станет шесть, по одному в каждом углу.

– Тут всего четыре угла, – уточнил Данглар, взгромоздившись на высокий табурет и свесив ноги.

– В любом случае это удобнее ваших треклятых табуретов. Не знаю, кто их изобрел, но они слишком высокие. Даже до приступки не дотянуться. Сидишь, словно аист на колокольне.

– Они шведские.

– Значит, шведы слишком высоки для нас. Вы думаете, это имеет значение?

– Что именно?

– Рост. Вам не кажется, что рост влияет на сообразительность, если, например, голова находится на расстоянии 1,9 метра от ступней и кровь тратит столько времени на движение туда-сюда? Может быть, мысли вдали от ног становятся чище? Или наоборот – какой-нибудь Мальчик-с-пальчик соображает лучше остальных, быстрее, точнее?

– Эммануил Кант, – сказал Данглар без особого энтузиазма, – был ростом всего полтора метра. А Кант – это воплощенная мысль, строго и безупречно выстроенная.

– А как там обстояло с телом?

– Он им так и не воспользовался.

– Тоже плохо, – пробормотал Адамберг, закрывая глаза.

Данглар счел, что разумнее будет ретироваться к себе в кабинет, от греха подальше.

– Данглар, вы ее видите? – спросил Адамберг ровным голосом. – Тень?

Майор вернулся и посмотрел в окно, на дождь, от которого в комнате стало совсем темно. Он слишком хорошо знал Адамберга, чтобы подумать, что комиссар спрашивал его о погоде.

– Она тут, Данглар. Она заслоняет свет. Вы не чувствуете? Она окутывает нас, разглядывает.

– Черная меланхолия? – предположил майор.

– Наверно. Вокруг нас.

Данглар провел рукой по затылку, дав себе время подумать. Какая тень? Где, что, когда? После потрясения, пережитого в Квебеке, Адамберг вынужден был на месяц отойти от дел, и Данглар пристально наблюдал за ним. Он видел, как быстро тот восставал из руин, которые почти похоронили под собой ясность его ума. Казалось, все довольно быстро вошло в норму – в норму Адамберга, само собой. Данглар чувствовал, что страх вновь возвращается к нему. Может быть, Адамберг недостаточно далеко отошел от пропасти, в которую чуть было не свалился?

– И давно это с вами? – спросил он.

– Началось почти сразу после моего возвращения, —• сказал Адамберг, внезапно открыв глаза и выпрямившись на пенопластовой лежанке. – Она, может, и раньше меня подкарауливала, бродила тут у нас.

– Тут у нас?

– В Конторе. Это зона ее обитания. Когда я уезжаю в Нормандию, например, я перестаю ее ощущать. Когда возвращаюсь, она тут как тут, серенькая, скромненькая. Может быть, Молчальница.

– Это еще кто?

– Кларисса – монахиня, которую прикончил дубильщик.

– И вы в это верите?

Адамберг улыбнулся.

– Я слышал ее прошлой ночью, – сказал он с каким-то даже удовольствием. – Она гуляла по чердаку, и ее платье шуршало по полу. Я встал, пошел посмотреть.

– И там никого не было.

– Во-во, – ответил Адамберг, мысленно послав привет разметчику из Аронкура.

Комиссар обвел взглядом комнату.

– Она мешает вам жить? – деликатно спросил Данглар, чувствуя, что вступает на минное поле.

– Нет. Но эта тень нам счастья не принесет, поверьте мне, Данглар. Она не за тем сюда явилась.

– После вашего возвращения не произошло ничего особенного, разве что Новичок появился.

– Вейренк де Бильк.

– Он вас и беспокоит? Тень пришла вместе с ним?

Адамберг обдумал предположение Данглара.

– Ну, какие-то неприятности он с собой принес, это очевидно. Вейренк родом из соседней долины. Он вам рассказал? О долине Оссо? О волосах?

– Нет. А зачем?

– В детстве на него напали пятеро парней. Они распороли ему живот и изрезали голову.

– И что?

– А то, что эти парни пришли из моей деревни. И Вейренк в курсе. Он сделал вид, что удивился, но на самом деле он все прекрасно знал еще до того, как попал в Контору. И лично я считаю, что именно за этим он к нам и пожаловал.

– За чем «за этим»?

– За воспоминаниями, Данглар.

Адамберг снова вытянулся на пенопласте.

– Помните медсестру, которую мы взяли два года назад? До нее я никогда старух не арестовывал. Мерзкая история.

– Она была чудовищем, – сказал Данглар дрогнувшим голосом.

– Ариана считает, что она – двойняшка. С одной стороны – Альфа, человек как человек, с другой – Омега, ангел смерти. Кстати, что такое альфа и омега?

– Греческие буквы.

– Допустим. Ей было 73 года. Помните, как она на нас посмотрела в момент ареста?

– Помню.

– Не очень бодрящее воспоминание, а, капитан? Может, она по-прежнему на нас смотрит? Вдруг она и есть Тень? Вспомните.

Данглар помнил. Все началось дома у пожилой дамы, умершей естественной смертью. Они приступили к рутинной проверке. Лечащий врач и Ромен, судебный медик, который тогда еще не впал в прострацию, управились минут за пятнадцать. Внезапная остановка сердца, телевизор еще работал. Два месяца спустя Данглар и Ламар произвели ту же дежурную операцию дома у мужчины девяносто одного года, умершего в своем кресле с открытой книгой в руках. Книга, как ни странно, называлась «Искусство быть бабушкой». Адамберг появился, когда его коллеги заканчивали отчет.

– Разрыв аневризмы, – объявил врач. – Это всегда как гром с ясного неба. Но если уж грянет, так грянет. Возражений нет, коллега?

– Никаких, – ответил Ромен.

– Тогда поехали.

Врач достал ручку и бланк медицинского заключения.

– Нет, – сказал Адамберг.

Все взгляды обратились на комиссара, который, прислонившись к стене и скрестив руки, смотрел на них.

– Что такое? – спросил Ромен.

– Вы ничего не чувствуете?

Адамберг отлепился от стены и подошел к телу. Он обнюхал лицо, коснулся ласковым движением редких волос старика. Потом, задрав голову, обошел квартиру.

– Разгадка носится в воздухе, Ромен, – отвлекись от тела, поищи в другом месте.

– В каком – другом? – спросил Ромен, подняв очки к потолку.

– Этого старика убили.

Лечащий врач раздраженно убрал в карман толстую черную ручку. Этот коротышка с туманным взглядом, такой загорелый, будто все время торчал на солнце, валандался тут, не вынимая рук из карманов потрепанных штанов. Он не внушал Адамбергу ни малейшего доверия.

– Мой пациент уже дышал на ладан, в нем жизни было не больше, чем в дряхлой кляче. Если уж грянет, так грянет.

– Бывает, что грянет, но не с неба. Вы чувствуете запах, доктор? Это не духи, не лекарства. Ромашка, перец, камфара, флердоранж.

– Диагноз уже поставлен, а вы, насколько мне известно, не медик.

– Нет, я полицейский.

– Оно и видно. Если вам что-то не нравится, позвоните комиссару.

– Я комиссар.

– Он комиссар, – подтвердил Ромен.

– Черт, – сказал врач.

Человек опытный, Данглар смотрел, как доктор постепенно начинает реагировать на голос и манеры Адамберга, поддаваться исходившей от него силе убеждения, какой бы подспудной она ни была. Он наблюдал, как медик сдается, гнется, словно дерево под порывом ветра, как гнулись до него многие другие, стальные мужчины и железные женщины, не устояв перед обаянием комиссара, начисто лишенным показухи и блеска, которое нельзя было ни понять, ни объяснить. Уникальное явление, вызывавшее в Дангларе удовлетворение и досаду одновременно, – он разрывался между привязанностью к Адамбергу и состраданием к самому себе.

– И правда, – сказал Данглар, принюхавшись. – Это дорогущее масло, оно продается в крошечных ампулах как успокоительное. Надо выдавить по капельке на виски и на затылок, вот вам и панацея. У нашего Керноркяна оно есть.

– Вы правы, Данглар, вот почему мне знаком этот запах. Не думаю, доктор, что ваш пациент пользовался дорогущим маслом.

Врач обвел взглядом две жалкие комнатушки, с которыми крайняя бедность вязалась гораздо больше, чем ароматы роскошных притирок.

– Это еще ни о чем не говорит, – бросил он пробный камень.

– Потому что вы не были дома у женщины, умершей два месяца назад. Там пахло точно так же. Вспомните, Данглар, вы же там были.

– Я ничего такого не заметил.

– А вы, Ромен?

– Ничего, извините.

– Это тот же запах. То есть и тут и там побывал один и тот же человек, незадолго до смерти стариков. Кто его медсестра, доктор?

– Очень компетентная женщина, я сам ее рекомендовал.

Врач в растерянности почесал плечо:

– Она уже на пенсии, поэтому ей платят вчерную. Благодаря чему многие пациенты могут вызывать ее ежедневно, не разоряясь. Когда кончаются деньги, приходится обходить закон.

– Как ее зовут?

– Клер Ланжевен. У нее за плечами сорок лет работы в больницах, она специалист по гериатрии.

– Данглар, свяжитесь с Конторой. Пусть они разыщут лечащего врача той старушки, позвонят ему и спросят, как звали ее медсестру.

Пока Данглар спускался к служебной машине, они болтали о работе. Врач вытащил из-под кровати своего пациента бутылку дешевого вина.

– Он всегда наливал мне стаканчик, жуткое пойло.

Он расстроенно засунул бутылку обратно. Тут вернулся Данглар.

– Клер Ланжевен, – объявил он.

В наступившем молчании все взгляды обратились к комиссару.

– Медсестры-убийцы, – сказал Адамберг. – Так называемые ангелы смерти. Они спускаются на землю и косят направо и налево. Если уж грянет, то грянет.

– Черт побери, – выдохнул врач.

– К кому еще она ходит? Кому вы ее рекомендовали?

– Черт побери.

Менее чем за месяц, переходя от больниц к клиникам, от квартир к диспансерам, они составили скорбный список из тридцати трех имен. Более полувека, скитаясь между Францией, Германией и Польшей, медсестра сеяла смерть, впрыскивая в вены пузырьки воздуха.

Как-то февральским утром Адамберг и четыре его помощника окружили ее домик в пригороде, с аллеей, посыпанной гравием, и безукоризненными грядками. Четверо видавших виды мужчин, бывалые полицейские, привыкшие иметь дело с убийцами крупного калибра, потели от неловкости и являли собой весьма жалкую картину. Если женщины выйдут из колеи, мир рухнет, подумал Адамберг. «В сущности, – доверительно сказал он Данглару, когда они шли по узкой аллее, – мужчины позволяют себе убивать друг друга только потому, что женщины этим не занимаются. Но если дамы перейдут черту, мир не устоит». – «Может быть», – ответил тогда Данглар, которому было так же не по себе, как и всем остальным.

Дверь им открыла опрятная женщина с прямой спиной и морщинистым лицом и попросила их быть поосторожнее с цветами и грядками. Адамберг посмотрел на нее, но ничего не увидел, ни блеска ненависти в глазах, ни ярости смерти, которую ему приходилось замечать у других. Перед ним стояла тощая невыразительная особа. Полицейские надели на нее наручники в гробовом молчании, нарушив его только для того, чтобы бесцветными голосами пробормотать ей ее права, а Данглар добавил тихо: «Не стоит за грехи дочь Евы поносить, / Ей ношу тяжкую приходится носить». [7] Адамберг кивнул, так и не уяснив, к чьей помощи взывал майор, пропев песню сумерек при свете дня.

– Конечно, помню, – сказал Данглар, и его аж передернуло. – Но она далеко, в тюрьме Фрейбурга. Оттуда она на вас свою тень точно не отбросит.

Адамберг встал. Опершись обеими руками о стену, он смотрел на дождь.

– Дело в том, что десять месяцев и пять дней тому назад она убила охранника и сбежала из тюрьмы.

– Черт возьми, – сказал Данглар, хрустнув стаканчиком. – Почему мы об этом ничего не знали?

– Немецкие коллеги забыли нас предупредить. Административные заморочки. Я узнал об этом, вернувшись с гор.

– Ее нашли?

Адамберг смутным жестом указал на улицу:

– Нет, капитан. Она бродит где-то там.

XIV

Эсталер протянул руку с таким видом, будто на его ладони лежали бриллианты, а не три серых камешка из кафе Эмилио.

– Что это, бригадир? – спросил Данглар, с трудом оторвавшись от монитора.

– Это ему, майор. То, что он просил меня найти.

Ему. Он. Адамберг.

Данглар взглянул на Эсталера, даже не пытаясь вникнуть в его слова, и быстро нажал на кнопку громкой связи. Уже стемнело, и дети ждали его к ужину.

– Комиссар? Эсталер тут что-то вам принес. Сейчас придет, – сказал он, обращаясь к молодому человеку.

Эсталер стоял не шелохнувшись, с протянутой рукой.

– Расслабься, Эсталер. Пока его нет. Он медленно передвигается.

Когда минут через пять Адамберг вошел в комнату, Эсталер практически не изменил позу. Он ждал, и надежда превратила его в соляной столб. Он повторял про себя фразу комиссара, произнесенную на коллоквиуме: «Возьмите с собой Эсталера, у него глаз – алмаз».

Адамберг изучил трофеи на ладони молодого человека.

– Лежали и только нас и ждали, да? – улыбнулся он.

– Снаружи, у самой двери, слева от ступеньки.

– Я знал, что ты мне их принесешь.

Эсталер выпрямился со счастливым видом птенца, вернувшегося из первого полета с дождевым червяком в клюве.

– Езжайте в Монруж, – решил Адамберг. – У нас остался всего один день, придется работать ночью. Отправляйтесь туда вчетвером, а лучше вшестером. Жюстен, Меркаде и Гардон поедут с тобой. Они сегодня дежурят.

– Меркаде дежурит, но в данный момент спит, – напомнил Данглар.

– Тогда возьми Вуазне. И Ретанкур, если она снизойдет до второго путешествия. Она, если захочет, может прожить без сна, сидеть за рулем десять ночей подряд, пересечь Африку пешком и догнать самолет в Ванкувере. Преобразование энергии – великая вещь.

– Я знаю, комиссар.

– Обшарьте все парки, скверы, аллеи и пустыри. Не забудьте про стройки. Отовсюду привезите образцы.

Эсталер бросился вон, сжимая в кулаке свое сокровище.

– Хотите, я тоже поеду? – спросил Данглар, выключая компьютер.

– Нет, идите кормить ужином детей, и я займусь тем же. Камилла играет в Сент-Юсташ.

– Я могу попросить соседку покормить их. У нас остались всего сутки.

– Глаз-алмаз справится, и ему помогут.

– Почему, как вам кажется, Эсталер так пучит глаза?

– Наверное, в детстве что-то такое увидел. Мы все в детстве что-то такое видели. Некоторые после этого слишком широко открывают глаза, другие толстеют, у третьих туман в голове или…

Адамберг запнулся и мысленно послал подальше рыжие пряди Новичка.

– Думаю, Эсталер сам нашел эти камешки. Думаю, Ретанкур было наплевать, и она выпивала с Новичком. Пиво, скорее всего.

– Скорее всего.

– Я все еще ее раздражаю порой…

– Вы всех раздражаете, комиссар. Что, она исключение?

– Всех, кроме нее, – вот такой расклад меня бы устроил. До завтра, Данглар.

Адамберг вытянулся на своей новой кровати, положив себе на живот младенца, который вцепился в него, как обезьяний детеныш в отцовскую шерсть. Оба были сыты, умиротворены и молчаливы. И оба утопали в необъятном красном пуховом одеяле, подаренном второй сестрой Адамберга. Монахиня на чердаке не подавала признаков жизни. Лусио Веласко не преминул исподволь расспросить его о присутствии Клариссы, и Адамберг успокоил его.

– Я расскажу тебе одну историю, сын мой, – сказал Адамберг в темноту. – Тоже про горы, но без opus spicatum. Надоели нам эти стенки хуже горькой редьки. Я расскажу тебе сказку про горного козла, который познакомился с другим козлом. Имей в виду, что козлы не любят, когда к ним приходят их братья по крови Они любят других зверей – зайцев, птиц, медведей, сусликов, кабанов – кого угодно, только не себе подобных. Потому что пришлые козлики хотят отнять у них землю и жену. И бодаются огромными рогами.