XXX

– Она носила синие туфли, – объявила Ретанкур, выкладывая целлофановый пакетик на стол Адамберга.

Адамберг посмотрел на пакет, потом на лейтенанта. Ретанкур держала кота под мышкой, и Пушок с наслаждением позволял таскать себя как тряпку, безучастно свесив лапы и голову. Адамберг даже не надеялся на такой скорый результат, честно говоря, он вообще не ждал результата. Но туфли ангела смерти – поношенные, заскорузлые, синие – лежали на его рабочем столе.

– На подошвах нет и следа воска, – добавила Ретанкур. – Но это понятно – последние два года их носили не снимая.

– Расскажите, – попросил Адамберг, забравшись на шведский табурет, который он перетащил к себе в кабинет.

– Агентство недвижимости домом не занимается, решив, что продать его все равно не удастся. После ареста никому даже не пришло в голову там убрать. И тем не менее в доме пусто. Ни мебели, ни посуды, ни одежды.

– То есть? Все разворовали?

– Да. Местные жители знали, что у медсестры не было родственников и что ее вещи остались в приличном состоянии. Потихоньку начали все растаскивать. Я обследовала несколько пустующих домов, захваченных бомжами, и цыганский табор. Кроме туфель я нашла ее кофточку и одеяло.

– А где?

– В вагончике.

– В нем живут?

– Да, но мы ведь не обязаны знать кто?

– Не обязаны.

– Я обещала давшей мне их даме принести ей взамен другие туфли. У нее есть только тапочки. А ей нужно.

Адамберг поболтал ногами.

– Медсестра, – прошептал он, – почти полвека делала смертельные уколы старикам, можно сказать, руку набила. У нее это уже вошло в привычку – с чего вдруг она впала в мистику и наняла гробокопателей, чтобы вырыть пару девственниц? Не понимаю, в этом перевертыше нет никакой логики.

– В действиях медсестры тоже.

– Почему же. Всякое безумие структурно и следует определенной траектории.

– Пребывание в тюрьме могло выбить ее из колеи.

– И Ариана так считает.

– Почему вы говорите «пару девственниц»?

– Потому что Паскалина была девственницей, как и Элизабет. И мне кажется, что нашей землеройке это небезразлично. У медсестры, кстати, тоже никогда не было любовника.

– Ей надо было еще узнать про Паскалину и Элизабет.

– Да, следовательно, она побывала в Верхней Нормандии. Медсестрам рассказывают даже больше, чем им хотелось бы.

– Она и там наследила?

– Нет, на Западе, за исключением Ренна, ни одной жертвы. Но это ничего не значит. Она всегда моталась по городам и весям., несколько месяцев поживет – и поминай как звали.

– А это что такое? – Ретанкур показала на оленьи рога, загромождавшие кабинет Адамберга.

– Это трофей. В один прекрасный вечер я их удостоился и отрубил.

– С десятью отростками, – уважительно сказала Ретанкур. – За какие такие заслуги?

– Меня позвали на него взглянуть, и я поехал. Но я не уверен, что меня туда затащили только ради этого. Его звали Большой Рыжак.

– Кого?

– Его.

– Это что, приманка? Чтобы завлечь вас на кладбище в Оппортюн?

– Может быть.

Ретанкур подняла один рог, взвесила его в руке и аккуратно положила на место.

– Их нельзя разлучать, – сказала она. – Чем вы там еще обогатились?

– Узнал, что в свином пятачке есть кость.

Ретанкур никак не отреагировала на это сообщение, только кота переложила на плечо.

– Она имеет форму сердечка, – продолжал Адамберг. – Я также выяснил, что при помощи святых мощей можно вылечить прострацию и достичь бессмертия, а также что среди останков святого Иеронима была баранина.

– Что еще? – спросила Ретанкур, терпеливо ожидая, пока он дойдет до интересующих ее сведений.

– Что два парня, разрывшие могилу Паскалины Виймо, вероятно, Диала и Пайка. Что Паскалина умерла, потому что камень из церковной стены раскроил ей череп, и что один из ее котов был умерщвлен, оскоплен и подброшен ей под дверь за три месяца до вышеуказанного события.

Адамберг внезапно поднял руку, обвил ноги вокруг ножки табурета и набрал номер.

– Освальд? Ты знал, что Паскалине подбросили убитого кота?

– Нарцисса-то? Об этом знала вся деревня. Он был чемпионом в своей категории. Больше одиннадцати килограммов живого веса! Он чуть не победил на районном конкурсе. Но это же было в прошлом году. Эрманс подарила ей нового кота. Эрманс любит кошек, потому что они чистюли.

– Не знаешь, остальные коты Паскалины – тоже самцы?

– Самки, все до одной, Беарнец, – дочки Нарцисса. А что, это имеет значение?

Еще один нормандский прикол, заметил Адамберг, – задавать вопрос, делая вид, что ответ нимало не волнует. Освальд блестяще это продемонстрировал.

– Я вот думаю, почему убийца оскопил Нарцисса?

– Это все чушь собачья. Нарцисса уже сто лет как кастрировали, и он дрых весь день напролет. Одиннадцать кило, сам понимаешь.

– Ты уверен?

– Конечно, ведь Эрманс брала нормального кота, чтобы у самок были котята.

Нахмурившись, Адамберг набрал другой номер, в то время как Ретанкур раздраженно забрала с его стола мешок с туфлями. В результате двенадцати часов тяжелейшей охоты она отрыла неоспоримое доказательство связи медсестры с покойниками с Порт-де-ла-Шапель, а комиссара вдруг понесло совсем в другую сторону.

– Ничего срочнее кошачьих яиц у вас сейчас нет? – сухо осведомилась она.

Адамберг знаком попросил ее сесть – он говорил с кюре из Мениля.

– Освальд утверждает, что Нарцисс был уже давно кастрирован. То есть ему нельзя было отрезать гениталии.

– Да я сам своими глазами видел. Паскалина принесла мне в корзинке труп кота, чтобы я помолился за усопшего. Я долго с ней препирался, и мне удалось отвертеться. Кота зарезали, а вместо гениталий у него было кровавое месиво. Что я вам еще могу сказать?

Адамберг услышал глухой хлопок и подумал, что кюре в очередной раз припечатал муху.

– Что за чушь, – сказал он. – Ведь вся деревня знала, что Нарцисс кастрирован.

– Значит, тот, кто его изуродовал, был не в курсе, то есть это не местный. И если мне будет позволено внести свой вклад в ваше расследование – он не любил самцов.

Адамберг убрал телефон и снова принялся в задумчивости болтать ногами.

– «Не любил самцов», – повторил он про себя. – Горе в том, Ретанкур, что даже тот, кто совсем не сведущ в этом вопросе, знает, что если одиннадцатикилограммовый кот все время спит, это значит, что его кастрировали.

– За исключением Пушка.

– Пушок – особый случай, его в расчет не берем. Зачем убийца Нарцисса кастрировал кастрированного кота – вот в чем вопрос.

– Не заняться ли нам убийцей Диалы?

– А мы им и занимаемся. Между пристрастием к девственницам и кастрацией кота есть какая-то связь. Кот принадлежал Паскалине, и зарезали единственного самца. Как будто хотели уничтожить вокруг нее всякое мужское присутствие. Или очистить пространство. Очистить, раскопав могилу и подложив туда какой-то невидимый фильтр.

– Пока мы не докажем, что обеих женщин убили, мы будем продвигаться на ощупь. Несчастный случай или преступление, убийца или осквернитель могил – в этом все и дело. А как это узнать, неизвестно.

Адамберг соскользнул с табурета и закружил по комнате.

– Известно как, если только вы на это решитесь.

– Ну-ка.

– Надо найти камень, который раздробил череп Паскалине. Если это был несчастный случай, камень упал с церковной стены. Если убийство – он лежал на земле и послужил орудием оного. Сам упал или послужил орудием. Во втором случае наверняка остались следы пребывания камня на открытом воздухе. Это произошло у южного фасада церкви. То есть если камень выпал из стены, на нем, по идее, не должно быть мха. Если же он уже лежал в траве, то оброс бы мхом с северной стороны. В этом климате это неизбежно и происходит довольно быстро. Зная Девалона, я сомневаюсь, что он искал следы лишайника на камне.

– А где этот камень? – опустив кота на пол, спросила Ретанкур в полной боевой готовности.

– В жандармерии Эвре либо на свалке. Девалон – агрессивный тип, Ретанкур, и не слишком компетентный. Вам придется силой прокладывать себе дорогу. Лучше не предупреждать его заранее о вашем приезде, он способен все испортить, лишь бы нам насолить. Особенно если он напортачил во время следствия.

Потревоженный Пушок мяукнул. Он отлично чувствовал, когда его любимое пристанище собиралось уйти. Три часа спустя, когда лейтенант Ретанкур уже производила дознание в Эвре, кот все еще рыдал, уткнувшись носом во входную дверь – непреодолимое препятствие между его тельцем и женщиной, занимавшей все его мысли. Адамберг силой утащил зверя к Данглару.

– Капитан, раз уж вы имеете влияние на это существо, объясните ему, что Ретанкур скоро вернется, налейте ему вина или не знаю чего еще, но сделайте так, чтобы оно перестало голосить.

Адамберг запнулся.

– Черт, – выдохнул он, выпуская Пушка, который со стоном упал на пол.

– Что? – спросил Данглар, поглощенный несчастным котом, сразу вспрыгнувшим ему на колени.

– Я только что понял, что случилось с Нарциссом.

– Лучше поздно, чем никогда, – пробурчал майор.

В эту минуту позвонила Ретанкур. Ее голос в мобильном телефоне был слышен очень отчетливо, и Адамберг не смог бы сказать, кто прислушивался внимательнее – Данглар или кот.

– Девалон не подпустил меня к камню. Он полный придурок. Еще немного – и он полез бы в драку.

– Надо что-то придумать, лейтенант.

– Не беспокойтесь, камень у меня в багажнике. И с одной стороны он порос лишайником.

Данглар счел, что придумка Ретанкур была, возможно, почище кулаков Девалона.

– И вот еще что. Я понял, что случилось с Нарциссом.

Да, грустно подумал Данглар, все это знают уже две тысячи лет. Нарцисс влюбился в свое отражение в реке, наклонился, чтобы поймать его, и утонул.

– Ему не яйца отрезали, а член, – объяснил Адамберг.

– Так, – произнесла Ретанкур. – Во что мы вляпались?

– В чудовищную мерзость. Возвращайтесь скорее, кот уже сам не свой.

– Потому что я уехала без предупреждения. Дайте мне его.

Адамберг встал на колени и сунул мобильник в ухо коту. Он знал пастуха, который звонил главной овце в стаде для поддержки ее душевного равновесия, так что его уже ничто не удивляло. Он даже помнил, как звали овцу, – Жорж Санд. [10] Возможно, в один прекрасный день кости Жорж попадут в раку со святыми мощами. Развалившись на спине, кот слушал, как лейтенант объясняла ему, что скоро вернется.

– Может, и мне расскажете? – спросил Данглар.

– Обе женщины были убиты, – вставая, сказал Адамберг. – Соберите всех – через два часа коллоквиум.

– Убили? Ради одного только удовольствия вскрыть их могилы три месяца спустя?

– Знаю, Данглар, все это не лезет ни в какие ворота. Равно как и оскопление кота.

– В этом как раз больше смысла, – возразил Данглар, который замыкался в храме знаний, словно в монастыре, как только терял почву под ногами. – Мои знакомые зоологи придавали этому большое значение.

– И зачем это нужно?

– Чтобы вынуть кость. В кошачьем пенисе есть кость.

– Не издевайтесь, Данглар.

– Ну в свином же пятачке она есть.

XXXI

Адамберг медленно спустился к Сене, наблюдая за чайками, кружившими вдалеке. Парижская река, какой бы вонючей она ни бывала в иные дни, служила ему плавучим убежищем, где он мог спокойно отдаться течению своих неразумных и безмозглых мыслей. Он выпускал их на волю, словно стаю птиц, и они разлетались по небу, забавляясь и кувыркаясь на ветру. Как ни странно, генерировать безмозглые мысли было любимым занятием Адамберга. Оно становилось жизненно важным, когда в его голове скапливалось слишком много элементов, утрамбованных в компактные пачки, из-за которых окончательно стопорилась его способность к действию. И ему ничего не оставалось, как разъять голову на две половинки и выпустить все содержимое наружу, без разбору. Что и происходило в настоящий момент с завидной легкостью, пока он спускался по ступенькам на берег.

В этой стае мыслей всегда попадалась одна особенно упрямая, словно чайка, которой поручено было следить за поведением всей группы. Что-то вроде мысли-босса, мысли-полицейского – она из кожи вон лезла, чтобы уследить за товарками и не дать им перейти границы реальности. Комиссар поискал в небе чайку, исполнявшую сегодня роль жандарма-мономана. И тут же нашел ее – она как раз устраивала разнос какой-то девчонке, которая, забыв о своих прямых обязанностях, боролась с встречным ветром. Потом она рванула к другой остолопке, пролетавшей на бреющем полете над грязной водой. Чайка-легавый орала не переставая, и его мысль-легавый, такая же мономанка, металась у него в голове туда-сюда и визжала: «Ведь есть же кость в свином пятачке, ведь есть же кость в кошачьем пенисе».

Эти свежие знания очень занимали Адамберга, пока он брел вдоль темно-зеленой беспокойной реки. Мало кто, наверное, знает, что в кошачьем пенисе есть кость. А как она называется? Поди знай. Какой она формы? Поди знай. Наверное, что-то необычное, вроде пятачковой кости. Должно быть, ее первооткрыватели гадали, как вклинить свою находку в гигантский пазл природы. Пристроить к голове какого-нибудь зверя? Может, ее делали предметом культа, как клык нарвала, водруженный на лоб единорога? Человек, вынувший кость из Нарцисса, был мастером своего дела. А вдруг он хотел просто пополнить свою коллекцию? Собирают же ракушки? Ради их красоты? Редкости? В качестве талисмана? Вспомнив урок, преподанный им сыну, Адамберг вынул мобильник и набрал Данглара.

– Капитан, на что похожа кость из кошачьего пениса? Она красивая? Гармоничная?

– Не особенно. Немножко странная, как все половые косточки.

«Все половые косточки?» – повторил про себя Адамберг, растерявшись при мысли, что некоторые детали человеческой анатомии тоже могли ускользнуть от его внимания. Он слышал, как Данглар печатал что-то на компьютере, возможно, протокол их экспедиции в Оппортюн, – он явно позвонил не вовремя.

– Боже мой, – сказал Данглар, – не можем же мы всю жизнь провести за разговорами об этом треклятом коте? Даже если его звали Нарцисс.

– Еще минутку. Меня это нервирует.

– А котов – нет. Им, напротив, это облегчает жизнь.

– Я не про то. Почему вы говорите – все половые косточки?

Сдавшись, Данглар оторвался от компьютера. По крику чаек в телефоне он тут же догадался, где именно шляется комиссар и в каком состоянии он пребывает – речной ветер по сравнению с ним был сама невозмутимость.

– Как все половые косточки плотоядных, – уточнил он, чеканя слова, словно втолковывая урок двоечнику. – У всех плотоядных есть такая косточка, – добавил он, чтобы урок усвоился лучше. – У ластоногих, кошачьих, виверровых, хорьковых и так далее.

– Данглар, я теряюсь.

– У всех плотоядных. У моржей, генет, барсуков, куниц, медведей, львов и т.д.

– А почему мы этого не знаем? – спросил Адамберг, шокированный собственным невежеством. – И почему вдруг у плотоядных?

– Так природа захотела. А она, дама справедливая, слегка подсобила хищникам. Их немного, и им приходится прикладывать много усилий, чтобы размножиться и выжить.

– И что же в ней такого странного?

– Она уникальна тем, что не подчиняется никаким законам симметрии, ни билатеральной, ни осевой. Она кривая, слегка закрученная, сустава нет ни снизу, ни сверху, зато на дистальной оконечности имеется небольшая выемка.

– Где-где?

– На кончике.

– По-вашему, она такая же странная, как пятачковая?

– Если угодно. Поскольку в человеческом теле ей нет аналога, обнаружение половой косточки медведя или моржа повергало средневекового человека в недоумение. Как и вас.

– Почему моржа или медведя?

– Потому что она у них большая и ее, следовательно, легче найти. В лесу, на берегу. Но про кошачью половую косточку знали еще меньше. Это же несъедобное животное, и его скелет плохо изучен.

– Но свинину-то едят. А про пятачковую кость никто не знает.

– Потому что она утоплена в хрящах.

– Не думаете ли вы, капитан, что тип, укравший половую косточку Нарцисса, собирает коллекцию?

– Понятия не имею.

– Сформулирую иначе: не считаете ли вы, что эта кость для кого-то может представлять ценность?

Данглар что-то буркнул в ответ – свидетельство того, что он либо в этом сомневался, либо просто устал.

– Все загадочное и редкое может иметь какую-то ценность. Собирают же некоторые гальку в реках. Или отрубают рога у оленя. Мы недалеко ушли от мракобесия. В этом наше величие и беда.

– Моя галька вам не по душе?

– Меня беспокоит, что вы выбрали камешек с черной полосой посередине.

– Потому что у вас лоб пересекает морщина стресса.

– Вы к коллоквиуму вернетесь?

– Видите, как вы переживаете. Конечно, вернусь.

Адамберг поднялся по каменным ступенькам, засунув руки в карманы. Данглар был недалек от истины. Чего, собственно, он добивался, собирая камешки? Какую ценность они представляли для него, вольнодумца, чуждого всякого суеверия? О боге он думал только в те мгновения, когда сам чувствовал себя богом. Это с ним редко случалось, разве что в сильную грозу, по возможности ночью. Тогда он начинал повелевать небом, направлял молнии, руководил бурными потоками и настраивал музыку потопа. Мимолетные волнующие выплески будили в нем мужскую мощь, иногда очень кстати. Адамберг внезапно замер посреди дороги. Мужская мощь. Кот. Кость в пятачке. Рака с мощами. Стая мыслей послушно влетела в вольер.

XXXII

Адамберг молча пересек Зал соборов, когда там уже расставляли стулья для шестичасового коллоквиума. Данглар мельком взглянул на комиссара и по блеску, который, подобно расплавленной материи, перекатывался у него под кожей, понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

– Что происходит? – спросил Вейренк.

– Он поймал идею из воздуха, в стае чаек. Птичья какашка, упавшая сверху, взмах крыла между небом и землей.

Вейренк, посмотрев на Адамберга, восхищенно покачал головой, и на секунду подозрения Данглара рассеялись. Но майор тут же призвал их к порядку. Восхищение врагом не лишает его статуса врага, напротив. Майор был уверен, что Вейренк видел в комиссаре идеальную добычу, равного противника – юный главарь, стоявший когда-то в тени орехового дерева, превратился в начальника уголовного розыска.