3

Наконец море стало судоходным. Всю зиму фокейцы трудились не покладая рук: они наращивали стены Гимеры. Теперь же моряки с нетерпением ждали, когда можно будет взойти на корабли, и, вдыхая свежий ветер, искали на небе знамения. Дионисий спустил на воду новое судно, а старые пятидесятивесельные корабли приказал просмолить и оснастить, так что они стали лучше, чем были. Дионисий лично осмотрел и проверил каждое весло, канат и даже сучки на обшивке. Вечерами его воины точили мечи, а раздобревшие за зиму гоплиты, охая, примеряли свои старые нагрудники, железные юбки и наколенники, прокалывали новые дырки в поясах. Гребцы то и дело затягивали непристойные прощальные песни, а те, кто успел жениться на горожанках, раздумывали, что бы такое сказать женщинам, чтобы они остались на берегу и не пожелали отправиться с мужьями в опасное путешествие.

— Ты в тягости, милая, — говорили они, — а море гораздо коварнее, чем тебе кажется. Если нападут тиррены, ты не сможешь защищаться, и я буду волноваться за тебя. Наберись терпения! Как только мы доберемся до Массалии, я пришлю о себе весточку.

Как они были убедительны, как заискивающе заглядывали женам в глаза! Но те в ответ лишь подымали вой и посылали проклятия морю. Женщины становились на колени и, обнимая мужнины ноги, умоляли их не покидать в спокойной Гимере. Мужчины же твердили в ответ:

— Больше всего на свете я желал бы остаться с тобой! Мне и так плохо, а тут еще ты со своими причитаниями! Что же делать! Увы, я поклялся своему начальнику Дионисию в верности самой страшной клятвой и не могу превращаться в клятвопреступника.

Кринипп заявил, что все женатые фокейцы обязаны оставить деньги на содержание своих жен. Сумма зависела от должности мужчины на корабле: тридцать драхм — от весла, сто — от меча. Кроме того, все горожанки, которые понесли той зимой, получали по десять драхм из военной добычи Дионисия, и неважно, были они замужем или нет. Взбешенные столь наглым вымогательством, наши моряки собрались на городской площади и громко кричали, что Кринипп — самый неблагодарный тиран из всех, с кем им приходилось встречаться.

— Неужели, кроме нас, в Гимере нет мужчин? — восклицали они сквозь слезы. — Ведь это у вас петух — символ города, и не наша вина, что распущенность нравов — эта мерзкая зараза — перекинулась и на нас, хотя мы и пытались сопротивляться ей. Всю зиму ты заставлял нас работать, как рабов, и у нас не было ни сил, ни желания делать детей. А может, ты забыл, что сам запретил нам выходить из домов после захода солнца? Да ведь вечерами мы только и могли, что укладываться спать! Разве должны мы отвечать за то, что девушки и даже некоторые замужние женщины навещали нас, чтобы разделить с нами ложа? Неужели ты полагаешь, будто мы — неблагодарные скоты, не умеющие платить за гостеприимство? Разумеется, мы старались из последних сил, желая, чтобы наши хозяйки остались довольны!

Кринипп заткнул уши. Он не собирался менять свое решение.

— Закон надо уважать. А для жителей Гимеры мое слово — закон до тех пор, пока у меня будет расти борода. Впрочем, я разрешаю вам взять ваших жен и вообще всех беременных на свои корабли. Пожалуйста, выбирайте!

Несмотря на шум и крики, Дионисий оставался спокоен и не торопился защищать фокейцев. Ему еще предстояло получить от города еду и воду и забрать из подвалов Криниппа свои сокровища.

Он молча наблюдал за суетой на площади. Когда же его моряки принялись яростно рвать на себе одежды, Дионисий схватил за плечо ближестоящего к нему крикуна, который оказался гребцом, и спросил:

— Что это за знак у тебя на спине?

Гребец обернулся, поглядел на свою лопатку и охотно объяснил:

— Это волшебный знак, который ничем не смыть. Он защищает от любых ран, хотя и стоит всего одну драхму.

Толпившиеся вокруг моряки сказали Дионисию, что и они попросили изобразить на своих спинах подобный знак. Дионисий нахмурился.

— Вы мне напоминаете городских стражников из Тракии, которые рисуют голубые круги на своих Щеках. У скольких из вас есть этот знак и кто вам его сделал?

Как оказалось, большая часть его воинов воспользовалась услугами некоего прорицателя, и тот вырезал на их спинах знак, предохраняющий от гибели и ранений. А поскольку прорицатель прибыл в Гимеру всего несколько дней назад, то раны пока еще не затянулись. Знак имел форму полумесяца и наносился острым ножом под левой лопаткой. После чего рана присыпалась священной голубой краской и священным пеплом, а затем прорицатель плевал на нее священной слюной.

— Приведите сюда этого предсказателя, я хочу посмотреть его левую лопатку! — приказал Дионисий.

Люди кинулись на поиски прорицателя, но тот как сквозь землю провалился, хотя буквально минуту назад стоял на углу площади и рисовал загадочные знаки на восковой табличке. Моряки облазили весь город, обошли все дома, но так и не нашли его. И тогда все решили, что он был едва ли не святой, и те, кто остался без знака на спине, ругали своих товарищей за то, что они не предупредили их вовремя. Счастливчики рассказывали, что у прорицателя — совсем еще не старого мужчины — кожа была красновато-коричневая, как у финикийцев, и по-гречески он говорил с большим трудом.

Пока Дионисий расспрашивал своих людей, Криниппу пришлось срочно отправляться домой, сославшись на боль в животе. Впрочем, и Дионисий повел себя так, словно у него открылся понос, и даже не стал бранить фокейцев. В тот же вечер он явился к нам в дом с рулевым самого большого корабля и сказал:

— Этот голубой знак означает, что наши дела плохи. Кринипп придет сюда нынче ночью для беседы, ибо опасается приглашать нас к себе. Побольше молчите. Послушаем, что скажет он.

Дориэй тут же вспылил:

— Я все равно добьюсь своего! И очень рад, что ты, Дионисий, кажется, согласен присоединиться ко мне. Это значит, что нам не придется выяснять в поединке, кто из нас двоих будет командовать людьми.

Дионисий вздохнул:

— Хорошо-хорошо, спартанец. Однако смотри: о Сегесте в присутствии Криниппа — молчок. Иначе он не позволит нам сняться с якоря. Может, мы с тобой сойдемся на том, что я буду командовать людьми в море, а ты — на суше? Нам наверняка придется захватить один из портовых городов в Эриксе: надо же где-то оставить корабли.

После небольшой паузы Дориэй ответил:

— Может, ты и прав. Но имей в виду: как только мы высадимся на берег, корабли нам больше не понадобятся. Я прикажу их сжечь, чтобы отрезать трусам путь к отступлению.

Дионисий, изо всех сил пытаясь скрыть недовольство, кивнул, а Микон полюбопытствовал:

— Почему ты считаешь голубой знак предвестником беды? Почему столько разговоров о каком-то знахаре, решившем подзаработать на доверчивых моряках?

Дионисий подозвал рулевого и велел ему проверить, не подслушивают ли нас, спрятавшись где-нибудь за портьерой, женщины, и проговорил вполголоса:

— Вблизи Гимеры появился сторожевой корабль карфагенян. Стоит нам выйти в море, как они тут же оповестят свой флот.

— Но ведь Гимера не воюет с финикийцами, — вмешался я в разговор. — Наоборот, Кринипп — друг Карфагена, хотя и бережет как зеницу ока независимость своего города. И вообще — какое отношение ко всему этому имеет знак прорицателя?

Толстым указательным пальцем Дионисий ткнул меня в спину под левой лопаткой, мрачно усмехнулся и объяснил:

— Именно в этом месте карфагенские жрецы делают первый надрез, когда живьем сдирают с пиратов кожу. Голову, руки и ноги они не трогают, поэтому их жертва не умирает в течение нескольких дней и даже может кое-как ходить. Если тебе интересно, я многое могу порассказать об их жестокости.

Дориэй потерял от испуга и удивления дар речи, а Дионисий продолжил:

— Кто-то донес на нас, и в Карфагене уже известно, что нашу добычу мы захватили вовсе не в битве у Лады. С этой минуты опасность подстерегает нас даже на море. Карфагеняне только и ждут, чтобы мы оставили Гимеру. Мало того, они почти наверняка предупредили своих союзников — этрусков. Хотя тиррены и так не пустили бы нас к себе, так что особо волноваться не надо…

Микон, пивший с самого утра, успел уже опьянеть. Его круглые щеки тряслись, когда он произнес:

— Я не из пугливых, но мне опротивела суровая морская жизнь. Если ты позволишь, Дионисий, я хотел бы остаться в Гимере и лечить людей.

Дионисий громко расхохотался, похлопал его по плечу и снисходительно объяснил:

— Если ты останешься здесь, Микон, то рано или поздно Кринипп будет вынужден выдать тебя финикийцам, которые прибьют твою кожу к воротам карфагенского порта. Наши лица — мое, твое, Дориэя, Турмса и моего лучшего рулевого — хорошо известны их лазутчикам. Финикийцы очень умны и коварны и наверняка придумали, как захватить нас, если мы паче чаяния доберемся до Массалии.

— Но мы же не собираемся плыть туда! — вскинулся Дориэй.

— Конечно, нет, — успокоил его Дионисий. — А они так считают потому, что верят слухам. Вот и пометили наших людей, чтобы при случае их было легче схватить и казнить за пиратство. И греки теперь уже не смогут нас защитить — они не посмеют открыто выступить на стороне морских разбойников. Поняли, отчего так разволновался Кринипп?

Он ущипнул себя за руку, словно желая проверить, хорошо ли натянута кожа, и продолжал:

— Даже если мы достигнем Массалии, куда — успокойся, Дориэй! — мы вовсе не собираемся, может случиться так, что спустя много-много лет какой-нибудь из наших гребцов — тогда уже беззубый старик — окажется на палубе торгового судна, которое случайно будет остановлено боевым кораблем финикийцев. Они велят ему обнажить спину и увидят на ней знак, о котором сам он уже давным-давно позабыл. И вот спустя каких-нибудь несколько часов его кожа будет красоваться на рее, а несчастный — вопить и извиваться от боли на корме, пока не изжарится на солнце, хотя милосердные финикийцы и станут время от времени поливать его соленой водой.

Нам всем стало не по себе. Дионисия рассмешили наши вытянутые физиономии, и он поучающе сказал:

— Человек, который запускает руку в дупло с дикими пчелами, чтобы полакомиться медом, знает, на что идет. Вы все прекрасно понимали, когда присоединились ко мне.

В этих словах было некоторое преувеличение, но спорить нам не хотелось. Мы и впрямь ничем не отличались от Дионисия и его людей — по крайней мере в глазах финикийцев… Тут к нам подошел рулевой и, смущенно почесывая нос, сообщил, что сюда просятся хозяйка дома и еще какая-то женщина. Дионисий забеспокоился, задрожал и крикнул:

— Нет-нет, я не хочу видеть эту женщину!

Но Арсиноя уже стремительно вбежала в комнату, едва не сорвав с двери портьеру. В руках у жрицы был пушистый комочек, который она с восторгом протянула мне:

— Турмс, посмотри, что я купила!

Я бросил взгляд на шипящее чудовище с блестящими глазами. Оно издавна считается в Египте священным животным, но в других странах его можно встретить очень редко. Однажды я видел его в Милете, в доме одной знатной горожанки, которая славилась своим вызывающим поведением. Не исключено, полагали многие, что Милет погиб как раз из-за нее и ей подобных.

— Ой, кошка! — закричал я. — Унеси сейчас же этого опасного зверя вон! Разве ты не знаешь, что он может выпустить когти?

Я огорчился еще и потому, что кошки стоили очень дорого, а мне до сих пор так и не удалось узнать, откуда Арсиноя берет деньги на покупки. Но Арсиноя радостно засмеялась и воскликнула:

— О Турмс, не будь таким врединой! Лучше возьми ее на руки и погладь. Погладь, не бойся! Смотри, какая шелковистая шерстка. Бери же, ты ее полюбишь!

И она кинула мне кошку, которая тут же с шипением вцепилась когтями в мою грудь, потом вскочила на плечо, расцарапав его до крови, а затем, подняв торчком хвост, взобралась мне на голову и оттуда, совершив огромный прыжок, повисла на шее финикийского божка.

— Ах, Турмс, я всю жизнь мечтала иметь такого прелестного зверька, — щебетала тем временем Арсиноя. — Поверь, она очень домашняя. Ты просто напугал ее своим криком. Представь себе, как она, свернувшись клубочком на ложе, будет сторожить мой сон. Ее глаза, похожие на маленькие фонарики, так успокаивающе блестят в темноте… Нет, ты, конечно же, не захочешь лишать меня этакого чуда!

Под сочувствующими взглядами Дионисия, Дориэя и Микона я стал пунцовым.

— И вовсе я не кричал. И я не боюсь этих животных, просто считаю их бесполезными. И кроме того, мы вот-вот отплываем и не можем взять кошку на корабль.

— Ты еще скажи ей, куда точно поплывут наши суда, — язвительно проговорил Дионисий. — Вот уж не думал, что ты, Турмс, окажешься самым болтливым из всех нас.

— Да ведь всем давно известно, что мы покидаем Гимеру, — невинно заметила Арсиноя. — Совет Карфагена требует от Криниппа, чтобы он арестовал вас или изгнал из города. Об этом знает даже торговец, у которого я только что купила кошку. Он держал ее в клетке, перед которой курились благовония. Он взял за кошку недорого, сказал — лишь бы она принесла мне удачу в море.

И неверно истолковав мой взгляд, добавила сердито:

— Ну, да, конечно, он поступил так еще и потому, что я — красивая женщина. Не моя вина, что некоторые мужчины хотят дарить мне подарки или уступать по дешевке какие-то вещи. Умный супруг не имел бы ничего против, ведь уродина всегда обходится мужу дороже красавицы: ей не делают подарков.

Однако мы были так потрясены тем, что услышали от Арсинои, что ее последние слова остались без ответа. Дионисий воздел руки к небу и прошептал:

— Да смилуются над нами боги! Больше нам надеяться не на кого.

Немного поразмыслив, я сказал:

— Наверняка это военная хитрость финикийцев. Они нарочно всучили Арсиное кошку, которая приносит несчастье! Этот твой продавец случайно не финикиец?

Арсиноя упорно продолжала ласкать животное.

— Вот еще! — ответила она. — Если хочешь знать, он тиррен, как и ты, да к тому же твой приятель. Его зовут Ларс Альсир. Потому-то он и не просил за кошку столько, сколько она по-настоящему стоит!

Мне сразу полегчало, так как я был уверен, что Ларс Альсир не желает нам ничего плохого. Дионисий же внезапно рассмеялся и протянул огромную лапищу, чтобы погладить кошку, сидящую у Арсинои на руках. Зверек вытянул шейку, и Дионисий почесал указательным пальцем у нее под подбородком. Арсиноя благодарно улыбнулась.

— О Дионисий, ты один понимаешь меня! — воскликнула она.

Если бы не кошка, Арсиноя, кажется, не преминула бы обнять великана.

— Ты не находишь, что Турмс очень наивен и не видит дальше собственного носа? — продолжала щебетать жрица. — Ну как финикийский торговец мог продать мне кошку, если финикийцы свернули всю свою торговлю и даже запретили другим купцам иметь с вами дело? Они пригрозили, что никакие товары не прибудут больше в Гимеру из Карфагена, если хоть один человек продаст вам что-нибудь. Они говорили и о хлебе, и о сушеных финиках… Какая глупость! По-моему, никакой купец не станет мешать торговле…

— Отправляйся немедленно к жрецам Посейдона и разбуди их, — велел внезапно рулевому Дионисий. — Попроси продать нам для жертвоприношения десять волов, сколько бы они ни стоили. Если же жрецы откажутся, то уговори любого гимерийца или жреца, которому ты доверяешь, купить животных якобы для себя и щедро заплати за услугу. Берцовые кости и жир пускай останутся на алтаре, а мясо нынче же ночью погрузите на корабли.

И он повернулся к Арсиное, чтобы вежливо пояснить:

— Прости, что пришлось прервать тебя. Но когда я смотрел на тебя и твою кошку, мне почему-то страшно захотелось принести в жертву Посейдону десять волов. Надеюсь, ты меня понимаешь?

Арсиноя хитро прищурилась и продолжила свою болтовню:

— Даже Ларс Альсир не посмел бы продать мне кошку, если бы стало известно, что я подруга Турмса. Здесь никто обо мне ничего не знает, хотя все и пытаются отгадать, кто я такая, когда видят, как я гуляю по городу с маленьким мальчиком, который держит надо мной зонтик.

Я схватился за голову, поскольку строго-настрого запретил ей покидать дом, дабы не обращать на себя внимания. Однако Дионисий взял ее за руку и попросил:

— Расскажи, что еще ты слышала и видела на улицах Гимеры?

Арсиноя не заставила просить себя дважды.

— Финикийские купцы потребовали вернуть им деньги, которые тиран Кринипп взял у них в долг, чтобы нарастить городские стены. И люди теперь смеются и гадают, чем кончится дело и будут ли финикийцы рушить стену, если не получат обратно свои денежки.

Тут она нахмурилась и, бросив на меня испепеляющий взгляд, сказала:

— Да, кстати, Ларс Альсир что-то говорил о внучке Криниппа и о тебе, Турмс. Что между вами было?

По глупейшему стечению обстоятельств, как раз в этот миг в комнату вбежал запыхавшийся верный гонец Криниппа с сообщением о прибытии своего господина. И почти сразу же нашим взорам явился сам Кринипп — задыхающийся, с сандалиями в руках. За ним следовали испуганный Терилл в золотом венце на лысой голове и Кидиппа, которую, право слово, привели сюда злые силы. При виде ее Арсиноя сбросила кошку на пол и встала. Глаза ее яростно горели:

— С каких это пор, — спросила она, — молодые козы стали бегать за мужчинами? О Гимере ходит множество слухов, но я даже и предположить не могла, что отец, как старый сводник, притащит за собой дочь, чтобы навязать ее мужчине, которого она не интересует и который вдобавок ей вовсе не пара. Ты мне за это заплатишь, Турмс! На твоем месте я бы сгорела со стыда.

Сделав шаг в сторону Кидиппы, Арсиноя поглядела на нее и с издевкой сообщила:

— Да ведь у нее груди нет. И глаза широко расставлены. И ноги больно велики.

Мне не оставалось ничего другого, как взять Арсиною на руки и, несмотря на ее сопротивление, унести в нашу комнату. Кошка пронеслась мимо меня и вскочила на ложе прежде, чем я бросил туда Арсиною. Удар был такой сильный, что у красавицы перехватило дыхание, но в ее глазах, как мне показалось, я прочел уважение.

— Ах, Турмс, как ты можешь так грубо обращаться со мной? Неужели ты действительно влюблен в эту испорченную девчонку? Наверное, из-за нее ты и приехал в Эрикс. Зачем только ты заманил меня сюда? Может, чтобы поиграть мною?

— Кидиппа… — сказал я в ответ. — То есть, я имею в виду — Арсиноя! Побереги свои душевные и телесные силы для более серьезных дел. Возможно, сегодня ночью мы снимемся с якоря, а уже завтра утром наши тела будут жрать рыбы. Собирайся в дорогу и моли богиню, чтобы успеть до вечера, потому что потом у нас уже ни на что не будет времени.

Однако Арсиноя не слушала меня. Ухватившись за полу моего плаща, она изо всех сил дергала ее и кричала:

— Не увиливай, неверный Турмс, а лучше признавайся, что ты сговорился нынче встретиться с этой девчонкой! Я сейчас же пойду и убью ее! Да как ты посмел?! Ты, верно, решил, что я заснула, не дождавшись тебя, и захотел сберечь весь свой любовный пыл для свидания, которое устроил за моей спиной!

Так как совесть моя была нечиста, я поспешил с ответом:

— Дорогая Арсиноя, ты ошибаешься! Я был удивлен гораздо больше тебя, когда увидел Кидиппу, и совершенно не понимаю, зачем глупый дед потащил за собой внучку на тайный совет… Если желаешь, можешь оставить кошку у себя — я не имею ничего против, — но при условии, что она не будет спать вместе с нами. И еще, я считал Ларса Альсира своим другом и не знаю, почему ему взбрело в голову обсуждать с тобой дела, которые не стоят выеденного яйца.

Арсиноя успокоилась и сказала:

— Кстати, Ларс Альсир, кажется, просил тебе что-то передать, но что — я забыла, а все из-за того, что застигла тебя на месте преступления. Какое счастье, что мы отплываем! Теперь вокруг тебя не будут виться назойливые девицы, любая из которых мечтает тебя соблазнить.

— Арсиноя, — в отчаянии возразил я, — поверь, она ничего для меня не значит, и я бы не коснулся ее даже щипцами. С тех пор, как я встретил тебя, я ни разу даже не вспомнил о Кидиппе, и сегодня при виде ее я терялся в догадках, что же такого я прежде находил в ней. Лицо у нее унылое, потому что глаза расставлены слишком широко, а ноги — так просто огромные, хотя раньше я этого не замечал. Хорошо, что ты обратила на них мое внимание.

Вцепившись мне в волосы, Арсиноя прошипела:

— Если ты сейчас же не прекратишь говорить о Кидиппе, я выцарапаю тебе глаза! До чего же внимательно надо было смотреть на нее, чтобы разглядеть все ее прелести!

Но вдруг она отпустила меня и принялась шарить в складках туники у себя на груди.

— Я вспомнила, что Ларс Альсир просил передать тебе! — сказала жрица, извлекая из складок одежды морского конька величиной с мой большой палец, выточенного из черного камня. — Он послал его тебе в подарок, хотя этот конек недорого стоит. «Заплатит в другой раз, когда прибудет в свое царство», — пошутил он. А еще я выбрала у него парочку драгоценных вещиц. Он и мне подарил морского конька, но только из золота — наверное, для того, чтобы я не забыла отдать тебе эту каменную дешевку. Не понимаю, как он до такого додумался? Впрочем, конек и впрямь недурен — такой миленький, если присмотреться.

— А что он просил передать на словах? — потеряв терпение, спросил я.

— Не торопись, — фыркнула Арсиноя, морща в задумчивости лоб. — Ты только сбиваешь меня. Так вот, он сказал, что все будет хорошо, хоть ты и связал себя с землей, и добавил, что не удивляется этому после того, как увидел меня. Однако же тебе может пригодиться хороший совет. А совет этот вот какой — он повторил его несколько раз: два карфагенских боевых судна укрыты на берегу к западу от Гимеры, а у городской стены возле алтаря Иакха [29] приготовлены поленья для костра. Они лежат у самого алтаря, чтобы никто не удивлялся. Костер же разожгут для того, чтобы подать знак, когда вы ночью будете выходить из порта. Он говорил, что сюда спешат и другие военные корабли, поэтому фокейцам хорошо было бы убраться из Гимеры поскорее.

Вздохнув, она потянулась на ложе и приняла весьма соблазнительную позу, рассеянно отпихнув кошку. Но все, что она рассказала, было настолько важно, что я не решился даже посмотреть в ее сторону.

— Мне пора, Арсиноя, — поспешно сказал я. — Совет уже начался, а я нужен Дионисию.

— Ты даже не поцелуешь меня на прощание? — спросила она слабым голосом. — Неужели тебе так не терпится увидеть эту большеногую девицу?

Я закрыл глаза и нагнулся, чтобы поцеловать ее.

Она прижала мою голову к своему лону и не отпускала меня до тех пор, пока я не испытал радость от того, что понял, как трудно мне с ней расстаться. Заметив это, она сердито оттолкнула меня и укоризненно заметила:

— Турмс, неужели даже сейчас ты не можешь думать ни о чем другом? Неужели тебе нужно от меня только это? А ведь я могла бы быть твоим советчиком, да и моя женская мудрость тебе бы пригодилась.

И она сама подтолкнула меня к двери, а затем снова вытянулась на ложе и прижала к себе свою кошку; Арсиноя была явно довольна собой.

4

Алчный Кринипп, наверное, охотно оставил бы себе наши богатства и — если бы посмел — приказал ночью убить Дионисия и всех его людей. Но, будучи большим хитрецом, он с уважением относился к изворотливому Дионисию и чувствовал, что тот настороже.

Однако пуще всего его сдерживала клятва, которую он дал Дионисию На своих священных амулетах. Этот старый человек с больным желудком так долго и счастливо господствовал в Гимере именно благодаря этим амулетам, что, кажется, и сам в них поверил. И когда он почувствовал, что его смерть уже не за горами, то решил не дразнить подземных духов и не нарушать клятву.

Войдя в пиршественный зал, я увидел, что он добродушно торгуется с Дионисием, требуя себе часть сокровищ. Кроме денежного штрафа, размер которого был уже оговорен, он требовал еще и одну десятую всего имущества за то, что отпустит суда Дионисия из Гимеры. Кидиппа вежливо наблюдала за беседующими мужчинами; поймав на себе ее испытующий взгляд, я поспешил рассказать о том, что только что узнал от Арсинои. Тут как раз появился рулевой с сообщением, что на алтаре Посейдона уже пылает жертвенный огонь и жрецы режут волов. Дионисий распорядился немедленно выслать людей за городские стены, чтобы те залили водой костер вблизи алтаря Иакха, а также приказал незаметно собрать где-нибудь в городе всю команду.

Кринипп, быстро посерьезнев, прекратил ленивые препирательства и заявил:

— Я несказанно рад тому, что приказал нынче жителям Гимеры не выходить на улицу после захода солнца. Жрецов это, разумеется, не касается. Если же твои люди повстречают стражника, то пусть не стесняются и попросту бьют его, как, собственно, делали и до сих пор. Хотя эти бедолаги, на долю которых выпало столько страданий, и так уже стараются обходить фокейцев стороной.

Кринипп уговорился с Дионисием, что на рассвете наши моряки (из числа тех, кому мы больше всего доверяем) ворвутся в дом тирана, обезоружат охрану и проникнут в сокровищницу. Наш прощальный дар они рассыплют в коридоре — как если бы в суматохе один из мешков лопнул и его содержимое оказалось на полу.

— Но моих охранников я трогать запрещаю, — предупредил Кринипп. — Они нужны мне, поэтому вы их только свяжете, чтобы они не смогли убежать и поднять тревогу. Что же до городских стен, то там я попросил бы вас убить парочку солдат и измазать все их кровью, чтобы ваш побег выглядел правдоподобно. Сегодня я нарочно отправил туда нескольких горлопанов, от которых по разным причинам мечтаю отделаться. Тирану не пристало самому резать глотки, чтобы у людей не возникал беспричинный страх.

Морщась от боли в желудке, он захихикал, поглаживая свою жидкую бороденку.

— Не знаю, — продолжал он, — поверят ли финикийцы, что ты вырвался из города и вышел в море со своими людьми и добычей вопреки моей воле. Но в карфагенском городском Совете заседают умудренные опытом люди, для которых мир и торговля важнее ненужных споров, поэтому они, я надеюсь, поймут, что лучше бы им мне поверить. И мое доброе имя не пострадает, несмотря на то, что всю зиму я оказывал в своем городе гостеприимство пиратам.

Кидиппа погладила его по щеке и попросила:

— Дорогой дедушка, не волнуйся и побольше молчи. Все будет хорошо. Иди домой, ложись спать да не забудь укрыться с головой, чтобы не слышать шума и криков. Надеюсь, ты разрешишь мне на прощание поцеловать наших щедрых гостей и пожелать им удачи?

Она обвила руками бычью шею Дионисия и прижалась губами к его губам; впрочем, мысли Дионисия в ту минуту были заняты совсем другим. Потом она подарила поцелуи Дориэю и Микону. Меня Кидиппа оставила напоследок. Приблизившись, она встала на цыпочки и испытующе посмотрела мне в глаза, а затем, не произнеся ни слова, укусила в нижнюю губу, да так сильно, что несколько секунд я простоял, постанывая и прикрывая рот ладонью. Вскоре губа чудовищно распухла, и вместо того, чтобы думать о том, что нас ждет ночью, я старался подыскать оправдание для Арсинои.

После того как мы попрощались с Криниппом, пожелали ему многих лет жизни и поблагодарили за гостеприимство, настал черед принести жертву финикийским домашним богам Танаквиль. Во время церемонии жертвоприношения Дориэй внезапно разразился смехом:

— Интересно было бы посмотреть на выражение лица Криниппа, когда он узнает, что мы высадились в Эриксе и идем на Сегесту. Ему придется объясняться с финикийским Советом гораздо дольше, чем он думает.

Дионисий усердно закивал, поддакивая Дориэю:

— Ты прав, и мне тоже хочется смеяться. Выйдя в море, мы ляжем на такой курс, который обманет карфагенские корабли.

Дориэй был настолько же влюблен в себя, насколько ослеплен собственными планами, поэтому он добродушно похлопал Дионисия по спине и сказал:

— На море командуешь ты… А знаешь, я даже рад, что карфагеняне нас раскусили. Иначе в минуту отчаяния ты мог бы передумать и поплыть в Мессалию. Теперь же тебе ничего не остается, как развязать войну в Эриксе, потому что карфагеняне, если ты попадешь им в руки, тотчас сдерут с тебя кожу.

Дионисий улыбнулся и ответил:

— Ты изрек золотые слова, о истинный потомок Геракла!

Дориэй понял его буквально и горделиво приосанился, но я подозревал, что Дионисий имел в виду следующее: наделив Геракла силой и мужеством, боги обделили его разумом.

Времени у нас оставалось в обрез, и Дионисий попросил меня проверить по описи, не присвоил ли Кринипп добычи больше, чем ему полагалось. Дориэй заявил, что не собирается никуда вламываться и никого убивать не станет, так как это ниже его достоинства. Остаток ночи он хотел провести со своей супругой Танаквиль, чтобы попрощаться с ней и обговорить те пароли и знаки, которые должны были указать сыновьям Танаквиль в Сегесте и сиканам в лесах, что время восстания пришло. Он охотно согласился проследить за тем, чтобы Арсиноя и ее пожитки вовремя попали на корабль, но я не мог полностью положиться на него и попросил Микона, чтобы тот приглядывал за Дориэем, а также позаботился о кошке, которая должна была отплыть вместе с нами.